Темно. Песок приятно греет спину. Воздух сухой, прохладный. "Очень полезно для вашего легкого", - мог бы сказать очкарик в зеленом халате. Он изрядно поковырялся во мне, когда мы вернулись из джунглей. Тогда-то он и порекомендовал мне сменить климат. Мне еще повезло, а другим и перемена климата не помогла не видел я, чтобы мертвые воскресали от этого. Вот и после армии мне повезло, когда в горах не выдержало крепление, и Алекс сорвался. А я один крюк только успел забить. Вот и повисли мы вдвоем на нем одном, и не знали, удержимся или ниже посыплемся, с камнями и снаряжением. Еще и Мод прихватим с собой. Удержались. Алекс отделался сломанной ногой, я легким испугом, а Мод нащелкала горных пейзажей. Давно это было. Сейчас Алекс весит больше, чем мы тогда вдвоем и в полном снаряжении. Подняться без лифта на второй этаж для него теперь такое же безумное приключение, как наша внезапная прогулка в горы. Тогда мы оба были только друзьями для одной смешной рыжеволосой девчонки. Она еще не выбрала кого-то из нас, и нам было хорошо вместе, весело, легко. Я только вернулся из армии и пока не получил приглашение от Компании. Алекс не хромал тогда, не жрал столько шоколада, не пил кофе со сливками в таких количествах, и не писал книг, что принесли ему деньги и славу. Тогда никто не называл его Мастером Ужасных Триллеров или Мэтром Кошмарных Сновидений. Бедняга Алекс!.. И как только обзывают его теперь! Кто же мог подумать, что один выпавший крюк так изменит наши жизни. Сломанная нога и молодой преуспевающий журналист станет известным писателем. Надежное крепление и бывший десантник получает высокооплачиваемую работу по специальности, и с регулярными командировками. "Поездите, посмотрите мир, узнаете много интересных людей... и, может быть, они не будут в вас стрелять". Так пошутил тот, кто принимал меня на работу. А рыжеволосая девчонка все-таки определилась с выбором. Жизнь казалась мне прекрасной и удивительной. И еще годы и годы были до упавшей опоры. Тогда слово "хранитель" не ассоциировалось у меня с мостом, да и сами мосты не казались чем-то опасным, похожим на зверя в засаде.
Тогда мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь я окажусь в компании полулюдей-полузверей. Или как их правильно назвать?
"Т'анги", - подсказал Хранитель.
"Ну, это в твоем мире они т'анги, а в моем их называют оборотнями".
Я и компания оборотней, кому сказать, не поверят. Я и сам себе не верю. Иногда. Пока не вижу этой "веселой компании", не разговариваю с кем-нибудь из них при свете. Нет, вру. Даже тогда не верю.
Вот сидит один из них, охраняет мой покой... Ну, какой он оборотень? Мужик как мужик, таких как он десять на дюжину. Ну, это я немного приврал. Такие экземпляры и в моем мире встречаются не часто. Но пара-тройка из дюжины "качков" может и найдется. Не думаю, правда, что он специально качался до таких габаритов. А уж заполучить такие длинные руки... тут никакой тренажер не поможет. Как говорится, с этим родиться надо. И сын со временем станет копией отца. Ростом и длиной рук он и сейчас не уступает. Осталось только набрать вес центнера полтора-два да проследить, чтобы эти центнеры перешли не в жир, а в мускулы. Вот и получится второй Мерантос.
Я знаю его имя, а он знает мое, мы обращаемся друг к другу на "ты" и идем к каким-то горам, которых я в жизни не видел. И до сих пор не знаю, зачем мне нужна эта прогулка. Хранитель попросил, а я вот не смог отказаться. А за мной идет компания оборотней-беглецов, которые почем-то решили, что я здесь самый главный, и меня можно нагружать всякими проблемами. А я с большим бы удовольствием пережил все проблемы на могучие плечи Мерантоса, и отошел бы за его широкую спину. Так нет же, опять меня понесло в командиры. Мол, кому еще командовать, как не мне. По армии соскучился, наверно. Тогда командуй, а не строй из себя утомленного властью. У тебя люди пить хотят, так придумай, как достать им воду, а то они совсем озвереют, и порвут тебя в клочья за обманутые надежды.
То, что колодец работает от солнечной или лунной энергии в это я поверил достаточно быстро, понять бы еще принцип действия насоса.
И тут я будто услышал ворчуна Курта: "Зачем мне этот принцип действия? Главное, знать за что держаться, на что нажимать и с какой стороны от этой штуки стоять". Старшина частенько выдавал подобные перлы. Новобранцы слушали его, выпучив глаза, когда он орал, расхаживая перед ними: "Запомните, мы делаем дело, а умники думают, сидя на своих задницах! И нам платят за то, чтобы умникам никто не мешал думать! Нам платят за дело, а не за то, чтобы мы думали всякие дурацкие мысли! А кому не нравится такой расклад, тому нечего делать в армии!.." Так орать Курт мог часами, и габаритами он слегка напоминал Мерантоса. А еще один оборотень немного похож на Паоло. Нет, Испанец был темным, а не рыжеватым, и ростом повыше, но тоже двигался как молодой кот или как танцор-матадор. И Паоло жутко обижался, когда его называли "кисонька". И погиб он из-за моей глупости психанул на "кисоньку", приподнялся и поймал глазом пулю. Я потом тоже психанул, и пошел охотиться на снайпера. Как же орал на меня сержант, когда я вернулся! Мне еще повезло, что я не оглох. Думал, он и винтовку об меня обломает, ту, что я притащил из "самовольной отлучки". А он только бросил ее в меня и сказал, чтобы я проваливал с этой долбаной винтовкой. Уж если я прикончил снайпера, то и добром его могу пользоваться, не дожидаясь, пока суд введет меня в наследство. Винтовка стала первой ниточкой, что связала меня с Компанией. Это было еще до встречи с Мод. Тогда я и не думал уходить из армии. А Мод... вряд ли она была приманкой Компании (очень надеюсь на это). И совсем не важно, что она там работала. Просто Мод так удачно вписалась в расклад, что не было смысла заменять ее другой. А потом произошел несчастный случай и у меня не стало жены. Но появился занятный собеседник, что отвлек меня от мыслей о ее смерти. И появился не на работе или дома, а прямо в моей собственной голове. И как я не свихнулся после такого?! Если, конечно, не свихнулся... А то, может, лежу себе сейчас в тихой уютной палате в каком-нибудь неприметном заведении для уставших от реальности сотрудников Компании. Может быть, прогулка по ржавым пескам с местными оборотнями это всего лишь галлюцинация?
"Чем быстрее ты поверишь, что это реальность, тем больше у тебя шансов выжить в моем мире".
А вот и мой "занятный собеседник" отозвался. И что бы я без него делал?
"Без меня бы ты делал глупости. И погиб бы в Чаше Крови. Если бы я не подсказал тебе стать на колени..."
"Так вот как называется то безумие, что нам устроили в каменном мешке! Какое поэтическое название! У кого-то из местных нездоровое чувство юмора. Вот уж по кому плачет психушка!"
"Не надо мерить мой мир мерками своего. Меньше ошибок сделаешь".
"Какой "разумный совет. А почему ж ты раньше молчал, когда я пошел по той дороге и попался? А в той же самой Чаше очень ты мне помог? Там же все дрались со всеми, без разбора, и каждый убивал того, до кого мог дотянуться. И что это очень похоже на разумное поведение? От такой реальности сразу в психушку хочется!"
Но Хранитель промолчал.
Вот так всегда, то болтает, когда его не просят, то молчит, когда к нему обращаются. Очень похож на отца Модесты. Тот еще тип: слышал только себя и из всех видов беседы предпочитал монологи. Свои собственные, конечно.
- Не обижайся на папу. Он немножко сдвинутый на Моцарте, - сказала мне Мод перед знакомством с родителями.
Ну, "немножко" это было слабо сказано. Дать единственной дочери первое имя Модеста, а второе Амадея, обращаться к жене "моя скрипочка", называть всех своих собак Моцарт, слушать его музыку каждую свободную минуту... Для "немножко сдвинутого" это как-то слишком много.
"Нормальный человек, но его нормальность может выдержать только он сам", - так говорил мой знакомый о своем сыне. Тот у него компьютерный гений, и уже через пять минут общения с ним у обычного человека не выдерживали нервы.
Мои мозги начинали плавиться уже на третьей минуте общения с отцом Мод. В первые месяцы после свадьбы я даже подумывал о маленьком несчастном случае для него. Нет, ничего летального, просто легкое повреждение голосовых связок, не более. Потом я научился отключаться. Говорил "добрый вечер, сэр", кивал иногда во время его бесконечных монологов, сохранял на лице вежливую, в меру заинтересованную улыбку и... не слышал ни слова из лекций о Моцарте. Одного слова "Моцарт" мне хватало, чтобы впасть в медитативное состояние. Мод часто говорила, что ее папа просто обожает меня. Как мало человеку надо для счастья!..
Самое смешное, что во всех других вопросах отец Мод был вполне нормальным человеком: преподавал математике в Университете, а по выходным ходил на охоту. И кстати очень неплохо стрелял. Всё меня порывался научить и приобщить, и удивлялся, почему я отказываюсь. А я не мог сказать, что прикасаюсь к оружию только на работе. И мне давно уже всё равно, какое оружие у меня в руках, и есть ли оно вообще. "Палец тоже оружие, и его нельзя забыть рядом с трупом", - так нам говорил инструктор Компании. Вот мне и пришлось пользоваться пальцами, руками, локтями, чтобы выжить в той бойне, которую Хранитель обозвал Кровавой Чашей.
"Чаша Крови, - отозвался вдруг Хранитель. И больше не путай. Это разные понятия".
"Вот как? А в чем разница?"
"Как-нибудь потом объясню. Когда будет время".
Вот так всегда "когда будет время". А времени, как правило, не находится. Чтобы свернуть кому-то шею или трое суток тащиться по пустыне на это время есть. А объяснить, что за ерунда происходит в этом мире, на это времени почему-то не находится. Иногда мне кажется, что Хранитель и сам еще не разобрался в...
"Твой отдых закончен. Луна восходит".
