Поли Светлана : другие произведения.

Мулла

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Удивительна и трагична судьба молодого сельского имама Мустафы, взявшего на себя роль Утешителя людей. Он - свой среди чужих и чужой среди своих. Всегда ли так будет, и навсегда ли развела его судьба с другом детства, ставшего по другую сторону добра и зла?.... Альтернативный взгляд на войну...

   Светлана ПОЛИ
   современный роман (380000 знаков)
  
  
   Мулла
  
  
  
  
   Книга первая
  
   Предначертанное свыше
  
   ЧАСТЬ I
  
   Глава первая
  
   Кавказские горы - одно из самых красивейших мест на планете. Но особая красота видится именно с высоты птичьего полёта. Горы, укутанные в зелень лесов и лугов, опоясанные серебристой лентой рек и родников. Здесь рано наступает рассвет, и быстро сгущаются сумерки. Не успеешь встретить полдень, как, глядишь, часа через два-три солнце уже клонится к закату. Красота такая, что, кажется, лучше умереть здесь, чем искать счастье где-то за пределами этого спокойного великолепия. Если же ты родился здесь, и эти горные вершины, речушки и пастбища в низинах гор тебе родные, то время и вовсе проносится как-то незаметно...
   Всё имеет аромат вечности, нетленности и постоянства. Здесь ничего не меняется... кроме времени.
  
   Караул только-только сменился, и разводной с солдатами стали обходить гарнизон по периметру, меняя караульных на блок постах. Заступившие на свой пост сержант Карпенко и рядовой Исаакян сменили уставших товарищей и нырнули под маскировочную сетку, под которой скрывался блиндаж.
  -- Красота-то здесь какая! И не верится, что за каждым кустом война прячется, - философствовал Ромка Исаакян, любуясь окрестностями.
  -- Ну, что твои пишут? - поинтересовался Карпенко, когда товарищ достал из-под бронежилета письмо из дома, полученное сегодня днем.
  -- Всё хорошо, вроде, - отозвался Исаакян. - Сестрёнка диплом в этом году защищает.
  -- Кем будет?
  -- Анжелка будет стоматологом, - гордо ответил Роман.
  -- Да, нужная профессия, - согласился Стас, - и денежная. Всегда с куском хлеба будет.
  -- А у тебя дома как?
  -- Тоже всё стабильно. Я станичный. У нас там тишь и гладь да божья благодать. А вот моя сестра уже двоих родила. Погодки. Она у меня учитель начальных классов. Есть ещё два младших брата. Они школу заканчивают друг за дружкой. Мать птичницей работает в совхозе, отец - механик, - коротко поведал о себе Стас и приноровился осматривать в бинокль окрестности.
   Вокруг всё было спокойно и мирно, несмотря на соседство с горами, за которыми где-то в ущельях прятались банды боевиков. Пятьсот метров слева и пятьсот метров справа маячили такие же опорные пункты федеральных войск. Внизу простирался клочковатый лес. Припозднившаяся нынче весна ещё не успела одеть его в листву полностью. Над ним виднелся перевал. На вершине перевала кое-где торчали одинокие деревца и кустарники. Ветер то затихал, то усиливался, нагоняя тучи. И вот на небе показались первые туманные звёзды; вынырнула луна и тут же спряталась в облаках. Стало совсем темно. Вскоре зарядил и мелкий моросящий дождь.
   Роман к этому времени закончил изучать письмо и спрятал его обратно в карман гимнастёрки.
   Вдруг он насторожился, глянул на Карпенко и прислушался:
   - Слышал?
   - Нет. А что такое?
   - Вроде крик какой-то, что ли... - пожал плечами Роман.
   Теперь Карпенко прислушался. Но было тихо, только дождь монотонно барабанил по металлическому корпусу автомата и уныло шуршал, попадая на плащ-палатки караульных, скатываясь по ним на солдатские сапоги и на каменистую почву, образуя лужицы. Пахло набухшими берёзовыми почками и влажной травой.
   - Точно говорю, был крик с той стороны.
   - Да нет, тебе показалось, - отмахнулся Карпенко.
   Ромка снова прислушался.
   - Может быть, - неохотно согласился он и взял бинокль с окулярами ночного видения, чтобы на всякий случай оглядеть окрестности. Вдруг, глядя на перевал, он оцепенел. - Кажется, у меня галюны, - перевёл он дыхание и закашлял. - Вроде ничего такого сегодня не курил и мистику не читал...
   - Ты это о чём? - не понял Стас.
   - Говорю тебе, кто-то кричал! А ты не поверил...
   Роман повернулся к товарищу и посмотрел на него выпученными глазами:
   - Посмотри у меня за спиной... Там, на верх перевала... - протянул он ему бинокль.
   Карпенко взял у товарища из рук бинокль и посмотрел в темноту. Однако всё было тихо, никаких вспышек или передвижений не наблюдалось. Только дождь и ветер перешептывались меж собой.
   - Ничего не вижу, - наконец признался Стас. - Тебе всего лишь снова померещилось.
   Но Роман всё настаивал.
   - Да нет же, - он снова забрал бинокль и, развернувшись к лесу, стал внимательнее всматриваться в темноту.
   - Ну, что? - тихо спросил Стас.
   - Проклятье! Да вон же, гляди! Между верхушек деревьев, на самом верху перевала... - указал он пальцем в темноту, передавая другой рукой оптику.
   Карпенко приглядывался долго, пытаясь обнаружить в ночи нечто такое, что так напугало его напарника.
   - О, Господи! - вдруг надрывно выдохнул он. - Там... Вроде бы... Глазам не верю...
   - Видел, да?
   - Ну да... Его поза... Что это за...? Это разве реально?
   - Думаю, да. Галюны сразу у двоих не бывают, - подтвердил Роман.
   - Но он жив, раз тепловые сенсоры его высвечивают, - догадался Стас.
   В темноте луна высвечивала лишь силуэт, который так напугал молодых десантников. Это был деревянный крест, метра три с половиной в высоту, с распятым на нём человеком.
   - То-то и оно... И днём здесь этого распятия не было, - твёрдо заявил Роман и снова закашлял. - Вот сволочи! Они наших пленных распинают!
   - Надо доложить дежурному офицеру, - быстро сообразил Стас и активировал рацию. - Товарищ капитан, это пост номер семь. Разрешите доложить?
   - Что случилось?
   - У нас тут непредвиденное... У нас тут...распятие, товарищ капитан... - мямлил Стас.
   - "Седьмой" доложите, как следует! - нахмурился капитан Корнилов.
   - На горе, то есть на перевале, метрах в семистах, появился огромный крест, и на нём кого-то, похоже, повесили...
   - А кого - не видно?
   - Нет, но сенсоры показывают, что распятый ещё жив.
   - Больше ничего не предпринимайте. Приготовьтесь направить по команде прожектор на объект. Следите за перевалом и будьте на связи.
   - Есть! - отчеканил Карпенко.
   Через минуту в гарнизоне началось движение. С КПП за ворота вышло дежурное подразделение и двинулось к перевалу.
  -- Саперы вперёд! - командовал капитан Корнилов, русоволосый крепыш лет тридцати пяти. - И не торопитесь геройствовать! Возле креста могут быть мины. Рядовой Сергеев и рядовой Хромов, отсвечивайте путь подразделению по пути следования!
  -- Есть, товарищ капитан! - разом отозвались солдаты, доставая мощные фонарики.
   Капитан взял свой бинокль и стал искать в темноте человека на кресте. Он опасался увидеть там кого-то из части, из нынешних караульных, на кого надели взрывчатку. Когда подобрались ближе, стало ясно, что распятый был явно из местных. Голова его была коротко острижена, торс был обнажён. Руки и ноги несчастного были привязаны и прибиты ладонями к наспех соструганному трёхметровому кресту, на котором уже успела запечься его кровь. У капитана мурашки пробежали по телу от чудовищной акции распятия. Увиденное казалось нереальным. Что-то мистическое и жуткое навевало оно.
   Отделение сапёров приближалось медленно, исследуя каждый метр на подступах к кресту. С блок поста бил прожектор. Наконец группа была на месте, и тут у сапёров запищал миноискатель. Прямо у подножия креста была зарыта мина. Обезвредив её, солдаты стали рассматривать распятого человека.
  -- Мать честная! Вот ужас-то! - простонал Заварский, поморщившись, будто от нестерпимой боли.
  -- Кажется, он ещё жив... - тихо проговорил Лунин, будто боялся разбудить мученика. - Видите? Дышит...
  -- Потерпи, друг. Ещё немного потерпи, - приговаривал капитан, обращаясь к распятому. - Ребята, только без резких движений: эта мина могла быть не единственной.
   От реальности происходящего некоторых солдат начала бить мелкая дрожь, будто от холода, и они инстинктивно отшатнулись назад, растерянные, с застывшими и отсутствующими взглядами. Распятия живого человека им никогда раньше не приходилось видеть, как и всем остальным обывателям вот уже пару тысяч лет. Те, у которых нервы были покрепче, вплотную обступили крест, чтобы обследовать всю его поверхность, и тут вдруг снова запищал прибор. Свет фонарика скользнул до самой вершины креста.
  -- Я что-то вижу на самом верху, - заметил Жданов. - Нужно подняться выше...
   Ребята тотчас помогли ему забраться на плечи Заварскому и стали поддерживать его за ноги, пока он подтягивался к вершине изуверского сооружения.
   Жданов осторожно выпрямился, опираясь о крест, и, получше присмотревшись к распятому, заметил тонкий проводок, который вёл от пояса горца к вершине креста. Жданова тут же будто жаром обдало, он нервно облизнул пересохшие губы.
  -- Вы правы, товарищ капитан, тут ещё провода, - прошептал он.
   Капитан шумно выдохнул:
  -- Всем остальным отойти на безопасное расстояние! - и, чётко выговаривая каждое слово, добавил, произнося фразу по слогам: - Жданов, не-спе-ши...
  -- Я понял... - ответил тот и снова облизнул губы. Потом взял фонарик в зубы, достал из нагрудного кармана кусачки и медленно стал приближаться к проводам. Перерезав их все по очереди, один за одним, Жданов не спешил расслабляться. Он аккуратно снял с полуживого человека пояс со взрывчаткой, осторожно передал его Лунину, стоявшему внизу, и наконец выдохнул: - Всё, товарищ капитан, теперь чеченец чист.
  -- Хорошо. Слезай медленно, всё равно не спеши.
   Жданов без суеты спустился на землю. Нервное напряжение у него, наконец, спало. Расслабившись, он присел на пробивавшуюся траву и обхватил голову дрожащими руками.
  -- А как же мы его снимем? - тихо спросил кто-то из солдат. - Он же прибит в трёх местах!
  -- Сначала вытащим сам крест, положим его на землю, - ответил капитан. - Тяните.
   Когда солдаты уже вынимали скобы из рук и ног горца, тот застонал.
  -- Точно, он ещё жив! - воодушевился Мартынюк, вытягивая окровавленную стальную скобу из правой ладони горца.
   Это был чеченец лет двадцати восьми, жилистый, среднего роста, с коротко стриженой головой, правильными чертами лица и аккуратными светло русыми усиками и бородкой. Прикрытые глаза, видимо, были крупными. Нос прямой, с небольшой горбинкой; обветренные и запёкшиеся губы были тонкими, но выразительными.
   Десантники осторожно приподняли несчастного, переложили его на плащ-палатку и спешно направились обратно в полевой гарнизон.
  
   * * *
   Когда на четвёртые сутки спасённый пришёл в себя, то обнаружил, что лежит под капельницей в больничной палатке. Остальные несколько коек, аккуратно застеленных коричневыми шерстяными одеялами, были пусты. В центре палатки стояла массивная полевая печь. От неё исходило умиротворяющее тепло. В полиэтиленовое окно весело заглядывало весеннее солнце, а в дальнем углу полевого госпиталя дородная медсестра, побрякивая, перекладывала медицинские инструменты.
  -- Я жив? - в недоумении прошептал молодой мужчина.
   Услышав голос, сестра обернулась. На вид ей было не больше сорока.
  -- Ну, наконец-то ты ожил! - подошла она к нему с улыбкой. - А то мы уж подумали, что наш "Христос" не оправится после таких ран и потери крови.
   Молодой человек вяло поднёс к лицу свободную от капельницы руку с перебинтованной ладонью и попытался медленно сжать её в кулак. Тут же сморщился от боли и сдержанно издал короткий стон.
   Медсестра, глядя на него, с сожалением покачала головой:
  -- Да, они у тебя ещё долго не заживут. А на левой - сказал хирург - задет нерв и сухожилие, так что левой рукой тебе больше уже не дирижировать. Но разрабатывать их надо обязательно всё равно, иначе гной застоится, да и мышцы атрофируются. Тогда считай - без рук остался. Тебе повезло, что сухожилия на правой не перебиты... Так кто ты у нас такой, мил человек? И почему с тобой так жестоко обошлись? - поинтересовалась она между делом, меняя в капельнице опустевший пузырёк на другой, с лекарством.
  -- Я мулла. Бандиты повесили меня за нежелание сотрудничать с ними.
  -- Понятно. Так, в общем-то, мы и подумали. А что ж так жестоко-то - на кресте? Ты же, поди, не христианин...
  -- За лояльность к русским...
  -- А-а-а, даже вот так! Ты разговариваешь почти без акцента.
  -- Я учился в советское время и изучал русский язык в школе, как и все в Советском Союзе. Да и книги читал русские.
   Медсестра улыбнулась:
  -- А как зовут тебя, "Христос"?
  -- Мустафа.
  -- Ты не серчай, если тебя Христом назовут, ладно? Сам понимаешь, теперь тебя после распятия и воскресения именно так называют среди нас.
  -- Но я не Христос. Точно не Христос, - попытался возразить Мустафа.
  -- Я знаю, но...
  -- А как зовут тебя?
  -- Оксана, - ответила женщина. - Ну-ка, пошевели пальцами ног! - потребовала она.
   Мустафа сделал усилие, но чуть не потерял сознание от боли. Он стиснул зубы и, прикрыв на мгновение глаза, протяжно выдохнул.
  -- Понятно, та же песня. Ничего, жить будешь. Через два дня, зая, будем с тобой учиться ходить заново.
  -- Кто-кто? - переспросил Мустафа.
  -- Зая... Это у нас в Ростове-на-Дону так говорят. Типа - заинька, кися, то есть котёнок. Так ласково, вроде по-дружески... - пояснила Оксана.
  -- А-а-а, понятно, - попытался улыбнуться Мустафа.
  -- Ладно, теперь отдыхай. Через полчаса приду кормить тебя, - объявила женщина и вышла из палатки.
   Тут же на выходе ей попался хирург Махарадзе Илья Георгиевич.
   - Там наш Христос ожил, - кивнула она головой в сторону палатки. - Сейчас принесу ему поесть. Что-нибудь осталось от обеда?
   - Наверное, осталось. Пойду, загляну к воскресенцу, - серьёзно отозвался хирург и направился к капитану Корнилову, чтобы доложить новость и позвать его тоже послушать объяснение раненого горца.
  
