Погуляй Юрий : другие произведения.

Компас Черного Капитана

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Мир вечной зимы. Часть романа убрана по просьбе издателя.

    Деревенский паренек неожиданно становится обладателем загадочной реликвии, которую разыскивают зловещие слуги Черного капитана. Спасая свою жизнь, Эд ан Бауди бежит на юг, в незнакомый мир блуждающих городов, попутно пытаясь разгадать загадку артефакта, попавшего ему в руки.

[]

   Юрий Погуляй
  
   Компас черного капитана
  
  
  
   Пролог
  
   Мне непросто приступать к рассказу о тех событиях. Честно говоря, я даже не знаю, с чего лучше всего начать. Что должно стать первыми строчками? О чем поведать, прежде чем перейти к самой истории? Так хочется выложить все и сразу, но...
  
   Давайте сначала я коротко расскажу вам о моей родине. Деревне, с которой все началось. Это не отнимет у вас много времени, и мне кажется, для вас эта крошечная предыстория будет интересной. Ведь часто жители крупных городов не могут себе представить, как живут обитатели далеких поселений, затерянных в ледяных пустынях. У той жизни есть свои минусы и свои плюсы.
   И скажу прямо -- я скучаю по Кассин-Онгу (так называлась моя деревня). Она находилась в двух неделях пути от ближайшего острова, на котором расположился свободный город Снежная Шапка. Путь, мягко говоря, неблизкий и непростой. Многие лиги льдов, заструг, лабиринтов из покатых гребней торосов да древних, посеревших от времени айсбергов. Воющая морозная пустыня, раскинувшаяся от горизонта до горизонта, и рассеченная вколоченными в лед путевиками. Длинная цепь обледенелых черных стержней -- единственное, что связывало Кассин-Онг и Снежную Шапку.
   С самого детства мне казалось, что далекий островной город находится в другом мире. В том, где я никогда не побываю. И куда меня, честно говоря, никогда не тянуло. Я был убежден, что вся моя жизнь будет длинной чередой душных дней в теплице Пухлого Боба, среди ровных грядок овощей и трав, да катаний по глетчерным ледовым горам Дальнего Кряжа.
   Я ошибался.
   И сейчас, оглядываясь назад, понимаю, как же на самом деле мне повезло с детством. С суровым, вечно холодным детством, прошедшим на краю вселенной, в крошечной деревушке, где не ведали ни об одной беде большого мира. Я вспоминаю яркое солнце, играющее с морозными рисунками на стеклах и заставляющее улыбаться, я вспоминаю запах завтрака и тихие кухонные разговоры, доносящиеся из-за стены. В углу всегда шипела жаркая печка, а ноздри тревожил чудесный аромат рыбы. Светлый Бог, как же вкусно жена моего кузена готовила рыбу! Пальчики оближешь.
   Теплая комната, солнечные рисунки на стенах, вечный снег и жареная рыба -- вот они, мои воспоминания. Я помню, как солнце скрывалось за ледниками Дальнего Кряжа, и снег, покрывший вселенную Кассин-Онга, сверкал, словно россыпь драгоценных камней. То было хорошее время. И даже те дни, когда я работал у Пухлого Боба, -- сейчас мне кажутся беззаботными. А я вкалывал, как проклятый. Старался до одурения: полол, поливал, окучивал. Боролся с вредителями, заводящимися словно из воздуха, и с замиранием сердца собирал с влажных проходов между грядками крупицы драгоценной земли. Радовался, что теплица, как и вся деревня, стоит на платформах и ей не страшны глупые, но чрезвычайно упорные шаркуны, способные прогрызть пол в жилище. Эти покрытые жестким панцирем твари на севере встречаются значительно чаще, чем на юге.
   Вообще Кассин-Онг -- это россыпь приземистых домов, издалека кажущихся заснеженными куполами больших сугробов, угнездившихся на металлических островках. Это паутина узких навесных переходов-улочек между ними да бахрома спускающихся на лед лестниц. На южной окраине, чуть в сторонке, ждали своего часа огромные тяговые ледоходы, готовые в любой момент перетащить деревню, куда укажет староста Глонга. Мой кузен Лумен помогал инструментарию следить за двигателями многотонных гигантов. Раз в день, как минимум, они заводили тягачи и вслушивались в ровный стук, опасаясь услышать чуждые звуки, знаменующие кончину ледохода.
   На центральной (самой высокой и широкой) платформе располагался дом старосты. С его крыльца можно было без труда разглядеть всю деревню, а в хорошую погоду и путевики, ведущие в Снежную Шапку. К жилищу Глонги примыкала таверна Пухлого Боба. Чуть к северу от них, на том же островке, поднимался купол теплицы, составленный из тысяч маленьких заговоренных стекол, пропускающих солнечный свет, но не выпускающих драгоценного тепла.
   Это была главная площадь нашей деревни. Самый большой островок металла, соединенного с прочими узкими трапами.
   Кассин-Онг держали могучие сваи, заканчивающиеся широкими полозьями. Но последние лет сто, а то и больше, наша деревня никуда не переезжала. Темный Бог лютовал где-то далеко на юге и в наших краях не появлялся, для большинства оставаясь лишь страшной легендой. Так что у многих островков лед окончательно поглотил металлические полосы, выкованные и зачарованные еще в те времена, когда рядом с деревней вздымались к небу железные леса, которые-то и пошли на изготовление санных опор. Теперь за металлом приходилось отправляться на север, за Дальний Кряж.
   Кое-кто, конечно, тщательно сбивал намерзший лед со свай (слава Светлому Богу -- сами полозья после шаманских чар не промерзали), но на таких обычно смотрели со снисходительной улыбкой, совсем уж расслабившись в покое северных краев.
   Еще в Кассин-Онге был хороший шаман, потомственный. Из старого народа, по слухам, ведущего свое начало от кого-то из Добрых. Его семья и основала эту деревушку много лет назад. От чего бежали предки старика и нашли ли то, к чему стремились, -- мне неведомо. Я знаю только одно -- Сканди ан Лиан был душой и сердцем нашей деревни. С ним никогда не бывало перебоев с топливом, а наши дома и ледоходы всегда хранили в себе тепло.
   Раньше он никогда не сидел на месте, обходя деревню и предлагая свое мастерство, но в последние годы сила его уже была не та, что прежде. Стареющий кудесник все реже покидал теплый трюм своего корабля-храма. За исключением тех случаев, когда дело касалось топлива. Даже когда баки могучих машин были заполнены доверху -- шаман все равно отправлялся за льдом и превращал его в энгу. Энгу, дающую жизнь. Энгу согревающую. Энгу -- спасительницу всего человечества.
   Здесь постоянно лютовали холодные зимы: температура опускалась иногда до минус шестидесяти градусов, но вот летом, в самые жаркие дни, поднималась выше нуля, и лед начинал подтаивать. Затягивались лунки шаркунов, теплел воздух, и дышать становилось чуточку тяжелее, чем обычно. И вдобавок ко всему появлялся талый лед... Работники рыбных шахт в такие дни старались на промысел не выходить. Проходы становятся опасны -- и один раз поскользнувшись наверху, можешь очнуться уже в ледяной воде, пролетев многие ярды холодных коридоров, проделанных шахтерами.
   Именно так погибли братья ан Бауди. Мой отец и мой дядя (отец Лумена) ушли к Темному Богу в один день, когда мне не было и трех лет. Это был день талого льда. Конец задержавшегося лета. Нужда и начинающийся голод толкнули опытных рыбаков на промысел в опасное время и обрекли их на смерть... Мать Лумена вскоре зачахла и последовала за мужем. А моя мама умерла еще при родах. Так мой двоюродный брат стал моим "папой".
   Талый лед часто губит рыбаков в шахтах.
   Так говорил мне брат, и я верил ему, потому что у него не было причин врать. И потому ненавидел лето в Кассин-Онге, хотя до безумия любил свою деревню. Да и до сих пор люблю, несмотря на то что знаю -- прошлого не вернуть...
  
  
   Глава первая
   Одноглазый
  
   Все началось, когда из Снежной Шапки пришел закутанный в шкуры Одноглазый. Это был крепкий, бывалый и удивительно выносливый человек уже преклонного возраста. Не каждый молодой охотник сможет протянуть столько дней в холодной пустыне.
   Одноглазый -- смог. Он пришел в Кассин-Онг в середине дня. Черная точка на ослепительном снежном полотне выросла и превратилась в высокого, неуклюжего из-за множества шкур странника, чье лицо скрывали намотанные и заиндевевшие шарфы, а единственный глаз закрывал сетчатый окуляр, защищающий от снежной слепоты.
   Несмотря на долгий путь, Одноглазый не показался никому уставшим. Это был неторопливый, уверенный путник, шагающий мимо путевых столбов так легко, словно каждый день ему доводилось добираться до мест еще более далеких, чем тихий Кассин-Онг.
   Старик прошел мимо спящих тяговых ледоходов, ловко забрался на мостки, связывающие все дома в деревне, и, стуча острыми зубьями "кошек" по обледенелым металлическим плитам, без ошибок нашел дом старосты. Удивленный Глонга смело открыл незнакомцу и поспешно пригласил замерзшего гостя к себе домой.
   Так в нашей деревне появился Одноглазый. Человек с темным прошлым, со злым взглядом, грудой почти бесполезных в наших краях монет и с мешочком порошка, сделанного из высушенного черноуса. Последнее богатство позволило незнакомцу быстро стать одним из нас. Странно, что при таких деньгах он не прибыл на роскошном ледоходе южных мастеров, способном преодолевать как ровный лед, так и проламывать торосы. Говорили, что южане умеют делать корабли-фреты, ходящие и по воде. Конечно, не в наших краях, где та сокрыта под многоярдовой промерзшей броней, а далеко отсюда, у Южного Круга. Где лед становится тоньше, превращается в ледяное сало, а затем переходит в ядовитые, отравленные воды запретных мест. Прежде я считал эти рассказы сказками, но что-то в облике Одноглазого несло печать другого мира. Четкого. Достоверного. Зловещего.
   Сказать честно -- я боялся этого седого морщинистого старика. Его уцелевший глаз смотрел на мир с недобрым огоньком и вечно слезился, а на морозе словно покрывался прозрачной пленкой, отчего казалось, будто смотришь на мертвеца. И только облачка пара изо рта, оседающие искрящимися кристаллами на одежду, говорили о том, что суровый моряк еще жив.
   Он никогда не рассказывал нам о своей жизни "до" Кассин-Онга. Лишь загадочно хмыкал, когда кто-нибудь пытался разговорить его о прошлом. По вечерам старик приходил в таверну Пухлого Боба напиваться, а все остальное время торчал в доме, принадлежавшем когда-то моему отцу.
   Это было едва ли не единственное пустующее жилище в нашей деревне. Хижина с доброй печкой и крепкими стенами стояла на северо-западной окраине, и мимо него вела единственная, практически безлюдная тропа в деревню, по которой ходил только я, когда отправлялся на работу в теплицу, да наши соседи, семья ан Эфталов, живущая на соседней платформе. Одноглазого не смутило то, что он заселяется в дом мертвеца, и это еще больше оттолкнуло от него людей. Впрочем, старик и не стремился заводить себе друзей. Даже вечерами, когда он пил шаркунку, горький согревающий напиток, настоянный на вытяжке из кожи шаркунов, не искал компании. Моряк всегда старался держаться в самом темном углу, подальше от остальных мужчин.
   На странности Одноглазого вскоре перестали обращать внимание. Он сросся с Кассин-Онгом. Он стал его частью. Его деревенским пугалом.
   В нем нашлась еще одна странность: когда из Снежных Холмов приходил ледоход торговца Арри ан Домда с грузом товаров на обмен, Одноглазый старался в деревне не показываться и из дома не выходил. Как-то раз я шел мимо, мечтая быстро расправиться с делами в теплице и навестить лавку Арри. Торговец остановился на западной пристани, в двух островках от моего дома, немало расстроив жителей восточной окраины, которым теперь приходилось долго плутать между мостиками, чтобы добраться до теплого магазинчика с разными диковинками. А у меня это роскошное чудо оказалось под боком. Радостно улыбаясь, я уже придумывал, на что потрачу скопленные сокровища, как вдруг увидел, что Одноглазый стоит у окна, и его взгляд, направленный на красивый ледоход ан Домда, так напряжен, будто старик смотрит на свою смерть и раздумывает, успеет ли убраться подобру-поздорову.
   Заметив мой интерес, он внимательно посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся. От улыбки его лицо расцвело, будто солнце коснулось высокого лба и прогнало тьму, скопившуюся в древних морщинах.
   Подмигнув мне, он бросил еще один взгляд на ледоход Арри и исчез в недрах дома. В тот рейс ничего из ряда вон выходящего не произошло.
   А спустя несколько месяцев, незадолго до начала осени, торговец приехал к нам еще раз...
  
   -- Ну, Боб, славная у тебя похлебка, клянусь плавниками Темного Бога, -- сказал Арри ан Домд и, пыхтя от удовольствия, отодвинул плошку в сторону. Широколицый, рано облысевший купец каждый вечер приходил в таверну Пухлого Боба. Это был целый ритуал. Проведя целый день в торгах, выменивая у нас рыбу с дальней шахты, выделанные шкуры белых оленей да овощи из теплицы, он с наступлением заката неторопливо шел сюда. И за ним тянулись те, кто хотел услышать новости.
   -- Только у тебя такую и можно отведать.
   Пухлый Боб, который на самом деле был настолько худ, что казался больным, лишь слегка улыбнулся, но кончики его ушей покраснели.
   -- Хорошему человеку -- добрую еду, -- высоким голосом ответил Боб
   -- Отсюда и до блуждающих городов Содружества нет вкуснее похлебки, Боб. Что ты в нее добавляешь? -- Раскрасневшийся Арри откинулся на спинку и обвел взглядом притихший зал. Десятки глаз ловили каждое его движение, и большинство из них были детскими.
   Какие сказки, о чем вы. Нет ничего лучше историй торговца ан Домда.
   -- Секрет, Арри, -- улыбнулся Боб. -- Если я тебе расскажу, так ты и приезжать перестанешь.
   Это тоже было ритуалом.
   -- Рассказывай, Арри, чего нового? Что творится в большом мире? И кто это с тобой приехал?
   Вместе с купцом и его семьей в нашу деревню прибыл молодой паренек в хорошо пошитой шубе. Он весь день ходил по деревне и рассматривал наши ледоходы. Больше всего незнакомец крутился около двух совсем древних тяговых машин, предназначенных для того, чтобы таскать дома, но безнадежно сломанных. С них даже гусеницы сняли, разобрав на запчасти. Мертвые остовы стояли рядом с жилищем Одноглазого. Странно, паренек ничуть не заинтересовался могучим ледоходом Пухлого Боба, который мог легко сдвинуть с места платформу с огромной теплицей, домом старосты и таверной.
   Когда солнце нырнуло за Дальний Кряж, незнакомец отправился на корабль купца, а сам Арри пришел в таверну. Я сидел среди тех, кто урвал себе местечко совсем рядом со столом пресытившегося ан Домда.
   -- Не знаю, Боб. Какой-то ученик из блуждающих городов, а может, и из южных королевств. Богатый дурачок. Платит мне за постой чистейшим взрывным порошком. Много еды не просит, тихий, спокойный. Вежливый очень. Жена моя в нем души не чает, а ты знаешь, какая она привереда. Да, -- оживился Арри, -- есть у него прибор какой-то. Думаю, что из самой Ледяной Цитадели! Вот с ним он постоянно возится как с ребенком малым.
   При упоминании о Ледяной Цитадели у меня даже дух захватило. Если город Снежная Шапка казался мне очень далеким краем, то что сказать о затерянной во льдах твердыне безумного братства? Я знал только то, что скалистый остров, покрытый священным лесом, находится дальше, чем блуждающие города, дальше, чем вечно воюющий Берег (который и так мог быть выдумкой Арри), дальше, чем Черные провалы, южные королевства и Мертвые поля.
   Но я никогда не сомневался в том, что загадочная Ледяная Цитадель существует на самом деле. Даже в таверне Пухлого Боба был волшебный механизм, предсказывающий бури. И ни у кого не возникало сомнений в том, что горящий в ночной мгле прибор когда-то давно находился в глубине далекого острова.
   Я видел артефакт незнакомца. Небольшой, с тремя антеннками. Именно с ним паренек и крутился возле старых ледоходов. Интересно, что он искал?
   Сейчас это для меня очевидно. А тогда я и подумать не мог о таком повороте.
   -- Темный Бог появлялся у Черных провалов, -- вдруг сказал Арри. И мы замерли, все как один затаили дыхание, услышав зловещую новость. -- Так что там теперь жарко. Городок Вьюжный переехал на несколько лиг в сторону, но сами понимаете. Там будет небезопасно.
   -- Хорошо. Есть несколько спокойных лет, -- прокаркал старый Уэнс, наш столяр-инструментарий. Дерево в наших краях появлялось редко, а в эту ходку Арри вообще его не привез. Впрочем, сухопарый, похожий на топор Уэнс не расстраивался. Его умения были в деревне на хорошем счету. Если нужно что-то отремонтировать -- пусть из дерева, пусть из железа, -- позовите старика Уэнса. Он побрюзжит, он пожует ваши нервы, но поможет. Его ученик, мастер Кунц, вместе с моим братом ухаживал за ледоходами. Но просить ядовитого Кунца посмотреть что-то, не связанное с владетелями снежных просторов, -- напрасное дело.
   Мы, дети Кассин-Онга, не любили худого Кунца и обожали его учителя.
   -- Плохие слова говоришь, старик, -- всплеснула руками Санса, жена Пухлого Боба. Она стояла у выхода на кухню и вытирала полотенцем руки. Я с восторгом посмотрел на нее, на пару мгновений забыв о торговце. Мне так нравилось наблюдать за ней, слушать ее. И держаться на расстоянии.
   -- Страшные, -- добавила она.
   -- Тише, женщина, -- сморщился Уэнс. -- Ничего такого я и не сказал. Уж лучше Темный Бог появится у провалов, чем рядом с нами.
   Народ, собравшийся в таверне, закивал. Проломы, остающиеся после нападений огромного и могучего подледного бога, не затягивались месяцами и кишели рыбой да морским зверьем. И потому становились местом паломничества для вольных рыбаков, охотников. За ними следовали ледоходы инструментариев, поваров, торговцев, кожевников. Подтягивались минитеплицы и могучие гостиничные тягачи. Следом шли бордели, лихие люди, черные шаманы. На огонек забредали свободные дружины, поблизости начинали кружить пираты, работорговцы, каперы, охотники за головами.
   В несколько дней тихое место превращалось в бурлящий край, где лилась кровь и творились самые темные дела. Хорошо, когда Пролом образовывался дальше к югу, в краях холодных королевств, где встречался какой-никакой, а закон. К северу всегда царили другие порядки.
   -- Теперь несколько лет мы можем жить спокойно, женщина, -- подытожил Уэнс. Дрожащими руками притянул ко рту кружку и сделал шумный глоток. -- Может быть, на моем веку я больше и не услышу о Темном Боге.
   Он улыбнулся беззубым ртом.
   Уэнс ошибался.
  
   Арри ан Домд уехал через три дня, и в тот вечер Одноглазый пришел в таверну Пухлого Боба, заказал себя шаркуновскую настойку и угнездился в своем любимом уголке. Выглядел он усталым. И я чувствовал, как давит ему что-то на плечи, как сжимают бывалое морское сердце холодные пальцы тревоги.
   Это не пустые слова. Я -- эмпат. Так меня называл шаман Сканди. Я могу слышать настроение другого человека, его чувства. Обычно, конечно, не обращаю внимания на беспокойный фон, царящий вокруг, но иногда чужие потоки эмоций просто разрывают мой мир в клочья. В нем шевелятся острые щупальца боли, проступают игольчатые лапы тревоги, или окутывает пушистый, алый мех любви. Это ассоциации -- первое, что приходит в голову. И я не знаю, как описать эти ощущения иначе.
   От Одноглазого веяло металлическим запахом массивных кандалов усталости, за которыми метался маленький ярко-зеленый страх. Почти неуловимый. Когда я почувствовал это, -- даже не поверил. Разве это возможно, чтобы старый моряк хоть чего-нибудь боялся?!
   Сам я задержался, помогая Пухлому Бобу с уборкой большого зала. В тот вечер в таверне оставались только старик Уэнс и Одноглазый. Каждый сидел в своем углу, и оба потягивали горячую настойку. Я же натирал пол, смахивая с лица пот, и совсем не думал о жутком холоде, царящем снаружи. За окном стемнело, а вдобавок еще и поднялась метель, раскачивая шаманские фонари, освещающие тропки-мостики. Свист и вой вьюги пробивались даже сюда.
   Пока я прибирался -- никто из стариков так ни слова и не проронил. Одноглазый мертвецом смотрел в окно, на качающиеся фонари. Уэнс покашливал, елозил на лавке и шумно вздыхал, но молчал. Я чувствовал себя очень неуютно. Мне хотелось самому спросить хоть что-нибудь, лишь бы прервать эту угрожающую тишину.
   Обычно разговорчивый, сегодня Уэнс пугал меня своим угрюмым видом. И иногда он с непонятной тревогой посматривал на Одноглазого. Старика-инструментария разрывало на части желание что-то спросить у моряка, о чем-то пообщаться, но он медлил, выжидал.
   После уборки мне предстояло заглянуть еще и в теплицу, и я с огромной радостью затащил ведро и швабру в чулан, вытер насухо лицо и руки, переоделся, натянул унты со стальными зубьями на подошве, влез в теплый, любимый тулуп и нахлобучил сверху шапку. Последним делом натянул рукавицы.
   Шарф и очки я брать не стал. Темно уж, да и до теплицы недалеко.
   -- До свидания! -- торопливо бросил я старикам и выскочил в прихожую. Здесь уже было значительно холоднее, но всего лишь чуть меньше нуля -- хватало тепла от печи таверны. Прищурившись, я распахнул дверь на улицу и вышел в метель.
   По лицу сразу хлестанула обжигающая поземка, и на миг мне даже стало жарко от пронзившего мое тело холода. Безмолвно выругавшись, стараясь не размыкать губ, чтобы не лопнули зубы (а я видел, как такое бывает), я захлопнул за собой дверь и поспешил к теплице, прикрыв одной рукой рот, а второй придерживаясь за перила дорожки.
   Под ногами гудели и стонали железные листы, нависающие надо льдом. Где-то сверху противно скрипел фонарь, и пятно света плясало в ночи, рисуя на снегу причудливые тени.
   Добежав до сияющей шаманскими фонарями теплицы, я быстро заскочил внутрь, открыл дверь в прихожую и через несколько мгновений оказался в душном мире Бобовой фермы.
   Повесив тулуп у двери, я устало выдохнул, озираясь. Работать совершенно не хотелось. Мышцы уже сейчас ныли от усталости, а из-за тепла и влажности глаза сами собой начали слипаться. Сейчас бы забраться куда-нибудь в сухой уголок, накрыться с головой и просто вытянуть руки и ноги, чувствуя сладкие волны отдохновения.
   Но я отогнал в сторону предательские мысли. Отлынивать просто нечестно. Это то же самое, что сесть на шеи двоюродного брата и его жены и бездельничать. Вряд ли можно придумать что-то постыднее. А за хорошую работу Боб всегда достойно платит. Отчего очень часто на нашем столе оказываются свежие овощи его фермы.
   Честно говоря, я не любил теплицы Боба. Как и не верил ничему, что могло растопить снег. Мне было очень душно среди этих покрытых зеленью грядок, протянувшихся на сотни шагов и опутанных паутиной парящих труб. Я ненавидел тарахтение котла, согревающего ее, и меня угнетал тягучий запах энгу, огромные баки с которой стояли по ту сторону от высоких стеклянных стен. Но больше всего мне была в тягость долгая и кропотливая работа на улице, когда в солнечные дни мне приходилось расчищать купол теплицы.
   При этом я понимал, как же мне повезло с добросердечностью Пухлого Боба. Хозяин нашей таверны был добрым, хорошим человеком. Он мог прогнать меня в любой момент из трактира и теплицы -- и взять на мое место кого-нибудь из девчонок. Которые уж точно были намного старательнее и аккуратнее меня. Которые бы с радостью пололи, прореживали, окапывали, ровняли, обрезали и поливали все это пахучее буйство природы, которую от вечного льда отделяло лишь несколько слоев толстого, заговоренного шаманом стекла.
   Но ни одна из них не была сиротой. И ни одна бы не полезла на промерзший купол, чтобы сколоть лед и очистить стекла от снега.
   Однако мне мечталось о другой стезе. В которой не нужно будет гнуть спину и большую часть дня проводить на четвереньках, осторожно стряхивая с себя драгоценную землю и следя за тем, чтобы ни одна крупица не пропала. Но это были неопределенные мечты. Я не хотел быть рыбаком, меня тяготили темные недра недвижимых тягачей, когда мой брат брал меня с собой и мы с мастером Кунцем лазали по холодным палубам. Путь охотника или инструментария мне тоже не нравился. Я не хотел провести свою жизнь у плиты, не хотел обрабатывать металл, я не хотел ничего из того, чем занимались взрослые в деревне. Я хотел чего-то другого... Чего-то необычного. Меня тревожили легенды о Добрых. Но о других местах я, как и говорил, не мечтал и не думал, что мне придется покинуть Кассин-Онг, чтобы присоединиться к великому братству.
   Так что работа на ферме была вынужденной мерой, а не призванием. Вы же не можете представить себе, что до конца своих лет копаетесь среди грядок и ничего другого не увидите? И я не мог.
   И потому, ковыряясь в земле, всегда думал о чем-то другом.
   ...Дверь в теплицу открылась, когда я возился с грядками редиса, в душе уже мечтая о том, как доберусь до дома, тихонько прошмыгну мимо обогревающего котла в свою комнату и зароюсь в теплые мягкие шкуры. В первый момент я подумал, что это пришел сам Боб нарвать зелени к столу, ну или еще зачем-то. Однако когда увидел Одноглазого, я обомлел.
   Старик осторожно прикрыл за собой дверь, выпустив в прихожую облако пара, и прислонился к ней спиной.
   -- Доброго дня... -- сказал я ему, не зная, как мне называть его и сетуя на свою растерянность. Своего имени он никому не говорил, а меж собой мы его иначе как по прозвищу и не звали. -- Боб не любит...
   -- Здравствуй, мальчик, -- улыбнулся он и принюхался. Глаз его заблестел. Несколько мгновений старик просто глубоко дышал, наслаждаясь ненавистными мне запахами.
   -- Простите... Но Боб...
   -- Подожди, мальчик, -- поморщился он. -- Подожди... Я вижу, ты нормальный парень. Работящий, толковый.
   Он боялся. Сейчас он боялся гораздо сильнее, чем когда сидел в таверне. Мне даже показалось, будто он дрожит.
   -- Ты же не старая, пьяная и болтливая развалина, да... -- пробубнил Одноглазый и отлепился от двери. Сделал пару шагов ко мне, и я неожиданно попятился. -- Не бойся, парень. Не бойся. Тебе не надо бояться.
   Он долго и прерывисто вздохнул, а затем повторил:
   -- Тебе не надо бояться...
   Я смотрел на него исподлобья, пытаясь разобрать ту бурю чувств, что испытывал старик. Здесь был и страх, и гнев, и усталость, и отчаянье, и непонятная злость.
   Но позади всего я разглядел небольшой огонек радости. Несмотря на все черные эмоции, обуревающие Одноглазого, он чему-то радовался.
   -- Ты умеешь хранить секреты, парень? -- Старик засунул руку себе под ворох шкур, нащупал что-то, и коротко улыбнулся. -- Настоящие секреты, вникаешь?
   Я понимал и поэтому отрицательно замотал головой. Мне не хотелось знать никаких секретов, связанных с Одноглазым.
   -- Такой хороший парень, и не умеешь? -- он облизнулся. Его язык был серым, словно сделанным из камня.
   Я вновь мотнул головой и сделал шаг назад.
   -- Тот пьяный старикан в кабаке сказал мне... Что здесь был человечек с юга. И что он крутился у того дома, где я живу. Это так, парень? Или он пропил последний разум?
   Волна его страха почти оглушила меня, в глазах на миг померкло. Меня как будто ударили мягкой подушкой в лицо.
   -- Так? -- с тоской спросил Одноглазый.
   Я коротко кивнул.
   -- Проклятье. Драный демон! -- зло прошипел старик. Его взгляд соскользнул с меня и уперся в грядку с редисом. -- Драный демон! Я надеялся, что тот дуралей спьяну соврал!
   Мне стало страшно. Передо мной вдруг оказался не пожилой моряк, живущий в доме моего покойного отца, а озверевший пират. Хищник, изготовившийся к атаке. Минуту он ворчал, бормоча себе под нос и с силой сжимая что-то на груди. Все это время я умолял судьбу, чтобы она послала в теплицу Боба, Сансу, Сканди, Глонгу... Кого угодно, но лишь бы тот отвлек обезумевшего старика
   -- Ох, парень, не повезло нам с тобой, -- неожиданно успокоился он. -- Очень не повезло.
   -- Почему "нам"? -- осторожно поинтересовался я.
   Одноглазый осклабился, но в нем проскользнула тревога.
   -- Всем не повезло, парень. Вникаешь? Это скаут был. Маленькая сошка, за которой подтянется рыбина покрупнее. Хе-хе. Не знаешь, кто-нибудь здесь продает ледоход? -- неожиданно спросил он. -- Боюсь, скоро здесь будет холоднее, чем в преисподней.
   -- Простите...
   -- Это плохие люди, парень. Очень плохие люди, вникаешь? И они сделают мне немножечко больно, если найдут меня здесь...
   -- У нас никто не продает ледоходов, добрый господин, -- неуверенно улыбнулся я. Мне очень хотелось прекратить этот неудобный разговор. Перестать чувствовать тьму и зло, бурлящие внутри Одноглазого. По его морщинистому лбу потек пот -- все-таки здесь много жарче, чем на улице, а старик все еще был в теплом тулупе.
   -- Неужели ни один? Я видел два совсем старых ледохода рядом с моим домом. Они точно никому не нужны, а я могу много дать за них, вникаешь? У меня уйма драного черноусового порошка, будь он проклят!
   -- Это мертвые ледоходы, господин. Их никак не починить, -- сказал я. Мне хотелось добавить, что никто в здравом уме не согласится продать свой ледоход. Без ледового корабля у нас никак не прожить. Что, если шаман учует приближение Темного Бога и придется перетаскивать деревню на новое место, а? Кто согласится погибнуть, потому что продал ледоход безумному старику и оказался без защиты перед лицом подледного властелина?
   Но я промолчал.
   -- Драная жизнь, драная деревня, -- профырчал он, повернулся к двери. -- Ладно, парень. Извини, если напугал. Но и вы меня огорошили с новостями, вникаешь?
   -- А кто это был? -- набрался я смелости.
   -- Кто?
   -- Ну, тот человек с юга.
   Лицо Одноглазого осунулось. Он задумчиво пожевал сухими губами и горько улыбнулся:
   -- Лучше тебе не знать, парень. Вникаешь? В мире есть столько разной заразы, о которой тебе просто лучше не знать.
   Он ушел, больше не сказав ни слова. На улице ревела и выла вьюга, каких давно уже не было в наших краях: шаманские фонари раскачивались как безумные, и страшно дрожали стекла теплицы, сдерживая взбесившийся ветер. Из головы у меня все не шла странная просьба Одноглазого. Как можно продать ледоход?! Где потом жителю севера искать новый корабль? Ведь создать могучий, теплый тягач могут только на сухих верфях большого города, исключительно под надзором опытных шаманов и с десятками умелых инструментариев на подхвате.
  
   Одноглазый не нашел никого, кто захотел бы продать ему ледоход. Я слышал, как в таверне обсуждали странную просьбу диковатого чужака, как посмеивались они над стариком, когда тот заходил за своей ежевечерней порцией настойки. Как отводили глаза, пока он стряхивал с унтов и шкур снег.
   День проходил за днем, и я видел, как Одноглазый готовится к тому, чтобы двинуться в сторону Снежной Шапки пешком. Так же, как когда-то пришел к нам. Я видел, как он чинил лыжи или зашивал толстой иглой теплую одежду. Как подолгу корпел над расстеленной на столе картой.
   Но уже наступила осень, погода стала портиться. На лед спускались такие жуткие холода, что стонал металл. И Одноглазый остался в деревне. Хотя мне кажется, что его остановили не морозы. Он просто смирился с тем, чего боялся. Сдался. И с того дня почти не показывался на улице. Лишь изредка к нему носил продукты Эрни ан Эрри, второй помощник Боба и мой знакомый. Расторопный малый, но не очень умный и обладающий тяжелой рукой (растения его будто ненавидели -- стоило Эрни полить грядку, как с ней что-нибудь случалось: то увядала, то сгнивала... Бывают такие люди с дурной рукой). Так что хозяин трактира не позволял ему даже приближаться к теплице, доверяя только мне, себе и собственной жене.
   Я же был рад, что старика поручили Эрни. Мне не хотелось лишний раз видеть Одноглазого. Но все равно, когда приходилось идти мимо его дома, мой взгляд словно сам по себе устремлялся в окна. Словно надеялся отметить что-то необычное, найти отгадку не загаданной загадки. По вечерам перед сном, слушая храп двоюродного брата и тихий шум из кузни, где до ночи возилась его жена, я вспоминал странные слова Одноглазого -- о скауте и рыбине покрупнее. Ворочался, отыскивая всевозможные варианты, и засыпал нервным сном.
   Мне снились гигантские красные рыбы, пожирающие нашу деревню, я видел, как к нам приходит черный лед и все дома рыхлеют, едва их касается тьма, а крыши становятся пеплом и проваливаются, хороня под собой истошно кричащих жителей. Видел, как вырастают вокруг грязно-серые торосы и из-под них хлещет бурая, с зеленоватыми прожилками жижа, а я бегу прочь, прыгая со льдины на льдину, и они уходят у меня из-под ног.
   Наконец я оскальзываюсь, нелепо размахиваю руками -- и в конце концов падаю в эту омерзительную жижу. Начинаю тонуть, а отвратительная вонючая гадость льется мне в рот, и что-то тянет меня вниз. Я кашляю, хриплю, беспокойно сучу руками... и просыпаюсь.
   А потом приехал цирк.
  
  
   Глава вторая
   Цирк "Четыре хвоста и бродяга Аниджи"
  
   Весть о том, что со стороны Снежных Холмов к нам движется цирк "Четырех хвостов и бродяги Аниджи", принесли веселые и шумные акробаты из приближающейся труппы. Примчавшись на своем маленьком, но очень быстром ледоходике, они несколько раз объехали вокруг деревни, взрывая шутихи и зазывая жителей на вечернее представление. После чего они подогнали свой трехгусеничный кораблик к западному причалу -- и поспешили в таверну Боба отогреваться.
   Здесь же, сбросив тяжелые и теплые одежды, они ослепили трактир пестротой своих нарядов и невероятной жизнерадостностью. На них красовались разноцветные штаны и сине-красно-желтые рубахи, лица были разукрашены. Акробаты без устали паясничали, плясали и совершали различные кульбиты. Мне казалось, что кто-нибудь из них вот-вот свалится и разнузданное веселье в один миг оборвется драмой.
   Но я смеялся вместе со всеми и хлопал в ладоши, подбадривая циркачей. В наших краях такое чудо случалось нечасто. В последний раз к нам заезжал странствующий менестрель, и было это еще в прошлом году. Не пробыв и недели, он подался обратно в Снежные Холмы, и, честно говоря, никто из нас не жалел об этом. Пел он отвратно, даже на наш непритязательный вкус. А теперь в забытую Богами деревню прибыл настоящий цирк! Мне не передать той радости, того ощущения праздника, что поселилось в сердце. Я ждал чудес. Я изнемогал от желания увидеть все то, о чем весело кричали зазывалы.
   В таверну Пухлого Боба ворвалось настоящее веселье, и с каждой минутой в большой зал трактира набивались все новые и новые жители деревни. Рассаживались у столов, улыбаясь озорным шуткам, но пока ничего не заказывали. Не хотели прерывать маленького представления. Один из акробатов вышел в середину зала и ходил там колесом, пока его товарищ хорошо поставленным голосом рассказывал о "великом таинстве со времен Лазаря Берегового", о "лучшем представлении от Северных гор и до Южного Круга" и "великолепном бродяге Аниджи, хозяине потрясающего цирка "Четыре хвоста". Остальные циркачи вытащили из-под одежд музыкальные инструменты и стали играть заводную мелодию, от которой даже самые скептичные слушатели начинали улыбаться. Музыка подхватывала, кружила и целиком заполняла мир нашей сонной деревушки.
   Я видел, как мои соседи выстукивают ладонями бодрый ритм, и как с каждой минутой в таверне становится все теснее, и даже "холодные" столы, расположившиеся у самой двери, -- уже заняты.
   -- Представление! -- кричал глашатай. -- Сегодня будет представление! Глотатели огня и танцовщицы с самого Берега.
   Играли бубны, резвилась дудочка, и дергал струны походной лютни сероглазый акробат.
   -- Представление! Диковинные звери и песни Артуриана Славного! Представление!
  