И это всё, что Хранитель решил сообщить.
"Спасибо за предупреждение. А то я сам бы луны не заметил. Или никто другой не сообщил бы мне эту новость".
Ответа я не дождался.
А вот мои попутчики зашевелились, стали поглядывать то на меня, то... И в это время у меня появился замечательный вопрос:
"Послушай, Хранитель, а здесь есть запад, восток и всё такое? Как тут называются стороны света?"
И почему я раньше не додумался спросить? Видел же, что тут два солнца и две луны, а как ориентироваться среди них, не выяснил.
"Три", - прошелестел в голове голос Хранителя.
"Что?"
"Здесь три луны и..."
"А я видел только две!" пытаюсь возразить.
Нашел кому!
"Увидишь и третью, - пообещал Хранитель, и что-то мне не понравилось в его обещании. Какая-то угроза почудилась. И третье солнце увидишь, если доживешь".
"С ума сойти, как здесь всего много! А вы не скупились на спецэффекты..."
Если я рассчитывал получить ответ, то напрасно надеялся.
31.
Мерантос. Воин из клана Медведя.
Вожак не спал.
Я знал как его зовут, но только со второй попытки смог сказать "Крисс-тан" не совсем правильно, но похоже. Вожак не обиделся на мой неповоротливый язык, а улыбнулся. Он не стал говорить, что у меня уши забиты мехом, но называть его неправильным прозвищем мне не хотелось.
Вожак лежал молча, не двигался, но чем дольше я вслушивался в его дыхание, тем больше мне казалось, что он разговаривает или даже спорит с кем-то, кого не видят мои глаза и не чует нос. Скоро я перестал удивляться и принюхиваться. Вожак умеет говорить с теми, чье тело не пахнет, чьи шаги не слышны, а голос настолько тих, что только чарутти могут услышать его. К нашему чарутти тоже приходят тени предков, а иногда с ним говорит сам Медведь-прародитель. Он рассказывает о засухе и о сильных дождях, о приходе Карающей и о том дне, когда гора начнет дрожать, трескаться, выплевывать в небо дым, камни и жидкий огонь. Предупреждает, чтобы чарутти увел клан в безопасное место. Вот так клан и ушел из долины, где родились моя мать, мать моей матери и я. Мои мать и отец были тогда еще вместе и моя жизнь принадлежала им, а не Клану. Я помню, как они несли меня на гору. Вместе с нами поднимались другие пары и одиночки. Все очень спешили. Когда появилась Белая луна, горы застонали и вздрогнули. Свет луны сделал их очень красивыми и опасными. Кто-то впереди нас сорвался в трещину укрытую тенью, и отец долго потом искал обход. Иногда слышался грохот камней и вскрик упавших. Утром многих не досчитались, один из пяти так и не смог уйти из долины. Но наш клан выжил! А там, где мы раньше жили, появилось озеро. И оно все еще там. Многие, рожденные после Ночи Исхода, с трудом верят, что клан когда-то обитал в другом месте, и что само озеро образовалось не в ту далекую пору, когда рождался весь Мир, а меньше сорока лет назад.
Меня удивило не то, что наш вожак разговаривает с невидимым мне, а то, что он может с ним говорить. Чарутти говорят с невидимыми, а воины нет. Но ведь наш вожак воин! Я видел как умирали те, кто мешал ему дойти до Столбов Жизни. Умирали все, до кого он мог дотянуться своими короткими руками. А еще он дрался ногами. Я только слышал, что ногами можно драться, и не верил, пока не увидел сам.
Наш вожак кто он? Воин, вожак, чарутти?.. Сначала воин, потом вожак, после стал чарутти?.. Так может быть? Не знаю. И воин, и вожак, и чарутти сразу: нет, так быть не может. Тогда кто он? Почему делает такое, чего воин и вожак делать не должен.
Я закрыл глаза и стал слушать ночь. Так учил меня наставник: когда глаза не видят, то уши слышат дальше, а нос чует больше. Вслушиваюсь, внюхиваюсь... спокойно... тихо... Слишком спокойно и слишком тихо. Так тихо бывает летом перед дождем, а замой перед обвалом. Тогда и шепот может разбудить лавину.
Вожак лежал и не спал. Недалеко лежали и сидели четверо т'ангов, у которых пересохли глотки. Иногда кто-то из них поднимался, подходил к колодцу и заглядывал туда. Воды все еще не было. Я не слышал, чтобы кто-нибудь пил, только дышали сыростью, что поднималась из глубины колодца.
Скоро взойдет Зеленая. Тогда наш вожак обещал достать воду. Не знаю как он собирается сделать это. Но все остальные верят, что у него получится, даже охотник верит, а я... я только надеюсь. Вожак может больше, чем воин, чарутти умеет больше вожака. Не знаю, кто тот, что ведет нас, и потому я только надеюсь. Это все, что я могу.
Охотник вздохнул, зашевелился. Я понял, что он хочет встать, подойти к колодцу и... не ошибся. Песок тихо зашуршал под ногами охотника. Игратос посмотрел в мою сторону и тут же отвернулся. Я умею чувствовать долгий взгляд, а тут было по-другому, будто снежинка коснулась носа. Или белая бабочка. Иногда их можно увидеть в горах. Зимой. Ночью. Они живут всего одну ночь. Немногие видели их живыми, смотрели, как они танцуют в свете луны. Тогда они похожи на огромные белые цветы, что распускаются весной на самых неприступных склонах, где солнце раньше всего съедает снег. Т'ангайям очень нравятся эти цветы, даже Зовущим. А еще бабочки похожи на большие снежинки, что летят и медленно падают, падают... и никак не упадут. Бабочки летают всю ночь и эта ночь только Белой луны. А утром на снегу останется много маленьких тел с изломанными крыльями. Мало кто видел белых бабочек. Их еще называют Бабочки Счастья. Тот на кого она сядет, будет счастлив. А к тому, кто увидел их танец, придет удача. Наверно, я очень удачливый т'анг.
Когда я вернулся после ночи Белой луны, то рассказал чарутти, что видел бабочек. Он посмотрел мне в глаза и молча кивнул. Через несколько лет, уже став вожаком, я узнал, что бабочка оставляет след на избраннике. След, который легко заметит знающий, и легко разоблачит обманщика. А такие иногда бывают. Ведь т'ангайи тянутся к счастливчикам и удачливым. Тогда обманщика в ближайшую белую ночь учат летать с обрыва.
Когда охотник вернулся, Игратос опять вздохнул, но идти к колодцу не стал. Из-за меня или из-за больной ноги, не знаю.
Я больше не подходил к колодцу после того первого раза. Только перекатывал камешек во рту.
Вожак подобрал такой же возле Камня ипши. Он тогда повертел камешек в пальцах, дунул на него и... засунул в рот. Я тогда тоже открыл рот, но спросить ничего не успел, молодой Кот опередил меня.
- Зачем ты это сделал? спросил он. А я поблагодарил прародителя за то, что молодые не умеют ждать и молчать.
- Что? не понял вожак, занятый своими мыслями. Он к чему-то прислушивался, разглядывая большой камень. Тогда я еще не видел ни рисунка, ни надписи на нем. Что я сделал?
- Нельзя есть камни. Они не сделают голодный живот сытым.
И я был согласен с молодым воином.
Вожак улыбнулся. Хорошо улыбнулся, по-доброму, чуть насмешливо, чуть устало и совсем не обидно. Я не умею так улыбаться. Не многие так умеют. Старый вождь умел, помню, и чарутти иногда так может. Другие не могут. Наш вожак улыбнулся так, что усталость, жара, пересохшее горло и пустой живот, все забылось. Не на долго, но забылось.
- Я не ем камень...
Вожак вдруг замолчал, а я почти услышал то, что он хотел сказать, но так и не сказал. "Малыш". И правильно, что не сказал. Так говорить может только наставник своему ученику. Даже если ученик давно уже надел пояс. Но говорить можно, если никого чужого рядом нет. Кот учится у нашего вожака, я тоже иногда учусь тому, о чем старый Фастон и не слышал, но рядом много чужих ушей, чтобы называть Кота "малыш". Такое оскорбление молодому воину придется смывать кровью и, скорее всего, своей. Но мне почему-то очень не хотелось этого. Вот уж не думал, что мне будет какое-то дело до т'анга из чужого клана.
- Я не ем, - повторил вожак, перекладывая камешек за щеку. Это помогает от жажды. Попробуй, - он бросил воину маленький камень. представь, что это глоток воды и держи его во рту.
Я недоверчиво хмыкнул тогда. Очень тихо, Кот и не заметил, а наш вожак услышал. Он не должен был услышать, но почему-то услышал.
- Или кусочек льда, - сказал вожак уже для меня. Мелочь, ерунда, а выжить помогает. Он пожал плечами и опять повернулся к большому камню. Мне помог...
Вожак говорил так, будто ему все равно, поверим мы или нет. Он наставник, он учит, а ученик учится. Умный ученик, тот, что наденет воинский пояс и сам когда-нибудь станет наставником. Старый Фастос говорил, что глупых воинов не бывает; что есть умные, из них получаются вожаки, и не очень умные, они подчиняются вожакам, а глупые... таких нет. Глупец не выдержит Испытания, он даже не доживет до него. Вот такой у меня был наставник. Сначала я понимал одно из десяти сказанных им слов, но запоминал все! Думал, пока не понимаю, так пойму потом. Когда я стал понимать одно слово из семи, то перестал чувствовать себя глупцом, что не доживет до Испытания. Перед этим походом я думал, что понимаю почти все, о чем говорит Старый Фастос. И вдруг опять почувствовал себя глупцом, что смеется над словами наставника.
Еще до заката я поверил словам вожака. Перекатывал во рту маленький камешек, думал о куске льда и... это помогало. Пить хотелось меньше и язык не напоминал подошву старых тонби. Иногда я совсем забывал, что хочу пить, и только шел и шел, думая... Не помню, о чем я тогда думал, может и не думал совсем, а просто передвигал ноги и смотрел через голову молодого воина вперед, на спину нашего вожака. Тот уверенно вел нас к далекой дороге, будто не раз и не два прошел этим путем. Ветер трепал концы выгоревшего лоскута, каким вожак повязал себе голову. Может, это тоже помогает выжить?.. Но спрашивать не хотелось, не было лишних сил, и лоскута такого у меня не было. Думать тоже не хотелось, мысли уползали подальше от горячей головы. Зачем мне думать о вожаке? Тот дойдет куда ему надо. Переживет всех нас и дойдет. Я... дойду... может быть... а Игратос?.. с такой ногой...