   Мустафа прикрыл глаза, шумно вздохнул, повернул голову к окну и задумался. Какое-то провидение чудесным образом спасло его. Неужели его миссия ещё не завершена? Если так, то какова она теперь, ведь не будет же он проповедовать ислам русским?
   Всё тело ещё пронизывала слабость и тупая пульсирующая боль в ступнях и ладонях. Мустафа устало прикрыл глаза и задремал.
   И снилось ему, будто бредёт он по лесу и видит: бородатые мужики рубят молодые берёзки, а из древесных ран течёт не берёзовый сок, а человеческая кровь. Жалко ему стало молодую поросль, прогнал он мужиков, пригрозил, что Аллах их покарает за то, что они губят молодые деревья. И вдруг стали раны на берёзках затягиваться, а деревца - превращаться в юношей и девушек...
   Тут его разбудила Оксана. Она принесла сытный обед и гематоген с гранатовым соком, чтобы восстановить потерю крови и вызвать её интенсивное новообразование. Приподняв Мустафе голову и подложив под неё ещё одну подушку, чтобы он не захлебнулся во время обеда, женщина решила немного расспросить этого человека:
  -- А кто были те бандиты? Если бы ты их увидел - смог бы опознать?
  -- Вряд ли: они все были на одно лицо - бородатые, с натянутыми на глаза шапками, да и ночь была - не разглядел, - уклончиво ответил Мустафа. - А голосов я их не знаю.
   "Не скажет. Видимо, знает их, - подумала Оксана. - Или просто не станет выдавать своих. Может, повздорили или не поделили чего..."
   Оксана кормила Мустафу борщом с ложки, как ребёнка, и всматривалась в его лицо, пытаясь понять, что он за человек.
   "А вдруг его специально подослали к нам? - думала она. - Да нет, уж слишком жестоко они с ним обошлись... А кто их знает? Ведь есть же у них смертники, ну и этот ничем не лучше...И всё же... Наверное, всё-таки нет - наши ребята могли его и не заметить ночью, да ещё так далеко от блокпоста. А до утра бы он не дотянул. И тогда бы их план не удался...". Оксана кормила его, а сама всё размышляла.
  -- А родные у тебя есть? - наконец спросила она.
  -- Мать старая осталась. Есть двоюродные братья.
  -- Так как же так получилось, что тебя распяли? Почему братья не защитили?
  -- Я стал чужой им. Меня не раз предупреждали, чтоб помалкивал, угрожали, но я, как видите, не внял их угрозам. А ночью за мной пришли...
  -- То есть вы повздорили между собой? А мы третья сторона?
  -- Да. Это внутренние дела. Философские.
  -- Ты проповеди читал?
  -- Вроде того.
  -- А кому? Жителям своей деревни?
  -- Не только своей, в том-то и дело.
  -- Значит, тебя хорошо знают в этих краях?
  -- Знают, - согласился Мустафа.
  -- Искать будут...
  -- Не будут. А если и будут, то чтобы снова убить.
  -- Сельчане?
  -- Нет, не сельчане.
  -- А что ты говорил людям? - поинтересовалась Оксана, когда они покончили с борщом и перешли к гуляшу.
  -- Я говорил им о Боге.
  -- И за это они решили тебя убить? - криво усмехнулась женщина, сомневаясь, что речи о Боге могут кому-то помешать.
  -- Я был против войны между братьями, против войны между религиями, между тейпами... - ответил Мустафа и принялся тщательно пережёвывать мясо.
  -- Ладно, не буду тебя больше доставать, ешь. Потом как-нибудь поговорим.
  -- Угу, - промычал он с полным ртом. - Спасибо, что спасли меня.
  -- Потом спасителям своим спасибо скажешь, - улыбнулась Оксана. - Они заходили к тебе, когда ты ещё без сознания лежал.
  -- А кто они?
  -- Стасик Карпенко и Рома Исаакян, славные ребятишки... Хм, - удивлённо хмыкнула Оксана. - Интересный ты человек, Мустафа...
   После обеда Оксана ушла. А Мустафа продолжал размышлять:
   "Как там мать? Знает ли, что я жив остался? Ждёт ли ещё меня?"
   Ему вспомнилось детство. Родной двор. Красивая, но безумно уставшая мать. Братья, друзья. Горы и синее небо, такое тёплое и бездонное...
  
  
   Глава вторая
  
   Первое, что помнил Мустафа из своей младенческой жизни, - это пожар и крики. Чьи это были крики, он не знал. Возможно, то кричала мать, а может и соседи. Теперь не разберёшь. Он только помнил, что было очень жарко, и в один момент всё померкло у него перед глазами, а потом вдруг откуда-то появился яркий свет. И, наверное, после этого всё и началось. Пятилетнего мальчика стали тревожить сны. Они всегда были разными, такими чёткими и яркими, и всегда новые были не похожи на предыдущие. Порой они были бессмысленными и несвязными и забывались, стоило ему открыть утром глаза, а порой ребёнок их почему-то запоминал. Иногда ему снились кошмары. Но он никогда бы не обращал на них внимания, если бы мать не спрашивала о снах.
   Однажды в канун своего шестого дня рождения Мустафе приснился страшный сон, от которого он так громко плакал во сне, что этим напугал мать. Зайнаб тотчас поспешила разбудить сына. Она подняла его с подушки, обняла и стала гладить по голове.
  -- Мустафа, открой глаза. Это я, твоя мама! Посмотри на меня. Ну? Успокойся, сынок...
  -- Мама! - шмыгая носом и заикаясь, малыш обнял мать и уткнулся мордашкой ей в грудь.
  -- Что на этот раз приснилось тебе, мой мальчик? - сидя на краю кровати сына, спросила Зайнаб.
   Но малыш продолжал всхлипывать, не в силах вымолвить ни слова.
  -- Ну-ну, успокойся. Ты теперь со мной. Я рядом... Расскажи, что так напугало тебя?
  -- Они... - заикаясь от рыдания, начал рассказывать мальчик, - они прибили мне руки.
  -- Кто они?
  -- Не знаю. Они... Мне было так больно, мамочка!
  -- В каком месте тебе было больно, милый? - подробно расспрашивала мать.
   Мальчик протянул матери раскрытые, по-детски пухлые ладошки:
  -- Вот здесь, - ткнул он пальчиком в центр ладони.
   Зайнаб испуганно посмотрела на сына, сердце у неё заныло. Раньше подобные мистические сны одолевали только её, а теперь эта напасть стала мучить и её ребенка.
   Женщина тут же живо вспомнила свои последние два сна, самые яркие и самые удивительные, какие она только видела, и которые тогда её напугали и встревожили. В первом ей приснилась Мекка, в которой она никогда не была и которую никогда не видела, так как не отличалась особой религиозностью. Зайнаб жила просто традициями своего народа, как и большинство её односельчан. Родилась она на Алтае в семье колхозника, в возрасте пяти лет вместе с родителями и братьями вернулась на свою историческую родину и с тех пор никогда не покидала свой аул надолго, лишь дважды ездила с отцом в Грозный к его дальним родственникам. И никогда она не тянулась к религиозным ценностям, воспитанная на социалистической идеологии. Однако традиции в её семье чтились неукоснительно, и потому Зайнаб умела выказывать почтение к учёным мудрецам и старшим. Потому местный духовный наставник, старый мулла Хусейн, которому она рассказала свой сон, сразу понял, какое географическое место приснилось молодой женщине. Этот странный сон увидела она задолго до того, как узнала, что подарит мужу ребёнка. Ей снилось, будто сидит она на крыше мечети вокруг Каабы, возле западной башни. Перед ней сидит, скрестив ноги, старый-престарый имам в белых одеждах. А между ним и ею на полу разложены карточки, наподобие перевернутых экзаменационных билетов. Имам говорит ей: "Выбирай!" Она долго смотрит на эти билеты и чувствует, что не билет она сейчас тянуть будет, а выбирать свою судьбу. И так страшно ей сделалось. Но старик терпеливо ждал, когда она совладает со своим страхом и сделает выбор. Зайнаб взяла одну из карточек и протянула её старцу, зная, что читать на этом языке не умеет и не понимает, что там написано. Старый имам посмотрел на арабскую надпись, удивился и сказал женщине с благоговейным трепетом: "Ты - Мустафа!" А в скором времени тот же старик пришёл к ней во сне, сказал, что у неё будет сын, и потребовал назвать ребёнка Мустафой, что не свойственно чеченским именам. Зайнаб послушно обещала выполнить его требование. Вскоре родился сын, и она, по настоянию старца, назвала мальчика так, как ей посоветовали...
   Теперь, когда что-то подобное стало происходить и с её малолетним сынишкой, Зайнаб серьёзно задумалась. В мистику она не верила, как и все советские люди того времени, но интуитивно знала, что в природе что-то есть такое необъяснимое, благодаря чему появляются святые и пророки.
  -- Как выглядели люди, которые это сделали с тобой? - спросила она в тот день сына.
  -- Они были в тёмных одеждах и с повязками на глазах. Они били меня, а потом повесили.
   Зайнаб от волнения проглотила невидимый комок, который сейчас душил её, и опасливо спросила:
  -- Повесили на...чём?
  -- На дереве.
  -- Что это было за дерево? Ты его уже видел где-нибудь? Как оно выглядело?
   Сын пальчиком начертил на одеяле крест.
  -- Они повесили тебя...на кресте? И прибили руки к этому...кресту? - с замиранием сердца спросила мать, тут же вспомнив свои давние разговоры с осетинкой Заремой из соседнего аула. Из бесед с Заремой она узнала тогда о Христе и его жизни. И потому увидев во сне сына аналогию с Христом, она испугалась.
   Зайнаб тяжело и протяжно вздохнула, прикрыла ладонью рот и, чуть не плача, поникла головой.
  -- Мама, не плачь! - обнял её Мустафа и погладил своей детской ручонкой по голове. - Я же здесь, с тобой. Я живой, и руки мои целые. Вот, смотри.
  -- Да, сынок... - печально согласилась Зайнаб и обняла сынишку. А у самой всё потемнело в глазах.
  
   Несмотря на ночные кошмары и видения, в остальном Мустафа рос обычным ребёнком, жизнерадостным и подвижным. Он играл с друзьями и двоюродными братьями во дворе и в горах с отарой овец, даже проказничал так же, как и его приятели. Потому ему доставалось наравне с ними.
   Как-то трёхлетний Рамзан, двоюродный брат Мустафы, полез за банкой сметаны, которая опасно стояла на краю буфета. Увидев это, Мустафа поспешил в комнату, чтобы забрать банку и одёрнуть проказника, но не успел - банка со сметаной упала на пол и разбилась, а крупный осколок вонзился в лодыжку его левой ноги, оставив на всю жизнь шрам в виде оленьего глаза.
  
   * * *
   Однажды Мустафа взял из материной почтальонской сумки все письма с телеграммами и решил разнести людям хорошие новости. А так как читать он ещё не умел, то письма раздал произвольно.
   Получив чужое письмо, некоторые односельчане, что были в данный момент дома, направились к Зайнаб с жалобой на её сына.
   Зайнаб позвала ничего не подозревавшего Мустафу, игравшего с товарищами на крыше сарая. Он явился к ней вприпрыжку, но, увидев во дворе шестерых односельчан, бурно разговаривающих о чём-то и указывающих на него руками, сразу понял, что что-то не так.
  -- Ты брал письма и телеграммы из моей сумки? - строго спросила мать.
  -- Да. Я решил тебе помочь, и разнёс сам! - радостно сообщил сын, ещё не поняв, в чём же проблема, почему пришли все эти люди и почему они хмурятся.
  -- Кому ты отдал письма? - снова спросила мать.
  -- Тем, кто живёт один и писем не получает.
  -- Но ты отдал их не по адресу, который указан на конверте. Люди писали другим своим родственникам...Это были чужие письма!
  -- Но те всегда получают! - возмутился Мустафа со знанием дела, - а вот старик Хусейн с окраины живёт один. Знаешь, как он обрадовался, когда я сказал, что ему письмо?! - радостно сообщил мальчик.
  -- Все эти люди пришли, чтобы получить свои письма. Они возвращают чужие телеграммы и письма, которые ты им сегодня разнёс.
  -- Почему? - искренне удивился Мустафа.
  -- Потому что эти письма не для них. Они не принадлежат им.
  -- Но ведь они были рады!
   Присутствующие молча улыбнулись, поняв, что ребёнок совершил проступок не из вредности, а из желания принести хорошие новости или порадовать одиноких сельчан.
  -- Мы не будем ругаться, если ты всё исправишь и соберёшь все письма, которые раздал. И извинишься, - дружелюбно склонившись к ребёнку, произнёс чабан Асланбек, мужчина лет сорока пяти.
  -- Но как же я заберу у них хорошие вести? - искренне удивился Мустафа.
  -- А если вести были не совсем хорошие? Об этом ты не подумал?
  -- Разве могут быть плохими письма?
  -- Могут, - сказал Асланбек, вспомнив, как его мать получила "похоронку" на отца, когда тот погиб под Сталинградом. В те годы они жили в Сибири.
  -- Дядя Асланбек, я всё исправлю. Я всё понял.
  -- Это хорошо, Мустафа, - погладил чабан парня по русой голове с всклокоченными волосами. - Запомни, джигит, нельзя давать людям известия, которые им не принадлежат. Это не обрадует людей, но удивит или даже рассердит. А сейчас все мы здесь собрались, чтобы вернуть письма, которые предназначались не нам.
  -- Если бы ты повёл себя плохо, мы бы сейчас тебя очень сильно ругали, но раз ты понял, что так делать нельзя, то мы прощаем тебя, - сказала тетя Аиша, птичница из совхоза.
   Мустафе сделалось очень стыдно, и он покраснел, опустив глаза.
   Вечером, когда Мустафа лёг спать притихший и понурый, Зайнаб присела на край кровати, погладила его по голове и стала дуть на него, отгоняя от него злых духов. А потом поцеловала в глаза:
  -- Спи глазок, спи другой.
  -- Ты больше не сердишься на меня? - опасливо поинтересовался сынишка у матери.
   Зайнаб тихо улыбнулась, погладила его снова по непослушным светло-русым волосам и глубоко вздохнула:
  -- А ты всё понял сегодня? - ласково спросила она.
  -- Да, мам. Нельзя что-то делать, если тебя не просят.
  -- Правильно, сыночек. Ты у меня умненький. А теперь спи, радость моя. Моё солнышко, - Зайнаб его поцеловала в голову и пошла в другую комнату.
   С тех пор Мустафа больше не позволял себе подобных проказ.
  
  
   Глава третья
  
   Однажды с соседскими ребятами Мустафа лазил по крыше сарая у себя во дворе и нечаянно провалился сквозь непрочную кровлю внутрь. Приятели испугались, что на шум выбежит мать Мустафы и задаст им трёпку, и спешно бросились врассыпную.
   Свалившись почти с трёхметровой высоты, шалун ударился обо что-то большое и твёрдое. Стряхнув с себя ветки и старые пыльные тряпки, которые висели под самой крышей, Мустафа обнаружил рядом с собой старый-престарый сундук, когда-то принадлежавший его прабабке. Он выглядел очень древним, пыльным. Сундук был обит чеканной жестью, на нём висел огромный замок, но ключа нигде видно не было. Мустафа покрутился-покрутился возле него, но открыть не смог и так ушёл ни с чем.
   Однако с тех пор прабабушкин сундук не давал ему покоя. Насмотревшись по соседскому телевизору фильмов про клады и несметные сокровища Чингисхана и Тамерлана, мальчишка уже грезил кровопролитными битвами, головокружительными и захватывающими приключениями, морем сокровищ и непременно ужасной тайной великих полководцев. Но спрашивать у взрослых в семье, что хранится в старом сундуке, Мустафа не стал: вдруг сундук спрячут от него, и он больше никогда не увидит несметных сокровищ их древнего рода. Тогда неугомонный мальчишка решил: во что бы то ни стало найти ключ от заветного сундука. И поиски начались.
   Он выискивал самые старые и ржавые ключи по всему дому и, тайком пробираясь в сарай, пробовал ими открыть сундук. Но все его попытки оказывались тщетны.
   И вот однажды Мустафа совершенно случайно обнаружил под корытом, из которого кормили кур, и которое ему поручили вычистить, большой, ржавый, но искусно выточенный ключ с завитками и бороздками. Тут же у ребёнка разыгралось воображение, и он помчался со своей находкой в сарай, напоследок оглянувшись - нет ли за ним слежки. Ему нравилось играть в таинственность. К счастью, поблизости никого не было: ни двоюродных братьев, ни матери, ни дяди Ильяса, ни тётки Дарины.
   Каково же было его удивление, когда, шурудя в скважине старинного замка найденной железкой, он услышал вожделенный щелчок открывшегося затвора! Сердце учащённо забилось, и Мустафа открыл сундук.
   Среди старинной одежды, белоснежной шёлковой и блестящей парчовой, среди пожелтевших от времени свитков с круглыми печатями, кожаной сумки с чеканными бляхами, серебряной пятиугольной звезды с красивой витиеватой надписью в центре и старинного длинного кинжала с рукоятью, изукрашенной мелкой чеканкой и впаянными в неё витиеватыми изразцами, он наткнулся на что-то большое и квадратное, тщательно завёрнутое в шерстяную тряпицу.
   Мустафа не без усилия поднял со дна сундука увесистый таинственный свёрток, уселся на землю, положил его себе на колени и стал разматывать с благоговейным трепетом.
   Его драгоценной находкой оказался старинный Коран, в красном кожаном переплёте, с резными серебряными уголками и такой же причудливой серебряной застёжкой. Книга была большая и довольно тяжёлая. Мустафа бережно раскрыл её в том месте, где нащупывалось неестественное утолщение. От вида обнаруженной закладки у парнишки захватило дух, его глаза распахнулись от удивления и неописуемого восторга. Закладка была настоящим произведением искусства. Она была вырезана из слоновой кости и напоминала тонкий кинжал с изящным сквозным орнаментом внутри. Не менее удивительной оказалась и сама книга. Однако к своему великому огорчению Мустафа не смог прочесть из неё ни единого слова: страницы книги были испещрены нескончаемыми завитками, закорючками и точками. Но какие это были красивые страницы! Каждая из них напоминала замысловатую картину. Все поля книги украшал густой пёстрый и искусный орнамент.
   С того дня жизнь Мустафы резко изменилась. Игре со сверстниками он чаще предпочитал общение с удивительной книгой...
  
