Если тахаимские сказки не врут, тысячу лет назад на месте пальмовой рощи стоял дворец. А во дворце жил царь Хасажу.
Если тахаимские сказки не врут, кожа царя была чернее скорлупы кокосового ореха, а душа - чернее кожи. Пузо царя было шире головы слона вместе с ушами и хоботом, а гордыня - шире пуза. Золота у царя было больше, чем звезд на небе, а злых деяний - больше, чем золота. У царя было сорок раз по сорок министров, и все ему под стать.
Если тахаимские сказки не врут, каждый вечер ровно сорок наложниц чесали царю пятки. И всякий раз наложницы были новые.
Даже тахаимские сказки не знают, что случалось с прежними наложницами.
Любой житель Тахаима, от собирателя кокосов до торговца жемчугом, знает, что случилось с царем Хасажу. Однажды ночью сорок замков на воротах дворца рухнули, и сорок засовов остались лежать в пыли. Это Алая Обезьяна тряхнула связкой ключей. Люди ворвались во дворец, схватили спящего царя и проткнули его толстое пузо копьями, а над министрами учинили суд, который длился сорок дней. После этого всех министров посадили на корабль и дали им провизии на сорок недель, а Алая Обезьяна подговорила Белого небесного Змея выдуть побольше ветра в тугие паруса из пальмового сукна. После этого она собрала все золото царя Хасажу и выбросила в море, а на месте дворца вырастила пальмовую рощу, где живет по сей день.
Скажите любому в Тахаиме, что сказки врут, и непременно получите в глаз. Потому что нет тахаимской сказки с более счастливым концом, и нет народа счастливее тахаимского, избавившегося от царя Хасажу со всеми министрами, и нет зверя более почитаемого, чем Алая Обезьяна.
Скажите любому на морянском побережье, что эта тахаимская сказка имеет счастливый конец, и непременно получите в глаз. Потому что там, где у одного народа конец сказки, у другого - только самое начало.
Если морянские сказки не врут, тысячу лет назад к острову близ побережья причалил корабль под парусами из пальмового сукна. И было на том корабле тридцать раз по тридцать злодеев, и у всех кожа чернее дубовой коры, а намерения чернее кожи. Злодеи хотели отомстить, и им было все равно, кому.
Если морянские сказки не врут, злодеи сумели сговориться с Зеленым Змеем, который живет под высоким островным утесом, принесли ему много кровавых жертв и возвели в его честь деревянный столб. После этого Зеленый Змей стал им помогать, как людям Тахаима помогала Алая Обезьяна.
Если морянские сказки не врут, тысячу лет назад моряне жили по всему побережью, от кромки Синего моря до Соромейских гор, и колосья золотились на радость солнцу, и хлеб был мягок. А потом злодеи покинули остров и прошлись по берегу с оружием в руках, не щадя мужчин и пленяя женщин.
Пожалуй, морянские сказки могли бы поделиться с тахаимскими знанием о том, куда девались наложницы.
Если морянские сказки не врут, тысячу лет назад часть морян ушла в леса на северо-запад под защиту Черного Зубра и стала зваться пущанами. Другая часть ушла на север, к горам, на сокрытые в низинах луга, где хозяином был Серый Барс. Так они стали называться лужане. И лишь немногие остались жить у моря, по старинке почитая Синего морского Змея и ведя войну с пришлыми злодеями, которых стали звать хасажанами.
В морянских сказках не говорится, что случилось дальше, спустя тысячу лет. Потому что сказки не слагают поверх свежих ран.
Хасажане собрали великое войско и пришли к каменным стенам морянского города, потому что у морян было вдоволь золота, хлеба и женщин. Вскормленный жертвами, Зеленый Змей бился с Синим Змеем высоко над морем и сокрушил его, и выбросил труп на морянский город. Пропал каменный терем морянского князя, и сам князь с женой погибли. Многих мужчин убили, многих женщин пленили, многих детей скормили зеленому змею в благодарность.
Хасажане не успокоились, заполучив побережье. Их уже было тридцать раз по тридцать сотен, и хотя кожа их за тысячу лет сровнялась по цвету с морянской, сердца по-прежнему оставались черны. Зеленый Змей требовал новых жертв.
Если сказки не врут... А пусть бы и врали порой, честное слово.
***
Город когда-то стоял на самом берегу моря. В бухте спускали на воду корабли, на площадях собирались шумные ярмарки, где торговали хлебом, рыбой, всевозможной утварью и тканями.
