Погодина Ольга Владимировна : другие произведения.

Джунгар. Книга 4. Господин Шафрана. Главы 6-7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.33*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Искренние извинения за очень, очень долгий перерыв. Обстоятельства бывают всякие. В качестве извинения - сразу 2 главы и невнятные извинения о том, что скоро выкладывать будет нечего.

  Глава 6. Тайна лханнов
  
  Кто-то звал его. Илуге совсем не хотелось покидать окружавшую его благословенную, бархатную темноту, но голос жужжал непрерывно, настойчиво, словно слепень в жаркий полдень. Хотелось махнуть рукой, отогнать его прочь.
  Илуге открыл глаза. С пробуждением пришло ощущение своего настоящего ( не двойника!) изломанного тела, и то отупение, какое всегда наступает после нестерпимой боли. Перед глазами плавали цветные пятна, в голове бились обрывочные картинки воспоминаний...
  Гхи!
  Илуге рывком сел, разлепил веки и уставился прямо во встревоженные, заплаканные глаза матери.
  - Он жив?
  - Горхон? Нет! Ты убил его!
  - Нет! Цаньян Джамцо? Он жив?
  - Да, - мать улыбнулась сквозь слезы, - Хотя я уже думала, что тебя я все-таки потеряю... Ты ведь коснулся Дхар Деви..
  - Да. Я помню, - Илуге поднял к глазам левую руку, и мать слегка отстранилась. По середину предплечья рука, казалось, еще больше заиндевела. На среднем пальце Илуге увидел Перстень Судьбы и руку от него как будто бы слабо, пульсирующее жгло. Странное ощущение - этой рукой он давно ничего не чувствовал, кроме холода.
  - И я теперь действительно могу управлять гхи? - Илуге поворачивал руку с перстнем, разглядывая его. Воспоминания о боли нахлынули снова и пальцы непроизвольно скрючились, точно когти. Когти, вцепившиеся в свиток...
  - Его жизнь - в свитках!
  - Да, они был у тебя в руке, когда нам удалось тебя вернуть, - кивнула Ицхаль.
  - Это они? - Илуге требовательно впился в ее лицо.
  - Это они.
  Он облегченно откинулся на шелковые подушки, но что-то в ее голосе было такое, что заставило его вновь открыть глаза.
  - Что-то не так?
  Ицхаль вздохнула.
  - Часть свитков залита кровью так, что невозможно ничего разобрать. Дордже Ранг и его жрецы сейчас пробуют его восстановить.
  - Хотя бы Дхар Деви... - пробормотал Илуге.
  - Дордже Ранг все тебе расскажет, когда ты поправишься, - торопливо проговорила Ицхаль, - А теперь отдыхай.
  По ее незаметному знаку пришли две лханнки, и принялись прикладывать к его обнаженному телу шерстяные мешочки с распаренными травами. Ощущение было щекочущим и приятным.
  Едва Ицхаль вышла, в комнату ворвалась Янира.
  - Не подходи! - Илуге предостерегающе поднял руку. Слепящее воспоминание о гибели Нарьяны навсегда сделало его осторожным. Увидев обиду в синих глазах, он тише добавил: - Я не хочу повторять своих ошибок!
  - Но я же осторожна! - Янира уже спокойнее обошла его, села рядом погладила грудь. Ее рыжие кудри, еще коротковатые для обычных для степных женщин причесок, были сегодня заплетены в множество из переплетающихся косичек и выглядели, точно причудливый головной убор из сияющей меди. Ургашская одежда знатных женщин, - белый шелковый судхар с надетым поверх него синим облегающим халатом, разрезанным по бокам и на рукавах, - сидел на ней удивительно ладно, будто Янира всю жизнь его носила.
  Выгнав женщин, она принялась сама ухаживать за ним, что-то несвязно и ласково бормоча. Тело Илуге медленно оттаивало в ее нежных руках, на губах блуждала рассеянная улыбка. Только ей одной, - единственной из всех женщин, - удавалось приносить в его душу драгоценный и редкий дар покоя. Любовь бывает разной. Илуге это понял. Его любовь к Наньяне была простой и ясной, к матери - болезненной и пугающей. К сыну - неожиданной и щемящей. Цаньяна Джамцо, как Илуге сейчас понял, он тоже любил, но еще сам не понял, как. А ее, Яниру, он любил всегда. Любил, как любят солнечный свет после суровой зимы, как дождь после долгой засухи. И теперь, когда свитки Желтого Монаха, наконец, найдены, а гхи не угрожают им, у них впереди целая вечность.
  Словно ощутив его мысли, Янира улыбнулась.
  - Ты знаешь, весь Бал-Лхамо только о тебе и говорит. Они готовы сделать для тебя все, что бы пожелаешь..
  - Это открывает новые возможности, - ухмыльнувшись, пробормотал он.
  Янира в притворном гневе нахмурилась.
  - Всем, кто тут изъявит желание оказывать тебе чересчур...личные услуги, придется иметь дело со мной!
  - Как наш сын? - улыбаясь, спросил Илуге. В его голове понемногу прояснялось, произошедшее отодвигалось куда-то вглубь, становясь каким-то ярким, будто не с ним случившимся сновидением. Но иногда, сморгнув, он чувствовал, как что-то от двойника, в теле которого он побывал, в нем осталось: какой-то неожиданно сужающийся фокус зрения, или движение мышц...
  " Если я был им, - неожиданно подумал он, - Был снежным грифом, огромной белоснежной птицей, которых издавно почитают здесь, в горах, то был ли момент, когда он чувствовал себя мной? Природа наших, степных двойников совсем другая, так говорил Онхотой. И я это ощутил. Он - это не я. Это что-то, со мной связанное, но до конца неподвластное. "
  - Малыш растет на глазах, - радостно щебетала Янира, - Уже пытается играть. И улыбается. Знаешь, у него твоя улыбка. И глаза - твои.
  - Надо очень постараться, чтобы это разглядеть, - проворчал Илуге. Он еще не привык к новой и таинственной связи, возникшей вдруг между ним и этим комочком новой жизни. Его сыном. Ринсэ. Теперь это имя, - отныне и навсегда, - станет для него не укором, но памятью. Он отомстил за своего отца.
  ... Через два дня он уже мог ходить. Раны затягивались с удивительной быстротой, и даже обычно мучившие его глухие боли в старых шрамах отступили перед искусством ургашских жриц. По мере того, как он выздоравливал, Илуге становился все более хмурым. Его томила неопределенность. Поняв это, Янира со вздохом покорилась и пообещала отвести его к Дордже Рангу.
  Он ждал Илуге в своих покоях, и ему хватило одного взгляда на лицо жреца, чтобы понять, что не все идет так, как бы ему хотелось. Дордже Ранг с небывалой для него почтительностью усадил Илуге на единственную циновку. Сел рядом, затем встал, и Илуге понял, что он нервничает.
  - Говори, как есть, - велел он, и Дордже Ранг вздохнул:
  - Нам удалось прочесть большую часть рукописи, - коротко сказал он.
  - Но не всю? - уточнил Иуге.
  - Не всю, - жрец снова вздохнул, - Заключительную часть свитка, судя по всему, прочесть будет невозможно.
  - Хорошо. Для начала говори то, что есть, - нетерпеливо нахмурился Илуге, - Быть может, и этого окажется достаточно. И первое, что меня интересует - смогу ли я управлять гхи. Получить от Горхона этот...подарок... было небезболезненно.
  - Я полагаю, - серьезно кивнул жрец, - Учитывая, что я еще не видел человека, которому бы это удалось.
  - Как же это проделывали жрецы до Горхона? - удивился Илуге.
  - Я не знаю. Они держали все, что связано с Дхар Деви, в большой тайне, - проговорил Дордже Ранг, - Но , я полагаю, хроники на этот счет не лгут. Тебе будет достаточно позвать - и гхи придут.
  - Это...колдовство действует только в Ургахе? - спросил Илуге, - Смогу ли я...использовать гхи на равнинах Гхор - и, если потребуется, дальше?
  - Дхар Деви изготовлен не в Ургахе. Его действие в какой-то мере ограничивается расстоянием, но не так, как ты думаешь. Гхи, посланный по приказу Дхар Деви, идет, пока не выполнит приказанное.
  - Что ж. Буду на это надеяться, - пробормотал Илуге. Он снова надел свою кольчужную рукавицу и теперь Дхар Деви весьма неудобно топорщил металлическую скань, - Что еще вы узнали?
  - Я могу тебе перевести, князь.
  Дордже Ранг впервые назвал его этим титулом. Князь Ургаха. Словно бы Илуге только сейчас заслужил от ехидного жреца это право.
  Тем временем Дордже Ранг поднялся, отошел вглубь комнаты и вернулся со свитком, - точнее, со свитками, свернутыми в плотный.., перевязанный синей шелковой ленточкой. Свитки были написаны старинным куаньлинским письмом. Верхний свиток был почти полностью залит черной, неприятно глянцевой жидкостью. Жрец осторожно снял его, развернул остальные и принялся переводить:
  " Когда чаша переполняется, вода течет через край. Когда горсть полна, песок проскальзывает сквозь пальцы. В этом - суть полного и пустого. Человек не знает, когда придет такой момент в его собственной жизни, и жаден до полного, но не знает, как сделать так, чтобы полное стало пустым, чтобы наполнить его вновь.
  Боги следят за гармонией пяти стихий, каждая из которых следует циклам времени, наполняя отведенное ей пространство до предела, следом меняя качество. Так небо порождает воздух, воздух порождает огонь, огонь порождает туман, туман порождает дождь, дождь проливается вниз и порождает землю, земля порождает пыль, а пыль поднимается в небо и круг замыкается. Все в мире подчинено этому. Все рождается из сочетания пяти стихий, живет и умирает.
  Гуль - существо нерожденное, но искусственно созданное, а потому нет у него, как у всех вещей, меры, которая его ограничивает.
  Гули появляются из могильного смрада , и распространяются подобно пламени в сухой траве. Однако как подобное вылечивают подобным, так и с гулями борются, создав подобные им чудовища. Для того душу умершего воина извлекают, и прячут в потайной предмет. Такое чудовище не спит, не ест и не пьет, не совокупляется и не испытывает сожалений. Его цель - уничтожать, а потому встреча с ним для человека опасна.
  На Мачэн-горе есть сухое дерево, корни которого живы и уходят в землю на тысячи ли. На дереве нет плодов, нет листьев, нет цветов, но на одной из ветвей есть кольцо, и в этом кольце заключена власть. Кто наденет его на руку, сможет повелевать мертвецами. Кто наденет его, станет мертвым для мира живых.
  Таким образом, если хочешь победить гулей, возьми кольцо и надень его на палец. Явятся мертвецы в облике чудовищ, и подчинятся твоему приказу.
  Есть еще один путь, но он еще опасней первого.
