Почему я так назвал своё новое повествование? Вот почему!
Я прожил большую жизнь и в любой отрезок времени меня окружали люди, и ни об одном из них (кроме самого мизерного исключения) я не могу вспомнить с отрицалельными эмоциями. В это самое "мизерное исключение" попали только трое из тысяч, которые окружали меня все эти годы. Зато эти трое (я даже называть их не хочу) стали оба кондидатами наук, издали какие-то труды, у них семьи и дети, а уж для детей-то они уж точно не плохие, а хорошие. Так вот о хороших людях я и хочу рассказать, а попутно отметить и неблаговидные поступки некоторых.
Мы с Милкой Зинченко (она была дочкой нашего народного судьи) играли на улице. Было это на улице Мостовой в нашем посёлке Спасск в Кемеровской области, в Сибири. Нам было по 5 лет. Мы катались на санках, гонялись друг за другом, Милка упала, разбила нос и побежала домой жаловаться матери. Потом она вышла снова на улицу, и мы продолжали играть. Был, наверное, март, т.к. на дворе было совсем не холодно . Дело шло к вечеру, и Милка пошла домой. Её мать, тётя Зина, позвала и меня к ним в дом, но я почему-то постеснялся и не пошёл, а решил дождаться родителей, которые уехали в Таштагол встречать тётю Женю сестру отца, которая должна была приехать с поездом. Нашей домработницы, тёти Поли, дома не было - у неё был выходной, и она ушла к себе на заимку. Дом она закрыла на замок. Родители должны были уже давно вернуться, но их всё не было. Сильно смеркалось, стало уже темно. Я побрёл по улице и дошёл уже до дома тёти Дози, она была учительница, как и моя мама, и звали её Федосия Афонасьевна, а мы её звали просто тётя Дозя. Тётя Дозя вышла из дома, взяла меня за руку и привела к себе. Она расспросила меня, и я ей рассказал всё. Она рассердилась. Потом она стала поить меня кипячёным молоком с пенками (я сильно не любил пенки), а потм дала жаренную картошку и уложила меня спать в комнате, где спали её дочки: Энгельсина ( Нэлька), Революта (Людка) и Индустрианна (Анька). Девчёнки были старше меня намного, они уже учились в школе.
Ночью мы все проснулись от какого-то шума, крика и выбежали из нашей комнаты. Здесь была тётя Зина Зинченко, которая уже 2 часа бегала по посёлку, расспрашивала людей не видали ли мальчика в синем пальтишке и в белых валенках. Она догадалась придти к Лозовским, т.е. к тёте Дозе и здесь нашла меня. Тётя Зина плакала и обе они ругали мою маму и тётю Полю. Я спал у тёти Дози до утра, а утром тётя Дозя отвела меня домой и снова ругала мою мать и тётю Полю.
Э то случилось весной этого же года. Ещё зимой мне попался на улице Толик Шоболин, который нёс огромного налима, а в руке у него была не длинная обыкновенная палка. На эту палку Толик поймал налима. Я нашёл такую же палку и пошёл на Кондому рыбачить. Недавно прошёл ледоход, луг возле реки был залит водой, и в ней плескались щуки, которые нерестятся в это время. Вдалеке ходили женщина с мальчишкой и ловили этих щук. Мальчишка бил щук острогой, а женщина клала их в карзинку. Оба они были в резиновых сапогах. У меня не было резиновых сапог, и я тихонько по кочкам прошёл и добрался до самой воды.. Здесь я обнаружил небольшой плот, он был наполовину в воде, и я забрался на него. "Закинул" свою "удочку". Никто не ловился, но я терпеливо ждал. Видимо где-то в верховьях сильно прибыла вода, мой плот приподняло, и он тихонько поплыл. Я это заметил, когда между плотом и берегом было уже метров более десяти. Спрыгнуть в воду я побоялся и заорал. А плот всё дальше относило к середине реки. Я орал благим матом. Рыбаки это услыхали, женщина бросилась к воде. Она в растерянности металась по берегу, не зная, что делать. А плот несло. Женщина бросилась в воду и побрела наперерез движению плота, вода была ей уже по пояс, а когда плот наплыл на неё, она была в воде уже по грудь. Я продолжал орать.
- Да не кричи ты так, миленький. Я же тебя заберу! - она тянула руки ко мне, остановила руками плот и стащила меня с него. Прижала меня к груди и побрела к берегу. Она поскользнулась на скользком речном плитняке и мы с ней почти что нырнули. Я нырнул с головой. Мы выбрались на берег. На берегу топтался, растопырив руки мальчишка.
- Быстренько, быстренько побежали к нам домой, мы вон там живём , тут недалече. Митя, забирай корзинку и - побежали! - Это она сыну крикнула.
Мы правда побежали , забежали на горку и прибежали в большой двор. Вошли в дом, и женщина стала быстро меня раздевать.
- Митя, давай свои штаны и рубашки, надо пацана переодеть!
- Так они же будут ему большие, он в них утонет!
- Не утонет, в речке не утонул, а в штанах не утонет.
Меня переодели, сама она переоделась и стала меня поить горячим молоком - с пенками. Я пенки не любил, но из уважения к женщине выпил большую кружку.
- Ну, и где же твои мама с папой? - спрашивала женщина.
- На работе.
- И где же они работают, родители такие?