Земля вздрагивала подо мной, как гора при оползне. Воздух обжигал в носу, а песок что-то шептал горячему ветру.
Все это было днем, до заката, а теперь я сижу на песке, слушаю дыхание стаи, перекатываю во рту уже привычный камешек и жду восхода Зеленой. Теплый ветер шевелит мех на спине.
Мы бежали. Давно бежали, долго. Ночь и день. Еще ночь и еще один день. И еще... Эта ночь последняя. Для нас и для тех, кто не найдет укрытия, когда придет завтрашний день.
Мы бежали. Тени испуганно вздрагивали впреди, пытались оторваться от нас и... не могли. Ветер толкал в спину, подгонял. Сильный ветер, теплый, он пока не обжигал, пока... Его пора придет завтра утром. А сегодня ночь. Последняя ночь. Она и обе ночи перед ней изменились, они перестали быть темными. А привычные луны Зеленая и Оранжевая, уже не следят за нами. И ночи становятся все светлее и светлее. Эта ночь самая светлая, еще светлее ночи Белой луны. Но пора Белой еще не настала, а Оранжевая и Зеленая затерялись в блеске Карающей. Вчера ночью их еще можно было увидеть, а теперь все небо в облаках. И у них цвет крови на снегу. Завтра...
А завтра ночи не будет.
Будет день. Долгий, долгий ДЕНЬ.
День, когда на небо приходит третье солнце. День, когда все живое прячется под землю, в пещеры и убежища, прячется и ждет. Ждет, когда долгий, долгий день сменится ночью. Ночь будет короткой и светлой, за ночью придет обычный день, теплый или жаркий. Потом опять ночь и опять день... Пройдет еще много лет до следующего долгого-долгого дня. Дня, что длится три обычных дня и три обячных ночи. Дня, после которого умирают все, кто не нашел убежища. Умирают сразу или через сезон-другой. Теряя шерсть, зубы глаза, покрываясь ранами и струпьями.
Идет День Смерти, День Кары.
Ту, что смотрит на нас багровым глазом, так и называют Карающая.
Мы бежали от Карающей.
Не знаю, смог ли кто-нибудь убежать от нее. Убегу узнаю. Кажется, я научился смеяться над собой. Вожак тоже иногда так смеется.
Наш долгий бег начался с вопроса.
Вожак разговаривал с Зовущей. Я слышал их и не слушал. Т'ангайя иногда говорила с вожаком, не часто, но чаще, чем со мной или с другим т'ангом. Часто она разговаривала только со своим Четырехлапым. Я старался не подходить к Зовущей. От ее запаха кружилась голова, кровь приливала к низу живота и Зверь начинал ворочаться и рваться к самке. Думаю, у Зовущей подходила пора выбора. Или уже подошла. И кого она выберет? До поиска Игратоса я бы не задумываясь сказал, что кого-то из Кугаров. Но после Чаши Крови так уже не скажу. Просто не знаю. Нет, не после Чаши, позже. После Камня ипши. Когда я заметил как Зовущая смотрит на меня. Или на нашего вожака. Вот я и не знаю, кого она выберет. Может любого из нас. Я только прошу прародителя, чтобы это был не Игратос. Лучше уж меня. Или Кота. Вряд ли она позовет Охотника. Думаю, его она позовет, если он останется единственным самцом возле нее. Или не позовет только прародитель знает, что творится в голове Зовущей. Почему одного т'анга выбирают два-три раза подряд, а другого ни разу? Не знаю. Ни одна из них так и не сказала.
Чтобы Зовущая выбрала не т'анга ... Еще вчера я бы сказал, что такого быть не может. Но вот смотрю, на Зовущую рядом с нашим гладкокожим вожаком, и "быть не может" медленно тает, как лед в руке. Почему быть не может? А надевать ошейник на Зовущую это можно? А собрать такую стаю, как у нас? А у кого еще был такой вожак?
Очень странное мне думалось, пока я смотрел на двоих, что сидели рядом, но как бы в стороне от всех. Их тихие голоса терялись в темноте, ветер доносил клочки слов и тут же уносил дальше в пески.
Это было на привале, после заката, когда темнота обступает со всех сторон, лун еще нет и кажется, что света никогда не было и уже не будет. После того привала, с колодцем, мы целый день уходили от Дороги, а горячий песок хватал нас за ноги и не торопился отпускать. Я лежал, вспоминал вчерашний колодец и вкус его воды. Только вспоминал, набрать воду нам было некуда. С собой мы взяли только то, что смогли выпить.
Вожак сумел таки достать воду. Он походил вокруг колодца, потрогал руны на крышке, постучал по ним рукоятью кнута и... вода поднялась до самого верха.
- Как?!
Воин из клана Кота смотрел на вожака с таким обожанием, что тот не выдержал, отвернулся и махнул рукой.
- Я просто включил насос. Только не спрашивай, как я это сделал.
- Не буду, - восторженно выдохнул Кот.
Я тоже не стал спрашивать, хоть и понял половину сказанного, а несколько слов вообще были на незнакомом языке. Он отличался от всеобщего, как снег от талой воды.
Ну вот, опять о воде. Все мысли возвращаются только к ней.
Перед уходом вожак закрыл колодец.
- Чтобы другим не досталось, - фыркнул Охотник.
Вожак промолчал, двигая крышку на место. Кажется, я слышал тогда слабый треск, будто неуклюжий ученик наступил на тонкую сухую ветку.
- Зачем? спросил молодой Кот, и добавил, когда вожак посмотрел на него: - Зачем надо закрывать?
- Песок быстро забьет открытый колодец, испортит механизмы... - вожак отвечал так, будто думал о чем-то своем, а говорил... говорил для того, чтобы ему не мешали думать.
- А как открыть... потом?
Если ученик хочет учиться, он спрашивает, а если наставник не хочет отвечать... Но молчать вожак не стал. Он ответил, все еще о чем-то думая:
- Потом? Знающий всегда откроет, а дураков везде хватает одним больше, одним меньше...
После такого ответа Кот надолго замолчал.
Ветер шепнул "Карающая" и колодец с холодной и вкусной водой перестал занимать мои мысли. Усталость тоже исчезла, словно долгий жаркий день мне только снился. Тело наполнилось силой, мысли стали ясными и четкими, а слух и нюх обострились. Так всегда было со мной, когда опасность смотрела на меня голодными глазами или дышала в спину.
- ...не знаю сколько прошло лет. Это чарутти считают сезоны и лета. А я просто живу, - донесся до меня голос Зовущей. Давно они ушли. Мать моей матери помнит Хранителей. И Войну она помнит. А вот моя мать родилась уже без них.
- Когда это было?
Голос у вожака тихий, спокойный и требовательный. Таким голосом говорят с молодыми воинами и не ответить никак нельзя.
- Давно, - повторила Зовущая. В тот год приходила Карающая. Потом моя мать стала Зовущей, родила меня и Карающая опять приходила. Теперь я стала Зовущей, а чарутти говорил, что карающая скоро откроет свой глаз.
Вожак тяжело вздохнул и долго сидел молча.
- О чем молчишь? Зачем спрашивал? Кажется, Зовущей надоело сидеть в тишине.
- Считаю, - опять вздохнул вожак. Много лет прошло, получается.
- Ты чарутти? Умеешь считать?
- Умею.
Я не видел улыбку вожака, только слышал, но эта улыбка не показалась мне веселой.
- Последнего Хранителя у... ушли за три года до прихода Карающей, потом было два эролла два раза по двадцать пять, вот и получается пятьдесят три года. Или сто шесть сезонов, - добавил он задумчиво. Много. Много времени прошло.
- Не знаю, о чем ты говоришь, - зло рыкнула Зовущая. И не понимаю, зачем. А то, что мы скоро все передохнем это я понимаю. Нас убьет жара или Карающая.
- Думаешь, это Карающая? Может, я ошибся...
- Не думаю, не знаю, - т'ангайе явно надоел этот разговор. Я редко смотрю на небо. Но вчера там этого не было. И для Белой еще рано.
- Значит, все-таки Карающая, - похоже, вожаку очень не хотелось верить своим глазам. Не хотелось, но приходилось верить. Тогда нам нужно быстро найти укрытие. Осталось мало времени.
- Сколько?
- Где-то трое суток.
- Не понимаю я этих слов! И зачем они Хранителям?
Зовущая злилась и у меня мех шевелился на загривке.
- У нас осталось три дня и три ночи, не считая этой.
Вожак ответил так спокойно, будто злая т'ангайя сидела не рядом с ним, а в дне пути от этого места.
- Тогда почему мы сидим?! Почему не спасаем свои шкуры?
Все встревожено зашевелились после рыка Зовущей, а глаза Четырехлапого опасно блеснули.
- А куда бежать, знаешь? тихо спросил вожак. Скажи, и я побегу за тобой.
- Не знаю я этой земли, - уже спокойнее ответила т'ангайя. Здесь жили ипши...
- Спасибо за совет. Пойду, поговорю с ней. Может, она подскажет. Когда-то здесь была башня, а рядом с ней должно быть убежище.
- Иди, - фыркнула Зовущая. Может и подскажет она тебе, если проклятия боится меньше, чем гнева Карающей.
Вожак поговорил с ипшей. Очень быстро. А потом начался наш бег. И побежали все. Он никого не звал за собой, но... В пустыню он тоже никого не звал.
Мы бежали, а сверху за нами следила Зеленая, потом вместе с Оранжевой, пока им не надоели глупцы, что бегут от одной смерти к другой.
На землях всех кланов есть старые дороги, ведущие к разрушенным жилищам Хранителей. По этим дорогам не ходят и к развалинам стараются не приближаться. Не все, кто ходил к ним, вернулись, а тот, кто вернулся, стал изменяться. Изменяться внутри, в голове. Кто-то потом стал изгнанником, а кто-то учеником чарутти.
