Мама уехала в Хосту лечить радикулит. Я тогда учился в 8-м классе. Мама оставила мне 100 рублей, чтобы я расходовал по своим надобностям. Мы тогда жили в землянке у деда Бутко и его бабушки Марии Лаврентьевны. Дед был рыжий: усы, плешивая голова - всё было рыжее. А бабушка Мария Лаврентьевна была наоборот вся чёрная, усишки, которые явственно были видны, тоже были чёрненькие.
Раньше мы жили в одной из их комнат, но летом переселились в землянку. Землянка была сложена из саманных кирпичей. Была она с плоской крышей, и отопления никакого предусмотрено не было. Когда мама уехала, был октябрь, и в землянке было основательно холодно.
Унас была картошка, а на чердаке у деда Бутко на коврике лежали мелкие груши, которые я натаскал из заброшенных садов.
Я старательно соображал, куда же мне израсходовать мои 100 рублей. За 70р. я мог купить боксёрские перчатки - одну пару. Но зачем мне одна пара? Надо бы две - тогда мы с Адькой Гайдашём могли бы боксировать, но деньги были только на одну.
За 60 р. можно было купить фотоаппарпт "Комсомолец", но их в продаже в это время не было, и я купил "Любитель" за 90 рублей. Фотографировать я не умел, плёнок и реактивов у меня не было, и я отдал фотоаппарат своему другу Виктору Жидкову - у него всё было.
В школу я ходить перестал. Ну не совсем, чтобы перестал - я регулярно посещал математику, т.к. её вёл наш директор Александр Семёнович Карамышев. Мне вообще нравились геометрия и тригонометрия. Алгебру я любил меньше, но из-за уважения к нашему директору я и её посещал. Осметки по математике у меня были хорошие и отличные.
А на остальные уроки я не ходил. Сначала ходил, на потом перестал - неинтересно стало. Дело в том, что в это время студенты нашего пединститута проходили практику в школах города, в том числе и в нашей. Литеротуру преподавала Света Пигуренуо, дочь нашй любимой литераторши Софьи Гавриловны Пигуренко. Софья Гавриловна была классическим преподавателем, и мы наизусть могли прочесть всего "Евгения Онегина" и с воодушевлением писали сочинение на тему " Женские образы в творчестве Пушкина и Лермонтова", а её дочка нудным голосом мямлила нам о том, что такие прекрасные парни, как Печёрин и Онегин были "лишние люди". Я не стал посещать литеротуру.
Эта же Света преподавала нам историю. Я историю очень любил, прочёл "Историю Золотой Орды", "Кочевники Азии", "Русь изначальная", читал Соловьёва и Карамзина по истории Русского государства и много художественной литеротуры на исторические темы - и быстро понял, что знаю больше, чем эта Света. На историю я тоже перестал приходить.
По физике нам пытался что-то преподавать боксёр, чемпион нашего Ставропольского края Грудзь. Вообще-то фамилия его была Грудзинский, но мы его звали Грудзь, а то и просто Груздь - так легче выговаоивалось. Видимо, он тоже не блистал педагогическими талантами, т.к. физику я не взлюбил, а полюбил её тольуо на следующий год, когда к нам в школу пришёл Тарас Исидорович Воскобойников.
Немного мне импонировало, что Грудзь приходил на уроки с синяками под глазами (проходил боксёрский чемпионат у нас в городе), но это не компенсировало его бесталанного преподавания. И на физику я не пошёл.
Итак я ходил только на математику и в спортшколу - в секцию бокса. Тенировки я не пропускал.
В те редкие разы, когда я в школу приходил, я получал "двойки" и "тройки".
Меня вызвал директор. Он быстро разобрался в причинах моего неуспевания и сказал, что он не ожидал этого от сына столь уважаемой Нины Игнатьевны, что ему будет стыдно перед ней, а мне вообще должно быть страшно.
Но взбучка директора положительных результатов не возымела.
Дома я варил себе картошку или картофельный суп. Варил я на примусе, который научился разжигать и тушить. Изредка я подходил к деду Бутко и просил ключ от чердака.
- Зачем тебе ключ? - вопрошал дед.
- Я груши хочу поесть.
Ладно - ключ он мне давал. А потом возмутился:
- Что ты всё груши ешь? Они же деньги стоят!
Я ему объяснил, что груши эти наши, и после этого он всегда без лишних разговоров давал мне ключ, особенно после того, как я и его угостил грушами.
В землянке было холодно. Я спал под тремя одеялами, а сверху набрасывал мамино пальто.
Но время шло. Надо было как-то оправдывать свою школьную неуспеваемость.
Надо Было Заболеть!!!
Я пошёл на Кубань, на то место, где мы летом купались. Кубань была абсолютно незнакомая, какой я никогда её не видел - вода была прозрачная, с голубоватым отливом. Там, где летом бушевали мутные буруны, сейчас струилась прозрачная, чистая вода. От неё несло нестерпимым холодом - был уже ноябрь.
Я разделся, потоптался по холодной траве, не решаясь нырнуть в эту холодину. Но раз уж разделся, надо было это дело завершать. И всё-таки я не решился нырнуть с головой - просто бросился грудью в быструю голубую воду.
Холод обжёг меня огнём!!
Меня понесло в струе основного русла, но я быстро выгреб к берегу, схватился за ветки вербы, спускавшиеся в воду, и выбрался на берег. Прибежал к своей одежде, трясясь от холода, натянул на себя штаны и рубашку, кое-как обулся и бросился бежать домой. Через весь остров, через стадион, через мост, по городским улицам к нам на окраину - всего километров около 4-х - я промчался вихрем. Прибежал, залез в кровать под все три одеяла, подрожал-подрожал и уснул.
Утром я проснулся абсолютно здоровым, но повторить эту экзекуцию я уже не решился.
Пришлось начинать ходить в школу и выправлять своё провальное положение.
Я тянул руку - меня спрашивали - я получал "пять".
Я снова тянул руку - снова "пять". И т.д. ....
К презду мамы я выравнялся в нормального ученика.
- А Маргарита Матвеевна тебя кормила? - спросила меня мама.
- Да нет.... Хотя она приносила мне два раза борщ.
- Как же так? Ведь я ей деньги оставляла, чтобы она тебя кормила каждый день, три раза в день.
Маргарита Матвеевна это женщина, которая жила в той комнате, где мы с мамой жили прежде. Она иногда меня спрашивала, хочу ли я есть. Я ей отвечал, что "нет, не хочу", и она не продолжала этот разговор.
Я и действительно есть не хотел, т.к. у меня всегда была варёная картошка и груши.