   * * *
   Как обычно, взяв с собой пучок кинзы, дедовскую фляжку с водой, козий сыр, лепёшку хлеба и тщательно завёрнутую в холщовое полотенце книгу, он уходил далеко в горы, чтобы никто не тревожил его и не мешал исследовать находку. Мальчишка подолгу рассматривал старинную книгу с причудливыми рисунками и письменами, пытаясь разобрать то, что она в себе таила. Но всё тщетно...
   Ему явно требовалась помощь взрослых, но Мустафа опасался, что взрослые, узнав о его сокровище, отнимут у него эту драгоценность. Тогда он придумал, как узнать то, что таила в себе старинная книга. Он принялся с каллиграфической точностью переписывать строки из Корана на обычный лист школьной тетрадки, чтобы потом в школе показать учителю и спросить об их содержании. Найдя выход из положения, Мустафа обрадовался, достал из холщовой сумки нехитрую еду и, тщательно пережёвывая пищу, стал вглядываться вдаль, на просторы родной земли.
   Пахло свежей травой. Было тихо, тепло и солнечно. Над головой простиралось бескрайнее синее небо. Где-то далеко в низине паслась отара овец, а высоко в небе парили орлы.
   Разомлев под солнцем, Мустафа спрятался в тени под деревом и задремал. И приснилось ему огромное, на всё небо, солнце, и он, стоя на коленях, усердно кланялся ему. А потом он почувствовал такое облегчение, свободу и радость, потому ещё долго спал со счастливой улыбкой на лице.
   Пришёл он под вечер.
   Мать сразу бросилась к нему с тревогой в глазах:
  -- Где ты был? Я так волновалась! Уже почти ночь на дворе! - тормошила она его за плечи.
  -- В горах, - виновато ответил Мустафа.
  -- Там столько змей и волков! Да и остального зверья...
  -- Никто меня не трогал, - по-взрослому отмахнулся сын.
  -- Разве поздно занятия закончились? - допытывалась Зайнаб.
  -- Нет.
  -- Тогда что ты там так долго пропадал?
  -- Я размышлял. Мне приснилось огромное солнце! - вытаращил он глаза от восхищения. - На всё небо...
  -- Не ходи так далеко и надолго в горы один, прошу тебя, - настаивала мать.
  -- Угу, - промычал Мустафа и поспешил скрыться внутри дома.
   Зайнаб вздохнула и покачала головой:
  -- Пока руки не вымоешь, не хватай куски со стола, - прокричала она вглубь дома, в надежде, что сын поступит так, как она сказала, но Мустафа уже жевал кусок жареной баранины. - Умывайся, садись ужинать и ложись спать.
  -- Хорошо! - раздалось в ответ.
   Пока Мустафа ужинал, Зайнаб задумчиво посматривала на него, пытаясь разглядеть в сыне нечто, что было известно только ей одной.
   После еды Мустафа спать не захотел. Он лежал в темноте и размышлял, пытаясь по-своему беседовать с Богом, поглядывая через окно на тёмное небо и рассыпанные горошины звёзд.
  -- Из чего сделаны Луна и Солнце? - шёпотом спрашивал он у тишины, пока мать во дворе занималась стиркой. - Почему они так далеко? Интересно, они больше Земли или меньше? Кто такой Аллах? Почему все говорят про него, но никто его не видел? Интересно, кто больше и важнее: Бог, Аллах или Солнце? И где живёт Бог? Он кому-то принадлежит или это очень старый предок? Зачем люди обращаются к нему? Может, они просят его о чём-нибудь? А если я попрошу, он услышит? Может, сходить к нему, посмотреть, правда ли он такой старый, как говорят? А если я приду к нему, что я ему скажу, зачем я пришёл? Что же мне у него попросить? А вдруг с ним нужно разговаривать на каком-нибудь тайном языке, а я его не знаю? Может быть, в этой книге как раз на таком языке всё написано и зашифровано, чтобы скрыть тайну от недостойных злых людей?..
  
  
   Глава четвертая
  
   На следующий день после завершения школьных занятий, на которых он снова получил две тройки, Мустафа подошел к учителю истории и застенчиво спросил, всё ли тот на свете знает?
  -- А что ты хочешь узнать, Мустафа? - поинтересовался Саид Ахмедович, собирая свои конспекты в папку.
  -- У Бога есть свой язык?
  -- Конечно, - ответил преподаватель и внимательно посмотрел на мальчика, удивившись его вопросу.
  -- А на каком языке он говорит?
  -- На языке сердца.
  -- А вот этот язык его? - снова спросил Мустафа и, взяв мел, нарисовал на доске слева направо кусочек строки из найденной книги.
   Учитель внимательно посмотрел на доску, потом с удивлением на ученика.
  -- Где ты это увидел, Мустафа?
  -- Ну... мне это приснилось... - слукавил мальчик.
  -- Приснилось? - недоверчиво переспросил Саид Ахмедович, приподняв брови.
  -- Ну да. Так это язык Бога?
  -- Как тебе сказать? - замялся учитель. - Возможно.
  -- А что здесь написано?
  -- К сожалению, я не знаю арабского языка, и прочитать не смогу.
  -- Даже вы не знаете? - печально воскликнул мальчик.
   Саид Ахмедович улыбнулся.
  -- Никто не знает всего на свете. Иначе было бы не интересно жить. Я знаю много по сравнению с тобой. Но далеко не всё.
  -- А кто-нибудь знает этот язык? - собрался расстроиться Мустафа.
  -- В твоем ауле живет ученый аксакал - мулла Хусейн. Он-то уж точно знает арабский. Можешь спросить у него. А для чего тебе это нужно?
  -- Просто хочу знать, что здесь написано.
  -- А то, что написано в учебниках тебе не интересно?
  -- Скучно, - нехотя ответил парнишка замявшись.
  -- На истории тебе тоже скучно?
  -- Нет, про динозавров интересно. Ну, я пошел? - засобирался Мустафа.
  -- Конечно. Если узнаешь, что написано здесь, - он показал рукой на надпись на доске, - расскажи мне потом об этом? - улыбнулся преподаватель.
  -- Да, - на ходу ответил Мустафа и убежал из класса.
   Саид Ахмедович проводил его задумчивым взглядом, еще раз посмотрел на доску и, убрав тряпкой надпись, направился к выходу из класса.
   Ребята ушли без Мустафы, и он один отправился в обратный путь домой. Школа находилась в соседнем ауле, недалеко от его родного селения. Нужно было только перейти неглубокую речку и перевал. Но всегда этот путь оказывался для Мустафы втрое или даже вшестеро длиннее, чем у остальных школьников. Мустафа любил мечтать и любоваться всем, что его окружало. Он представлял себе всякие истории и рисовал в воображении самые невероятные приключения. Пустить кораблик и понаблюдать, как он пробирается по ручью сквозь камешки, было куда интересней, чем слушать, как мама заставляет его делать уроки по математике, или чистить корыто для кур. А уж порассматривать свою любимую книгу без посторонних глаз - и вовсе было самым интересным занятием, после катания на овце, конечно.
   Поплескавшись в речке и сойдя потом с дороги, Мустафа поднялся в горы, присел под куст и, достав из ранца свою драгоценную книгу, снова принялся ее рассматривать.
  
   Солнце припекало. Мустафа не удержался и задремал. И снова явилось ему видение: снилось ему, будто подошли к нему незнакомые люди и, склонившись над ним, спящим, стали внимательно рассматривать его. Это были взрослые мужчины, некоторые почтенного возраста. Один с седыми волосами и бородой, другой коротко стриженный со спокойными небольшими глазами-щелочками, третий с длинными, до плеч, русыми волосами, тонкими усиками и небольшой светлой бородкой, четвертый - довольно молодой мужчина в чалме с темными волосами до плеч. Остальных он не успел хорошо разглядеть - они стояли у него в изголовье. Но все эти люди, шесть или семь человек, были одеты в какие-то просторные одежды различных не ярких оттенков. Они ничего не говорили, только внимательно смотрели на Мустафу, склонившись над ним так, что в просвет между их головами заглядывало солнце. Оно слепило проснувшемуся глаза, не давая возможности лучше разглядеть этих незнакомых людей...
   Мустафа проснулся, будто кто-то позвал его, и огляделся. Он лежал под кустом, раскрытая книга находилась рядом. Мальчик приподнялся с земли, посмотрел по сторонам. Никого возле него не было. Только высоко в небе кружили и покрикивали одинокие орлы, и горная речка журчала, словно беседовала с камнями, лежащими на ее дне.
   Подросток достал из кармана оставшийся кусок лепешки, испеченной матерью, и, задумчиво глядя вдаль, стал его неторопливо жевать.
   Пока Мустафа мечтал, начали сгущаться сумерки. И тут он вспомнил, что мама снова будет его ругать за то, что он в одиночку бродит по горам. Но Мустафа не боялся ни змей, ни волков, хотя он не раз слышал страшные истории от чабанов про диких собак и голодных серых хищников. Мальчик быстро собрал свои вещи и поспешил домой.
   Как он и ожидал, мать встретила его на пороге с грозным видом и руками, упертыми в бока:
  -- И что мне прикажешь теперь делать? Провожать тебя в школу и обратно? Уже все вернулись с занятий, только тебя где-то шайтан носит...
   Мустафа не дал матери договорить:
  -- Никакой не шайтан! Я спал... Ну, уснул случайно... - оправдывался сын.
  -- Да что же ты постоянно засыпаешь по дороге? - недоверчиво заметила мать. - Только не говори, что ты снова видел сон...
  -- Да, видел.
  -- И что же на этот раз? - вздохнула Зайнаб.
  -- Как надо мной, когда я спал, склонились странные люди в таких удивительных одеждах. Они все выглядели странно, как будто были из разных народов...
   Зайнаб задумалась. Потом опомнилась и взяла сына за плечо:
  -- Иди, садись ужинать и ложись спать. Завтра утром за тобой зайдет дядя Ильяс. Поможешь ему на пастбище.
  -- Но я не хочу спать, - поморщился Мустафа.
  -- Твое дело, но со двора ни шагу.
  -- Так я завтра в школу не иду? - обрадовался он.
  -- Нет. Послезавтра пойдешь.
  -- А Усман с Хамзатом приходили?
  -- Да, но ты был в горах, - упрекнула его мать. - А теперь уже темно, и никаких друзей! Понял?
  -- Понял, - разочарованно согласился Мустафа. - А с ними был футбольный мяч?
  -- Кажется, да.
   Мустафа тяжело вздохнул. Футбол был его самым любимым занятием... после книги, конечно. И сегодня друзья играли без него. У Хамзата такой красивый мяч, совсем новый. Ничего - думал Мустафа - вот он вырастет, и у него тоже будет настоящий кожаный футбольный мяч, с белыми и черными пятиугольниками. А еще лучше, спортивные трусы и гетры, как у Рината Дасаева.
   После ужина Мустафа забрался наверх сакли, разлегся на плоской крыше, запрокинув руки за голову, и стал рассматривать звездное небо. Одна звезда была самая яркая, и мальчик принялся разговаривать с ней. Неожиданно его внимание привлекла другая звезда, которая быстро двигалась, будто спешила с одного края неба на другой. И мальчишка стал думать о том, есть ли жизнь на этих звездочках. Он придумал звездных жителей и стал разговаривать с выдуманными обитателями этих мерцающих точек, рассказывать о себе и своих одноклассниках, спрашивать неведомых существ с далеких планет об их жизни и их детях, школах и их звездных учителях.
   На улице было тепло, и Мустафа уснул на крыше, подложив под голову мягкий тюфяк, который припас здесь для наблюдения за звездами. Он считал крышу своим тайным местом. Сюда же он перетащил старый кусок войлока, чтобы было мягче лежать, вглядываясь в небо.
  
   Утром он проснулся от звука маминого голоса. Не найдя сына в доме, Зайнаб ходила по двору и, заглядывая в каждый закуток, громко звала своего непоседу.
   Мустафа высунулся из укрытия и намеревался покинуть его, оставшись незамеченным, но не тут-то было.
  -- Ага, вот ты где прячешься! - воскликнула мать. - Так всю жизнь, гляди, проспишь!
   Мустафа спрыгнул с крыши и подошел к матери.
  -- Я сегодня ночью видел падающую звезду! - таинственно прошептал парнишка. - Она разговаривала со мной...
  -- Мне некогда выслушивать тебя. Я уже опаздываю на работу.
  -- Мама, почта работает допоздна, - попытался успокоить ее сын.
  -- Не сбивай меня. Возьми сумку с едой - она на столе - и отнеси ее дяде Ильясу. Он не дождался тебя и ушел с отарой один.
  -- Я понял, - сказал Мустафа и побежал в дом. Выбежав оттуда, он побежал по каменистой дороге вприпрыжку, на ходу крича матери: - Я догоню его, мама! Я знаю, где он обычно пасет овец!
  -- Не ходи потом по горам один! - напоследок крикнула ему Зайнаб, напоминая вдогонку строгое предостережение и захлопнув калитку, спешно направилась на почту. Потом она оглянулась на своего неугомонного сына и, улыбнувшись, покачала головой.
   Мустафа с каждым днем становился все более странным, и, обеспокоенная, она все же решила поговорить о нем с одним из самых старых и уважаемых людей аула, старым муллой Хусейном, грамотным и мудрым человеком. Даже партийные люди и руководители совхозов порой приходили посоветоваться с ним. Он родился еще в начале века, пережил революцию, первую и вторую мировую, и знал очень много. Он учился когда-то в Бухаре, бывал в Самарканде, Ташкенте и дважды - в Мекке и Медине. Сейчас он жил уединенно на краю аула. Жену он похоронил еще тридцать лет назад, а дети, внуки и правнуки разъехались по стране, и теперь им было не до него. Его иногда навещали односельчане, выслушивали или просто помогали по хозяйству. Зайнаб приносила ему нередко письма от родных, да так и привязалась к старику, который иногда расспрашивал ее о сыне, о ее работе, о том, что ее тревожит, а что радует. И вот после работы она решила зайти к аксакалу, поговорить и заодно проведать его. Тревожили Зайнаб также и сынишкины сны. Сама она не могла их истолковать, но чувствовала, что они не простые.
   Старый мулла Хусейн слушал Зайнаб внимательно, только изредка задавал вопросы, когда ему что-то было непонятно или слова молодой женщины чем-то смущали его. Наконец, выслушав ее до конца, он замолчал и задумался. Потом взглянул на нее своими добрыми глазами и сказал:
  -- Аллах призывает твоего сына стать на Его прямой путь. Учиться ему надо, Зайнаб, - пояснил старик. - И не в обычной школе, а в особенной. Приведи его завтра ко мне утром. Я поговорю с ним.
  -- Хорошо, мулла Хусейн, - согласилась женщина и со словами благодарности ушла.
   А старик призадумался, не спеша поднялся со стула, поискал что-то в своих старых пожелтевших бумагах в сундуке, и, отыскав какую-то книжицу, стал внимательно просматривать ее, разыскивая какой-то отрывок из текста. Найдя его, он приблизился к окну, сел на лавку и стал внимательно вчитываться в каждое слово. Потом задумался, посмотрел в окно и прошептал:
  -- Мустафа, значит "Избранный"... Угу, - промычал он в глубокой задумчивости. - Так-так...
  