   Впереди должна была быть только радость и праздник. Волшебные дни разудалой ярмарки, праздных шатаний меж торговых ледоходов и лотков с безделушками, веселых песен, хороводов и вечерних представлений. Горячих сладких напитков и разных вкусностей, за которые не жалко отдать последнюю монету! Пухлый Боб с пониманием отнесся к прибытию цирка и справедливо посчитал, что работа в теплице может и подождать денек. Так что я оказался всецело предоставлен самому себе.
   И ни о чем, кроме ярмарки, в тот день не думал. Это было редкое ощущение сиюминутного счастья. Тот исключительный момент, когда ты можешь понять и отделить чувство радостного восторга и дать ему название. Понять, что именно этот момент важен, что именно он расправляет за твоей спиной крылья, а все твое тело переполняет волнительная легкость и предвкушение чуда. Чуда вполне реального.
   Вот что занимало мои мысли, когда Эрни показал мне компас и сказал:
   -- Смотри, что мне дал Одноглазый!
   Он вошел в таверну, когда все места за столами уже были заняты и народ толпился в проходах, вытягивая головы и силясь разглядеть представление циркачей. Эрни уверенно протиснулся через взбудораженную массу ко мне и остановился рядом.
   Можно сказать, что мы с ним дружили. Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая того белобрысого и вечно лохматого паренька с кривыми передними зубами и молочно-белой тоненькой кожей, -- я понимаю, что он-то со мной действительно дружил. А вот с моей стороны это сложно было назвать дружбой. Нехорошо, конечно, нельзя открещиваться от своего прошлого. Мы -- это то, что осталось в памяти окружающих, как бы нам ни хотелось думать иначе.
   Ему было немногим меньше моего, но я почти никогда не воспринимал его всерьез. Кроме того случая.
   -- Что это? -- Я посмотрел на маленькую коробочку, зажатую в меховой рукавице. Эрни счастливо улыбался, наслаждаясь моим вниманием. Глаза парня заблестели от удовольствия, а я почувствовал, как злюсь на то, что он тянет время, отвлекая меня от веселья циркачей.
   Акробаты веселились, глашатай загорланил известную песню про Ледового Короля и шаркуна, и слова подхватили во всех уголках таверны, отбивая ритм по столам и топоча ногами. Я не пел. Моим вниманием завладела черная коробочка, с вырезанными на ней гравюрами. В темноте зала было сложно понять, что на них изображено, и слишком утонченным казался сам рисунок.
   -- Одноглазый сказал, что это из Ледяной Цитадели! Компас! -- жарко прошептал Эрни. Он жадно ловил мой взгляд и радостно просиял, когда с моих уст сорвалось:
   -- Ух ты!
   Вне всяких сомнений, эта штука бывала в Ледяной Цитадели. Прикрыв ее от чужих глаз, я посмотрел на Эрни и кивнул в сторону прихожей:
   -- Пойдем!
   Мы ловко протиснулись сквозь галдящую и веселящуюся толпу, проскользнули в темную прихожую, и я сразу же запахнулся. Здесь было чуть выше нуля, но после теплого, почти жаркого зала эта прохлада очень бодрила.
   От уличной двери ощутимо тянуло холодом.
   Эрни с благоговением вытащил резную украшенную коробочку и, высунув язык от сосредоточенности, открыл ее. Темнота прихожей озарилась голубоватым пульсирующим светом, и я увидел, что стрелка компаса мягко сияла бирюзой. По краям ее разбегались в стороны красненькие огоньки, а центральная ось, на которой держалась сама стрелка, блестела золотом.
   -- Ого! -- прошептал я. -- Вот это да!
   -- Интересно, куда он показывает? Как думаешь? -- Эрни был счастлив. В мягком свете артефакта его лицо показалось мне ликом сказочного существа.
   -- Не знаю... -- Я осторожно забрал у него компас, почувствовав, как он испугался -- на один-единственный миг, но испугался, -- что у меня хватит наглости отобрать подарок Одноглазого. Стрелка качнулась и уткнулась куда-то за окно. Куда-то на юг.
   Я повернулся, и компас послушно отреагировал на мое движение. Бирюзовая стрелка скользнула по кругу и остановилась, успокоившись.
   Она указывала туда же, куда и до этого.
   -- Как ты думаешь, что там?! -- спросил Эрни.
   Мне так не хотелось отдавать ему это сокровище. Темная частичка моей души хотела обладать этой, может быть, даже бесполезной игрушкой. Но я пересилил себя и вложил коробочку в ладошку приятелю.
   -- Он сказал, что я очень хорошо работал. Он сказал, что я заслужил ее, -- сиял от радости Эрни. Таким я его и запомнил. Стоящим в темноте прихожей, в голубоватом свечении компаса. От его дыхания в воздухе повисали облачка пара, которые тотчас рассеивались, растворяясь.
   У него были такие счастливые глаза...
   -- Цирк едет! Ци-и-и-ирк! -- радостно и пронзительно закричал снаружи Тони Пискля. И мы с Эрни вздрогнули, переглянувшись. Эрни сунул коробочку себе за пазуху, торопливо застегнулся и бросился из таверны на улицу, а я поспешил в зал, где веселились акробаты. Схватил висящий на грубой вешалке тулуп, шапку, сунул ноги в унты и побежал следом за приятелем.
   К деревне вдоль путевиков ползла вереница ледоходов. Самым первым шел покрашенный в белый цвет двухпалубный скорт охраны. Солнце уже взошло достаточно высоко, и снег слепил глаза, таким образом скрывая черты хищного, приземистого корабля. Я поспешно нацепил очки, наблюдая за процессией.
   Защищенные броней гусеницы скорта вгрызались в лед, поднимая в воздух морозную крошку. Орудийные порты были надежно закрыты, и это не удивительно. Кому здесь воевать с циркачами? А бдеть ревностно и только ради жесткой дисциплины -- так это вколачивают солдатам далеко на юге, где есть регулярная армия. У нас все проще да спокойнее. Обычные наемники-охранники, как и все, любящие тепло и мирную службу. Зачем лишний раз палубы вымораживать?
   За охраной катился обычный корабль, попроще, скорее всего торговый, а вот следом грохотал сам цирк. Огромный многопалубный ледоход высотою ярдов, наверное, в сорок, если не больше. Мощные гусеницы, расположенные вдоль бортов, неумолимо крошили стенающий, раненный предыдущими странниками лед. Медленно и неотвратимо вращались гигантские четырехъярдовые железные колеса, приводящие в движение грубые обледеневшие, скрежещущие траки. Страшно представить, сколько времени и сил уходит у команды, когда от усталости металла лопаются "пальцы" и невероятно большие гусеницы сползают с катков. Открыв рот, я смотрел на приближающееся чудо.
   На верхней палубе корабля находился разукрашенный купол, по обе стороны от которого в небо тянулись трубы, чадящие черным дымом от сгоревшей энгу. Чуть ниже была парадная палуба для гостей и потому богато украшенная, ухоженная, с рядами окон и перилами для прогулок на свежем воздухе. Еще ниже, как я понимал, находилась жилая палуба, где обитали сами циркачи и команда ледохода. Последние три палубы скрывали в себе трюм, машинные отсеки, мастерские для ремесленников цирка, помещения для баков с энгу, запчасти, возможно, торговые блоки и прочая-прочая-прочая.
   Я остановился рядом с Эрни, который восторженно смотрел на движущиеся ледоходы. Караван циркачей с каждой минутой был все ближе к деревне.
   -- Здорово, правда? -- сказал мне Эрни, и я кивнул, соглашаясь. Колючий мороз щипал щеки, сияло солнце, искрился снег на пушистых крышах домов, царило почти полное безветрие, и жизнь казалась настоящим подарком, невзирая на все ее трудности. Я предвкушал, как вечером, стоя в теплой зале, буду смотреть представление, о котором, кто знает, может быть, буду вспоминать, когда совсем состарюсь.
  
   Цирк неторопливо обогнул деревню и остановился на северной окраине, ярдах в двухстах от тягача Пухлого Боба, показавшегося игрушкой в сравнении с гигантским ледоходом "Четырех хвостов". Работа в Кассин-Онге замерла. Все, абсолютно все погрузились в подготовку к неожиданной ярмарке. Наш полубезумный инструментарий Форж возился со своими бесполезными, но всегда милыми игрушками, надеясь сбыть их чужестранцам. Кто знает, может быть, и приглянется кому-то из циркового каравана ходящая кружка, или самоподсекающая удочка. В нашей деревне никто товарами Форжа не пользовался, а коллеги по цеху над ним даже не смеялись. Ворчали только и отводили глаза, когда встречали.
   Санса, засучив рукава, пекла лепешки, которые появлялись на столах только по праздникам (у Пухлого Боба не очень-то и росли травы, дающие нужное зерно), с шахты приехали рыбаки ан Арконы вместе со свежим уловом и старыми запасами копченой да вяленой рыбы. Где-то доставали из подвалов древние инструменты, кто-то вытряхивал из сундуков ненужную одежду. На ярмарке в ход могло пойти все что угодно.
   Пухлый Боб стоял на крыльце своего дома и смотрел на суету с ленивым прищуром. Сегодня было тепло, воздух прогрелся до минус десяти градусов, и хозяин теплиц вышел на улицу без шапки, наслаждаясь солнечными лучами и собственным величественным бездельем. Сегодня ему нет нужды суетиться, разве что только если он хочет отведать лепешек Сансы до того, как жена начнет обменивать их на безделушки с ярмарки. А готовить товары да лихорадочно придумывать, что можно предложить на торги, -- это не к нему. Боб -- самый богатый человек в деревне, и расплачиваться он будет самым ходовым товаром к югу отсюда: порошком черноуса да хорошей, сочной землей. Хотя последнюю он вряд ли решит менять. Все-таки его ферма -- единственная на много лиг вокруг, а без свежей зелени можно быстро заболеть и сойти в могилу. Впрочем, я знал, что у Боба также есть множество различных монет с юга, но здесь, у нас, они не стоили ничего, и возможно, он воспользуется шансом сплавить эти деньги на ярмарке.
  
   Вечер неумолимо близился, и вместе с тем все оживленнее и оживленнее становилось в деревне. Я сходил с ума от нетерпения и то и дело заглядывал в главный зал трактира, выискивая для этого самые нелепые причины. В таверне уже гуляло несколько наемников из цирка и парочка странно раскрасневшихся женщин оттуда же. Я слушал их шутки, от которых горело лицо и хотелось куда-нибудь спрятаться. Охранники громко ржали и хлестали шаркуновую настойку, словно это была вода, а томные, пышнотелые гостьи жадными, горячими взглядами охаживали посетителей и делились наблюдениями с увешанными оружием товарищами.
   Каждый комментарий вызывал новый прилив хохота. А затем одна из женщин, высокая, красивая, с жестким прищуром зеленых глаз, вдруг увлекла наверх, в жилые комнаты, крупного наемника, и его товарищи проводили их завистливым улюлюканьем.
   Это были чужие люди. Непонятные. Но я наблюдал за ними с той же страстью, с которой измученный путник грызет обманчивый лед, не зная, что тот все равно не утолит сумасшедшей жажды.
   Мне было так интересно попытаться встать на место случайных гостей, для которых мой родной Кассин-Онг, место, где прошла вся моя жизнь, -- лишь маленькая точка на огромной карте. Далекое захолустье, о котором они пару дней назад могли и не знать.
   Такие мысли будоражили мой разум. Чем я хуже этих людей? Быть может, и я когда-нибудь в компании с красавицей буду сидеть в незнакомом трактире незнакомого города, а из темного угла за мной будет наблюдать местный мальчуган, только-только обзаведшийся хоть какой-то мечтой.
  
   Где-то ближе к началу ярмарки над цирком загорелись разноцветные огни. Яркие гирлянды опутали гигантский ледоход, а перед вгрызшимися в лед гусеницами веселились уже знакомые нам акробаты, развлекая собирающийся народ.
   Вместе с цирком к нам приехало много разного люда. Были здесь и хмелевары, были и инструментарии вроде наших Форжа, Кунца и Уэнса. Ткачи, торговцы экзотическими товарами вроде чучел южных животных, зельеделы... Цирк окружили небольшие ледоходики с людьми, предлагающими свои услуги, прежде чем хозяин огромного корабля объявит о начале выступления и разрешит подниматься на верхнюю палубу.
   Кое-кто из чужаков просто бродил по нашей деревне, искренне удивляясь домам, стоящим на высоких, упирающихся в полозья сваях. Казалось, их удивляло все -- от навесных дорожек, объединяющих наши жилища в единую паутину, до кажущихся брошенными ледоходов, среди которых хватало судов, что не отходили от причалов уже несколько лет.
  
   Тех загадочных людей я отметил чисто случайно. Трое мужчин и две женщины тем отличались от прочих гостей, что смотрели на нас, жителей деревни, без любопытства. Не указывали пальцами, не хихикали в ладоши над нашим произношением и нашими одеждами.
   Они были вежливы, добры и милы, громко смеялись и, казалось, веселились. А одна из девушек, очень красивая, с ярко-рыжими волосами -- подарила мне леденец. Ее спутники странно улыбнулись такому широкому, на мой взгляд, жесту, но ничего не сказали.
   Один из них мне очень не понравился. Это был крепкий бородатый мужчина лет сорока, но без единой седины в кучерявых волосах. Его борода была настолько черной, что казалась просто неестественной. А глаза...
   Я до сих пор помню его глаза. Темные-темные, глубоко посаженные и страшно тусклые. В них царила пустота и отчаянье, даже когда бородач хохотал над шутками своих товарищей.
   Наверное, в том, что случилось в Кассин-Онге, моей вины гораздо больше, чем можно было бы подумать... Мне стоило встревожиться. Может быть, имело смысл сразу обратиться к наемникам цирка, невзирая на то что они бы точно подняли меня на смех. Пришел, понимаешь ли, какой-то деревенский дурак и начал убеждать опытных воинов, что почтенный "кто-то там" кажется провинциальному эмпату странным. Да для такой глухомани каждый второй будет казаться подозрительным, решат ярмарочные охранники.
   Но я не чувствовал этого странного человека. От него не исходило ровным счетом никаких эмоций. Словно душа его давно истлела и отправилась прямиком в ледяную преисподнюю кормить Темного Бога. Он дышал, он говорил, он улыбался, но при этом он был мертв.
   Поэтому я принял одно-единственное решение, которое показалось мне верным: рассказать обо всем Сканди. Признаюсь, это далось мне непросто. Все-таки ярмарка. Цирк. Время беззаботного веселья, которое так не хотелось менять на угрюмую слежку, и уж тем более на дорогу к кораблю-храму нашего шамана. И тут я вдруг почувствовал себя защитником Добрых. Членом таинственного братства, столкнувшегося со злом. Эта игра увлекла меня так, что я вскоре забыл про свою жажду увидеть глотателей огня. Прицепившись хвостом к странным людям, я трезво рассудил, что успею добраться до ледохода Сканди, если увижу что-то подозрительное и найду доказательства своим опасениями.
   Храм шамана находился за пределами деревни. От нас его отделяла широкая гряда торосов, и в последнее время Сканди предпочитал принимать жителей у себя, чем ходить в Кассин-Онг. Впрочем, по выходным у него всегда собирались прихожане. На хранящей полумрак нижней палубе его вечно промерзшего ледохода находились алтари Темного и Светлого богов. Широкий черный камень, матово поблескивающий в свете фонарей, и белый куб, который, казалось, светится изнутри.
   Они стояли друг напротив друга, как предписывало то древнее и загадочное учение, о котором Сканди часто рассказывал. Пока мужчины топтались у алтаря Темного Бога, а женщины клали дары Светлому, -- шаман трескучим голосом вспоминал старые легенды и вещал о настолько давних событиях, что мы частенько думали, будто он их и придумал.
   Но я отвлекся...
   Странные люди крутились на ярмарке скорее для виду, чем из интереса. Я видел, как несколько раз та красивая женщина и "мертвый" бородач смотрели в сторону деревни, и мне казалось, будто они разглядывают дом моего отца. И от рыжеволосой гостьи исходило чуть холодное вежливое любопытство и непонятное предвкушение.
   В их спутниках чувствовались лишь скука и желание поскорее покинуть это место. Двое плечистых мужчин и вторая женщина были похожи. Одеждой, ростом, манерой двигаться. Они будто вовсе не двигали плечами при ходьбе -- даже когда поворачивались, делали это всем телом, а не как обычные люди. А еще они чего-то боялись, и мне показалось, что их страх как-то связан с их "мертвым" товарищем.
   У меня между лопатками пробежали мурашки.
   На Кассин-Онг вместе с морозом спускалась ночь, отчего цирковые гирлянды горели все ярче и праздничнее. Теплый день остался позади, солнце закатилось, и холод выбрался из укрытия, обняв деревню. Но вокруг огромного ледохода гудел собирающийся народ, а мимо лотков праздно шатались как жители нашей деревни, так и приезжие. Вкусно пахло выпечкой и благовониями. Морозу пришлось отступить прочь от людей, предоставив им шанс позабыть на время о привычном холоде. Горизонт дышал розовыми красками. Там, на краю неба и льда, свет еще боролся. Здесь он уже проиграл. На небе вовсю сверкали звезды.
   Я старался держаться на возвышении у врубленного в лед столба, по которому пытался залезть кто-то из циркачей и достать связку вяленой рыбы, привязанную наверху. Он смешно извивался всем телом, забираясь все выше, а затем под разочарованный гул зрителей соскальзывал вниз по обледенелому дереву, но не сдавался и вновь шел на штурм. Лицо его раскраснелось от внутреннего жара, глаза сверкали, и я чувствовал, что он специально оскальзывается, развлекая толпу своими неудачами.
   В ней все чаще раздавались хорохорящиеся крики, а Эльнар ан Гаст, наш лучший охотник, громко призывал освободить ему столб, чтобы он показал "этому бродяге настоящую сноровку". Именно благодаря веселым выкрикам Эльнара я и отвлекся на пару минут от наблюдения, а когда опомнился, не сразу и нашел своих подопечных.
   Они поднялись на примыкающую к ярмарке платформу и пошли, рассекая телами собирающихся на ярмарку людей, в деревню. Мое сердце заколотилось как безумное, и я посмотрел вокруг, надеясь, что увижу либо Сканди, либо Глонгу. Конечно, ни старосты, ни шамана на ярмарке не было...
   Сейчас мне не ясно, чем бы они смогли помочь тогда. Какие бы слова нужно было найти, чтобы не прослыть дураком. Но нет смысла так ворошить мысли прошлого. Что сделано, то сделано. Я решился идти сам. Спустившись вниз и протиснувшись сквозь толпу зевак, подбадривающих циркача на шесте, я ненадолго потерял незнакомцев из виду, но затем, забравшись на дорожку, увидел, как они свернули направо, на расчищенную дорожку, ведущую через мостики в сторону моего дома.
   И дома Одноглазого.
   Я пошел так быстро, как мог идти, не привлекая к себе внимания. Благодарение Темному Богу, между тем островком, примыкающим к ярмарке, и жилищем старого моряка было по меньшей мере шесть платформ, и мне не составляло труда преследовать странных гостей незамеченным, смешиваясь с зеваками, а то и просто прячась за углами.
   Несмотря на холод, моя спина покрылась липким потом, а дыхание рвалось из груди с таким сипом, будто за спиной осталось уже лиг десять, не меньше. Меня окатывали волны веселья и приятного ожидания, исходящие от людей на ярмарке, а я же испытывал непонятный мне страх. Окружающий мир грозил измениться. Эти странные гости несли в себе что-то новое, что-то непривычное. Игра, которой я себя завел, вдруг перестала быть забавной.
   Я чувствовал зло. Настоящее, чистое зло. "Мертвый" бородач занимал все мои мысли. Лавируя между людьми, которых становилось все меньше и меньше, я уверенно сокращал дистанцию. Вскоре между мной и странными людьми остался лишь один мостик, старый полуразвалившийся сарай отца за ним и собственно убежище Одноглазого. Когда незнакомцы уверенно поднялись на крыльцо (двое мужчин-близнецов и рыжая красавица остались внизу), я, пригнувшись, стараясь ставить ноги поближе к заснеженному краю, перебежал на соседнюю платформу и нырнул вправо, прячась за сараем.
   Сердце билось в груди с такой силой, что заболели ребра. Переводя дыхание, я с ужасом ждал, как раздастся возглас сторожей и они бросятся ко мне, но время шло, а меня никто не трогал. Лишь мороз с каждой минутой моей неподвижности пробирался под одежды все настойчивее. Кожа на бедрах уже онемела. Растирая ее сквозь меховые штаны, я осторожно выглянул из-за угла.
   Вторая спутница "мертвого" как раз постучала в дверь.
   Старик долго не открывал. Пользуясь темнотой (шаманский фонарь горел только над входом в дом Одноглазого), я наблюдал за крыльцом, тревожась о том, что нигде не могу найти рыжеволосой. Она будто исчезла с платформы. От страха зазвенело в ушах. Дышать приходилось ртом, потому что иначе, как мне казалось, меня услышат не только незнакомцы, а еще и сам Темный Бог пробудится и вынырнет из-подо льда, чтобы посмотреть, кто его потревожил. Холодный воздух проникал в меня, остужая все больше. Зубы застучали.
   Вскоре я услышал каркающий голос старика:
   -- Кончено! Я ничего не знаю! Уходите, прошу вас!
   Женщина что-то ему сказала, но что именно -- мне не удалось расслышать. Голос у нее был приятный, чарующий, но мне показалось, что она вообще говорит на другом языке. Прижавшись к стене, я пытался унять бушующее в груди сердце и вслушивался. Меня обволакивало отчаянье Одноглазого и его страх. И холодная угроза спутников "мертвого" бородача.
   -- Я никому ничего не сказал, клянусь! -- услышал я. Темный Бог, сколько ужаса было в этих словах. Старик боялся так, как боятся только маленькие дети...
   В дверь громко ударили. Затем еще раз.
   -- Помогите! -- отчаянно закричал Одноглазый. Суровый морской волк, превратившийся в испуганную жертву. От этой перемены мне стало еще страшнее. -- Помогите!
   Но навесная дорожка была пуста. Здесь, на этом ее ответвлении, вечно занесенном снегом, и днем-то редко кто ходил, а там, где сейчас шумело веселье да рвались шутихи, -- никто бы не услышал жалобного крика. Я сглотнул, переступил с ноги на ногу. Нужно было бежать назад, к цирку. Звать на помощь.
   У меня еще был шанс успеть.
   -- Мальчик?
   От ласкового женского голоса я даже подпрыгнул, а сердце попросту остановилось. Рыжая ведьма стояла на дорожке рядом с сараем. В четырех шагах от меня. Под отороченным белым мехом капюшоном демоническим огнем полыхнули ее глаза, и я в испуге отпрянул, сразу вспомнив жуткие легенды про ледовых гончих. Бывшие люди, чьи души были либо захвачены проклятыми черными капитанами, либо вручены в злые руки по собственной воле. Неужели те истории не врали? Неужели это...
   На меня нахлынула жуткая волна намерений этого существа, которое уже нельзя было назвать человеком. В бурлящем водовороте недобрых чувств отчетливо проступила жажда смерти и чуждая здесь звериная тоска. Ледовая гончая истово хотела меня убить. В ней зажглось щемящее предвкушение моей крови.
   Женщина-нечеловек сделала небольшой шаг вперед и тем разрушила порабощающее мою волю оцепенение. Я рванулся прочь и бросился вдоль сарая к краю платформы, оскальзываясь на металлических листах. Мне нужно было пробежать несколько ярдов до обледенелых перил. Кованые решетки, покрытые снегом, служили для того, чтобы никто во тьме не сверзился вниз, на жесткий лед. Но сейчас они отделяли меня от спасения. В спину толкнула теплая волна охотничьего азарта, а спустя миг заскрипел снег под ногами бросившегося в погоню убийцы.
   У меня словно выросли крылья: я в два касания оказался наверху перил и перевалился через них. Левая вязаная перчатка слетела, зацепившись за лепесток металла. Кисть ожгло холодом, и я спрыгнул вниз, старясь втянуть ладонь в рукав теплого тулупа. Перед взглядом мелькнули черные силуэты сломанных ледоходов.
   Кто-то наверху крикнул:
   -- Назад, Ар! Назад! Обряд важнее! Брось его!
   Лететь было невысоко, шесть-семь футов, но когда я упал, неловко плюхнулся на грязный лед, и в левой ноге вспыхнула резкая боль. На глазах тотчас выступили непроизвольные слезы, и я быстро вытер их, чтобы не смерзлись веки. Под коленкой резало так, что на минуту мне показалось, будто Светлый Бог отвернулся от меня и не уберег от перелома. Сверху послышалось недовольное рычание. На меня просыпался снег, сброшенный сапогами гончей. Мгновение женщина стояла на краю платформы надо мною, сверкая алыми огоньками глаз, а затем послушно вернулась к хозяину.
   Я выдохнул, а затем осторожно согнул-разогнул колено. Боль шевельнулась, как встревоженный пес. Кажется, не сломал. Значит, могу идти. Значит, надо идти.
   Нужно поднять тревогу. Рассказать всем о том, что в деревне может произойти нечто ужасное. Голос Одноглазого и его страх не оставили во мне сомнений. И даже если они и затаились где-то в глубине души, то нападение ледовой гончей развеяло их окончательно.
   Наверху еще что-то кричали, а им вторили залпы цирковых петард и многоголосый восторженный рев.
   Там начиналось представление.
  
   Я хромал по неровному льду, морщась от боли в колене, спотыкаясь, оскальзываясь и пряча онемевшую от холода руку в стынущем рукаве. Отблески цирковой иллюминации красили сваи и лед под деревней в причудливые цвета. Пару раз мне приходилось огибать огромные столбы, держащие на себе Кассин-Онг, и проклинать ямы с нечистотами, расположенными под домами (хорошо, что на моем пути они встретились лишь три раза). Раньше, когда Пухлый Боб отправлял меня проверять полозья его платформы и отбивать наросший лед, я спокойно перепрыгивал такие "ловушки". Но сейчас из-за больной ноги каждая из них становилась раздражающей преградой.
   От сиплого дыхания горело в груди, нещадно резало под коленкой, и я чувствовал, как при ходьбе колет в ребрах.
   Под настилом деревни царил совсем другой мир. Мрачный, нелюдимый, темный, низко нависающий над головой зубьями сосулек. Забытая вселенная грязи, мусора и выброшенных вещей, занесенных снегом и вмерзших в вековой лед. Несмотря на то что хозяин отозвал гончую -- я все равно изо всех сил напрягал слух и ждал, когда за мною послышатся шаги преследователей. Когда меня повалят на грязный лед и свершится нечто ужасное. Нечто, от чего холодеет сердце.
   Нечто, чего так испугался Одноглазый.
   Хозяин одернул ледовую гончую, но он же мог и пустить ее по следу. И это подстегивало. Заставляло идти все быстрее и быстрее, невзирая на боль в ноге, в боку. С каждой минутой гуляющий и шумный цирковой лагерь с окутанным гирляндами ледоходом был все ближе. Когда я почти добрался до края деревни (мне пришлось перелезть через несколько невысоких ледяных гряд, отчего руку, лишившуюся перчатки, словно ломали изнутри), мимо деревни неторопливо проехал небольшой корабль. На его корме горели зеленые фонари, а маленький прожектор облизывал лед по ходу движения. Я застыл, наблюдая за ним. Вдруг команда ледохода послана мне наперехват? Плюхнувшись на живот, я проследил за тем, как корабль прополз под настилом, едва не задев сваи. Он ненадолго остановился где-то под платформами, а затем быстро умчался прочь.
   За это время я внутренностями ощутил идущий снизу холод. Проклятье, к морозам мы люди привычные. Но я не был одет для таких вот приключений, и уж тем более не рассчитывал, что придется валяться на льду. Торопливо поднявшись на ноги, дрожа от холода всем телом, я, пошатываясь, продолжил путь. Ноги словно набили снегом. Зубы выстукивали лихорадочную дробь. Высвободив руку из рукава, я сунул окоченевшую ладонь в подмышку под тулупом.
   Этот ледоход оказался под Кассин-Онгом не просто так...
   Я чувствовал, как тепло уходит из моего тела, как лед вытягивает его. Мутнеющий взгляд зацепился за огни цирка и придал мне сил.
   Шаг. Левая нога вспыхивает болью, подкашивается. Шаг! Впившись взглядом в ледоходы у окраины деревни, я двинулся вперед.
   Мне повезло. Мне действительно повезло. Так получилось, что мою жизнь спас тот, кто командовал ледовой гончей. Если бы не его окрик -- лежать мне на грязном льду в луже застывшей крови. В голове не укладывалось, что такое могло случиться у нас в деревне. Смерть, конечно, нередкий гость в наших краях. Мы не раз находили среди льдов вымершие корабли, а вдоль путевиков до Снежной Шапки то и дело попадались замерзшие тела бродяг, но никогда в Кассин-Онге не было убийств.
   Я же знал и никак не мог перепутать тех чувств, что испытывала голодная до крови гончая. Предвкушение, страсть и жажда владели ею без остатка. И только власть человека, ее одернувшего, смогла побороть их.
   Выбравшись к цирковой стоянке, я торопливо прохромал мимо длинного ледохода хмелеваров, у которого под небольшим навесом жарко полыхала бочка с разбавленной энгу. Рыжие отблески играли на лавках и грубых столиках вокруг. Тепла здесь хватало: можно было снять рукавицы и без опаски пить горячий напиток и сидеть спокойно, не согреваясь топотанием ног да широкими взмахами рук. Рядом с бочкой, облокотившись о стойку, торчали два немного пьяных наемника. Караульные.
   -- Помогите! -- крикнул им я, чувствуя, как голос хрипит, скованный морозом. -- Помогите!
   Охранники отлепились от деревянной стойки, неуклюже развернулись ко мне, отвернувшись от бочки. У одного из них был дальнобой. Редкое и дорогое оружие в наших краях.
   Раскрылось узкое окошко хмелеварни, из которого выглянул усатый хозяин.
   -- Чего случилось, малец? -- немного лениво, но чуть настороженно спросил владелец дальнобоя. Одной рукой он натянул себе на лицо шарф. Глаза наемника были сокрыты под меховым капюшоном парки.
   Меня колотило от холода, я трясся, словно старый двигатель ледохода, и сдавленно дышал.
   -- К огню его подтащи! -- гаркнул тавернщик.
   Наемник подхватил меня на руки и поставил у бочки с энгу. Тепло ожгло мне лицо, но в следующий миг я прижался к ней, впитывая исходящий от нее жар. Слабость только усилилась.
   Охранники терпеливо ждали.
   -- Там человек зовет на помощь! Старик! К нему пришли странные люди! Помогите! -- вытолкнул я из себя и обнял бочку, чувствуя спасительное тепло. Лицо стало припекать.
   -- Ты пьян, что ли, парень? -- спросил товарищ стрелка. Его пышная борода, ресницы и торчащие из носа волосы были покрыты инеем, при обидных словах наружу рвались облачка пара. Он был очень толстым. Мне показалось, что в ширину он больше, чем в высоту. -- Странные люди? Говори толком -- что случилось?
   -- Там ледовые гончие... -- прошептал я. Бородатый охранник захохотал, отчего его живот, выпирающий под серой паркой, заходил ходуном, но его товарищ вдруг резко ткнул напарника кулаком в бок.
   -- Тихо, Пузо, -- сказал хозяин дальнобоя. -- Зови наших. Пусть поднимают свои задницы и мигом за мной, с оружием.
   -- Лавр?! -- изумился бородач. -- Ты чего?
   -- Два раза не повторяю, -- холодно ответил тот. -- Бегом!
   Я почувствовал всколыхнувшуюся в нем злость и тревогу. Повернулся и прижался к бочке спиной, прикрыв глаза от удовольствия.
   -- Лавр! -- возмутился Пузо. -- Ледовые гончие?! Это же сказки!
   -- Веди, парень, -- Лавр перехватил дальнобой поудобнее, хищное дуло уставилось в снег. -- Веди...
   Что-то в голосе убедило бородатого наемника послушать командира. Он дохнул обеспокоенностью и торопливо убежал.
   Хлопнуло закрывшееся окошко хмелеварни. Встревоженный хозяин удалился куда-то в глубь своего ледохода.
   -- Веди, -- повторил Лавр.
   Я с сожалением отлепился от бочки.
  
  
   Глава третья
   След ледовой гончей
  
   Когда мы поднимались на настил, навстречу нам попался Эльнар ан Гаст с друзьями. Охотники с раскрасневшимися лицами, разодетые в белые теплые шубы, наверняка шли на представление, хорошо откушав шаркуновой настойки у Пухлого Боба, а удачливый и тоже хмельной Эльнар, встретивший их где-то в деревне, потрясал добытой со столба замерзшей связкой вяленой рыбы и громко хвастал о своей победе.
   Увидев меня в компании наемника, он нахмурился и преградил Лавру дорогу. Он был выше чужака на две головы, да и в плечах пошире, но охранник смело встретил его взгляд.
   -- Что-то случилось? -- требовательно, с вызовом спросил Эльнар, положив тяжелую руку на ствол наемничьего дальнобоя. Лавр дернулся, сделал шаг назад, и в нем колыхнулась ярость и холодная опасность. -- Ты в порядке, Бауди? -- посмотрел на меня Эльнар. От него пыхнуло угрозой. -- Тебя не обижают?
   Эти двое в любой момент могли вцепиться друг другу в глотку. В то время как в доме моего отца происходило что-то ужасное...
   -- Эльнар, там у дома Одноглазого что-то происходит! Какие-то люди к нему ломились. Он на помощь звал! -- протараторил я. Тепло от бочки еще придавало мне сил и энергии. -- Наемник мне помогает!
   Охотник пьяно мигнул, растерянно обернулся на товарищей, затем опять на меня. Мой ответ его огорошил. Вдруг поднялся ветер, и Эльнар, отпустив дальнобой наемника, затянул потуже завязки капюшона. Нас обдало мелкой ледяной крошкой, поднятой с настила и крыш домов. Я зажмурился, пряча глаза от поднявшихся в воздух холодных кристалликов.
   -- Мы с вами, -- уверенно решил он. Его приятели разочарованным и нестройным хором согласились с неформальным лидером всех охотников Кассин-Онга.
  
   Эльнар первым оказался у дома Одноглазого. Шаманские фонари над крыльцом не горели, да и у брошенного сарая их было не видно, а ведь только они указывают направление, когда поднимается буря и мир заволакивает пурга. Но теперь черный дом зловеще ютился в стороне от света. За ним виднелась белая зыбь вечных льдов, раскинувшихся до светлой полоски на горизонте. Похолодало еще больше, и меня стала бить ощутимая дрожь. Здесь произошло что-то страшное.
   Потому что в прошлый мой визит фонари еще горели.
   Дверь в дом была сорвана с петель, и у самого крыльца на снегу виднелись темные следы. Эльнар приблизился к ним, присел, коснулся их перчаткой, а затем обернулся на нас.
   -- Кровь, -- бросил он. Зрелище мигом отрезвило охотников, и они попятились прочь. Все, кроме смелого Эльнара. Он потянулся за ножом, висящим у него на поясе, и с прищуром уставился на темный проем двери.
   Со стороны цирка по громыхающему настилу быстро приближалась группа наемников, ведомая Пузом. Их фигуры терялись в снежной крошке, поднятой ветром. Лавр нервно покосился на товарищей, поднял дальнобой, направив его на выход из прихожей. Мне показалось, будто оттуда тянет холодом. Зубы сами собой пустились в пляс. Тепло, полученное от бочки, стремительно растворилось в ночи.
   -- Мастер Одноглазый? -- крикнул Эльнар, жестом попросив наемника не стрелять. -- Мастер Одноглазый, вы в порядке?
   Темная каша у крыльца говорила об обратном. Но человеку свойственно надеяться на лучшее. Довольно удивительно, наверное, что мы так переживали за Одноглазого. Но, несмотря на то что старика никто в деревне не любил, он все-таки стал одним из нас. Он был тем мрачным ворчуном в углу зала. Тем насупленным моряком, что иногда торчал на южном краю деревни и смотрел в снежную пустыню, сжимая холодные перила. Одноглазый был частью нашего холодного ледяного мира.
   -- Стой тут, малец, -- прохрипел Лавр, отстранил одного из охотников и двинулся к темному проходу. Его уверенность чуть успокоила меня. Наемник ни капли не боялся. Немного нервничал, осторожничал, но страха в нем не было.
   А вот охотники откровенно трусили. Лишь Эльнар горячо рвался в бой, но разумно ждал момента, когда вооруженный дальнобоем Лавр войдет внутрь.
   Я знал, что там никого нет. Среди волн нетерпения, ожидания, испуга и надежд можно было различить каждого из людей, находящихся рядом с домом Одноглазого. Но привычной темной ауры старика рядом не было.
   Скорее всего, его забрали с собой те странные люди и ледовые гончие... Впрочем...
   Я посмотрел на лужу крови и на то, как Лавр осторожно и совершенно бесшумно скользнул в открытую дверь.
   -- В сторону, крестьяне, -- это подошли наемники. В их бородах и на шарфах белел иней, от дыхания в воздух поднимался пар. Охрана цирка бесцеремонно отодвинула в сторону охотников Кассин-Онга и, на ходу вытаскивая оружие, двинулась за предводителем. Эльнар махнул рукой одному из товарищей:
   -- Давай фонарь, Лэнни!
   Долговязый парень, нескладный как путевой столб, нервно полез за огнивом, копаясь в бездонных карманах и держа свой фонарь чуть в стороне. Его товарищи все как один следили за ним, будто своими действиями он подскажет им, что делать дальше.
   -- Ну быстрее, Лэнни! -- попросил Эльнар.
   В доме что-то громыхнуло, а затем в прихожую вывалился наемник. Лавр шатнулся навстречу товарищам, оттолкнул идущего первым Пузо и, все еще сжимая в руках дальнобой, склонился у стены. Тело его сотрясли спазмы, и бывалый наемник, прислонившись плечом к дому, опустошил свой желудок. Затем быстро вытер рот, пару раз глубоко вздохнул и выпрямился, стараясь не смотреть на товарищей.
   Лэнни наконец зажег свой фонарь. Свет выдернул из темноты изумленные лица охотников.
   Внутрь вошел Пузо, в темноте проема два раза сверкнули искры его огнива, и через пару мгновений наемник, шатаясь, вышел на улицу. Он тоже был потрясен тем, что увидел. Спустившись по крыльцу, бородач махнул рукой товарищам -- мол, стойте тут.
   -- Что там? -- одернул его Эльнар. -- Что вы там увидели?
   -- В жизни такого не видел, клянусь клешнями Темного Бога, -- сдавленно ответил ему Пузо. Лавр, тяжело отдуваясь, поднялся на ноги и кивнул на меня:
   -- Мальчишку туда не пускайте.
   Но я уже и не хотел туда идти. Потому что почувствовал страх циркового охранника. Знаете, это сложное ощущение. Мы многого боимся, мы простые люди и привыкли то здесь, то там страшиться неведомого, страшиться смерти, одиночества, разгулявшейся снежной бури и грохота льдов вдали. Но наемники видели много больше нашего, и чувства их должны были притупиться. Однако в душе Лавра все замирало от ужаса. Не могла простая кровь так повлиять на матерого воина.
   То, что он увидел в доме Одноглазого, сильно его напугало, хоть он и не показывал своего страха.
   -- Что это, Лавр?! -- спросил у него Пузо. Толстяк прислонился к стене, скинул капюшон и жадно глотал ртом воздух. Я не видел его лица, только черное пятно бороды, но было ясно, что смотрит он на командира. -- Ты это видел, да?
   Эльнар подхватил фонарь Лэнни и ловко, легко, несмотря на свою внушительную комплекцию, поднялся на крыльцо, а затем исчез в доме.
   Спустя несколько мгновений он вернулся и, спрыгнув на снег, упал на колени и с шумом прочистил желудок. Наемники переглянулись.
   Эльнара тут же окружили товарищи, испуганно поглядывая на зловещий провал, словно оттуда уже надвигалось жуткое нечто, готовое сожрать всех, кто собрался на узком настиле перед старым домом.
   -- Бауди, беги к шаману... -- сказал мне Эльнар, как только отдышался. -- Пусть сюда идет. Там все разрушено, все перевернуто кверху дном. Проклятье, а Одноглазого как размазало по всему дому... Везде кровь. На столе, на полу, на стенах. А голова... Она над порогом... Висит... А глаза как живые! Он смотрел на меня, ребята! Как живой, понимаете?! А из шеи...
   Его опять вырвало. Вытирая грязный рот рукавом, чтобы на морозе не треснули губы, охотник оглядывался на черный дом.
   Мне хотелось отказаться. Пожаловаться на боль в ноге, которая так и не унялась. Сказать, что я устал, что мне страшно, что я ужасно замерз, что я так и не увидел представления циркачей, будь они прокляты. Что я не хочу идти к шаману один. Но близость к дому, который осквернила темная магия (теперь я точно это знал), пугала еще больше дороги к Сканди. Там, за крепкими, забрызганными замерзшей кровью стенами, где хранились разворошенные чужаками вещи из жизни моего отца, далекого и почти незнакомого, теперь разлилось зло. И оно уже зацепило двух наемников и Эльнара.
   Оно могло коснуться и меня.
   -- Быстрее, Бауди! -- прикрикнул Лэнни. Он растерянно топтался у коленопреклоненного товарища.
   -- Ледовые гончие, -- прохрипел вдруг Лавр. -- Это сделали ледовые гончие, клянусь вам.
   Наемники переглянулись, пряча от товарища недоуменные улыбки.
   -- Парень не врал! -- продолжал тот. -- Это были ледовые гончие!
   -- Бауди! -- возмутился Лэнни, видя, что я все еще стою на месте и смотрю на Лавра.
   -- Зови вашего шамана, парень, -- заметил мое внимание наемник. -- Тут без него не обойтись... Беги шустрее. Лети быстрее голубой акулы!
   Он повернулся к толстяку:
   -- Пузо, пошли кого-нибудь из ребят на корабль, пусть Кривозуба сюда тащит, даже если он пьян в стельку. Один колдун хорошо, а два лучше. Если увидит шамана мастера Аниджи, то пусть тоже позовет. И предупреди всех, кто на представлении торчит, пусть будут начеку.
   Лавр опять посмотрел на меня:
   -- Да беги уже!
   И я побежал. Вернее, похромал, стараясь скрыть боль в ноге от тех, кто остался у дома Одноглазого. Опираясь на обледеневшие поручни мостиков, скользя на тех платформах, которые плохо убирались хозяевами. Под темным, затянутым тучами ночным небом. Мне все казалось, что ледовые гончие и их хозяин так и не ушли из деревни. Что они скрываются в каком-нибудь из домов, наблюдая за мной. Или идут по моему следу, плотоядно облизываясь и не боясь колючего мороза.
   Но я не остановился.
  
