крошка Иден и их дрожащие пальчики на решетке, отделяющей зал от сцены, их горящие в ярком прожекторном свете улыбки, воздух цветом и вкусом как слоновая кость в молочно-мраморной пыльной комнате с круглым потолком и деревянным полом в самом дальнем уголку - крошка Иден коварно заменяет пустой шприц на торчащей из вены игле полным, вознамерясь таким образом всех наебать. у Луизы низкий лоб, брови вразлет, длинные ведьмовские волосы и глубоко посаженные глаза, огромные и яркие как у хаски - лицо французского синтпопа восьмидесятых, и она пристально следит за мной, но нет никаких гарантий, что она мне не кажется. так мы и познакомились, вероятно, в тот момент когда мой кулак врезается в ее молочно-мраморную щеку и она, коротко пискнув, отлетает к стене, а из вены у меня почему-то торчит пятерка, хотя вставлял я две двушки, и это ужасное невыносимое жжение медленно карабкается вверх по сосудам, кровь закипает, крошится холестериновая ржавчина со стен, потусторонне мягкий осенний свет из окон заливает сетчатку больно, как кипяток.
- чем это ты меня вмазала, сука?
ходит по улицам и вмазывает детишек кипящей вулканической лавой собственного производства. квартира принадлежит крошке по имени Дикий. ясно, правоте кого из двоих этот дикий ублюдок отдаст предпочтение - едва знакомому официально полоумному клиенту, который пытался дозануться у него на хате, или старой доброй крошке варщице, которая предотвратила такие серьезные проблемы с законом. нейтрализовала яд.
- попробовала бы для начала отсосать. по старинке, - у нее весь рот в крови, теперь он оскален в гримасе отвращения или чего там еще, винт проникает в мое сердце безжалостными щупальцами спазматической боли, сокращающимися с каждым вдохом, хищно свистящая в легких пыльная и горькая дыхательная смесь, даже язык болит, но самое главное ради бога только не голова снова. у нее весь рот в крови, потому что я разбил ее щеку о зубы изнутри, во рту полно ржавого вкуса горячей крови, вязкой от слюней, о да эта проклятая винтовая пристальность и суеверное внимание к деталям - уж зубы-то вряд ли разбил, только гляньте, какие у нее здоровенные зубы, особенно клыки, да они же в два раза больше чем у нормальных людей, - эй крошка, хватит пялиться, сказала бы лучше, какого хера ты делаешь, или зачем у тебя такие большие зубы, так, для затравки?
- да иди ты нахуй, придурок, чтобы послать тебя нахуй, придурок, - все эти безнадежные унылые торчки, пасущиеся у Дикого на квартире, окружили меня и глядят с праведным осуждением. крошка Иден, который хотел зашухерить всю малину.
- ты что, правда пытался?..
не сказать, чтобы я сознательно что-то там пытался после первого раунда, но факт - запасы на завтра исчерпаны, значит, должно быть, правда. не сказать, чтобы я испытывал райское блаженство, это не более и не менее приятно, чем сильное желание спать, при котором все будучи погружено в хрустальную ясность отдалено и равномерно, как океан на горизонте, ни одна из его волн не может тебя достичь, потому что сам зависаешь над ним в пустоте, никакого воздуха или другой среды для передачи богомерзких шумов которые все вокруг считают своим долгом пожизненно из себя извлекать, отдохновенный холодный вакуум. теперь атмосфера царит прямо противоположная, будто я намертво застрял в бесконечно повторяющемся цикле автомобильной катастрофы. лучше нейролептической ваты последней недели, но определенно гораздо хуже чем последние пять минут, и ее проклятый кипяток в системе. окружающий меня белковый мусор долго осуждать не может, героин здесь хороший и наполняет их безмятежностью - убедившись, что у меня с умирающим мало общего, все расходятся, все кроме этого зубастого окровавленного зверька с растрепанными патлами и в готских шмотках. она такая маленькая, хрупкая как балерина из шкатулки, а вокруг ее плеча мою ладонь дважды можно обернуть, я стискиваю ее белое мраморное плечо, она морщит от боли свой хищный медвежий нос и беспомощно показывает зубы. очень хочется шею свернуть, голову оторвать, - кто тебе давал право? - она с самого начала вечера за мной следила, теперь помню. вперила эти ледяные вампирьи зенки и не спустила еще ни на секунду. - ты кто такая вообще?