  На западе стоит Юйфа-гора. Ее вершина из хрусталя, а стены - из зеленой яшмы. По одну сторону горы живут люди с белыми волосами, пришедшие издалека, по другую - люди черные, звать их шерп. Свою землю они называют Ургах. Внутри Юйфа-гора полая, стены ее сияют. Запирают эту полость хрустальные врата, а за этими вратами есть то, за чем охотятся гули и чему жители Юйфа-горы поклоняются. Открой врата - и гули рассеются, даже если их будет целое войско. Однако, как говорят, врата эти открывать не следует ни при каких обстоятельствах.
  Когда гули приходят в мир, это значит, что в нем нарушилось равновесие. Боги же, стремясь уберечь людей от полного уничтожения, посылают в мир существо Я-Лунг. Существо Я-Лунг выполняет волю богов, но ноша эта столь тяжела, что в искупление нее боги дают ему дар исполнения всех желаний. Самое ценное у существа Я-Лунг - это его кровь. Существо Я-Лунг должно принести великую жертву, а без нее победа над гулями не будет окончательной, даже если удастся подчинить себе чудовищ и даже если врата откроются...
  - Дальше текст невозможно разобрать, - сухо сказал он, осторожно сворачивая свитки.
  Илуге молчал, осмысливая услышанное.
  - Что это означает - " если врата откроются?" - наконец, спросил он.
  - Это нам еще предстоит выяснять, - коротко ответил Дордже Ранг.
  
  ***
  На следующий день к нему пришла Таира. Судя по ее хмурому виду, разговор предстоял неприятный.
  - Мне сказали, что ты против ее посвящения, - без лишних вступлений произнесла она, колюче глядя на него.
  - Да, - Илуге постарался одарить ее столь же неприветливым взглядом. Он уже знал, как это обычно производит впечатление. По крайней мере, после ему редко осмеливались возражать.
  Жрица помолчала, пожевала губы. Потом неожиданно поднялась.
  - Прежде чем ты примешь окончательное решение, я хочу тебе кое-что показать. Пойдем.
  Илуге меньше всего хотелось сейчас проводить время в ее обществе, но любопытство победило и он молча встал. В том же напряженном молчании они миновали уже ставшие привычными тоннели, спустились в знакомый зал с фигурой Бал-Лхамо, а затем жрица повернула куда-то вниз, в новый темный лабиринт.
  Шли они долго и, судя по тому, что становилось все холоднее, спустились довольно глубоко. По левой половине тела у него начали разбегаться холодные мурашки. Раздражаясь все больше и чувствуя необъяснимое желание повернуть обратно, Илуге уже собрался было сказать ей об этом, как вдруг жрица остановилась перед массивной каменной дверью, окованной тяжелыми бронзовыми петлями. Она на что-то нажала, и дверь с тяжелым скрежетом подалась, открывая темный проем.
  - То, что ты сейчас увидишь, мы редко показываем непосвященным, - очень серьезно произнесла жрица, - Я попрошу тебя ни к чему не прикасаться и никогда не говорить о том, что узнаешь.
  Илуге кивнул.
  Жрица вошла, поманив его следом. За дверью оказалась большая пустая холодная зала, свет факела осветил какую-то гладкую и блестящую, будто стекло, поверхность. Илуге различил створки гигантских, теряющихся в темноте ворот. Таира неожиданно дунула на факел и все вокруг погрузилось в первозданную тьму. Илуге подавил мгновенный приступ страха: жрица, зная о его отношении к посвящению, привела его, чтобы оставить, замуровать здесь... Пальцы вцепились в рукоять меча, слух обострился, готовясь нанести удар на слух, по удаляющимся шагам... Однако жрица спокойно стояла рядом, ее дыхание было ровным:
  - Смотри вперед, - негромко сказала она.
  Она сделала шаг вперед, и Илуге с удивлением понял, что различает ее силуэт. Жрица коснулась рукой прозрачной поверхности, из которой были сделаны врата. Илуге подошел, стал рядом, вгляделся.
  Вначале ему показалось, что в зале, который запирают врата, горят тысячи далеких свечей. Именно из-за этого свечения, сливавшегося вдалеке в какое-то неясное мерцание, Илуге ощутил размеры огромной пещеры. Потолок над его головой, точно звездное небо, казался бездонным. Стены, казалось, тоже уходили в бесконечность, усыпанные сияющими точками.
  - Что это? - невольно понизив голос, прошептал он. Это огромное сияющее пространство заставляло почувствовать себя крошечной песчинкой в бескрайней реке.
  - Это то, что храним мы, лханны, - негромко отозвалась жрица, - То, что хранит Бал-Лхамо, которую вы называете Эмет, младшей дочерью Эрлика. Это души.
  Илуге, онемев от изумления, закинул голову к далекому сиянию.
  - Души?
  - Да. Когда человек умирает, до своего следующего рождения его душа ожидает здесь, заключенная в прозрачный и радужный камень, который там, верхнем мире, называют опалами. Опал имеет свойство хранить, и именно Бал-Лхамо заключает вырванную из верхнего мира душу в камень, - до того момента, как ей придет время вновь родиться. Тогда освобожденный опал может быть отдан миру живых. Именно человеческая душа, когда-то заключенная в нем, придает камню этот переливчатый свет, эту игру узоров. Каждый камень неповторим, как неповторима душа, которой он служил пристанищем.
  Илуге подумал о камне, заключенном в рукоять его меча. Он часто любовался голубоватыми а оранжевыми отсветами, казалось, жившими под гладкой поверхностью своей собственной таинственной жизнью.
  - Я слышала, ты делил тело с одной из таких душ, -еще тише сказала жрица, - Именно опал в рукояти твоего меча и позволил ей это сделать.
  Илуге закружил вихрь далеких воспоминаний. Нахлынула боль, и печаль, и благодарность.
  - Орхой Великий стал моим наставником, - почти прошептал он.
  - Но есть те, кто использует это свойство, - помолчав, продолжила жрица, - Дордже Ранг попросил меня сказать тебе об этом. Гули приобретают свою суть, используя для этого не освобожденный опал, но камень с заключенной в нем еще нерожденной в мир душой. Так что это двойное убийство, потому что после этого родиться такая душа уже не сможет, навсегда выпотрошенная использующим ее живительную силу нелюдем.
  - Как они проникли сюда?
  - Эти подземные россыпи тянутся на многие, многие ли, - грустно отозвалась жрица, - И мы, Бдящие, много лет были слепы.
  - Почему?
  - Потому что род Открывающих Врата был уничтожен. Именно Открывающие Врата владеют силой ощущать, что происходит во владениях Бал-Лхамо. Теперь ты понимаешь, почему нам так нужна Янира?
  Илуге долго, тяжело молчал.
  - Это может грозить ей опасностью? - наконец, спросил он.
  - О нет!, - Илуге увидел в полутьме, что жрица улыбнулась, - Открывающие Врата находятся под покровительством Бал-Лхамо.
  Илуге не стал говорить, какие чувства вызывает у него знакомство с Эмет.
  - Я не могу разрешить ей это, - нехотя выговорил он.
  - Возможно, упоминание о " вратах" в свитках Желтого Монаха и есть ключ, - невозмутимо добавила жрица.
  Значит, Дордже Ранг показывал ей свиток. Значит, та таинственная " Юйфа-гора" из древней летописи - здесь, под его ногами.
  - Я не хочу подвергать Яниру опасности и втягивать ее в то, с чем она не сможет справиться, - в отчаянии сказал Илуге, - Я не хочу ее снова потерять.
  - Это мне понятно, - Таира кивнула. Ее глаза ярко блестели в полутьме, и отражали мерцающие точки, рассыпанные вокруг них, - Все, о чем я прошу - позволить ей прислушаться к голосу собственного сердца.
  - Я уже знаю ее решение, - буркнул Илуге, - Она бесстрашна без всякой меры. И ради людей, которым предана, пойдет на смерть не задумываясь.
  - Она - единственная из тех, кто может что-то совершить, - покачала головой жрица, - Или не совершить - кто знает. Все мы, словно слепые, нащупываем дорогу в темноте. Но, если не мы, то кто же найдет эту дорогу к свету? Кто?
  
  ***
  - Я должна это сделать, - нахмурясь, проговорила Янира. Илуге уловил в ее голосе знакомые ему своевольные нотки. Да, когда он выбирал эту женщину, ему следовало помнить, что именно она сделала реальным то, что у Нарьяны было всего лишь мечтой, дракой на деревянных мечах на расстоянии выстрела от становища. Кто знает, удалось бы ей сделать то, что удалось Янире: преодолеть насмешки и откровенную враждебность всей степи ( и он, Илуге, не был исключением), и повести своих женщин в бой. Несколько десятков из них, - те, что уцелели в боях, стали, стоит признать, отличными бойцами, иногда даже более яростными и жестокими, чем воины-мужчины. Именно их Илуге использовал, когда отдавал приказ снять сигнальщиков яньтэ Юэ. И ведь они блестяще справились со своей задачей....
  - Ничего ты никому не должна! - вспылил Илуге, с треском опуская свою закованную в железо руку на хрупкий лакированный столик. По гладкой поверхности разбежалась сеть трещин, Янира испуганно ахнула, но Илуге не обратил на это никакого внимания, - Ты- моя женщина, и уедешь со мной. Они существовали без тебя двадцать зим - и просуществуют еще столько же!
  - Разве Таира тебе не сказала? - губы девушки скорбно поджались, - Я - единственная. Единственная, кто может помочь...
  - Единственная! - Илуге горько расхохотался, - Не попадайся на эту удочку! Я всегда пользовался ей, когда мне нужно было отправить человека на опасное дело. " Ты - единственный, кто сможет это совершить!" - говорил я им. Нет человека, который бы не считал себя втайне таким. А этим свойством, моя Янира, удивительно легко пользуется те, кто находит возможным это использовать в своих интересах! Ты слишком наивна, принимая за чистую монету эту рассказанную тебе жрицами байку. Это нетрудно, - он жестом пресек попытку Яниры возразить, - Нетрудно понять, как тебя мучает отсутствие близких людей, возможность обрести что-то свое, свою кровь...А ты не думала, что хитрая ургашка хочет таким способом подобраться ко мне поближе? Упрочить свое влияние, получив возможность влиять на принимаемые в Ургахе решения через тебя?
  - Нет! - выкрикнула Янира, но в ее глазах Илуге успел уловить тень закравшегося сомнения, - Это... слишком низко!
  - Природа власти такова, что, получив ее, человек прощается с большинством своих иллюзий насчет хорошего и плохого, - горько сказал Илуге.
  - Тогда, даже если я и приму посвящение, я не вижу, каким способом она сможет на меня влиять, - упрямо парировала она, поставив Илуге в тупик своей логикой.