   Как вы уже знаете, шаман Сканди жил отдельно от деревни, в храмовом ледоходе ярко-красного цвета. Сейчас, ночью, святилище казалось совершенно черным, и даже огни фонарей, освещающих обитель стихийного волшебника, не выдавали истинного его обличия.
   Через неровный лед и маленькие гребни заструг шла протоптанная тропка, которую пожилой шаман ежедневно расчищал до старых торосов и продолбленных в них проходов, а от них и до деревни этим занимался Шанц ан Грант, в прошлом рыбий шахтер, а теперь первый помощник шамана, но живущий не со стариком, а на окраине Кассин-Онга. Чтобы не потеряться, здесь тоже были сделаны перила, и даже в сильную пургу, когда ветер сбивал с ног, человек мог дойти до ледохода Сканди без риска неудачно свернуть с пути, заплутать из-за этого в ревущем буране и околеть совсем рядом с деревней.
   Когда я добрался до тропы, прошло, как мне кажется, не более часа. По разгоряченной спине то и дело скатывались капли пота, которые быстро остывали, и от этого мне становилось еще холоднее, чем было. Я шел, быстро-быстро переставляя ноги и проклиная холод. Легкие болели от усталости, голова кружилась от мороза, но я ни разу не остановился.
   За моей спиной сверкал огнями цирковой ледоход, возвышаясь над снежными куполами деревни. Там до сих пор царило веселье и праздник.
   А в доме моего отца...
   Я не хотел представлять себе то, что увидели там наемники и Эльнар...
   Как же холодно! Почему я не надел теплой парки, под которой даже в такие морозы комфортно? На кого я хотел произвести впечатление, натянув этот нелепый тулуп?!
   Слева и справа надо мной высились стенки древних торосов -- я добрался до узкого перехода между землями деревни и владениями шамана. В этом месте всецело ощущалась мощь и непоколебимость вечной мерзлоты. Четырехъярдовые вздыбившиеся льдины безмолвно нависали над головой, и рядом с ними я сам себе казался ничего не значащей букашкой, которую можно растереть одним шлепком холодной, смертельно твердой ледяной лапы.
   Я неосознанно увеличил шаг, забыв про боль в ноге и стараясь побыстрее миновать зловещий коридор. Именно в этот момент позади меня послышалось тихое звяканье.
   Сердце подпрыгнуло в груди, попыталось пролезть в горло, царапая грудь, а во рту моментально пересохло. Стараясь не шуметь, я в несколько больших шагов оказался за пределами прохода и нырнул в сторону от тропы, прижавшись спиной к гряде. До ледохода Сканди оставалось ярдов двести-триста... А за спиной...
   Мои чувства обострились. Не знаю, что было тому виной -- столкновение с гончей, а может быть, душный страх охотников и наемников у места, где убили Одноглазого. Но сейчас я отчетливо чувствовал злость. Злость и обиду человека (а человека ли?), идущего по моим пятам. Темное облако недобрых эмоций окутывало моего преследователя, и ничего хорошего случайному встречному (то есть мне) не сулило. Присев, я зашарил по льду руками, надеясь, что судьба подарит мне хоть что-нибудь, чем можно попытаться защитить себя.
   Вскоре стали слышны торопливые, чуть резкие шаги человека; ритмично, почти зло хрустела снежная крупа под его ногами. Я шмыгнул носом, чувствуя, как замерзли в нем волосы.
   Ледовая гончая? Быть того не может. Но все наши сейчас либо на цирковом представлении, либо у дома Одноглазого. Да и чувства не те, не те эмоции. Но кто? Человек был серьезно обижен, будто рухнула его мечта по вине того, кого он сейчас попросту ненавидел.
   Пальцы наткнулись на обломок льда, и, сжав его в перчатке, я выпрямился. Незнакомец вот-вот должен был выйти из коридора на открытое пространство, и тогда можно будет либо лезть в драку, либо прятаться, либо успокоиться.
   Мороз еще сильнее охватил меня ледяными объятиями, остужая горячий пот под паркой.
   Человек приближался. Я услышал, как он недовольно бормочет себе под нос. И я узнал его голос! От сердца тут же отлегло, и на миг мне захотелось отомстить проклятому Эрни, а это был именно он, и напугать его, выскочив из укрытия с диким криком. Но потом я представил, что бы со мною случилось, разыграй он меня так, и потому просто окликнул товарища:
   -- Эрни? Что ты тут делаешь?
   Он вздрогнул от неожиданности, обернулся на меня. В ночной темноте я едва видел его силуэт на фоне снежной равнины. В руках у него был бидон.
   -- Эд? -- изумился он. -- А ТЫ тут что делаешь? Почему ты не на празднике? Тебя тоже Боб послал?
   Я понял, на кого злился Эрни. И я не хотел говорить, зачем иду к шаману.
   -- Там цирк. Там представление. А он послал меня к Сканди, представляешь? -- пожаловался парень, не дожидаясь от меня ответа. -- Покушать передать, представляешь?! Неужели нельзя было это сделать завтра, а?
   Я замахал руками, согреваясь.
   -- Ненавижу его, -- поделился Эрни.
   Мы зашагали по тропе -- я впереди, хромая, а он чуть позади.
   -- Вдруг они завтра уедут, Эд? -- хныкал за моей спиной посыльный. -- Вдруг уедут, и в то время как шло их единственное представление -- я ходил к дурацкому шаману с дурацкой едой! Ненавижу Боба... Вот зачем я в таверну заглянул? Надо было сразу на ярмарку идти!
   Слушая, как сокрушается мой товарищ, я хромал по ледяной дорожке. Храм-ледоход шамана, с горящими вдоль палубы фонарями, был все ближе. Прерывисто втянув воздух, я поймал себя на том, что все мои мышцы напряжены от холода.
   -- Там настоящий волшебник приехал! -- бубнил Эрни. -- Самый настоящий, Эд! А пока я схожу, да пока вернусь, там все закончится!
   -- Так давай мне бидон -- и беги в деревню, -- предложил я, сетуя, что не догадался сделать это раньше. Все лучше, чем слушать его нытье.
   -- Ой, правда?! -- обрадовался он. -- Слушай, спасибо, Эд! Огромное тебе спасибо!
   Я обернулся и протянул свободную руку за бидоном. Посылку Пухлый Боб снарядил тяжелую. Скорее всего, мяса покидал в честь праздника.
   -- Не забуду этого, Эд! Клянусь!
   Я улыбнулся ему, зная, что он не увидит моего лица в кромешной тьме. Эрни побежал назад и напоследок еще раз крикнул:
   -- Спасибо, Эд!
   Нашел за что благодарить. До ледохода было рукой подать, и вряд ли он выиграет больше десяти минут. В душу опять вполз уловленный там, у дома Одноглазого, страх. Вспомнился "мертвый" бородач и ледовая гончая. Сейчас это казалось событием из другого мира...
  
   До ледохода шамана оставалось шагов двадцать, может быть тридцать, когда тропа под ногами дрогнула. В уши ударил страшный грохот, словно с небес свалилась сразу сотня огромных ледоходов и взорвалась, разбрасывая по сторонам осколки. Я в испуге бросил бидон и заткнул уши, кривясь от рвущего слух грохота. Однако чудовищный рокот, хаотический звук крушащихся льдин все равно продирал меня насквозь. От натянутого треска вековых плит дрожали зубы, и казалось, что-то лопается в животе.
   Храм подпрыгнул, и я с ужасом почувствовал, как поднимаюсь вверх. Как вздымается к небу лед и тащит за собой меня и корабль Сканди. Покачнувшись, я упал на колени, вцепился пальцами в пористый лед, сдирая кожу с левой руки. Меня развернуло лицом к деревне.
   Россыпь домов впереди меня вспучилась, поднявшись. Словно огромный чирей, покрытый гремящими и лязгающими платформами, вздулся на поверхности и норовил вот-вот лопнуть.
   Небо позеленело, и от пляски ядовитых огней зарябило в глазах, а в мертвенном свете, непонятно откуда опустившемся на землю, -- Кассин-Онг все вспучивался и вспучивался. Визжали рвущиеся тросы и лестницы, а сквозь жуткий грохот льда слышался звук бьющегося стекла и крики.
   Не в силах отвести взгляда от гибели моей деревни, я так и стоял на четвереньках, разинув рот, не чувствуя пожирающего мою руку холода и не веря в происходящее. Вспыхнула миллионами осколков теплица, обрушилась крыша трактира Пухлого Боба, провалившись внутрь. Медленно свалился с платформы дом старосты.
   Мне показалось, что я вижу, как меж мусора и обломков, отлетающих от домов, и кренящихся платформ в небо взлетают фигуры людей. Но они же должны быть на представлении! Должны быть севернее от места пролома.
  
   Грохот стал еще громче, а льдина, за которую я держался, накренилась. Пальцы заныли от напряжения. Позади меня со скрипом гусениц покатился вниз корабль шамана. Брошенный бидон звякнул о массивные траки, и я плашмя упал на лед, вбив носки сапог в углубления. Рука, лишившаяся теплой перчатки, скрючилась, хваткой мертвеца вцепившись в лед, и нещадно болела от пожирающего ее холода. Мне показалось, что сейчас она просто раскрошится.
   В зеленом свечении, льющемся с неба, вдруг возникла огромная черная фигура. Она словно выросла из океана, разбрасывая в стороны ледяные валуны, металлические конструкции платформ и обломки домов, и тянулась теперь к окрашенным в изумрудный цвет облакам. Я смотрел на нее во все глаза, забыв обо всем. Забыв о сведенной от лютого холода кисти, забыв о гибели Одноглазого и цели своего путешествия сюда.
   Темный Бог пробился наружу, уничтожая мою родную деревню, и теперь вызывал на бой Светлого Бога, который на ночь ушел на покой, за горизонт. А вокруг косматого, мокрого чудовища ярко вспыхивали, плюясь искрами, и навсегда гасли разбивающиеся фонари. Льдины, отброшенные силой подводного владыки, взмывали к небу и скрывали от меня гигантский цирковой корабль, до того цитаделью возвышавшийся над деревней. Цирк был далеко от места пролома, и те, кто пришел на представление, должны были благодарить судьбу за приехавшую ярмарку. Если бы не труппа Аниджи, то все бы сейчас мирно спали по домам, и проснулись бы от...
   Я похолодел, вспомнив об охотниках у дома Одноглазого. Успели ли они спрыгнуть? Успели ли сбежать? Рука напомнила о себе дикой болью, и я с шипением втянул ее в рукав, проклиная себя за слабость.
  
   Черная фигура с ужасным низким ревом, перекрывшим даже грохот льдов, подняла в воздух четыре огромные и оглушительно клацающие клешни. В них, в каждой, было ярдов двести длины. А может, больше? Я не мог этого понять, потому что наша деревня по сравнению с Темным Богом казалась мне игрушечной, нереальной, а ведь существо, продравшееся из глубин промерзшего океана, даже наполовину не высунулось наружу. Уродливая, похожая на медвежью голова, усеянная десятками извивающихся ростков, была запрокинута к небу, и я видел, как Бог разевает длинную, заостренную пасть с рядами огромных загнутых зубов. Плеч у него не было. Длинное, скользкое туловище плавно переходило в шею, и из него торчали вразнобой уродливые шипастые лапы, заканчивающиеся неровными клешнями.
   Конечности Бога ненадолго застыли, а затем обрушились на деревню, ломая то, что уцелело после взрыва пакового покрова. Рядом со мной просвистел огромный кусок льда, об обшивку кренящегося ледохода-храма забарабанили обломки. Что-то больно ударило меня по уцелевшей руке, и я едва не разжал пальцы, но удержался. Однако спустя пару вдохов получил еще один удар.
   И еще.
   Мотая головой, круша лапами оказавшиеся у пролома платформы, Темный Бог отчаянно ревел, и от этого звука мое сердце норовило остановиться. Никогда прежде и никогда после я не слышал ничего подобного.
   Льдина остановила свой подъем, и я, вцепившись в нее, задрал голову, глядя, как из зеленого неба вырастают черные точки. От силы удара глубинного владыки даже досюда долетели обломки домов из Кассин-Онга. Мне вдруг стало так тоскливо, так пусто, словно из меня выдернули душу. Хотелось заплакать и громко-громко закричать, что я так не играю, что пусть все вернется к тому, что было.
   Но небеса все зеленели, искажая ночь, а вокруг сыпались обломки моего детства.
   Что-то сильно ударило меня по голове, лязгнули зубы, из глаз посыпались искры вперемешку с черными пятнами. Руки сами собой разжались, и я заскользил вниз, к накренившемуся ледоходу Сканди.
   А затем на меня накинулась темнота.
  
  
   Глава четвертая
   Начало долгого пути
  
   Я очнулся. И в первый момент почувствовал сказочное облегчение на душе, понимая, что весь этот ужас мне попросту привиделся. Что пора вставать, что нужно откинуть в сторону тяжелое нагретое одеяло, спустить ноги на расстеленную на полу шкуру, ежась от идущей от стен морозной свежести, потянуться к стулу за сложенными вещами. А затем выскользнуть на пропахшую ароматами теплую кухню, поприветствовать гремящую кастрюлями Эйду, кивнуть брату, если он уже проснется к тому времени, торопливо позавтракать и поспешить в таверну Пухлого Боба, чтобы до блеска натереть полы, прежде чем появятся первые посетители...
   -- Ты как? -- тихо спросил меня Сканди. Он сидел рядом с моей кроватью, на неудобном прикрученном к полу стуле. Жиденькая поросль на голове старика спуталась, всклокочилась. Плечи его были опущены, как и крючковатый нос. В светлых, почти прозрачных глазах зияла жуткая пустота. Над верхней губой у шамана росла некрасивая бородавка. Я никогда раньше ее не замечал.
   Потолок над его седой головой был окрашен в рыжий цвет. В углах седела плесень -- неприятная, как затаившаяся болезнь. Над кроватью висел фонарь и тепло освещал комнату, в которой мы оказались. Матрас подо мной дрожал, и откуда-то снизу доносилось равномерное глухое гудение двигателей. На столике у кровати тихонько дребезжала ложка в кружке с горячим напитком.
   Я понял, что нахожусь на храмовом ледоходе. Понял, что Темный Бог, разрушающий Кассин-Онг, мне не приснился. Беспомощно посмотрел на старика, почувствовал жгущую его изнутри тоску...
   И заплакал. Слезы сами брызнули у меня из глаз. Я пытался унять их, но любая мысль о моей деревне, о моей семье причиняла невыносимую муку. Пришлось сцепить зубы, но постыдные рыдания все равно рвались из груди, а перед глазами стояла картина взлетающих в небо платформ, и в ушах царил стон ломающегося и гнущегося железа. Что, если Лумена, моего брата, больше нет? И его жены, заменившей мне мать, тоже? И Пухлого Боба? И Сансы? И добродушного Занза ан Эфтала, и его смешливой дочки Инни?
   Что, если никого больше нет?!
   Сканди отвел от меня глаза, сжал тонкие бледные губы и тяжело вздохнул. Смотрел он будто в пустоту.
   -- Не плачь, -- наконец сказал он и положил теплую и шершавую руку мне на щеку, чуть погладил. Ласково потрепал по волосам. -- Не плачь... Все уже позади. Темный Бог ушел.
   Он опять вздохнул. И тут я сквозь собственную боль и горе почувствовал, как сжигает шамана страх и чувство вины...
   -- Почему вы не сказали, что идет Темный Бог? -- Слезы мгновенно пересохли, уступив место закипающей ярости. -- Почему вы не сказали?!
   Шаман ничего не ответил. В нем всплеснулось болезненное сожаление, но мне этого было мало. Он должен был предупредить нас. Это его обязанность, его предназначение. Обитатели храмовых ледоходов ни в чем себе не отказывали и могли попросить чего угодно у опекаемых жителей, но взамен от них требовалось всего лишь предупредить нас, если пробудится Темный Бог и направится прямо к деревне. Неужели все эти годы Сканди лгал, что обладает даром предвиденья? Неужели он никогда не чувствовал того, что таится подо льдами?
   Он так много рассказывал мне про этот дар. Про чувство тревоги, которое непременно возникнет, когда вечно блуждающий Темный Бог окажется где-то неподалеку, но еще на глубине. Про ту тонкую струну, которая зазвенит и оборвется, если чудовище начнет подниматься.
   Какое-то время Сканди считал, что моя эмпатия -- это признак дремлющего таланта. Что в будущем мне тоже суждено чувствовать приближение Темного Бога. Иногда так случается. Иногда не нужно иметь в своем роду шаманов, чтобы стать дурным вестником.
   Но я так и не научился секрету Сканди. Поэтому нас должен был предупредить именно он, потомок могучих повелителей стихийных духов. Он обязан был сказать нам об опасности за два дня до того, как затрещит лед под напором глубинного владыки. За два дня!
   -- Почему?! -- повторил я.
   -- Я не почувствовал... -- наконец проскрипел он. Горе состарило его еще сильнее, и на вид ему сейчас можно было дать лет сто, а то и больше. Глубокие морщины прорезали лоб, скопились у глаз, щеки одрябли и покрылись пятнами.
   -- Вы же шаман... Вы должны были почувствовать...
   -- Должен был, -- глухо сказал он. -- Знаю, что должен был... Я всегда думал, что... Я очень виноват, Эд ан Бауди. Прости меня. Я...
   Старик сжался. Он беззвучно шевелил губами, а в уголках его глаз поблескивали слезы.
   -- Я не знал... -- он сделал прерывистый вздох. -- Я должен был. Но... Я думал... Может быть, мой отец тоже... Два поколения Темный Бог не заглядывал в наши края... Может, мы перестали...
   Мой гнев неожиданно рассыпался в снежную крупу и осел в глубине души. Я молча натянул на нос мягкое одеяло и пустым взглядом уставился в потолок. Шевелиться не хотелось, и даже отвести взгляд от рыжих пятен стало немыслимым подвигом. Меня охватил озноб, словно холод пробился сквозь стены ледохода и проник в комнату. Застучали зубы, задрожали руки. Тепло комнаты и одеяла никак не спасали от идущей откуда-то изнутри слабости.
   -- А где наши? -- наконец спросил я и напрягся, ожидая жестокого ответа.
   Сканди дернулся, натянуто улыбнулся.
   -- Все хорошо, Эд ан Бауди. Все хорошо.
   В груди неприятно сжало, собралось в комок и болезненно екнуло. Я сел, глядя на шамана. Неужели все-таки...
   -- Они были в цирке. Все были в цирке. Большой ледоход не так-то просто уничтожить, -- пробормотал Сканди. На меня он не смотрел. -- Ярмарку снесло к северу. Льдину подняло, и они скатились. Я видел ледоходы, да. Я видел корабли на той стороне расщелины.
   Он что-то скрывал от меня. Чувства в нем сплелись в клубок так плотно, что я не мог ничего разобрать. Только боль, отчаянье и... страх?
   -- Куда мы едем?
   -- На юг. Нам очень надо на юг. В Снежную Шапку. -- Он посмотрел на что-то слева от меня, и я проследил за его взглядом. На столике, среди кучи разных мелочей, лежал знакомый до боли компас. Дар Одноглазого... Эрни?!
   -- Что случилось с Эрни? -- просипел я и без слов все понял. Чувства Сканди всколыхнулись, затопили меня с головой. Тонкие, скрюченные возрастом пальцы шамана затряслись.
   -- Не знаю, -- без надежды на веру соврал он. -- Я нашел его, когда вышел за тобой...
   Наши взгляды встретились. Старик понимал, что я все чувствую. Понимал, но все равно пытался оградить меня от чего-то.
   -- Эрни умер? -- спросил я.
   Сканди вздрогнул, выдержал мой взгляд и медленно кивнул. Не зная, что тем причинил мне страшную боль. Я впервые столкнулся с тем, что добро может причинить человеку гораздо больше зла, чем ты мог бы сделать с дурными намерениями. Если бы я не взял тот бидон, если бы...
   Впрочем, откуда мне знать, что было бы в этом случае? Вот откуда? Я же не пророк, не прорицатель. Я не чувствую приближения Темного Бога, как настоящие шаманы. Я не умею зачаровывать металл, фонари и стекла, я не умею готовить энгу. Но отчего меня уничтожало знание, что если бы я не взял у Эрни проклятый бидон, то мальчик остался бы жив?
   -- Я нашел это рядом с его телом. Ты не знаешь, откуда у него... это? -- он вновь уставился на компас.
   -- А что с Эйдой и Луменом? Вы знаете что-нибудь?
   -- Расщелина протянулась на много лиг, Эд. Даже если бы я решил объехать ее, то потерял бы много времени. Но с ними все в порядке, Эд ан Бауди. Твоя семья в безопасности.
   Он сам не верил в свои слова. Но надеялся и хотел заразить меня своей отчаявшейся надеждой.
   -- Я сделал все, что смог... -- тихо произнес Сканди. Я прикрыл глаза, слушая равномерный гул двигателей и приглушенный треск и визг льда, крошащегося под гусеницами корабля. -- Эрни не говорил тебе ничего об этом компасе? Не рассказывал о нем ничего? Это очень ценный артефакт -- откуда он у мальчишки-посыльного?
   -- Компас ему подарил Одноглазый. -- Я изо всех сил постарался поверить ему. Действительно, тот ледоход мог удержаться при пришествии Темного Бога. И Лумен собирался на представление.
   -- Одноглазый? -- изумился Сканди. -- Зачем он его подарил?! Что ты еще знаешь о компасе?
   -- Я ничего не знаю, -- чуть раздраженно ответил я. -- Эрни просто показал мне его. Это же из Ледяной Цитадели, верно?
   -- Нет, малыш, -- покачал головой шаман. -- Это не из Ледяной Цитадели...
   -- Я видел ледовую гончую, -- перебил я его. Не слишком уверенно, потому что не знал, насколько теперь важны мои слова. Но на миг мне показалось, что я должен сказать о произошедшем у дома Одноглазого.
   Глаза Сканди изумленно расширились, но он сдержался и, тщательно подбирая слова, спросил:
   -- Почему ты решил, что видел ледовую гончую?
   На меня вдруг накатило странное ощущение, будто моя душа отдалилась от тела. В такие моменты ты говоришь, ты двигаешься, но не чувствуешь себя. Словно просто наблюдаешь со стороны. И мальчик по имени Эд ан Бауди, сбиваясь, проглатывая слова и перепрыгивая с темы на тему, рассказал старому шаману о тех странных людях, о загадочном огне в глазах ледовой гончей, о приказе спасителя, о жуткой смерти Одноглазого и о том, что рассказали наемники и Эльнар.
   Эльнар... Он вряд ли спасся. Так же как и смелый Лавр с товарищами. Мне стало дурно.
   Сканди слушал, и чем дальше я рассказывал, тем холоднее становилось в его душе. Из старика уходили страх и отчаянье, и просыпалась ледяная ярость. Он даже плечи расправил, а в потухших было глазах проблеснул живой огонек.
   Мой рассказ удивительным образом избавил его от чувства вины.
   -- Теперь я понимаю... -- протолкнул сквозь сжатые зубы Сканди. -- Теперь я все понимаю!
   Видя мое ожидание, он торопливо поднялся на ноги и подошел к столу.
   -- Значит, вот что это... Вот что они искали, -- сказал шаман. Взял в руки компас, его верхняя губа дернулась. -- Вот что они искали... А когда не нашли -- призвали Темного Бога... Черный капитан, ледовые гончие, да-да. Все сходится, Эд ан Бауди. Все сходится. Вот почему я ничего не почувствовал!
   Он поставил компас на место и зарылся в груду хлама.
   -- Где же это... Где же...
   Недолго покопавшись, шаман в сердцах сбросил все на пол. Загремели железки, костяные украшения, какие-то странные таблички, загадочные руны, детали, пара массивных, окованных сталью книг... Там было столько всего!
   -- Я точно помню, что видел ее на днях! -- протараторил Сканди, открыл нижние ящики стола, заглянул внутрь и в сердцах выругался: -- Демоны его разбери!
   -- Черные капитаны, да-да... Есть легенда одна... Ты слышал ее? В нее никто не верит, Эд ан Бауди, но то, что случилось, есть прямое тому подтверждение, что все это правда! Да-да!
   Мне показалось, что можно ничего не говорить: шаман погрузился в свой мирок и забыл про меня. Пользуясь случаем, я сел и огляделся. Комната, в которой мы находились, была перегорожена напополам ширмой, обтянутой старой серой тканью, и мне показалось, будто на той стороне кто-то есть. Что мы в каюте не одни. Я посмотрел на свою обмотанную тряпкой кисть. Осторожно пошевелил пальцами, радуясь чувствительности. После того, что случилось, я легко мог потерять руку... Мороз коварен. Мне повезло, что шаман оказался рядом.
   -- Вот почему я ничего не почувствовал. Обряд! Это был ритуал призыва. Как же я сразу не догадался?! Этот компас не просто так объявился. Да-да! Надо же. Они не врали. Они не врали! Мы должны спешить!
   Он нервно посмотрел на меня, испугавшись, что я сочту его за сумасшедшего. Но сейчас он именно таковым и казался. Безумец, одержимый какой-то легендой.
   На покрытый коврами пол полетели книги.
   -- Да где же она?!
   Я терпеливо ждал, пытаясь заглянуть за загадочную ширму. Там определенно стояла кровать.
   -- Вот! -- торжествующе воскликнул Сканди: он держал в руках старый том с деревянной обложкой. Пальцы бережно пробежались по рунам. -- Вот! Легенды старого мира! История черных капитанов! Говоришь, голова висела? Ты уверен в этом?
   -- Я не видел...
   -- Ну, такое сложно придумать. Значит, будем считать, что так оно и было... Да-да!
   Он принялся торопливо перелистывать шуршащие страницы, поднеся книгу поближе к шаманскому фонарю и подслеповато шаря взглядом по строчкам.
   -- Ага! Вот оно!
   Внезапно шаман остановился, его плечи поникли, и он с потерянным видом отбросил том в сторону. Книга с глухим стуком упала на ковер.
   -- О чем я думаю? -- безжизненно спросил Сканди и посмотрел на меня. -- Я пытаюсь оправдаться, Эд ан Бауди... Да-да... Я пытаюсь убедить тебя, да и себя, что это злая воля скрыла от меня пришествие Темного Бога. Какой же я плохой человек, мальчик мой.
   -- Ледоход! Сразу за нами! -- прогудело из переговорной трубы. В нем скопилось столько металла, что казалось, будто заговорил сам корабль. Я изумленно посмотрел на шамана. На борту был кто-то еще?!
   Проклятье, ну конечно же! Кто-то должен следить за тем, чтобы тяжелая машина не столкнулась с торосом и не перевернулась... Но кто это?!
   -- Он приближается! -- нервно пробасил невидимка. -- Что мне делать, старик?!
   -- Я сейчас. -- Сканди быстро покинул комнату, а я посмотрел на соседнюю кровать, задернутую ширмой. Меня разбирало любопытство и надежда увидеть знакомые лица. Ведь если спасся тот незнакомец, что управлял ледоходом, то, значит, есть и другие!
   Я вылез из-под одеяла и заглянул за ширму.
   На койке под грязным покрывалом лежал очень бледный мальчик. Мой ровесник. Спутанные рыжеватые волосы, проступившие на почти белой коже веснушки. Близко посаженые глаза (под левым красовался сочный, почти черный фингал), на носу с горбинкой запеклась ссадина. Мальчик спал.
   Постояв пару минут рядом, я зябко поежился. От пола ощутимо веяло холодом, и мои пальцы на ногах инстинктивно подобрались. Мороз, царящий по ту сторону палубы, пытался добраться до наглых людишек, привыкших к его злобе и потому хорошо защищенных.
   У кровати стояли теплые пушистые тапки белого цвета. Мягкий мех приятно обнял мои ступни, и холод ушел. Пол дрожал, но самую малость. Могучий корабль крошил снежную равнину, и ничто не могло его удержать.
   Кроме другого ледохода. Именно эта мысль заставила меня действовать. Первым делом я направился в командную рубку. Вы можете спросить -- откуда мальчишке знать, где она, -- но это нехитрая наука. Каждый человек, мало-мальски интересующийся кораблями, способен определить, где жилая палуба, окутанная влажными трубами с вечно подогретой энгу. Где грузовая, стены которой покрыты инеем, а то и льдом, и лишь один закуток, у баков с топливом, хранит тепло (для дежурного мастера-инструментария, следящего за двигательным отсеком). Рулевая рубка обычно находится на верхней палубе, в куполе из закаленного и обработанного стекла, которому не страшен никакой мороз.
   Но в ней должно быть очень холодно.
  
   Там, наверху, я и застал шамана. Вместе со Сканди в рубке находился крупный мужчина в черной парке. Рулевому вряд ли исполнилось больше сорока, и от него веяло звериной силой. Несмотря на холод, от которого немела кожа, здоровяк стоял с непокрытой и абсолютной лысой бугристой головой. Его глубокие, утопленные на лице глаза чуть щурились, высматривая в снежной метели возможные провалы, расщелины или же ледяные зубы, лоб разрезали глубокие горизонтальные морщины. Пол под ногами чуть клубился паром. Это было единственное отапливаемое место в куполе.
   -- Здравствуйте, -- сказал я.
   Он лишь на миг скосил на меня взгляд -- и тут же вернулся к своим обязанностям. Сканди молчал, опершись кулаками о штурманский стол со стопкой карт из тонкого металла и вглядываясь во что-то позади ледохода. По прозрачному куполу барабанила ледяная крупа. Стоял день, но небо опустилось очень низко и почти слилось с землей.
   Наконец здоровяк кивнул:
   -- Привет, малыш.
   Голос у него оказался подстать. Глубокий, как Черные провалы, и пробирающий до костей, как гудок ледохода-тягача.
   Его внимание ободрило меня. И внутри зародилась странное, но необоримое желание спросить у него про шапку. Я то и дело возвращался взглядом к его почти красному черепу, кожу которого исперщили жуткого вида шрамы. Неужели ему не холодно?
   Странно, что после случившегося в Кассин-Онге меня могла заботить паршивая шапка на голове незнакомца!
   -- Ты прав, -- вдруг сказал Сканди. Голос его прозвучал сипло и немного потерянно. -- Ты абсолютно прав, мастер Эльм. Это действительно ледоход.
   Я сразу оказался у стекла.
  
   Мне показалось, что холод, царящий в рубке, -- это сущая ерунда. Мелочь, не стоящая никакого внимания. Потому что там, в снежной крошке, среди беснующихся ледяных кристалликов, стихия могла изодрать кожу в клочья и тут же заморозить брызнувшую из ран кровь.
   Среди буйства метели виднелся темный силуэт, в котором лишь угадывался идущий по нашему следу корабль.
   -- Кто-то спасся, да?! -- обрадовался я.
   Сканди промолчал. Он смотрел на преследующий нас ледоход с подозрением.
   -- Скажи что-нибудь, старик. Может, стоит остановиться?! Вдвоем будет проще выбираться из этого собачьего места, -- прогудел Эльм.
   Здоровяк обернулся, на миг бросил жгучий взгляд на шамана и вновь перевел его на метель.
   -- Чего молчишь, старый дурак?!
   -- Полный ход, мастер Эльм, -- хрипло выдавил из себя Сканди.
   -- Понял тебя, шамми! -- с веселой злобой сказал рулевой. -- Собачий мир, собачье племя!
   Грохот гусениц, сражающихся со льдом, стал еще громче. Машина чуть качнулась вперед.
  
   -- Спускайся вниз, малыш, -- посмотрел на меня Сканди. В его глазах разгоралась ярость, и только сейчас я понял, кто нас преследует. -- Пригляди за юным Фарри...
   -- Фарри?
   -- Тот мальчишка, твой сосед, -- шаман с отсутствующим видом уставился в метель. -- С ним все будет хорошо, но за ним нужно приглядеть. Я подобрал его вместе с мастером Эльмом... Светлый Бог, как же это удивительно, мой маленький друг. Мне могли встретиться ан Ламы из ближайшего дома. Ан Гадисы, ворчливый Шанц ан Грант. Хоть кто-нибудь! Но мне удалось вытащить оттуда только двух циркачей, которых я прежде никогда не видел. Подумать только...
   Он поправил отороченный мехом капюшон. Руки старика дрожали, я отчетливо это видел.
   -- Давай, собачья железяка! -- прорычал слышавший это Эльм. В нем всколыхнулось мимолетное недовольство, а затем здоровяк вцепился в обмотанное тряпками колесо и с усилием провернул его. -- Давай!
   Ледоход словно сопротивлялся рулевому.
   -- Иди, Эд ан Бауди... -- сказал шаман.
  
   Я ушел, понимая, что ничем не могу помочь рулевому Эльму и старику Сканди. Простой мальчишка с бесполезным даром эмпатии. Одинокий сирота, в один день потерявший весь знакомый ему мир. Вселенную, резко сократившуюся до загадочного компаса мертвого Эрни.
  
  
   Глава пятая
   Эльм и Фарри
  
   Я сидел у кровати незнакомого мальчишки, когда тот открыл глаза. Пару мгновений он изучал потолок, потом моргнул пару раз, привыкая к свету. Скосил на меня непонимающий взгляд.
   -- Привет, -- сказал я, не найдя других слов. Фарри еще раз моргнул (ресницы у него были длинные, как у девчонки), затем поморщился, пошевелив разбитыми губами:
   -- Привет...
   Мыслями я был наверху, в холодном куполе рубки. Вместе с могучим Эльмом боролся со штурвалом и помогал нашему шаману готовиться к обороне.
   Нет никаких сомнений -- за нами шла ледовая гончая. Одна из тех тварей, что убила Одноглазого. Но корабль был другой! Я считал, что это тот же ледоход, который в Кассин-Онге забрал черноволосого человека и его свиту. До сих пор не знаю, как можно было перепутать хищное, низкое судно, прокравшееся под настилами деревни, и трехпалубный шапп, сравнимый высотой с Храмом. Но в тот день мне это удалось. Впрочем, мне кажется, что оно было к лучшему. Если бы в моей голове тогда просто зародилась мысль о том, что ледоходов у тех странных людей может быть несколько... Кто знает, смог бы я тогда перенести это знание?
   -- Что случилось? -- спросил меня Фарри.
   -- Привет, -- тупо повторил я. -- Меня зовут Эд ан Бауди. Мы на храмовом ледоходе...
   Рыжий неуверенно улыбнулся, опять дернувшись от боли в губах, странно на меня посмотрел и приподнялся на локтях:
   -- Где я оказался? Что за храмовый ледоход, а? Мы же были...
   Он осекся, бросив на меня осторожный взгляд.
  