- Мама в школе, а папа в редакции.
- И ты дома один?
- Нет, с тётей Полей.
- Да где ж эта чортова тётя Поля была, когда ты на рыбалку подался?
- Наверное дома. К ней баба Маша приходила.
- Бабы прклятые! Чуть не погубили ребёнка!
Женщина отвела меня домой, сильно ругала тётю Полю, а потом попила с ней чай и ушла домой.
Я уже значительно подрос,окончил и первый и второй класс, жили мы уже в Джелсае в той же Кемеровуской области. Шла война, отец ушёл добровольцем на фронт, мать работала директором семилетней школы. Наступило лето. Ничего наши взрослые не могли более умного придумать - нас в количестве 12 человек отправили в Спасск в пионерлагерь. Это до Таштагола 24 километра и дальше до Спасска ещё 12. Взрослых с нами никого не назначили, самой старшей в нашей группе была моя сестра Клара - ей было 11 лет. Мне было 9. А с нами были двое или трое первоклашек. На спинах у всех были котомочки, куда матери положили что-нибудь съестное. И отправили этих детей через тайгу чорт-те куда в пионерлагерь. В Спасск мы пришли поздно ночью. В лагере удивились, что аж из Джелсая прибыла группа детей без сопровождения взрослвх, а по истечении срока так же без сопровождения отправили обратно. Продукты нам дали. Снова мы шли через тайгу и снова в пути нас застала ночь. Мы шли через деревню Александровку, до дома оставалось 6 километров. Малышня плакали. Эту толпу детей случайно увидела местная учительница Анастасия Кирилловна. Она была знакома с моей матерью. Она забрала нас к себе домой, сварила ведро картошки, принесла с огорода тазик огурцов, накормила нас и уложила спать - разложила на кроватях, на палатях, на печке и на полу. Утром она вытребовала в колхозе лошадь с бричкой и отвезла нас в Джелсай.
Мотало нас с матерью по всему Советскому Союзу и занесло на Кавказ в гдрод Черкесск. Здесь я стал учиться в 7-ом классе в мужской школе номер 8. В это время я сильно заикался ( в пионерском лагере во время купания я начал тонуть в Кондоме, меня ребята вытащили, но я сильно испугался и сделался заикой), ничего не мог сказать, даже своё имя и фамилию произнести не мог. Я с ужасом ожидал, что мне придётся отвечать уроки, и такой день наступил. Меня вызвала к доске учительница по химии, и я замыкал, завыкал, замычал, и весь класс грохнул хохотом. Я продолжал пытаться что-нибудь произнести, ничего не ролучалось, а ребята потешались, смеялись и репликами меня уничтожали окончательно. В это время сорвался с места Вивка Жидков:
- А ну заткнитесь, падлы чортовы! Замолчите!
Все перестали смеяться. Учительница плакала. Она посадила меня на место. Вивка Жидков был сыном строительного прораба, очень уважаемого в городе человека. Был он больше всех ростом, прекрасно развит физически, он двухпудовку выжимал несколько раз, в футбол играл не хуже других, у ребят он был в авторитете.
Некоторые учителя, чтобы не иметь со мной лишних проблем, на уроках давали мне возможность отвечать письменно, на листе бумаги я писал ответы по всем предметам. Ставили мне за это всегда 4-ки. Дошло это дело до директора. Директор запретил такую проктику и заставил меня говорить. Он вёл математику в старших классах, но часто приходил к нам на уроки, когда должны были спрашивать меня. Я силился, кожилился и иногда из моего мычания что-то вразумительное получалось. Так продолжалось долго. И я стал всё лучше и лучше говорить. А потом я вообще стал говорить свободно И сейчас говорю свободно.
А с Вивкой Жидковым мы потом стали дружить. Он занялся моим физическим воспитанием, заставлял играть в волейбол. баскетбол, садился на велосипед, ехал, а я должен был бежать рядом,когда я сильно уставал, он разрешал мне держаться рукой за седло. Я стал спортсменом лучшим в школе, а потом в городе, а потом в институте и после института. Я и сейчас спортсмен, хотя мне 78. Вивка давал мне свои туфли, чтобы я мог прийти на школьные вечера, чтобы потанцевать. Мы с ним дружили до послепенсионных лет. Недавно он умер.
А ещё до дружбы с Вивкой я подружился с Адиком Гайдашом. Это был мальчик небольшого роста, весёлый, доброжелательный, хорошо играл в футбол, его все любили, с ним считались и, как потом оказалось, ужасно храбрый. Я приходил к нему домой, у него была мама, большая, полная женщина, и отец, высокий добродушный человек. Мы с Адиком летом ходили на Кубань резать траву для поросёнка, которого выращивала его мама. Иногда мы забирались в общественный сад и объедались вишней и черешней. Когда я наколол ногу, сильно хромал и не мог переходить протоки, чтобы попасть в сад, Адик переносил меня на закорках туда и обратно.
Однажды мы с ним пошли в село Дружба. Так назывался колхоз на той стороне Кубани. На той стороне Кубани напротив Черкесска было два больших села: Дружба и черкесский аул Псыж. У нас была присказка: Москва - Париж - Клухори - Псыж. Клухори это грузинский город в горах, в 50-ти километрах от Черкесска. Сейчас это Карачаевск. Так вот - пошли мы с Адиком Гайдашом в село Дружбу полакомиться абрикосами, которые росли прямо на улицах в качестве декоротивной зелени. Абрикосы поспели, падали на землю, ими питались свиньи, были эти абрикосы бесконтрольные. Мы наелись этих абрикосов до отвала, срывали и сливы, которые из садов свисали через забор на улицу. Никто нас не гонял.