надо отметить, сама она трезва как стеклышко. что было сегодня вечером, впрочем. до того момента, как я лежал у них на столе и что-то выл, я имею в виду. ничего значительного, праздные гуляния всей колотимой ветром толпой и ожидание торжественного момента раздачи манны небесной. я не такой, как они, у меня во всем этом сером вареве есть высшая цель. суть ее в том что маковая панацея помогает не только от кашля, но и от бреда, таковы уж ее нейрофармакологические свойства - хотя не исключено, что я опять все напутал и умудряюсь избегать бреда с помощью чистого плацебо, но это в любом случае куда менее важно чем сам факт наличия маленькой солнечной прогалины с маками в той дремучей чаще онейроида, которой я обязан сраным врачам, не удосужившимся даже вывести меня из нейролептического транса перед освобождением. снижение доз - операция, по всей вероятности, слишком рискованная, неизвестно ведь, что окажется там подо льдом, а вдруг никакого выздоровления за время медикаментозной гибернации с пациентом не настало, пусть уж лучше с этим разбираются родные и друзья, чем белохалатные и властные профессионалы в области ухода от ответственности. у прочих здесь присутствующих такой благородной высшей цели нет, они стремятся к противоположному, но предпочитают достигать его хорошо накатанной колеей. не то чтобы они мне нравились, у меня в этом дремотном обществе друзей нет - если задуматься, то где они вообще есть, но тут и вероятность их обнаружить сводится к минимуму. помещения полны инертности и стабильности, это как сосуществовать в одном месте с людьми, которые уже сварились, только еще сами этого не поняли, да и много ли тут поймешь с вареными мозгами, но эта миниатюрная зверюшка у меня в руках тоже к ним не принадлежит. ряды пополнены шпионкой.
- я торчу? а ты почему не торчишь? сколько тебе лет, - она отвечает, что двадцать восемь, да это же просто смешно, но она бесится оттого что я смеюсь и кусает меня за пальцы, которыми я все еще удерживаю ее рядом.
- это мне из нас двоих следует заботиться о комиссии по делам несовершеннолетних, крошка, - злобно шипит в ответ Луиза, корчась в полуприсед от боли, когда я выкручиваю ей руку чтобы усмирить. как бы она не задела эту чертову антикварную вазу на полу - вот все что меня беспокоит, хотя у Дикого в кухне вообще такая коллекция антиквариата, судя по шкафам и полкам, что есть о чем беспокоиться. как все это добро до сих пор еще никто не проторчал, одного не пойму. здесь везде полно искристой пыли, серебрящейся в холодных лучах затейливыми столбами. прозрачные занавески тоже отдают слоновой костью на вид - вероятно, в этой квартире просто слишком много курят, поэтому все пронизано болезненно-призрачным желтоватым оттенком. в этой квартире было бы охуенно, если бы все они отсюда ушли. не тревожься, крошка, крошке Идену через месяц двадцать два. я гарантирую это. я в ответе за крошку Идена, как это ни печально, ведь бедолага от меня уже немало за эти двадцать два настрадался. если ты понимаешь, конечно.
- тебе должно быть перед ним стыдно, - незамедлительно отвечает Луиза. я смотрю, как она курит, на булавочные ямочки по центрам ее гладких щек и резкую линию подбородка, вписывающуюся в это лесное раздолье донельзя гармонично.
- еще как стыдно, особенно когда я трачу его время на мелочи вроде тебя. просто ужасно, только исправительная могила и поможет, а тут ты со своим винтовым спасением. понимаешь, о чем я?