   Повеяло холодом. Словно кто-то открыл дверь на улицу и мороз с голодной жадностью ворвался в теплые недра корабля. Шум двигателей стал отчетливее и громче.
   -- Тихо, -- резко сказал я.
   И тут почувствовал вонь чужих мыслей.
   -- А?
   Я плюхнулся на мальчишку и рукой закрыл ему рот, прошипев на ухо:
   -- Тихо, прошу тебя!
   Прямо за стеной бурлила звериная жажда и распространялся гнилой запах разложившейся души. Гончая! Здесь! На корабле! Слышала ли она нас?
   Фарри попытался вырваться, но я лишь сильнее придавил его к кровати, извернувшись и уставившись на входную дверь. Только не сюда. Только не сюда, пожалуйста! Мальчишка подо мною утих, собираясь с силами.
   -- Там убийца, -- прошептал я ему. -- Если будешь шуметь, он придет к нам.
   Это помогло. Странно, но мальчишка сразу поверил мне, и поэтому, убедившись, что Фарри не собирается глупить, я отпустил его. За грохотом гусениц и гудением двигателей тварь по ту сторону стены ничего не услышала. Но в горле у меня все равно так пересохло, что стало больно. Мы с юным циркачом оказались в ловушке. В западне, где нельзя укрыться. Ножи, мечи, крюки или дальнобои остались в мечтах и детских сказках, а в нашей каюте не нашлось бы ничего тяжелее книги.
   Несколько чудовищно долгих мгновений злобная тварь по ту сторону стены не шевелилась. Потом до нас донесся стук упавшего на пол предмета и последовавшее за ним раздраженное шипение. Гончая вслушивалась в тишину жилой палубы, и я представил себе, как она, хищно сгорбившись, покачивается в темноте, ломано вздрагивает, поворачивая голову, и щерится, как вошедший в раж берсерк.
   Только не сюда...
   Фарри смотрел на меня широко распахнутыми глазами. Выражение лица мальчишки говорило об одном -- он отчаянно хотел понять: кто я, и кто меня так напугал?
   Гончая фыркнула и направилась к нашей двери. Не спрашивайте, откуда мне знать это. Я просто чувствовал ее приближение, как чувствуют снежную бурю ледовые волки. Но, в отличие от равнинных хищников, у меня не было возможности зарыться в снег или найти расщелину.
   Волосы на затылке встали дыбом: чудовищная аура твари пронзала меня насквозь, причиняя физическую боль. В висках застучало, в горле плеснуло горечью, и перед глазами все поплыло. Справившись с дурнотой, я подхватил с пола тяжелую книгу с окованными углами. На кожаной обложке был грубо нарисован снежный кит, и под изображением небесного скитальца красовалось название на неизвестном мне языке.
   Уголком книги я мог попытаться выбить чудовищу глаз. При большом везении это могло нас спасти. Фарри посмотрел на меня как на идиота, но промолчал. Он хищно соскользнул с кровати и присел так, чтобы она оказалась между ним и дверью.
   И тут Гончая тихо, булькающе засмеялась. Она стояла за дверью в нашу каюту, не предпринимая никаких попыток войти, и хихикала так, что нам стало еще страшнее. Сумасшедший смех то и дело срывался на повизгиванье. Фарри побледнел еще больше, судорожно сглотнул. Я же вцепился в книгу и выставил ее перед собой, чувствуя дрожь в коленях и холодные объятья испарины, выступившей по всему телу.
   Безумный смех перешел во всхлипывания, перемежающиеся с хрюканьем, со странными гортанными звуками. И тут загудели динамики.
   -- Эй, там, на палубе! Гуляй-пей, собачье племя! Старик сжег им топливо, так что живем дальше! -- радостно сказал невидимый нам Эльм.
   Гончая заткнулась, будто захлебнувшись звуками, и я почувствовал, как она поспешила прочь от нашей двери. Из моей груди вырвался облегченный вздох. Руки, сжимающие книгу, тряслись так, что мне пришлось приложить усилие, чтобы разжать пальцы. Талмуд о снежных китах с глухим стуком упал на пол.
   -- Он ушел? -- тут же спросил Фарри. Голос его не дрогнул, лицо расцвело от радости, что опасность миновала. Циркач выпрямился, поглядывая на дверь, осторожно обошел вокруг кровати. -- Кто это был, а? Что?! Вот ведь штука какая! Что он тут вытворял?! Где мы?
   -- Ой, нет... -- прошептал я. Мальчишка помрачнел и обреченно буркнул:
   -- Что еще-то?!
   -- Оно пошло наверх. В рубку... Там остался Сканди! И Эльм!
  
   Мы, не сговариваясь, выскользнули из каюты. Очень широкий коридор -- ярдов десять, не меньше -- тускло освещался раскачивающимися шаманскими фонарями, и тени на стенах то и дело заставляли нас вздрагивать. Причудливый свет выдирал из темноты старые вещи, собранные владельцем храмового ледохода за долгие годы службы, паутину отопительных труб, арки запертых кают, обитые войлоком опоры и зловещие груды совсем непонятного мусора. Прижимаясь друг к другу, мы медленно пошли вдоль стенки. Я уже знал дорогу на верхнюю палубу. Нам нужно было пройти туда, где в свете фонаря разверзлась распахнутая дверь на нижний уровень. Рядом с ней была лестница наверх...
   И где-то там могла таиться пришедшая снаружи гончая. Прислушиваясь к ощущениям, старательно игнорируя страх Фарри, я пытался уловить чудовище в темноте.
   -- Смотри! -- прошептал мой напарник. Он подхватил где-то обломанную палку и сунул ее мне в руки. -- Держи! Давай-давай! Я еще найду!
   Вцепившись в холодное дерево, я только сейчас почувствовал, как же остыл воздух в прежде теплом помещении. Проклятая гончая!
  
   Пока мы шли до лестницы наверх, Фарри подобрал еще какую-то палку. Выглядел мальчишка довольно решительно и грозно. Наверное, потому что не знал, с кем столкнулся. Даже не догадывался, кто посетил храмовый ледоход шамана.
   Я не хотел говорить ему. Сейчас важнее всего было самому набраться смелости. Ведь там, наверху, были Эльм и Сканди. И они слишком рано праздновали победу. Эта мысль подстегнула меня:
   -- Надо идти быстрее!
  
   У лестницы Гончей не оказалось. Ее мокрые следы, оставленные на деревянных вставках ступенек, вели наверх. Я почувствовал ее злорадство, выдохнул и поспешил наверх. Фарри с суровым видом шел следом. Стараясь не шуметь, мы добрались до люка, ведущего в купол, и тут сверху раздался булькающий и неестественно высокий мужской голос:
   -- Компась, старик! Мне нужен компась! Где компась! Дай компась! Дай компась, старик! Дай компась! -- истерично захлебывался он. -- Компась! Ко-о-о-омпа-а-а-а-ась!
   Рука, сжимающая палку, предательски задрожала.
   -- Пошел прочь! -- сдавленно ответил Сканди. -- Червивое отродье!
   -- Нет! Компась! Мне нужен компась! -- тараторила Гончая. Это был мужчина, а значит... Светлый Бог, а как же та женщина в Кассин-Онге?! Сколько же здесь этих мифических тварей, о которых до нынешнего дня я слышал только в сказках?
   В люк проникал свет, озаряя лицо растерянного Фарри. К сожалению, беседующих мы не видели и могли только догадываться, где те находятся. Я прикрыл глаза, сосредотачиваясь и вспоминая купол. Меня душила злоба Гончей и ее жажда крови, меня мутило от жутких образов звериной ненависти и ярости. На фоне эмоций чудовища мысли старика почти не чувствовались. Будто таяли в бурлящем океане алого цвета.
   За толстым стеклом по-прежнему бушевала метель.
   -- Глупый старик! Я найду! Радаг сказал достать компась, и я его достану! Радагу плевать, живой ты или нет! Дай компась -- и я уйду!
   Сканди закричал от боли. Фарри внизу дернулся было ему на помощь, но я остановил его, кусая губы от ауры мучений.
   -- Дай компась, человечишка! -- завопила Гончая.
   -- Нет! -- орал истязаемый шаман. -- Нет!
   -- Я убью тебя, если не скажешь! Я все равно найду! Радагу нужен компась! -- рявкнул безумец. И тут я почувствовал, как среди перемешавшихся аур страха и мании крови вдруг появилась третья. Там, наверху, всколыхнулся гнев нового участника.
   -- Вперед! -- гаркнул я и бросился наверх, узнав в пробудившихся эмоциях Эльма. Здоровяк, видимо, валялся без сознания, и как только пришел в себя -- ринулся в драку.
   Едва оказавшись в рубке, я увидел мужчину, стоящего к нам спиной. Его голову чуть прикрывал полуистлевший черный капюшон со светлыми полосами прорех, а над ним, за толстым стеклом купола, так истово бесновался серый снег, что казалось, будто наступили сумерки. Но я все равно узнал в Гончей одного из тех людей, которые прибыли в Кассин-Онг. Не тот черноволосый, с аурой мертвеца, а его спутник. Приятель женщины, бросившейся за мною.
   Юркий и сильный, он встретил атаку Эльма без удивления или оторопи. Ловко уклонился от могучего удара здоровяка и сразу ткнул его кулаком в солнечное сплетение. Рулевой захрипел, захватал ртом воздух, но, на удивление, не упал, а вновь бросился на Гончую.
   -- Глупый человек! -- рыкнул демон и отбросил его прочь. Эльм пролетел пару ярдов и врезался спиной в штурвальное колесо. Ледоход чуть вильнул, но тут же выправился, а рулевой сполз на пол, дурея от боли и бессильно наблюдая за тем, как тварь сжимает и разжимает кулаки, неторопливо шагая к поверженному противнику. Когда здоровяк увидел нас с Фарри с бесполезными палками, его глаза на миг расширились. Слава Светлому Богу, ему хватило ума промолчать. Однако все испортил Фарри!
   -- Эльм! -- истошно закричал мальчик, а я вместе с ним кинулся вперед, выставив перед собой обломанную палку и направив ее острым концом в спину Гончей. -- Не трогай Эльма, ты!
   Тварь обернулась, не дойдя до рулевого одного шага, хищно уставилась на рыжеволосого мальчишку и только спустя мгновение среагировала на мое нападение. Этого мига хватило для того чтобы я прыгнул и ткнул монстра палкой в живот.
   Меня обдало волной ярости, чудовище зашипело, отступило на шаг назад и заревело от злости.
   -- Держись, Эльм! -- Фарри бросился на Гончую следом за мной. Раненый демон взвыл и наотмашь съездил мне по лицу. Сила удара оказалась такой, что весь мир завращался у меня перед глазами. Мелькнули купол и беснующийся снег за ним, пол, стена, тело старика у штурманского столика. Падение выбило из легких остаток воздуха. На несколько секунд все померкло перед моим взором. Но я видел, как следующим ударом Гончая свалила на пол Фарри, а затем изумленно хрюкнула. За спиной твари вырос могучий Эльм, схватил ее за голову и резко повернул. В наступившей тишине хрустнули шейные позвонки, и безумец упал на колени. Кисти его задрожали в агонии, и через миг мужчина-демон ткнулся лицом в пол.
   -- Собачье дело, -- хрипло резюмировал Эльм и посмотрел на нас с Фарри: -- Откуда он здесь взялся?!
   Я не ответил. Я смотрел в закрытые глаза Сканди. Шаман лежал у штурманского стола, повернув голову в сторону штурвала. Сломанная фигурка старого человека. Последняя моя связь с детством, с домом, с Кассин-Онгом. Грудь Сканди расцвела кровавыми разводами, словно из него вырвалось какое-то существо и красные щупальца монстра расползлись по полу. Глядя на ужасную рану, идущую от шеи шамана к паху, я понял, через что ему пришлось пройти перед смертью.
   Поддавшись порыву, я сел на пол рядом с его телом и взял шамана за руку, не обращая внимания на то, что она мокрая от крови, и чувствуя, как гудит голова после страшного удара Гончей.
   И тут Сканди мигнул. Дернулся, застонал от боли.
   -- Как вы?
   Он что-то прохрипел. На губах запузырилась алая кровь, перемешанная со слезами. От пола все так же поднимался пар, и на миг мне показалось, будто мы парим в облаках, сквозь которые едва проступают очертания Сканди ан Лиана. Старик скосил на меня взгляд.
   -- Я не понимаю вас! -- всхлипнул я. Он должен был сказать что-то важное, и его желание сделать это жгло мое сердце.
   -- Он живой? -- удивился Эльм, а затем ринулся по лестнице вниз:
   -- Я принесу порошка!
   -- Барроухельм... -- наконец, просипел Сканди ан Лиан. -- Компас... Отнеси...
   Фарри присел рядом со мной, беспомощно глядя то на меня, то на шамана.
   -- Барроухельм... Найди Лунара... Инс... Инс...
   Он часто-часто задышал, прикрыл веки.
   -- Инструментария Лунара... -- собрался с силами старик. -- Отдай... Компас... Академия... Сушь... Он... Он знает...
   -- Держись, старик! -- Из люка вынырнул Эльм, грохнулся на колени рядом со Сканди и бесцеремонно отодвинул меня в сторону. Раскрыл металлическую коробку со множеством вмятин на крышке. Вытряс в ладонь какого-то зеленого порошка и щедро сыпанул на чудовищную рану. -- Сейчас-сейчас, собачья жизнь! Как новенький будет!
   От прикосновения к крови порошок зашипел, превращаясь в белую пену.
   -- Сейчас! -- повторил Эльм.
   Я держал шамана за мокрую руку, чувствуя, как она холодеет. Шаман Сканди ан Лиан умер. Это было ясно даже без дара эмпатии. Жизнь старика утекла в пустоту, туда же, куда пару минут назад отправилась сущность Гончей. Мне показался несправедливым такой исход событий. Смерть нечестно уровняла в правах доброго шамана и мерзкого демона.
   Наконец суетящийся Эльм тоже понял, что Сканди уже не помочь. Здоровяк чертыхнулся, глядя, как пузырится пеной насыпанный в рану порошок. Устало сел на пол рядом с нами и выдохнул:
   -- Последний порошок извел, собачья жизнь! Кто это, собака его дери, был?! Как он тут оказался? -- спросил нас Эльм, потом, не дождавшись ответа, неторопливо встал и подошел к штурвалу.
   -- Останавливаться сейчас нельзя, -- глухо сказал он. -- Приберитесь здесь пока.
   Чуть позже он едва слышно добавил:
   -- Подумать только, меня спасли два сопляка... Куда ты катишься, Эльм? Куда ты, собачья доля, катишься?
   Мы с Фарри стащили тело шамана на нижнюю палубу. Не могу сказать, что это далось нам просто. Перепачканные в крови, изможденные и вымотанные, мы положили старика меж двух замерзших грузовых блоков, у алтаря Светлого Бога. Теперь, когда земной путь Сканди ан Лиана закончился, он больше не принадлежит Темному подледному божеству. Стихия шаманов -- небо.
   На обратной дороге мы нашли место, откуда к нам в ледоход проникла Гончая. Ближе к корме, в борту расцветшим цветком рваных металлических лепестков зияла огромная дыра, и метель задувала в трюм снег, раскрашивая пол белым пятном.
   -- Что это? -- изумленно спросил у меня Фарри. После всего произошедшего мне казалось, будто мы знакомы всю жизнь. Поработивший палубу мороз пробрался под одежды (а теплых вещей мы не брали -- не думали, что здесь настолько холодно), и зубы застучали сами собой
   -- З-з-здесь она вошла, -- сказал я. Изо рта с дыханием вырывались облачка белого пара. -- П-п-пойдем!
   -- Кто вошла? -- не понял Фарри. Он смотрел то на меня, то на дыру, за которой бесновалась вьюга. -- Ты о чем?
   Я не ответил, торопливо зашагав к лестнице на жилую палубу. Как же здесь холодно. В носу затвердели волосы, уши заломило. Циркач поспешил следом, оставив расспросы.
   Как только за нами захлопнулась дверь и стало теплее, я прислонился к горячим трубам и буркнул:
   -- Ледовая гончая.
   Фарри широко улыбнулся.
   -- Пра-а-авда? -- насмешливо протянул он. Мне стало обидно. Еще недавно, когда демон крался к нашей каюте, парень должен был понять, что это не человек! Фарри же слышал его и боялся так же, как и я. Неужели из головы все уже вылетело?
   -- Он тебе не показался странным?! -- разозлился я. -- Как он смеялся, там, за дверью? Как он говорил? Как двигался? Как он тут оказался?
   -- И страннее видали! Ты поклонников алого камня не видел. Ледовая гончая, -- повторил мальчишка и фыркнул. -- Идем к Эльму -- повеселишь его этой сказкой.
   -- Но ты же слышал!
   -- Я много слышал, -- неожиданно серьезно сказал Фарри. С его лица исчезла издевка. -- Очень много. Но ледовая гончая -- это сказки!
   Он неожиданно смягчился:
   -- Да, этот мужик был странным. И эти крики про компас, кстати, что за компас, не знаешь? -- Ответа Фарри ждать не стал. -- Но гончая... Мой папа любил рассказывать сказки про черных капитанов и их гончих. -- Мальчишка вдруг помрачнел и обрезал: -- Это все сказки.
  
   Потом мы оделись потеплее и отволокли труп Гончей в трюм, где решили вытолкать его в дыру, через которую он прошел на наш ледоход. Одеревеневшее от мороза тело мужчины застряло, зацепившись за один из рваных лепестков. Мы с Фарри на пару уперлись в стену, выпихивая мертвеца ногами, и наконец тот неуклюже вывалился наружу и исчез в мешанине снежинок, оставшись где-то там, на прокорм вьюге и ледяным волкам. Он ничем не отличался от простого человека, и если забыть чувства твари, если забыть те страшные глаза женщины в Кассин-Онге, то, может быть, Фарри действительно был прав?
  
   Когда я поделился своим опасением с Эльмом, тот, не отрываясь от штурвала, отреагировал недоброй усмешкой:
   -- Не время для собачьих сказок, парень. Клянусь собственными зубами, совсем не время. Видимо, дыру пробили нам тараном, а может, она и раньше была, собака задери. Но ледовая гончая... Малыш, ты сильно приложился головой. Иди отдохни... И приготовьте мне что-нибудь пожрать.
   Мне показалось глупым стоять на своем и дальше. Подошвы ботинок все еще липли к полу, на котором оставалась кровь Сканди ан Лиана, и мне подумалось, что гораздо важнее спуститься вниз, на грузовую палубу, к алтарю Светлого Бога, и помолиться за душу старика. Пусть он после смерти попадет туда, где ему будет хорошо и спокойно.
   По дороге к алтарю я зашел в каюту и забрал компас. Последними словами Сканди были: "Барроухельм" и "инструментарий Лунар". Все свои силы умирающий шаман положил на то, чтобы сказать их мне. Почему же это было так важно для него?
   Вообще у каждого из нас выпадает момент, когда жизнь проходит через развилку, и от того, куда ты свернешь, зависит то, что ждет тебя в будущем. Налево пойдешь -- и станешь великим охотником, но никогда не будешь богачом, направо пойдешь -- будешь богат, но лишишься счастья. Прямо пойдешь...
   Обидно, что ты никогда не знаешь, куда на самом деле приведет та или иная дорога. Все зависит от множества факторов, от тебя не зависящих. Ты можешь рассчитывать на одно, а получишь совсем другое. Обидно, когда твою дорогу выбирают за тебя и в конце пути ты остаешься ни с чем. Но я не думал, что мне уготован именно этот вариант.
   В тот день, стоя над алтарем Светлого Бога и молясь о душе шамана Сканди ан Лиана, я сжимал в руках загадочный компас и знал, что теперь моя дорога ведет в Барроухельм. Город, о котором я только слышал. Город, лежащий далеко за Снежной Шапкой.
   Настоящий город.
   Я сделал свой выбор.
  
  
   Глава шестая
   Все иначе и горячий перцовый чай
  
   Не знаю, как Эльму удавалось разглядеть хоть что-то в окружавшей нас метели. Но когда буря наконец улеглась, выяснилось, что он совсем чуть-чуть отклонился от рассекающей снежную равнину линии путевых столбов. Мы увидели черные столпы чуть левее от курса.
   Горизонт очистился, тучи уползли прочь, и сквозь серую хмарь проступило ярко-синее небо, а затем и первые лучи солнца пробили облака.
   Большую часть пути мы проводили вместе, в рубке. Почти не разговаривая и иногда прыгая на месте в желании согреться, или же ныряя на жилую палубу, поближе к горячим трубам. Храмовый ледоход полз вперед, но из-за раскрывшихся перед нами просторов казалось, будто мы стоим на месте.
   Я никогда в жизни не забирался так далеко от Кассин-Онга. Всюду, куда ни брось взгляд, сверкал на солнце ослепительный снег. Мы не сговариваясь надели очки из мелкой проволоки. В таком ракурсе мир, конечно, становился не самым приятным местом. Но без столь неудобной защиты можно "досмотреться" до рези в глазах, а потом и вовсе ослепнуть. Человек, проживший всю жизнь во льдах, знает об этой опасности с пеленок. Впитывает с молоком матери и скупыми уроками отца.
   Эльм наконец натянул на голову теплую шапку, отчего стал еще выше, чем был. Я вновь поразился его внешней мощи. У нас в деревне не нашлось бы никого, кто мог поспорить со здоровяком в комплекции. Шесть, а то и семь футов роста. Конечно, сложно сказать, мышцы или некрасивая полнота скрывались под мешковатой паркой. Но что-то мне подсказывало -- Эльм не из тех, кто может позволить себе страдания ленивых.
   После того как мы ушли от Кассин-Онга, прошло не более суток. Внизу, в носу нижней палубы, я нашел чулан с продуктами. Запасы старого шамана меня ошеломили. На полках я обнаружил как обычные для наших столов куски оленины, так и целый шмат рыжеватого мяса бродуна, пару плиток китового сала, ворох волокуньих ребрышек. Сканди ан Лиан любил покушать. Некоторых из этих деликатесов я никогда не пробовал. Рот моментально наполнился слюной, но потом я подумал, сколько же могла храниться здесь вырезка из бродуна, и решил, что ограничусь привычной пищей.
   Вытащив пару кусков оленьего мяса, я отнес их на кухню, где встретился с Фарри. Тот, оказывается, отыскал где-то в каютах два кувшина перцовой настойки. Вместе мы разогрели массивные плиты и первым делом сделали чай, щедро ливанув туда его находки. Такой напиток обжигал нутро, но после по телу расходились приятные горячие волны. Поджарив мясо, мы поднялись в рубку. Эльм, когда увидел кружку с парящим напитком, посмотрел на нее с едва заметной тоской и спросил:
   -- Что это?
   -- Перцовый чай, -- честно ответил я ему. Здоровяк вздохнул, чуть смущенно улыбнулся:
   -- Сейчас бы чего покрепче. А?
   Вряд ли на храмовом ледоходе можно было найти что-нибудь покрепче. Я никогда не видел, чтобы Сканди ан Лиан пил хотя бы шаркунку.
   Эльм облизнул губы и взял из моих рук кружку:
   -- Ну хоть что-то, собачья жизнь.
  
   Потом мы стояли, жевали жесткое, остывающее мясо и просто смотрели вперед, думая каждый о своем. Наш корабль полз по ледовой равнине, а частые облака рисовали на снегу замысловатые узоры. Насупившийся Эльм одной рукой держал штурвал и шумно прихлебывал из кружки. Фарри с отсутствующим видом буравил взглядом горизонт.
   -- Вы знаете, что случилось с остальными? -- спросил я вдруг. Все это время мы старательно обходили тему появления Темного Бога. Но так не могло продолжаться вечно. Потому что жажда знания порой неудержима.
   Эльм бросил быстрый взгляд на Фарри (я едва заметил его за сеткой проволочных очков). Мальчишка чуть напрягся и слегка пожал плечами.
   -- Думаю, с ними все в порядке. Я видел людей на той стороне расщелины, после того как Темный Бог ушел, и прежде чем нас отыскал тот старик, -- медленно сказал Эльм. -- Если все были на представлении, то, собачья жизнь, мастер Аниджи собрал твоих земляков и спокойно себе двинулся куда-нибудь на запад, вдоль расщелины. Теперь тут будет жарко. Потрохами чую.
   В его голосе слышалась смесь зависти и сожаления. Сожаления о том, что силачу Эльму и крошке Фарри не посчастливилось быть "собранными" мастером Аниджи.
   -- А как вы оказались по эту сторону? -- с подозрением спросил я.
   Мне не ответили. Потому что в следующий миг нас тряхнуло. Хотя нет, это неверно сказано.
   Нас ТРЯХНУЛО. Именно так. Корабль резко накренился влево, словно ухнул в яму. Очень громко завизжал крошащийся где-то под нами лед. Загремело что-то на нижних палубах, срываясь с привычных мест. Я чуть не упал и выбросил перед собой руки, застыв с испуганным, перекошенным лицом. Пол ушел у меня из-под ног, и не знаю, каким чудом мне удалось устоять на месте. Фарри скользнул в сторону люка, падая, но все-таки ему посчастливилось перепрыгнуть его и облокотиться на стекло купола. Эльм выронил чашку, и теплый напиток брызнул мне в лицо.
   Стараясь удержаться на накренившейся поверхности, я медленно двинулся к столу штурмана. За него можно ухватиться, и он прикручен к полу. Эта мысль билась у меня внутри и заполняла все пространство. Добраться, дойти, схватиться. Думать потом.
   -- Что это?! -- вскрикнул Фарри. Я вцепился в стол и посмотрел на нашего рулевого. Здоровяк пошел пятнами, желваки на скулах ходили ходуном. Рука, вцепившаяся в штурвал, побелела.
   -- Собачья дрянь! Собачье дело! -- зарычал он, дернув за тормоз.
   Корабль замер. Несколько секунд мы не шевелились, с ужасом ожидая, что бронированный гигант со стоном поползет вниз, под лед.
   -- Собачья печень! -- продолжал ругаться Эльм. -- Ведь не было ничего! Чистая дорога была, раздери меня голубая акула!
   -- Мы провалились? -- поинтересовался Фарри. Он, в отличие от меня, не испугался, и это придало мне сил.
   Здоровяк отмахнулся от него:
   -- Пойду посмотрю... Собачья жизнь!
  
   Когда Эльм вернулся, он принес неутешительные вести. Нам не повезло, и мы наткнулись на колонию белых волокунов. Эти покрытые короткой шерстью животные питались в основном рыбой. Проделывали целые шахты в многоярдовой толще льда и предпочитали хранить добычу у поверхности, выгрызая для этого настоящие пещеры.
   Одна из них и "поймала" левый трак.
   Да, вы можете смеяться. Но ни я, ни Фарри и ни Эльм даже не думали о подобной возможности. Никто из нас никогда не водил кораблей по снежным просторам. А когда мне доводилось ездить с кузеном к Дальнему Кряжу, на ледовые карьеры, чтобы привезти шаману вырезанные кубы, предназначенные для превращения в энгу, -- мы ни разу не сталкивались с подобным. Конечно, опасность подледной колонии -- это прописная истина для многих свободных капитанов, которые прошли по льду не одну сотню миль. Но для двух циркачей и мальчика из глухой деревни существование такого городка волокунов не было столь очевидным. Да и не селились эти животные рядом с Кассин-Онгом.
   Выбраться из пещеры, куда целиком провалилась одна из гусениц, не представлялось возможным. Ледоход ревел, рвался наружу, содрогаясь всем телом, но постоянно соскальзывал вниз, проваливаясь все глубже и обрушивая галереи, прогрызенные волокунами. Эльм зверел, ругался. Пытался отъехать назад, развернуться. В конце концов судно село на лед днищем, а гигантские острые траки врезались в снежную кашу и теперь бессильно молотили воздух.
   -- Надо идти пешком, -- наконец вынес приговор Эльм.
   -- Это было бы слишком просто -- взять и доехать до города, -- неожиданно бодро сказал на это Фарри. Он непринужденно улыбался. -- Трудности закаляют, да, Эльм?! Ты все еще считаешь, что это не было глупостью, да?
   Здоровяк стащил с глаз очки, натянул их на лоб и уставился на мальчишку злобным взглядом:
   -- Все сказал?
   Стало еще холоднее, чем раньше. Мальчик и мужчина буравили друг друга взглядами. Угрюмость против испуга. В душе здоровяка поднималась страшная и злая сила, от которой хотелось бежать без оглядки. Я сделал шаг назад, немея от ужаса.
   -- Хорошо подумал, собачий сын? -- тихо процедил Эльм.
   Фарри стушевался:
   -- Прости, Эльм, -- промямлил он.
   Из бочки с гневом силача словно выбили заглушку, и темные мысли вылились прочь, будто их и не было. Я вздохнул с облегчением.
   -- Трудный путь иногда самый верный, -- с довольным видом промолвил силач, все еще не сводя взгляда с мальчишки. Я стоял, стараясь даже не дышать и чувствуя, как звенит в голове от сокрытых эмоций.
   -- Малец, -- здоровяк обернулся ко мне. -- Поищи лыжи, снегоступы, теплую одежду. Должно же быть на этом корыте хоть что-то... Собери припасы. А ты ему поможешь, Фарри, правда ведь?
   Рыжий чуть кивнул, так и не подняв глаз.
   -- Я буду думать, как нам идти дальше. -- Он вновь нацепил на глаза очки, накинул капюшон и подошел к штурманскому столику. -- Собачье племя, клянусь требухой Темного Бога: если не везет, так не везет совсем. А ты, малец, не стой! Дуй ветром!
   Мне не нравилось его обращение "малец". Однако никто из циркачей так и не спросил моего имени, и это казалось удивительно странным. Подозрительным. И чуточку очаровывающим. Потому что мне были известны их имена, я чувствовал их души, их мысли.
   Я начинал узнавать их, по-прежнему оставаясь маленьким деревенским несмышленышем, верящим в ледовых гончих. Чутье подсказывало мне: пусть так остается и дальше.
   Тем более что циркачи не ошибались.
  
   Пока я бродил по кораблю (Светлый Бог, ведь нам придется его бросить, нам придется выйти туда, на белые равнины, где не будет теплых труб, где не будет горячей еды), пробираясь через завалы мусора, образовавшиеся после аварии, -- увидел, как изменились внутренности ледохода. В кухне свернуло плиту, и она впечаталась в стену, прогнув металл. Пару кают я не смог вообще открыть: их завалило изнутри. В других же чернели распахнутыми зевами створки стенных шкафов, из которых высыпалась жизнь старого шамана. Весь его скопленный за многие годы скарб. По большей части не заслуживающий никакого внимания, кроме памяти.
   Наверняка каждая вещь из тех, что попирали мои ноги, что-то да значила для Сканди ан Лиана. Места, где он был, люди, которых он любил. Непросто думать о таких вещах, когда тебе пятнадцать лет.
   Фарри ходил вместе со мною. Подавленный произошедшим наверху, насупленный. Он двигался легче и ловчее, чем я. Мне страшно было сделать шаг по накренившейся палубе. От усилий болели стопы, а руки под перчатками ныли от постоянных ударов о стены, когда я соскальзывал вниз, не удержавшись, и останавливался только у противоположной стены, которая норовила стать полом.
   Фонари шамана все еще горели.
   -- Он не плохой, -- вдруг сказал мне Фарри. -- У него не самый легкий характер, но он не плохой. Он несколько раз меня выручал.
   Я не сразу понял, что речь идет об Эльме. События последнего дня давили на плечи и опускали голову. Очень хотелось лечь, забраться под теплое одеяло и уснуть. А еще лучше проснуться дома, в Кассин-Онге. Рассудок отказывался принимать произошедшие в жизни перемены.
   -- Просто иногда он срывается... -- При этих словах Фарри неосознанно потер бок. -- Но ты не думай, он хороший человек.
   Он не говорил бы так, почувствовав вкус и цвет гнева, таящегося в лысом здоровяке. Разубеждать мальчика я не стал. Хотя, наверное, следовало бы...
  
   Собирались мы до ночи. В недрах ледохода нашлось все нам необходимое плюс два каркасных рюкзака. Фарри где-то раздобыл горелку, а потом мы вместе слили из топливных баков немного энгу, чтобы в пути могли растапливать лед или снег.
   Страх перед снежной пустыней с каждой минутой становился все сильнее. Оказаться без тепла среди льдов -- очень суровое испытание. Признаться честно, в глубине души я паниковал и жадно тянулся к спокойствию Фарри, надеясь хоть так унять животный ужас. А ближе к вечеру Эльм спустился на жилую палубу и стал помогать нам собираться. Один из рюкзаков он сразу отбросил в сторону, как ненужный:
   -- Все равно мне тащить, -- хмыкнул здоровяк.
   Казалось, что ему в радость предстоящее путешествие. Ледоход мертвого шамана тяготил силача.
  
   Ауры циркачей чуточку помогли мне побороть страх, однако я все равно вспоминал истории о мертвых огнях и смертельном сиянии, застигающих путников в снежных пустынях. Больше всего на свете я хотел вернуться в прошлое, в момент явления Темного Бога, и оказаться на другом берегу расщелины.
   А еще лучше, чтобы Одноглазый никогда не приходил в нашу деревню! О, как я ненавидел старика в тот момент. Лишь маленькая толика во мне радовалась предстоящему путешествию, но она была настолько ничтожной и незаметной (там не будет укрытия, не будет ничего -- лишь белое безмолвие, снежная слепота и бесконечные лиги мертвых льдов)...
  
   -- Переночуем здесь, -- сказал Эльм, когда еще раз проверил, все ли мы собрали.
   Нам с Фарри достались два небольших рюкзачка, в которые здоровяк запихал теплые одеяла. Это забота тронула меня, хоть и чувствовалось в душе силача легкое недовольство тем, что весь скарб окажется на его плечах. Забитый вещами титанический рюкзак Эльма, с одной стороны которого торчали пила и бур, а с другой висели два ледоруба, был с меня ростом, не меньше.
   -- Трудно будет устроиться с таким-то уклоном, но мы попытаемся, верно? -- он подмигнул Фарри, посмотрел на меня.
   Набросав ненужных вещей в просевшие вниз углы, где соприкасались стена и пол, мы устроились на ночлег. На нижней палубе басовито урчал двигатель умирающего ледохода. Мощного корабля, которому уже завтра была уготована участь железного остова, брошенного в снегах.
   Истинный хозяин судна останется вместе с ним, у алтаря Светлого Бога. Скорченный смертью и скованный холодом. Может быть, когда-нибудь его найдут случайные путники. Может быть, им удастся (что вряд ли) запустить старые двигатели.
   Но скорее всего он просто навсегда останется стоять во льдах -- последним памятником деревни Кассин-Онг. Ведь дальше к северу никого нет.
   Двигатель успокаивающе гудел. Неподалеку посапывал уснувший Фарри, ворочался Эльм, устраиваясь поудобнее. На меня накатывала дремота, но перед тем как провалиться в сон, я вдруг вспомнил, что случается с местами, где проломил лед Темный Бог. Не будет никакого памятника. Как только пройдет весть, что здесь обнаружился Пролом, -- сюда отправятся искатели поживы, и храм разберут на части, а потом продадут в Снежной Шапке.
   С этой мыслью я и уснул, и всю ночь мне снились летящие в небо глыбы льда, размахивающая клешнями гигантская фигура Черного Бога и окровавленное лицо старого шамана, а в ушах хрипло улюлюкала Гончая. Компас, который хранился за пазухой, протыкал мою кожу коричневыми иглами, врастал в меня и высасывал кровь, отчего его щупальца-лапки пульсировали в такт сердцу. Я кричал и пытался отбросить их прочь, но они вцепились в меня, словно металл на морозе, и причиняли такую невыносимую боль, что в глазах меркло.
   Очнувшись от кошмара и радуясь тому, что ужас ушел, я вновь засыпал и возвращался в объятья дурных снов.
  
   Утром меня разбудил Эльм, сунул еще сонному в руки кусок вяленого вонючего мяса.
   -- Пора, -- буркнул он.
   Выбравшись из-под теплого одеяла, я увидел, как Фарри возится с горелкой, подогревая чай.
   -- Скоро выходим.
   Здоровяк постоял недолго надо мной, а потом широко и обезоруживающе улыбнулся:
   -- Тебя как звать-то, малец?
   На душе сразу стало теплее.
   -- Эд... Эд ан Бауди
   -- Будем знакомы. Я Эльм, а это Фарри. Ну да ты, наверное, уже знаешь, собачья жизнь.
   Торопливо позавтракав (Светлый Бог, ты торопишься выйти на лед? Ты хочешь познать мир без тепла?), мы наконец покинули корабль. Волею судьбы выходить пришлось через дыру, проделанную Гончей.
   В темноте грузового трюма я видел, что алтарь Светлого Бога соскочил со своего места и врезался в альков своего темного противника. Что же стало с телом шамана после аварии?
   -- Сканди... -- прошептал я. Эльм повернулся, проследил мой взгляд и покачал головой.
   -- Идем. Нет времени.
  