И пошли домой.
Мы не пошли по улице к мосту, а через проулок свернули к Кубани - нам захотелось попробовать шелковицу (тутовник). Между селом и рекой была большая тутовая роща - колхоз занимался выращиванием шелковичных червей. Шелковица уже поспела, чёрная была кислосладкая, а белая сладкая, как мёд. Мы рвали ягоды, ели и радовались. Эти ягоды не представляли никакой ценности для колхоза, но сторожа колхоз в роще держал. Этот сторож нас обнаружил и погнался за нами. Мы бегали быстро и быстро выбежали на крутой берег Кубани. Сзади набегал сторож. Куда нам было деваться? Адик подошёл к краю обрыва и осторожно глянул вниз. Покачал головой. Я тоже подошёл, глянул и что же я там внизу увидел? Вертикальный обрыв был высотой метров 6-7-8, ниже шла осыпь из мелкой-мелкой опоки, она продолжалась вниз ещё метров на 5-6. А дальше до самой воды громоздились глыбы скальной породы - до воды ещё метра 4. Общая высота обрыва была до 20-ти метров.
- Спрыгнем на осыпь, она мягкая, по ней доберёмся до камней. А там уж спустимся к воде. - предложил Адик. - выхода всё равно никакого нету.
- А дальше? - спросил я с дрожью в голосе.
- Дальше плыть паридётся. Ты плавать умеешь?
- Умею.... - неуверенно ответил я.
- Не трусь! Давай!
И действительно до воды мы добрались без проблем. Наверху обрыва бесновался стогрож, Адик показал ему дулю.
Камни свалились прямо в воду, перед нами мчалась мутная, быстрая с бурунами и водоворотами Кубань. До этого я плавал в Азовском море, в речке Карасук, когда мы жили в Кочках и в тихим мелком озере, когда мы жили в селе Гофенталь . Такую страсть как Кубань я видел впервые.
- Не бойся - говорил Адик. - Я сейчас попробую, тебе покажу и поплывём вместе.
Он разделся, одёжку положил на камень вошёл в воду и прыжками подхватываемый течением оказался в воде уже по грудь и поплыл. Он махал поперёк реки, но его несло течением влево, его было уже только чуть-чуть видно. С той стороны течение было не такое сильное , и Адик благополучно выбрался на противоположный берег. Его отнесло метров на 200. Он по берегу прошёл вверх по течению, прошёл довольно далеко и снова бросился в воду. Он подплыл к месту, где стоял дрожащий от ужаса я.
- Видел? - спросил Адик.
- Видел... - пролепетал я.
- Вот и поплывём сейчас вместе. Сейчас немного отдохну и вперёд! Не боись, прорвёмся! Вон в те бурунчики не заплыви, проплыви мимо, сначала наддай и будет порядок.
Адик свернул свою одёжку в рулончик и привязал его поясным ремнём через лоб к затылку. Так же сделал и я.
- Пошли!! - выдохнул Адик и побежал-поскакал по камням по течению, погружаясь всё глубже. Адик поплыл. Я понимал, что трусить не приходится и тоже бросился в воду. Я махал руками, плыл и видел впереди голову Адика. Видимо, я отвлёкся и в эти проклятые бурунчики таки угодил. Буруны это такое явление в горных реках, когда два или несколько течений сталкиваютя. Сила течений взаимно уничтожается, они то возникают, образовывая водовороты, то исчезают. Выбаться из бурунов бывает очень трудно. Я хлебнул воды, меня перевернуло - я увидел небо, потом перевернуло ещё раз. Хлебнул ещё раз. Я уже не плыл, а просто барахтался. Одежда с головы моей слетела, только ремень болтался на шее. Меня как-то вытолкнуло из бурунов в главное течение. Я ничего не соображал, ничего не видел, а когда осознал, где я и что со мной, то увидел что несло меня на старый, взорванный немцами при отступлении, мост, от которого остались глыбы бетона, переплетённые металлоконструкциями и арматурой. Вода бурлили и пенилась. А меня несло прямо в этот ужас! Занесло и пронесло! Где-то там я задел ногой за бетонную плиту - а больше ничего со мной не случилось. За мостом река раздваивалась на два рукава, образовывая остров. На этот остров меня и вынесло. Но я был без трусов - их сбросило с меня где-то течением. Я сидел абсолютно голый на прибрежной гальке. Положение было отчаянное. Вдруг я увидел бегущего по берегу Адика. Он что-то кричал мне - за шумом течения не было слышно. Я показывал ему своё несчастье, он смеялся и призывно махал мне руками. Этот рукав я переплыл благополучно. Адик отдал мне свои штаны, а сам остался в трусах и в майке. Мы пошли домой.