  - Я не знаю, каковы могут быть ее цели...и ее средства, - наконец, медленно сказал он, - Но искренне хочу оказаться подальше о них. Как можно дальше.
  - И это говорит Илуге Бесстрашный? - губы Яниры изогнулись.
  - Страх не испытывают только мертвецы ... и глупцы, - сердито оборвал ее Илуге, - А у тебя есть теперь долг. Долг, который намного больше, чем все твои прошлые игры в воительницу. И твои теперешние игры в средоточие лханнских надежд. Ты больше не одна. У тебя есть сын, женщина.
  Глаза Яниры вспыхнули...и погасли.
  - Ты прав, - после долгого молчания выговорила она, - Но я не вижу, как это могло бы ему повредить...
  Ее голос уже потерял воинственную решительность, с которой она начинала разговор, и Илуге втайне ухмыльнулся. Прав был Онхотой, когда говаривал, что все битвы выигрываются в умах...
  - И я не вижу, - миролюбиво проговорил он, - Но если ты посмотришь, что знакомство со сверхъествественным миром сделало со мной, ты поймешь, что у меня есть все основания опасаться. Разве я знал, во что ввязываюсь?
  - Но это же сделало тебя тем, кто ты есть! - в глазах Яниры появилось то самое восхищенное выражение, которое раньше ему так нравилось.
  - Предполагаешь пойти по моему пути? - холодно осведомился Илуге, - Я мог быть убит не один, не десять, - сто раз на каждом витке этой спирали! И ты хочешь, чтобы я позволил тебе рисковать своей жизнью и жизнью нашего сына ради твоего собственного тщеславия?
  Янира низко опустила рыжую голову.
  - Я.. не думала, что это выглядит так, - наконец, почти прошептала она, - Я буду Ринсэ лучшей из матерей. Обещаю.
  - Вот и хорошо, - Илуге покладисто улыбнулся, - И потом, подумай: разве не чудесно будет вновь услышать родную речь, очутиться среди своих?
  - Вот в чем причина, - вздохнула Янира, - Ты все еще считаешь их , здесь, чужими. Илуге, люди это чувствуют. А ведь ты - их князь. Как ты сможешь править ими, когда не ведаешь их чаяний, их надежд и забот?
  Илуге криво улыбнулся. Почти то же самое сказал ему Дордже Ранг. Похоже, что ему действительно нужно разобраться, какой народ он ведет за собой и каким правит по праву. Оказывается, это два разных народа...
  - Я вижу, у ургашей, хоть они сами того не ведают, неожиданно появилась защитница, - он постарался, чтобы его голос звучал мягко, - А это к чему-нибудь да приведет...
  Он первым уловил звук шагов по коридору. Шаги легкие, быстрые, шелест шелка, - это могла быть только мать. И судя по тому, как она чуть ли не переходит на бег, она спешит с чем-то важным.
  - Илуге? - ее взволнованный голос раздался у самой двери. Ицхаль слегка задыхалась. В следующее мгновение она вошла, и он заметил, что ее, должно быть, разбудили среди ночи: время было позднее.
  - Что случилось? - Илуге не стал тратить время на приветствие. В последние дни их отношения стали лучше, но все еще были далеки от той близости, которая связывает мать и сына, - Что-то с Цаньяном?
  Они все еще боялись, что ребенок, подвергнутый нелегкому испытанию, может неожиданно сорваться. Илуге знал не понаслышке, что такие мистические перемещения, общения с существами потустороннего мира оставляют в душе неизгладимый след, из которого, словно из-за неплотно прикрытого полога, тянет пронзительным нечеловеческим холодом других миров. А ведь Цаньян еще так мал...
  - Нет, - по лицу матери Илуге понял, что новость касается его. Неприятная новость. Холодея, выпустил руку Яниры и встал.
  - Что с моими людьми?
  - Илуге, - Ицхаль страдальчески улыбнулась, - Не знаю...как это сказать тебе... Ли Чи прислал донесение из Чод. Оно касается Чэнду..
  - Яньтэ начал осаду? - Илуге весь подобрался, уже размышляя о том, насколько хорошо укреплен город, чтобы продержаться до подхода его основной армии.
  - Нет, - Ицхаль покачала головой, - Чэнду пал. На его месте осталось одно пепелище.
  
  Глава 7. Красавица
  
  Дозорные засекли караван, едва он показался на дороге Дафу, - так здесь называли Южную дорогу, соединявшую Западную Гхор с соседней провинцией. Эта часть Западной Гхор была почти плоской, и похожей на их родные степи : те же пологие сопки, поросшие выгоревшей кочковатой травой, небольшие, прихотливо извивающиеся речки в окоеме низкого кустарника. Земля здесь была не слишком пригодна для куаньлинского земледелия и местные жители, как и степняки, занимались больше скотоводством. Правда, в отличие от них, жили оседло, и вдоль речушек там и сям виднелись неказистые, ржаво-серые, похожие на расстоянии на охапки жухлой травы, деревеньки.
  Чэнду был самым крупным городом в этой части провинции, и , несмотря на раздиравшую эти земли войну, притягивал торговцев. Дозорные обменялись довольными взглядами: после ухода армии угэрчи край будто вымер, и прибытие каравана сулило хоть какое-то развлечение. Туюк сам попросился к Эрулену, хотя мог бы остаться с самим угэрчи Илуге : как-никак, он был братом Нарьяны, его погибшей невесты. Его брат Дорган остался, а он, Туюк - нет. Чувствовал - его присутствие причиняет угэрчи боль. Тот никак этого не показывал - был всегда ровен, заботлив. Даже слишком заботлив - к сражением обоих братьев и близко не подпускал. Толстого увальня Доргана определил к себе, поваром. Не надо думать, что быть поваром у угэрчи - занятие непочетное. Иной повар ценится дороже двадцати коней, особенно у вождя, которому иногда хорошо принять знатных гостей важнее, чем выиграть сражение. А только у Туюка к таким занятиям сердце не лежало. Вот он и попросился к Эрулену, даром что тот из косхов. Теперь, в чужих враждебных землях, давние свары между племенами не то чтобы совсем позабылись, а как-то потускнели. Стерлись, словно седло, повидавшее не одного хозяина. Вот и сегодняшний напарник Туюка , Юртэм, - тоже не джунгар. Этот вообще из ичелугов. Злое было племя, дурная слава шла о нем в степях. Говаривали, что именно ичелуги, когда лханнов вырезали, угнали угэрчи, - тогда еще мальчика, - в рабство. Однако мудр угэрчи, не попомнил старых обид. А чтоб другим было неповадно, за драки между разноплеменниками приказал карать смертью. Было, конечно, немало случаев. Однако вздернули пару забияк за локти - и буйные головы остыли. Прав угэрчи - слишком много у них врагов, чтобы друг другу старое поминать.
   А Юртэм Туюку нравился. Веселый парень. Зубоскал, даром что нижний передний зуб выбит. Иной бы прятал, а этот только плеваться выучился, да так, что ни у кого с таким смаком не получается. Ухмыльнется, прищелкнет языком , и так цыкнет, что на корпус лошади летит!
  И Эрулен Туюку нравится. Тоже веселый. А как рассказывать сядет - хоть ремнем челюсть завязывай, не то совсем отвалится! И простой он, Эрулен. Не то что угэрчи Илуге. Хоть и помнит Туюк его еще тогда, когда тот запросто к ним в юрту хаживал, и не был еще никаким угэрчи, а все было не подступись. Слишком уж странный он, будто и в степях не родился. Тогда еще, мальцом, Туюк никогда не знал, о чем бы заговорить с этим высоким молчаливым человеком. А так хотелось! В результате лепетал что-то под взглядом холодных, бесстрастных зеленых глаз, и чувствовал себя мальчишкой.
  А потом оказалось - и вправду не такой. Разве обычный человек привел бы с Полей Аргуна Небесного Жеребца, взял бы три волоса с головы дочерей самого Эрлика? И степные племена разве обычный человек объединил бы, повел на куаньлинов? Взял бы Шамдо - огромный город с тремя рядами стен, испокон веков считавшимися неприступными? Вот то-то.
  Хорошо быть под покровительством угэрчи, в отсветах его славы. С ним, с Туюком, не только рядовые воины - и Эрулен на равных говорит. После той стычки с куаньлинами прошлой весной назначил Туюка начальником дозора - хорошо, почетно. Только очень уж скучно. Сиди на стене, в небо глазей, плечи под дождем мочи. День за днем, ночь за ночью. Посты проверяй. Задремавшим по пять плетей отвешивай. Но когда ушел Эрулен в сражение, - ему, Туюку, было приказано сидеть в Чэнду. С тех пор всем, кто вернулся, и в глаза-то посмотреть стыдно : сидел тут, как сыч на коновязи, когда другие кровь проливали. Такое старику за сорок еще, может, и пристало. А Туюк-то всего семнадцать трав истоптал!
  - Эй, Туюк! - Юртэм весьма ощутимо ткнул его в бок, - Смотри, а караван-то какой!
  Медленно ползущая цепочка повозок на горизонте теперь была более различима и Туюк удивленно прищурился:
  - Не торговый, это точно. Глянь, как легко идут повозки. Груженые, они бы сейчас катились с перевала, - только пыль столбом! И для обычных телег эти повозки уж больно разукрашены. Смотри, над каждой красный полог. Ну-ка, зови наших. И толмача куаньлинского - у их, хрычей этих церемонных, каждый чих что-нибудь да значит!
  Поднявшись на стену, худенький суетливый толмач вдруг заулыбался под озадаченными взглядами степняков. Приподняв реденькие брови и жмуря глаза, затараторил:
  - Нет-нет, военная угроза не бойся господина. Такой возок только один может род занятий быть. Это женщин едет, веселый. Красный полог, веселый женщин. Петь, плясать. Ммцу-ммцу! - он презабавно почмокал губами, изображая поцелуй.
  Надо сказать, такое куаньлинское изобретение, как специальные заведения с доступными женщинами, степняки оценили и полюбили сразу. По понятным причинам. По разгоревшимся глазам своих товарищей Туюк не сомневался: они прекрасно все поняли. Кто-то откровенно заржал, передразнивая толмача, и взлетел на стену:
  - Ммцу-Ммцу! Добро пожаловать, красотки!
  Туюк важно нахмурился. Он - начальник караула, ему не положено. Но уголок его рта подергивался в предательской ухмылке:
  - Ну-ка, по местам все! Осматривать будем как положено! Может, это никакие не красавицы. Лучников - на стену! Юртэм, живо к Эрулену! И рожу сделай не такую похабную! Ясно?
  Юртэм, продолжая ухмыляться, исчез в переулке, провожаемый любопытными взглядами местных жителей, которые неизвестно каким чутьем уже почуяли, что что-то происходит.