И мы станем искать спасения в таком месте?..
Мы бежали, шли, опять бежали и мало, совсем мало отдыхали. Я заставил Игратоса бежать впереди себя, и когда он падал, я поднимал его, а если он не мог идти нес его. Он только скрипел зубами и молчал. Я тоже молчал. В эти дни и ночи мы мало говорили и много молчали.
Сезонов тридцать назад я в последний раз брал Игратоса на руки. В тот день я передал его в руки вождя и сказал то, что полагается по Закону. С того дня жизнь Игратоса принадлежит Клану. Клан стал защищать его, кормить, учить и наказывать. В тот день мать Игратоса могла уйти от меня или я от нее. Но мы остались вместе, потом другая Зовущая позвала меня, потом еще одна и еще... После ритуала вхождения в клан я уходил от них и возвращался к матери Игратоса. Второй раз Зовущей она не стала и позвать меня или другого т'анга не могла, но почему-то мы всегда выбирали друг друга, когда были свободны.
32.
Симорли. Воин из клана Кота.
Гневная, Карающая, Очищающий огонь, Око смерти... По разному называют ее. Она приходит редко, остается недолго, а когда уходит, то живые радуются ее уходу, зарывают мертвых, дают быструю смерть больным и долго вспоминают приход Карающей.
Среди наших старейшин есть такой, кто помнит шесть приходов Багровоглазой. Если он дожил до этого дня, то в седьмой раз обманет Око смерти. Старейшины помнят ту пору, когда о приходе Карающей узнавали еще до того, как она начинала следить за новой добычей, еще до того, как глаза т'анга могли разглядеть гневную на небе. В те далекие лета разные кланы собирались в убежищах под землей и устраивали праздник, который длился целый ДЕНЬ. Когда приходила ночь, обычная ночь, все т'анги выходили под звезды, чтобы провести Карающую, и праздник Жизни продолжался до рассвета. Говорят, что тогда Карающая была добрее к живущим, и карала только совсем уж глупых и неосторожных. Теперь в это трудно поверить, но старейшины говорят, что так оно и было. А праздник Жизни теперь устраивают каждый год на одну ночь и один день в память о той далекой поре.
То была пора Хранителей.
Они не только говорили, когда придет Карающая или когда земля начнет дрожать и трескаться под ногами, они умели строить большие мосты, высокие башни, стены в море, что не давали воде смывать дома на берегу. А еще Хранители строили дороги и те светились в темноте, но даже в самый жаркий день не обжигали ноги идущих по ним.
А потом все, что построили Хранители, вдруг разрушилось или стало проклятым.
Вот по такой проклятой дороге мы и бежали с самого утра. Мы вышли к ней после восхода и наставник первым ступил на дорогу, а мы... мы не решались идти по древним плитам.
- Что? спросил он, когда мы остановились.
- Проклятие, - ответила Зовущая за всех нас. Оно падет на того, кто ходит по дороге.
Наставник посмотрел себе под ноги, притопнул, прислушался к чему-то, а потом сказал:
- И когда оно падет?
- Скоро.
- Раньше, чем до нас доберется Карающая?
- Не знаю.
- А какое же это проклятие? Что такое случится с... со мной, например?
- До проклятого доберется Ловчий, поймает в свою сеть и наденет ошейник.
После слов Зовущей наставник усмехнулся и посмотрел на каждого из нас, как прикоснулся.
- Думаю, нам не стоит бояться такого проклятия. Ошейники у нас уже есть, в сетях Ловчих каждый успел побывать, а сами Ловчие прячутся сейчас в укрытиях и не скоро высунутся наружу.
Я восхищался смелостью наставника. (Его прозвище я уже слышал и даже повторил в мыслях, но для меня он все равно наставник и вожак). Я не смог бы так разговаривать с Зовущей, и взять на себя тяжесть проклятия, как сделал это он, я тоже не смог бы. Вот бы мне стать похожим на наставника! Ну, хоть когда-нибудь...
"Когда ты точно знаешь, что сегодня умрешь, и смерть уже не за спиной, а скалится в лицо, тогда можно сделать такое, чего не делал раньше. Тогда просыпается веселая неудержимая злость, и ты творишь такое, чему сам потом удивляешься..."
Я запомнил слова прежнего наставника, но до Чаши Крови они были для меня странными и непонятными словами. А в Чаше я убивал всех, кто подходил ко мне слишком близко; смерть тогда была вокруг, она рычала и скалилась на меня, а я рычал в ответ, и отвечал ударом на замах. В то утро я умер, а возле Столба Жизни родился снова.
"... а страх маленьким котенком сворачивается внутри и ждет своей поры".
Да, наставник, так оно и было. Страх дождался поры, когда я зализывал раны в плену у хостов. Тело тогда вдруг начало дрожать, а руки и ноги трястись, как у слепого старейшины. А потом страх опять "свернулся", когда вожак убил охранников и устроил нам побег. Страх стал совсем маленьким, а веселая злость кипела в крови, наполняя тело легкостью и силой, подкидывала его вверх, на стену, к протянутой руке вожака. Тогда мне было все равно, камень под ногой или ладонь воина-Медведя, которая тверже камня.
Теперь у меня под ногами древняя дорога, что помнит еще Хранителей. Плиты мягко светятся, когда на них наступают. А еще я слышу шепот, еле слышный и непонятный. Дорога живет своей тайной жизнью, как река или болото. У дорожных плит по шесть углов и шов между плитами похож на маленькую болотную змею. У нее тело тоньше пальца, но если она укусит, то умирают быстрее, чем успевают заметить ее. Вот я и стараюсь не наступать на эти швы, и на руну посреди плиты, похожую на свернувшуюся змею, тоже не наступаю. Не хочу дергать смерть за хвост. Мне не видно, как наставник ступает по древним плитам, между нами Зовущая и ее четырехлапый соплеменник. Он идет за ней и подергивает хвостом. Они не сразу поднялись на дорогу, с утра они бежали рядом с ней. Но бежать по дороге легче, песок не хватает за ноги, и после привала мы все топтали дорогу. Все, кроме охотника-Кугара.
На привале он слишком близко подошел к Зовущей, а когда та зарычала на него, сказал, что она все равно его выберет, и тогда он заставит ее рычать по-другому. И пусть она поторопится с Зовом, Карающая может ее опередить.
- Пока тебя не позвали, держись от меня подальше. Может, я захочу выбрать его, - и Зовущая посмотрела на меня. Пойдешь за мной, воин?
Это был почти ритуальный вопрос, я знал ответ на него и ответил, как полагается:
- Если таков выбор Зовущей, я подчиняюсь ему.
Это первая Зовущая, которая заговорила со мной, и первая Карающая в моей жизни. Они обе могут стать последними, но я рад, что они есть.
- Позови тогда уж ущербного, если тебе так хочется поваляться в грязи.
Охотник оскалился и напомнил мне тех, кто остался в Чаше Крови. Не знаю, почему его не убили там. Может, достойные воины прикончили друг друга раньше, а на этого уже некому было поднять лапу? Я не видел, как он сражается. Его шрамы показывают, что он смелый охотник, но он не воин. То как он дышит, двигается, спит, сидит все говорит об этом. Ученик станет воином, когда победит охотника. Я могу убить охотника-Кугара, и знаю, что останусь живым. Если мой зверь станет драться за самку, когда "котенок страха свернутся клубком"... Я не хочу этой драки и не хочу этой самки, но выбор Зовущей это ВЫБОР Зовущей, а тот, кто противится ее выбору, живет очень недолго.
И я стал в позу вызова.
- Ты хочешь со мной подраться, мелкий? Охотник и обрадовался, и удивился. Давай подеремся. А то заскучал я что-то.
- Тогда побегай вокруг холма, - сказал мой наставник. Думаю, десять кругов по такой жаре развеют твою скуку.
Охотник тут же стал так, чтобы видеть нас двоих.
Он быстро двигается, не так быстро, как воин, но для охотника достаточно.
Наставник сидел недалеко от нас и, кажется, дремал. Он не пошевелился и даже не открыл глаза, словно ему не интересно, сделает охотник то, что он посоветовал или нет. Голос и поза наставника могли разозлить очень многих, а охотник уже давно злился на него, еще с того привала, когда Зовущая впервые заговорила с моим наставником.
Дыхание охотника изменилось, и я понял, что он хочет напасть. Напасть, не вызывая противника, как зверь на добычу. Я приготовился помешать ему, но тут заговорил старший Медведь:
- Давай, Охотник. Смелее. А тем, что оставит от тебя вожак, я набью брюхо. Могу даже поделиться, - он дернул верхней губой, и у меня шерсть зашевелилась от такой улыбки. Пока у меня хорошее настроение.
Если это хорошее, то я хочу быть за три перехода от Медведя, когда настроение у него испортится.
Охотник оглянулся на старшего Медведя, на все еще сидящего вожака, потом на меня и... передумал нападать. Нас было много для него одного, и мы очень опасная дичь. Даже голодный зверь не нападает на стаю, он выжидает, когда кто-то отстанет и ослабеет. Охотник не похож на глупого, думаю, он дождется удобного случая, чтобы никто не помешал напасть на одного из нас. Вряд ли он нападет на Медведей, но и забывать не станет. У Кугаров хорошая память, они не прощают и не забывают обиды. А опаснее обиженного т'анга только Зовущая.
Ну что ж, поживем увидим, как говорит наставник.
А жить нам осталось до рассвета.
Четырехлапый хромает все сильнее. На каждом привале он старательно вылизывает стертые лапы, но отдых быстро заканчивается, а привалы с каждым разом становятся короче и короче. Мы шли, потом бежали и скоро лапы Кугара начинали опять кровоточить. Кровь на древних плитах была особенно заметна. Когда она попадала на знак или руну, те светились ярче самих плит. И потом еще светились. Несколько раз я оглядывался и видел, как над забытой дорогой дрожит холодный свет. Она долго спала, а мы разбудили ее и накормили живой кровью. Не знаю, сколько еще она будет так светиться. Теперь Ловчие легко найдут нас даже без своих четырехлапых нюхачей. Если кто-то пошел по нашему следу, а спрятался в убежище. Наставник говорит, что в мире полно смелых глупцов и глупых безумцев.