Когда-то здесь водили хороводы голосистые девушки, а степенный Кормитель Тотема приносил дары к подножию яркого столба с резным Синим Змеем на верхушке. По большим праздникам Змей показывался въяве, стрелой взмывая из морских глубин в поднебесные высоты.
...За двадцать шесть лет руины Мореграда поросли высоким тростником. Уже и не поймешь, которые из обломков прежде были стенами, которые домами, а что забросили в город неприятели, дабы разломать и то, и другое.
По просоленному битому камню сновали в разные стороны шустрые темные ящерки. Знойное солнце озаряло сквозь рассветную дымку кости исполинского скелета, лежащего поверх разрушенных зданий. Массивный позвоночник тянулся вдоль улиц. В некоторых позвонках птицы свили гнезда и теперь с удобством сидели на высоких концах изогнутых ребер.
Двенадцать когтистых лап проломили многие крыши, раздавили когда-то цветущие огороды. Длинный хвост, постепенно истончаясь, доходил до моря, волны омывали его, а суетливые крабы раскапывали под ним свои норы.
Половина черепа приходилась на остатки княжеского дома, а другая покоилась на главной площади, чуть касаясь заостренным носом высокого деревянного столба, покосившегося и обугленного.
Никто не жил теперь в Мореграде, кроме птиц, крабов, ящерок да мышиных семейств. Побежденные моряне покинули город в первые часы, а победители хасажане разграбили руины за пару лет, не желая и не умея отстроить их заново.
В том месте, где белые кости хвоста облизывало море, песчаный пляж начинался с обрывчика, поросшего копной взъерошенных трав. Ко второй половине лета трава разрослась и нестриженой челкой стелилась по песку, надежно пряча нутро обрывчика от посторонних глаз.
Там, в тени и прохладе, на теплом песке сидел мальчик. Белобрысая копна волос могла соперничать по густоте и лохматости со скрывавшими его травами, а черноте пяток позавидовал бы любой уроженец Тахаима. Но кожа мальчика, за вычетом пяток, была светлая, едва тронутая красноватым загаром, только не слишком чистая. На облупленном носу соседствовали царапины и веснушки, а ясные голубые глаза блестели азартом.
Мальчик читал книгу. Читал самозабвенно, взахлеб, переворачивая древние пергаментные страницы чумазыми пальцами. Эта книга была слишком тяжела, чтобы удерживать ее на коленях, поэтому мальчик положил деревянный, обтянутый кожей и инкрустированный камнями переплет прямо на песок, а сам с удобством устроился рядом, опираясь худенькими локтями о дно обрыва. Иногда по странице начинала ползти жужелица или пузатый черный муравей. Тогда мальчик прерывал чтение и сбрасывал насекомое щелчком пальца.
Книга была чудесна. Знаки сплетались в причудливую орнаментальную вязь, а яркие картинки не поблекли от времени.
Вот могучий воин в лазурно-синих одеяниях, а на острие его меча горит солнце. Вот невиданный золотой зверь с длинной бородой и двумя огромными квадратными горбами. Зверь летит над узорно выписанным лесом, и от шести его лап струится радуга. Вот корабли и горы, безобразные чудовища, луноликие красавицы с золотыми и темно-рыжими косами до земли, богатые горожане в шитых золотом кафтанах...
На самом мальчике была лишь драная рубаха, подпоясанная веревкой, да коротковатые штаны. Он зачарованно любовался картинками, словно заглядывал через бумажные окошки в чужую жизнь, неведомую и не вполне понятную, но замечательную.
По виду мальчика нельзя было сказать, что такая роскошная книга может принадлежать ему. Да и что он вообще читать умеет. Но других хозяев поблизости не водилось, а грязный палец скользил по вязи рун вполне вдумчиво и осмысленно, лишь иногда касаясь картинок. Книга была раскрыта на середине, но дочитав до очередной картинки, мальчик перевернул страницы в самый конец, а прочитав там - в начало. Из этого можно было заключить, что он видит книгу далеко не в первый раз, и сейчас просто освежает в памяти полюбившиеся места.
Одну из картинок он рассматривал особенно долго. Палец коснулся золотого двугорбого зверя в поднебесье.
- Сором, - тихо выговорил мальчик непривычное для него слово. Потом перевел взгляд на богато одетых людей: - Соромеи.
Он сорвал сухую травинку и по памяти вывел на песке сперва одно слово, а затем другое. Потом, немного подумав, написал третье, иными знаками, более простыми и угловатыми.