Мы окончили школу, получили аттестаты зрелости, и начали разъезжаться по разным городам для продолжения учёбы. Многие рвались в Москву. Серебрянный медалист Володя Щербаков (Бог, как мы его называли) поехал в лётное училище, другой такой же медалист Юрка Ус - в военно-инженерную академию, Валя Косивцов ( Касич) - в училище гражданской авиации, Эдик Царьков (Цурля) и Валя Дорошенко (Соболь) - два наших лучших городских спринтера подались в Харьков в авто-дорожный институт, Адик Гайдаш ещё год назад переехал с родителями жить в Ставрополь, Вивка Жидков , его двоюродный брат Генка Гусаров и Васька Фоменко поехали в Москву поступать куда-нибудь - лишь бы Москва. По дороге братья разругались, и Генка вышел в Харькове и поступил в ХИИТ - Харьковский Институт Инженеров Транспорта. Остальные тоже разбрелись, и остались в городе только я и Миша Ткачёв. Нас прихватил в своё время военкомат, отобрал у нас документы - аттестат, паспорт, приписное свидетельство и стал нас пытыть, в какое военное училище мы хотим.
Я вообще не знал, чего я хочу, но с военным училищем смирился, т.к. мать мне втолковывала, что материально в данном случае я буду обеспечен хотя бы на время учёбы. Мать меня даже агитировала поступить в местный учительский институт, на что я ответил радикальным отказом. Нас с Мишей военкомат отправил в Ставрополь в краевой военкомат, где должны были решить нашу судьбу. Мне предложили Московское Краснознамённое пехотное училище. Я решительно отказался. Ну, было бы хотя бы артиллерийское или танковое, а то - пехотное. Нет уж! Предложили в Ярославское железнодорожное военное училище. Я задумался, а кто-то мне сказал, что это училище железнодорожной милиции. И я с отвращением отказался. Согласился я с Горьковским радиотехническим училищем. Всё-таки радио, всё-таки техника.... И я согласился. Отправка была в августе. Я стал ждать, а ещё июнь не кончился. Приехал из Ростова-на-Дону мой брат Женя, который в своё время 9 лет оттрубил в армии, и она ему сильно претила. Он сразу убедил мою мать, что надо мне поступать в институт, причём в РИИЖТ - Ростовский Институт Инженеров Железнодорожного Транспорта. Женя пошёл в военкомат просить и доказывать, чтобы мне отдали документы. Ничего не получилось, документы не отдали. Мы все успокоились.
Июнь закончился, прошёл июль, и в начале августа Женя по окончании отпуска уехал в Ростов. А 20-го августа мне надо было приехать в Горький и поступать в училище. Но вдруг из Ростова от Жени пришла телеграмма, чтобы я всё бросал и ехал в Ростов поступать в РИИЖТ, не нужны никакие документы, надо только экзамены вступительные сдать, а документы институт из военкомата вытебует, т.к. в институте есть военная кафедра. Мать нашла где-то деньги, но билетов на поезд не было и вообще билет стоил дороже, чем у меня было денег. Мать развела руками, а я помчался на работу к дяде Ване Жидкову, вивкиному отцу. Дядя Ваня завёл мотоцикл, посадил меня сзади, и мы помчались с ним в горисполком. Там Дядя Ваня объяснил, что у человека, т.е. у меня, решается вопрос жизни и смерти, что мне срочно на сегодняшнее число нужна бронь, чтобы я мог купить билет. Бронь нам дали. Мы помчались на вокзал, денег на билет дядя Ваня добавил свои и вручил мне ещё сотню рублей - когда окончу институт, я должен был этот долг вернуть. Тётя Капа, Вивкина мать, собрала мне "тормозок" с продуктами, и я уехал в Ростов. Пришёл я в институт без единого документа - заявление только написал, все экзамены сдал успешно, на стипендию, меня зачислили студентом первого курса механического факультета. Где-то месяца через два меня вызвали в отдел кадров и сообщили, что из Ставрополя, из военкомата, прибыли мои документы.
Я учился в институте, проучился первый курс, стал учиться на втором курсе, и передо мной возникла непреодолимая в то время сложность: у меня не было денег заплатить за общежитие. Надо было заплатить 150 рублей. Первый курс я окончил на одни "тройки" и был без стипендии. Я не сказал матери, что остался без стипендии, она мне присылала немного - только кое-как на питание хватало. Я работал с ребятами на кирпичном заводе, но заработать на общежитие ещё не успел, а 150 рублей надо было заплатить. Меня предупредили пару раз, а потом комендант Пётр Прохорович пришёл и забрал мою постель. Взял в охапку и унёс. Кровать мая осталась голая. Я соображал, как я буду на этой голой кровати спать и собирался уже известить мать о своей беде.