  Вообще куаньлинское, - а точнее, гхорское, - население, относилось к степнякам с вызывающим удивление равнодушием. Правда, в случае кражи или драки местные жители весьма проворно бежали к окружному табэю, и тот приходил пространно жаловаться, ссылаясь на то, что угэрчи разбой в городе запретил. Эрулену приходилось каждое утро разбирать эти тяжбы.
  В остальном же куаньлины держались настороженно, но не враждебно. Возможно, еще и потому, что теперь провинция перестала платить империи военную и подушную подать, - а она, судя по тому, что говорил Эрулен, составляла до половины дохода мелких ремесленников и крестьян. Куаньлинские чиновники разбежались, и простой люд радовался неожиданной возможности заработать, продавая свой нехитрый товар, тем более что перед уходом армии требовались провиант и одежда. В других местах, возможно, еду и скот забирали силой - но не в Чэнду. Угэрчи был безжалостен, требуя не настраивать против себя местное население. Так что воины Эрулена довольно свободно могли расхаживать по городу, - что, увы, скорее, добавляло вождю новых забот.
  Туюк расправил начавшие густеть щегольские усики, подбоченился. Настроение у него враз улучшилось. На самом деле он, конечно, не думал о том, что этот караван - попытка напасть на крепость. В Чэнду три тысячи воинов угэрчи, крепостные стены крепки - и с десятью тысячами подумаешь, лезть ли. А тут какой-то караван с певичками!
  Волы уже вытянули возки на ровную дорогу и теперь шли медленнее, невозмутимо помахивая хвостами. Довольно-таки сильно выцветшие красные занавески по бокам повозок то и дело игриво отдергивались, однако разглядеть, кто прячется внутри, не удавалось. Только на одной их них, самой новенькой, шторки оставались наглухо задернутыми. Что, впрочем, скорее добавляло пищи его разыгравшемуся воображению. Впереди повозки вдобавок ехал огромного роста мужчина с усами такой длины и пышности, что ему бы, пожалуй, позавидовал сам Джурджаган. Как и богатому плащу, роскошной вышитой перевязи и откормленному, хотя с виду явно не боевому вороному коню. Только разве что масть была другой - черной, а так сходство между ними было изрядное. Туюк подавил смешок, подумав, что не он один, поди, это заметил
  Несколько других мужчин ехали сзади - явно отряд сопровождения на случай нападения разбойников. Туюк слыхивал, на перевале Цэрэн часто случаются нападения. Даже странно, что воинов так мало, женщины во все времена, - дорогой и ценный товар.
  Подъехав к воротам, усатый остановил коня, властным жестом остановил караван и закинул вверх голову:
  - Эй, ослиные уши! Открывайте ворота!
  Туюку не слишком понравилось такое начало. Перегнувшись через стену, он рявкнул:
  - А ты кто таков, рожа свинячья?
  Воин набычился:
  - Ты что, ослеп, коли на моем доспехе герба не видишь? Слезай со своего насеста, петушонок, и я вобью тебе в глотку твои поганые слова!
  - Да ты нахал, - весело заорал со стены Туюк, - Шлем-то сними, голову напечет! Коли ты такой обидчивый, долго тут стоять будешь! Девушки устанут!
  Его уши уловили донесшиеся из возков смешки, и Туюк разулыбался.
  - А ты дурак! - не остался в долгу воин, - Если не пропустишь, ни одна из них с тобой не будет с тобой дела иметь! Я им прикажу гнать тебя взашей!
  - Это мы посмотрим, - расхохотался Туюк, - У меня столько достоинств, что твоим девушкам не устоять!
  Стоявшие рядом с ним воины ухмылялись. Их явно забавляла эта неожиданная перепалка.
  - Открывай, говорю, ворота! - взревел воин, - Девушки пять дней в дороге! Им нужно отдохнуть, прежде чем твои молодые ослы на них набросятся! А если не пустишь, так свои же тебе рожу-то потом и расквасят!
  - Ишь, распетушился, - Туюк просто наслаждался ситуацией, - Вначале посмотрим на вас. А то, поди, привез нам в Чэнду старых кляч, на которых только воду возить!
  Очередная шутка была встречена взрывом смеха.
  - Давай, выходи, я на тебя тоже погляжу, щенок, - кипятился воин, - Росту в тебе, поди, мне по пояс, вот стены-то тебе и надобны, чтобы с них горланить!
  Несмотря на забаву, Туюк свое дело знал. Воины без шума заняли свои места с тем, чтобы мгновенно закрыть ворота, если что-то пойдет не так. Туюк с десятком дозорных с должной медлительностью спустился со стены. Умылся из бочки, шумно фыркая и похохатывая от предвкушения продолжения перебранки. Эх, жалко, Юртэма отослал. Вот бы вдвоем повеселились!
  Ворота перед ними только приоткрыли. Воины Туюка, все конные, разделились и не торопясь принялись объезжать караван, бесцеремонно заглядывая в возки и награждаемые притворным визгом их обитательниц. Туюк же на своем широкогрудом буланом жеребце с белыми бабками ( красавец, ему этого коня сам угэрчи подарил, из своего табуна, что получил еще от хана Темрика в подарок) подъехал вплотную к горластому предводителю. Тот, хоть и был старше, и кряжистей, а Туюк-то ему ростом почти не уступал. Да и доспехи ему весьма добавляли стати.
  - Ну что? - когда его боевой конь стал теснить явно более смирную лошадь куаньлина, спросил Туюк, - Вот он я, со стены слез. Будешь попокладистей - дам проехать. Не будешь - оставайся под дверьми со своими девками! А хочешь - позабавимся, потанцуем с мечами на травке. Уж коли твоих девиц без начальника оставлю - ты не горюй, мы их тут по всем правилам приветим!
  Говорил Туюк ровно, улыбался, но коня направлял все время кругом, заставляя усатого вертеться на месте.
  По глазам куаньлина прочесть ничего было нельзя, но лицо начало смягчаться:
  - Ну ладно, варвар, позабавились и ладно. Ругаться ты умеешь, словно с рождения тут стоял. А уж я дозорных из Чэнду не одно поколение повидал!
  - Дак вы тут не впервые, - расплылся Туюк в понимающей ухмылке.
  - А как же, - важно отвечал воин. Опасный момент миновал, - Наш Дом Сливы с вашим Домом Ивы - что две сестрички, друг к дружке часто весточки посылают. Э-э, брат, - воин заговорщицки подмигнул, - А ведь, думаю я, ты еще нашей главной вишенки не видал, не то б встречал с распахнутыми воротами!
  Туюк приподнял бровь, стараясь не показать, что заинтересован. Воин поманил его к закрытому возку, с необычной почтительностью дернул одну из свисавших из окошек шелковых кистей:
  - Госпожа Мэйхуа, простите за беспокойство. Тут дозорные из Чэнду хотят убедиться, не привезли ли мы им старых кляч, на которых только воду возить...
  - Не стоило повторяться, Ахи, - раздался из-за занавески холодный серебристый голосок, - Я слышала, что кричали со стены эти неотесанные болваны.
  Туюк почувствовал, что у него начали гореть кончики ушей.
  - Я должен досмотреть все повозки, - он постарался говорить безразлично и глядеть на Ахи, - Время такое. У меня приказ.
  И почему он начинает оправдываться раньше, чем его к этому вынудят? Дурацкая болтливость!
  - Ах, если приказ, - насмешливо пропел голосок из повозки, - Конечно, исключительно поэтому нам обоим следует подчиниться...
  Уголок занавески отдернулся и Туюк мысленно ахнул. Сидевшая в повозке на бледно-зеленых шелковых подушках девушка показалась ему самой прекрасной из всех, когда-либо виденных. Тонкий слой пудры, покрывавший нежную кожу, не скрывал ни ее природной ослепительной белизны, ни нежного, словно бочок у наливного яблочка, румянца. Очень широкие, влажные, бархатные глаза под длинными ресницами, подведенные сверху и снизу тонкой черной линией, казались бездонными. Маленький пунцовый рот, безупречная сливочная кожа шеи, маленькие изящные руки с тонкими пальчиками, сердито спрятанные в сиреневые рукава . И темный сверкающий водопад волос, свисающих ниже талии и ниспадающих к носкам золоченых туфелек.
  Туюк сглотнул, стараясь преодолеть неожиданно возникшее головокружение. В какой-то момент, глядя в эти глаза, ему казалось, что он падает в пропасть, тонет... Никогда до этого момента он не мог понять, что означает это странное словосочетание - " быть сраженным красотой". Ему всегда любовные предания казались чересчур многословными и цветистыми. Но сейчас он именно так себя и ощущал - сраженным. И сидевшая в паланкине красавица, судя по всему, прекрасно об этом знала.
  - Я думаю, достаточно для досмотра, - угол занавески дернулся, скрыв девушку от ошеломленного Туюка, - Как вы убедились, в моей повозке невозможно спрятать тысячу воинов.
  - Да-да... конечно... - невпопад пробормотал он. Ахи прятал в усах довольную ухмылку.
  - Ну так как, - не без насмешки спросил он, глядя, как Туюк растерянно мотает головой, - Замолвить мне за вас словечко? Наша Мэйхуа стоит настолько дорого, что на твоем месте я бы использовал любую возможность...
  Туюк машинально кивнул. Его воины, закончив осмотр, возвращались и по их спокойным, уверенным движениям он понял, что ничего предосудительного обнаружить не удалось. У мужчин, кроме вполне обычного личного оружия, тоже ничего не нашлось. Не пускать караван не было решительно никаких причин. И Туюк почувствовал, что втайне очень этому рад.
  Изо всех сил изобразив снисхождение, он вальяжно кивнул Ахи:
  - Что ж, проезжайте. Но я доложу о вашем прибытии нашему вождю, Эрулену.
  Паланкин дернулся и медленно поплыл мимо него. На полпути из него высунулась маленькая ручка и серебристый голос насмешливо произнес:
  - И передай своему вождю, что я буду ждать встречи с ним...с нетерпением. О варварах рассказывают, что их мужская сила неистощима. А мы, женщины, как известно, любопытны.
  Теперь Туюк почувствовал, что уши у него запылали целиком. Не в силах вымолвить ни слова, он молча наблюдал, как караван входит в ворота Чэнду. И думал о том, придется ему продать коня или нет, чтобы заплатить хотя бы за то, чтобы еще раз ее увидеть.
  
  ***
  
  Никогда он еще не был так близок к тому, чтобы возненавидеть Эрулена. Зависть - ужасное чувство. Но в эту ночь, не взирая на то, что это еще никак не могло произойти, он мог представлять себе только то, как к Эрулену приводят Мэйхуа. Как он трогает ее волосы, запускает руку в душистые сиреневые одеяния....Эта женщина была одурманивающее прекрасной, словно диковинный цветок с юга, какие здесь, в Чэнду, ему доводилось видеть в оранжереях. От сладкого запаха этих цветов потом долго болела голова. Говорили, что спать в комнате, где стоят кадки с кустами, усыпанными огромными алыми колокольчатыми соцветиями, опасно. Сейчас, рядом с ней, все степные девушки казались Туюку какими-то бесцветными дурнушками. Каково бы было это - обладать такой девушкой, как Мэйхуа - не один, и не два раза, а всегда, всю жизнь, до самой смерти?