Еще один замысловато свернутый знак вспыхнул под ногами и я отпрыгнул в сторону, на ту плиту, по которой прошлась Зовущая. Я старался не топтать следы Четырехлапого. Меня научили беречь свою кровь и остерегаться чужой. Кровь связывает, дает власть над тем, кто пролил ее. Я мало слышал о ритуалах Хранителей. Только то, что шепотом рассказывают старейшины у костра. Говорят, что Хранители Мостов знали и умели больше, чем могут теперь Повелители Врат. Что из одной капли крови Хранители создавали того, кто обронил эту кровь, и даже Повелители не могли отличить, где созданный, а где обронивший кровь. Мне не хочется верить этим рассказам, уж очень страшные они. Еще говорят, что Повелители кровью привязывают к себе пленников и делают из них слуг или Ловчих. Вот этим рассказам я верю. Наш чарутти тоже берет волосы и кровь пленного. Пленный может убежать, но до него всегда можно дотянуться, ведь волосы и кровь ему никто не вернет. Это знают воины и те, кто еще не стал воином. А может, и охотники знают. Легче избавиться от ошейника, чем от проклятия чарутти. То, что нашлет один, не всегда снимет другой. Но об этом не говорят перед сном, зачем ссориться с чарутти. В них жизнь и память клана, они стоят между нами и гневом Повелителей. Для тех мы почти звери, на которых можно охотиться, или напустить Ловчих и все равно кто попадет в сети. Говорят, что при Хранителях было по-другому: нас не всегда замечали, но и добычей не считали, а избранных т'ангов они учили и те сделались чарутти. Трудно такому поверить теперь, но старейшины говорят, что так было.
Наставник тоже спрашивал про Хранителей. Как-то на привале перед сном он заговорил о них, стал спрашивать, что было, когда Хранителей не стало, что случилось с их башнями и мостами. Ему очень не понравилось, что мосты обвалились, а башни разрушили по приказу Повелителей. А почему не понравилось, не сказал. Ну какая польза от старых башен? Все равно никто не может там жить, даже быть рядом с ними опасно. Только чарутти ходят к развалинам, да и то в особые дни или ночи.
Зовущая и старший Медведь сказали то же самое: в землях их кланов есть заброшенные развалины, и Хранителей вспоминают все реже, особенно те, кто родился уже после войны. А те, кто застали их, шепотом и с оглядкой ругают Повелителей, но Хранителей не хвалят, как хвалят их чарутти. Странными и непонятными были эти Хранители, мало т'ангов видело их близко, да и тех, кто видел, становится все меньше.
Сзади тихо застонали и думать о древних мне расхотелось. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, что там. Один раз, еще в самом начале, я оглянулся и наткнулся на взгляд младшего Медведя. Больше оглядываться мне не хочется. Я и так знаю, что раненый шел, пока мог, потом еще столько же, подволакивая не сгибающуюся ногу, а потом тень его зверя сбежала от измученного болью тела. Тело без хозяина может застонать, может упасть и лежать, но когда хозяин вернется, тело поднимется и пойдет дальше, забыв про жалобы и стоны. После ямы с тхархой младший Медведь сильно изменился. На каждом привале он вылизывает свою рану, и я стараюсь не смотреть на него, когда он это делает. Охотник посмотрел как-то, только посмотрел, даже сказать ничего не успел, и наставнику пришлось успокаивать обоих. На прошлом привале я мельком увидел эту ногу она стала еще толще и опухоль доползла уже до колена. А рана воняла так, что мне захотелось чихать. Больше я его ногу не видел, но не верю, что Медведь стал здоровым, он много молчит, а от его тела так и веет жаром, даже ночью, и еще этот запах... здоровые так не пахнут. Вчера наставник нашел еще один колодец, так раненый почти не отходил от колодца, и выпил больше нас всех. Старший Медведь озабоченно посматривал на вожака, но тот махнут рукой: пусть пьет сколько влезет.
Дыхание за спиной стало глубже и тяжелее это старший воин поднял раненого. Удивляюсь его выносливости, почти старик ведь уже, а несет груз раза в три тяжелее меня и, даже когда мы бежим, не отстает.
Еще один привал, а потом мы опять побежали. Бегать мы стали много, а ходить мало, но ходить надо было быстро. Наставник сказал, что осталось совсем немного. А "немного" до чего не сказал. Может, до прихода Карающей или еще до чего-то.
Раненый опять упал, молча.
- Его придется оставить.
- Что?
Старший Медведь поднял голову. Он присел возле раненого, и смотрел на вожака снизу вверх, а в его тихом голосе угадывалось рычание.
- Твой сын пойдет сам, - так же тихо ответил мой наставник. А нам придется бежать. Быстро. Со всех ног.
- Я смогу нести его.
В первый раз я услышал, как старый воин спорит с вожаком. И мне стало страшно.
- Так быстро не сможешь. Не знаю, откуда наставник это узнал, но я поверил ему. Даже большой и сильный устает, только это не так заметно. Вот я и не сразу понял, что Медведь устал, очень сильно устал. А времени осталось совсем мало. Не успеем погибнем. И он тоже. Ты нужен нам.
- А он? Медведь посмотрел на соплеменника, тряхнул его за плечо. Раненый открыл глаза, заморгал. Он не нужен? Его можно бросить на дороге?
Вожак промолчал, остальные тоже ничего не сказали. А о чем говорить, когда надо спасать шкуру, а раненый всех задерживает.
- Он должен жить. Его жизнь нужнее моей, - Медведь поднял соплеменника.
Тот стоял скособочившись, не наступая на больную ногу. После слов Старшего он вздрогнул, поднял голову, но так ничего и не сказал. Вместо него заговорил Старший:
- Я никуда не пойду без него.
В его голосе было столько силы и упрямства, что я побоялся бы спорить с ним.
Но мой наставник не боялся, он и дальше хотел говорить с Медведем, только охотник-Кугар помешал ему. Он остановился в трех прыжках от нас и сказал:
- Пусть остаются. Без них обойдемся.
Потом охотник фыркнул и махнул рукой, а наставник притворился, что не слышит его, и продолжал высматривать что-то там, куда мы бежали.
- Мерантос, ты видишь те камни? - спросил он, и показал рукой. Те, возле холма.
Т'анг прищурился. Он плохо видел ночью, но ночи больше не было, вместо ночи были сумерки, только красноватые и без звезд.
- Вижу, - ответил Медведь.
Его голос был тихим, но упрямства в нем уже не слышалось.
- Нам туда, - сказал вожак. Сначала по дороге, а потом...
Договаривать он не стал. Между дорогой и камнями виднелся песок. Много песка. И камни были большие. Многие больше меня.
- До утра успеем. Даже если я понесу Игратоса, - и Медведь посмотрел на вожака.
Почему-то воины из клана Медведя очень не любят спрашивать. Будто за каждый вопрос из них клок шерсти могут выдрать. Вот и теперь Старший не понял, но молчит и ждет, когда мой наставник сам все расскажет. А ведь он мой наставник, не Медведя!
- Ты видишь, как лежат камни?
Если это объяснение, то я наставника не понял.
- Вижу, - Медведь подошел к краю дороги и прищурился еще сильнее. Вижу. Как упали, так и валяются.
- Валяются, как попало, - сказал наш вожак. Тут ты прав. А еще они валяются неправильно. Понимаешь, неправильно. Когда-то они были аркой, и ее видели издалека.
- Зачем?..
Я даже не понял, о чем спрашиваю, и зачем говорю, когда наставник рассказывает, рот сам открылся и заговорил. Я быстро закрыл его, но Медведь уже смотрел на меня, как на болотную вонючку: и сбил бы в воду, но провоняться не хочется. А наставник улыбнулся мне, словно я не помешал ему.
- Затем, чтобы никто не прошел мимо убежища, если оно ему нужно. Мы тоже не пройдем мимо, но нам придется ворочать камни, чтобы добраться до входа. И нам очень повезет, если мы управимся до рассвета. Нам придется расчистить вход, а твоему сыну придется добраться до убежища. И все это до рассвета. Вот и выбирай, кому помогать.
Старый, очень старый Медведь посмотрел на раненого, потом на развалины арки, опять на раненого. Когда т'анг заговорил, у него был такой усталый голос, будто мы сегодня ни разу не отдыхали.
- Если я понесу Игратоса, то не успею поворочать камни. Если стану расчищать вход, а Игратос не успеет...
- Ему придется успеть, - перебил воина наш вожак. Строго это он сказал, я бы не смог так говорить с Медведем, и не знаю, что бы я выбрал, если бы мне пришлось выбирать так же, как ему. Не может идти на двух, пускай идет на четырех. Хочет спасти свою задницу пускай старается. Нечего прятаться за твою спину и ждать, когда ты сделаешь все за него. А станешь возиться с ним, мы все подохнем перед закрытым входом. Наставник говорил, как камни бросал каждый камень в цель. Казалось, он не слышит, как тяжело дышат Медведи, не замечает, что Старший до хруста сжал плечо раненого и, то ли удерживает того от нападения, то ли сам старается удержаться. Не думаю, что с Медведями часто так разговаривали. Одно я могу обещать точно, - слова наставника уже не хлестали, как горячий ветер, теперь они обещали прохладу и отдых: - Вход для твоего сына будет открыт до последней секунды. Все остальное зависит от него самого. И от тебя. Ты нужен нам.
Старший вздохнул, словно уже начал ворочать камни.
- Я успею, - сказал раненый. Я буду ползти, если надо.
Первый раз за последние дни он сказал так много.
- Не сомневаюсь, - отозвался наш вожак. Ведь ты его сын. А мы откроем убежище к твоему приходу.
- Не сомневаюсь, - буркнул младший Медведь. Ведь ты...
Остальное он сказал так тихо, что только потом, когда мы уже бежали, я понял. Последний Хранитель, вот как назвал раненый моего наставника.