Ни слова не говоря, поднялись со своих кроватей мои сожители Митя Соцкий и Лёня Люблинский и пошли по общежитию искать для меня 150 рублей. Деньги были не малые. Ребята сновали взад-вперёд по этажам, и кто-то им подсказал, что у Женьки Белоусько деньги всегда есть. Так и оказалось - Женька дал ребятам в долг деньги. Ребята заплатили коменданту и притащили мою постель и положили её на мою голую кровать. Я совсем перестал ходить в институт на занятия, и мы в бригаде со старшекурсниками работали на заводе. Но надо было заработать сразу много. К нам подошла мастерша печного пролёта и предложила очистить зольники от шлака. Зольник это такая шахта под горящей печью. Печь работает, горит, зола и шлак проваливаются через колосники и забивают эту шахту до самого верха. А до самого верха было метра 4. Внизу старый шлак уже остыл и спрессовался, а в верхних слоях был сплошной огонь. Мастерица очень просила и обещала заплатить 1000 рублей. Митя потребовал 2000. Мастерица заплакала и говорит, что у неё нет столько денег, а на 1500 она согласна. Мы с Митей согласились. Ломами и лопатами мы разрушали нижние слои, грузили на вагонетку и откатывали за стену в отвал. Нижние слои мы уже убрали, долбили верхние, но в шахту входить было очень страшно - а вдруг весь этот огонь обрушится и мы сгорим к чортовой матери.... И он-таки обрушился, но на нас не попало. Красные, не до конца сгоревшие, угли были перед нами и тлели синим огнём, издавая ядовитый дым. Не подойти!! Что было делать? Митя нашёл рядом пожарный гидрант, мы размотали шланг, направили штуцер на огонь и отвернули кран. Струя воды ударила в огонь - раздался оглушительный взрыв. Паром из шахты выбросило горячую золу, шлак и горящие угли. Всё помещение перед шахтой заволокло ядовитым дымом и паром, ничего не стало видно. Я упал на пол, а Митька успел направить струю на этот кошмар, бросил штуцер и, подхватив по дороге меня за шкирку, бросился вон на улицу. Мастерша прибежала, но подойти к шахте не смогла, она только кран завернула. Через час мы продолжили работу, а ещё через 2 часа мы её закончили. Нам с Митей заплатили 1500 рублей - это по две месячных стипендии, и мы расплатились с Женькой Белоусько.
Зимние сессии я сдавал хорошо и даже отлично, а летние валил одну за другой. На первом курсе я завалил летом всё кроме немецкого, на втором по сопромату получил 5 , а остальное сдал на " тройки", на третьем - всё сдал хорошо, кроме гидравлики, наступила летняя сессия четвёртого курса. Очень неудобно, даже стыдно идти на последний курс без стипендии. И всё-таки я ухитрился отхватить "тройку" по ОМЛ - основы марксизма-ленинизма. Преподаватель зав. кафедрой Давыдов долго сомневался, что же мне поставить, а потом всё-таки поставил 3. После экзамена он розыскивал меня, чтобы задать ещё вопросы и изменить оценку, но мы с Митей ушли на Дон купаться, и так всё осталось. Готовиться к следующим экзаменам не имело смысла, я и не готовился. За меня попробовали заступиться зав. кафедрой физкультуры и спорта Решетников Юрий Николаевич и такой же зав. военной кафедрой генерал Гришин. Ничего не получилось - пересдачу мне не разрешили. Я бродил по институту, заглядывал в аудитории, где ребята штудировали науки, и был от этого всего далёк.
За меня взялись Митя Соцкий и Эдик Столярчук. Во-первых Эдик заставил меня переписать под его диктовку заявление. Я написал, что я больной, что у меня больная мать, что я пропаду без стипендии и ещё много чего жалостливого я написал. Ребята взяли моё заявление и пошли к начальнику института Панфилову Михайлу Михайловичу. Секретарша попробовала их не пропустить в кабинет, но парни её игнорировали и вошли.
- Никаких пересдач!! - воскликнул начальник и, поскольку ребята своими грудями заслонили ему выход, он убежал через заднюю дверь.
Секретарша посочувствовала ребятам и сказала, что ждать начальника не имеет смысла, т.к. к нему приехала делегация из Тбилисского института, и он будет водить её по институту и всё показывать. Митя и Эдик вышли на улицу, розыскали эту делегацию и побрели за ней, держась на значительном расстоянии. У них даже мысли такой не было, что они не добудут разрешения на пересдачу - надо было только сильно постараться, претерпеть все тяготы и лишения. Панфилов нервничал и оглядывался, он заметил, что эти двое за ним идут. Прошли мехфак, спортивный комплекс, стадион, зашли на стройку - строился строительный факультет. Пошли все в столовую, захотели покушать, и Митя с Эднком - туда же. Все пообедали, и начальник проводил делегацию до институтского автобуса, а сам направился в кабинет. Митя с Эдиком - туда же. Митя остановился у задней двери, а Эдик мимо секретарши - в кабинет. Секретарша и не попробовала его остановить.
- Я же сказал...!! - возопил начальник института и побежал в заднюю дверь, но там заслонил выход Митя.
- Что, окружили? Никаких пересдач!
- Да вы хоть заявление прочтите, вы хоть выслушайте нас! - требовал Эдик. Вы знаете, что это за человек - Костя Поличенко! Это лучший из лучших товарищей и друзей, если бы не он , я бы сейчас лежал под забором и умирал от голода и болезней! Он меня спас! Сейчас он лежит вон там на скамейке, кондрашка его бьёт. И такой парень из-за какого-то ОМЛ теперь будет голодать, а может быть и умрёт от огорчения!
В это время в кабинет вошёл зам. дитектора по научной части Задонский Владимир Тихонович. Он прошёл к столу, поднял моё заявление, прочёл, ухмыльнулся и говорит:
- Это Поличенко-то на скамейке лежит? Это его-то кондрашка бьёт? Вон он на площадке в волейбол играет, вон тот, что выше всех! А вообще-то надо бы дать ему пересдать, он лучший спортсмен в институте, а в прошлую зиму он мне паровые котлы на "отлично" сдал. Начальник синим толстым карандашём начертал на моём заявлении: РАЗРЕШИТЬ.