  Туюк вздыхал от несбыточности своей мечты. Неутоленное желание жгло и мучило его, словно ему под матрац насыпали раскаленные угли. Если бы Эрулен не увидел Мэйхуа, он , быть может, смог бы выпросить ее у угэрчи! Туюк лежал и представлял себе, как спасает угэрчи от какой-нибудь непременно смертельной опасности. Как угэрчи посмотрит на него этим своим особенным взглядом, скупо улыбнется:
  " Ты хороший воин, Туюк. Преданный. В вашем роду все такие. Чем мне вознаградить тебя? Ты всегда раньше отказывался, но на этот раз должен принять благодарность мою и всего моего войска. Твоя помощь была неоценимой!"
  А он, Туюк, на это ответит:
  " Никогда я ничего не просил у тебя, угэрчи, и никогда больше ничего не попрошу, потому что служу я тебе не за похвалы и за награды, а за славу и совесть. Но сейчас, - первый и единственный раз, - прошу: отдай мне Мэйхуа!"
  " А кто это?" - недоуменно сдвинет брови угэрчи.
  " Это одна женщина в Чэнду", - ответит Туюк.
  " Ах, женщина, - тут угэрчи понимающе так улыбнется, - " Ну, значит и твое время пришло..."
  И оба вспомнят Нарьяну, но на этот раз в глазах угэрчи не будет ни вины, ни боли. Просто они вместе вспомнят ее. Она ведь была угэрчи невестой.
  С этими мыслями Туюк и заснул, и ему снова снилось, что он встречает караван на дороге. Только в его сне не было никакого воина, а Мэйхуа вышла из повозки и поплыла к нему, легкая, как облачко утреннего тумана. Туюк спрыгнул с коня, попытавшись заключить ее в объятия, но пальцы прошли сквозь воздух, оставив на щеках душистое дуновение.
  - Эй, Туюк! - Юртэм безжалостно тормошил его. Никогда еще ему настолько не хотелось видеть лицо друга, - Ты проспал, как сурок в зимнюю спячку! Или не ты сам установил проверку караулов?
  Сонный и злой, он поплелся за Юртэмом на крепостную стену. Жара уже который день стояла невыносимая, и даже ночью воздух был вязкий и тяжелый, как патока. Он тупо смотрел на темную безмолвную линию равнину перед крепостными стенами, на еле различимую на горизонте линию гор. Сейчас, должно быть, Мэйхуа отдыхает после долгой дороги. Их встретили, отвели в обширные прохладные ароматные ванны, - это чудо, о котором он долго вспоминал, впервые побывав в Доме Ивы. Он представил, как вода прозрачными струйками стекает по ее белоснежной коже и резко вдохнул, до боли стиснув зубы.
  - Ты чего? - забеспокоился Юртэм, - Переел, что ли?
  - Так...ничего, - Туюк порадовался, что в темноте друг не видит выражения его лица.
  - Значит, певички из Дафу приехали, - тем временем говорил Юртэм, следуя за ним вдоль крепостной стены и явно не подозревая, из-за чего он в таком состоянии, - Это хорошо. С тех пор, как мы захватили Чэнду, оттуда никого не было. Я уж думал, из-за войны сюда не только они - и торговцы долго еще не сунутся. Да и слухи разные ходят...
  - Ладно, - отмахнулся Туюк, - Иди спать. Скоро рассветет уже.
  Ему хотелось побыть одному. Однако, как назло, воины, скучавшие на своих постах, норовили с ним поболтать. К тому моменту, как Туюк закончил обход, уже начало светать. Он буквально кожей почувствовал, когда ослепительный багровый край солнца поднялся над горизонтом, - благословенная предутренняя прохлада начала быстро сменяться новой волной удушающей жары. Так длилось уже почти месяц и вся влага, которая еще оставалась в земле и в воздухе после зимних дождей, давно испарилась, оставив на равнинах и дорогах раскаленные, безжизненные, растрескавшиеся такыры. Всякому здесь было хорошо известно, что несет такая ранняя жара в эти долины: трава пожухла, молодые нежные побеги высохли, завязи на деревьях сморщились и опали. Осенью будет голод, шептались в городе. Но, может быть, до осени угэрчи разобьет куаньлинскую армию. Или он, Туюк, погибнет в бою. Разве можно загадывать так надолго?
  Ему очень хотелось побыстрее закончить досмотр и вернуться к себе. Быть может, удастся снова заснуть и увидеть еще один такой же приятный сон. Тем более что к полудню жара станет настолько невыносимой, что заснуть уже будет невозможно. Туюк дошел до угловой башни, придирчиво осмотрел плывущий в раскаленном мареве пустынный горизонт, выругал Сагана за то, что тот не начистил как следует свое оружие и принялся торопливо спускаться по узкой каменной лестнице.
  Город просыпался: вдалеке слышался скрип колодезного ворота, грохот пустых бочек проезжавшей по улочкам телеги, пронзительный крик какой-то женщины, с утра пораньше затеявшей свару...Обычно Туюк любил эти утренние часы, полные неяркого света и того особенного умиротворения, которое может чувствовать лишь воин, побывавший в бою. Говорят же, ценит жизнь только тот, кто поглядел Исмет в ее голубые глаза...
  Перепрыгнув последние три ступеньки, Туюк заторопился через двор ко входу в караульню. Навстречу ему , из крайнего к караульне переулка, узкого и вонючего по причине выбрасываемых тут же помоев, из глубокой тени почти сомкнувшихся домишек , вывернула девушка. Коромысло почти до земли выгнулось под тяжестью полных ведер, немилосердно врезаясь в узкие плечи под потрепанным халатом, лицо, несмотря на ранний час, блестело от пота. Девушка, даром что куаньлинка, была одета точно так, как и бедняки у них, у джунгаров. И лицо у нее было такое же: усталое и сосредоточенное, темные брови сошлись у переносицы, образовав складочку, губа закушена от напряжения.
  Туюк поравнялся с ней, улыбнулся, и был награжден хмурым взглядом из-под густых ресниц, на которых тоже сверкнула влага - то ли пот, то ли слезы. Туюк вдруг вспомнил сестру, - она была старшей, и из детских воспоминаний вдруг выплыло это воспоминание : такие вот искорки на ресницах:
  " Ты плачешь, Нари?"
  " Нет, Туюк. Джунгарки не плачут. Это просто ветер такой злой."
  Раньше, чем он успел подумать, зачем он это делает, Туюк поравнялся с девушкой, перехватил полные ведра, негромко охнув под их тяжестью. И как эта хрупкая, как тростинка, девица тащила от колодца такую тяжесть?
  - Отдай ! - девушка птицей кинулась к нему, вцепилась в ручку ведра. Лицо белое, глаза яростные. Туюк не сразу сообразил : она вообразила, что он отнимает у нее воду!
  - Какая сердитая! Куаньлинки все такие? - ухмыляясь, проговорил он, - Решишь помочь - костей не соберешь!
  Ахнув, девушка выпустила ручку ведра и уставилась на него во все глаза, словно на чудо какое. Лицо ее показалось знакомым, и Туюк вспомнил: она частенько сновала туда-сюда по своим делам, все норовя покрыть голову каким-то тряпьем и стараясь держаться незаметно. А сейчас, вблизи, оказалось, что лицо у нее чистое и гладкое, брови ровные и густые, а округлый носик усыпают весьма симпатичные веснушки.
  - Отдай! - она снова попыталась отобрать у него ведро, однако с куда меньшей настойчивостью.
  - Лучше дорогу показывай, красавица. Что толку посреди двора стоять? Пыль налетит только.
  Девушка пожала плечами, нерешительно сделала несколько шагов. Туюк подумал, что, верно, его караульные сверху вовсю потешаются, наблюдая такую сцену. У себя, в степях, про него сказали бы, что он решил за девушкой приударить. Мигом бы разнесли на все становище.
  Идти оказалось недалеко, - ровно до следующего проулка. Дом стоял на углу, в тени крепостной стены. Покосившийся плетень, давно не чиненный и зиявший прорехами, отгораживал столь же неказистый домик от улицы. Остановясь у калитки, девушка снова ожгла его сердитым взглядом : иди, мол. Однако Туюку стало любопытно: что же, у сердитой красавицы в доме нет мужчин, что она таскает такую тяжесть? И он бесцеремонно протиснулся за ней следом.
  В доме была всего одна комната с закопченным очагом. Две лежанки с торчавшей из-под ветхих покрывал соломой говорили, что девушка живет не одна. Пара-тройка глиняных горшков, вязанка ивовых прутьев в углу - вот и вся обстановка.
  Туюк грохнул бадьи на земляной пол, и девушка тут же распахнула обратно хлопнувшую дверь: намек убираться.
  - Чем-нибудь отблагодаришь, красавица? - ему почему-то нравилось ее дразнить, - Хоть словом добрым...
  - Тебя никто не просил, - буркнула девушка, ничуть не смутившись.
  - Ай-ай, плохо тебя мать с отцом воспитали, - покачал головой Туюк, - У нас в степях говорят: доброе дело оставить без благодарности, - все равно что невесту без приданого...
  Он осекся, уловив в промелькнувшую в темных глазах боль.
  - А я такая, - она выпрямилась, зло передернула плечами, - Неблагодарная.
  Из-за стены послышался какой-то звук, вроде смешка, а девушка, враз забыв о Туюке, метнулась к задней двери.
  В открывшийся проем Туюк увидел крошечный дворик, очень уютно выстланный песком. У дальней стены, подвернув под себя ноги, сидел древний-предревний старик с блаженной улыбкой на морщинистом лице, жмурясь на солнце, показавшееся из-за стены.
  - Дедушка! - девушка подбежала было к нему, потом обернулась, явно разрываясь между желанием остаться здесь и поскорее выпроводить непрошенного гостя.
  Старик вдруг открыл по-совиному круглые глаза, уставился на Туюка.
  - Дедушка!
  Пальцы старика коснулись ее склоненной головы, когда она нагнулась, чтобы прикрыть дыру на его латаном-перелатанном рубище.
  - Что же это ты, Фани, - неожиданно глубоким, ясным голосом сказал старик, - Разве ж так гостей встречают!?
  - Я... ты... ты заговорил! - напрочь забыв о Туюке, девушка прижалась к старику.