Мы бежали так, словно за нами опять гнался санум. Словно после этой ночи нам уже никогда не придется бегать. Бежали, словно хотели выскочить из своей шкуры. Бежали, а дорога сами шевелилась у нас под ногами, мерцала слабо светящимися плитами, скручивала и раскручивала вырезанные на них руны и совсем уж незнакомые знаки, дорога стала свитком с древними письменами. Иногда мне казалось, что еще немного и я пойму их или вспомню и сердце замирало от предчувствия. Потом я видел знак, разбуженный кровью, и мое тело дрожало от ужаса или звенело от счастья.
Трудно вспомнить и рассказать, что творилось со мной в ту ночь, когда я бежал по проклятой повелителями Дороге.
Дорога что-то делала со мной, что-то шептала и показывала мне, как-то меняла меня и, кажется не только меня. Я видел лица Медведя, Зовущей, Охотника, они были не такими, как всегда.
Сначала мне было страшно и почему-то весело, потом страх исчез, осталась только веселая злость. И тело стало легким и неутомимым, а голова пустой и звенящей. Все мысли исчезли, остался горячий ветер, он толкал меня в спину и подгонял. Холмы стали притворяться стеной крепости, а я бежал и бежал вдоль стены, все быстрее и быстрее. Остались ночные запахи, они смешались с запахом Зовущей и от них кружилась голова. Остались... многое осталось и многое забылось после той страшной ночи, а еще многому нет названий ни на языке т'ангов, ни на всеобщем. Может быть, Хранители смогли бы понять и объяснить, сто тогда творилось со мной. Может быть наставник...
Одно я помню точно: тогда я жил так, как никогда не жил до этого. Раньше я спал, я был зерном в сухой земле, а та ночь, дорога и бег стали для меня светом, дождем, теплом и я проснулся к жизни. Можно до самой смерти быть спящим зерном и так и не узнать, на что похожа жизнь. Удивительно, но я понял это тогда, когда Око смерти готово было глянуть на нас всех, и непонятно, зачем я это узнал, такое надо знать чарутти и его ученикам, а мне, воину...
Ноги стали вязнуть в песке, я не заметил, когда мы сошли с дороги. Ветер дул нам в бок и больше мешал, чем помогал. Но вожак подумал и об этом: мы свернули не напротив камней, а немного не доходя их, и мы не боролись с ветром, тот сам немного подталкивал нас к развалинам.
Всю левую часть неба затянуло туманом. Я видел туманы на болоте, но этот был почему-то багровым и сквозь него не видно было луны и звезд. Смотреть на небо не хотелось, я боялся то, что там видел. Но мои глаза почему-то смотрели, когда я забывал, что надо бояться. Остальные тоже поглядывали на небо, даже Четырехлапый, а потом бежали еще быстрее. Небо казалось больным и отравленным, как младший из Медведей. Чарутти может спасти больного, врачеватель спасти, отгрызя ему ногу, но как вылечить небо? Оно было горячим от болезни и его жар обжигал нас. Тяжело раненому воину дарят быструю смерть. Все воины умеют это делать. Но старший Медведь не хочет убивать соплеменника. Не знаю, чего он ждет.
Когда мы остановились возле развалин, я перестал думать о небе и о раненом Медведе. Я еще успел оглянуться, заметить, как тот ковыляет по дороге, пока вождь ходил среди камней, трогал их, что-то бормотал. Прислушался, а он говорит не со мной, а со старшим Медведем и с собой.
- Ну и повезло же нам, Мерантос! Самые большие камни и лежат на люке! Другого места для них не нашлось. А некоторые и больше тебя будут. И ни крана, ни домкрата. Как думаешь, сдвинем?
Медведь обошел самый большой камень, ухватился за него, качнул, удовлетворенно рыкнул.
- Я так понимаю, что справимся, - сказал вожак. Тогда убираем вот эту площадку, - он шагами отмерил место, и воткнул по краям копья. Остальные камни не трогаем. И эти два оставь! Старый т'анг перестал тянуть широкий плоский камень высотой в мой рост. Это основа арки. Без них мы не откроем вход. Все понятно? Тогда приступаем.
И мы "приступили". Мы тащили и катили большие камни, те, что полегче, уносили вдвоем-втроем. Медведь ворочал совсем уж неподъемные глыбы, на которые я поглядывал со страхом, и старался не попасться ему под ноги. Может, и не наступит, но за камнем попробуй что-то углядеть. Не зря прародитель говорил, что у осторожного Кота шкура целее.
Мы трудились, как рабы на каменоломне, а может и еще тяжелее. Иногда я слышал сиплый голос вожака или шорох песка, или стук камней и все это жадно глотала притихшая пустыня. Ветер обжигал тело, слизывал пот, а кровь на разбитых пальцах и треснувших губах засыхала сразу же. Хорошо, что на камнях были какие-то рисунки руки не так скользили, но острые края резали кожу. Скоро я весь был поцарапанный, будто попал в куст царапун-травы. Царапины были и на остальных, даже на Четырехлапом. Он отгребал песок от сильно засыпанных камней.
Под камнями и песком нашлась огромная плита, покрытая резьбой. Ветер сдул песок и рисунок появился весь, красивый и целый. Асимский камень очень трудно повредить. Но доставить его сюда, вырезать на нем такой удивительный рисунок могли только Хранители. То, что делают наши мастера, кажется мне теперь грубым и некрасивым. Повелители тоже делают не так красиво, как Хранители. Вот тогда я и понял, почему проклято все, чего касались Хранители.
- Осталось только открыть...
После слов наставника я будто проснулся и заметил, что остальные тоже стоят перед асимской плитой и смотрят на нее так, словно Карающей не собиралась покарать нас.
- Как? прохрипел Медведь.
Он стоял возле одного из двух камней, что остались на площадке. К другому камню прижимались Зовущая и Охотник, будто не могли стоять без опоры. Не успел я подумать об опоре, как ноги перестали держать меня. Песок был теплым, почти горячим, но мне не хотелось вставать с него. А еще мне не хотелось видеть, как раненый ползет от дороги к нам, и глаза сразу же закрылись, словно только и ждали этого пожелания. Хотел открыть их, но веки стали тяжелее камня. И я решил немного подержать их закрытыми, а потом...
Потом наступила темнота и тишина.
33.
Крис Тангер. Выездной консультант.
- Устал парень, - я повернулся к Мерантосу.
Тот согласно кивнул, посмотрел на рыжеволосого, который сразу после работы упал там, где стоял и сразу заснул. Потом Мерантос медленно, очень медленно повернул голову к дороге, и я услышал, как скрипит его шея.
Этот тоже устал, может быть, больше всех нас, но он и работал больше всех. Не представляю, как бы мы справились без него. К некоторым глыбам я и подступиться боялся, а он... Иногда мне казалось, что его мускулы вот-вот прорвут кожу или шкуру? не знаю, как точно назвать то, чем покрыто тело этого мужика. Я видел много волосатых парней, но растительность на теле Мерантоса превосходила все разумные пределы. Она вполне заменяет одежду. Неудивительно, что он обходится только ремнями. Вообще, этот народ отличается повышенной волосатостью. Или я в компашку такую попал? Нуддисты-волосатики, из всей одежды только ремни и сандалии. Даже у женщины. У нее, конечно, не такие заросли, как у Мерантоса, но короткий пушок имеется. Хотя он совсем не портит ее. Наоборот, так и тянет убедиться, правда ли он такой мягкий, каким кажется. Сомневаюсь, что кто-то из моих соотечественниц нашел бы это красивым. Они столько сил и средств тратят, чтобы избавиться от лишнего волоска на теле. "Волосатая девушка фу, какое уродство!" Пожалуй, вытащить такую из дома можно только под угрозой оружия. А когда я увидел грудь этой нуддистки темный ореол на полгруди, пушок вокруг него то не сразу поверил, что она не плод моей извращенной фантазии. Мне снились весьма экзотические женщины, когда я был подростком, но оказалось, что у меня не настолько богатое воображение. Жизнь любит разнообразие, и не только в моем мире.
"Твой мир еще более странный, чем мой".
Иногда я забываю о Хранителе, и появление невидимого собеседника оказывается для меня не самым приятным сюрпризом.
"Доброй ночи, Хранитель! Я постарался вложить в свою мысль всю "радость" от общения с ним. Или уже доброе утро? Ты очень вовремя. Я тут раздумываю, как бы открыть одну хитрую дверцу..."
"Неужели? И какая "дверца" тебя интересует: та, что в земле, или та, что между ног тьангайи? Его вопрос, как зеркало, отразил мой же собственный сарказм. Мечтать, конечно, не вредно, но, Крис, выбери другое время и место. Да и объект мечтаний постарайся заменить, если надумаешь реализовать свои фантазии. Самки этого народа не самые нежные и безопасные партнерши. В момент страсти они легко меняют человеческую форму на звериную и наоборот. С таким же успехом ты мог бы домогаться львицу или тигрицу из своего мира. И с теми же последствиями".
"А если домогаться будут меня?"
Спросил я это в шутку, но ответ Хранителя отдавал тревожным холодком:
"Тогда, как говорят в твое мире, расслабься и получай удовольствие. Может, и живым останешься. И не вздумай отказаться!"
"Спасибо за совет, - мысленно процедил я сквозь зубы. С ума сойти, как ты заботишься о моей безопасности!"
"Приходится, - думаю, будь у Хранителя свое тело, он бы пожал плечами. если ты повредишь это тело, мне срочно придется искать замену. А рядом нет ничего достойного внимания. Довольствоваться же отбросами мне не хочется".
"Скажите, пожалуйста, какие мы переборчивые! Значит, тело этого черного для тебя отбросы? Рыжего парнишку не предлагаю не тот калибр. А вот заиметь такое тело, как у Мерантоса, мечтает половина мужиков моего мира. Думаю, и многие женщины не отказались бы получить его во временное пользование".
"У них дурной вкус, - уверенно заявил Хранитель. Но это уже их проблемы. Я же предпочитаю что-то менее громоздкое и волосатое. А еще это тело должно быть лучше твоего. В крайнем случае, не хуже".
"Иначе, на обмен ты не согласен?"
"Ни в коем случае! Мне и здесь неплохо... есть время подумать... Правда, приходится иногда слушать твои бредовые мысли. К счастью, это бывает не часто".