Я пересдал ОМЛ, Давыдов меня даже не спрашивал. "Вагоны" и "Вагоно-линейное хозяйство" я сдал с блеском и на 5-ом курсе был со стипендией.
Файзулла Адылов был одним из членов ангренской мафии. Это были Мамаджан-ака, которому прнадлежали все рестораны и забегаловки вдоль дороги от Ахангарана до самого Коканда, это был Аблакул-ака, зав. угольным складом, это был председатель горисполкома, которому принадлежали ореховые леса на той стороне реки, это были директор шахты и главврач местной больницы, у которых были табуны лошадей и отары овец. У Файзуллы тоже были сады, огороды и овцы, за которыми ухаживали и стерегли люди из его вагонного депо. Вагонник и начальник Файзулла был никакой, но мне он не мешал в его вагонном хозяйстве проводить усовершенствования и рационализации. Он даже создал группу по рационализации по моему совету. Я, хоть и был в должности выше, чем Файзулла, приказывать ему не смел - он возил плов и шашлыки начальству в Ташкент, в объединение Сред-Аз-Уголь. Так случилось, что Файзулла зарвался в своих полукриминальных монипуляциях, и мне пришлось доказывать комиссии, что он никакой не вор, а хороший человек.
Ничего удивительного, что Файзулла сделался начальником нашего транспортного управления. Началась перестройка, остро встал национальный вопрос, и я уехал в Челябинск, а родители остались в Ангрене. И вот я получил извещение, что умер мой отец. Надо было срочно лететь в Ташкент и ехать в Ангрен. Самолёты до Ташкента летали один раз в неделю, но даже на этот единственный рейс я умудрился опоздать - перепутал московское время с местным - и задержался ещё на неделю. А поездов вообще не было.. Что было делать? Я позвонил Файзулле в кабинет (а у того в это время планёрка была) и объяснил ситуацию. Он выслушал и ответил: - всё сделаю! Файзулла по всем правилам организовал похороны моего отца: гроб, могила, машина, автобус, люди и даже траурный обед. А оградку на могилу и памятник сделал Саша Гуров, который сделался директором управления по наладке горного оборудования.
Потом я добрался-таки до Ангрена, мы с Файзуллой встретились, собрались мои ангренские друзья, и мы в условиях грандиозного застолья отметили нашу встречу.
Пришлось мне отнажды поссориться с начальником железнодорожного Управления Борисом Никифоровичем Терпко. Дело было так. Каждый четверг был день техники безопасности, и мы должны были обходить чужие объекты, а по моим шли другие люди, и делать объективные замечания, если непорядок обнаружим. А после обхода проводилось общее совещание, где подводились итоги обхода. В этот раз я тоже сделал обход на станции " Доменная", немного устал, пришёл в кабинет, положил голову на два кулака и... прикемарил. Очнулся уже в третьем часу - спал около получаса. К концу дня - звонок, звонит Терпко:
- Почему тебя не было на совещании?
Я чистосердечно признался,что проспал.
- Тебе известно, как я расправляюсь со всевозможными нарушителями нашего порядка и традиций?
- Известно - вы лишаете их премии на 10 процентов.
- Вот-вот! Вот это тебя и ждёт!
Я разозлился:
- Мелко плаваешь, Борис Никифорович. Ну что такое 10 процентов!? Стыдно слышать от такого могущественного дяди.
- По-моему, тебе вообще не нравится у нас работать. Ты напиши заявление по собственному желанию, легче тебе будет.
- Мне и так хорошо. А вот ты, видимо, устал и пора тебе на покой (Терпко был на год моложе меня).
Терпко любил демонстрировать свою административное могущество перед своими подлипалами, которых в корридорах управления было достаточно, и в этот раз в его кабинете силели нормировщицы бухгалрерши и табельщицы - пришли потрепаться. Разговор происходил по громкой - подлипалы всё слышали. С Борисом сделалось плохо, дали ему таблетку, вызвали врача, увезли домой. Через пару дней за подписью зам. директора завода по транспорту Шкодного Ивана Игнатьевича вышел приказ, где бвло сказано, что я плохо отношусь к правилам ТБ и за это меня лишить 100% премии и впредь предупредить о возможном увольнении за небрежение к дисциплине.
Этот приказ прокомментировал мой прямой начальник, начальник нашего цеха Рахманов Валентин Родионович:
- Что-то сильно уж жёстко обошлись вы, Иван Игнатьевич, с нашим вагонником.
- Я знаю, что он у тебя и лучший начальник службы, и лучший спортсмен, и вообще молиться всем на него надо. Наказать его было необходимо, нельзя с больным человеком так разговаривать. Это за моральный ущерб. А если тебе его жалко, то по своим каналам награди его любой суммой, какую только выдумаешь - я не возражаю.
На том и порешили.
Разные люди попадались на моём жизненном пути. Был и такой фрукт. Как-то сошлись мы с ним: он вагонник - я вагонник, он спортсмен - я спортсмен, он старший мастер на ремонте - я старший мастер на эксплоатации, он заядлый рыбак - я такой же. Пересекались наши пути постоянно, и это было естественно. В этих пересечениях открывались его особенности.