она забавно скашивает челюсть, чтобы удержать в зубах сигарету, щурится от дыма - все этим проклятым крупным адреналиновым планом, припорошенным маковой созерцательностью, и это притом, что я чувствую себя отвратительно - кажется, прицеливается и катастрофически медленно размахнувшись, бьет меня кулаком в глаз. что же ты творишь, выбиваешь крошку Идена из-под контроля, и бросаешься наутек во всей этой пыльной слоновой роскоши, он сам сбивает что-то со стола, не удержав равновесия, и оно со звоном разбивается о кафель на полу, осколки хрустят под ботинком, а отправиться в погоню сразу же ему здорово мешают рисунок сосудов поверх картинки и собственные спутанные патлы, обстричь которые за две жалких недели свободы еще пока руки не дошли. крошку Идена на самом деле зовут по-другому. у него прекрасные длинные волосы, почти до лопаток, пепельные и мягкие, так что они вьются на концах, выгорают на солнце в платиновый, и большие зеленые глаза, четкие темные брови, короткий вздернутый нос, узкий рот, выдающий склонность к вспыльчивости, и довольно тяжелые скандинавские скулы. лицо на котором нечему стареть, к которому трудно иметь претензии, с которым элементарно закадрить кого захочешь, но трудно не ненавидеть, потому что Тамаре, очевидно, не нравится, о чем это я, ну конечно же, зато мамаша Идена была в восторге, когда это породила, а также волосы, которые стричь запрещалось, потому что они такие великолепные, совсем как у нее, омываемые истериками садовые ножницы, да, ей очень нравилось, а также нравится, когда я один, как гарантия надежной компании на склоне лет в качестве всех вместе взятых, давно утративших интерес, э-э, так о чем это я, ах да, непременно нужно постричься, следует как можно скорее
***
- Что ты хочешь?
она выглядит недовольной, и я в растерянности; по идее, дверь квартиры Дикого должен открывать сам Дикий, а уж он-то точно не спросит, что я хочу, тем более с недовольной рожей, и так ведь очевидно, зачем я сюда прихожу. не погоду же с ним обсуждать, но у нее в руках бутылка красного вермута - может быть, она его баба, и поэтому распоряжается, чувствует себя как дома, все такое,
- хочу, чтобы ты взяла ножницы и-и..
она так долго и скептически на меня смотрит, пока наливает пойло в коктейльную рюмку. на самом деле, конечно, не за этим я здесь, но избирательную спонтанность тоже нельзя сбрасывать со счетов. как же иначе определить, что ты еще жив, как не хаосом. Луиза подходит ближе и резким жестом опорожняет рюмку мне на грудь, производя на белой рубашке драматическое алое пятно.
- услуга за услугу, крошка, - она не без опаски лыбится, прикладываясь к горлу, и залпом отпивает едва ли не треть количества. - прости, в рамках макияжа. она придавала тебе излишней бледности.
ничего страшного, надо признать, ибо с учетом плачевности остального гардероба единственное, зачем мне может требоваться белая рубашка, это контраст, который теперь доведен до совершенства. ты пришел чтобы убиться и был убит.
- именно услуг стилиста я здесь и искал, несомненно, - из запустенного фона темной квартиры за ее спиной бесшумно вырисовывается один из постоянных клиентов по имени Лазарь, он не говорит ни на одном из доступных мне языков и становится за время безвылазного пребывания у Дикого все более смуглым, неспешно вывяливаясь в избитом цикле типичных для этих мест взлетов и падений. рано или поздно он либо превратится здесь в негра, либо сольется с окружающей здешние углы непроглядной тьмой. хотя неизвестно еще, насколько она на самом деле непроглядная там, по углам. да, точно, постричься.
- ну, она так восхитительно оттеняла эти неповторимые дыры на джинсах, - лыбится Луиза - в отличие от Лазаря она и сегодня совершенно трезва, разве это не подозрительно, быть может, она из фбр или из моего рассудка, поэтому я слежу за их взаимодействием внимательно, как только могу, уж в Лазаре-то я уверен, но он принимает бутылку из ее рук беспрекословно, будто делал это всю жизнь. - как ты достиг с ними такой естественности, кстати?