   Мы вышли на лед. После тепла жилой палубы холод чувствовался не так остро. Я пару минут даже размышлял, заматывать лицо шарфом или нет, но в конце концов принял правильное решение и прикрыл шерстью все, что можно было прикрыть. На ветру, когда на улице находишься не час и не два, не стоит лишний раз рисковать. Холод коварен.
   Так началось наше путешествие. Долгий путь трех замотанных в одежды фигурок с лыжами на плечах, с рюкзаками, в очках против снежной слепоты.
   -- Идем, -- еще раз сказал Эльм. Из-под его шарфа с дыханием вырывались клубы пара. На улице было градусов двадцать, не меньше. Фарри, похожий на колобка из-за одежд, стоял рядом с ним и, задрав голову, смотрел на покосившийся ледоход.
   -- До того как стемнеет, мы должны пройти как можно больше. Ночью будет холодно, -- Эльм глянул на небо. -- Очень холодно, собачье племя!
  
  
   Глава седьмая
   Смерть во льдах
  
   Впервые я увидел ту черную тень совершенно случайно. Весь вечер мы ворочали выпиленные ледяные блоки, сооружая укрытие на ночь. Фарри, уставший за день больше всех, топил на горелке снег, и мы то и дело подходили к парящему котелку, чтобы уловить озябшим телом хотя бы толику тепла. Мальчишка, у которого из мохнатого капюшона торчал лишь побелевший нос, изучал, как тают кристаллики льда, превращаясь в воду. Лед, политый энгу, шипел и горел синим пламенем.
   Эльм работал молча, иногда прерываясь, чтобы попрыгать и помахать руками, согреваясь. Ледовый домик, честно говоря, он мог построить и один, но я все равно старался ему помочь, тем более что никогда раньше мне не приходилось сооружать убежище в таких местах. Вокруг, куда хватало глаз, катились замерзшие волны заструг, а там, откуда мы пришли, бугрились их особенно крупные карнизы.
   Вместе с силачом мы составили блоки так, чтобы злой пронизывающий ветер не задувал внутрь. Затем Эльм полил стыки талой водой из котелка Фарри, и она почти сразу замерзла. Дольше всего пришлось возиться с узким входом, который на ночь предполагалось засыпать снегом. Лаз мы продолбили прямо во льду, так чтобы он был ниже уровня пола нашего пристанища. Признаться честно, я промок насквозь, пока махал ледорубом. Мышцы гудели от усталости, но неровная канавка, скрывающаяся под снежным куполом, радовала глаз, и я почти не обращал внимания на то, что потихоньку замерзаю.
   Последним штрихом стала плошка с оленьим жиром, которую Эльм достал из рюкзака. Окинув нас взглядом, жалких и бессильных, здоровяк сказал:
   -- Скоро можно будет отдохнуть, потерпите. Фарри, не спи!
   Мальчик сонно вскинул голову, а Эльм спрыгнул в желоб и полез внутрь.
   Я посмотрел назад.
   Тогда мне подумалось, что это морок. Зимний мираж. Черная фигурка мелькнула среди далеких холмов-карнизов и исчезла. После трудного перехода и постройки укрытия могло почудиться и не такое. Глаза слипались сами собой, но я держался, а тут и вовсе очнулся от дурной слабости.
   Зверь ли это был? Или мне просто показалось?
   Несколько долгих минут я буравил горизонт усталым взглядом, но движение не повторилось.
   -- Залезайте! -- выбрался наружу Эльм.
  
   Внутри ледового убежища оказалось неожиданно уютно. На вырубленной в блоке полочке стояла плошка, и в ней горел жир, даря тепло и свет. Я заполз внутрь и достал из мешка изумительно сухое одеяло. Следом за мной появился Фарри, похожий на диковинное и пушистое животное.
   Последним залез Эльм.
   -- Ну что, мальцы, скоро надышим, нагреем -- и будет совсем хорошо, -- улыбался он.
   Оборудовав спальные места, мы разлеглись, положив замерзшего Фарри между собой. Он ощутимо дрожал, но вскоре подуспокоился, пригревшись. Холод от пропитавшейся потом одежды какое-то время не давал мне покоя, но вскоре я надышал под одеялом так, что постепенно начал отключаться. Компас больно тыкался в ребра, и потому пришлось выложить его и запихнуть под скомканную одежду, превращенную в подушку.
   -- А ведь я не хотел сюда ехать, -- вдруг сказал Эльм. -- Помнишь, Фарри? Я же говорил, что здесь, собачья плешь, гиблое место!
   Фарри молчал и лишь сопел носом. Снаружи царила мертвая тишина, даже ветер, вымотавшись за день, утих.
   -- Но ничего, мелюзга, -- продолжил здоровяк. Он лежал на спине, и я видел его закрытые глаза. -- Ничего. Пару деньков померзнем...
   Меня передернуло от воспоминаний перехода. Пронизывающий ветер и холод, от которого не укрыться. Бескрайние равнины ослепительной белизны, режущей глаза даже в очках. Если бы не путевики, оказавшиеся единственным ориентиром для нашего путешествия, -- я бы сошел с ума, клянусь. Ледяная пустота давит одиночеством, цепляет к ногам тяжелые кандалы и забирается в голову дурными мыслями. Она убивает, поверьте. Ты идешь и стоишь одновременно.
   -- А там и тепло... -- сонно пробормотал Эльм и уснул.
   Мы лежали под сводами ледовых блоков, в свете дрожащего огонька. Фарри спал, рядом с ним сопел Эльм, а я смотрел в черный потолок, глядя на игру тени от плошки, и наслаждался покоем. Мышцы ныли, но сейчас это казалось мелочью -- стены вокруг нас успокаивали. Никогда раньше я не ночевал в таком месте. И удивительно -- здесь было значительно теплее, чем на улице. Если бы еще не мерзость сырой одежды, то...
   Я проваливался в сон, когда снаружи под чьими-то ногами захрустел снег. Совсем рядом с нашим убежищем!
   Или это мне приснилось?
  
   -- Собачья плешь! -- разбудил меня глухой крик. -- Проклятье!
   Рядом со мной дернулся Фарри и сразу же подобрался, словно ждал удара. Я ошеломленно хлопал глазами, пытаясь очнуться от глубокого сна. В нашем укрытии по-прежнему горела плошка, но свет проникал и снаружи, сквозь ледовые стены. Скверно пахло немытым телом и сырой одеждой.
   Но зато тут было тепло. Так тепло, что я смело вылез из-под одеяла.
   Снаружи раздался удар по избе. Затем второй.
   -- Собачья жизнь! -- Эльм ревел снежным львом. -- Собачья жизнь!
   -- Что-то случилось, -- тихо сказал Фарри. Он испуганно посмотрел на меня.
   Когда я выбрался на свет, в носу засвербело от вцепившегося в меня холода. Глаза тотчас заслезились, а чуть позже от мороза запылали уши (шапка осталась в домике). Однако увиденная картина моментально вытеснила все неудобства.
   Кто-то выпотрошил рюкзак Эльма. Обрывки одежды и различные обломки (кто знает, что тащил с собой здоровяк, но теперь это невозможно было как-то классифицировать) усыпали лед вокруг нашего убежища, будто здесь всю ночь топталась стая обозленных и ненавидящих нас нищих.
   Я недоуменно уставился на погнутый бур, который валялся в конце желоба-входа.
   Эльм стоял посреди останков своего нехитрого скарба и злился. Лицо его побагровело, и он, плотно сжав зубы, цедил проклятья. Увидев меня, силач скривился:
   -- Чего уставился, а?
   Я поспешно отвел взгляд, чувствуя ярость взрослого и смертельно опасного мужчины.
   Фарри благоразумно вылезать не спешил, и теперь несложно было догадаться почему. Пару минут Эльм мерил меня взбешенным взором, но вскоре справился с собой и принялся бродить по обломкам, грустно ругаясь.
   Тот, кто копался в вещах Эльма, явно что-то искал, и я не понимал, почему он не полез внутрь, когда не нашел искомого.
   Когда не нашел компаса.
   Замерзая на морозе, глядя на разруху вокруг нашего бивака, я понимал, что незнакомцу нужен именно компас. Проклятый дар Одноглазого. То самое, чего ледовая гончая требовала у старого шамана тогда, в рубке.
   Но мы же убили ее! Эльм свернул шею поганой твари!
   -- Надо собираться, Эльм, -- сказал я. -- Надо идти. Солнце встало.
   Душная волна ненависти толкнула меня назад. Здоровяк сделал шаг ко мне, но осекся.
   -- Да, -- резко сказал он и отвел взгляд. -- Да, надо идти...
   Эльм склонился и принялся выискивать среди обрывков и обломков то, что могло нам пригодиться. Выглядел он подавленным. А я старался не смотреть на превратившиеся в щепки лыжи. Незнакомец не хотел, чтобы мы уходили быстро.
  
   * * *
   -- Ума не приложу, кто это был, собачья жизнь, -- с досадой крикнул Эльм.
   Его рюкзак стал значительно легче. Кое-что из вещей удалось спасти. Слава Светлому Богу, плошка, котелок и горелка хранились в домике и не пострадали. Канистру с энгу ночной гость хорошо погнул, но драгоценное для нас топливо не пролилось. Нашего провианта тварь тоже не тронула, лишь раскидала вокруг домика.
   -- Кто это был, и что он искал, а?
   Мне не хотелось говорить ему о возможной причине. Страшно представить, что бы со мной сделал Эльм, если бы узнал, что это я повинен в визите ночного крушителя. Поэтому вопрос силача канул в стенания ветра.
   Мы опять шли вдоль путевых столбов. Основания старых, покрытых ржавым налетом, но по-прежнему могучих столпов прятались в пирамидах смерзшегося снега. Кое-где виднелись следы путейщиков, иногда проезжающих по дороге и сбивающих намерзший лед с исполинских дорожных указателей, чтобы те не терялись в метели. Эти столбы стояли тут еще тогда, когда меня и вовсе не было на свете. Их установили, наверное, в те времена, когда на месте Кассин-Онга остановилась первая платформа.
   После полудня ветер взбесился. Он стонал, выл, ревел, его колючие лапы пытались сбить нас с ног, но мы вгрызались снегоступами в занесенные следы траков и неуклонно шли вперед, останавливаясь у каждого столба, прячась за ним от ветра (благо в диаметре они были ярда два-три) и выискивая в мельтешении снежной крупы очертания следующего путевика.
   Эльм вел нас в рыбацкий поселок. Он подолгу оглядывал каждого черного исполина в поисках дорожных меток, потом бормотал что-то себе под нос и, тяжело переступая, озирался по сторонам.
   В это время мы с Фарри прятались от пронизывающего ветра, покорно ожидая решения нашего проводника. Так повторялось у каждого путевика, и ничто не менялось. Лишь холод пробирался все глубже под одежду да деревенели мысли.
   Вскоре мы сошли с колеи ледоходов, потому что с каждым переходом становилось все тяжелее переступать через выломанные и смерзшиеся куски льда, и двинулись по твердым волнам заструг. Эльм шел чуть впереди, я следом за ним, и замыкал шествие молчаливый Фарри.
   Ближе к вечеру ветер утих, метель унялась, и выглянуло солнце, что ненадолго приподняло наш боевой дух. Снежная бескрайность распростерлась впереди, и черные столбы, удаляясь и утончаясь, стремились убедить в том, что дорога идет в никуда.
   Мы отдыхали, когда спину вдруг ожгло яростным взглядом, и я обернулся. Вместе со мной повернулся и Фарри. Мы оба почувствовали нечто позади нас. Это показалось мне интересным: неужели мальчик из цирка обладает толикой схожего дара? Но сейчас не стоило забивать себе голову такими мыслями.
   -- Эльм, -- дрожащим голосом позвал он.
   Черная тень преследователя нырнула под прикрытие далекого путевика за миг до того, как отреагировал силач. Сердце мое забилось сильнее от испуга и предвкушения. Что-то близилось. Что-то способное изменить в худшую сторону и так не самый привлекательный путь.
   -- Что?! -- буркнул он.
   -- Оно там...
   Безмолвная снежная равнина, тело которой вспороли шрамы от прошедших тут ледоходов и пронзила черная нить путевых обелисков, смотрела на нас, а мы буравили взглядом тот столб, у которого увидели движение. Ярдов четыреста, не больше. Совсем рядом...
   Эльм сбросил рюкзак и, не глядя, отцепил от него ледоруб. Вес "оружия" придал ему уверенности.
   -- Что там?! -- чуть раздраженно спросил он.
   И тут черная тень без опаски вышла из укрытия.
   -- Это та гнида, что разбила нам лыжи, -- понял Эльм. Облепленный инеем шарф скрывал его лицо, но я чувствовал гнев циркача.
   Незнакомец стоял у столба, смотрел на нас и не шевелился. Мне показалось, будто он голый, и чернота его -- это цвет кожи.
   Но какой человек выдержит лютый мороз без одежды?!
   Это лишь подтверждало мои опасения. Там, у путевого обелиска, был не человек.
   -- Это ледовая гончая... -- сказал я.
   Эльм лишь фыркнул. Мех на его капюшоне смерзся и торчал во все стороны белыми колючками.
   -- Стойте здесь, -- приказал силач и сделал шаг в сторону черного незнакомца. Под его ногами заскрипел лед.
   Чужак немедленно отступил.
   -- Гнида, -- бессильно прорычал Эльм, но продолжил шагать к преследователю, угрожающе набычившись и разминая руку, сжимающую ледоруб.
   Преследователь вновь попятился и остановился, только когда здоровяк с руганью встал. Эльм в ярости проорал:
   -- Иди сюда, собачья задница!
   Черный человек не ответил. Он стоял на льду, опустив руки, и безмолвно ждал, как поведет себя силач.
   -- Ему нужен компас, -- вдруг сказал Фарри. Слава Светлому Богу, его приятель не слышал этих слов. Меня прошиб холодный пот от мысли, что будет, если они узнают.
   -- Компас?
   -- Тому человеку на корабле тоже нужен был компас... -- пояснил Фарри. Он повернулся ко мне: -- Помнишь, как он кричал тогда в рубке? "Компас-с-сь", "компас-с-сь", -- передразнил мальчишка. -- Что это за люди, Эд?
   -- Это не люди...
   Фарри минуту молчал, наблюдая за тем, как Эльм потрясает ледорубом и шлет безмолвному преследователю жуткие проклятья. Потом зябко поежился. Я переступил с ноги на ногу, чувствуя, как от холода опасно немеют пальцы.
   -- Он голый, да? -- спросил Фарри. В голосе его сквозила усталость и обреченность. -- Голый?
   Мне оставалось лишь пожать плечами, надеясь, что мальчик не вернется к теме компаса. А про то, что за нами идет не человек, я уже говорил. Голый, не голый -- одинокий путник, не желающий подходить к другим странникам, не может нести добрых вестей.
   -- Ледовых гончих не существует, -- убежденно тряхнул головой Фарри и замолчал.
   Вскоре вернулся разгоряченный Эльм, от которого валом валил пар, а в душе кипел неистовый гнев.
   -- Собачий выродок! -- цедил он себе под нос. Прошел мимо нас, рывком поднял рюкзак и зашагал дальше. Затем остановился и уставился почему-то на меня:
   -- Чего встали? Идем!
   Мы с Фарри переглянулись и покорно поплелись следом, зная, что едва мы тронулись с места -- черный человек пошел за нами. Мне стало страшно. Невыносимо страшно, и именно в тот момент я подумал, что мы никогда не дойдем до рыбацкого поселка. Нас убьет либо мороз, либо преследовавшая нас ледовая гончая.
   В голове колотилась мысль о компасе, хранящемся у меня под паркой, на груди. Может, стоило бросить его на лед и надеяться, что странное существо подберет проклятый артефакт и оставит нас в покое? Сделать это незаметно -- так, чтобы не увидели мои попутчики...
   -- Мы так и пойдем? -- подал голос Фарри. -- А если этот...
   -- Чего ты хочешь! -- взорвался Эльм. -- Бежать за ним? Так у меня нет сил и желания гоняться за собачьим ублюдком по этому собачьему снегу! Нам нужно добраться до рыбацкой шахты! Вот куда нам нужно!
   Он шагал чуть впереди, и движения у него были резкие, злые.
   -- А как мы будем спать... Он же... -- ошеломленный Фарри попытался вразумить силача.
   -- Разберемся. Будем дежурить по очереди. Если что -- будите меня, и я вышибу из него душу, клянусь этой собачьей жизнью! Пусть только подойдет!
  
   В нереальности происходящего я не мог понять, почему наш преследователь не пытался подойти поближе. Почему он не убил нас ночью? Почему вышел на свет, хотя мог прятаться и дальше? Ведь если ему нужен компас, то он мог давно его заполучить, выпотрошив нас, а не наши вещи. Но, может, он хочет чего-то еще? Чего-то большего, чем артефакт старика? Может, он упивается нашим страхом и потому предпочел такой путь? Чувства ледовых гончих, их ярость и ненависть вполне оправдывали такое поведение. Черный человек просто играл с нами.
   Стоит сказать, что мысли о компасе занимали меня все больше, однако я чувствовал, как крепнет во мне отчаянная решимость не сдаваться. В конце концов, если во всем виновата странная игрушка Одноглазого, -- выбросить ее означает то же самое, что и предать Кассин-Онг. Предать всех, кто погиб (а выжил ли хоть кто-нибудь?) во время явления Темного Бога.
   Преследователь не отставал от нас ни на шаг и остановился, только когда мы приступили к постановке лагеря (одна из заструг образовала очень удобный карниз, и Эльм выдолбил под ним яму для нас всех).
   Мы видели его, когда оттаскивали в сторону куски льда, отколотые силачом. Видели, когда подогревали на горелке пищу и готовили перцовый чай. Все наши мысли занимала эта зловещая фигура вдалеке. Мне показалось, что она ни разу не пошевелилась, но и ни на секунду не отвлеклась от наблюдения.
   Больше всех беспокоился Фарри. Он тщательно скрывал свой страх и то и дело поглядывал в сторону Гончей (я не мог называть это существо иначе, и в уме постоянно прибегал к уже привычному имени). Эльм, грозный Эльм, суровый Эльм делал вид, что ничего не происходит, хоть и пробегали в его душе волны слепого гнева.
   Когда пришла пора ложиться спать -- первым вызвался дежурить Эльм. Вооружившись ледорубом, он отдал второй Фарри и поднялся на карниз заструги, где скрестил на груди руки и уставился на нашего конвоира.
   Мы же забрались в яму, утопленную в теле смерзшегося массива, и, накрывшись теплыми (и сухими!) одеялами, попытались уснуть, что, надо сказать, не так-то просто сделать, когда совсем рядом с тобой караулит нечто зловещее, нечто непонятное. То, чему не страшен мороз.
   Однако холод и усталость прожитого дня сказали свое веское слово. Первым задурманилось сознание Фарри. Мальчик долго ворочался, вслушиваясь в мерный скрип сверху, где ходил, греясь, Эльм, но потом пристроился поудобнее, пригрелся, и я почувствовал, как он вздрагивает, проваливаясь в сон.
   Сегодня нам тепла не хватало, несмотря на то что ночь наступила безветренная. В ледовой избе спалось лучше. Так что я лежал на боку, глядя на то, как игра небесных огней то освещала вход в наше убежище красно-синим цветом, то отступала, погружая его в темноту. Зачарованно наблюдая за этими вспышками, я думал о том, как же здесь холодно. И что если поднимется ветер...
   В таверне Пухлого Боба часто потчевали байками о том, как люди засыпают на морозе, чтобы не проснуться. Что нужно будить такого человека, что смерть и сон -- во льдах это одно и то же. Но, несмотря на все рассказы, мне не спалось. Я почти окоченел, я дрожал от холода под одеялами, чувствуя, как мороз обнимает меня все крепче, но просто не мог заставить себя уснуть.
   Измученный разум то и дело цеплялся замерзшими пальцами за шумы сверху. Мне казалось, что в любую секунду наверху раздастся крик Эльма и страшная черная Гончая спрыгнет к нам в яму, залитая парящей кровью и жаждущая одного.
   Моего компаса.
  
   Наверное, дрема все же победила страх, потому что я вдруг вынырнул из темноты и обнаружил, как моей ноги что-то коснулось. Осторожно, словно боясь вспугнуть. Однако страх тут же подступил к горлу, тело застыло в напряжении, и мне стало жарко. Глаза закрывало одеяло, и стоило огромных усилий не закричать, не выдать себя. Но при этом страстно хотелось увидеть, что трогало меня за ногу.
   Это была рука. Определенно рука. Собравшись с силами, я резко сел и одновременно откинул покрывало. В наше убежище влезла черная фигура, заслонившая собой игру огней. Я почувствовал, как его рука сжала мою ногу.
   -- Подъем, -- прошептал Эльм. -- Твоя очередь сторожить. Я его потерял, собачье племя. Так что будь начеку.
   Очень хотелось выругаться и пнуть его из-за глупой обиды на собственный страх.
   -- Вот, возьми, -- он сунул мне в руки свой ледоруб, а потом пошарил рядом с сопящим Фарри и нашел второй. Чуть успокоился. -- Если что -- сразу кричи, понял?! Сразу!
   Я кивнул, прижал оружие к груди и торопливо выбрался наружу, на лед, по которому плыли сине-красные всполохи. Человека непривычного наши ночи могут напугать. А могут и наоборот, заставить остановиться и долго-долго смотреть в переливающееся цветами небо.
   Матовое марево висело под звездами, и бесконечные барханы заструг на многие мили вокруг словно дышали в такт с ним. Ленивое, величественное и великолепное дыхание неба. Черные тени карнизов то отступали под наплывом света, то бросались назад, отвоевывая ярды смерзшегося снега.
   Я забрался на "крышу" нашего дома и, сжимая в руках ледоруб, осмотрелся. Где-то среди этого великолепия скрывалась Гончая, и сам факт, что преследователь затаился, все больше меня тревожил.
   Однако здесь, наверху, я кое-как успокоился. Хоть что-то можно контролировать, когда стоишь на верхушке ледяного холма и поглядываешь по сторонам. Когда ты лежишь в яме, ты лишен такого удовольствия и должен полагаться на случай, на удачу, на другого человека.
   Какое-то время я вглядывался в темноту окрестных карнизов, то и дело возвращаясь взглядом к тем обелискам, у которых мы в последний раз видели Его. Безмолвие и безветрие царили надо мной. Потом мне это надоело, да и холод дал о себе знать. Гончая если и пряталась неподалеку, то выбираться из убежища не спешила. Мне подумалось, что странная тварь может лежать где-то среди льдов и ждать утра. Ведь должны же и они когда-то спать, да? Эти мысли успокаивали, вселяли уверенность и обнажали вещи более актуальные. Например -- мороз, от которого замерзли в носу волосы, а кожа, даже прикрытая шерстяным шарфом, онемела.
   С каждой минутой я все реже поглядывал по сторонам, непростительно сконцентрировавшись на ходьбе по кругу. Подпрыгивая и взмахивая руками, я старался прогнать холод и так скоротать время ночной вахты. По положению Яркой звезды, только вскарабкавшейся на небосвод, мне нужно было еще часа три плясать на морозе, прежде чем лезть внутрь и будить Фарри.
   Мысли об одеяле постепенно охватили меня целиком. Холод в яме не был настолько лютым, как здесь, и постепенно образ теплого покрывала заволок мое сознание полностью. Я думал о том, какое оно мягкое, думал, как же будет здорово забраться в яму, прижаться к спящим товарищам и уснуть.
  
   Кусок льда ударил меня по плечу.
   Я оцепенел...
   "Если что -- сразу кричи, понял?! Сразу!"
   Повернулся, сжимая непослушными пальцами рукоять ледоруба. Крик застыл в горле, и мне никак не удавалось выдать из себя ничего, кроме сипения.
   "Сразу кричи, понял?!"
   Черный человек вышел из-под нашего карниза. Он стоял чуть ниже меня и смотрел вверх. До него было не больше пяти ярдов, и эта близость наполнила меня еще большим ужасом. Я увидел, как небесные огни отражаются в его пустых глазах, словно в темном зеркале. От Гончей исходило сытое удовлетворение, словно он наконец-то получил то, чего давно хотел. Черная кожа поблескивала сине-красными всполохами.
   В моей груди клокотал и хрипел сдавленный вопль тревоги. Проклиная себя, я пытался наполнить его звуком. Легкие болели от натуги, но тщетно...
   "Сразу кричи!"
   Преследователь был абсолютно гол. Абсолютно!
   Я сделал шаг назад, и хруст льда под ногами выбросил меня из шока.
   -- Э-э-э-э-э-эльм! Оно здесь! -- прорвалось наружу.
   От Гончей повеяло радостным нетерпением. Будь он действительно псом -- непременно заколотил бы хвостом по льду (если бы тот у него оказался).
   Снизу, из ямы, раздался злобный рык силача и испуганный возглас Фарри.
   -- Э-э-э-э-эльм! -- не прекращал я орать. Меня как прорвало.
   Огромный циркач выбрался наконец из укрытия и сразу рванулся к Гончей, но тварь, словно в танце, отбежала прочь так ловко и грациозно, будто не весила ни фунта. Эльм рванулся за ней. Следом из ямы показался Фарри, заспанный, испуганный, но не желающий оставаться в неведении.
   -- Стой, собачья задница! -- взревел Эльм.
   Я, не ожидая от себя такой прыти, ринулся с карниза вниз, наперерез Гончей, но странный человек без труда ушел от нас, вскарабкался на соседнюю застругу и упер руки в боки.
   Он смеялся, клянусь Светлым Богом -- он рассмеялся. Я не слышал ни звука, но чувствовал волны хохота, таящиеся за его узкой грудью.
   -- Слезай, гнида! -- сорвался на визг Эльм. Он разъяренным львом бросился на штурм заструги, но черный человек опять ловко отбежал ярдов на десять и вновь остановился.
  
   А затем взвизгнул от боли, и меня окатило его яростью и злобой. Тварь шагнула было вперед, к нам, но затем бросилась наутек.
   Мы с Эльмом посмотрели на Фарри, в руках которого неистово вращалась праща. Смертельно бледный мальчик таращился в темноту, выискивая в ней ледовую гончую. Силач, тяжело дыша, переводил взгляд с него на меня и растерянно хлопал глазами.
   -- Малыш Фарри, -- наконец сказал он и улыбнулся. -- Ну... Ну ты просто дал!
   -- А чего он? -- испуганно ответил мальчик. -- Почему спать не дает, а?
   Эльм глухо хохотнул -- сначала неуверенно, а затем от всей души. Я не удержался и тоже прыснул со смеху, а Фарри смотрел на нас с улыбкой, но страшно трусил, хотя по его боевому виду этого и нельзя было понять. Праща замедлила свой танец и опала, выронив кусок льда ему под ноги.
   Мы стояли под красно-синим небом и смеялись так, будто ничего веселее в этой жизни нам не доводилось слышать. И с этим смехом уходило прочь нечто тяжелое, нечто жутко холодное, поселившееся в моей душе после гибели Кассин-Онга. Утекало, как вода через слив железной ванны.
   Мы победили ледовую гончую. Невероятно, но мы прогнали эту тварь прочь -- и теперь стояли посреди белой пустыни и хохотали так, что на глазах выступили слезы, тут же сцепив инеем ресницы. Два циркача и мальчик-эмпат посреди ледяного мира заструг, в котором прятался пристыженный демон черных капитанов... Создание из злых сказок старого времени.
   Тот, в кого до сих пор не верили мои спутники.
   Конечно, наивно было полагать, что тварь от нас отстала. Что ей хватило осколка льда, пущенного метким Фарри. Но победа и дух торжества поглотили меня целиком и полностью. И это была не первая моя ошибка.
   И не последняя.
  
  
   Глава восьмая
   Пурга
  
   -- Где ты так научился владеть пращой? -- спросил я у Фарри. Губы опухли, и мне стоило больших трудов пошевелить ими. Замерзший шарф неприятно царапал кожу на лице.
   При этих словах Эльм странно посмотрел на мальчишку, и я почувствовал его ехидное ожидание.
   Мы сидели у черного обелиска, прижавшись к силачу и съежившись в три замерзающих комочка. Вокруг бушевала пурга. Острые снежинки с безумной скоростью неслись с юга на север, просачиваясь даже сквозь сетку очков, забиваясь в щели одежды и наполняя нас все большим холодом.
   -- В детстве, -- по-взрослому ответил мальчик. -- Я жил в Шарренвейме, в коммуне.
   -- Шарренвейм? -- не понял я.
   -- Блуждающий город. Он очень далеко отсюда.
   В Фарри заворочалась тьма и горечь, и я пожалел, что вообще тронул его старую рану. Но мне стало интересно -- что же ему довелось пережить? Что оставило такой след в юном сердце? Это любопытство показалось мне постыдным.
   -- Мы постоянно сталкивались с... соседями. Приходилось учиться...
   Эльм хмыкнул, медленно стянул рукавицу и подышал на побелевшую кисть. Затем так же неторопливо натянул ее обратно.
   -- Пойдем, мальцы, -- сказал он и тяжело поднялся на ноги. Под ударами пурги мы отошли от холма снега у основания столба, и тут ветер резко стих. Снег, который только что гнала стихия, словно потерял волю и стал плавно оседать вниз.
   -- Собачий выродок, -- проурчал Эльм.
   Я знал, о чем он говорит. Наш ночной гость по-прежнему шел следом. Черный человек стоял в отдалении, безмолвно наблюдая за нами.
   -- Но ничего... -- загадочно пробухтел силач. -- Еще посмотрим, кто кого.
  
   Мы вновь отправились в путь, стряхивая с себя налипший снег и тяжело переставляя ноги. После произошедшего на стоянке, когда ледовая гончая сбежала от осколка льда, я совсем перестал бояться и провалился в ощущение нескончаемого холода.
   Из-за мороза даже мысли ворочались с трудом. Если бы не наши регулярные остановки, когда мы отпивались горячим чаем, согретым на горелке, то, думаю, мы давно бы уже превратились в три замерзших трупа. Стуча зубами, чувствуя ломоту в теле, я считал шаги в ожидании очередного привала и глотка тепла. Но сейчас, шагая за Эльмом, я думал о путейщиках. Они то и дело появлялись близ нашей деревни раньше. Раз в неделю -- точно. Небольшой ледоход объезжал обелиски от нас и до Снежной Шапки и сбивал с них налипший лед, если в этом была необходимость. Не знаю, из чего делали черные гладкие столпы, но такой неспешной проверки хватало.
   Вновь поднялся ветер, и я втянул голову в плечи, старясь хоть так укрыться от обжигающей пурги. Мне никак не удавалось вспомнить: как давно путейщики заходили в Кассин-Онг? Сколько дней прошло с того момента и до прибытия цирка? В глубине души я надеялся на то, что нам повезет и в буйстве стихии проступят очертания ледохода. Нас поднимут на борт и увезут прочь, подальше от мертвых равнин.
   Но что мне делать после?
  
   Эльм впереди меня остановился, оглядываясь. Мы оказались на гребне очередной замерзшей волны. Я покорно встал, ожидая его решения и глядя себе под ноги. Пурга толкала меня назад.
   -- Здесь, -- крикнул Эльм и вдруг спрыгнул вниз, невзирая на то что высоты в карнизе было порядочно. Ярда два...
   Силач поскользнулся и грохнулся на снег, уронив ледоруб, но быстро встал, сбросил рюкзак и обернулся.
   -- Берете рюкзак, мальцы, и идете дальше вдоль столбов.
   Он протянул мне руки:
   -- Ловлю!
   Меня окатило заторможенным недоумением. Куда идем? А как же Эльм?
   -- Прыгай, Эд, -- тускло сказал остановившийся рядом со мной Фарри. -- Ты первый.
   -- Я встречу эту гниду и догоню вас!
   Силач светился злым весельем и задором.
   -- Прыгай же! -- подогнал он меня.
   На миг стало страшно. Я живо представил себе, как промахиваюсь, как падает Эльм и я лечу на острые зубья льдин. Как удар вышибает из меня дух, в глазах темнеет, и я разбиваю себе голову в кровь.
   "Темный Бог, тут же всего два ярда!" -- мелькнула злая мысль.
   Я шагнул вперед, ощутил краткий миг падения и плюхнулся на циркача, который выдохнул, принимая меня, и пошатнулся, но на ногах устоял.
   -- Идите дальше как можно быстрее, несите рюкзак. Сейчас пурга, ему придется идти по следу! И, собачье племя, тут я его и приласкаю.
   Он поставил меня на лед и протянул руки Фарри. Мальчик оказался смелее меня.
   -- Идите и не оборачивайтесь!
   Эльм поднял ледоруб и скользнул под прикрытие карниза.
   -- Идите!
   Рюкзак силача я взял сам, так как был чуточку крепче Фарри, да и мальчик выглядел настолько уставшим, что вряд ли бы смог идти, если добавить ему веса. Впрягшись в лямки, я попытался встать и охнул от напряжения. На миг в голову пришла испуганная мысль: "Я не подниму, я никогда этого не подниму!"
   Фарри неуклюже подошел ко мне, желая помочь, но я уже плюхнулся на четвереньки, взвалив на спину тяжеленный рюкзак, и с трудом поднялся на ноги. Эльм с насмешкой смотрел на меня и поигрывал ледорубом. Веселое возбуждение охватило силача, и он больше думал о предстоящей встрече, чем о моих страданиях.
   -- Давай помогу, -- тихо сказал Фарри. Мне показалось, будто я держу на плечах целый мир, но все равно отрицательно мотнул головой и сделал первый шаг. Плечи противно заныли, грозя оторваться.
   -- Не останавливайтесь! -- крикнул Эльм.
   И мы пошли. Прямо отсюда начиналась следующая волна заструги, и я, вцепившись руками в лямки, потащил огромную ношу вверх. Темный Бог, как Эльм сумел столько времени тащить этот ужасный рюкзак?! Что у нас там запихнуто?! Целый ледоход?
   Это был ужасный путь. Сжав зубы до боли в скулах, цедя про себя проклятья, я боролся с пургой, с давящим на плечи весом и вгрызался в каждый ярд ледовой пустыни. Ветер лишь усилился, и иногда видимость падала до пяти-шести ярдов, за которыми начиналась стена из мельтешащих колючих кристалликов. Фарри шел совсем рядом со мной, иногда пытаясь поддержать рюкзак сзади. Я чувствовал, как он переживает.
   За меня... И за Эльма.
   Шаг за шагом, на подгибающихся от ноши ногах я брел по холмам заструг, радуясь, что самый большой карниз остался позади. Там же, где и все мысли. Не могу сказать, что решение силача пришлось мне по душе, и дело даже не в тяжелом рюкзаке. Просто я боялся. Возможно, мне удастся пройти так милю. Может быть, две. Но потом тело сдастся, и я рухну без сил на лед, а Фарри останется один. Если Эльм не придет раньше...
   А если он вообще не придет? Если Гончая заметит засаду и убьет силача? Что тогда?
   Тогда ты умрешь
   -- Может, остановимся, я что-нибудь вытащу из... -- предложил Фарри и осекся, поймав мой взгляд.
   -- Понимаю... нельзя... Но мне стыдно.
   Шаг за шагом. Шаг за шагом. У меня не было сил говорить. Сознание сконцентрировалось на том, чтобы вовремя выставить ногу вперед, принять на нее страшный вес и быстро перенести его на другую. Шатаясь словно пьяный, я чувствовал, как кончаются силы, чувствовал, что каждый следующий шаг может стать последним. Но упорно шел вперед.
  
   Первую милю мы прошли, наверное, за час. За бесконечно долгий час, показавшийся целой жизнью. Где-то в далеком прошлом остался сильный Эльм, где-то в далеком мире оказалась ледовая гончая и мое детство в Кассин-Онге. В моей реальности царил рюкзак и его хищные лапы, прижимающие меня ко льду. Скорее всего, времени утекло значительно меньше, чем час. Не могу сказать точнее: из-за пурги я совсем ничего не видел. Но один из обелисков мы миновали. Огромная башня слева от нас была почти сокрыта в снежной круговерти.
   Меня стала бить дрожь. Сначала мелкая, как от холода, но с каждой минутой она все усиливалась и усиливалась.
   -- Стой, Эд! -- обеспокоенно крикнул Фарри. -- Стой!
   Но останавливаться было нельзя. Я знал это. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Ногу выбросить. Перенести вес, невзирая на дрожь в коленях. Выбросить вторую, удержаться от порыва ветра, устоять и согнуть пальцы в ногах в бесполезной попытке удержаться на льду. Выдохнуть. Вдохнуть. Вновь первую... Снег передо мной ревел в удлиняющемся туннеле, по бокам которого все смазалось. Шаг... Шаг...
  