"Ты имеешь в виду бред? Конечно, я иногда увлекаюсь..."
"Я имел в виду мысли, - уточнил Хранитель, с изрядной долей злорадства. Они весьма редкие гости в твоей голове. В другое время там бродят инстинкты или бродит ветер. Даже не знаю, что лучше..."
"Спасибо на добром слове. Ты умеешь сказать приятное собеседнику. А знаешь, ты ведь меняешься. И не в лучшую сторону".
"На меня плохо влияет общение с тобой".
"Кто бы говорил! Мое возмущение было почти искренним. Это ты плохо влияешь на меня! Стою это я тут, выслушиваю какие-то гадости, а мне ведь делом надо заниматься".
"Вот-вот. Давно пора. Пока тебе ни поджарили чего-нибудь".
"Кстати, кто-то обещался показать мне третье солнце", - припомнились мне слова Хранителя.
"Вот и посмотришь на него из Убежища. Это и приятнее, и для здоровья не так вредно".
"Ну и как я попаду в это убежище? Поднять плиту вряд ли..."
"А поднимать не надо. Здесь такой же замок, как у колодцев. Тот же принцип..."
"Не надо принцип! Скажи только, на что нажимать..." повторил я слова сержанта.
"...и с какой стороны стоять", - усмехнулся Хранитель.
Похоже, моя память для него давно уже не тайна за семью печатями.
Уточнение "где стоять" оказалось не пустыми словами.
Плита раскололась посредине и обе части беззвучно поднялись и раскрылись, как страницы толстенного фолианта, вмяв в песок попавшие под них камни. Не хотел бы я оказаться под одной из таких страничек.
Вход в убежище располагался у подножия невысокого холма. Сама плита или ее лучше назвать воротами? установлена так, чтобы удачно вписываться в холм, не нарушая его очертаний, и чтобы песок не мог полностью засыпать ее. Если бы не камни, он и держаться на плите не смог бы ночи в пустыне ветреные.
Убежище напоминало бункер, способный выдержать бомбовый удар, а толщина плиты выдержала бы и прямое попадание. Широкие удобные ступени вели вниз, слева вместо ступеней имелась широкая наклонная дорожка, по которой мог бы спуститься грузовик.
"Или караван с вьючными животными и повозками. - Мысленный голос мог принадлежать усталому и разочарованному в жизни старику. Похоже, этим убежищем не пользовались уже пару эроллов. И дорогой тоже. Все приходит в запустение. Видеть, как рушится мир..."
Что я мог сказать в ответ? Когда наш дом сравняли с землей, чтобы построить автостоянку, мне тоже было горько. Тогда дом был для меня целым миром, а гибель всего мира для семилетнего мальчишки не слабое событие. Все равно, что смерть жены и сына для тридцатилетнего мужчины. Совсем не то, о чем бы я хотел часто вспоминать или пережить еще раз.
"Тогда ты понимаешь, - прошелестел голос Хранителя. Это не тоже самое, но немного похоже".
"Сколько тебе лет?" зачем-то спросил я. Мне вдруг показалось, что со мной разговаривает невероятно древнее существо.
"Я давно пришел в этот мир. Помню почти сотню эроллов. Но это совсем немного для моей расы".
"Больше двух тысяч лет! быстро прикинул я. И это немного?!"
"Немного", - повторил Хранитель.
"Сколько же вы живете?"
"Раз в пять-шесть больше, чем я прожил. Если не погибаем раньше".
"С ума сойти!"
У меня в голове плохо укладывались такие цифры. Они лучше смотрятся на чеке, чем в графе "возраст".
"Не надо, Крис. Делить тело с сумасшедшим очень утомительно".
"А ты уже пробовал?"
"Принцип перемещения в другое тело достаточно прост. Обычно, это тело уже оставалось без хозяина, но пару раз случались небольшие просчеты".
"Как со мной?"- мне потребовалось уточнение.
"Да. Только у прежних моих соседей психика оказалась послабее".
"Так ты и правда делил тело с настоящим психом?!" Я с трудом верил тому, что узнал.
"Да. Только тогда я в любое время мог вернуться в свое тело",
"А вы здорово развлекались, ребята! И куда, интересно, смотрели защитники домашних животных или общество помощи развивающимся народам?"
"О чем ты говоришь?"
Меня позабавило искреннее изумление Хранителя.
"Так, ни о чем. Не обращай внимания. Кажется, я потихоньку схожу с ума".
"Тебе лучше спустить в убежище".
"И закрыть за собой дверь", - вдруг засмеялся я. Почему-то совет Хранителя так развеселил меня, что захотелось упасть на песок и колотить по нему руками.
"Не надо закрывать. Она сама закроется в нужный момент".
"Сработает автоматика?!"
Меня переполняло безудержное веселье, и хотелось, чтобы всем остальным тоже было весело.
"Да. Что-то в этом роде. Крис, тебе действительно пора спускаться. Излучение уже начало действовать на тебя. Твоя странная радость... и усталость твоих спутников..."
"Пожалуй, ты прав: надо убираться. Здесь становится все жарче. Только наш раненый что-то запаздывает..."
"Ему лучше поторопиться!"
"Да знаю, знаю! Веселье исчезло, словно его и не было. Во мне стала просыпаться злость. Вон он, плетется наш хромоногий. Осталось не так уж и много..."
"С такими темпами... Карающая доберется до него скорее, чем он до вас".
"Твою ж мать! А ты уверен?.."
"Да".
Ответ меня совсем не устраивал.
"Да Мерантос мной дверь заклинит, если его драгоценный сыночек не успеет... О, идея! Как заклинить эту дверь?"
"Что?!"
Похоже, за две тысячи лет Хранитель так и не разучился удивляться.
"Что надо сделать, чтобы эта чертова дверь не закрылась?!"
"Ты действительно..."
"Да!!" я мысленно уже орал от нетерпения.
"Нижняя дверь. Если не дать ей закрыться, то и верхняя не закроется".
"И какой идиот придумал такую конструкцию?"
"Так надо, чтобы можно было выйти, после ухода Карающей".
"А как же автоматика или что там у вас?.."
"Это не всегда срабатывает", - сообщил Хранитель.
"Здорово! Как меня это радует! Ладно, беру "идиота" обратно".
"Зачем тебе это надо?"
"Что? Брать "идиота"?.." я прикинулся непонимающим.
"Рисковать нашим телом. Этот приступ благородства..."
Похоже, мой невидимый собеседник был в курсе многих моих мыслей, даже тех, что находятся в стадии обдумывания. Где вы, добрые старые законы о свободе слова и вероисповедания? К вам надо бы добавить еще один о свободе мысли.
"Ты знаешь, что это никакое не благородство, просто я обещал Мерантосу..."
"Некоторые обещания лучше не давать. Или брать обратно, если их невозможно выполнить".
Эти заумствования окончательно разозлили меня.
"Это обещание выполнить можно. И хватит философствовать!.."
Хранитель ничего не ответил, понял, что спорить бесполезно. Ну еще бы, если мои мысли всегда открыты для него. Очень удобно: не надо тратить силы и время на лишние споры, просто заглянул в чужую черепушку и знаешь, что там творится.
"Хорошо быть телепатом, а? Хранитель, я к тебе обращаюсь! Не скучно так жить? Небось, чувствуешь себя самым умным..."
"Кристоффер Тангер, тебе пора войти в убежище, пока у тебя еще есть мозги. И позаботься о своих попутчиках им нужна помощь".
Ровный и бесстрастный тон мысленного голоса, подействовал на меня лучше любых уговоров. Как холодный душ на разгоряченную голову. От неожиданной истерики не осталось и следа.
"Да, мамочка. Слушаюсь, мамочка. Сейчас сделаю, мамочка", - веселился я, поднимая спящего парнишку. Тот даже не проснулся, только пробормотал что-то и затих, уткнувшись носом мне в шею.
Мерантос медленно втянул воздух сквозь зубы. Я оглянулся. Он был явно чем-то озабочен, я бы даже сказал, испуган, но не представляю, чем можно напугать этого огромного мужика. Он же спокойный, как дверь в нее стучишь, а она молчит. Мужик понял мой взгляд и пророкотал:
- Спящий воин опаснее не спящего: он может проснуться и... испугаться.
Мне прозрачно намекнули, что я веду себя неосторожно. И Мерантос совершенно прав: спросонья испуганный человек может сотворить такое, о чем потом будет жалеть и он сам, и тот идиот, что его разбудил. Так то человек, а кто знает, на что способен оборотень, если его напугать. Ну и пусть парнишка ниже меня на две головы, и пускай в нем меньше пятидесяти килограммов человеку не ведомы пределы своих возможностей, а чужих тем более. Так что спи спокойно, рыжий, не обижай глупого Криса, и пусть тебе снится что-нибудь хорошее, а кошмаров нам и в жизни хватит.
Ступени, по которым прошла, наверно, не одна тысяча ног, слегка стертые от многолетнего использования (или многовекового?) привели нас в большое подземное помещение. Стоило наступить на пол и плиты тут же слабо засветились. Света хватало, чтобы не натыкаться друг на друга, но вот рассмотреть все подробнее... Кажется, до ближайшей стены около сотни метров.
"Это сколько же человек можно сюда спрятать?", - подумалось мне, пока я осторожно устраивал Симорли на полу. Он так и не проснулся, только свернулся калачиком и тихонько засопел под моей драной курткой.
- Много. Очень много, - ответил Мерантос.
Его голос гулко раскатился по пустому помещению. Эхо стало повторять ответ, каждый раз слегка изменяя голос Мерантоса.
Вздрогнув, я так быстро обернулся, что захрустели позвонки. Мерантос стоял у меня за спиной, а я и не слышал, как он подошел. При такой комплекции и так тихо ходит! А может, он еще и телепат, для полного счастья? Или это я стал думать вслух?..
Вот и остальные: женщина со своей ручной пантерой или пантером (кто-то говорил, что это самец), и явно озабоченный парень, что едва не облизывается, глядя на единственную женщину среди нас. И ладно бы хоть намек на взаимность был с ее стороны, наоборот, но засранец никак не уймется. И бывают же такие: что, если хочется, то плевать на последствия. Похоже, у нас намечаются серьезные проблемы.