   Глава пятая
  
   На следующее утро мать повела Мустафу к мулле Хусейну. По дороге им встретилась Лейла, девочка, которая очень нравилась Мустафе. Он лишь оглянулся на нее и послушно пошел за матерью дальше.
   Мулла сидел во дворе возле своего низенького домика и ремонтировал старый табурет. Старик издали увидел приближавшихся гостей, но продолжал заниматься своим делом. Когда те подошли к его плетню, он посмотрел на них и молча махнул рукой, приглашая войти во двор.
  -- Доброе утро, уважаемый! Мир вам! - поприветствовала его Зайнаб, подойдя к мулле.
  -- Здравствуйте, дедушка, - поприветствовал Мустафа.
  -- Доброе, Зайнаб, доброе. И вам мир!
  -- Мустафа, поклонись, - она взяла сына за плечо.
  -- Зачем? Не нужно этого, - попытался слегка протестовать старик.
  -- Не переживайте, - успокоил его мальчик, - у меня голова не отвалится, - и поклонился.
   Мулла Хусейн молча подивился такому ответу ребёнка.
  -- Зайнаб, теперь оставь нас с Мустафой, - попросил мулла, и мать поспешила на работу.
   Продолжая свое занятие, старик мельком посмотрел на мальчика, молча предложил ему присесть рядом с ним, указав на пустое место, голую землю. Мустафа посмотрел по сторонам, увидел небольшую чурочку и принес ее, чтобы присесть на нее. Примостившись, он приготовился слушать, разглядывая дом старика, его покосившийся плетеный забор, козу на веревке, поленницу, горы за домом, небо...
   А старик продолжал молчать, наблюдая за ребенком. Тот не спешил и терпеливо ждал: когда же старый мулла закончит свое занятие и заговорит с ним. Мустафа никак не мог взять в толк, для чего мать привела его сюда?
  -- Ну-ка, подержи здесь, - вдруг попросил старик.
   Мустафа поднялся с чурки и соединил ножку табурета с седалищем, пока старик вбивал в потертую крышку гвоздь.
  -- Как твои дела в школе? - наконец начал разговор мулла Хусейн.
  -- Да так себе, - неопределенно повел плечом Мустафа.
  -- Не нравится учиться? - старик с прищуром посмотрел на мальчишку.
  -- Нравится, - нехотя и без энтузиазма отозвался он. - Но не всё.
  -- А что нравится?
  -- География, физкультура. Ну, еще история, может быть...
  -- А читать любишь?
  -- Не-а. Это не интересно.
  -- А что тебе интересно? - внимательно посмотрел старик в глаза мальчика.
  -- Много чего... Скажите, у древних людей был свой язык?
  -- Конечно, был.
  -- Они умели писать?
  -- Не все, но многие точно.
  -- А как он писался?
  -- Ну, это сложно сейчас определить...
  -- А сейчас он сохранился где-нибудь? Кто-нибудь говорит на нем?
  -- Да, говорят, наверное.
  -- А человек может жить тысячу лет? - спросил мальчик. - Может он не умирать? А солнце может быть Богом? Что такое Бог?
  -- У-у-у, эти вопросы задают себе люди с незапамятных времен, мой юный друг. Всегда задавали. Даже древние люди.
  -- И они нашли ответ?
  -- Кто-то нашел, а кто-то до сих пор ищет.
  -- А у Бога есть свой язык? - вдруг спросил Мустафа.
  -- Почему ты спрашиваешь? - старик внимательно посмотрел в пытливые глаза подростка.
  -- Ну... - замялся тот.
  -- Бог уже говорил с тобой?
  -- Со мной? А Он разве может со мной говорить?- удивился Мустафа.
  -- Может и с тобой. А почему нет?
  -- Мне кажется, что это был как раз Бог, - по-взрослому ответил мальчик, изобразив неподдельную серьезность и во взгляде и в голосе.
  -- И что же Он тебе говорил?
  -- Он молчит, только сны показывает.
  -- И что в этих снах?
  -- Разное, - пожал плечами Мустафа. - Люди какие-то, война, свечи, солнце, зеркало, весь мир, звезды... Ну, и все такое.
   Старик задумался на мгновение, отложил в сторону свое занятие и не спеша скрылся в доме. Через некоторое время он вышел с большой книгой в руках. Усевшись на прежнее место, на бревно, он протянул книгу мальчику.
  -- Что это? - сразу спросил Мустафа, беря ее в руки.
  -- Это Коран - Наисвятая книга посланника Божьего, пророка Мохаммеда, основателя ислама, - пояснил старик.
  -- Это Бог ему дал ее? Сам? - удивился Мустафа.
  -- Бог послал эту книгу Посланнику Своему небольшими частями через ангела Гавриила. Ну, открывай же ее. Не стесняйся.
   Мустафа открыл книгу и снова увидел уже знакомые закорючки. Вмиг его глаза загорелись, и непреодолимое любопытство охватило все его существо. Он узнал знакомые надписи, и мулла Хусейн понял это.
  -- А вы знаете, как это читается? - распахнув глазенки, взахлеб спросил Мустафа.
  -- Конечно, - улыбнулся старик.
  -- Это так пишется язык Бога, да?
  -- Да, мой мальчик.
  -- ...! - восторженно вздохнул Мустафа, качнув головой от удивления. - А как читается вот эта строчка?
  -- Это читается так: "Бисми лляхи ррахмани ррахим!", что в переводе с арабского означает: "Во имя Бога, милостивого, милосердного!". А почему ты спросил об этом стихе? - поинтересовался старик и выжидательно замолчал.
  -- Просто... - потупил глаза подросток.
  -- Ты уже где-то видел эту строчку, не так ли?
  -- Я... я...
  -- Не бойся, скажи мне правду. Никто не станет тебя бранить за правдивые слова, - успокоил его мулла.
  -- У меня есть книга, похожая на эту. Но... прочитать я ее не могу... Вы научите меня этому языку? - умоляюще попросил Мустафа.
  -- Зачем тебе знать этот язык? - сощурил старик глаза и внимательно посмотрел на парнишку.
  -- Я хочу знать, что говорил Бог.
  -- А зачем тебе это знать?
  -- А вдруг мне это пригодится? - пожал он плечами.
   Старик добродушно усмехнулся.
  
   Глава шестая
  
   В школе начались осенние каникулы. Это дало Мустафе возможность больше времени находиться в обществе старого муллы.
   Как-то, возвращаясь от старого учителя, Мустафа встретил Лейлу. Девочка заговорила с ним первая.
  -- Говорят, ты ходишь к деду Хусейну. Это правда? - спросила она.
  -- Да, - гордо ответил Мустафа.
  -- Ты не боишься его? Говорят, он странный. Живет один на краю аула.
  -- Нет, я не боюсь его. Он много знает. Я учусь у него.
  -- Чему? Быть таким же странным, как он, колдуном?
  -- Он не колдун! - запротестовал Мустафа.
  -- Тогда чему он тебя учит?
  -- Учит читать старинные книги.
  -- Зачем тебе старые книги? Ты лучше учи "Чтение" и делай задания вовремя, чтобы не получать двойки. А ты занимаешься чепухой, - возмущенно пожала она плечиком. - А то вечно будешь троечником.
  -- Ну, и пусть, - упрямо твердил Мустафа. - Зато мне это интересно! А учиться в школе не интересно!
  -- Интересно - не интересно... Ты слышал, что сказала классная руководительница? Кто плохо учится в школе - тот и в будущем будет лодырем или дворником.
  -- И вовсе я не буду лодырем или дворником! Я буду муллой! - гордо ответил Мустафа.
  -- Кем-кем? - скривилась Лейла. - Фу! Ты действительно такой же странный, как твой старик! Хочешь быть таким же одиночкой, которого все побаиваются и над которым смеются?
  -- Не говори глупости! Никто его не боится и никто над ним не смеется. Да и что в нем такого страшного? Он же старый престарый! Зато он много знает такого, чего не знает ни наш директор, ни наша учительница!
  -- Что, даже больше Саида Ахмедовича? - недоверчиво осведомилась она, насмешливо сощурив глаза.
  -- Больше! Он знает больше всех, он самый старый в ауле - ему восемьдесят восемь лет.
  -- Глупый ты и мечты твои глупые. А вот Хасан собирается стать космонавтом как Гагарин.
  -- Ну и иди тогда к своему "Гагарину", чего привязалась?
  -- А чего ты психуешь? Просто я сказала о том, что Хасан...
  -- А я тогда тут при чем? - снова вспылил Мустафа.
  -- Неужели ты не хочешь, чтобы тебя уважали?! - искренне удивилась Лейла.
  -- А что, можно уважать только космонавтов?
  -- Не только. Я вот собираюсь стать диктором. Правда еще не решила, что я хочу больше: быть диктором или стюардессой... Не хочу всю жизнь просидеть в ауле! Я хочу посмотреть мир.
   Мустафа промолчал.
  -- ...И если бы ты был летчиком или капитаном, мы могли бы путешествовать вместе, - кокетливо сказала девочка.
  -- А если я скажу, что стану летчиком, ты станешь дружить со мной? - спросил Мустафа.
  -- Не знаю. Я еще должна подумать, - высокомерно ответила Лейла и ускорила шаг, а потом и вовсе припустилась бежать по дороге, удаляясь от Мустафы.
   * * *
   После каникул ребятам было дано задание написать сочинение на тему: "Кем я хочу стать, когда вырасту". И Мустафа написал о том, что он хочет спасать людей, учить их жить, защищать и дружить с Богом. Когда учительница, выходя из класса, попросила собрать сочинения и принести ей в учительскую, Хасан вырвал сочинение из рук Мустафы и стал бегать с ним по классу, размахивая исписанными листами. Потом забрался на парту.
  -- Держите его за руки. Сейчас узнаем, что он написал, - и стал цитировать его сочинение, пока одноклассники за руки держали Мустафу и не давали ему подобраться к Хасану. - "Когда я вырасту, я буду помогать людям советами..."
   Так весь класс узнал, что Мустафа хочет быть муллой. И с тех пор его стали обзывать муллой и смеяться над ним при любом случае, говоря, что если он собирается стать муллой, то его не примут в пионеры.
  