- телочки, - говорю я почти машинально, следя за тем, как она тщательно завязывает шнурки на кедах. собирается сбежать отсюда, а Лазарь пьет с упорством человека, только что пересекшего огромную пустыню, и глядит на меня поверх бутылки совсем недоброжелательно. - берешь с десяток разных пустоголовых телочек вроде тебя, сажаешь их к себе на колени и приказываешь прыгать что есть сил, что они и делают до появления дыр, а ты сидишь себе и кайфуешь, по времени занимает от недели до двух. превосходные результаты, как видишь.
- да уж, имидж дорогого стоит, я смотрю, - вздыхает Луиза, отмахиваясь от возвращаемой Лазарем бутылки, и тянет меня за руку прочь из квартиры, обратно на старинную лестничную площадку, где все освещается сквозь потолочный витраж раскрашенным в больничные цвета солнцем. - так что там с ножницами?
- бегом с ножницами, - говорю я. с последнего раза прошло около двух суток, и моя трезвость становится болезненной, отчего хочется вернуться в квартиру, но она уже захлопнула дверь и теперь ждет рядом, внося сомнения в приоритетность. - помоги мне обрезать эти патлы, они мешают как следует оторвать тебе голову.
ее трезвый взгляд тяжелый и ледяной, как свинец, особенно оттого что снизу вверх. в каком жанре ты играешь? этот вопрос, заданный впопыхах пока она волочет меня через весь город в общественный транспорт, который я уже сто лет не посещал и по собственной воле так бы и не посетил до судного дня, кажется заданным по отношению ко всей моей жизни, и я отвечаю, в жанре doomgaze. minimal death. в каком же еще. по причине холодной погоды и рабочих будней людей вокруг не так уж и много, как можно было бы ожидать. в целеустремленной ничем не обоснованной спешке мы пересекаем старый центр, проезжаем офисы, район мажорских усадеб, постепенно зарываясь куда-то в заводские трущобы, наши фоны смазываются, и меня это беспокоит, хотя может быть и результатом моей компании, также как моя компания является результатом изменений в моем метаболизме, как бы невероятно это ни звучало. по крайней мере мы настолько далеко от места, где я живу, насколько в данном городе возможно, и это приносит некоторое облегчение. по крайней мере встреча с родными и близкими не грозит.
- нет же, это заброшенный планетарий.
это место, которое Луиза представляет как свое жилище, наверняка являет собой нечто давно заброшенное, но вот часть с планетарием вызывает большие сомнения. единственное, что роднит его с планетарием, это высокий куполообразный потолок и подобающее отсутствие окон - меня это беспокоит; мягкое ковровое покрытие на полу такое же черное, как и стены, меня беспокоит и это, с потолка криво свисает на несуразно длинном проводе прямоугольная лампа дневного света, которую она включает, окрашивая помещение в простудный розовый, так что в смутной громаде посередине огромной комнаты становится различима банальная куча старой ломаной мебели, стулья и несколько столов, перед которыми, как в театре, несколько рядов откидных кресел. чем бы ни было это место, жилищем оно никому точно служить не может. я спрашиваю, зачем она приволокла меня в это прибежище для висельников, а она в ответ сует мне старые канцелярские ножницы со ржавчиной на рукояти и, найдя среди собратьев наименее пострадавший пыльный стул, усаживается на него передо мной с просьбой обрезать ей челку по брови, от виска, говорит, до виска. ведьмы и синтпоп. здесь очень холодно, еще холоднее, чем на улице, и я жалею, что мы не взяли еще спиртного, хотя бы даже для борьбы с окоченением. с первым же щелчком старых ножниц она замирает передо мной с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, как если бы я по меньшей мере проводил над ней какую-то высококачественную косметическую операцию или ритуал по изгнанию дьявола, который неплохо было бы провести, если бы я только знал как это делается, ее волосы резать приятнее, чем мои, они прямые и жесткие, как у китайцев, и черные как ночь, и вещи на ней исключительно черные, она старательно дышит, как первоклассница на диктанте, от нее сладковато пахнет вермутом, а я только и делаю, что режу, главное, чтобы вышло ровно, это ужасно увлекательно, настолько, что если бы не ее своевременное замечание - смотри, бошку не отрежь - мне бы ничего не оставалось, кроме как уравнять все оставшиеся волосы с уровнем челки, но объяснить, почему эта идея так сильно меня смешит, возможным не представляется. отрезанные пряди лежат вокруг нас на черном полу, едва различимые в этом бредовом свете и кажутся чем-то по умолчанию отдельным от Луизы и способным на самостоятельную жизнь. на размышления уж точно. так что меня переполняет нетерпение по отношению к этой процедуре, уж волосы крошки Идена-то будут здесь отлично заметны, но когда я занимаю вместо нее отведенное для этого место, она совсем не спешит, а закуривает и изучает меня так пристально, будто ищет улики для криминального следствия.