  А тот, не обращая на это никакого внимания, уже опять впал в свою странную дремоту. Туюк почувствовал себя неловко и неслышно вышел. Он уже отошел от плетня, когда Фани выбежала следом. От ее напускной суровости не осталось и следа, глаза сияли:
  - Спасибо тебе, - выпалила она и Туюк вдруг увидел перед собой совсем юную девушку, почти девочку. И поразился, насколько состарил ее груз печали и забот - ведь, входя следом за ней в эти двери, она казалась ему старше Нарьяны...
  - Не за что, - он пожал плечами. Как-то вдруг странно показалось здесь оказаться.
  - Ты не понимаешь, - настойчиво проговорила Фани, - Дедушка... он месяцами ничего не говорит. А тут вот... Пойдем в дом. Угостить тебя нечем, но дедушка прав - я просто....просто разозлилась. И испугалась.
  Это он мог понять. Здесь, в Чэнду, девушек из приличных семей на улицу не выпускают и потому с теми, кто попадется навстречу, можно заигрывать, не сомневаясь в роде их занятий. Должно быть, ей приходилось отбривать не одного такого зубоскала.
  - У меня дела, - отмахнулся Туюк. Он все собирался уйти, и все медлил, невольно удивляясь произошедшей с Фани переменой. Такая, - улыбающаяся, с засиявшими глазами, - девушка оказалась почти хорошенькой.
  - Ну тогда вечером заходи, - не отступала девушка, - Может, волшебство в тебе какое есть..
  Она надеется, что старик опять заговорит, без труда понял Туюк. Улыбнулся, кивнул. В Фани было что-то домашнее. Все равно что вдохнуть воздух родного становища, переброситься парой слов с соседкой...
  - Хорошо, - кивнул он и не утерпел, - За добрым словом завсегда заглянуть приятно.
  Все еще улыбаясь, он шел по двору и думал о том, как хорошо все-таки, когда в жизни есть что-то еще, кроме войны.
  Он вернулся в караульню, и проспал до вечера, но Мэйхуа ему так и не приснилась. Зато приснилась сестра - счастливая, смеющаяся. Она вошла в юрту, принесла воды и какой-то диковинный сверток с письменами. Облила водой с головы до ног, а сверток, перевязанной синей шелковой ленточкой, вручила ему и очень серьезно сказала:
  - Ты про него не забудь. И про свое обещание не забудь тоже.
  Туюк проснулся в сумерках и еще долго, глядя в дощатый потолок, думал, чтобы это могло значить.
  Закат разливал над городом густо-малиновые всполохи. В воздухе, неподвижном и душном, плавала вонь отбросов и тухлятины: на такой жаре продукты, что свозили в город с окрестных деревень, портились ужасающе быстро. Дозорные, свободные от караула, играли у караульни в кости, замысловато и вяло кляня жару и его, Туюка, запретившего по приказу угэрчи пить вино даже в такое время.
  Его тоже все раздражало. Никак не найдя, чем себя занять, в какой-то момент Туюк обнаружил, что ноги сами несут его к Дому Ивы, занимавшему целый квартал в южной части города за невысокой кирпичной стеной, покрытой черепицей. Издали ему было хорошо видно, что по случаю прибытия в город новых девушек все освещено огнями. Должно быть, сегодня Мэйхуа уже принимает гостей, - если, конечно, ее саму не отвезли к Эрулену. Вот бы взглянуть на нее хотя бы одним глазком!
  К тому моменту, как Туюк подошел к стене, он уже убедил себя в том, что ничего предосудительного в том не будет, если он просто полюбуется на красавицу. Издалека. Перемахнуть через стену было для него делом плевым, тем более что со стороны двора по стене росли мощные побеги глицинии, по которым он без труда, никем не замеченный, спустился на землю.
  Дом Сливы представлял собой двухэтажный центральный дом, украшенный резными изображениями черепах - символа гостеприимства, и несколько домиков поменьше, которые зачастую снимались для приятных утех в большой компании. Однако Туюк знал, что Мэйхуа, скорее всего, отведут одну из комнат на втором этаже центрального дома : там, по слухам, располагались лучшие покои. Так и есть: знакомая красная повозка стояла у черного хода, и судя по впряженным в нее волам, госпожа Мэйхуа собиралась в дорогу. Ему не нужно было долго думать, чтобы догадаться, куда.
  Второй этаж был когда-то явно надстроен, потому как до сих пор сохранился карниз, опоясывавший здание по всей длине и покрытый черепицей. Шероховатая стена дома тут и там зияла довольно широкими трещинами, и Туюк безо всякого труда поднялся к нему, прижимаясь к стене и радуясь, что быстро сгустившаяся темнота не дает возможности снующим по двору слугам увидеть его. Ярко освещенные окна манили заглянуть в них, оттуда сквозь настежь распахнутые из-за жары ставни неслись ароматы еды и вина, женских духов и благовоний, возжигаемых в курительницах. Раздавались взрывы смеха и женское пение, - веселье явно было в разгаре.
  Туюк справедливо решил, что вряд ли Мэйхуа будет развлекать обычных гостей и, пригибаясь, двинулся к трем окнам на восточном углу, откуда доносились только тихие звуки цитры.
  Заглянув в первое из окон, он не обнаружил в богато украшенной комнате никого, и собрался уже было двинуться дальше, как в комнату вошел тот самый усач, с которым он препирался у ворот. Усач вел себя настороженно, зорко оглядываясь, и Туюк, отшатнувшись, прижался к стене. Однако сердце его забилось : появление усача означает, что и Мэйхуа находится где-то поблизости.
  Когда он в следующий раз осмелился заглянуть в комнату, она стояла посреди комнаты, капризно изогнув рот и придирчиво оглядывая складки одежды. Сегодня она была еще красивее, - в изысканном одеянии золотистого цвета с едва уловимым персиково-розовым оттенком, и казалась в нем свежей и сияющей, словно спелый бархатистый плод. Ее длинные черные волосы, были схвачены у талии шелковой лентой в тон платью и падали до колен. Две девушки-прислужницы, судя по неприветливым взглядам, из местных, трудились над длинными разрезными рукавами ее роскошного наряда, а усач Ахи расхаживал взад и вперед, явно ожидая красавицу, чтобы сопроводить ее к знатному клиенту. У Туюка аж зубы свело от ревности и вожделения, когда он наблюдал за тем, как девушка грациозно выгибается, чтобы разглядеть на поясе несуществующие складки.
  Наконец, прислужницы поднялись с колен и бесшумно удалились. Мэйхуа повертелась, еще раз оглядев себя, капризное выражение на ее хорошеньком лице сменилось удивительно жестким и холодным выражением.
  - Ты выяснил, где это? - строго спросила она.
  Усач в ответ что-то неразборчиво прошипел. Туюк неплохо уже знал куаньлинский и тот гхорский его диалект, на котором тут все обычно говорили, но странный звук ни на что не походил. Какой-то неизвестный ему язык?
  - Они могут подслушивать, - Мэйхуа пожала плечиками в сторону дверей, - Следи за собой.
  Перемена в ней была столь резкой, что Туюк насторожился.
  - Да, - явно недовольный, Ахи отошел к окну, нервно поводя плечами и стискивая свои узловатые пальцы, - Над усыпальницей возведена часовня. Дворец наместника построен рядом с ней.
  Мейхуа тоже подошла ближе. Выглянула в окно, заставив Туюка похолодеть от ужаса быть обнаруженным. Затем повернулась, оперлась о широкий лакированный подоконник и сказала очень тихо:
  - Свиток там?
  В ответ раздались звуки, не имеющие ничего общего с человеческой речью.
  Волосы на затылке у Туюка встали дыбом.
  - Должен быть? Нужно знать точно! - в серебристом тембре голоса красавицы тоже стремительно появлялись шипящие нотки. И что-то было в них такое, отчего все внутри заходилось противной дрожью. Туюк и думать забыл о своих недавних фантазиях. Все, чего ему сейчас хотелось больше всего - это прыгнуть вниз и бежать сломя голову. Однако быть замеченным этой парочкой он боялся еще больше, а потому замер, беззвучно дыша ртом и истово благодаря предков за то, что слабый ветерок относит от окна его запах.
  - Пока я буду... с вождем, проберешься туда и уничтожишь, - явно сделав над собой усилие, Мэйхуа опять обрела хрустальный голосок, - Моя задача поважней.
  Судя по всему, Ахи ограничился каким-то жестом.
  Послышался звук шагов, потом звонкий хлопок в ладоши, - Мэйхуа вызывала ожидающих за дверью слуг. Следом что-то звякнуло, прошуршало и по коридору прозвучали удаляющиеся шаги.
  Юноша медленно выдохнул и вытер рукавом выступивший пот. Пронесло! В том, что именно находилось в комнате, не было никаких сомнений. Гули! Гули в городе - и это он, Туюк, сам впустил в ворота Чэнду беду более страшную и пугающую, нежели оспа или чума.
  Следом пришла еще одна мысль, еще более тревожная. Ничего не подозревающий Эрулен, должно быть, уже с нетерпением поджидает Мэйхуа, слухи о красоте которой распространились с быстротой пожара. Его надо предупредить!
  Однако слезть с крыши, пока все эти люди ( нет, нелюди!) толкутся прямо под носками его сапог, с ужасной медлительностью и суетой садясь в повозку, нет никакой возможности. Молясь, чтобы кусок черепицы не выскользнул из-под ног прямо кому-нибудь на голову, Туюк принялся крохотными шажками продвигаться к другому углу, рассчитывая перепрыгнуть на стену. Когда он завернул за угол, он отбросил всю свою осторожность и прыгнул. Куски черепицы брызнули во все стороны.
  - Вор! Я видел на стене вора! - раздался сзади чей-то истошный крик. Повозка Мэйхуа уже выворачивала на улицу, ведущую ко дворцу. Туюк запетлял, точно заяц, переулками, натыкаясь на корзины, горшки, прочую рухлядь, выставленную за порог и сопровождаемый возмущенными воплями потерпевших. Однако сейчас ему было не до этого. Путаясь в развешанном белье, он нырял в какие-то темные закоулки, выставив вперед руки, чтобы не налететь на что-нибудь. Сзади нарастал шум, - судя по всему, разъяренная толпа, уже толком не разбираясь в причинах, мчится за ним. До дворцового квартала оставалось совсем немного, когда Туюк вдруг кувырком полетел наземь, не заметив ловко подставленной каким-то сорванцом подножки.
  Он умел падать. Все они умели, - вряд ли нашелся бы степняк, которого в жизни ни разу не сбросила лошадь. Туюк мягко перекатился, упруго выгнулся и подпрыгнул, нащупывая рукоять меча. Но этого короткого времени было достаточно, чтобы с десяток распаленных преследованием ремесленников настигли его.
  Туюк оскалился, повел мечом из стороны в сторону, еще только угрожая.
  - Вор! Все они воры, эти вонючие варвары! - напасть никто не решался, однако на ругань не скупились. Толпа вокруг разрасталась на глазах.