Пошли мы с ним на рыбалку на ночь, взяли по бутылке. Ночью был дождь всю ночь. Мою бутылку выпили, а по поводу своей он сказал:
- Мы же не напиваться сюда приехали. - и унёс свою бутылку домой.
Пошли мы на рыбалку на озеро Балахта, у нас была лодка из мазовской камеры - килограмм 15-20. Договорились так: я несу лодку туда, он - обратно. Почти ничего не поймали, а потом он говорит:
- Я понесу рыбу, а ты - лодку. Я не стал спорить - щупленький он был всё-таки.
Приехала к нему невеста, негде им было жить - я предложил пожить у нас. Жена моя согласилась. В первый же вечер случилась у нас дома огромная работа: надо было разобрать печку, т.к. предстояло установить газовую плиту, и вынести кирпичи с третьего этажа, через весь двор подальше и свалить в кучу. Жена разбирала печь, а я вёдрами таскал кирпичи. Они с невестой сидели на кровати и смотрели телевизор. Мы с женой работали до глубокой ночи, а они легли спать. Даже мысли у него не было, чтобы помочь мне.
Но потом произошёл случай, который я уже не млг ему простить.
В те времена на производстве велась глупейшая практика назначать ответственных дежурных в праздничные дни. Его к тому времени поставили начальником службы, и стал он моим непосредственным начальником. Было 7-е ноября, и меня назначили ( розумеется с его ведома) ответ. дежурным по нашему цеху. Мы с ним оказались в одной компании , праздновали. Много ли я выпил, мало ли - сейчас не помню, но мы сидели с ним за столом, чокались, выпивали и разговаривали. Долго я сидеть не стал, пошёл домой отдыхать, а к вечеру надо было идти на дежурство. Я пришёл в свой кабинет и доложил диспетчеру Володе Караванскому, что дежурный Поличенко на ответственное дежурство прибыл, и что он может мною распоряжаться по своему усмотрению. А Володя мне говорит, что звонил уже мой начальник и предупредил, что я буду пьян и чтобы он меня от дежурства отстранил. Во какие люди ещё бывают! Я пришёл в диспетчерскую и дыхнул Караванчкому в нос. Он расхохотался. Больше я с начальником моим на рыбалку не ездил.
Перед 5-ым курсом студентов отправляли в военные лагеря на 42 дня, а потом присваивали звание лёйтенаниов железнодорожных войск. Одели нас в военную форму, научили скатывать шинели в скатки, ходили мы строем и даже с песнями. И кормили нас в солдатской столовой. Всё было хорошо, но потом стало нехватать за столом хлеба. Под конец обеда хлеба в обшей хлебнице не было. Мы удивлялись. Всем должно было хватить по три куска, но мы четверо (кто был за столом) успевали взять по 2 - и всё! Мы удивлялись. А потом обнаружилось, что Он ( фамилию называть не буду) успевал схватить куски хлеба, засовывал их в карманы, а потом тайком где-нибудь съедал. Мы его на этом засекли и заставили после обеда прямо перед строем сожрать три куска хлеба.
Стояли мы в строю перед каптёркой - надо было взять лопаты на весь взвод. Послали за лопатами кого-то и меня в том числе. Я обернулся к нему (он тоже был высокого роста) и дал ему свою винтовку подержать, пока я за лопатами сбегаю. Он прислонил мою винтовку в скатке впереди стоящего Сёмы Евзовича. Сёма этого не заметил, пошевелился, и винтовка упала на землю в пыль. Это увидел наш командир взвода лейтенант Трубачёв. Он решил, что Сёма не аккуратно отнёсся к моей винтовке и назначил Сёму на губу. Мы говорили Ему, чтобы Он признался, что это он виноват, что винтовка упала, а он посмеивался. Сёма вышел с губы и отлупил Его. Сёма был такой же высокий, но здоровее Его в 2 раза.
Послали нас троих принести ствол дерева: Его, Сёму и меня. Я взял комель ствола, Сёма взялся за тонкий конец, а Он пристроился посередине. Мы понесли, мне было тяжело. А Он присел и шёл на полусогнутых и припевал: "- ох тушки мои да тритатушки мои" . Я чуть не пропал от тяжести, в глазах моих потемнело, чуть я не упал. Донесли мы этот столб, сбросили, я едва стоял на ногах.... Во какие люди бывают! Сёма снова Его отлупил.