   А потом ноги подкосились, и я грохнулся в снег, пребольно ударившись выставленными вперед руками. Рюкзак придавил меня ко льду, покосился и перевернулся, сдвинув мое тело набок как тряпичную куклу.
   -- Эд! -- Фарри оказался рядом и принялся меня тормошить. Стало тепло, почти жарко. Очень хотелось спать. Я лежал щекой на удобном льду и чувствовал приятную прохладу, проникающую сквозь шарф. Перед глазами оказался необычно красивый осколок. Свет преломлялся через него, а прозрачность наводила на мысли о хорошем стекле. О теплице Пухлого Боба.
   -- Эд!
   Я закрыл глаза. Голос Фарри раздавался словно из другого мира. Сознание меркло, а перед глазами почему-то появилось лицо Сансы, жены оставшегося в прошлой жизни владельца таверны. Мягкое, доброе и удивительно красивое. Как пело мое сердце, когда Санса спускалась в общий зал с собранными в хвост русыми волосами и плавными, невероятно грациозными движениями наводила порядок на стойке Боба. Иногда она улыбалась мне, встретив после работы в теплице, и с нежностью и заботой спрашивала:
   -- Эд... Кушать хочешь?
   Странно, но я никогда не ревновал ее к мужу. Да и никогда не задумывался над тем, что чувствую. Мне просто было хорошо, оттого что иногда удавалось ее увидеть, понаблюдать за ней, сидя за столом с парящим супом и тяжелой ложкой. Перекинуться парой слов.
   -- Эд... -- говорила она мне, и в ее глазах царило тепло.
   -- Эд...
   Лицо Сансы подернулось зыбью.
   -- Эд!
   В уши вновь ворвался свист вьюги, а затем Фарри несколько раз ударил меня по лицу.
   -- Не спи, Эд!
   Я ошеломленно смотрел на него, не понимая, что происходит. Распотрошенный рюкзак лежал в ярде от нас, и рядом с ним на горелке стоял котелок. Синий огонек едва боролся с ветром, невзирая на всю защиту, неуклюже расставленную вокруг.
   -- Слава Светлому Богу, Эд! -- улыбнулся Фарри. -- Сейчас чаю подогрею. Не спи, хорошо? Только не спи!
   Я сел, чувствуя, как занемело все тело и как меня колотит неприятная дрожь.
   -- А где Эльм? -- Хрип, вырвавшийся из горла, сложно было назвать человеческим.
   Фарри не ответил.
   Около минуты я пытался сориентироваться и понять, где же нахожусь и откуда мы пришли, пока взгляд не наткнулся на тающую цепочку следов, уводящую в пургу.
   -- Нам надо перебраться к путевику! -- крикнул Фарри. -- Ветер усиливается, Эд! Ты сможешь дойти?
   Я посмотрел на рюкзак. На это мертвое, заносимое снегом чудовище, желающее забраться ко мне на спину. К горлу подступила горечь, но я кивнул.
   -- Рюкзак бросим! -- Фарри заметил мой взгляд. -- Эльм его увидит и пойдет по следам. А еще я сложу стрелку, куда мы пойдем! Он поймет!
   Сжавшись, я прижал руки к груди и бросил взгляд на север и увидел, как в бушующей метели проступил черный силуэт.
   Не в силах произнести ни слова, я смотрел, как фигура приближается к нам, и не испытывал ровным счетом ничего, кроме усталости. Ледовая гончая победила Эльма? И пусть. Нам все равно не выбраться отсюда без него и с этим проклятым рюкзаком. А если не брать рюкзака, то ночевать придется под открытым небом, без горелки и запасов энгу. Сколько мы так протянем?
   Да нисколько...
  
   Черный силуэт пошатывался, будто ветер сбивал человека с ног.
   -- Эльм! -- закричал Фарри. Он тоже увидел фигуру и обрадовался.
   Силач, тяжело ступая, вышел к нам с низко опущенной головой. В правой руке он сжимал ледоруб, а левая висела плетью. Уставившись на распотрошенный рюкзак, Эльм очень тихо сказал:
   -- Собери...
   Ветер утих, будто вслушиваясь в слова циркача.
   -- Ты в порядке? -- забеспокоился Фарри. Я уже знал ответ на его вопрос. Мужчине было очень больно. Он едва стоял на ногах.
   -- Собери... -- повторил Эльм.
   И тут я увидел его левую руку. Вернее, то, что от нее осталось.
   -- Собачий выродок отхватил мне кисть, -- монотонно произнес Эльм. Зрелище рукава, заканчивающегося окровавленной тряпкой, заставило меня забыть о холоде и усталости. Я с трудом поднялся на ноги.
   -- Собачий выродок отхватил мне кисть... -- повторил силач.
   Фарри бросился собирать вещи, испуганно поглядывая на товарища, который стоял, покачиваясь, и просто смотрел на лед. С культи на снег капала кровь. Не в силах смотреть на это, я присоединился к мальчику, забрасывая вещи в жадную глотку рюкзака.
   Когда мы закончили, я попытался впрячься в него вновь, но Эльм одернул меня:
   -- Стой.
   Он медленно подошел к нам, так и не поднимая головы. Встал на колени и отложил ледоруб в сторону. Затем, кривясь от боли, осторожно продел раненую руку в лямку, застонал, но не остановился.
   Когда пытка закончилась, он встал и побрел вперед, не оборачиваясь.
   -- Эльм, давай мы тебя разгрузим! -- крикнул я ему вослед.
   -- Заткнись. -- Его тихий голос невероятным образом заглушил вновь поднявшийся вой пурги.
   Мы с Фарри переглянулись.
   -- Он убил его, да? -- спросил меня мальчик, а я пожал плечами и подобрал оставленный ледоруб. Стальное лезвие было испачкано чем-то черным, чем-то похожим на кровь, но ею не являющимся. Я попытался отчистить его снегом, но ничего не вышло.
   -- Видимо, да... -- ответил сам себе испуганный Фарри и поспешил за уходящим в дымку Эльмом.
  
   * * *
   Трудно вспомнить, сколько еще времени мы шли по мерзлой пустыне. Раненый циркач, сокрушенный потерей кисти, брел впереди и не реагировал на любые наши вопросы. Он полностью погрузился в себя, огорошенный и изнывающий от боли. Его чувства затянул холодный туман, и мне показалось, будто только рюкзак и необходимость идти удерживали силача от падения в пропасть отчаянья.
   Метель утихла, ветер вновь прогнал с неба тучи. Идти стало легче, но усталость, накопленная за последние дни, сказывалась все сильнее. Я, надорвавшись днем, едва успевал за спутниками.
   Наконец Эльм остановился.
   -- Здесь, -- хрипло сказал он и сел на лед, где аккуратно выбрался из объятий рюкзака. Подниматься здоровяк не стал, потерянным взглядом буравя горизонт.
   Ни слова не говоря, я подошел к его ноше и отцепил оттуда пилу, уцелевшую после ночного визита Гончей. Вместе с Фарри, так остро переживающим за Эльма, мы принялись выпиливать из тела льда блоки, для того чтобы собрать убежище на ночь.
   Без помощи силача это оказалось значительно труднее, но все-таки нам удалось сделать хоть какое-то подобие дома. Все это время Эльм так и сидел на льду, молча баюкая руку, и я забеспокоился о его здоровье (как бы дико это ни звучало). Холод мог погубить его окончательно, несмотря на теплые меховые штаны.
   Потом мы разогрели воду, залили швы, поставили плошку с жиром, и только тогда нам удалось растормошить Эльма.
   -- Я убил его, -- сказал он нам, вынырнув из оцепенения. -- Я убил его, мальцы. Можете спать спокойно.
  
   Забравшись внутрь, мы улеглись, но никто больше не произнес ни слова. Не знаю, почему молчал Фарри, который очень переживал за друга, а мне казалось попросту некрасивым и постыдным говорить о чем-либо, кроме боли Эльма, и я ощущал странную вину за то, что с ним случилось. И отчасти мои терзания были справедливы.
   На этот раз я не стал выкладывать компас.
   Тишина и отсутствие ветра да нагревающийся от дыхания и плошки воздух быстро погрузили меня в спокойный сон без сновидений. Наверное, я уснул раньше, чем Эльм и Фарри. Совесть в тот день меня не тревожила.
  
   Проснулся я тоже первым. Скованный льдом воздух нагрелся за ночь, так что пришлось прилагать усилия, чтобы заставить себя вылезти наружу. Но муки тела и его необходимость справлять естественные потребности выгнали меня из теплого убежища.
   Небо было чистым, без единого облачка. Солнце только-только поднялось, раскрасив снег розовым. Холодное, свежее дыхание зимы прогнало из меня остатки сна, но настроение радостно скакнуло вверх, потому что день обещал быть тихим, безветренным. Сделав свои дела, я вернулся ко входу и застыл. Таким чудесным показалось мне утро, что мысль о том, как же нам идти дальше, только сейчас пришла в голову.
   Эльм вряд ли сможет дойти до шахты. Может быть, его хватит на один день пути. Вряд ли на два... А дальше нам придется его тащить. Бросить все вещи и тащить, и только Светлый Бог знает, сколько мы с Фарри выдержим, прежде чем обратимся в две замерзшие фигуры у тела третьей...
   Эта трезвая и холодная расчетливость напугала меня. Как можно рассуждать о таком варианте, когда он еще не наступил? Как можно рассматривать Эльма как человека, без которого нам не выжить?
   От холода заболели щеки. Шарф остался внутри, и я потер их рукавицами, разгоняя кровь. Скользнул взглядом по пунктиру путевиков, и тут меня бросило в жар. В первый миг я даже не поверил в увиденное. Быстро-быстро поморгал, чувствуя, как слипаются ресницы.
   -- Ой... -- вырвалось у меня.
   Далеко-далеко на юге появилась черная точка. В первый момент я даже подумал, что это обломок одного из обелисков, стоящий чуть в стороне, но потом она стала чуть больше.
   -- Корабль! -- закричал я. Бросился на колени и скользнул в лаз, ведущий в наше укрытие. -- Корабль!
   Всколыхнулись недоверчивая радость Фарри и по-детски трогательная надежда Эльма, хоть и приглушенная страшной пустотой обреченности. В душе он нас всех уже похоронил.
   -- Корабль! -- Я поспешил назад, выбрался наружу и побежал навстречу черной точке, размахивая руками. Упал, поскользнувшись, но вновь поднялся. Мне и в голову не приходила мысль, что случайно встреченный корабль может нести с собой угрозу. Мне казалось, что все беды остались позади.
  
   Небольшое однопалубное судно путейщиков, обычный тягач для дальних выездов. Грубый, крохотный даже по сравнению с прогулочными лайарами, с прозрачным армированным куполом рубки на носу. Корабль полз по колее, ломая траками сколотый лед. Оба работника сидели под стеклянным колпаком и с удивлением смотрели на меня, бегущего к ним навстречу.
   Захрустел лед, тягач резко встал, взревев двигателем. Один из путейщиков скользнул по скрытому ходу на палубу, и вскоре в теле железного коня распахнулась дверь, дохнув облаком пара.
   -- Чего ты тут делаешь, малыш? -- крикнул мне он.
   -- Помогите! Помогите, пожалуйста!
   Он настороженно огляделся, нырнул в корабль и спустя миг вернулся с дальнобоем. Длинный ствол уставился мне в живот:
   -- А ну-ка стой!
   Путейщик озирался, ожидая, что из-подо льда на него бросятся разбойники. Такое случается на трактах, теперь-то мне это известно, но тогда я просто опешил.
   -- Там Эльм, ему оторвало руку...
   Его товарищ крутил головой в кабине, а двигатели корабля взрыкивали, готовые в случае опасности сорвать тяжелую тушу с места.
   -- Мы не хотим ничего такого! -- Я попытался успокоить путейщиков, чувствуя, как ломит от холода щеки и опухшие губы. -- Темный Бог разрушил Кассин-Онг! Помогите нам, пожалуйста!
   Мне вдруг захотелось плакать и ругаться от отчаянья. Вот оно, спасение, рядом. Но смотрит на нас через прицел дальнобоя.
   Стрелок посмотрел мне за спину, увидел, как по льду торопливо шагает улыбающийся Фарри, и опустил оружие.
   -- Кому там руку оторвало? -- с легким недоверием спросил путейщик и спрыгнул на гусеницу, а затем и на снег. Товарищ в рубке заметно успокоился, поглядывая на меня уже с интересом.
   -- Эльму... Помогите нам, пожалуйста!
   -- Вот дела, -- покачал головой мужчина. Ловко обмотал лицо покоящимся на плечах шарфом. -- Показывай...
  
   Эльм с трудом выбрался из убежища, и когда мы с путейщиком подошли, просто сел у входа и бессильно кивнул мужчине. Рука его выглядела просто ужасно.
   -- Собирайте вещи, -- сказал наш спаситель и махнул товарищу. Корабль тут же заскрипел льдом, ловко выбравшись из колеи, и затарахтел к нам.
   -- Досталось же тебе, приятель, -- буркнул путейщик, глядя на Эльма. -- Кто же это тебя так?
   Силач не ответил, прикрыл глаза.
   -- Говоришь, Кассин-Онга больше нет? -- повернулся ко мне стрелок, видя, что от Эльма он ничего не добьется. -- А шаман ваш чем занимался?
   Я благоразумно не стал рассказывать про обряд, о котором говорил покойный Сканди, и просто пожал плечами.
   -- Живут, жируют за наш счет, а как до дела доходит... -- зло сказал путейщик. -- Плохо, малыш. Очень это плохо. Вон и на шахте одну штольню пару дней назад завалило напрочь, двоих рыбаков недосчитались. Видать, из-за Темного Бога и рухнула она. Погоди...
   Он ошеломленно уставился на меня.
   -- Так это вас только трое уцелело, что ли? Из всей деревни?
   Фарри тем временем выволакивал из нашего укрытия вещи и торопливо запихивал их в рюкзак, будто опасаясь, что путейщикам вот-вот надоест ждать и они уедут. Эльм с закрытыми глазами сидел, привалившись спиной к ледяным блокам, и чуть дышал. Лицо его посерело. Я же молчал, не зная, что сказать мужчине. Мне хотелось верить, что шаман все-таки говорил правду, когда рассказывал о людях на той стороне расщелины. Но...
   -- Вот оно как... -- растерянно всплеснул руками путейщик, истрактовав мое молчание по-своему. -- Вот ведь... А рука у тебя совсем плоха, приятель.
   Эльм открыл глаза и холодно посмотрел на него.
   -- Все! -- сказал Фарри. В спешке собранный рюкзак не закрывался, и из него торчало еле запихнутое одеяло, но путейщика это не смутило. Он с кряхтением забросил его на спину и зашагал к ледоходу.
  
  
   Глава девятая
   Рыбацкая шахта и Найвэл
  
   На палубе тягача царил рабочий хаос, и только в каюте отдыха, где горел шаманский фонарь, соблюдался хоть какой-то порядок. А здесь, в темном нутре судна, ржавели совсем непонятные мне металлические конструкции, брошенные вдоль стен, с труб свисало грязное тряпье, пахнущее сыростью и плесенью, чернели открытыми зевами массивные ящики с инструментами и деталями.
   Корпус корабля беспрестанно содрогался, из двигательного отсека воняло чем-то неприятным, и у меня от этого запаха кружилась голова. Звук от мотора шел совсем уж жуткий. Казалось, потрепанный ледоход доживает последние дни. Его сердце лязгало, звенело, будто по нему в исступлении лупили стальными лапами все демоны Темного Бога.
   Но несмотря на звон, запах и темноту, здесь было лучше, чем снаружи. От труб шло ощутимое тепло, и я даже стянул с себя парку -- впервые за несколько дней. Мы с Фарри примостились на одном из закрытых ящиков. Эльма путейщики положили к себе в каюту, где один из них оказал ему первую помощь. Оказывается, наш силач успел перетянуть отсеченную кисть ремнем, и, наверное, это и спасло ему жизнь.
   Я представил себе, как он сидит у трупа ледовой гончей, на морозе, в пурге, и перетягивает то, что раньше было здоровой рукой. Один в бушующей метели, с сознанием того, что те двое мальцов, идущих с ним, ничем не смогут ему помочь.
   Из-за закрытой двери в каюту сквозь щели к нам проникал слабый свет, которого хватало только для того, чтобы очертить ее контуры. Такие же лучики пробивались сквозь люк на потолке, ведущий в рубку. Слева от меня Фарри привалился к теплой трубе и дремал, а я думал о том, что жуткий пеший путь закончился и вскоре предстоит выбирать иную цель, и эти мысли царапали сердце пуще ледяных осколков. Моя вселенная никогда не простиралась дальше Далекого Кряжа, и всегда в центре любых мыслей оказывался Кассин-Онг. Но теперь... Остаться с рыбаками? Вряд ли. Там нужно многому учиться, да и селятся на шахтах только принадлежащие гильдиям работники. Если ты не состоишь в их братстве, никто не допустит тебя до воды. Людям со стороны вход в шахты заказан. А это значит, что нужно искать себя дальше, в Снежной Шапке...
   "Барроухельм..." -- вспомнились слова умирающего Сканди. Он говорил о далеком городе и об инструментарии Лунаре. Имя врезалось в память как свое собственное. Рука сама нащупала компас за пазухой, и я достал загадочный артефакт. Щелкнул резной крышкой, открывая его. Теплый голубоватый свет озарил мое лицо, и я воровато покосился на Фарри, прикрыв ладонью компас. Мальчик-циркач мирно посапывал.
   Зачем ледовым гончим подарок Одноглазого?
   Мягкий свет чуть пульсировал, огоньки бежали к стенкам от бирюзовой стрелки, и мне в очередной раз захотелось узнать, что же притягивает ее. Куда она указывает? Не из-за той ли загадочной цели и погибла моя деревня?
   Ледоход резко подпрыгнул, двигатели взревели, и от толчка я выронил загадочный компас. Меня бросило в холод. С металлическим звоном артефакт упал на пол, подпрыгнул и отлетел в угол, к конструкциям, загудевшим от маневра судна.
   Проклятье! Проклятье! Сердце забилось, словно после долгой пробежки, я соскользнул с ящика и на карачках бросился за предательски сияющим беглецом. Но не успел...
   -- Что это? -- испуганно спросил проснувшийся Фарри.
   Я не ответил. Подхватил артефакт с пола и захлопнул крышку. Сияние погасло. Теперь хотя бы не будет видно выражения моего лица, на котором застыл ужас пойманного с поличным воришки.
   -- Что это, Эд? -- требовательно повторил мальчик.
   Я силился найти слова и сказать их так, чтобы не показаться подлецом. Но сам факт этого поиска лучше любого судьи определял мою вину.
   -- Это ведь компас, да? -- пошевелился Фарри. -- То, что искал тот человек на корабле?
   -- Ледовая гончая... -- поправил я его, а затем меня как прорвало. Я поведал ему о том страшном убийстве в Кассин-Онге, о рассказе шамана Сканди про обряд черного капитана. Об Одноглазом, об Эрни, о приходе Темного Бога. О той женщине-гончей на платформе, у дома моего отца.
   Фарри слушал не перебивая, и я чувствовал, что он верит мне и не осуждает.
   -- Это тот самый компас, о котором говорил старик, да? -- спросил он, когда мой рассказ подошел к концу. В темноте не было видно, но я все равно кивнул.
   -- Дай посмотреть, а? -- неожиданно попросил мальчик. Фарри осторожно принял коробочку из моих рук, открыл ее, и голубой свет выдрал его лицо из царящей на палубе тьмы. Его подозрительность, недовольство и задумчивость медленно растворились в поистине детском восторге. Будто с него сковырнули маску суровости, за которой прятался ребенок. С блеском в глазах Фарри изучал волшебную игрушку, любуясь игрой огоньков.
   Я осторожно сел рядом.
   -- Ух ты... -- протянул Фарри, а потом резко посерьезнел: -- Эльм тебя убьет.
   Мы подошли к тому, что так занимало мои мысли. Если здоровяк, внутри которого то и дело бесновались демоны, узнает что причина его увечья -- я, то предсказание мальчика сбудется, можно даже не сомневаться. Страшно представить, что меня ждет в этом случае. Удивительное дело, но гнев Эльма пугал меня больше, чем оставшиеся позади гончие.
   -- Интересно, куда он показывает, -- пробормотал Фарри. Он крутил компас и так и сяк, разве что на зуб его не пробовал. -- Дорогая, наверное, вещь!
   -- В нем что-то есть. Я чувствую, что он важен! Я хочу отнести его в Барроухельм, где бы тот ни был. И найти того человека, о котором говорил Сканди.
   Фарри с серьезным видом посмотрел на меня:
   -- Ледовые гончие действительно существуют, да?
   Проклятье, в его душе пылал восторг! Это огорошило меня. Как можно радоваться таким открытиям?
   -- И черные капитаны тоже, да? -- продолжал Фарри. Огни компаса отражались в его глазах. -- Ух ты...
   Ледоход опять дернулся.
   -- Эльму надо сказать, -- произнес мальчик. На меня он старался не смотреть. -- Это неправильно, если он не будет знать... Но он вспыльчивый.
   Я не хотел просить его о молчании. В конце концов они друзья, и у них не должно быть секретов друг от друга. А какой-то деревенский мальчишка вроде меня, оказавшийся с ними на одном борту, не стоит клина в теплых отношениях. Но при мысли о гневе Эльма становилось жутко. Я заерзал.
   -- Нет, нельзя говорить, -- опять покачал головой Фарри. -- Совсем нельзя. Как-то раз, в цирке, он сломал руку охраннику, за то, что тот подвел его...
   -- Как подвел?
   -- Просто подвел, -- он бросил на меня быстрый взгляд. -- Подвел, понимаешь?
   Некоторое время мы молчали, наблюдая за игрой огоньков. Я думал о том, что значит это злосчастное "подвел", а мой товарищ любовался огнями.
   -- Мой отец любил рассказывать историю о черном капитане Анхайме, -- сказал Фарри, и в нем опять на миг всколыхнулась боль. -- О том, как он поднял бунт против Светлого Бога и захватил Ледяную Цитадель, чтобы дотянуться до неба. Как корабли других капитанов собрались вокруг, и они начали стройку гигантской лестницы. Мне так нравилась эта история, особенно та часть, когда приходили Добрые и разрушали его творение, а его самого прогоняли в пустыню. Неужели это правда? Неужели и Добрые, и ледовые гончие действительно существуют, Эд?
   -- Не знаю, -- честно признался я. Этой сказки мне слышать не доводилось. О Добрых же, секретном ордене свободных капитанов, я слышал. Сканди ан Лиан, по слухам, был правнуком одного из них. Что, если и его друг, Лунар, из них? Эта мысль не приходила мне в голову.
   -- Слушай, а тебе попутчик в Барроухельм не нужен? -- неожиданно предложил мальчик. -- А? Доберемся до Шапки, найдем торговый ледоход, идущий на юг. А? Как тебе? Я много знаю и наверняка пригожусь! Ты только не торопись отказывать. Но... Я вот сижу сейчас, смотрю на эту игрушку. Вспоминаю все то, что видел до этого, где бывал, и хочу, чтобы вот это было настоящим. Только это, понимаешь? Тогда у всего есть смысл, понимаешь? А как мне это, Светлобог, объяснить?
   Я не понимал его странных слов, но обрадовался.
   -- Конечно, нужен, Фарри! Это было бы здорово! Нет, правда!
   Фарри широко улыбнулся.
   -- Мне так надоел цирк, -- поделился он и захлопнул крышку компаса.
   -- А чем ты там занимался?
   -- Я помогал метателю топоров. В основном стоял у мишени, -- мальчишка передернулся. -- Бр-р. Иногда было так страшно, Эд. Просто ужасный ужас, скажу я тебе!
   -- Только стоял? И больше ничего? -- не поверил я.
   -- Не-э-э-эт! -- возмутился он. -- Ты что! Конечно, нет! Гальдес учил меня своему искусству. Я, знаешь, умею неплохо метать ножи, топоры. Но не так, как Гальдес, конечно. Вообще в цирке приходится многому учиться.
   -- А Эльм?
   Я взял протянутый им компас и положил его за пазуху.
   -- Он охранником у нас служил. Иногда силачей подменял, если те не могли выступать, иногда подставным борцом был. А вообще он не цирковой, -- с оттенком забавного превосходства сообщил Фарри.
   Мы были детьми. У детех всегда все проще, чем у взрослых. И даже такие решения, как путешествовать вместе, принимаются в течение нескольких минут.
   Но иногда о них приходится сожалеть всю оставшуюся жизнь. Хотя о дружбе с Фарри, так неожиданно зародившейся на тесной палубе ледохода, -- мне жалеть не пришлось.
  
   * * *
   В шахтерское поселение мы прибыли под конец дня, когда небо совсем потемнело. Я никогда не отъезжал так далеко от Кассин-Онга и потому озирался во все глаза, чувствуя непонятную тревогу. Снежные купола притопленных во льду хижин прятались за кольцом висящих на высоких шестах фонарей. Мимо домов (которые стояли прямо на льду, а не на платформах) вели протоптанные дорожки, кое-где огороженные, кое-где нет. Шел снег. Мягкие хлопья ярко вспыхивали, попав в лучи света, и неторопливо оседали на теплых фонарных стеклах, где таяли, образовывая наледь и сосульки.
   Поселок спал.
   Наш тарахтящий ледоход остановился совсем рядом с кольцом фонарей. Водитель не глушил двигателя, так как путейщики не собирались ночевать у шахтеров. Как пояснил один из них -- с новостями вроде прихода Темного Бога нужно мчаться в город. Так что корабль стоял на окраине поселения и резал тьму светом прожекторов.
  
   Первым, кого мы встретили, был староста Найвэл. Найвэл ан Велер. Хозяин северной шахты, принадлежавшей объединенной гильдии Снежной Шапки. Морщинистое лицо этого сурового человека, не сломленного грузом прожитых лет, украшала сложная вязь синей татуировки. Символ власти. Символ ответственности. Среди узоров я разглядел несколько изящно вплетенных рыбин.
   Он выбрался из центральной хижины, как только услышал шум ледохода. И когда мы покинули корабль -- уже подходил к судну, с недобрым подозрением на лице.
   Найвэл ан Велер ненавидел людей. Но еще больше он ненавидел людей, не укладывающихся в его планы.
   -- Что еще стряслось? -- резко спросил он, едва из люка выполз старший путейщик. Свет фонарей падал сверху, отчего тени рыбаков стали короче.
   Спутники старосты с нескрываемым любопытством смотрели на меня и Фарри (их начальник удостоил нас коротким недобрым взглядом). Снег оседал на их плечи ленивыми крупными хлопьями.
   -- Кассин-Онг пожрал Темный Бог, -- сказал ему путейщик, лицо его было измазано чем-то черным. -- Вот, мальцов подобрали в пустыне. И раненого вам привезли. До Снежной не дотянет, боюсь. Вы бы их приютили пока...
   Говорил он осторожно, будто шагал по талому льду.
   -- Троих нахлебников притащили, получается? -- Старик и глазом не моргнул на весть о гибели соседней деревни.
   -- Найвэл, -- робко одернул его один из спутников. Высокий, заросший густой бородой мужчина с чуть раскосыми глазами. На его рыжих усах уже белел иней. -- Беда у людей, не видишь?
   -- У нас шахта рухнула, Фадар! -- огрызнулся староста. -- Со дня на день придет корабль из Шапки за товаром. Что ты будешь жрать, если мы не сможем выдать план? Придешь ко мне и скажешь так: ой, ой, прости, Найвэл, ой, погорячился я тогда, ой, дай мне хоть чего покушать, -- да? Знаешь, что я тебе отвечу? Я покажу тебе на этих двух и скажу -- они съели твою рыбу, Фадар. С ними и разбирайся, скажу я тебе.
   -- Но раненый... -- попробовал ответить добрый Фадар.
   -- Ох, не начинай снова, -- поморщился старик. -- Возьмем мы раненого, возьмем, мы же не звери. Клаус, разбуди дока Эккера, скажи ему, что по его душу из пустыни приветец пришел. Но радоваться таким гостям я не буду, Фадар! И тебе не советую! Клаус? Ты еще здесь?!
   Второй спутник рыбака торопливо кивнул, развернулся и зашагал по тропке в поселок.
   -- Ну, а мы, пожалуй, поедем. Только помогите вытащить бедолагу. Тяжелый он, -- путейщик едва скрывал облегчение.
   -- И придумай, как его тащить, Клаус, -- крикнул староста вослед уходящему.
   -- Никуда вы не поедете, -- грубо сказал он, повернувшись обратно.
   Путейщик застыл в изумлении.
   -- Мне не нужно два лишних рта. Забирайте их с собой. Они, как я вижу, вполне себе здоровые.
   -- Я не брошу Эльма! Он мой друг! -- смело сказал Фарри и порывисто шагнул вперед. -- Мы можем все отработать! Только скажите, что нужно! Я много умею, я цирковой!
   -- Что же ты умеешь, цирковой? -- ядовито спросил Найвэл и уставился на нас холодным, колючим взглядом.
   Я ошеломленно молчал, приходя в себя от осознания, что в душе старшего рыбака не оказалось ничего, кроме раздражения. Мне показалось, что если бы путейщики вывалили ему на снег три трупа, то он пришел бы в гораздо более радушное расположение духа.
   -- У меня дурака валять не получится. Надо сдавать норму в гильдию. Умения стоять на голове и жонглировать кеглями -- в этом деле не подспорье, парень. Еще таланты есть?
   -- Я с теплицами работал. Да и вообще разное, по мелочи. В трактире помогал... -- наконец нашелся я. Мороз, оставшийся где-то в прошлом, пока мы ехали в нутре тягача, вернулся и обнял меня колючими лапами. Зубы застучали.
   -- Лед когда-нибудь резать приходилось? -- быстро спросил Найвэл ан Велер, бросив на меня оценивающий взгляд.
   -- Приходилось...
   Старик плотно сжал тонкие губы, совсем исчезнувшие с лица. Тяжело вздохнул, отчего из носа вырвались две струйки пара.
   -- Фадар, забирай их себе, завтра с тобой за льдом поедут, а Штуца и Морренгайма я отправлю на лов. -- Староста фыркнул и пошел обратно в хижину.
   -- Хорошо, Найвэл, -- заступившийся за нас рыбак улыбнулся. -- Пойдем, ребята. О вашем друге хорошо позаботятся.
   Мы тепло попрощались с путейщиком, имени которого так и не узнали. Этот перепачканный маслом и гарью человек и его напарник, обитающий в рубке, все-таки спасли нам жизнь. Интересно, как сложилась их дальнейшая судьба?
   Но, к сожалению, и этого я не знаю. Потрепанный ледоход покинул шахтерский городок сразу после того, как несколько крепких мужчин вытащили Эльма на улицу и понесли в хижину доктора Эккера, стареющего гильдейского медика, чьи татуировки могли поспорить с узорами на лице Найвэла ан Велера.
   Мы же отправились в хижину Фадара, где пахло потом, немытыми телами и плесенью, но зато было тепло. На широком, покрытым шкурами настиле спали два рыбака (которыми оказались тот самый Штуц и Морренгайм). Наш благодетель указал на свободное место рядом с ними и сказал:
   -- Обо всем поговорим завтра. Спите. Я вижу, что вам это нужно.
   Мы с Фарри действительно валились с ног.
  
   Так я провел первую ночь на рыбацкой шахте, принадлежащей гильдии Снежной Шапки. В темноте, под басовитый храп и урчание в животах мужчин. В безопасности. На пороге нового.
   Измотанные путешествием, мы проспали до утра, а когда Фадар нас все-таки разбудил, обнаружили, что наши соседи давно уже подались на лов. Тот, кто бывал в тесных хижинах таких поселков, где разминуться не так-то просто, поймет -- как же мы удивились тому, что собирающиеся на работу мужчины умудрились нас не потревожить.
   Утром Фадар отвел нас в общую столовую, расспрашивая о случившемся и хмуря густые рыжие брови, когда узнавал детали прихода Темного Бога. О гончих ни я, ни Фарри даже не заикнулись, благоразумно придерживая "знание". Затхлое помещение, сопряженное с кухней, тоже не отличалось простором. Узкий длинный стол с двумя простенькими лавками. Место ежедневного сбора для всех вахтенных рыбаков, которых в поселке, судя по местам, было не больше двух десятков. Из двери на кухню шли такие запахи, что рот сам наполнился слюной. Мужчина в желтых одеждах, колдующий над горелкой, то и дело появлялся в проеме, чтобы бросить на нас заинтересованный взгляд. Обменявшись парой слов с Фадаром, он вскоре принес нам завтрак. И эта сытная, простенькая трапеза из вареной рыбы успокоила страдающие желудки и наполнила тело приятной слабостью.
   Рыбак наблюдал за нами с сочувствующей улыбкой. Его борода мне запомнилась. Рыжая колючая щетка, покрывавшая скулы, подбородок, щеки, и спускающаяся по шее вниз. Наверное, он не знал, что такое шарф.
   Когда мы доели и обессиленно откинулись, переваривая, Фадар некоторое время говорил с нами ни о чем, особенно интересуясь цирковым прошлым Фарри, а затем резко прервался, хлопнул по столу широкой ладонью и сказал, что время отправляться на лед.
   Покинув теплые объятья столовой, мы вышли на улицу.
   В свете солнца укутанный снегом поселок празднично искрился. Свежий морозный воздух приятно бодрил и сам собой вызывал на лице улыбку. От южной границы к далеким шахтам, издали похожим на гигантские сугробы, вела накатанная колея. Один маленький тягач как раз полз по льду в их сторону.
  
   Вместе мы прошли к пристани, у которой отдыхало несколько небольших ледоходов. Я сразу выделил тот, на котором нам суждено было отправиться в путь. Огромный кузов и крошечная кабинка, которая, скорее всего, даже не отапливалась. По крайней мере, у нас в Кассин-Онге на старых мини-тягачах всегда царил холод. И отправляясь за льдом на старый карьер, стоило одеться потеплее, чтобы не околеть, пока тягаешь огромные глыбы.
   Но энгу -- это зачарованный шаманами лед, и если хочешь жить, то позаботишься о том, чтобы замерзшие глыбы своевременно поставлялись в поселок. Не будет льда -- не будет и топлива. Встанут ледоходы, погаснут фонари, дома застудит недобрый ветер, а питаться придется только сырым.
   На севере энгу -- это жизнь, так что еще и поэтому шаманы весьма уважаемые и почитаемые люди. Темный Бог -- он где-то там, в глубине, и многие только слышат о нем, радуясь, что не довелось увидеть. А вот превращение холодных монолитов в вязкую горючую жидкость -- это уже повседневность, и горе тому поселению, в котором нет того, кто знает тайный язык льда. Жизнь из такого места уйдет с последней каплей энгу.
  
   Насчет тягача я не ошибся. Фадар целенаправленно провел нас к обшарпанному кораблю. Забравшись внутрь, мы сели позади водительского места, на груду грязного тряпья, покрывшую широкое сидение. Рыбак угнездился за штурвал, с полоборота завел двигатель, посмотрел на нас и сказал:
   -- Ну, ребятня, поехали, что ли?
   Корабль дернулся и пополз по льду в сторону карьера. Фарри сел у стекла и протер в морозных узорах небольшую дырочку, в которой мы увидели, как поплыл мимо крошечный рыбацкий поселок. Сонное место, тихое.
  
   Фадар оказался из тех людей, которые на рассуждают на сторонние темы, когда нужно работать. Так что почти весь день мы провели в кратере ледового карьера, выпиливая из толщ крупные куски. Рыбак внимательно следил за нами, иногда помогал советом, но мы прекрасно справлялись и сами. Фарри занял положение моего помощника, безропотно и даже с охотцей делая все, что я скажу. Вместе мы орудовали пилой, заботясь о том, чтобы блоки легко отделялись от ледника.
   Карьер был глубиной не больше трех футов, и потому самой большой проблемой оказывались лишь верхние части. Там стоило держать ухо востро, остерегаясь момента, когда выпиленный блок поведет в сторону и он может рухнуть на головы пильщикам, и, как только мы слышали хруст, то сразу же отходили в сторону, а к работе приступал Фадар.
   Он заколачивал в блок железный крюк, затем цеплял трос, а потом шел в кабину корабля, оставляя открытой дверь. Двигатель начинал трещать, сдирая белую глыбу с места, и после того как та падала на лед (и хорошо, если не раскалывалась), затягивал ее на поднимающуюся платформу. Если же от удара она разваливалась на острые части, нам приходилось таскать их на руках. Так что приятнее всего было пилить самые нижние блоки. Они уходили в кузов легко и без приключений, а мы тем временем брались за следующий кусок.
   На морозе работалось легко и радостно. Лишь иногда я возвращался мыслями к гончим и Эльму и в такие моменты замыкался в себе, рассуждая о том, что ожидает нас в ближайшем будущем. Компас на груди уже стал частью меня. Холодное напоминание о словах погибшего шамана. Как нам выбираться отсюда? Когда Эльм сможет встать с кровати?
   Ближе к середине дня, когда Фадар с покрытой льдом бородой объявил перерыв и развел в кабине горелку, чтобы вскипятить чай, я спросил у него о кораблях, идущих в Снежную Шапку.
  
   -- Через недельку придет тягач из города, за добычей, -- ответил он. Мы сидели рядом, глядя на искрящиеся морозные завитки на стеклах. Вода в котелке шумела, и остро пахло сгоревшей энгу. -- Он мог бы и чаще ходить, да только зачем? Нет у нас столько товара, чтобы несколько раз в неделю гонять команду туда-сюда. Да и вообще промысел все хуже.
   Мы молчали.
   -- А куда там собираетесь? -- спросил Фадар, когда тишина провисела достаточно долго.
   -- Не знаю, -- признался я ему. -- Как вы думаете, с Эльмом все будет в порядке?
   -- Это ваш товарищ-то? -- Рыбак сидел нахохлившись, погрузив бороду в пушистый воротник. Нос его раскраснелся. -- Я не знаю, парень. Холод хоть и милосерден, но коварен. Спроси у Эккера -- все равно к нему потом поедем. Он у нас и шаман, и гильдейский врач в одном котле.
   Фарри вновь расчистил дырку в стекле и смотрел на сверкающую льдом пустыню.
   -- Как он руку-то потерял? Мне с утра ребята в столовой рассказывали, что ее словно оторвали. На зверье не похоже, льдом тоже не могло зажать. Загадка, в общем. Но жалко мужика, конечно. Такой здоровяк -- и культяпка вместо руки... -- пробурчал Фадар.
   От Фарри потянуло горечью. Он внимательно слушал наш разговор, но делал вид, будто занят окрестностями. Рыбак терпеливо ждал ответа.
   -- Не знаю, -- почти честно признался я. И ведь действительно, ничего кроме: "Собачий выродок отхватил мне кисть", -- о произошедшем там, в пурге, мы не знали. Как это случилось, мог рассказать только Эльм. Цирковой силач, превратившийся в калеку.
   Из-за меня.
   -- Беда грядет, -- буркнул рыбак. Вода наконец забурлила, закипела, и он стал разливать ее по чашкам, бросив в каждую щепотку перца. -- Пролом к северу от нас... Набежит швали. Цены на рыбу рухнут сразу. Вольных капитанов на промысел выйдет видимо-невидимо, и каждый на рынке своих людей поставит. Да... В гильдии новостям не обрадуются. Одно хорошо: в течение месяца грянут шторма, и до весны лед избавится от капитанов. Но потом...
   Я стащил рукавицы и взял чашку, плотно прижав ее ладонями, дабы каждая капля тепла не пропала даром. Горячий напиток приятно согрел нутро. Наружу изо рта вырвалось облачко пара.
   -- А там и вахта моя закончится. Эх... У меня в Снежном жена и сын. Вон ты, рыжий, на него похож.
   Фарри смущенно улыбнулся.
   Этот отдых в тесной каюте остался в моей памяти на долгие годы. Здесь я познал уют незнакомого мне доселе мира, и хоть он был похож на те посиделки во времена Кассин-Онга, когда мы грелись после работы со льдом, но что-то в нем разительно отличалось.
   Наверное, то, что впереди царила неизвестность.
  