  - Дорогу, псы, - прорычал Туюк, взмахивая мечом. Ему если и было в чем оправдываться, то вовсе не в воровстве. И, кроме того, времени совсем не было.
  Отвлечь обманным выпадом этих простофиль было легко. Туюк ловко развернулся на каблуках, плавно ушел от удара пудовым кулаком какого-то разъяренного и оттого плохо соображающего детины, поднырнул и в немедленно завязавшейся свалке ( кулак детины с размаха въехал в ухо кому-то, уже неразличимому в темноте) потихоньку начал выбираться. Ему пришлось пару раз дать кому-то по зубам и еще пару, - в ребра. Затем и ему самому чуть глаз не выбило огромной скалкой, которой орудовал не в меру ретивый пекарь, с лицом, все еще густо запачканным мукой. Рев вокруг него нарастал, со всех сторон на подмогу неслись все новые люди, которые уже явно не могли его видеть. Туюк сделал глуповатое лицо зеваки и принялся отступать медленными шагами, пока не скрылся за углом. Тогда он снова перешел на бег. Должно быть, повозка, которую он давно потерял из виду, уже достигла дворцового квартала.
  Начальник дворцового караула, как назло, оказался не из джунгар. Ойраты - они, мать их за ногу, вообще слыли слегка медлительными а этот тупарь еще и среди своих явно умишком не вышел. Когда Туюк, еле сдерживая бешенство, в третий раз повторил ему, что ему нужно срочно видеть Эрулена, тот знай себе ухмылялся:
  - Вождь приказал никому в этот час его не тревожить. Он занят важным делом, чтобы расследовать по горячим следам каждую драку. Иди домой, парень, и жалуйся ему с утра. Глядишь, будет в лучшем расположении духа и не прикажет засечь плетьми за нарушение приказа угэрчи.
  - Знаю я, что у него за дело! - не в силах сдержаться, завопил Туюк, - Это гули, обезъянья мошонка! Ты впустил к Эрулену гулей!
  Воспользовавшись тем, что ойрат застыл, выпучив глаза в немом изумлении, Туюк змейкой проскользнул в ворота и прыжками помчался по двору. Придя в себя, тот припустил за ним:
  - Стой, сукин ты сын! Я тебе череп раскрошу за твои байки!
  Однако Туюк уже добрался до дверей. Воины во внутренних покоях, хвала Аргуну, знали его и попытались спросить, прежде чем их мечи взлетели из ножен, готовясь снести ему голову. Однако эта мгновенная заминка для воина решает все: сам-то Туюк не колебался, раздавая удары направо и налево, точно взбесившийся жеребец. И понимал, что, в отличие от толпы на улице, эти люди спросят с него за это, и очень быстро.
  Однако он уже был у цели. Прежде, чем дюжина рук вцепилась в него, чтобы оттащить его от двери, Туюк рванул на себя аккуратно притворенные двери личных покоев наместника, которые теперь занимал Эрулен. Хрупкий замок не выдержал, вылетев из гнезда, и дверь распахнулись.
  Эрулен полулежал на груде подушек, бессмысленно глядя в потолок. Из одежды на нем были только зеленые шелковые штаны, меч с перевязью мирно висит на спинке высокого кресла. Иначе бы он, конечно, вышел бы из своего забытья...
  Туюк никогда раньше не видел настоящего обличья гулей. И когда навстречу им обернулось, яростно шипя и оскалив острые игольчатые зубы, безглазое и безволосое, напоминающее раздувшегося червя чудовище в золотисто-розовых шелках, он порадовался, что желудок его пуст, иначе бы его вывернуло наизнанку.
  Воины попятились в ужасе.
  Быстрота гуля, бросившегося на них, была совершенно сверхъестественной. На глазах превратившись обратно в красавицу, он уже, тем не менее, никого не мог обмануть - лицо девушки шло какой-то отвратительной рябью, словно бы там, внутри, под кожей, ползали какие-то отвратительные жуки. Однако конечности этого жуткого существа, как выяснилось, могли мгновенно и значительно удлиняться. Она выбросила руки как паук, заарканивший муху, и один из воинов, дико крича, проехал по каменному полу, раскинув бессильные руки. Страшные руки-щупальца пробили ему грудь безо всякого усилия, кровь брызнула фонтаном... но уже через мгновение тело несчастного начало сморщиваться, сохнуть....
  Они смотрели на ужасную смерть, будто завороженные, охваченные только одним желанием, - бежать, бежать отсюда сломя голову. Гуль, отбросив в сторону обескровленную жертву, застыл, поводя белками закатившихся глаз, и каждый в этом зале в тот момент почувствовал окончательно и бесповоротно: он - следующий.
  Все произошло слишком быстро. Туюк и сам не мог сказал, была ли та мысль осознанной - или он просто в яростной попытке защититься швырнул в чудовище первое, что попало под руку. Так или иначе, он молниеносно схватил тяжелую вазу с пурпурными орхидеями, привозимыми из влажных бьетских джунглей, и запустил ее в гуля.
  Хрупкий фарфор разлетелся еще в воздухе, , окатив гуля водой с головы до ног. Он пронзительно и скрипуче завизжал, и Туюк с неожиданным наслаждением почувствовал в этом нечеловеческом вопле боль, настоящую боль, - или то, что гули могут чувствовать вместо нее.
  Маска девушки вновь сошла с него, и теперь нелюдь извивалась на полу, яростно вереща.
  - Воды! - завопил Туюк не своим голосом.
  Куаньлины любили украшать свои дома цветами. Не меньше десятка вместительных емкостей каждый день наполнялись свежесрезанными цветами, чтобы усладить взыскательные вкусы сиятельных гостей, посещавших эти покои. Воины Эрулена, очнувшись от оторопи, кинулись к вазам, безжалостно топча хрупкие стебли. Под новым потоком воды гуль снова завизжал и неуловимым, каким-то змеиным движением метнулся к окну.
  - Держи тварь! Уйдет! - в азарте вопил Туюк, окатывая его напоследок, и одновременно понимая уже: не успеть, червяк ползучий уже слетел с подоконника, оставив на нем, словно насмешку, золотистые шелковые одежды.
  Телохранители уже бросились к Эрулену, который, будто пьяный, мотал головой и с недоумением оглядывал взъерошенных, с перекошенными лицами подчиненных:
  - Что случилось? Ты что ли, Туюк, так всех переполошил? Поди лед к скуле приложи, иначе неделю девки мимо за квартал обходить будут!
  Узел внутри Туюка, мелко и противно дрожащий от напряжения, враз отпустило: это только Эрулен мог такое сказать: одновременно заботливое и насмешливое, покровительственное и не обидное.
  - Мой вождь! Гули в городе! - докладывал, вытянувшись в струнку, тот самый толстый ойрат, что не так давно с пристрастием допрашивал Туюка в воротах, - Девка-то, что к тебе привели, - от нее вон одни тряпки остались. Еле успели..
  - Куда? - все еще не понимал Эрулен, - Где гули?
  - Здесь! - выдохнул Туюк, - В этой комнате. Только что.
  Эрулен хотел было еще что-то спросить, а потом резко захлопнул рот. Лицо его налилось свинцовой бледностью.
  - Я видел... хотел предупредить... - косясь на ойрата, скороговоркой выпаливал Туюк, - Я их подслушал там.. в Доме Ивы... так вот, не один он. Если все, что из Дафу прибыли, и не гули, то двое - точно. Еще этот усач, Ахи, что сопровождал госпожу... тьфу, гуля, гуля! И они что-то ищут здесь.
  - Ищут? - взгляд Эрулена сделался пронзительным, - Что ищут?
  - Вроде бы какую-то усыпальницу. Здесь, рядом с дворцом.
  - Усыпальницу? Но зачем? - брови Эрулена поползли вверх в неподдельном недоумении. Туюк заметил, что тот засунул за пояс штанов довольно сильно дрожавшие руки, мускулы на плечах и спине на глазах набухали, скулы ходили под кожей ходуном: злится вождь, что позволил растерянности и страху хоть и на мгновение, а захватить его разум.
  - Если милостивый вождь позволит, я могу ответить на его вопрос, - пробормотал кто-то из-за обтянутой кожей спин воинов, сгрудившихся вокруг своего вождя. Эрулен кивнул, и вперед протиснулся невысокого роста человечек с лоснящимся лицом, подслеповатыми глазками и изрядной плешью на яйцеобразной макушке.
  - Ты кто? - неприветливо спросил Эрулен. Он часто жаловался, что куаньлины для него " все на одно лицо". А лицо у этого и впрямь было какое-то незапоминающееся.
  - Мой господин, осмелюсь напомнить вам свое нижайшее имя, - склонился в низком поклоне человечек, - Я Циань Су, ваш постельничий.
  - Давай говори, постельничий.
  - Усыпальница в дворцовом квартале только одна. Это великая святыня, гордость Чэнду, которая испокон веков привлекала сюда паломников. Даже увидеть кусочек черепицы с ее крыши считается благостью.
  По скучающей мине Эрулена было ясно, что он вот-вот прикажет выгнать господина постельничего взашей, и тот заторопился:
  - Эта святыня, мой господин, - усыпальница Желтого Монаха. По одной из легенд, этот святой обрел на этом самом месте бессмертие.
  - Тогда почему ему построили усыпальницу? - хмыкнул Эрулен, окончательно сконфузив куаньлина.
  Мягко поднявшись на ноги, вождь принялся нервно расхаживать по комнате. Его смуглая кожа степняка матово блестела в свете масляных ламп, черные волосы, заплетенные в традиционные косички, стекали на плечи черными ручейками. Лицо его все более темнело:
  - И что же нужно гулям в этой усыпальнице?
  - По нашим легендам, именно Желтый Монах уничтожил гулей бесследно пятьсот лет назад, во время их прошлого нашествия, - почти прошептал постельничий.
  - Малих! - взревел Эрулен, - Немедленно собрать отряд! В усыпальницу! Взять их - или защищать усыпальницу, чтобы в ней ни находилось! Итурук! Две сотни воинов в Дом Ивы! Вытряхни оттуда всех этих тварей до единой, даже если придется залезть в каждую шлюхину постель! ! Туюк, щенок слюнявый! Как ты пропустил эту погань, когда угэрчи велел каждого, входящего в Чэнду, обливать водой с головы до ног?
  Внутри у Туюка все оборвалось. Он... как-то понемногу и забыл о том, что говорил угэрчи.
  - Я...я.. - беспомощно лепетал он.
  - Немедленно обратно в караул! Всех на стены! Ты что же, думаешь, эта погань сюда в одиночку прокралась! Чтобы глаз не спускал! Живо!
  Туюк коротко поклонился, внутри все ныло, словно от удара под дых. Как он мог! По его оплошности Эрулен только что чуть не погиб , - и самой отвратительной и позорной из возможных смертей. За такое и на колу на свои кишки любоваться мало будет!