   В один из дней Лейла снова после уроков первая подошла к Мустафе и проронила, словно невзначай:
  -- Я сейчас иду домой. Если хочешь, можешь проводить меня, - и всучила ему в руки свой портфель, который купили ей родители в городе. Портфель был красивым, такого не было больше ни у кого из ребят в ауле. У остальных портфели были темно-синие, коричневые или черные, а ей привезли розовый с наклеенными цветами. Поэтому она носила его как самое дорогое украшение, и не каждому позволяла нести свою "драгоценность". Мустафа, разумеется, оценил это по достоинству. И конечно, одноклассники заметили их, выходящих из класса вместе, да еще с портфелем первой красавицы в руках.
   Лейла с Мустафой вышли из школы и направились по дороге, демонстративно минуя кучку мальчишек старшего класса. Правда, эта парочка выглядела весьма забавно: Лейла несла себя, как царица, а Мустафа плелся следом, как раб, несущий ранец своей госпожи.
   Мальчишки тут же стали посмеиваться над ним и дразнить обидными прозвищами:
  -- Эй, "мулла", а чего ты девчонке сумку таскаешь? - крикнул им вслед Мамед и посмотрел на товарищей, ожидая от них одобрения. - Тебе же надо молитвы учить! Ха-ха-ха!
  -- А Солнце ты можешь погасить? - засмеялся Хасан. - А Луну с неба достать, как твой старик Хусейн?
   Мустафа покосился на них и продолжил свой путь следом за девочкой. А мальчишки не унимались. Они догнали их, окружили и, бегая вокруг них, стали язвить и задирать Мустафу:
  -- Эй, "мулла", а, правда, что ты собрался стать космонавтом? - съехидничал Мамед.
  -- Куда там ему! Пусть сначала колы и двойки исправит. А то в небе и землю не разглядит. Ха-ха-ха!
  -- Оставьте его! - вступилась Лейла.
  -- Ой-ой-ой, смотрите, за него девчонка заступается! - захихикал Хасан. - Чего молчишь? В рот воды набрал или камнями подавился?
  -- Да он расстроился, что двойку получил за то, что не выучил стихотворение Лермонтова, - смеясь, пояснил Исмаил. - Как ты его назвал сегодня - Михаил Сергеевич? Он Пушкина перепутал с Лермонтовым!
  -- Я учил стих... - попытался отбиться Мустафа.
  -- ...да не выучил! - саркастически добавил Мамед. - Только Коран знаешь, да?
  -- Выучил. "Белеет парус одинокий
   В тумане моря голубом.
   Что ищет он в краю далеком?
   Что кинул он в краю родном?" - продекламировал, срываясь на крик, Мустафа.
  -- Давай-давай! А за двойку по физре тоже сейчас будешь отжиматься, "космонавт"? - напомнил Мамед.
  -- Это что, тебе сил не хватило отжаться? - поинтересовался Хасан.
  -- Он же ничего тяжелее своего Корана не поднимает! Размазня. Он даже не отвечает нам. Нечего сказать в свое оправдание? Или ты боишься? - провоцировал Исмаил.
  -- А вот мы сейчас тебя побьем, и тогда посмотрим, сможешь ли ты защищаться или нет, - проговорил Хасан и, подбежав, пихнул со всей силы Мустафу на Исмаила. И давай пацаны толкать Мустафу друг к другу, продолжая сопровождать выкриками.
   Лейла стояла поодаль и не пыталась вступиться за Мустафу, одна попытка уже оказалась неудачной.
  -- Ну и как ты защищаешься? Ты даже себя защитить не можешь, как следует, а взялся девчонку провожать, - съехидничал Мамед.
  -- А зачем ему девчонка? Он муллой будет, как старый дед! - залился смехом Исмаил.
  -- Я вам еще покажу! - огрызнулся Мустафа.
  -- Ой-ой-ой, ну и чего ты нам покажешь? - стал паясничать Хасан. - Хочешь показать нам свою драгоценную книгу? Да сдалась она нам! Пацаны, а давайте отберем ее у него, чтоб не сильно задавался.
  -- У меня ее нет! - запротестовал Мустафа.
  -- А это мы сейчас проверим, - усмехнулся Хасан и стал обходить Мустафу сзади, чтобы изловчиться и сорвать с него ранец. - Держите его.
   Мальчишки набросились на Мустафу и стащили с него ранец. Схватив портфель в руки, они принялись вытряхивать его содержимое на землю.
  -- Ну и где твой дорогой Коран?
  -- Я же сказал, что его нет в портфеле, - обиженно ответил Мустафа.
  -- Тогда мы раскидаем твои тетради и учебники, может, тогда ты перехочешь быть муллой, - крикнул Хасан и стал рвать тетради и распинывать учебники в разные стороны.
   Мустафа сидел в пыли и с горечью смотрел на свои порванные учебники и тетради, уже не пытаясь их защищать. Вырванные листы кружились в воздухе и безжизненно падали на камни и траву. Видя это, Лейла возмущенно фыркнула и повела плечиком.
  -- Ты размазня, Мустафа. И не ходи больше за мной, - обиженно заявила она, подняла свой ранец с травы и направилась прочь. - Я не буду с тобой дружить.
   Мустафа удрученно посмотрел ей вслед и тут неожиданно получил удар в скулу.
  -- Сейчас мы тебя проучим, святоша, - прокомментировал свой удар Хасан.
   И началась потасовка.
   Мустафа уже защищал не книги и учебники, которые теперь валялись в дорожной пыли, а руками закрывал голову, изредка лупя обидчиков, куда придется. Кто-то из мальчишек схватил его за ноги, и вот вся компания навалилась на него сверху.
  -- Эй вы! Прекратите! - раздался требовательный голос над сворой ребят.
   Мамед поднял голову.
   Возле дерущихся стоял мальчишка из старшего класса, Шамиль Магомедов. Это был высокий подросток с крупными блестящими черными глазами и пышной черной шевелюрой. В его роду были турки, и он этим гордился. Во время турецкой войны его прапрадед, будучи молодым военачальником, влюбился в дочь знатного пленного. Чтобы спасти дочь от неминуемого позора, ее отец охотно согласился на брак с прапрадедом Шамиля. Так в одном из родов горцев появилась османская кровь. Историю своего рода Шамиль знал хорошо от родителей и деда, он видел фотографии своих предков, и прапрадеда, и его красавицы турчанки.
   Мустафа же был абсолютно противоположен своему защитнику. Небольшого роста, с взъерошенными волосами пшеничного цвета и серо-голубыми глазами, он мало походил на чеченца с курдскими корнями. И если бы не горбинка на носу, то вполне бы сошел за украинца, белоруса или русского мальчика.
   Шамиль раскидал ватагу пацанов и помог Мустафе подняться с земли. Вид у того был весьма плачевный: нос разбит, из него струйкой сочилась кровь, взъерошенные волосы в пыли, куртка разорвана, брюки в грязи...
  -- Проваливайте! - цыкнул Шамиль на обидчиков. - Совсем озверели, что ли - на одного вчетвером?
   Мальчишки нехотя стали отходить от Мустафы, поднимать с земли свои раскиданные портфели и отряхиваться, все еще в запале порываясь обозвать его как-нибудь пообиднее.
  -- Ишак ты, Мустафа! Ишаком и помрёшь! В следующий раз посадим тебя на барана, и так въедешь в свой аул! - пригрозил Хасан.
   Мустафа лишь шмыгал разбитым носом, подтирая кровь, и собирал с земли свое школьное добро.
  -- А ну проваливайте, пока не догнал и ноги не переломал вам! - пристрожился Шамиль, топнув ногой.
  -- Зря защищаешь его, Шамиль. Он дурак. Не будешь же ты вечно его охранять! Или наймешься к нему в сторожа? - захихикал Мамед.
  -- Валите! Ну же! - он снова топнул ногой, намереваясь броситься за мальчишками вдогонку. И те бросились бежать, но не от страха, а так чисто инстинктивно.
   Мустафа собрал свое добро и молча направился по дороге домой, не оборачиваясь на защитника. Шамиль пошел следом.
  -- Что ж ты не защищался? - начал Шамиль. - Они ж так и прибить могли.
   Но Мустафа молчал. Он шел по дороге, на ходу отряхиваясь и разглядывая порванную куртку.
  -- Да ладно, не дуйся. Я же тебе не враг. Тебя зовут Мустафа? - снова спросил Шамиль.
  -- Мустафа, - сердито отозвался он.
  -- А меня - Шамиль.
  -- Я уже слышал.
  -- За что они тебя так? Натворил чего, что ли?
  -- Нет, - односложно отвечал Мустафа.
  -- Просто так не бьют.
  -- Бьют.
  -- Что, просто так?
  -- Все равно не буду ни милиционером, ни летчиком! - пробубнил он себе под нос. - Никогда! Всем - на зло.
  -- А кем ты собрался стать?
  -- Не скажу.
  -- Да я не буду смеяться, правда, - заверил его Шамиль.
  -- Все равно не скажу, - заупрямился Мустафа.
   Так, почти не разговаривая, они дошли до аула, и Мустафа побежал к себе во двор. Шамиль удивленно хмыкнул, качнул головой и побрел дальше.
  
   * * *
   На следующий день, когда Мустафа выходил из школы, его уже поджидали вчерашние забияки. Увидев его, они оживились, предвкушая баталию. Но тут следом за Мустафой вышел и Шамиль.
  -- Ой, посмотрите, "мулла" теперь со своей нянькой ходит! - засмеялись мальчишки, и ничего не подозревавший Мустафа оглянулся. Шамиль стоял у него за спиной и угрожающе смотрел на вчерашних обидчиков.
  -- Пошли, они теперь не посмеют тебя тронуть, - сказал он Мустафе и шагнул вперед.
   Мустафе видимо больше не хотелось быть битым, и он направился вслед за Шамилем.
  -- А почему они называют тебя муллой? - поинтересовался Шамиль.
   Мустафа помедлил с ответом, раздумывая - говорить неожиданному другу правду или нет.
  -- Потом скажу, - отмахнулся он.
  -- Ладно, потом так потом... - охотно согласился Шамиль.
  -- А ты разве в нашем ауле живешь? - наконец соизволил заговорить Мустафа.
  -- Нет.
  -- А почему идешь со мной?
  -- Чтобы тебя не обидели.
  -- Подумайте-ка какой благодетель! - хмыкнул Мустафа.
  -- Остынь уже... - Шамиль положил руку ему на плечо.
  -- Почему ты защищаешь меня, ведь ты даже не знаешь, за что надо мной смеются?
  -- Всегда нужно защищать тех, кто нуждается в помощи, - пояснил Шамиль.
  -- Ты и вправду такой правильный?
  -- Просто, защищать - это долг всякого сильного, - ответил Шамиль.
  -- Думаешь, я не могу постоять за себя?
  -- Я видел, как ты защищался, - криво усмехнулся Шамиль и тут же увидел насупленный и колючий взгляд Мустафы. - Да ты не кипятись, ты же младше меня. А с младшими всегда так... Вырастешь, никто уже не будет тебя обижать.
  -- В друзья набиваешься? Не боишься, что и над тобой будут смеяться?
  -- Нет, не боюсь.
  -- Так ты мне друг? - наконец Мустафа решил остановиться и посмотреть Шамилю в лицо.
  -- Друг, если ты тоже мне друг.
   Так они пошли по горам, поклявшись быть друзьями и никогда не расставаться. Мустафа в конечном счете признался Шамилю, за что мальчишки дразнят его, он раскрыл ему свою "страшную" тайну книги и поведал о своих снах и учебе у старого муллы Хусейна.
  -- А мне можно будет с тобой?
  -- Не знаю. Пошли, узнаем, что скажет старый учитель, - пожал плечами Мустафа.
  -- А для чего тебе это нужно? - поинтересовался Шамиль.
  -- Не знаю. С ним интересно, правда. Он много знает. Ты сам поймешь, когда послушаешь его.
  -- А о чем он тебе рассказывает?
  -- Да обо всем. Сразу так и не вспомнишь.
  -- Ну, например, - допытывался Шамиль.
  -- Что Солнце - это самая яркая звезда в нашей галактике. Что Пушкин и Лермонтов жили на Кавказе и самые лучшие свои стихи и рассказы написали здесь...
  -- А еще о чем?
  -- А еще он рассказывает о Боге.
  -- Он Его видел?
  -- Он Его слышал, - таинственно ответил Мустафа.
  -- И что ему говорил Бог?
  -- Мне он этого еще не говорил. Он учит меня арабскому языку. Это священный язык. И когда я выучу его, я сам смогу разговаривать с Богом.
  -- А зачем тебе это? - удивился Шамиль.
  -- Я хочу рассказать Ему о том, что на Земле есть несправедливость, чтобы Он знал это и изменил все. Ведь даже милиционеры в городе не могут справиться с преступниками.
  -- Да, я слышал о том, что в городе ограбили инкассатора, - согласился Шамиль.
  -- Ну, вот я и попрошу Его помочь нам.
  -- Думаешь, Бог и правда существует? - засомневался Шамиль.
  -- Мулла Хусейн говорит, что существует, - авторитетно заявил мальчишка.
  -- Если Он такой могущественный, разве Он сам не видит, что делается на Земле?
  -- Не знаю, - пожал плечами Мустафа. - Может, Ему нужны помощники?
  
  
   Глава седьмая
  
   Одноклассники продолжали изводить Мустафу, смеяться над ним, дразнить его и пытаться задеть, пихнуть или пнуть. И натерпевшись, Мустафа, наконец, решил больше не ходить к старому мулле.
   Однажды старик встретил его на улице, когда тот спешил к ребятам играть в футбол.
  -- А почему ты больше не приходишь? - поинтересовался Мулла Хусейн.
  -- Ребята смеются надо мной, - тут же пояснил Мустафа, виновато опустив голову.
  -- Ну что ж... Значит, тебе на самом деле не нужно знать, что говорил Бог, - сказал старик и, убрав руки за согбенную спину, не спеша побрел дальше.
   Мустафа остался стоять в задумчивости. Слева его дожидались приятели поиграть в футбол, а справа - уходил от него вдаль старый учитель. Наконец Мустафа махнул рукой и побежал к мальчишкам. А на другой день пришел к мулле Хусейну.
   Увидев мальчика, тот усмехнулся:
  -- Над тобой же будут смеяться! Зачем же ты пришел?
  -- Ну и пусть смеются, - отмахнулся он. - Может им весело.
  -- А где же твой друг?
  -- Он завтра придет, - поспешил заверить старика Мустафа.
   После занятия по каллиграфии мулла Хусейн решил немного рассказать юному ученику об истории их народа. И хотя Мустафа знал кое-что из школьных занятий, но перебивать старика не стал.
   * * *
   - Давным давно, - начал старик повествование. -
   (начало истории имама Шамиля)
  
   Глава восьмая
  
   Шел дождь. Он барабанил по запотевшему стеклу... Шамиль и Мустафа у муллы Хусейна. В очаге горит огонь, потрескивают поленья и кизяки (козий помет).
   Он рассказывает им об имаме Шамиле.
   На другой день старик засобирался к родственникам в Грозный...
  
   Глава девятая
  
   (Глава полностью посвящена рассказу об имаме Шамиле).
  
   Глава десятая
  
   Однажды старик по возвращении из Грозного пришел в дом к Зайнаб поговорить о будущем ее сына.
   А Мустафа в это время шел через перевал и повстречал дикую собаку...
   Мустафа сначала стал пятиться в испуге, потом остановился и принялся пристально смотреть дикому псу в его желтые туманные глаза, приказывая ему уходить прочь. Он поставил себе на голову сумку с учебниками, чтобы казаться выше, зарычал на зверя, внушая собаке команду убираться вон.
   Желтые глаза кавказской овчарки смотрели враждебно и выжидательно. И одно резкое движение мальчика тут же привело бы в движение эту гору меха. Но Мустафа продолжал стоять как вкопанный и смотреть в злые глаза животного.
   Было ли страшно Мустафе, видя перед собой огромного пса? Наверное, было. Но он сам так и не понял до конца, что овладело им в тот момент - оцепенение или неведомая внутренняя сила и уверенность в своей человеческой победе над животным, когда он пристально вглядывался в лохматое чудовище. Но когда пес вдруг развернулся и убежал прочь, мальчик почувствовал облегчение и в то же время некую слабость во всем теле. Ноги вдруг стали тяжелыми, руки до последнего державшие сумку на голове, тоже обмякли. Спустя минуту Мустафа не раздумывая, но и не паникуя, спешно продолжил свой путь домой.
   Когда начали сгущаться сумерки, Мустафа уже подходил к родному аулу.
   Матери, разумеется, об инциденте в горах не было сказано ни слова, дабы не вызвать в ней бурю эмоций, оханий и причитаний, негодования и устрашающих пророческих высказываний в адрес сыновнего будущего.
  
   Глава одиннадцатая
  
   (Мустафе 12 лет. Мустафа не захотел ехать в Каир без Шамиля, и мулла пообещал поговорить с родителями Шамиля. А так как у того было много братьев и сестер, то родители с удовольствием согласились отправить его на учебу. Шамиль был средним сыном...)
  
  
  
   ЧАСТЬ II
  
  
  