   Закончили мы к вечеру, и когда тягач тяжело тронулся с места, поняли, как же все-таки устали. Фарри быстро задремал, а я сидел у протертого окошка в темнеющую пустыню и наслаждался полным отсутствием мыслей.
   На рыбацкой шахте нас поджидал сюрприз. В стороне от поселка стоял трехпалубный шапп, красавец-ледоход. На промерзшей мачте, в каюте дозорного, горел огонек. Тепло светились иллюминаторы в жилых каютах. У носа в шести футах надо льдом нависали угрожающие клыки таранов. Боевое судно. Здесь...
   Когда мы подъехали и выбрались наружу, я услышал, как звенят молотки незнакомцев, сбивающих лед с массивных траков.
   -- Это что за дела? -- прокомментировал увиденное встревоженный Фадар.
   Вместо того чтобы отправиться к шаману-лекарю, он поманил нас рукой и зашагал к жилищу старика Найвэла.
   -- Это военный корабль, да? -- спросил я рыбака. Фарри семенил рядом и ответил за бородача:
   -- Да.
   У центральной хижины собрался народ. Рыбаки обступили старосту Найвэла, подпирая его плечами, и недружелюбно смотрели на троих гостей, наверняка прибывших с военного корабля. То были видные люди. Все трое крепкие, высокие, в воинских черных шубах. У каждого имелся стальной нагрудник. Головы двоих покрывали закрытые шлемы. На поясах длинные мечи.
   Недобрая тишина висела над шахтерским поселком. У нас под ногами оглушительно скрипел снег, и царапали лед под ним зубья приделанных к унтам "кошек". Небо темнело прямо на глазах. С каждой минутой на мир все увереннее наваливалась ночь.
   Я понял, что иду на эшафот. Рыбаки зашевелились, глядя на нас, и один из незнакомцев с интересом обернулся.
   -- Все в порядке? -- громко прокаркал Найвэл.
   -- Да, староста, -- почтительно ответил насторожившийся Фадар.
   -- Капитан Бурген требует, чтобы мы выдали беглецов из Кассин-Онга, -- сказал Найвэл и посмотрел на меня. Я оцепенел под его цепким взором. -- Капитан не смог потребовать этого лично, не желая выходить к простым рыбакам. И потому прислал вот этих доблестных людей.
   -- Не дерзи, старик! -- резко сказал тот, у кого не было шлема. -- Капитан Бурген вырвет твой паршивый язык, если узнает. Но я буду милосерден и не скажу ему о твоих словах.
   -- Я готов припасть к твоим ногам, но спина, знаешь ли. И годы уже не те.
   Рыбаки, казалось, сплотились еще больше.
   -- Это убийцы, старик. Кровавые убийцы, которых разыскивает староста несчастной деревни Казин-Ог. Мы видели кровь на льду, у путевиков. Их подобрал ледоход, наши следопыты выяснили это! Где они? Я советую ответить тебе по-хорошему!
   Мне хотелось крикнуть, что это неправда, но я сдержался, плотно стиснув зубы. В груди стало тесно. О чем он говорит? И главное, что он сделает с нами, если шахтеры нас выдадут?
   -- Передай своему капитану, пес, -- рыкнул Найвэл, -- что никто не смеет грозить рыбакам. Если он хочет, чтобы за него взялась наша гильдия, то пусть продолжит нас пугать. А я же отвечу -- никаких убийц к нам не приходило. Так и отвечай своему хозяину.
   Бойцы по бокам переговорщика потянулись к рукоятям мечей, но рыбаки возмущенно загудели, и посланник Бургена бросил товарищам:
   -- Тихо!
   Затем он глубоко вздохнул:
   -- Старик. У нас сто двадцать человек. Все они знают толк в хорошей драке. Ты понимаешь, что ваша жалкая община не выстоит против нас и пары минут?
   -- Раньше лед растает, чем рыбаки гильдии станут пресмыкаться перед каждым встречным! Пусть приходит Бурген и говорит с нами сам, а не присылает своих собак.
   -- Вы тут одни, -- улыбнулся посланник. -- На много лиг. Что, если с вами что-то случится? Разве гильдия узнает о произошедшем? Я могу прямо сейчас приказать людям Бургена вырезать весь ваш поселок. Или выгнать всех голышом на лед и оставить на прокорм волкам. Ты об этом вообще подумал?
   -- Никто не смеет грозить рыбакам, -- повторил Найвэл. Глаза его гневно сощурились. -- Мы найдем чем ответить, поверь мне. И твой капитан обязательно узнает о том, какой ты обходительный собеседник. Как ты думаешь, как он отреагирует на то, что ты настроил против него гильдию Снежной Шапки? Ты сам-то подумал об этом? Капитан Бурген, владелец судна "Стремительный", никогда не был бандитом, я знаю. Я слышал о нем. Отчего же ты выставляешь его так, будто он рядовой разбойник, а, пес?
   Я чувствовал, как боятся шахтеры, но также я ощущал их закипающий гнев. У всех... Кроме того, кого Найвэл называл Клаусом. Этот рыбак с прозрачными глазами злился на старика и его упорство.
   -- Хорошо, старик. Я все передам капитану, -- процедил посланник. -- Возможно, он захочет поговорить с тобой лично...
   -- Пусть приходит! -- ядовито улыбнулся Найвэл. -- Рыбаки всегда открыты к диалогу.
   Переговорщик фыркнул, коротко взмахнул рукой, и вся троица отправилась назад, к кораблю, огни которого ярко-ярко сверкали в темноте.
   Я проводил их взглядом, чувствуя, как в бешеном танце заходится сердце. Неужели погоня продолжается? Мы ушли от двух ледовых гончих. Мы ушли от ледохода черного капитана. Но теперь еще и эти. Причем из слов старика ясно, что Бурген -- довольно известный в Снежной Шапке человек.
   Он тоже ищет компас? Да что же за артефакт попал в руки несчастного Эрни? Какую тайну унес под лед Одноглазый?! И что будет, если Найвэл решит выдать нас?
   В душе заворочался страх. Может, сбежать ночью в пустыню? И идти, пока есть силы, на юг?
   -- Общий сбор, -- буркнул староста рыбаков, скользнул по мне и Фарри недовольным взглядом и ушел к себе в жилище. Сразу за ним потянулись и остальные. Фадар стоял, глядя на корабль, и задумчиво покусывал обледеневшие усы.
   -- Вот это новости, -- сказал он, когда площадка перед хижиной опустела. -- Идем, малышня.
  
   Протиснувшись в узкий ход жилища, мы сразу услышали гомон. В большом протопленном помещении собрались все работники шахты, с потолка свисали лампадки, а со стены на входящих скалилась голова ледяного волка, под которой и уселся мрачный Найвэл. Многоголосый хор потрясал хижину, а вокруг старосты образовался круг, границы которого никто пересекать не решался. Рыбаки размахивали руками, жарко спорили, возмущались, а старик тяжело молчал, глядя куда-то прямо перед собой.
   Он был в ярости.
   -- А, -- заметил он нас, и в комнате сразу стало тихо. -- Вот и наша головная боль.
   -- Надо выдать их, Найвэл! -- сказал Клаус. -- Иначе быть беде! Эти просто так не отстанут!
   -- Да они никто, и звать их никак! Все правильно Найвэл решил! -- возмутился кто-то из рыбаков. -- Что мы, будем под каждого капитана ложиться? Да не бывать этому! Отправить с тягачом гонца в гильдию -- пусть пришлют наемников, что ли! Мы -- гильдейские рыбаки! Нам никто не указ!
   Собрание вновь закипело.
   -- Молчать! -- рявкнул Найвэл. -- Если я узнаю, что кто-то решил поточить лясы с нашими добрыми и вежливыми гостями, то сгною на вахтах, а также позабочусь, чтобы его вышибли из гильдии с черной меткой! С мальцами мне надо будет потолковать отдельно: откуда они привели подобных людишек в нашу скромную обитель. Но я повторю -- никаких уцелевших у нас не было! Никто из Кассин-Онга не приходил! Всем ясно?
   Он наконец оторвал свой взгляд от меня и окинул им притихших рыбаков.
   -- Мне плевать на любые доводы. Это моя шахта. Здесь мои законы. Мои -- и гильдии. И если какой-то сопливый капитанишка попытается в них вмешиваться, то получит только кости тухлой рыбы. Вы лед привезли?
   Старик посмотрел на Фадара, дождался его кивка и качнул головой:
   -- Хоть одна хорошая новость за сегодня. Ночку постоит -- завтра отправлю Эккера. Подготовь цистерны, Клаус.
   Побагровевший от злости рыбак, тот, кто призывал выдать нас, скрипнул зубами:
   -- Хорошо, Найвэл.
   -- И учти: я буду следить за тобой больше, чем за остальными! -- Староста коснулся указательным пальцем своего виска. -- И запоминать каждый твой шаг. Смотри у меня. Иди работай. Теперь ты, Алан.
   Он уставился на жилистого рыбака, который стоял, привалившись плечом к стене, и отреагировал на обращение лишь поднятой бровью.
   -- Возьми дальнобой и отправляйся в Шапку, сообщи гильдии, что у нас тут гости. Уходи тихо и быстро. Этой ночью. Тебе не привыкать. От работы отстраняю.
   Алан чуть усмехнулся.
   -- Будут мне еще пугать тут, псы, -- проворчал Найвэл. -- Дальше, Морренгайм, дуй к доку, пусть он раненого прячет, как хочет, и не пускает никого, если вдруг внаглую полезет солдатня эта подледная. Если надо будет -- шугани их, чем сможешь. Сиди у него безвылазно. От работы отстраняю.
   Коренастый рыбак с уродливым шрамом через все лицо хищно ощерился и охотно кивнул.
   -- Мы -- люди гильдии. Гильдия -- это мы. Срамить нельзя, -- подытожил староста. -- Теперь все вон, а мальцы и Фадар пусть останутся. Мне с ними потолковать надо.
   Как только комната опустела и голоса рыбаков стихли в зимней ночи, Найвэл сцепил в замок скрюченные временем пальцы и произнес:
   -- Я не знаю, что у вас там случилось. Капитан пришел с севера, и он о Проломе ничего не говорил. Тем более мне странно, после того как у нас завалило шахту с Лайвом и Эргастом. Толчок был, это бесспорно. Значит, этот человек мне врет. Мне! Я не люблю, когда мне врут. Это доступно для ваших куцых умишек?
   Мы с Фарри синхронно кивнули.
   -- Я не хочу знать, чего им от вас нужно. И те ли вы люди, о которых они спрашивают. Но так как капитан меня не уважил, а его человек вел себя слишком... заносчиво, пусть его жрут рыбы, то запоминайте. Вы оба -- ученики Фадара. Гильдейские. Наколки вам сделают соответствующие. Сможешь, Фадар?
   -- Да, Найвэл.
   От Фарри повеяло животным ужасом, и я даже повернулся к нему в изумлении. Лицо мальчика побелело, но, встретив мой взгляд, он натянуто улыбнулся.
   -- Что делать с вашим здоровяком, я не знаю. Ссориться с капитаном всерьез я бы не хотел, по крайней мере пока не прибудет помощь из Шапки. А этот напыщенный хлыщ правильно сказал -- они могут разнести нас в клочья, если решатся. Но мы -- рыбаки! Мы видим море чаще, чем оно снится им в жутких кошмарах. Мы знаем подледный мир.
   Глаза старика подернулись дымкой, словно он вспомнил что-то хорошее.
   -- Однако когда придет тягач из Шапки -- вы уйдете вместе с ним. И до того момента вы -- личные рабы Фадара. Вы даже помочиться не имеете права без его ведома. Это доступно?
   Мы вновь кивнули. Несмотря на грубость его слов, я испытывал к старику невероятную благодарность.
   -- Эккер говорит, что ваш однорукий бугай быстро пойдет на поправку. Таким все нипочем. За неделю встанет на ноги. Но работать пока не сможет, дармоед. А мне нужны руки! Значит, будете работать и за Алана, и за Морренгайма, и за Лайва с Эргастом. Фадар, прими мои искренние соболезнования.
   -- Чего уж там, -- буркнул с досадой бородач.
   -- Завтра с утра будете работать в шахте. Но сначала -- к Эккеру, за наколками.
  
   Потом мы отправились в хижину Фадара, и я долго ворочался, переваривая все, что сегодня услышал. В голову неожиданно пришла плохая мысль. Что, если староста Глонга, из моей деревни, действительно выжил? И что, если в Кассин-Онге на самом деле произошло убийство?
   Ведь я до сих пор не знал, как Фарри и Эльм оказались в поселке во время циркового представления...
   Насилу прогнав зудящие подозрения, я, чувствуя, как ноет от усталости тело, наконец-то провалился в спасительное тепло сна.
  
  
   Глава десятая
   Доктор Эккер и тайна Фарри
  
   Сама шахта оказалась местом, которое сложно описать словами. Мне показалось, что глубиной она была в лигу, -- так долго мы спускались вниз на скрипучем подъемнике. Я никак не мог отделаться от ощущения нереальности окружающего мира. Мимо проплывали полосы голубого глетчерного льда, ползли опоры и сваи, образующие ход для платформы, мерцали яркие огоньки шаманских фонарей. Пару раз мы видели выдолбленные площадки с рыбными складами.
   Здесь все пахло рыбой. А еще чем-то непонятным мне, чем-то незнакомым. Когда я поинтересовался об этом запахе у Фадара, тот сказал, что это дух моря. Настоящего моря. Открытой воды.
   Добравшись до дна ледника, мы оказались на широкой площадке, хорошо освещенной фонарями. Я сразу увидел черноту, которой она заканчивалась. Серый язык истоптанного льда вел от подъемника к могучему механизму, предназначенному для подъема ярусов.
   Здесь, под нависающими над нами сводами, посреди отвоеванного у ледника зала, нам предстояло провести весь день.
  
   Первым делом я подошел к самому краю площадки, кое-как огороженной небольшим заборчиком. Осторожно положил руки на перила и посмотрел вниз, на черную гладь, в которой отражались огоньки фонарей.
   Рядом встал Фарри, с открытым ртом созерцающий открывшуюся нам картину. Фадар, пряча в бороде улыбку, держался чуть позади нас и не мешал знакомиться с "морем". А я, глядя в пучину, думал о том, как же там должно быть глубоко. Ведь Темный Бог, скрывающийся в океане, спокойно живет в этих водах и может в любой момент оказаться где угодно, покрыв огромные расстояния в считаные дни.
   Что за мир таится там, внизу, в этом черном недвижимом провале?..
   Здесь, в холодном и безмолвном подледном мире, каждый звук был торжеством жизни. Эхо разносило наши голоса, многократно отражаясь от ледовых выступов, свисающих с голубого потолка.
   -- Ладно, малышня, давайте работать, -- сказал Фадар, прервав наш с Фарри восторженный обмен впечатлениями.
   И началась вахта, знакомая каждому шахтеру, но оказавшаяся новинкой для нас -- юного циркача и простого деревенского паренька из погибшего Кассин-Онга.
   Весь день мы занимались тем, что выбирали из черной глубины океана длинную веревку, к которой крепились веревки поменьше. Бородач стоял с багром у металлической канавки, и едва очередная рыбина появлялась у поверхности, он ловко подцеплял ее крюком и вываливал наружу. Механизм неторопливо наматывал на себя длиннющий ярус, а мы с Фарри только и успевали, что снимать добычу с крючков и при этом следить, чтобы они не запутались. Мальчик работал с азартом и увлеченностью, достойной преданного фанатика. Он мурлыкал себе под нос какие-то мелодии, он восхищенно ахал, когда из глубин появлялись особенно крупные рыбины, и с детским восторгом следил за Фадаром. Мог ли он быть убийцей, которого разыскивает посланный Глонгой Бурген? Я не мог в это поверить, видя, с какой радостью работает мальчик. Потому вновь отбросил скверные мысли прочь и погрузился в бесконечную череду промысла.
   До того дня я и не знал, как же много разной живности обитает под нами. Здесь были и узкомордые, вытянутые, иногда длиною в ярд, хищники, и блестящие сочными, округлыми боками ленивые увальни. Колючие и кожистые, зубастые и нет. Несколько раз мы вылавливали шаркунов, и они разительно отличались от тех созданий, что добирались до поверхности моего мира. Нежно-розовые, мягкие, покрытые сотнями тоненьких вьющихся волосков. Бородач объяснил нам, что это молодняк. Что только зрелые особи обрастают броней и ползут наверх. Шаркунов он попросил сбрасывать в отдельную корзину, чтобы не мешать их с рыбой. Потом они должны были пойти на корм животным, на удобрения для теплиц, ну или же для виноваров. Каждый по-своему распоряжается дарами моря.
   Попадалась и совсем мелочевка, но только один раз Фадар выбросил улов. Яростно извивающееся чешуйчатое создание бурого цвета всплеснулось в темных водах и быстро ушло на глубину.
   -- Это тварга. Ее есть нельзя, -- сообщил нам бородач. В следующий миг он уже подхватывал багром большую рыбину.
   К концу дня я устал еще больше, чем вчера. Болели исколотые крючками и рыбьими плавниками руки. Ныла спина от постоянных наклонов. А от запаха добычи, неистребимого, тяжелого, раскалывалась голова, и когда последний из ярусов закончился, у меня не осталось сил даже на вздох облегчения.
   Весь улов мы сгрузили на специальную телегу, которую вскоре затащили на платформу, и Фадар, закрепив колеса в пазах, дернул за свисающую сверху веревку. Там, наверху, должен был зазвонить колокольчик, чтобы дежурный включил подъемный механизм.
  
   Тросы загудели, заскрипели, и платформа тяжело двинулась наверх, отрезая от нас освещенную площадку монолитом льда. Я вдруг почувствовал страх Фарри и вспомнил, что сегодня нам предстоит пройти посвящение в гильдию Снежной Шапки. Нанести себе на тело ее знак.
   Татуировка есть защита, но она же и привязывает тебя к чьим-то законам. К иным порядкам. Она становится немым указателем всей твоей жизни, если ты готов ему подчиняться.
   Признаться честно, я никогда не собирался становиться рыбаком, как мой погибший отец. Особенно после близкого знакомства с тем, как на самом деле работают в шахтах. Но после того как татуировка будет нанесена, по всем законам я стану принадлежать гильдии, и вся моя жизнь должна быть направлена на углубление моих знаний. На совершенствование. На становление. И когда-нибудь, возможно, лицо мое украсит синяя вязь, в которой будет играть рыба и плескаться темная вода океана.
   Но я знал, что это временно. Что я никогда не посвящу свою жизнь гильдии Снежной Шапки. Надо будет -- сбегу. Никто не любит беглых гильдейцев, но и охоту за ними не объявляют. Все можно побороть.
   Однако сейчас судьба не предоставила нам выбора. Найвэлу ничего не стоит сдать капитану Бургену меня и Фарри, если мы откажемся подкрепить его легенду об ученичестве. Потому я готов был смиренно принять знак гильдии на своей руке.
   Или откуда начинают вить свою паутину эти узоры?
   Меня терзала совесть, что из-за компаса и нашего знакомства с Фарри рыжеволосый мальчуган тоже должен принять участь рыбака.
   Мы поднимались все выше, и с каждым оборотом ворота там, наверху, страх и отчаянье все больше переполняли моего приятеля.
   Фадар молчал, думая о своем. А Фарри едва ли не трясся от непонятного мне ужаса. Неужели ему настолько было страшно? Или корень его паники крылся в чем-то другом? Я внимательно посмотрел на мальчика, чье бледное лицо едва освещали проплывающие мимо фонари. Что скрывается в душе циркача? Почему он так боится? Это всего лишь наколка. Рисунок, скрытый от чужих глаз, если хозяин не хочет его показывать.
  
   Наверху мы узнали, что на шахтах есть и ночные вахты. Когда платформа остановилась, мы встретились с тремя рыбаками, ожидавшими нас.
   -- Хорошо, -- сказал один из них, поглядев на тележку с уловом. -- Сегодня лучше, чем вчера.
   Фадар кивнул им, и мужчины, выпустив нас с платформы, взошли на нее сами. Один из них махнул дежурному, и тот опять включил механизм.
   А мы выбрались на улицу. Уже стемнело, но я сразу увидел огни ледохода, все еще стоявшего неподалеку от рыбацкого поселка. Это расстроило меня. Видимо, где-то в глубине души еще тлела надежда, что Бурген и его люди уйдут прочь, ничего не добившись от местного старосты.
   -- Идемте, я провожу вас к Эккеру. И пока он будет работать, схожу за ужином. Заодно товарища своего проведаете, -- прогудел Фадар.
  
   Мы прошли по утоптанной тропе к стоящему на отшибе дому врачевателя. Чуть пригнули головы, войдя в длинные сени. Здесь на стенах тоже горели фонари, и вдоль были аккуратно расставлены нехитрые инструменты. Лопаты, ломы, метла с ведром.
   Проход закончился окованной железом дверью, и после нашего стука она мгновенно раскрылась. На пороге появился коренастый Морренгайм с дальнобоем в руках. Увидев нас, он опустил ствол к полу и знаком поманил внутрь. Так мы оказались во владениях доктора Эккера.
   Я стащил с себя шапку, с интересом оглядывая простенький интерьер гостиной и наслаждаясь теплом. Отсюда вело несколько темных дверей, и, наверное, за одной из них отдыхал Эльм.
   Вообще это было уютное место. Тихое и аккуратное. Дощатый пол тщательно выметен, и на нем почти не виднелось темных пятен подгнивших мест. Стены укрыты белыми волчьими шкурами. Посреди комнаты стоял небольшой столик, за которым доктор, скорее всего, и работал, и обедал одновременно. На одном углу лежала толстая книга, а на другом оловянная тарелка с ложкой.
   -- Я позову дока, -- сказал человек, сидящий в темном углу и мной не замеченный. Он поднялся, и на его лицо упал свет от фонаря.
   Клаус. На лице рыбака блуждала недобрая улыбка, а прищуренные глаза буравили нас так, словно мы оказались исчадьем ледяных демонов.
   -- Глупость затеял старик, клянусь потрохами Темного, -- добавил он. Морренгайм согласно хмыкнул.
   Я почувствовал себя в ловушке.
   -- Многие с возрастом теряют ясность ума. Боюсь, это тот самый случай. -- Клаус подошел к дальней двери и стукнул в нее кулаком: -- Док! Привели пацанят!
   -- Одну минуточку! -- с той стороны немедленно отозвался глухой старческий голос.
   Фарри задрожал. Он старался держаться чуть позади меня.
   -- Одну минуточку!
   Наконец старик в пушистом длиннополом халате вышел в гостиную. Абсолютно лысый, с глубокими морщинами человек едва перемещался, ощутимо опираясь на железную трость. Набалдашник последней был выполнен в виде рыбьей головы.
   Искусный мастер изобразил ее с раскрытым ртом.
   Доктор Эккер подслеповато щурился, а из-за черных татуировок, покрывавших его лицо, щелочки глаз казались неразличимыми. Тонкая шея, на которой отчетливо проступали сухожилия, была покрыта темными пятнами даже там, где не струилась вязь татуировки.
   В комнате запахло старостью.
   -- Здравствуйте, молодые люди, -- почтительно приветствовал он нас. -- Рад видеть тех, кому удалось выжить в пустыне.
   -- Найвэл просил... -- прогудел озадаченный Морренгайм, но умолк под взглядом старика.
   -- Ну, юные рыбаки, пройдемте, -- прошамкал доктор Эккер и поманил меня рукой. На миг мне стало страшно, но я смело шагнул вперед, понимая, что, может быть, так успокою Фарри.
   -- Дурацкая идея, -- прокомментировал Клаус.
   -- Станешь старостой -- сможешь оценивать, -- дребезжащим голосом ответил на это Эккер. -- Пойдемте, молодой человек.
   Комната, в которую он меня отвел, была очень маленькой. Но очень теплой. Посреди помещения на возвышении стоял стул с ремнями.
   -- Что это? -- занервничал я. Выглядело это приспособление как место для пыток.
   -- Для блага общего. Садись.
   Я осторожно опустился, чувствуя, как пересохло в горле. От старика не исходило никаких злых намерений. Он был занят какими-то своими размышлениями, несущими ему мир.
   Но когда он затянул ремнями мою левую руку -- я дернулся.
   -- Сиди спокойно, молодой человек. Я слишком стар, чтобы удерживать тебя. Но если хочешь, позову сюда Клауса, и он тебя подержит.
   Плотно сжав зубы, я судорожно кивнул и даже не сопротивлялся, когда теплая кожа опутала мне лоб и притянула к спинке стула. В носу свербело от запаха лекарств. Точно так же пахло в медицинской лавке кассин-онгского врачевателя Идианы. Это чуть-чуть успокоило.
   -- Вот и хорошо. Вот и славненько... -- пробормотал старик. Потом, кряхтя, он застегнул ремни у моих ног. -- Не бойся.
   Наконец вторая рука оказалась притянута к подлокотнику, и я оказался обездвиженным. С каждым мигом страх во мне подбирался все ближе и ближе к горлу. Сердце колотилось так часто, что в груди заныло.
   Старик же неторопливо закатал мне рукав на левой руке, протер кожу на предплечье пахучей тряпочкой и потом стал возиться у небольшого столика, звеня инструментами.
   -- Это почти не больно, -- сказал он.
   -- А можно как-то избавиться от татуировки? -- вырвался у меня вопрос.
   Эккер не отреагировал, перебирая инструменты. Затем довольно крякнул и повернулся ко мне, держа в дрожащих руках шприц.
   -- В другой раз, молодой человек, я бы выгнал тебя вон за такие слова. Потом сказал бы об этом Найвэлу, и он отправил бы тебя гулять в пустыню дальше. Но раз обстоятельства требуют спасти никчемные жизни маленьких бродяг, то я отвечу: можно. Но это очень больно, малыш. Конечно, если попадется хороший мастер и не оставит тебе шрамов на всю жизнь. Однако если кто-то в гильдии Снежной Шапки узнает о твоих намерениях...
   -- Спасибо... -- Мне было достаточно той информации.
   И старик приступил к работе. Та жидкость, которой он смазал мне руку, притупила боль. Честно говоря, это было даже чуточку приятно, и я, как зачарованный, наблюдал за тем, как на моем предплечье появляется изображение широкой рыбки с красивыми плавниками. Доктор прокалывал кожу иголкой, впрыскивал туда свои чернила -- и так рисовал одну из тех несчастных, что мы сегодня ловили.
   -- Это лассарь, -- пояснил Эккер, заметив мой интерес. -- Хорошая рыба. Но простенькая. У посвященных не бывает других рисунков.
   ...Когда работа закончилась, старик закашлялся, убрал инструменты в ящик и неторопливо освободил меня от пут. Я все это время смотрел на рыбину у себя на руке и, клянусь, это удивило меня, наслаждался картинкой. В кои-то веки я принадлежал чему-то большему. Я стал, пусть и понарошку, частью могучей гильдии. Гильдии, которая не боится военных кораблей. Это воодушевляло.
   -- Позови сюда своего друга, -- проскрипел старик и прислонился к столику с инструментами.
  
   Я вышел из комнаты с улыбкой на лице, которую тут же сбил ужас Фарри.
   -- Иди, не бойся. Это совсем не больно. Смотри! -- я показал ему лассаря. -- Это лассарь! Правда, красиво?
   Рыжеволосый мальчик был бел, как снег. Его обескровленные губы тряслись, как у умирающего старика. Он покосился на выход, у которого стоял Морренгайм с дальнобоем, потом на меня.
   -- Я не хочу! -- просипел он.
   -- Не бойся! -- попытался я успокоить его. -- Все будет хорошо! Давай, иди!
   Мне пришлось приобнять его за плечи, и он, словно зачарованный, прошел со мной через гостиную и остановился у двери.
   -- Заходите, молодой человек, -- позвал его Эккер.
   Фарри отшатнулся, и тут я толкнул приятеля в спину и захлопнул дверь. Иногда кто-то должен дать толчок, чтобы человек принял правильный выбор.
   Вот только я не уверен, что в тот раз это не было ошибкой.
   Крик Фарри раздался через минуту после того, как дверь закрылась. Вопль ужаса и ярости потряс темное помещение, и в тот же миг Клаус ринулся на помощь доктору. Я хотел последовать за ним, но рыбак отшвырнул меня в сторону, и я упал на пол, больно ушибившись локтем.
   -- Нет! Не надо! -- чуть ли не плакал мальчик, оказавшийся за закрытой дверью в компании злого Клауса и старого доктора. -- Не надо!
   -- Заткнись, сученыш! -- ревел ему в ответ рыбак. -- Закрой пасть, а не то я тебе ее закрою!
   -- Пожалуйста!
   Я забарабанил в дверь, желая помочь приятелю. Не знаю, что бы мне удалось для него сделать, но сидеть и слушать его криков я просто не мог.
   -- Прошу-у-у ва-а-а-ас!
   Грохнула дверь слева от меня, и из комнаты, откуда пахнуло нездоровым духом, появился осунувшийся Эльм. Его покачивало от слабости, но ярость наполняла тело праведной мощью.
   -- Эй, назад! -- увидел его Морренгайм и с угрозой шагнул к здоровяку. Тот неожиданно ловко двинулся навстречу и в два счета вырвал дальнобой из рук опешившего рыбака, перехватил оружие одной рукой и с размаху съездил коренастому сторожу по лицу. Морренгайм без звука свалился на пол.
   Эльм, глянув на меня взбешенным взглядом, подошел к двери, откуда просил о помощи Фарри, и грохнул в нее ногой. Выглядел силач не очень хорошо. Под глазами запали темные круги, неровная щетина облепила щеки.
   -- Открывайте дверь, собачьи ублюдки! -- сорвавшимся голосом рявкнул он.
   -- Эльм! Помоги, Эльм! Пожалуйста! -- с еще большим чувством завопил Фарри.
   -- Ах ты, гаденыш! -- взвыл из-за дверей Клаус, и из комнаты послышался стук падения. -- Ах ты, тварь какая! Поганый воришка!
   Эльм зарычал, отбросил в сторону дальнобой и одним могучим ударом выбил дверь в пыточную. При этом он едва не упал, но ухватился за стену и в следующий миг ринулся внутрь.
   Пыточная... Вот какое слово пришло мне в голову от того, что там происходило.
   -- Что вы тут делаете? -- Эккер наконец испугался. До этого мне казалось, будто он не способен на эмоции. -- Почему вы не в постели!
   -- Да он его подельник, док! -- противно взвизгнул Клаус. -- Правильно Бурген говорит -- душегубы они, и след за ними кровавый идет. А Найвэл, старый идиот, поверил двум соплякам!
   С этими словами рыбак, набычившись, бросился на Эльма и ударил его головой в грудь. Тот охнул, пошатнулся и, не выдержав напора, повалился на пол. Быстрый Клаус находчиво вцепился в раненую культю силача, и здоровяк взвыл от боли.
   Фарри с порванным рукавом забился в угол пыточной, за креслом, и с ужасом смотрел на драку. А я не знал, что мне делать. Я не понимал, что произошло в комнате, пока меня там не было. Это не реакция на шприц, это не страх перед болью. Здесь было нечто другое. Рука, которую прикрывал Фарри, пестрела черными узорами.
   Он уже кому-то принадлежал.
   Мужчины, зло рыча, боролись на полу, и ослабшему от раны Эльму хорошо доставалось. С каждым мигом его кулак поднимался все медленнее, а натиск Клауса не утихал. Под ударами рыбака лысая голова силача моталась из стороны в сторону, и с каждым мигом взгляд Эльма блуждал все больше.
   Эккер, прислонившись к столику, мрачно смотрел на происходящее, переводя взгляд то на Фарри, то на меня.
   -- Собачий выродок! -- шипел Эльм, стараясь выбраться из-под навалившегося на него рыбака. -- Собачий...
   Он взвыл, так как очередной удар Клауса опять пришелся в раненую культю. На полу появились первые пятна крови.
   Я обернулся к столу, и мой взгляд зацепился за тяжелую книгу. Наитие толкнуло меня вперед, и, схватив увесистый том, я бросился к дерущимся и со всего маху опустил фолиант на голову Клауса. Рыбак охнул, растерялся, но после следующего удара потерял сознание.
   Эльму этого хватило. Сбросив с себя обмякшее тело, он, шатаясь, встал на ноги и страшным ударом сломал лежащему Клаусу шею.
   Наступила тишина. Я, не веря, смотрел на убитого. Пару минут назад он был сильным и страшным противником, а теперь... Теперь он превратился в безжизненную куклу.
   -- Собачья жизнь! -- процедил силач.
   -- Большая ошибка, -- тихо произнес молчавший доселе Эккер. -- За вами слишком много крови. А ты, молодой человек, -- он посмотрел на меня, -- не слишком разборчив в выборе друзей. Мне казалось, ты хороший мальчик...
   -- Заткнись, -- хрипло дыша, оборвал его Эльм. -- Ради собачьего счастья твоих близких -- закрой свой собачий рот!
   -- У мальчика на руке знак гильдии воров. Я не знаю, какого города, -- продолжал доктор, будто не слыша его. Смотрел он только на меня.
   -- Я сказал: заткнись! -- заорал Эльм.
   -- И судя по рисунку, он пробыл там довольно длительное время...
   Силач резко шагнул в комнату и выволок несопротивляющегося старика в гостиную. Бесцеремонно бросил его на пол, отчего Эккер охнул и закашлялся. Фарри крадучись вышел из пыточной, поправляя разорванный рукав и стараясь не смотреть в мою сторону.
   -- Любой капитан сдаст вас в любом городе за такие знаки, -- откашлялся наконец док. Он совсем не боялся Эльма. -- Любой вор сдаст вас в гильдию за то, что знак прерван. Вот кому нужно сводить татуировку, молодой человек. Знак рыбака не так позорен, знаешь ли.
   Он опять смотрел на меня.
   -- И вот какая у вас благодарность за помощь рыбаков. -- Эккер скосил взгляд на мертвого Клауса, и губы его презрительно скривились: -- Мне не следовало потакать Найвэлу.
   Эльм шагнул было к старику, но я крикнул:
   -- Не надо, Эльм! Он же тебя выходил!
   Здоровяк застыл, будто громом пораженный. Фыркнул, но злость уже схлынула прочь.
   -- Теперь мы повязаны, сопляк, -- сказал он мне. -- Повязаны на крови.
   -- Нам надо бежать, -- Фарри остановился рядом с Эльмом, все еще стараясь не встречаться со мною взглядом. А мне хотелось посмотреть ему в глаза. Мне вспомнилась наша беседа на борту ледохода путейщиков, вспомнилось, с какой радостью он работал в ледовом карьере.
   Как он мог быть вором?!
   -- Вам лучше убить и меня тоже. Потому что завтра я пойду напрямую к военным. Видимо, они не врали... -- трескуче сообщил лежащий на полу старик. Он закрыл глаза и часто дышал, положив руку на сердце. -- Неужели я дожил до того дня, когда Найвэл ошибся? Маленькая, а победа, знаете ли.
   Он улыбнулся.
   -- Надо уходить сейчас, -- рыкнул Эльм.
   -- Ты же ранен... -- встрял Фарри.
   С повязки на левой руке капала кровь.
   -- Завтра я буду убит, если мы не уйдем сегодня, собачий недоумок! Есть идеи?
   Я смотрел на своих спутников как на оборотней. День назад они были простыми людьми, не хуже и не лучше многих. Но теперь один оказался убийцей, а второй вором... Путешествовать с ними дальше?
   Но разве у меня есть выбор? Суровый Найвэл сдаст меня Бургену, даже если циркачи сбегут одни. Даже если старик скажет, что я не принимал их стороны.
   Вот только тяжелый том лежал, распахнувшись, на полу. И благодаря ему умер Клаус. Во мне крепла свирепая решимость -- до Снежной Шапки мы идем вместе, а потом я постараюсь забыть своих попутчиков, как забывают страшный сон.
   Тут зашевелился Морренгайм, но Эльм в два шага оказался рядом с ним, и мой крик, слившийся с криком Фарри, не смог остановить силача:
   -- Не надо, Эльм!
   Здоровяк прикончил очнувшегося рыбака уже отработанным ударом ноги. Сплюнул на пол. В комнате пахло кровью, смертью и отчаяньем. Странно, но у меня в голове не было ни единой мысли. Все вновь перевернулось. Все опять изменилось.
   Машинально я дотронулся рукой до компаса.
   -- Тяговый ледоход Фадара на пристани. Если заведем и уедем ночью, то, может быть, сможем добраться до Снежной Шапки.
   Это были мои слова.
   Да, это сказал я. Предав бородача, так хорошо к нам относившегося. Предав Найвэла, рискнувшего отношениями целой гильдии и вольного капитана. Предав трудный, но волшебный день на шахте. И, наконец, предав себя самого...
   -- Так и сделаем, -- глухо сказал Эльм, глядя на убитых им рыбаков. Я чувствовал, что, несмотря на грозный вид, в душе он страдал от содеянного.
   -- Даже если вы убежите от Бургена и от гнева Найвэла -- вам никогда не сбежать от себя, -- устало сообщил Эккер.
   -- Там, где два трупа, может оказаться и третий! -- рявкнул на него Эльм. Но я знал, что убивать старика он не станет.
   Тогда Эльм еще не был чудовищем.
   -- Собирайте в доме все, что может пригодиться. Еда, теплые вещи, лекарства. Все, что понадобится для дороги. Найдете порошки или землю -- берите обязательно.
   Он подошел к доктору, склонился над ним:
   -- Спасибо, что выходил, старик. Собачья жизнь, я не хотел делать тебе зла. Но ты же шаман. Тебе ничего не стоит спалить топливо на тягаче, верно? Прости меня, старик. Я действительно сожалею. Увидимся завтра.
   Он положил руку ему на худую шею. Глаза Эккера расширились, кадык заходил вверх-вниз.
   -- Или не увидимся никогда, -- добавил Эльм, едва старик затих.
   -- Ты убил его? -- испуганно спросил Фарри.
   -- Нет. Отключил. Пусть так полежит. Работайте, собачьи дети. Мне надо руку перевязать. Рана опять открылась.
   Он, пошатываясь, отправился в комнату, где лежал до этого. Но перед этим указал мне на валяющийся дальнобой:
   -- Бери -- и сторожи. Фарри, собирай все ценное, что найдешь.
   Я послушно поднял тяжелое оружие и пару мгновений думал о том, чтобы убить ставшего опасным Эльма. Но тогда мне придется застрелить Фарри, а затем еще и прикончить старика Эккера... Не слишком ли много зла я причиню, чтобы укрыть свою мерзкую сущность сообщника убийцы?
   Мои размышления прервал стук в дверь.
   Мы застыли, каждый на своих местах. Фарри, согнувшийся над телом Морренгайма, с ужасом посмотрел на меня. Я перевел взгляд на дверь, стараясь дышать тихо-тихо, будто меня могли услышать с той стороны.
   Когда я вспоминаю тот день -- нет предела тому презрению к самому себе, что я испытываю до сих пор.
   -- Я принес еду, мальцы, -- радостно пробубнил стоящий там, в коридоре, Фадар.
   -- Пусть входит, -- первым очнулся Эльм. -- Держи его на мушке. У меня есть идея.
  