А вот и еще одна зверушка местные называют ее ипша и очень нервничают в ее присутствии. А чего тут нервничать? Ну, собака, ну, большая, ну, выглядит опасной, но я столько больших и опасных собак повидал... Правда, за прогулку с такой по улице и оштрафовать могут, а в некоторых городах могут и пристрелить. Для начала собаку, а там... ну, как поведет себя хозяин. Но это же все в моем мире, а здесь почему так реагируют на большую псину? Укусить может? Кого, Мерантоса? Он же ее одной левой удавить может, а все равно опасается. Наверно, это какая-то местная традиция, как у египтян, с их жуками-скоробеями.
Ипша осторожно спустилась по ступеням и легла в сторонке. Лежит, никого не трогает, только глазами поблескивает, да плита под ней светится. Мне намекали, что ипши тоже оборотни и могут стать похожими на людей, если захотят, конечно. Но говорить это одно, а поверить сказанному совсем другое. Алекс часто повторял: я знаю, что Земля круглая, но поверю в это, когда увижу. Вроде бы в шутку говорил, но... Вот и я поверю в оборотней, когда вместо зверя увижу человека, да и то, если изменение произойдет в моем присутствии. В детстве я несколько раз бывал в цирке, и еще с тех пор отношусь ко всем чудесам с большим недоверием: все они в итоге оказывались ловкостью рук и отвлечение внимания.
"Ну, хватит отвлекаться! - пришлось напомнить самому себе. Пора идти за Игратосом. Без меня он еще долго будет добираться".
- Надо идти за Игратосом, - Мерантос словно заглянул в мои мысли. Я пойду...
- Нет! Пойду я. А ты останешься.
Эхо тут же подхватило наши голоса и начало играть с ними.
Мерантос не спорил, только молча посмотрел на меня. Вот за что мне нравится этот мужик: не задает лишних вопросов, спокойно дожидается приказа и почти без возражений выполняет его. Побольше бы таких мужиков и жизнь стала бы намного проще и... скучнее.
"Ничего, Крис, - утешил я себя. Сейчас ты займешься горячим дельцем и сразу забудешь про скуку".
Насчет "горячего дела" я не ошибся: ветер обжигал почти до костей, а каждый вдох казался глотком кипятка, который тут же хотелось выплюнуть. Всего несколько минут в прохладе убежища, и погода на поверхности сделалась едва переносимой. Если там был не филиал ада, то что-то очень близкое к нему. Хотя некоторые умники утверждают, что в аду невыносимо холодно. Не знаю, кто прав, там я не был, и сравнить не могу. Одна только пробежка с живым, но почти неподвижным грузом или лучше сказать неподъемным? стала тем еще развлечением. Если выживу, то буду вспоминать ее как самый страшный кошмар наяву; а если умру, то... куда там попадают из ада?
Как-то Алекс сказал, что ниже пола не упадешь. Вот и мы с Игратосом на полу, и даже не стоим, а давно уже лежим, обнявшись, как пьяные или сильно влюбленные, и нет сил пошевелиться.
Когда Игратос в очередной раз пытался упасть, а я в очередной десятый или сотый? раз вздергивал его на ноги, то думал не о времени, что обжигало нам спину, не о сердце, что давно уже колотилось в горле, не о черных кругах, что плавали перед глазами... К чему думать о такой ерунде? Главная и единственная мысль была удержаться на ногах и не дать упасть попутчику. Подняться мы бы не смогли. Парень выше на голову и минимум килограммов на восемьдесят тяжелее; нести я его не смогу, а тащить слишком долго. Пришлось подставить плечо и выполнять роль костыля. Жаль, что я не додумался оставить парню копье, может, с ним он прошел бы больше и быстрее... Но к чему теперь себя ругать? Остается терпеть "дружеские" объятия и шевелить ногами.
Сил давно уже не было, осталось только злое упрямство, на нем я и держался. Когда песок вдруг закончился, а каменная поверхность стала приближаться к лицу удивиться или обрадоваться я уже не мог. Единственное чувство, какое еще трепыхалось во мне усталость, огромная и неподъемная, как входная плита убежища.
Я и не пытался удержаться на ногах. Это было выше моих сил. Удержать Игратоса? Я не смог бы, даже если бы очень захотел, а я тогда уже ничего не хотел. Совсем НИЧЕГО. Остатком сознания успел отметить, что мы падаем на дорожку для повозок, и еще удивился нашему везению. Вряд ли мы осилилт бы спуск по ступеням. Мне повезло вдвойне Игратос оказался подо мной и от удара потерял сознание, а я доехал до второй двери со всеми удобствами. То, что мне повезло втройне, я понял уже потом. На полной скорости мы врезались в Мерантоса. А попали бы чуть правее и врезались бы в дверь, уже почти закрытую. Игратос в лучшем случае получил бы сотрясение мозга, а я... вряд ли отделался бы только испугом. А так мы сбили Мерантоса с ног и все трое ввалились в убежище. Я еще услышал, как задвигается нижняя дверь, а потом...
Потом я узнал, что Карающая едва не достала нас. Мы опережали ее буквально на шаг, на пару мгновений. Но этого я не помню, мне тогда не хотелось любоваться восходом. Игратос тоже шел в полубреду. А Мерантос... этот мужик вообще герой о нем разговор особый.
Перед уходом я попросил его подержать нижнюю дверь открытой. Совсем недолго, всего лишь до нашего возвращения. Еще и пошутить вздумал: "Представь, что небо падает на землю, а ты единственный, кто может удержать его..." И Мерантос держал. ДЕРЖАЛ. Ему пришлось поработать заместителем Атланта, но вряд ли здесь знают о нем.
Потом я смотрел на эту дверь, что занимает часть стены от пола и до потолка и у меня в голове не укладывалось, как такую махину можно удержать. А Мерантос смог. И удерживал до нашего возвращения, которое оказалось не таким быстрым, как я обещал. К счастью дверь не опускалась, а двигалась справа налево. Двигалась, а потом перестала, когда уперлась в спину Мерантоса. Он стоял между дверью и стеной, и не давал ей закрыться. К тому времени, когда мы вернулись, мужик соображал столько же, сколько домкрат, которым заклинивают дверь. Если бы мы не сбили Мерантоса с ног, то пришлось бы затратить уйму сил и еще больше времени, чтобы оттащить его от двери.
Не знаю, как долго я был без сознания, но глаза открыл одновременно с Мерантосом. Вот только я сумел подняться, хоть и не сразу, а он нет. Даже шевельнуть рукой или ногой у него не получилось. Вот тогда я испугался по-настоящему. Знаю, что на любую силу найдется еще большая сила, но видеть этого мужика парализованным мне очень не хотелось. Я вдруг понял, что больше всего на свете хочу, чтобы к нему вернулось здоровье. Очень уж не хотелось добивать его. Все равно, что раненого, когда погоня наступает на пятки. Но если бы хоть что-то зависело от нашего желания...
"Твое желание имеет силу", - напомнил о себе Хранитель.
"Ты можешь что-то сделать?!"
Признаться, я никогда так не радовался невидимому соседу, и никогда так не надеялся на его помощь.
"Я?! удивился Хранитель. Кажется ты немного забылся. Это ведь твой попутчик и это тебе хочется, чтобы он был здоров. Значит, тебе и придется это "что-нибудь" сделать. А я могу только подсказать "что".
Если бы я мог добраться до этого умника, то врезал бы ему от всей души. Ну, и время он выбрал для шуток и цитат!.. Тут выть хочется от бессилия, а он...
"Вой ему не поможет, - холодно заметил Хранитель. А вот массаж я бы посоветовал попробовать. Джефферсону это помогло".
Джефферсон... Я ведь почти забыл о нем. По крайней мере лет десять не вспоминал. Мы и друзьями-то никогда не были, так, знакомые. Вместе служили да пару раз выпили в каком-то баре. Я даже в лицо его не помню. И вряд ли узнаю при встрече. Вспоминается почему-то сломанный до армии нос, большие уши, темно-коричневая, почти черная кожа... ну, что еще?.. высокий, довольно крупный. После знакомства с Мерантосом мне любой культурист из нашего мира кажется всего лишь крупным парнем. Но тогда Джефферсон произвел на меня другое впечатление: этакий ходячий сейф, Робокоп, мать его!..
Кажется, он был для меня не просто случайным знакомым, а чем-то вроде гвоздя под задницей. Вот только с чего бы это не помню.
"Марико..." напомнил Хранитель, и память эхом отозвалась на позабытое имя.
Малышка Марико. Яркая тропическая бабочка, одна из девочек матушки Су. Наполовину японка, а из чего состояла вторая половина и сама Марико затруднялась ответить. Или не хотела. Ее кровь была настоящим восточным коктейлем: пряным, возбуждающим и невероятно притягательным. Тот, кто побывал с Марико хоть раз, обязательно возвращался. "Привыкание мгновенное, удовольствие стопроцентное!" так говорил Паоло, когда рассказывал мне о ней.
Малышка Марико и... амбал Джефферсон. Меня опять мутит от этой сцены. Знаю, что девушка выполняла свою работу, как и другие девочки матушки Су, и хорошо выполняла... Но другие это другие, мне до них дела не было, а вот Марико...
Ладно, к черту1 все случилось так давно, что уже забылось. Почти забылось. Зачем помнить о том, что было в другой жизни и в другом мире. Нужно думать о чем-то хорошем, например о маленьких, быстрых ножках Марико, что танцевали на спине Джефферсона еще в тот первый раз, когда мы зашли к матушке Су. И к черту, к дьяволу то, что я увидел в другой раз!
Мерантосу нужен массаж? Вот и будем вспоминать, как Марико его делала. Она что-то напевала, постукивая в маленький бубен, и порхала, порхала над спиной... Бабочка Марико...
"Нет, я не могу вспомнить!" я швырнул эту мысль, как камень в лобовое стекло.
"Я помогу", - отозвался Хранитель.
"А толку? Все равно я не сделаю то, что она..."
"Сделаешь. Я помогу".
"Но я же не Марико! Я не умею..."
"Ты станешь ей. На время".
И я почему-то поверил Хранителю и перестал с ним спорить.