   Глава первая
  
   Каир. Египет. 1984 год.
   В столовой шумно: сегодня у Шамиля день рождения, как и у русского поэта А. С. Пушкина, заметил однажды, словно невзначай Мустафа. Другу исполнилось пятнадцать. Он почти взрослый, у него даже голос как у взрослого. А Мустафе всего двенадцать с половиной. Но ему тоскливо не по этому. Он скучает по матери.
   Мустафа так не тосковал бы по ней, если бы не конфликты с одноклассниками. И здесь снова ему не повезло. Но здесь его уже дразнили по-другому. Здесь он был "русским", то есть чужим. Да еще совсем незнакомая речь вокруг. И та, что за пределами медресе тоже другая, разговорная, она отличается от той, что используется внутри школы и при чтении святых писаний.
   В первый же год обучения в университетской медресе у Мустафы не сложились отношения с одноклассниками. Не то чтобы он вел себя вызывающе или задирал всех подряд. Напротив, у окружающих пацанов вызывали раздражение как раз его спокойствие и некая отстранённость от реальной жизни и от забав таких же, как и он подростков. Его дразнили русским за светлые, почти рыжие волосы и голубые глаза. Это не было бы так обидно, если бы так обзывались местные каирские ребята или мальчишки из других арабских стран. Но так называли его свои же - чеченские, дагестанские и ингушские ребята, приехавшие на учебу за год до них с Шамилем.
   Мустафа терпел долго издевательства одноклассников и ребят из старших групп, которые в отсутствие Шамиля прятали книги и тетради Мустафы, его вещи, обувь, ручки и карандаши. Тяготы, которые начались с ним еще дома в ауле, здесь удвоились. Там его считали странным из-за учебы у муллы Хусейна, здесь - русским, то есть христианином, а значит также чужим.
  -- Чеченцы не белые! - кричал Рахман, один из обидчиков, опасливо отбегая от Мустафы и показывая на него пальцем. Он был старше Мустафы на год и уже успел за год адаптироваться в Каире.
  -- Чеченцы как раз русые, с зелеными и серыми глазами, - доказывал Мустафа, как бы оправдываясь.
  -- Русые? Русские? Так и не примазывайся тогда к арабам. Вот Шамиль действительно наш. А ты русский. И тебе нечего здесь делать. Ты все равно не поймешь Корана и не станешь истинным мусульманином!
  -- Да не русский я, не русский! - пытался он докричаться.
   И конечно если бы не защита Шамиля, обучение в Каире было бы для Мустафы невыносимым. А потому и нереальным. Преподаватели этого, конечно, не знали. А жаловаться взрослым было равносильно тому, что во всеуслышание признаваться, что ты девчонка.
   Так продолжалось несколько месяцев, за которые Мустафе все время приходилось отбиваться от назойливых драчунов и их обидных прозвищ. Даже присутствие Шамиля иногда не помогало. Вслед Мустафе все равно летели обидные клички.
  -- Смотрите, опять этот русский идет... Русский! Русский!
   И тут Мустафа не выдержал. Он развернулся и крикнул во всю силу своих легких:
  -- Да! Я русский, русский! А ты - фашист!
   Обидчик криво рассмеялся, скрестив руки на груди:
  -- Ты сначала научись говорить по-арабски, как следует, сын шайтана, - стоя в группе нескольких мальчишек, со злостью бросил Рахман.
  -- Шайтана? Я - сын Шайтана?! - задыхаясь от гнева, изумленно переспросил Мустафа и бросился на Рахмана с кулаками. - Фашист! Фашист! - кричал он, колошматя обидчика изо всех сил, куда придется.
   Тут подоспел Шамиль и разнял валявшихся в пыли противников.
   Через час об инциденте узнал наставник и вызвал драчунов к себе.
   - Что же это вы творите, а? - начал старый учитель, сидя в кресле за письменным столом в обветшалой комнате.
   На что оба парнишки засмущались, боясь смотреть наставнику в глаза. Мустафа уставился в пол, а Рахман отвел взгляд в сторону, пытаясь наблюдать за тем, что происходило за окном.
  -- Разве вы не читаете Коран? Или читая, еще не поняли, чему он учит? - строжился наставник. - Или вы не знаете, что ислам учит интернационализму? Запомните, в исламе нет места национальной и расовой розни! Кто не придерживается законов ислама, будучи мусульманином, и нарушает его сознательно, тот худший из врагов! Он неверный! Так чего вы не поделили на этот раз?
   Ребята дружно промолчали.
  -- Раз так... Что ж... Тогда предупреждаю обоих. Если подобное повторится, оба будете отчислены из медресе. Не для того существует это наследие Саладина, чтобы плодить вражду между единоверцами.
  -- Ну и пусть отчисляют! - вдруг выпалил Мустафа. - Я больше не стану терпеть его ругательства! И если он снова будет обзываться, я снова побью его.
  -- Почему ты его обзываешь, Рахман? - обратился к подростку наставник.
  -- Я... пошутил, - замялся испуганный Рахман. - Просто... он белый, как русские.
   Старый учитель тяжело вздохнул и покачал головой.
  -- Что же плохого, Мустафа, в том, что тебя назвали русским? Разве русские не люди или они запятнали себя несправедливыми деяниями? Ты не прав, Мустафа, в том, что решил, что быть русским - это плохо. Кем бы ни был человек по национальности, но если он живет по законам Аллаха, миролюбив и придерживается справедливости во всем, то этот человек близок Всевышнему. И всякий праведный христианин всегда будет любим Аллахом. А всякий вероломный и неправедный мусульманин будет проклят Аллахом. Такому место только в аду. Но истинно верующий и любящий людей буддист или еврей, огнепоклонник или многобожник унаследует по милости Господа рай и в день Страшного Суда будет спасен Аллахом. А русские всем всегда помогают, когда к ним обращаются за помощью, и они не вероломны.
  -- Но я не русский, я чеченец и в моей крови течет курдская кровь моего деда, - виновато проговорил Мустафа.
   Ему вдруг стало стыдно, и его щеки запылали.
  -- Он лжет, наставник, что в нем курдская кровь! Зачем же поощрять ложь? Разве курды белые?
  -- Курды бывают разные, и со светлыми волосами, и с темными. Сам великий Саладин был курдом. Но, друзья мои, всегда в первую очередь судите о всяком человеке по его качествам, а не по цвету кожи или принадлежности к исламу. Никогда не стыдись, если тебя причислили к какому-либо народу, Мустафа, помимо курдского и чеченского или к какой-либо другой религии. Но стыдись, если тебя назовут злым или лживым, жадным или неряшливым, бойся, если тебя назовут фанатиком или равнодушным, слепцом или безбожником. Надеюсь, и ты, Рахман, запомнишь мои слова... А теперь присядьте оба на циновку, - с улыбкой сказал наставник и, поднявшись из-за стола, направился к мальчикам, чтобы присоединиться к ним. - Я расскажу вам о Салах-ад-Дине, великом герое ислама. Может быть, вы станете мудрее.
  
   Глава вторая
  
  -- Давным-давно, в XII веке, - начал повествование наставник, - то есть восемь веков назад, жил на этой благословенной и святой земле легендарный воин, благородный герой, вошедший в историю под коротким именем Саладин. В различных исторических документах христиан, мусульман и иудеев его называют по-разному: Салах-ад-Дин, что переводится как "благочестие веры", отсюда искаженное Саладин, а так же - Сафадин от Сайф-ад-Дин, что значит "меч веры". И редко кто даже в хрониках тех далеких лет упоминал его полное имя аль-Малик ан-Назир Салах ад-Дин Юсуф. Родился этот великий в будущем человек в 1138 году в небольшой деревеньке Тикрит, расположившейся на правом берегу Тигра, в самом сердце курдской земли. Население этого "древнего престола яковитского епископства" вплоть до первых столетий утвержденного ислама было в большинстве своем христианским. Люди здешних мест были разные. Вся земля считалась святой, поэтому на ней мирно сосуществовали мусульмане, христиане, евреи. Но мир в этих местах оказался недолговечным. Вскоре из Европы нагрянули отряды крестоносцев. И началась многовековая война между христианами и мусульманами, прерывавшаяся временными мирными договорами и передышками. Но если поначалу война между соперниками за святую землю Палестины шла рыцарская, со взаимной терпимостью и уважением, чему не раз было засвидетельствовано взаимное братание мусульман и христиан после битвы под христианскими хоругвями и мусульманскими знаменами, то в последствии кодекс истинного воина был не раз попираем крестоносцами. И времена в бытность Салах-ад-Дина сильно изменились.
  
   Мустафа, внимательно слушая наставника, уже рисовал в своем воображении легендарного султана, скачущего на коне во главе непобедимой армии. Ему уже грезились битвы сарацинов с крестоносцами, он уже воображал древние города и деревни, караваны верблюдов, шедших из Дамаска в Иерусалим или в Каир.
  
  -- ...Отцу Салах-ад-Дина принадлежит основание суфийского монастыря в Баальбеке, когда он был назначен его губернатором, - продолжал старый учитель. - В этом древнем городе юный Салах-ад-Дин и получил свое суфийское образование. Суфии учили его относиться с презрением ко всему материальному и устремляться всей душой к существованию в Боге; учили относиться к собственной жизни только как к орудию Всевышнего, жить в аскетизме, стремиться слиться с Божественной Сущностью и "упиваться изумительным напитком красоты Божественного света". Прославленный полководец впитал в полной мере дух этой философии и до конца дней своих помнил наставления учителей из баальбекского монастыря.
  
   Мустафа и Рахман слушали наставника внимательно, хотя и не всегда понимали суть его пламенной речи. Но эмоции старого преподавателя передавали все его волнение и преклонение перед славным прошлым ислама. А горящие глаза старика воспламеняли сердца подростков.
  
  -- О, это был воистину великий человек, ребятки! "Повелитель правоверных, глава эмиров, военачальник, победитель, честь империи, опора ислама, меч ислама, гордость династии, ее лучший авгур и помощник, тот, кто обладал привилегией чеканить монеты, и чье имя произносилось во время официальной пятничной молитвы", - вдохновенно вздохнул наставник. - Салах-ад-Дин - это пример совершенного Божьего человека, исповедующего суфизм. Он сам жил в аскезе и все свое окружение подчинил этим принципам, которые воистину предназначены для того, чтобы всякий исповедующий их мог "походить на Бога, погружаться в Бога". Салах-ад-Дин - этот оплот справедливости! - желал, чтобы все вокруг него, включая и противников, в лице христиан, могли "почувствовать собственную сияющую сущность". Он призывал всякого "узреть в своем сердце знание Пророка без книг, без учителя, без наставника". Это был благороднейший герой ислама! Воистину благородный в противоположность вероломству и бессмысленной жестокости его христианских оппонентов.
  -- Чем же он прославился? - поинтересовался Рахман. - Тем, что извел всех неверных того времени?
  -- О, нет, ученики мои. Нет. Он вовсе не желал истребить христиан, он лишь хотел, чтобы они жили так, как учил их Иисус, чтобы они не нарушали заповеди и уважали ближнего, - улыбнулся старик. - Священная война - это война за чистоту Веры. А христиане в то время уже отреклись от своей истинной веры Иисуса и творили зло в землях, где жили. Они убивали и грабили, сжигали и продавали в рабство своих же соплеменников. Своих же! Их священники погрязли в коррупции и грехе... Но не все христиане пали так низко, потому Салах-ад-Дин и мог заключать мирные договоры с достойными из крестоносцев и христианских королей и даже помогать обездоленным христианам. Салах-ад-Дин, будучи уже султаном Египта, центральной Сирии, Нубии и Йемена не желал разрушать Иерусалим ради победы. Он старался сохранить этот город Давида для всех, кто его почитал, и для христиан, и для иудеев, и для мусульман.
  -- В этом его благородство? - спросил Мустафа.
  -- Не только. Салах-ад-Дин был мудрым политиком. Если большинство крестоносцев второго крестового похода хотели обогатиться на святой земле и в меньшей степени их волновали святыни, будь то христианские или какие-либо другие, то Салах-ад-Дин в своей священной войне желал справедливости, мира и уважения друг к другу среди пестрого населения Святого Востока и Палестины. Султан хотел заставить христиан уважать традиции и святыни ислама, законы всяческого гостеприимства, но в большей степени уважать память их великого учителя Иисуса Христа, и молиться Богу своими сердцами, а не пустыми обетами и клятвами, служить Ему, а не прикрывать свои грязные и неблаговидные дела Его именем. Ведь поведение и образ жизни средневековых католиков-христиан находились в вопиющем противоречии с христианским идеалом святости и всепрощения. И именно благодаря мусульманам рыцари Европы, в конце концов, научились благородству, а деликатность восточного жителя воплотилась у них в обычный этикет. Но сегодня европейцы не говорят об этом. То ли забыли, то ли намеренно умолчали, стыдясь своего темного прошлого... Зря. Все проходили через период становления человеческой цивилизации и утверждения общечеловеческих ценностей. И именно ислам принес Европе цивилизацию, культуру быта, развитие искусств, ремесел и промышленности.
  -- Это правда?! Вот это да! - воскликнул Рахман.
  -- Да, Рахман, да. Помимо того, что ислам учит каждого человека порядочности, порядочности даже в ведении войны (и уже от каждого индивидуально зависит - примерный он ученик ислама или нет), ислам дал миру знаменитых врачей, ученых, математиков, поэтов и философов-гуманистов, политиков и искусных мастеров. Именно благодаря личному примеру Салах-ад-Дина, его искренней вере в Создателя даже христианский мир приобрел пример для подражания и урок верности Всевышнему, Его заповедям. И хотя Салах-ад-Дин не был христианином, но он уважал идею христианства и такого же уважения требовал у христиан к исламу. Потому он - пример благородства не только для мусульман всего мира, но и для христиан и евреев и других народов, с которыми султан Салах-ад-Дин поддерживал дружеские и торговые отношения.
  -- А с какими странами? - спросил Мустафа.
  -- И с Цейлоном, и с Индией, и даже с Китаем. Не говоря уже о странах той же Европы.
  -- А чему, например, европейцы научились у мусульман? - снова спросил Мустафа.
  -- Средневековая Европа училась многому у наших предков. Училась медицине, астрономии, металлургии. Предки нынешних германцев, итальянцев, французов и англичан учились ткать роскошные материи, которые в эпоху Просвещения и Возрождения составляли богатство Венеции, а позднее и Франции. Благодаря мастерам Востока европейцы научились создавать бархат, тафту, ткани, вышитые золотом и серебром, и такие легкие, как муслим, газ. Они изо всех сил стремились перенять производство пушистых ковров и стальных дамасских мечей. И знаменитое ныне венецианское стекло, как и венецианские зеркала - тоже результат влияния Востока. У сирийцев Запад научился изготавливать бумагу, варить сладости и еще многое-многое другое. Одним словом благодаря расцвету исламской цивилизации экономическая и культурная революция обуяла весь европейский континент. И Салах-ад-Дин стал талантливым и благодарным учеником ислама того времени, его ярким представителем, сочетавшим в себе все лучшие качества человека того времени, - старик взял с полки книгу и присел на циновку рядом с ребятами. - "Убежденный суннит, воспитанный суфийскими учителями, курд по рождению, мусульманин по воспитанию и гражданин мира по самоощущению - писал французский писатель Альбер Шамдор - Салах-ад-Дин сочетал в себе множество характерных черт, но все эти черты были доведены в его личности до совершенства. Как суннит, он обосновывал любое свое решение истиной Корана и Сунны, почитал багдадского халифа, выполнял все заповеди ислама и хотел совершить паломничество в Мекку. Как суфий, он отвергал роскошь и богатство, стремился к духовному единению с Богом, постоянно пополнял запас своих знаний, предпочитал приятную беседу вину и удовольствиям гарема. Как курд, он обессмертил своего отца Айюба созданием династии, названной в его честь Айюбидами. Как гражданин мира, он был любопытен ко всему новому и уважительно относился к государям соседних стран. Помимо перечисленных выше типических черт, была у Салах-ад-Дина еще одна индивидуальная черта - а именно, деликатность в отношении с людьми". Вот так-то ребятки. Благодаря этой деликатности Салах-ад-Дин был увековечен великим Данте в своей "Божественной комедии". Это лишний раз доказывает то, что его высоко оценили и на Западе... Я вижу, Рахман, ты чем-то обескуражен, - заметил наставник поморщившегося ученика, в задумчивости опустившего глаза к полу.
  -- Вы говорите, он соблюдал все заповеди... Но первая и главная заповедь ислама - быть воином и до последней капли крови сражаться с врагами истинной веры. Самое важное - это священная война с неверными, а не любезничание с необразованными дикарями!
  -- Чтобы добиться ощутимой победы нужно быть тонким дипломатом и дальновидным политиком, друг мой. Салах-ад-Дин почему смог добиться известности и признания в веках? Потому что обладал трезвым умом, холодным рассудком и, что немало важно, миролюбивым нравом, что, в общем-то, не свойственно курду. Но это не говорит о том, что он был наивным и быстро забывал нанесенные обиды и оскорбления. Вовсе нет, просто он умел, как никто другой, держать себя в руках. Салах-ад-Дин творил ислам без примеси низкой корысти, фанатизма и бессмысленной жестокости. Он прекрасный пример для вас, подрастающего поколения. У этого воистину великого человека можно многому поучиться. Для Салах-ад-Дина не было ничего такого, чего нельзя было бы разрешить в рамках высшего Закона. Поэтому и деликатность его продиктована исключительной верой, заботой о спасении душ и желанием мира между народами.
  -- Если он такой деликатный, как же он боролся с врагами и побеждал их? Или он не участвовал в боях?
  -- Ах, если бы можно было одолеть врага только разумным словом, - печально покачал головой наставник, - разве было бы столько войн и смертей? Но нет. Были кровопролития, да еще какие жестокие...
  -- И он всегда побеждал? - снова спросил Рахман.
  -- Не всегда.
  -- Тогда что же он за герой?!
  -- Можно быть воином и без меча и автомата, Рахман.
   На что Рахман промолчал. Но старый учитель понял по скривившемуся лицу подростка, что тот не согласен с ним.
  -- Воином нужно быть, нужно ощущать себя им в каждую минуту своей жизни. И быть воином, значит, бороться не только с окружающими явными врагами. Даже не столько с ними, сколько со своими внутренними недостатками. Когда ты сумеешь победить своего внутреннего врага, соблазняющего тебя обидеть другого, украсть, ударить или посмеяться над слабым, вот тогда ты сумеешь победить и другого, каким бы сильным тот ни был. А пока ты не победишь зло внутри себя, ты не сможешь одолеть зло другого человека, ибо зло плюс другое зло, зло удвоится. А если на зло ответить добром, то зло погаснет. Это как к -1 прибавить +1. Если их сложить получится 0. Поэтому победить зло можно не только с мечом в руке, но и собственным праведным примером или всей своей жизнью. Ты думаешь, почему христиане помнят Саладина? Только ли потому что он отвоевал у них Иерусалим? Нет, не только. Они его помнят потому, что, завоевав этот святой город, Салах-ад-Дин поступил с его жителями, воистину, как святой.
  -- И что же он сделал? - поинтересовался Мустафа.
  -- А вот что, - наставник, продолжая сидеть на циновке, открыл книгу, что взял с полки и начал читать в том месте, где лежала закладка. - Вот что пишет тот же Альбер Шамдор, о котором я только что говорил, причем он христианин, заметьте, ребята: "После захвата Иерусалима Саладин разрешает христианам, желающим удалиться в Европу, беспрепятственно выйти из города и погрузиться на генуэзские корабли. Но генуэзские моряки отказываются брать несчастных на суда, потому что беженцы не могут оплатить свой вынужденный переезд. В этой безысходной ситуации Саладин наделяет беженцев-христиан деньгами и оплачивает их путешествие из своей казны. Он приказал, чтобы больные были оставлены в госпиталях, где о них заботились братья госпитальеры. Он оставил храм Гроба Господня грекам и сирийцам. Когда христиане покинули Иерусалим, султан приказал расставить в городе охрану, чтобы воспрепятствовать возможному насилию. Также он решил запретить всякое мщение и призвал своих солдат быть великодушными после победы и преданными во время войны. Когда Ираклий, Иерусалимский патриарх, вместе с черным и белым духовенством бежал из побежденного города в первых рядах, он увез с собой священные сосуды, золотые и серебряные изделия, сокровища Гроба Господня. Салах-ад-Дину доложили об этом. На что он ответил: "...в истинной вере больше чистоты, чем в золоте священных сосудов". Оставшиеся в городе женщины бросились к ногам султана. "Мы все потеряли, - сказали они, - наши дома, наше имущество, нашу родину. Мы будем скитаться, как бедняки, по стране, которая стала нам чужой и враждебной. Но, господин, вы можете облегчить наши страдания, вернув нам наших мужей, братьев, наших детей, которых вы удерживаете в качестве пленников". Саладин приказал разыскать среди пленников тех, кого эти женщины объявили своими родственниками, и вернул им свободу. Он сделал даже больше: он одарил этих женщин подарками и снабдил провизией. Мусульмане проводили христиан до земель Боэмунда Антиохийского. Рассказывали, что христиане Антиохии и рыцари графа Триполи без энтузиазма приняли своих иерусалимских братьев. Некоторые хронисты даже утверждают, что они убивали их при случае, отбирали все, что у них было, и запретили им появляться в своих городах. Не найдя приюта в графстве Триполи и княжестве Антиохийском, несчастные повернули обратно на юг. Саладин повелел разбить для них палатки и бесплатно кормить до тех пор, пока они не смогут отплыть на Запад". Разве в этих поступках султана нет истинного величия и благородства?.. А вот вам другой пример из этой же книги. "Когда короли крестоносцев Ричард Львиное Сердце и Филипп-Август при штурме Акра заболели лихорадкой, то Саладин каждый день присылал им куриц и охлажденные щербеты, и не вел войну, пока те не поправились. Как же ответил на такое благородство Ричард? Когда город был захвачен, он приказал донага раздеть и истребить три тысячи безоружных мусульман, а тела их бросить в колодцы. И все это на глазах побежденного Саладина".
  -- А вам не кажется, что за свое благородство Салах-ад-Дин и поплатился?
  -- Нет, не кажется, Рахман.
  -- Если бы там был я, я бы их всех задушил собственными руками! Их надо бить и днем и ночью. Твари неблагодарные!
  -- А что думаешь ты, Мустафа? - обратился к нему наставник.
  -- Я? Я бы наказал виновных, а остальных бы отпустил.
  -- Точно так и поступил султан Салах-ад-Дин, - довольно улыбнулся наставник. - Один знаменитый, но бесчестный рыцарь авантюрист Рено де Шатильон захотел дойти до Медины, вырыть из земли останки Мохаммеда и перевезти их в свои владения, чтобы обогащаться за счет платы, взимаемой с мусульманских паломников. Он натворил достаточно гнусных дел, и чаша терпения Салах-ад-Дина была полна и не вмещала больше прощения этому человеку. Захватив предприимчивого рыцаря в плен вместе с иерусалимским королем Ги де Лузиньяном, султан отпустил короля со словами: "Король не убивает короля", а Рено де Шатильона, как человека перешедшего все границы дерзости и вероломства, лишил жизни собственноручно на глазах остальных высокородных пленников, при этом перечислив все грехи и преступления дерзкого рыцаря против веры в Бога, ибо он своими деяниями оскорблял не только мирных мусульман, но и глумился над христианскими заповедями. А вот, что пишет испанский поэт еврей Иегуда ал-Хазари, посетивший Иерусалим в 1216 году, недвусмысленно намекает на то, что отвоевание Святого города мусульманами сопровождалось еврейской иммиграцией, поощряемой самим Салах-ад-Дином: "Мудрый и доблестный исламский вождь (Саладин) после взятия Иерусалима приказал объявить во всех странах, что он приглашает род Эфраима, откуда бы он ни пришел. Поэтому со всех концов света мы стали переезжать сюда на постоянное жительство и живем здесь счастливо под сенью мира"... - наставник устало вздохнул. - Ну вот, на сегодня лекций достаточно. Если захотите побольше узнать о султане Салах-ад-Дине, курде по национальности и мусульманине по вероисповеданию, то в любой библиотеке при мечети вы найдете достаточно историй о нем и его подвигах. И надеюсь, что между вами больше не будет ссор? Рахман?
  -- Да, учитель, я обещаю.
  -- А ты, Мустафа?
  -- И я обещаю.
  -- Хорошо. А теперь ступайте.
   И ребята не спеша вышли из кабинета наставника. Они не переговаривались. Каждый думал о чем-то своем. Наставник посмотрел им вслед через окно и, видя, что подростки не пришли к согласию даже после его рассказа им, разочарованно покачал головой. К Мустафе тут же подбежал Шамиль и стал расспрашивать друга о том, что происходило в комнате учителя. Также подбежали приятели и к Рахману. Они обступили его и тоже принялись допытываться до подробностей.
  