  Он стрелой вылетел из покоев Эрулена, все еще не веря, что остался жив. Сзади он слышал, как Эрулен раздает распоряжения.
  Грохоча сапогам по будто вымершим переулкам, Туюк почувствовал, что страх вернулся. Теперь из-за каждой темной дыры, казалось, вот-вот с паучьей стремительностью выскочит страшная, изгибающаяся под невероятным углом рука, схватит за горло и потащит за собой, вот так же судорожно скребущего о брусчатку сапогами.
  Сначала он почувствовал запах дыма. Дым тянулся по переулку, смешиваясь с запахами мочи и тухлятины, кошачьего и ослиного дерьма, обмылками стиранного белья и прочей вонью, и поначалу не так-то легко было выделить его из этой оглушающей обоняние смеси. Однако теперь Туюк чуял его отчетливо, вместе с нарастающим ревом. В конце проулка мелькнул алый сполох, чьи-то изгибающиеся, словно гули, причудливые тени метались у источника огня, - и все это происходило совсем рядом с караульней. Туюк даже слегка застонал, уже понимая, что случилось.
  Площадь перед воротами была заполнена дерущимися, окровавленными, обезумевшими людьми. Нестройная толпа ремесленников, вооруженная чем попало, конечно, не могла причинить вооруженным тренированным воинам особого вреда, не будь их больше, намного больше. В двух-трех крайних к площади домах уже полыхало пламя. Бестолково метались караульные, боясь пристрелить своих и не решаясь покинуть посты. Туюк бросился в гущу ревущей толпы, раздавая короткие хлесткие удары и не очень заботясь о сохранности зубов и носов своих противников.
  - Стоять! - заорал он так, что даже лошади, нервно рвущиеся с поводов у караульни, присели на задние ноги, - Гули в городе!
  Его слова дошли до дерущихся не сразу, но когда дошли, люди разом смолкли. Туюк плечом отодвинул какого-то глупо раскрывшего рот кожевенника, взлетел по лестнице на добрых пять ступеней одним прыжком и продолжил:
  - Перебить друг друга собрались? Гулям на поживу? А ну, живо по домам! Юртэм, отводи людей на стены! Шевелись, конская задница! Ни одна крыса не должна отсюда уползти!
  Толпа начала медленно отступать к домам, и Туюк было уже вздохнул с облегчением, как вдруг кто-то выкрикнул не своим голосом:
  - Гули! Гули в Чэнду! Надо бежать отсюда! Бежать!
  Иногда это бывает, вот так вдруг. В толпе что-то происходит с людьми. Каждый из них, вроде здравомыслящий человек, в какое-то мгновение начисто теряет разум, и становится частью огромного, ревущего, неуправляемого зверя.
  - Бежать! Бежать! Вон отсюда! Открывайте ворота!
  И толпа вместо того, чтобы разойтись, темным потоком хлынула к воротам.
  - Стойте! - снова заорал Туюк, но было уже поздно. Вопящая, плотная толпа волной ударилась в ворота, смяв растерявшихся караульных.
  - Юртэм! Стреляйте! - кричал Туюк, но его слова потонули в многоголосом животном вопле. Обезумевшие люди гроздьями повисли на массивных балках, запиравших ворота. В караульных, в ворота, в стены полетели камни.
  - Да стреляйте...- он не успел договорить. Последнее, что он видел, - это камень, летящий ему прямо в лицо. Туюк не успел отклониться. Удар, тьма.
  Когда он пришел в себя, очумело мотая головой, он услышал протяжный, надсадный скрип открываемых ворот. Словно в дурном, затяжном сне Туюк увидел, как сквозь распахнутые настежь створки людской поток вырывается наружу. Мимо него, топча почему-то лишенное чувствительности тело, бежали люди. Туюк хотел было снова крикнуть, но тут кто-то пинком сбросил его с лестницы, и в глазах Туюка разом рассыпались огненные искры. Когда он снова очнулся, ему показалось, что он заснул на посту и нестерпимое солнце огненными клещами сдавило ему голову. С трудом разлепив веки, Туюк увидел везде вокруг расцветающее в душном воздухе пламя. Едкий, вонючий дым несло по площади невесть откуда взявшимся ветром. Ветер нес какие-то пылающие, рассыпающие искры тряпки, пучки горящей соломы, и пламя на глазах поднималось все выше, и выше, и выше. Площадь была устлана трупами, а сквозь ворота уже не бежали, - ковыляли отдельными группками люди. В-основном женщины, облепленные бледными, испуганными детьми. Что творится в этом хаосе на равнине, Туюк даже думать не мог.
  Он тяжело поднялся, в голове звенело.
  - Юртэм, - хрипло позвал он, - Шакшат, Жуйдо...
  Юртэма он нашел у подножья лестницы. Его рот с выбитым зубом был жутковато оскален, подбородок залила темная кровь. Какой-то страшной силы удар разворотил ему грудную клетку так, что ребра обломились, прорвав кожу и торчали наружу из кровавого месива., словно кривые белые зубья.
  Рядом лежали еще два воина, тоже изуродованные, залитые кровью. Один был Шакшат, и Туюк взял его меч, - свой он где-то потерял.
  Остановившись посреди площади, он растерянно озирался. Осознание совершенной им чудовищной ошибки обрушилось на плечи, прижимая к земле. Ему следует перерезать себе горло здесь же, сейчас, не дожидаясь мучительной казни, которой подвергнет его Эрулен. За все, что сегодня случилось и чему он, вольно или невольно, оказался виновником. Глаза жгло, словно солью, в горле клокотало, но слез не было.
  Ему почудился какой-то звук. Машинально обернувшись, Туюк увидел высокий сноп искр: в одном из соседних домов обрушилась крыша. Он узнал дом Фани, кон сегодня обещал прийти, где он бы, возможно, провел беззаботный вечер с простой милой девушкой, так похожей на тех, что живут в его родных степях. Которые больше ему никогда, никогда не увидеть. Он уже мертв, хотя еще ходит и дышит.
  Из дома послышался стон и Туюк поковылял быстрее, потом побежал. Перекрытия у дома, высохшие от жары, пылали, словно сухой трут, клочья соломы летали в воздухе, распространяя искры и удушающий дым. Слезящиеся глаза разглядели какое-то движение в дальнем углу и Туюк шагнул в пламя, нимало не заботясь о том, что обожжется. Смерть была бы избавлением.
   Брови и ресницы опалило сразу. Он сунул руки в угол, скорее нащупал чье-то содрогающееся в кашле тело и вытащил его наружу за шиворот, как котенка. Это была Фани, она всхлипывала и задыхалась, показывая пальцем назад, на заднюю дверь. Туюк шагнул в огонь снова. Старика он нашел там же, где видел его в последний раз. Соломенная крыша над его головой почти совсем прогорела, но тот даже не раскрыл глаз, точно окаменев. Туюк взвалил его на плечи, чувствуя, как кожа на лице начинает покрываться волдырями. Боль почему-то приносила облегчение.
  Только когда Фани подскочила к нему, руками стуча по голове, он понял, что у него занялись волосы. Повалился, кашляя, рядом со своей ношей, и прохрипел:
  - Теперь все равно. Уходите. Уходите, пока живы.
  - А...ты? - неожиданно спросила девушка. На ее перемазанном сажей лице ярко блестели белки глаз. Туюк вдруг подумал о том, что кому-то Фани будет хорошей женой.
  - Я мертв, - ровным голосом сказал Туюк, - Уходите, а то и вас вместе со мной убьют.
  - Ты спас нас. Я тебя не брошу! - выкрикнула девушка. Ее плечи тряслись, халат лопнул на спине, обнажив худые лопатки.
  - Уходите.
  Он стряхнул с себя почти невесомое тело старика, неловко усадил. Похоже, зря он за ним в огонь совался, отмучился старик, вон вроде закостенел даже. Туюк попытался разжать ему руки, как вдруг высохшие пальцы схватили его, вкладывая что-то в руку. Туюк тупо уставился на старый свиток, перевязанный синей шелковой ленточкой.
  - Человек не умирает, пока не умрет, - отчетливо произнес старик.
  - Дедушка!
  - Ключ в этом свитке. Ты должен принести его туда, где его ждут, - сказал старик снова и устало закрыл глаза, словно обессилев.
  Фани обернулась, глаза ее горели.
  - Что же ты стоишь! Мы сейчас все тут сгинем! - она почти кричала, - Помоги мне вынести его отсюда! А потом иди с нами или катись куда покатится! - ожесточенно добавила она.
  Туюк молча поднял старика. В нем росло безмерное удивление, перед глазами стояло сосредоточенное лицо мертвой сестры. Она дала ему такой же точно свиток...
  Они вышли в ворота с десятком последних беженцев. Город пылал уже с трех сторон и, судя по многочисленным следам копыт, уцелевшие степняки тоже покинули его. К рассвету здесь останется еще одно молчаливое, багровое, медленно остывающее пепелище.
  Он шел, почти не понимая, зачем и куда. Фани остановила его только на краю небольшой рощи, где они наткнулись на телегу, возница которой, свесясь, смотрел на них изумленными мертвыми глазами. В спине его по рукоять торчали крестьянские вилы. Узлы и горшки со скарбом, выпотрошенные мародерами, валялись вокруг. Лошадь, напуганная запахом крови, вначале не давалась, но затем позволила Фани положить ей на ноздри ладонь, притихла. Девушка с той же сосредоточенной складочкой, с какой таскала тяжелые ведра, вытащила под локти обмякшее мертвое тело, сбросив его в канаву, осторожно вывела телегу на дорогу. Туюк посадил старика, привалив его к чудом уцелевшему бортику. И замер, нерешительно глядя на свиток в своей руке.
  - Ну? - Фани уже уселась на козлы и теперь, отбросив волосы за спину, смотрела на него.
  - Я...должен... - пробормотал Туюк.
  Из-за края гор донесся глухой, далекий еще раскат грома. Поздний рассвет вставал из-за гор, и небо на востоке было сплошь закрыто рваными багровыми облаками. Туюк хотел было сказать, что должен вернуться, чтобы принять наказание, каким бы оно ни было, что не может выполнить странного поручения, данного странным стариком, но не успел. В третий раз за эту невозможную ночь в его глазах вспыхнули искры и он обмяк, медленно сползая в пыль.
  Фани выругалась словами, какие порядочной девушке неприлично даже знать. Спрыгнув с козел, она не без труда затащила Туюка в повозку. Подумав, забрала у него меч и неловко приладила у собственного пояса. Потом снова взгромоздилась обратно, и звонко чмокнув, послала лошадь на восток.
  Сзади, поглотив Чэнду, огонь стремительно пожирал поля.
  
Оценка: 8.33*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"