- они мне про тебя на днях немало порассказали, - говорит она с сомнением, уж я-то представляю себе, что можно сказать про Идена, когда ты целыми днями безвылазно торчишь в могильнике у Дикого, хотя, впрочем, некоторые факты остаются фактами, некоторые - даже нашумевшими, не отвертишься, переехать отсюда, что ли, а куда это - в недосягаемость Тамары, вы шутите. так не пойдет. - Говорят, тебя признали невменяемым? когда..
- необвиняемым, - ну вот, пожалуйста, некоторым людям проще сразу же отстричь голову, чем давать какие-то шансы. наверное, я не хочу об этом сейчас говорить - во всяком случае, судя по ее взгляду из-под свежеобретенной челки, вряд ли хочу. - хочешь, я разнесу здесь все к хуям, - спрашивает любезный крошка Иден очень спокойно, но я-то уже знаю, что спокойствие вовсе не признак отсутствия ярости. Луиза не хочет рисковать, бросает бычок на пол, тщательно втирает в ковролин и берется наконец за ножницы. я уже начал забывать это великолепное ощущение, отголоски которого можно найти разве что в бритье или утреннем душе, когда тебе милостиво предоставляется многократный шанс избавиться от прошлого, снова и снова, как получится так и получится, от этого тоже можно будет вскоре избавиться, я закрываю глаза, когда она лезет к лицу, и просачивающийся сквозь веки розовый свет создает вкупе с холодом сцену раннего рассвета в алых тонах где-то на набережной около громадного Бруклинского моста, разбитая волнами гладь Ист-Ривер бликует рыжим и пурпурным на осеннем ветру, ледяной воздух хрустально колеблется вокруг, беспокойно, этот пронизывающий илистый запах ядовитого тела пролива меня беспокоит - как и это знакомое ощущение скольжения вниз, но когда я открываю глаза, вновь обнаружить Луизу даже приятно. она стоит совсем близко, втиснувшись между моих колен, и намеревается меня поцеловать, но я отклоняюсь, потому что все это меня беспокоит, как и тот факт, что она наврала о своем возрасте так беззастенчиво. (у меня есть опрокинутая на бок бочка с горящей смолой, и я качу ее вниз по пустынной улице с грохотом, жидкая смола выплескивается на тротуар глянцево-черными пятнами) эй, о чем это я. тебе на вид не дашь и тринадцати, лживая сука, говорю я, проверяя рукой - вроде бы с задачей эта лживая сука справилась, во всяком случае, длинных волос на мне больше не обнаруживается. о большем я и мечтать не мог. да, наврала, еле разборчиво соглашается Луиза сквозь сгибающий ее тело истерический хохот, и тычет мне какую-то карточку со своей фотографией - проездной - отняв год рождения на котором от того, который мы недавно праздновали, я получаю цифру тридцать один. либо ты жена дракулы, либо выдаешь себя за собственную старшую сестру, третьего не дано, отвечаю я. глянцево-черными пятнами. я голоден, нечто вроде смазанной клаустрофобии покрывает меня наконец глянцево-черными пятнами, видеть я их еще не вижу, но уже чувствую на коже, и говорю, пойдем-ка чего-нибудь съедим и выпьем, только что стартовала очередная эпоха на этой нескончаемой кольцевой дурных примеров, это стоит отметить. вы только посмотрите, говорит Луиза с восхищением, неподражаемый стиль "собаки рвали" и кровавое пятно на рубашке. в таком виде разрешено присутствовать во множестве мест, заверяю я, начиная от фэст-фудов и заканчивая похоронами. пошли, покажу.