   Глава третья
  
   С той знаменательной драки прошло несколько месяцев.
   Рахман больше не обижал Мустафу, но и другом быть не спешил. Всё равно, чувствовалось, что от него шел какой-то холодок, и косые взгляды еще жгли Мустафе спину, и шепоток ему вслед все равно раздавался, когда он проходил мимо приятелей Рахмана.
   Чем же так не нравился этот русоволосый парнишка остальным ученикам? Неужели то, что он не любил большие компании? Или потому что обществу сверстников предпочитал книги и беседы с преподавателями? Его считали подхалимом, учительским любимчиком, прихвостнем, книжным червем, слюнтяем и любителем похвалы и хороших оценок преподавателей.
   Только Шамиль оставался по-прежнему предан ему. Это единственное грело Мустафу. Друг почти никогда не оставлял его, таскал за собой или терпеливо выслушивал его душевные излияния, сомнения или рассуждения. Но бывало, что и в обществе Шамиля Мустафа уносился мыслями куда-то далеко. Он не думал о чем-то конкретном, просто отсутствовал при разговоре. И тогда разговор с Шамилем превращался в монолог друга. А когда Шамиль пытался что-то спросить у Мустафы, выяснялось, что тот его и не слушал. Бывало, что и книги Мустафа так читал. Читает-читает что-нибудь и вдруг задумается, устремившись затуманенным взором куда-то вдаль или зацепится взглядом за пространство перед собой. Да так задумается крепко, что книга выпадает из рук.
   Мустафа стал чаще думать о Боге. Даже не столько о Боге мусульман, едином Творце, сколько о каких-то неведомых Силах. И не потому, что о Всевышнем постоянно шел разговор на занятиях и проповедях в мечетях. Просто подросток пытался понять, что же это такое - БОГ. Да, он искал в Боге защиту и утешение. Но еще больше он искал в Нем понимание, силу и смысл. Мустафа задавал Ему много вопросов и ждал ответов. Но ответы все не приходили, а вопросов день ото дня становилось все больше и больше.
   Подростка волновало буквально всё. Ради чего живут на свете все эти люди, зачем они учатся и ездят из одной страны в другую? И почему он сам очутился в этой чужой стране с непонятным языком вместо того, чтобы счастливо жить возле матери и родственников? Зачем ему нужно находиться так далеко от мамы, для чего это долгое расставание с ней и друзьями? Неужели есть что-то главнее родного дома и семьи? Что же действительно такого важного есть на свете, ради чего он должен расстаться с матерью и терпеть насмешки ровесников и ловить на себе их тяжелые взгляды? И чем же это самое может быть таким ВАЖНЫМ, более важным, чем мама? (Он действительно очень скучал о ней). И почему один любит или не любит другого человека? И что в нем, Мустафе, самом такого, за что его недолюбливают сверстники? Почему люди страдают и зачем? Кому это нужно? И все ли страдают?
   Иногда Мустафа в одиночестве бродил по Каиру, сидел на берегу Нила и, наблюдая за мутными водами священной реки, размышлял о вопросах далеко не детских. Город и река не казались ему чужими, а вот встречающиеся люди были действительно нереальными, так как они разговаривали на непонятном языке. И если литературный арабский Мустафа потихоньку осваивал, то современный разговорный, на котором жили и дышали улицы Каира, он не понимал. Оттого было еще тяжелее и тоскливее. Мимо проходили люди, много людей, и никому не было до него дела. Каждый из них был занят своим каким-то вопросом. Все эти люди громко переговаривались, жестикулировали, держа в руках всевозможные предметы - от костыля до кружки и абрикоса. Либо они группками курили кальяны, и по их виду было видно, что им все равно, что происходит вокруг них. Другие дремали в тени. В общем, всё вокруг кипело и жило своей неведомой для Мустафы жизнью. Хотя вряд ли эту кипучесть можно было назвать суетой. Нет. Это была не суета. Здесь вообще никто никуда не торопился вот уже наверно последние три тысячи лет.
   По пути ему попадались и жалкие лачуги, и великолепные минареты, и грязные уличные базарчики, и относительно вычищенные площади возле административных зданий, и дымящееся скопление транспорта.
   Мустафа больше всего любил бывать на пристани. С нее открывался красивый вид на постройки древности. Какой удивительный город Каир! Рядом соседствует архитектура фараонов, мусульманские святыни и современные яхты...
   Мустафа жил в Каире уже год, но город знал очень плохо. Он не отдалялся от медресе слишком далеко, и при прогулке пользовал один и тот же маршрут. Общежитие - (...), далее (...), потом (...), мимо (...) и к пристани.
   (описание Каира)
  
   Глава четвертая
  
   Однажды несколько ребят из старших групп пригласили Шамиля и Мустафу прогуляться с ними по городу после занятий и заглянуть в одно интересное место, какое - они не сказали. Не раздумывая долго, Шамиль с Мустафой согласились. Шамилю уж очень хотелось получше узнать каирскую жизнь сверстников, а Мустафе не хотелось огорчать друга, да и самому было просто интересно прогуляться с ребятами, которые лучше него знали удивительный город. Он не боялся заблудиться и поэтому охотно принял участие в групповом походе по местам былой славы всех студентов Аль-Азхара. Среди мальчишек был и Рахман с приятелем Абдаллой. Поэтому Мустафа решил еще и показать Рахману, что он такой же, как и другие мальчишки, и он тоже может наплевать на занятия и завязнуть в городе. Он хотел, чтобы его перестали считать паинькой и святошей.
   И вот миновав несколько кварталов, петляя среди пыльных и витиеватых улочек, подростки, наконец, застыли за поворотом одного невзрачного домика.
  -- Теперь тихо! - цыкнул Рахман. - Стойте здесь. Я сейчас посмотрю и вернусь, - и, склонившись так чтобы его не было видно из окна, прошмыгнул и попытался заглянуть в дверную щелку.
  -- А что там? - тихо спросил Мустафа у Шамиля.
  -- Не знаю. Рахман сказал, что там будут показывать кино.
  -- Какое?
  -- Особенное, - тихо ответил Абдалла.
   Через несколько минут Рахман вернулся в компанию.
  -- Все нормально. Есть. Пошли. Только тихо. И наклоняйтесь, наклоняйтесь, чтобы вас не заметили. А то хозяин поймает... Тогда не поздоровится.
   И вся группа без звука направилась к заветной двери. Мустафу оставили "на часах", а все остальные осторожно стали забираться на крышу, в которой было хорошее отверстие, через которое можно было видеть то, что показывал старый японский телевизор.
   Мальчишки прильнули к крыше, осторожно отодвинули куски рубероида и уставились на экран. В темной комнате сидело четверо взрослых мужчин. Они смотрели запрещенный фильм. На экране показалась светловолосая женщина, она томно прохаживалась по современной европейской квартире, потом принялась снимать верхнюю одежду, оголила ноги и стала что-то готовить на кухне.
   Мальчишки затаили дыхание.
   Мустафа тоже пытался через щелку в двери увидеть некое таинственное действо на экране. Но ему было плохо видно из-за спины грузного и сутулого мужчины. Эти подпольщики тоже таились, смотря эротический фильм.
  