   Глава одиннадцатая
   Бегство
  
   Когда Фадар вошел в комнату и увидел дуло дальнобоя, направленное ему в грудь, улыбка мгновенно исчезла с его добродушного лица. Поднос с двумя закрытыми кастрюлями смотрелся в такой момент нелепо и грустно. Он хотел нам добра и никак не ожидал такой встречи. Спустя миг Фадар увидел тела Клауса, Эккера и Морренгайма, и глаза его потемнели:
   -- Что происходит? -- выдавил он из себя.
   Оружие в моих руках тряслось, выдавая страх и стыд перед этим человеком, заступившимся за нас перед старостой рыбаков. Длинный ствол клонился к земле, и я стиснул челюсти от напряжения. Светлый Бог, с какой радостью я отбросил бы эту тяжеленную штуковину в сторону и улыбнулся Фадару.
   -- Не шевелись, -- из комнаты вышел Эльм, он неловко перевязывал раненую руку и смотрел на гостя бешеным зверем. -- Целее будешь, собачий сын.
   Потом силач обратился к нам:
   -- Это наш гарант, собачья жизнь. Очнется старик -- и сожжет топливо у военных, как это сделал твой собачий шаман в деревне.
   Эти слова обращались ко мне.
   -- А если он откажется, то будет одним трупом больше. Чем дальше, собачья жизнь, тем проще делать такие вещи. Ты понимаешь меня, рыбак?
   Фадар не ответил. Он смотрел мне в глаза, и губы его тронула легкая улыбка.
   -- Ты же не выстрелишь, мальчик.
   -- Эд! Двинется -- прострели ему ногу!
   Рыбак скривился от злости.
   -- Ты же не с ними, ведь так? -- продолжал он увещевать меня. Светлый Бог, как же хотелось закричать, что это так, что я действительно ничего такого не хотел. Мышцы ныли от напряжения, и ствол сам собой клонился к полу.
   Но в душе бородача таилась энергия затаившегося зверя.
   -- Дайте поставить поднос, что ли. Он тяжелый!
   -- Стой там, где стоишь. Шевельнешься -- получишь... -- рявкнул Эльм
   -- Ты неглупый парень, -- Фадар смотрел на меня. -- Зачем тебе это? Опусти дальнобой, и я замолвлю за тебя словечко перед Найвэлом.
   Он врал, я чувствовал это. Он совсем не собирался делать того, о чем говорил. Сейчас он ненавидел меня не меньше, чем Эльма и Фарри, чья воровская татуировка вновь показалась из-под разорванного рукава. Он ненавидел меня даже больше, считая предателем и презирая за такую благодарность.
   -- Не надо, Фадар, пожалуйста, -- сказал я ему.
   -- Ты не выстрелишь, -- улыбнулся он и сделал шаг.
   ...Грохнул выстрел, отдача толкнула меня назад, и я, выронив дальнобой, упал на еще теплое тело Клауса. Фадар взвыл от боли и уронил поднос. Котелки с лязгом запрыгали по полу, и на доски высыпалось парящее рыбье филе. Запах моментально затопил хижину.
   Рыбак свалился у порога, зажимая рану в ноге.
   -- Дрянь! Какая же ты дрянь. О Светлый Бог, как же больно! -- стенал он.
   Эльм оказался рядом со мной, легко подхватил дальнобой и, зажав его подмышкой, принялся здоровой рукой перезаряжать оружие. Из открытой двери сквозило морозом, и я на деревянных ногах прошел мимо Фадара и прикрыл ее.
   -- Молодец, малец, -- буркнул мне Эльм, не сводя взгляда с раненого рыбака. Тот шипел от боли и с яростью смотрел в мою сторону. -- Не сдрейфил, собачий сын. Уважаю.
   А я отвернулся, желая провалиться под лед и попасть в лапы Темного Бога. О да, это самое достойное наказание. Предательство... Это определенно было предательством. Еще худшим, чем парой минут назад.
   Я вновь коснулся рукой компаса, и загадочный артефакт чуть успокоил мысли, раздирающие меня на части.
   Фарри суетился, выгребая из шкафов и столов все, что может пригодиться. Эльм, перезарядив оружие, встал над раненым рыбаком, а я прошел в самый дальний угол, прислонился спиной к стене и сполз вниз, обхватив руками колени. От запаха рассыпанной вареной рыбы меня затошнило.
   Больше всего не свете я проклинал себя за нелепое любопытство, приведшее меня сюда. Надо было пойти вместе со всеми на цирковое представление в Кассин-Онге, а не выслеживать тех странных людей... Надо было оставить наемников разбираться со всем самостоятельно, а не вести их к дому, где черный капитан провел жуткий обряд.
   Если бы я все сделал правильно, жизнь пошла бы по другому руслу.
   Мне было горько и обидно. Утешало меня, хоть и незначительно, лишь то, что Фарри обуревали схожие чувства.
   А еще в нем плескалась злость на Эльма, но мальчик тщательно ее скрывал.
  
   Мой дар чувствовать эмоции других людей с каждым днем давал мне все больше пищи для размышлений. Я видел скрываемые тайны, но не знал их сущности. Эмпатия подсказывала мне о чем-то непонятном, таящемся в душах окружающих людей. Их злость, их мрак или свет, их обиды. Иногда сложно определить, на кого именно были направлены те или иные чувства, но никогда еще я не ошибся в определении внутренних демонов.
   Но сейчас мне было не до этого. Я сидел в углу пропахшего смертью и рыбой жилища старого доктора и не знал, как нам быть дальше. В углу гудела печка, а по дому крутился Эльм, словно опытный ледовый волк в бурю. Он привел в чувство Эккера и объяснил ему свой план. Старый шаман согласился с его доводами, не желая больше смертей в и так уже немногочисленном поселке.
   Затем Фарри отправился за тягачом и вскоре вернулся к хижине на тарахтящем ледоходике. Убедившись, что в ночи никто за ними не наблюдает и звук двигателя не всполошил сонного поселка, мы погрузили в тесную кабину шамана, Фадара и залезли внутрь сами.
   Впятером мы едва поместились здесь. Ствол дальнобоя вжимался в живот Фадара, и это нервировало старика, оказавшегося у самой двери. Но он честно выполнял свою часть сделки -- обезопасить жизнь своего товарища, который с угрюмым видом смотрел в окно, делая вид, будто не находится под прицелом.
   Мы с Фарри молчали, предоставив действовать Эльму.
  
   Наш ледоходик подошел к могучему кораблю Бургена. Остановился в паре сотен ярдов от него, и силач толкнул шамана локтем.
   -- Работай.
   -- Ты наивен и доверчив, убийца, -- улыбнулся старик. -- Что, если я тебя обману?
   -- Как сделаешь работу -- я поеду на юг, собачий сын. И выброшу твоего дружка на снег в лиге отсюда. Этого нам хватит, чтобы убедится в твоей честности.
   -- Он же умрет там, Эльм! -- не выдержал я.
   -- Заткнись!
   -- Не заткнусь! У него прострелена нога. Он не сможет пройти и пол-лиги!
   -- Но я-то прошел, когда та собачья тварь оторвала мне руку! Чем он хуже? Он же собачий рыбак! Гильдейский собачий рыбак! -- взъярился Эльм.
   -- Перестань, Эльм! Не будь чудовищем! -- не унимался я. -- Фадар -- хороший человек.
   При этих словах рыбак метнул в меня злобный взгляд, и я чуть не задохнулся от его ненависти. Но это уже не обижало. Он был в своем праве. Виноват тот, кто спустил курок.
   -- Прекратите. Я все сделаю, -- тихо прервал нас Эккер. Он прикрыл глаза, зашептал что-то. Его морщинистый лоб покрылся бисеринками пота, несмотря на то что в каюте было очень холодно. Спустя пару мгновений тело шамана стала бить крупная дрожь, и наконец он без сил повалился на руки Фарри.
   -- Все... -- сказал он.
   Огни военного ледохода погасли, глухо тарахтящий двигатель корабля-исполина застыл.
   -- Все... -- шепотом повторил старик.
   Эльм передал мне дальнобой и здоровой рукой потянул за рычаг. Наш тягач двинулся в путь.
   -- А Фадар... -- тихо спросил Фарри.
   -- Через лигу высажу обоих, -- фыркнул Эльм.
   Я ткнул ему в спину дулом дальнобоя, сделав это быстрее, чем подумав:
   -- Освободи их.
   Тот словно окаменел, повернулся.
   -- Ты знаешь. Я выстрелю. Я выстрелил в Фадара, хотя он мне нравится гораздо больше, Эльм... -- Меня распирали злость и обида. -- Останови корабль!
   -- Щенок...
   -- Мы договаривались, -- напомнил я ему.
   Дверь распахнулась, и Эльм, не глядя на пленников, рыкнул:
   -- Выметайтесь.
   Первым на снег вышел Эккер, помог спуститься корчащемуся от боли Фадару.
   -- Ты поплатишься за это, собачий сын, -- процедил силач.
   Кораблик вновь тронулся в путь, оставляя позади себя лишившееся топлива военное судно. Магия шамана превратила энгу в воду, и теперь, чтобы двигатели титана вновь завелись, им потребуется слить все, пока оно не замерзло, и приготовить новый лед.
   Эккер будет стараться, чтобы все произошло как можно быстрее, и чтобы капитан Бурген нагнал нас на дороге в Шапку.
   Я смотрел в спину Эльма и боялся того, что он сделает за то, как я собирался поступить. Кораблик торопливо хрустел льдом, держась в стороне от колеи, Фарри забился в угол и с видом побитой собаки смотрел в окошко.
   Я отставил дальнобой в сторону, и в тот же миг Эльм развернулся и здоровой рукой врезал мне в челюсть, отправив в темноту. Но за миг до этого я услышал вопль Фарри:
   -- НЕТ!
  
   Когда я очнулся -- не спешил открывать глаз, медленно проверяя, все ли со мною в порядке. Лежать было холодно, во рту царил привкус соли. Кровь запеклась на губах, и в ушах звенело. Я осторожно прошелся по зубам, обнаружив, что один из них шатается так, что из-за любого случайного движения он попросту вывалится изо рта.
   -- Эльм, он ведь спас тебе жизнь, -- напористо говорил Фарри. Его голос с трудом пробивался сквозь дымку в голове. -- Что, если он теперь дураком навсегда останется?
   -- Не боись, собачий выкормыш, не останется. У него там кость одна. Я себе руку рассадил об этого поганца, и теперь у меня болят обе, -- ворчал здоровяк. -- Крепкая башка у придурка.
   Я решил еще немного побыть без сознания.
   -- Я считаю, что он прав, -- бурчал Фарри. -- Этот Фадар -- очень хороший человек. Добрый. И рыбаки нам помогали.
   -- Тот, кто тебе рукав разодрал, -- тоже добрый был?
   В Эльме чувствовалась вина за содеянное, и это меня обрадовало. Значит, не так страшно будет "приходить в себя". Вызвать гнев силача еще раз -- перспектива удручающая.
   -- Он угрожал мне оружием.
   -- Но ты нарушил уговор!
   -- Это я слышу от гильдейца-воришки? -- хмыкнул Эльм.
   Фарри обиженно засопел.
   -- Ладно, -- примиряющее протянул здоровяк. -- Извини. Не твоя вина. Это собачья жизнь виновата. Парнек дурной, но честный. Сразу видно -- деревенщина.
   Этот человек убил двоих рыбаков без всякого зазрения совести. Но сейчас он искренне сожалел о том, что сказал Фарри про его прошлое.
   Я чувствовал, как потряхивает кораблик, проламывающийся сквозь лед и наносы. Голова раскалывалась от боли. Перед глазами плыло, и у горла стоял противный комок, отчего я балансировал на грани тошноты. В кабине пахло энгу.
   -- Если бы ты тогда не уговорил меня идти в деревню, ничего бы этого не было, -- вдруг буркнул Фарри.
   -- Не нуди, сопляк. Я много для тебя сделал, ты мог бы сделать кое-что и для меня. Или забыл, как тебя донимали братья Ускланы? Или скучаешь по тому толстому факиру, что все норовил пристроиться к тебе, а? -- зло процедил Эльм. -- Кто их всех отвадил, а? Или мне нужно было позволить им издеваться над тобой? Считай, что это расплата.
   -- Вы и правда убили кого-то в деревне? -- просипел я, отказавшись от маскировки. -- Вы действительно...
   -- А, собачья вонючка очнулась, -- вспыхнул злостью Эльм. -- Фарри, держи штурвал прямо, я потолкую с собачьим сыном.
   Идти в тесной кабинке было недалеко, уже через секунду силач навис надо мной. От него пахло грязью, потом и кровью.
   -- Ты слишком болтлив, собачий хрен, -- процедил он. Изо рта у него сочилась вонь, и меня замутило еще больше. -- Слишком болтлив, запомни это.
   -- Что вы делали в деревне? -- не сдался я.
   -- Не твое дело, собачья жизнь!
   -- Что вы делали...
   Он ударил меня ногой в живот, оберегая кулаки. Я шумно выдохнул от неожиданной боли.
   -- Не твое собачье дело!
   -- Что вы...
   Он ударил меня еще раз. И еще. Я попытался защититься, откатиться в сторону, но уперся в стену, а здоровяк поднялся во весь рост и саданул мне по ребрам ногой в тяжелом ботинке.
   Я взвыл.
   -- Эльм! -- Фарри бросил штурвал и кинулся мне на помощь. Он повис на своем товарище, стараясь оттянуть его в сторону. Но это было бесполезно. Бой шаркуна с ледовым медведем.
   -- Закрой свой поганый рот! -- заорал Эльм и еще раз меня ударил, а затем нехотя отступил прочь, словно не замечая колотившего его по спине приятеля.
   -- Слышишь? -- силач смотрел разъяренным зверем. -- Никогда не спрашивай второй раз, если я не ответил тебе!!! Так что заткни свой собачий рот!
   -- Что... вы.... Делали....
   Он рыкнул, рванулся вперед, и его нога врезалась мне в голову. Стало тепло, темно, и в том мире не было боли.
  
   Когда я очнулся в следующий раз, в рубке царила тишина. Двигатель ледохода не работал, но страшное понимание пришло позже. После того как хлопнула дверь и снаружи повеяло холодом.
   -- Очнулся? -- очень спокойно спросил Эльм. -- Вовремя.
   Я не стал повторять того вопроса, который так его разъярил. Мне было страшно, и все тело нещадно болело от побоев.
   -- Я немного погорячился, собачий сын. Извини.
   У меня не было сил ему отвечать.
   -- "Пальцы" не выдержали. Гусеницу сорвало, растянуло и вдавило в лед. Мы везунчики, собачья жизнь. Дальше опять идем пешком. Так что поднимайся. Фарри все подготовил. Я полагаю, что до Шапки осталось не больше двадцати собачьих лиг. Завтра уже будем в тепле.
  
   Я с трудом выбрался из рубки ледохода. Снаружи сверкало солнце, вдаль шли путевые столбы, а снег сиял и резал глаза. Очков на сей раз на всех не хватило. Фарри нашел только две пары, одну из которых сразу забрал Эльм. Вторую мы с рыжеволосым мальчишкой использовали по очереди.
   Здесь вновь было холодно и дул ветер. После рубки ледохода, хоть и не отапливаемой, мороз казался чудовищным. От него сразу задубела кожа на лице.
   Эльм натянул на голову белую вязаную шапку, с прорезями для глаз. Дальнобой висел у него на плече. Раненую руку он обмотал шарфами, отчего казалось, будто у него там припрятан молот.
   -- Ну что, мальцы. Время пеших прогулок. Не отстаем, не разбредаемся. Фарри, поглядывай назад. Баки военных кораблей заполнить непросто, но я уверен, что собачий шаман работал день и ночь, чтобы заправить их. Но все же пока они сольют испорченное топливо, если оно не промерзло, пока зачаруют новое. Надеюсь, что все будет хорошо. Но жизнь собачья, как вам известно. Ты -- наши глаза, Фарри.
   Пока он говорил, поглядывал по сторонам. От него веяло спокойствием и тихой радостью.
   -- Скоро будем в городе. А там я позабуду эту хрень, как страшный сон. Зайду в первый попавшийся кабак и выдую чашу самой паршивой шаркунки, что там продается. День, мальцы. Остался только день.
   Я стоял, чуть пошатываясь, и чувствовал во рту горечь. Ребра болели при каждом вдохе, голова кружилась, и картинка казалась нечеткой, расплывчатой.
   -- Остался день, -- повторил Эльм и уверенно зашагал вперед.
  
   Он ошибся. До города мы добрались только через два дня. Два долгих тяжелых дня в осенние морозы, когда пеший путь равносилен смерти. Неделей раньше это странствие показалось бы легче, но после избиения Эльмом я еле двигался. Потом начал кашлять, а потом рядом с нами вдруг очутилась Санса, говорящая о любви, а во льду под ногами я увидел улыбающееся лицо шамана Сканди, который мне подмигивал. Когда же я заговорил с ними, обеспокоенный этим Фарри попросил Эльма остановиться. И тогда я сел на снег и с улыбкой признался Сансе в том, что она самая чудесная, самая милая женщина, и что мне ничего от нее не надо, пусть живет как живет, лишь бы только я мог и дальше работать у нее в таверне.
   Так началась горячка, и я не помню, как мы добрались до теплого города. Фарри рассказывал, что последние лиги Эльм нес меня на руках.
   Я не испытываю к нему благодарности и по сей день. Несмотря на то что тогда он все-таки спас мне жизнь. Такие долги порой не стоит отдавать. Хотя что было бы, если бы так считал каждый? Пожалуй, мне стоило изменить это мнение. Будущее показало мне, что любой твой поступок может рано или поздно кардинально повлиять на жизнь.
   И что долги гнетут.
  
  
   Глава двенадцатая
   Снежная Шапка -- Трущобы. Лайла
  
   Я очнулся в тепле, лежа на шерстяной подстилке и по подбородок укрытый ворсистым одеялом. Под головой оказалась не самая мягкая из подушек, но с той поры, когда я спал на чем-то более удобном, миновала, по ощущениям, целая жизнь.
   Открыв глаза, я огляделся. Небольшая комнатушка, четыре на четыре ярда, без окон, с кроватью и двумя топчанами, на одном из которых я и лежал. На стене, над моим пристанищем, дрожал огонек лампадки. Точно такие же крепились над кроватью и вторым лежаком. У двери была приколочена грубо выкованная вешалка. Рядом со мной на расстоянии вытянутой руки приютился хлипкий и видавший многие зимы столик. На нем стояла кружка, и я вдруг догадался, что во рту сухо: язык, коснувшись неба, показался мне колючим.
   Чувствуя слабость, разлившуюся по телу, я с трудом дотянулся до кружки, а потом с отчаянием понял, что мне нужно приподняться. Движение вызвало надсадный кашель, от которого заболели легкие и сразу потемнело в глазах. Без сил повалившись обратно, я хрипло выдохнул. Жажда подождет. Чуть-чуть. Мне нужно просто собраться с духом и преодолеть слабость.
   Ты никогда не дотянешься до нее. Ты сдохнешь от жажды здесь, потому что тебя бросили. Бросили!
   Отринув панические мысли, я прикрыл глаза, любуясь яркими искорками, плавающими в черноте опущенных век.
   Неожиданно, после потрясения, ко мне пришло ощущение торжества. Проклятая снежная пустыня осталась позади, и пусть я родом из вросшей в лед деревни, где белое безумие простиралось на многие лиги вокруг, приключения последних дней выбили из меня все силы. Как же я устал от них.
   И неужели они закончились? Неужели мы сделали то, чего не удавалось многим странникам: пройти через ледяную осеннюю пустыню и выжить?!
   Из-за закрытой двери раздавался глухой гул голосов. Интересно, где мы? В воздухе пахло чем-то сладким и теплым. Уютным. Я вдруг понял, что лежу под одеялом лишь в нижнем белье, и похолодел, мигом утратив благостное удовольствие хоть и болезненного, а отдыха. Где компас?!
   Меня раздели... Но кто? Если это Эльм, то... А если Фарри? И что случилось с моими товарищами? Судя по вещам, болтающимся на вешалке, комнатушку мы делили втроем. Но где мои спутники теперь? И где компас? Я ведь должен отнести его инструментарию Лунару в Барроухельм! А если компас пропал... Он же был на мне, когда мы вылезли из ледохода и отправились в путь пешком? Был же! И при чем тут Санса?!
   Спутанное сознание никак не хотело копаться в памяти.
   Светлый Бог, как бы я был рад, если кто-нибудь из моих спутников сейчас вошел внутрь и протянул мне чашку... Уверен, утоленная жажда помогла бы мне вспомнить.
   Я еще несколько раз пытался дотянуться до кружки, пока в одну из попыток не уронил ее на пол. Та крякнула, расколовшись, и мне стало смертельно обидно как за это, так и за свое состояние. Мне так хотелось чувствовать себя хорошо. Так хотелось не быть больным.
   Ведь только когда тебе становится плохо -- начинаешь ценить моменты, когда ничто не болит и когда ты живешь так, как жил раньше. Пусть даже и несчастны были те дни из прошлого.
   Так что, обессиленный, прикованный болезнью к топчану, я мог лишь ожидать появления моих спутников и молиться обоим богам, чтобы первым оказался не Эльм.
   Мои молитвы были услышаны: когда скрипнула дверь, впустив не самые лучшие ароматы в комнату, на пороге возник Фарри. Первым делом он прошел к моему топчану и радостно улыбнулся:
   -- Ты очнулся! Как ты себя чувствуешь?
   Потом он увидел черепки на полу.
   -- Ой, ты, наверное, пить хочешь?
   Я смог лишь моргнуть. Голова опять кружилась.
   -- Сейчас!
   Спустя несколько мучительно долгих минут он вновь появился в комнате с парящим напитком. Горькая жидкость полилась мне в рот, и я попытался вырваться, но мальчик проявил недюжинную силу, удерживая меня.
   -- Это лекарство! Пей!
   И я пил, с каждым глотком чувствуя, как огонь, жгущий меня изнутри, утихает. Фарри проследил, чтобы я выпил все до капли, а затем присел на табурет рядом с моей кроватью.
   -- Ну, ты как? Я рад, что ты очнулся!
   -- Где... компас... -- выдавил я из себя.
   Лицо мальчика стало серьезным, и он покачал головой.
   -- Эльм?... -- понял я.
   -- Я никогда не видел его в таком бешенстве, когда он нашел его у тебя, -- пробормотал Фарри. -- Теперь он хранится у него, вон в том сундучке.
   Он указал мне на кованый сундук, стоящий у кровати Эльма.
   -- Ключ он носит с собой, -- предупредил мой вопрос мальчик. -- Знаешь, что случилось тогда, во льдах? Эльм рассказал мне... Тот черный человек постоянно твердил про этот компас и требовал его. Даже когда умирал -- он говорил только про компас. Безумец.
   -- Ледовая... гончая...
   Глаза Фарри вспыхнули от затаенного восторга, и он напустил на себя важный вид, внутренне гордясь нашим с ним секретом.
   -- Да-да... Эльм винит тебя в том, что он лишился руки. Так что ты с ним лучше вообще больше не спорь и делай все, как он скажет.
   -- Но... мне надо... Барроухельм... Лунар... -- Слова с трудом вырывались из моей болящей груди. Зелье, что я выпил, стало клонить меня в сон, но я боролся с действием лекарства. -- Мне... надо... Фарри... Пожалуйста.
   -- Эд, -- он мотнул головой. -- Даже не заикайся. Мы с трудом нашли место в этом городе. Все таверны и постоялые дворы забиты напрочь, команды ледоходов готовятся к зиме и потому возвращаются в города. Это комната охранника, которого покалечил Эльм. Представь, когда мы отчаялись найти хоть что-то, он вошел в эту таверну, она, кстати, называется "Теплый Стан"...
   Он ненадолго замолчал, задумавшись, а затем встрепенулся:
   -- Он на глазах хозяина избил и выбросил вон одного из его вышибал. Тот громила вернулся, и тогда Эльм сломал ему обе руки, представь! Над Эльмом так потешались вначале -- мол, кому нужен глупый калека. Шутили -- мол, однорукий вышибала в городе. Но он всем им показал. И теперь целыми днями сидит в общем зале. Ест за счет хозяина, и договорился, чтобы и нас кормили.
   Фарри светился гордостью за силача.
   -- Так что пока мы живем тут. Надеюсь, что спокойно перезимуем. Трактирщикам сейчас раздолье -- дерут втридорога, и все равно к каждому из них очередь. Гонцы с новостями о Проломе уже разъехались по ближайшим городам. Скоро еще больше моряков прибудет. Многие хотят отправиться к Пролому уже сейчас, пока он не затянулся, но никто не хочет оказаться там во время штормов. Так что все ждут весны.
   -- За месяц можно... сто раз туда-сюда... съездить...
   -- Их не пускают военные. Там два боевых корабля из Шапки уже торчат. Всех заворачивают по приказу местного совета. А еще был слух, что в пустыне видели Волчьего Пастыря.
   Я вспомнил о капитане Бургене.
   -- Сколько я тут... уже...
   -- Три дня мы тут. Эльм нашел лекаря гильдейского, который взялся за работу под честное слово. Теперь надо найти, чем ему отплатить. Я вот пытаюсь отыскать хоть что-нибудь... Вот ты поправишься -- вдвоем будем.
   -- Дорого?
   -- Дорого, -- вздохнул Фарри. -- Как я рад, что ты очнулся. Вот только Эльм... Он вряд ли когда-нибудь тебя простит. Я думал, он тебя убьет, мне с трудом удалось ему напомнить, как ты несколько раз спас ему жизнь.
   -- Я поправлюсь и уйду...
   -- А компас? -- скептически заметил мальчик. -- Компас у Эльма. Он вряд ли тебе его отдаст, пока не отработаешь все... И комнату, и лекаря. Эльм следит за долгами.
   -- Но это мой компас...
   -- Даже не заикайся на эту тему, Эд, -- Фарри внимательно посмотрел мне в глаза. -- Эльм -- страшный человек. Он по-своему хороший, но ты должен был уже понять, что злить его нельзя. Никогда.
   -- А капитан... Бурген?
   -- Сейчас тут столько пришлых, Эд, что ему придется перевернуть весь город, а этого не позволит ни одна из гильдий. Да и стража местная к капитанам относится без почтения и уважения, всех за бандитов держат. Так что Бурген нас не найдет, даже если он добрался до Шапки. Эту таверну-то и так без помощи отыскать невозможно. Ой, знаешь, тут такая сказительница у них. Светлый и Темный Боги -- я готов слушать ее не переставая... Мне кажется, Эльм в нее втюрился.
   Воспоминание о силаче вдруг подстегнуло Фарри, и он поднялся с табурета.
   -- Ладно, я побегу, попробую в районе Гильдий работу поискать. Как же сложно найти честную работу, Эд. Везде требуют руки показать, а ты знаешь, чем это для меня опасно... А там, может, помощник какой нужен... Может, найдется мастер без пунктиков...
   Мне хотелось спросить, как он в таком юном возрасте оказался членом гильдии воров, но сон атаковал меня пуще прежнего, и в итоге я закрыл глаза и провалился в темноту.
  
   Так прошло несколько дней. Я то метался в болезненном сне, то выныривал из дремы и пил лекарство из рук заботливого Фарри. Мальчик крутился возле меня постоянно, если не пропадал в поисках работы. Он менял простыни, словно не замечая моего стыда, позже помогал добраться до горшка и выносил его прочь. Эльма я видел нечасто -- он действительно проводил почти весь день в общем зале, а затем возвращался за полночь. От силача постоянно несло выпитым за день. Меня он будто не видел, иногда скупо интересуясь у Фарри моим здоровьем.
   И всегда добавлял, с пьяной внимательностью выслушав мальчика:
   -- Значит, скоро сможет отработать...
   Порой он отчитывал своего приятеля в том, что тот так и не нашел никакой работы. Пару раз я слышал, как он предлагал ему какие-то сделки. Тихо, полушепотом. Он говорил о людях, которым нужны "определенные услуги", как выражался поддатый Эльм. Фарри темнел лицом, мрачнел, но постоянно отказывался, а один раз накричал на товарища:
   -- Никогда! Я же говорил тебе: никогда!
   После этого всплеска он испуганно посмотрел на меня и больше не произнес ни слова.
  
   Мальчик каждый день уходил в город. Такой близкий, будящий меня глухим треском двигателей небольших ледоходиков и людскими криками на улице за стеной, и такой далекий. Сутки напролет Фарри бродил по району, куда можно было пройти без опаски вызвать гнев стражников, но ему не везло. Однако один раз он все-таки нашел местечко. Не самое приятное, в крытом коровнике на окраине Трущоб. Те поставляли навоз на западную окраину города, где раскинулось несколько ферм-теплиц. Но к концу первого же дня Фарри чудесным образом умудрился перевернуть телегу, и все его богатство разлилось по улице и тут же замерзло.
   Ему еле удалось сбежать от патруля стражников, но он набрался смелости вернуться назад, к хозяину коровника, и рассказать о случившемся. Так закончилась его первая работа в Снежной Шапке. Без денег, без перспектив и с черным синяком во всю левую половину лица.
   Эльм, увидев это, сказал:
   -- Рыба никогда не будет ловить волков, собачий сын. Собачий волк никогда не станет доить собачью корову. А ты никогда не найдешь себе работу кроме той, что осталась на твоей руке. Не пора ли, собачье ты дерьмо, взяться за ум?
   Трезвым силач в комнату почти никогда не возвращался. Я всегда притворялся спящим, когда он входил. Из-под прищуренных век я наблюдал, как он тяжело раздевается, неуклюже работая искалеченной рукой. Как, тяжело вздохнув, садится на кровать и подолгу смотрит на обрубок.
   Один раз мне показалось, будто он плачет.
  
   Вскоре, я смог самостоятельно вставать с кровати. Сначала не рискуя выходить наружу из комнаты, но с каждым днем чувствуя, что желание ступить на улицу неизвестного мне города, расположившегося почти на самой настоящей земле, пожирает все мои мысли. Кашель прошел, грудь больше не болела, и если не учитывать слабости -- я был полностью здоров.
  
   В один из вечеров, когда Фарри вернулся с очередной неудачной попытки устроиться на работу, я рискнул спуститься вниз, в общий зал таверны "Теплый Стан".
   Мой приятель отказался идти со мной, сославшись на плохое настроение (он не врал: я чувствовал его разбитость и подавленность), но посоветовал мне не медлить, так как там вот-вот начнется представление.
   Заинтригованный, я спустился вниз. И там впервые увидел Лайлу. Такую взрослую, такую очаровательную, божественную Лайлу...
   В укутанном сумраком зале стучали кружки, раздавались веселые выкрики. Воздух загустел от смеси алкогольных паров и ароматов блюд, играла музыка. Трое унылого вида бардеров сидели на небольшой площадке в углу трактира и наигрывали неподходящую для их хмурых лиц веселую мелодию. Я чувствовал, как тяжело им сидеть вот так, в стороне от слушателей, и изображать фон. В них скрывалась жажда нечто большего.
   Это были хорошие люди, зарабатывающие себе на хлеб как умели. Со своими мечтами и амбициями, с надеждами, что они застряли в этом грязном кабаке не на всю жизнь.
   Я почувствовал это сразу. Равно как ощутил веселье и злость, грубость и пьяную доброту собравшихся посетителей. За центральным столом расположилось несколько вооруженных алебардами людей в белых одеждах. Их оружие стояло рядом, образовав тощего и высокого ежа. Отделанные мехом шлемы покоились на столе, а воины с отчаянной решимостью напивались, подтрунивая друг на другом.
   Все это я впитал в несколько секунд, а затем глотком свежего воздуха почуял Ее.
   Лайлу...
   Она сидела за спинами бардеров. Девушка с волнистыми черными волосами, спадающими на изящные плечи. В ней было столько грации, столько изящества, что я задохнулся от возмущения -- как же такую девушку занесло в такое мерзкое место! Глаза ее закрывала черная повязка, лишь подчеркивая таинственную красоту певицы. Сколько ей было лет? Мне показалось, что она немногим старше двадцати.
   Бардеры наигрывали мелодию, гоготали алебардисты, пьяно хохотали из дальнего угла люди в грязных одеждах. А у самой стойки на высоком табурете сидел Эльм. И взгляд его -- плотоядный, хищный, и при этом невероятно восторженный -- не отрывался от утонченного лица Лайлы.
   Когда она запела, трактир умолк. Кто-то шикнул на смеющегося пьяницу, и тот послушно притих, впуская в темный зал частичку света.
   Под аккомпанемент бардеров Лайла нежным голосом пела о том, как во льдах заблудился славный юноша, и как ждала его возлюбленная, день за днем сидя у теплой печи и ожидая шагов вернувшегося жениха. Месяц за месяцем. Год за годом.
   Она пела о том, как к сокрушенной бедой девушке ходили свататься знатные купцы и ловкие охотники, смелые воины и мудрые старцы. Но она все ждала его, пропавшего в холодной пустыне человека.
   Лайла пела о том, как старела девушка, как страдала. Как вся ее жизнь прошла в ожидании встречи, и наконец, спустя многие годы, юноша вернулся. Вернулся среди ночи. Белый как снег и холодный как вековой лед.
   И героиня сразу поняла, что перед ней уже не тот человек, которого она любила. Она сразу поняла, что душа ее возлюбленного принадлежит злому черному капитану, и тот обратил юношу в ледовую гончую, а затем прислал сватом.
   Проклятье, когда пересказываешь текст той чудесной песни -- чувствуешь себя ледовым медведем, расхаживающим по хрустальным драгоценностям Берега... Это нужно было слушать. Впитывать в себя то, как ее голос поднимался, вселяя надежду на возвращение ее возлюбленного, и падал в пучину мрака и отчаянья. Как он дрожал, передавая слова черного капитана, и как кричала девушка, убегающая в ледяную пустыню, чтобы стать такой же, как и вернувшийся спустя годы юноша, которого так и не разлюбило страдающее сердце.
   Когда песня закончилась, я еще несколько минут не мог оторвать взгляда от лица Лайлы. И только потом отметил, что не только я жадно слежу за каждым ее жестом.
   Эльм тоже не сводил с нее глаз. Но от его мыслей мне стало душно и противно. Мне захотелось пройти сквозь всю таверну и от всей души ударить силача по лицу. Я не знал, о чем он думал, но это было так противно... так мерзко... Особенно после столь печальной и красивой истории, спетой Лайлой.
   Бардеры сменили ритм и стали топать ногами, управляя настроением притихших посетителей. Один из них завел озорную и веселую песню о рыбаке, поймавшем Темного Бога. Ее я уже не слушал. Лайла отступила прочь, исчезнув за бурой портьерой, и трактир вновь ожил. Гогот, звон, выкрики -- все вернулось.
   И тогда я наконец-то спустился с лестницы в общий зал, стараясь держаться у стены, так как все еще не до конца доверял своим ногам. Эльм заметил меня, я знаю, но не подал виду. Он то и дело бросал взгляды на портьеру, за которой скрылась Лайла, и при этом внимательно оглядывал зал, выискивая тех, кто может нарушить отдых остальным постояльцам.
   У дверей торчал еще один вышибала, и на Эльма он смотрел с затаенной яростью.
   Чувства окружающих людей звенели в моем сердце, гудели в голове. Постояв немного у лестницы, я все-таки вернулся назад, в комнату. Приняв два решения. Завтра я пойду искать себе работу. И завтра -- в то же время -- вернусь в трактир, в надежде еще раз услышать голос Лайлы, еще раз увидеть ее и еще раз почувствовать столь прекрасную душу.
   Добравшись до комнаты, я вошел внутрь, отметив, что Фарри лежит на своем лежаке, закинув руки за голову, и злится на себя.
   Тревожить его еще больше я не хотел и потому в молчании прошел к своему топчану, лег и закрыл глаза, еще раз представив сказочную певицу. Странное чувство охватило меня всего. Невероятное и незнакомое тогда еще томление тела.
   Мне стало стыдно и страшно за эти чувства.
   Но уснул я быстро.
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"