И ещё был один фрукт. 10 лет назад Он был моим начальником, потом я стал расти и вышел из-под его подчинения: он был начальником ЦРПС, а я руководил вагонной службой на Сарбае. За эти годы я внимательно присматривался к поведению думпкаров ВС-100 в эксплуатации. Думпкар это вагон-самосвал, в них вывозился грунт их забоя в отвал, чтобы обнажить рудное тело и добыть руду. Этими думпкарами я занимался всю свою производственную жизнь. Думпкары ВС-100 были очень ненадёжной конструкцией - они трещали по всем швам, ломались и разваливались. Но работать на них было надо, и надо было когда-то что-то сделать, чтобы они не ломались и работали бы надёжно. Сначала нодо было осмыслить эту проблему в деталях. Я наладил статистику неисправностей, по которым думпкары выходят из строя по узлам и деталям. Собирал я список неисправностей 2 года и одновременно систематизировал неисправности по причинам: от погрузки, от выгрузки, от экскаваторов, от жёстких и липких грунтов, от особенностей конструкции, когда вагон разрушает сам себя, когда изначально в нём заложены не соответствующие условиям работы детали, учитывал я и время года. Из этой статистики, из этой системы вырисовывалась картина, что же такое надо с вагоном сделать, чтобы он работал. Вся эта статистика с анализом была у меня записана в толстом журнале, а журнал был завязан в синей папке с белыми тесёмочками , а папка была у меня в правой тумбе стола. Однажды я показал эту папку моему начальнику Бондареву Владимиру Григорьевичу. Он внимательно всё прочёл, всё понял и сказал, что это практически готовая диссертация и чтобы я срочно готовился в аспирантуру. Я стал ходить на курсы немецкого языка и к удивлению моему встретил там Его. Он тоже хотел поступать в аспирантуру. Я и вообще-то с немецким языком был "на ты", т.к. в детстве один год жил в немецкой деревне в Сибири, потом в Черкесске в школе был у нас учитель-фанатик, который вытряхивал из нас душу и добился, чтобы мы и мыслили на немецком, и знали стихи Гейне и Шиллера. На курсах мне было легко. Окончил я их с успехом. Я не знаю, как Он узнал о моей папке, то ли я сам проболтался, то ли Бондарев сказал, но он однажды сказал моей секретарше Тамаре Ворошниной, что я разрешил ему эту папку взять на время. Потом Он говорил мне, что папку вот-вот скоро вернёт, а потом уехал и больше я Его не видал. И папку не вернул. Во, какие люди бывают!
Диссертацию Он защитил. Я её читал. В своей диссертации Он не отразил особенностей поведения вагона в экстремально холодное время, а моя статистика учитывала ужасные морозы зимой 1968-69 годов, когда железо хрустело, как сухари. Не смог Он с этим разобраться. Так что диссертация у него получилась с ущербом, но об этом мог знать только я.
А думпкар ВС-100 мы модернизировали у нас на РМЗ. Хороший получился думпкар. Потом вновь полученные с завода вагоны мы сначала пропускали через модернизацию.
Попадались и ещё неблагополучные люди,но не обязательно они были плохие - просто люди и люди, и нечего о них что-то особенное говорить. А вот о хороших, имени которых я даже не знаю, хочу напоследок сказать.
Дело было в Ростове. Попросила меня Валя Чехалузова занять для неё на вокзале в кассе очередь. чтобы ей долго не стоять - уезжала она домой в Армавир и немного дома задерживалась. Я приехал на вокзал, встал в очередь в кассу, очередь двигалась, и я двигался и уже был близко к кассе, а Вали всё не было. Я подошёл совсем близко, уже осталось впереди два человека, а Вали не было. Уже подошёл я вплотную, денег у меня до Армавира не было, я оглянулся - сзади хвост очереди был длиннющий - занять очередь снова в хвосте - можно и на поезд опоздать. Что было делать? И я обратился к паре молодых людей, видимо молодые супруги, и слёзно объяснил им ситуацию - попросил денег на билет, а Валя сейчас прибежит и деньги вернёт. Молодые люди заколдобились, почему-то смутились, и дали мне деньги. Билет я купил, они купили свои билеты и мы вышли на крыльцо ждать Валю. Она быстро прибежала вся запыханная, и мы деньги ребятам отдали.
А вот другой аналогичный случай. Я стоял в кассе на контейнерной станции в Челябинске, чтобы оплатить прибытие и получение моего контейнера из Ангрена. Полез в карман за деньгами, а денег нету! Я расстроился, разозлился и должен был теперь идти на остановку, 40 минут ехать в тролейбусе домой с двумя пересадками, взять деньги и таким же манером двигаться обратно. Ну и материл же я тогда себя! Не вслух, а про себя. Абсолютно не знакомая женщина предложили мне необходимую сумму, и я с кассой расплатился. Женщина назвала мне своё имя и адрес, я назвал ей, что положено о себе, и мы расстались. Я приехал в город, не заходя домой, зашёл на почту и отправил женщине деньги с благодарностью.
И ещё один такой же случай. Дело было в Москве и не со мной, а с моей женой Элей. Брала она что-то покушать в каком-то буфете, расплатилась, отошла и вспомнила, что надо бы взять ещё и салат. Быстро вернулась и попросила салат, ей дали и попросили 10 рублей, а у Эли оставались только сотни. Она подала сотню, буфетчица замешкалась - не могла подобрать сдачу, возникла неловкая заминка. В это время находящийся рядом человек заплатил за Элин салат: отдал буфетчице 10 рублей, а буфетчица отдала Эле сотню.
А это было уже в американском городе Шарлоте. Я приеха на Арбаретум в Хариститер за покупками. Всё купил, вышел и.... не могу на парковке найти свою машину - забыл, куда поставил. Ходил-ходил, крутил головой туда-сюда - нет моей машины. По моему виду было понятно, что человек ищет и никак не найдёт. Ко мне подошла женщина, спросила, что я ищу. Я сказал - машину. Какую машину? - "Хонду". Какого цвета? - Белого. Стали искать вместе. Никак не найдём. Женщина привлекла к нашему делу какого-то горбатого старика, объяснила ему, что нам надо. Стали искать втроём. Ходили-ходили - нету машины. Привлекли молодую девушку, та спросила номер машины - я назвал. Походили немного и нашли мою "Хонду". Во какие люди бывают!