   Дверь скрипнула, и мальчишки бросились врассыпную. Мустафа бежал за Шамилем, стараясь не выпустить его из вида. Он не знал, бежал ли кто за ними или нет. Шамиль петлял в проулках и лавках, стараясь потеряться в толпе. Мустафа сначала отчетливо видел впереди его спину, но уже в следующей улочке, друг больше не маячил впереди. Мустафа остановился, огляделся и понял, что заблудился. Он побежал в другую улицу, но она ему не подсказала путь домой, он метнулся в другую, но и она заканчивалась тупиком. В конце концов, он устал блуждать, забрел в какой-то переулок и сел в тени старого дома с отбитой штукатуркой.
   Неожиданно какая-то обида нахлынула на него и он, спрятав лицо в длинных рукавах рубахи, заплакал от досады. Не потому что приятели бросили его одного, нет. Просто он скучал по матери, по дому и родственникам, по своей любимой красивой книге. А здесь все было чужим и незнакомым. И здесь над ним так же подшучивали и также его сторонились. Он понимал, почему ровесники не жалуют его, ведь он не баловался, не шкодил, не подсматривал за женщинами, не крал фрукты на рынке у торговцев, пока те занимались покупателями. Он просто был занят своими делами. Мустафа много читал и не пытался взывать к совести товарищей, дабы они последовали его примеру, во избежание нотаций преподавателей. Мустафа не откладывал задания преподавателей на потом или вовсе на неопределенный срок, он добросовестно учил заданное учителями. Возможно, поэтому он и чувствовал себя одиноким и не понятым.
   Склонив голову к коленям, Мустафа беззвучно плакал, шепча несвязные фразы:
  -- Почему? За что все это со мной? - всхлипывал подросток. - Что я делаю не так? Ведь я стремлюсь быть таким, каким учит быть Коран! Я стараюсь быть благочестивым, а надо мной смеются. Я читаю книги, а меня дразнят. Я не делаю запретного, а в ответ меня сторонятся, будто я прокаженный... Ничего не понимаю. Не понимаю, Аллах! Не понимаю! Почему так? Почему? Если это плохо, тогда почему этому учат? Почему?!
  -- Эй, парень! - кто-то тронул Мустафу за плечо. - Помоги мне донести поклажу...
   Мустафа поднял свои заплаканные глаза и увидел взрослого мужчину в длинной коричневой рубахе и белых штанах. Тот поманил паренька рукой, зовя его за собой в лавку, где его ждали несколько приобретенных мешков с продуктами. Мужчина что-то затараторил, но Мустафа не все понял, так как еще плохо владел простым обывательским арабским (в медресе они проходили только литературный арабский язык, на котором шло преподавание).
   Увидев растерянность паренька и его заплаканные глаза, Ильяшив склонился к нему.
  -- Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел? - спросил он, заглядывая в голубые глаза мальчика.
   Мустафа отрицательно покачал головой и с какой-то невыразимой мольбой посмотрел в глаза этого бородатого молодого мужчины в тюрбане.
  -- Я плохо говорю по-арабски, - тихо с виноватым видом ответил Мустафа и опустил глаза.
   И у Ильяшива вдруг что-то внутри зашевелилось, он по доброму посмотрел на съежившегося ребенка, сдержанно улыбнулся подростку и, присев на корточки напротив мальчика, положил руку ему на плечо.
  -- Тебе одиноко? Ты заблудился?
   Мустафа растерянно посмотрел по сторонам.
   - Ты, наверное, из Аль-Азхара?
   Мустафа тут же вскинул голову и живо глянул на незнакомого человека.
  -- Аль-Азхар, Аль-Азхар! - затараторил он радостно и поднимаясь с земли.
  -- Понятно, - кивнул головой Ильяшив. - Помоги мне донести вон те мешки, и потом я провожу тебя до твоего университета.
  -- Да, конечно, господин! - живо улыбнулся Мустафа и побежал к указанным мешкам, стоявшим под навесом в тени овощной лавки.
   Миновав три квартала, они очутились возле небольшого неприметного дома в два этажа, с обвалившейся штукатуркой и потертой и пыльной выцветшей деревянной двустворчатой дверью. Ильяшив приоткрыл дверь и пригласил мальчика войти первым.
  -- Проходи, не стесняйся.
   Мустафа несмело перешагнул порог и очутился в синагоге.
  -- Скоро праздник. Ты останешься? - улыбаясь, спросил Ильяшив, продолжая идти по коридору, увлекая за собой и Мустафу, несущего куль и с любопытством рассматривающего внутренне убранство дома.
  -- А что это будет за праздник?
  -- Оставайся и увидишь.
   Мустафа еще не понял, где очутился, прежде он никогда не видел синагоги, а потому принял ее за одну из простых мечетей, которых в Каире несметное множество. Он вдруг остановился, опасливо посмотрел на свои ноги, как бы спрашивая, почему от него не потребовали разуться, и почему сам незнакомец не разулся, но Ильяшив энергично следовал к кухне, которая располагалась в конце длинного коридора.
   Вскоре начался праздник шабата. И Ильяшив пристроился позади всех рядом с гостем, чтобы подростку не было одиноко. Как только началась молитва, Мустафа стал на колени и принялся молиться, чем вызвал у окружающих полнейшее недоумение. Они замерли и стали шепотом переговариваться между собой, а раввин, стоявший спиной и читающий Писание, продолжал раскачиваться из стороны в сторону, произнося на распев священные стихи. Так как богослужение уже шло, никто не посмел приблизиться к маленькому иноверцу, чтобы выпроводить его из синагоги, некоторые с негодующим возмущением посмотрели на Ильяшива, но промолчали.
   А Мустафа так искренне молился, благодаря Аллаха за то, что Тот послал ему доброго человека, что даже сначала не обратил внимания на окружающих его мужчин, которые потом с любопытством наблюдали за искренним душевным порывом ребенка. Его лицо явно говорило им о его сильных страданиях. А потом они увидели и его слезы. У некоторых сердце смягчилось к этому маленькому мусульманину, и они улыбнулись ему, когда их взгляд встретился с его чистым не затуманенным взором.
   После молитвы к Ильяшиву уже направился один из раввинов. Увидев это, Ильяшив поспешил взять мальчика за плечи, подал ему его туфли, чтобы он их надел. Глядя на приближавшегося раввина, молодой еврей по шкодному пожал неопределенно плечами, извиняясь, виновато улыбнулся и повел Мустафу в импровизированный шалаш, чтобы совершить символическую трапезу с пончиками, медом и фруктами.
  -- Как тебя зовут? - наконец поинтересовался Ильяшив, когда они выходили из шалаша.
  -- Мустафа, - улыбнулся подросток, дожевывая пончик.
  -- А теперь пойдем, я провожу тебя.
  -- А почему вы молились по-другому? Вы из другого суфийского ордена? - спросил он у Ильяшива. - Или вы не мусульмане?
  -- Нет, Мустафа, мы не мусульмане. Мы иудеи. Но мы во многом схожи с мусульманами. И у нас один предок Авраам. Мусульмане его называют Ибрахим.
  -- Да, я знаю об Ибрахиме.
   На самом выходе из синагоги к Ильяшиву подошел его знакомый и возмущенно прошептал, отворачиваясь от Мустафы, чтобы он не услышал его слов.
  -- Ильяшив, ты что, с ума сошел?! Зачем ты притащил в синагогу мусульманина?
  -- Он плакал, и ему нужна была помощь. Его нужно было успокоить... Он не здешний, и парнишка заблудился в незнакомом городе.
  -- А если он нас выдаст?
  -- Не думаю, - снисходительно улыбнулся Ильяшив.
  -- Быстро же ты забыл о Синайской войне, - упрекнул его Иегуда. - Нам нужно быть осторожными. Он сегодня-завтра уедет, а нам здесь еще жить! Мы здесь в таком меньшинстве... Ты его пожалел, но пусть бы его соплеменники пожалели. Почему именно ты? Тебе вечно всех жалко, даже врагов. Вот мусульмане не жалеют евреев в Израиле! Забыл уже ту шумиху, что произошла в результате событий в Сабре и Шатилле?
   Ильяшив глубоко вздохнул и горько усмехнулся:
  -- В Израиле палестинцы с евреями не хотят мириться друг с другом - это их великая ошибка и потому настоящая проблема, стоящая жизни стольким людям. Мы здесь в Египте будем мудрее. Иегуда, арабы так же как и мы носят кепу и проходят обряд обрезания в знак верности Завету с Богом...
   На что Иегуда, не многим старше Ильяшива, возмущенно покачал головой и засопел:
  -- Я помню, что у нас с ними один предок. Историю я знаю. Я - о другом... И ты понял, что я имею ввиду. Раввину это не понравится. Ой, как не понравится, - предупредил его Иегуда.
  -- Главное, чтобы это понравилось Всевышнему, - вызывающе отозвался Ильяшив, насмешливо улыбнулся и, взяв Мустафу за плечо, пошел провожать его.
   Иегуда посмотрел им вслед и, покачав головой, пробубнил себе под нос:
  -- Ты навлекаешь гнев не только на себя, Ильяшив, но и на всю нашу общину. Ой, с огнем играешь!
   Следом за Ильяшивом из синагоги выбежала молодая женщина в голубом платке и быстрым шагом направилась мимо Иегуды к Ильяшиву. Во время богослужения она со второго этажа из-за решетчатой деревянной стены видела его и мусульманского мальчика.
  -- Ильяшив! - окликнула его Ара и подошла к ним, когда они остановились и оглянулись. - Ты правильно поступил с этим мальчиком. И я хочу, чтобы ты знал, что я на твоей стороне, - негромко проговорила она и улыбнулась Мустафе. - Я понимаю тебя, Бог видит всех, а человек порой видит не дальше своего носа... Но раввин мудрый человек, не бойся его...
  -- Спасибо, Ара, - улыбнулся он ей в ответ и посмотрел на Мустафу. - Думаю, этот мальчуган оценит это когда-нибудь...
   Мустафа не все понял, но увидел светлые улыбающиеся лица Ильяшива и Ары, смотрящих на него с нежностью и надеждой, и сам широко улыбнулся, сжимая в кармане подаренную нечаянным знакомым горсть фиников.
   Через минуту Мустафа уже шел с Ильяшивом дальше по узким улочкам Каира, неожиданно ожившим и наводнившимся после вечерней молитвы многочисленными толпами народа.
  -- У вас будут неприятности из-за меня, да? - осторожно поинтересовался подросток, заглянув в глаза Ильяшива, памятуя его разговор с молодой женщиной и суженные глаза того худощавого мужчины, смотрящего на него, Мустафу, с некоторой настороженностью и не скрываемым отчуждением. Мустафа тогда так и не понял, почему тот мужчина так смотрел на него, ведь он ничего дурного не сделал им, разве что разулся в неположенном месте.
  -- Это ерунда по сравнению с мировой революцией, - весело отшутился Ильяшив.
  -- Революцией?! - Мустафа изумленно распахнул глаза. - Ожидается революция?
  -- Да нет, это такая успокоительная присказка есть, которая говорит что-то вроде того, что по сравнению с чем-то глобальным, наша беда выглядит смехотворно... Ожидается пришествие Машиаха. Вот это действительно важно. А когда Он придет, то тут на самом деле такое начнется...
  -- Кто такой Машиах?
  -- Обещанный Спаситель, Утешитель и Мировой Судья над миром. Справедливый и мудрый правитель.
  -- И когда же он придет?
  -- Скоро, очень скоро. Мы его ожидаем со дня на день.
  -- Вот здорово! И он восстановит справедливость для всех?
  -- Обязательно, - уверенно заявил Ильяшив.
  -- И вы уже знаете день, когда он появится?
  -- Приблизительно. Главное нужно верить, что этот день настанет. И он тогда действительно настанет, - улыбнулся Ильяшив, посмотрел в пытливые и горящие глаза мальчика и ободряюще похлопал его по плечу.
  -- А как вы узнаете, что он пришел, этот самый Машиах?
  -- Узнаем... - задумчиво ответил Ильяшив.
   Так они добрались до университета, и Ильяшив оставил мальчика.
  -- Благодарю вас, господин Ильяшив, - поблагодарил его подросток и побежал в свой квартал.
   Настроение теперь у Мустафы было совсем другое. Ведь он теперь тоже будет ждать Машиаха, который защитит его и установит справедливость на Земле. В этих новых знакомых он не увидел ничего противоестественного, они отнеслись к нему по-дружески, как к своему. Для Мустафы это было нормально, даже наверное, больше чем нормально, потому что не каждый "свой" относился к нему с той же теплотой, с какой отнеслись к нему эти чужие люди. Они пытались ему помочь справиться с неведомой неприятностью. Они накормили его, они улыбались ему и похлопывали по плечу, а Ильяшив проводил его до самого университета. И Мустафа этого никогда не забудет.
   И Ильяшив продолжал смотреть подростку вслед еще некоторое время, пока тот не скрылся за поворотом. Необычным показался ему этот мальчик. Этот юный мусульманин спокойно отнесся к тому факту, что оказался бок о бок с евреями. Он не смотрел на них изумленным взглядом. В глазах его не было ни тени неприязни или отчуждения. Поначалу он, и правда, удивился тому, что окружающие его мужчины молились вовсе не так, как это делал он. Но почти сразу видимо решил, что молиться Богу можно по-разному, лишь бы Он услышал каждого. Придя в их храм, он был словно затравленный щенок, зажатый и встревоженный, а после уютной компании в импровизированном шалаше, он снова стал обычным ребенком с пытливыми глазами, таящими в себе массу вопросов. В них читалась благодарность за участие в его судьбе, за ласковые слова ободрения и дружеские объятия незнакомых ему людей. Не понятно было, однако, Ильяшиву: Мустафа не успел понять, где находится, и испугаться этому или все же в мальчике было что-то от врожденной мудрости? А возможно, что он и не представлял иного отношения между людьми. Теперь этого уже не узнать... Странно, думал Ильяшив, недоумение было на лицах всех, но только не у этого паренька. Что-то есть в нем непостижимое...
   * * *
   Стемнело. На небе показались первые россыпи звезд.
   Как только Мустафа показался во дворе медресе, к нему тот час бросился Шамиль, сидевший до этого на скамье в одиночестве и в нетерпении кусавший губы, размышляя над тем, куда же запропастился его друг и как сказать наставнику о том, что один из учеников потерялся в городе.
  -- Где ты был? - схватив его за плечи, взволнованно тормошил он Мустафу. - Мы думали, что ты побежал за нами... Тебя что, поймали?
  -- Нет.
  -- Тогда почему ты не крикнул, чтобы мы тебя подождали?
  -- Я сначала видел тебя, а потом потерял. Я искал вас, но вас нигде не было. Наверное, вы так перепугались, что сами неслись так, что только пятки сверкали. Куда там вам до меня?!
  -- Зачем ты так? Я, правда, искал тебя. И решил, что тебя поймали. И где ты был?
  -- Я блуждал по городу.
  -- А как ты нашел дорогу? - допытывался Шамиль.
  -- Мне помогли.
  -- Ты, наверное, есть хочешь, вот держи, - он достал из кармана булочку и протянул ее Мустафе. - Я припрятал ее для тебя.
  -- Спасибо, но я не хочу есть.
  -- Где ты был, что не хочешь есть? Ты попросил в лавке у торговца?
  -- Думаешь, он дал бы за так?
  -- А кто тебя знает? - пожал плечами Шамиль. - Пошли, а то наставник будет ругаться, если заметит, что нас не было на намазе, - и друзья направились в мечеть неподалеку от медресе. - Ты уже решил, о ком будешь готовить рассказ?
  -- Да. О Салах-ад-Дине. - ответил Мустафа и почему-то решил не говорить Шамилю, где провел послезакатное время.
  
   Еще не раз Мустафа испытывал невыносимые трудности и тоскливое одиночество в чужом большом городе, терпел насмешки однокурсников и бессонные ночи. И не раз он убегал в кварталы Каира, в надежде отыскать среди многочисленных толп туристов и местных купцов и поделочников невзрачный дом тайного собрания небольшой группы каирских евреев, чтобы вновь побывать в этом благодатном месте. Но так и не нашел его в переплетении грязных улочек и многочисленных лавчонок. Распрощавшись с надеждой отыскать обретенное однажды случайное пристанище, он больше не пытался искать дом Ильяшива. Мустафа просто решил, что Ильяшив явился ему как ангел, чтобы помочь справиться с непонятным большим миром древней страны, в которой переплелись все эпохи. Он пытался вспомнить его лицо и лицо молодой женщина Ары, и так и засыпал с мыслями о них.
  
  
   Глава пятая
  
   С тех пор прошло два года.
   Ссоры с Рахманом и его дружками прекратились. Ушли эти бытовые неурядицы, появились проблемы в другом... Эти проблемы обретали очертания мистических снов или вовсе бессонных ночей, во время которых непонятная тревога охватывала юношу. Освободившись от занятий, он подолгу бродил по улицам Каира, наблюдая за людьми, прислушиваясь к их разговорам, рассматривая памятники исламской архитектуры и немых свидетелей пяти-тысячелетней истории страны почитателей солнца.
   (описание Каира)...
   Сны...
   Именно сны не давали ему покоя и отдохновения, именно они побуждали копаться в папирусах и древних рукописях, побуждая искать то, что он и сам не знал. Было тревожно на душе в предчувствии чего-то неведомого, странного и колоссального. Но что это могло быть? Где искать ответы на вопросы, которые еще даже не созрели в его голове?
   Под давлением этих душевных терзаний Мустафа уходил бродить по набережной и подолгу сидел на берегах у мутных потоков великого Нила.
   Однажды, возвращаясь с прогулки по вечному городу, Мустафа свернул к рынку, чтобы зайти в одну из многочисленных маленьких кафэшек и заморить червячка, который уже добрых часа три пытался докричаться до сознания человека и потребовать своей порции внимания. Вдруг его кто-то бесцеремонно толкнул с такой силой, что он чуть не налетел на лавку жестянщика. Юноша оглянулся и увидел перед собой согбенную старушку с неприкрытым лицом. Она внимательно посмотрела на него секунд пять и вдруг произнесла угрожающим тоном, при этом пригрозив сморщенной рукой:
  -- Ты умрешь в шестнадцать лет!
   Мустафа остолбенел, не в силах отойти от нее или возразить. Он затаил дыхание и продолжал стоять на одном месте, смотря на старую женщину. А старуха, высказав ужасное пророчество, отвернулась от юноши и побрела дальше вдоль лавок, как будто вдруг нашедшее на нее наваждение прошло так же внезапно, как и нашло.
   Мустафа продолжал стоять на месте, не обращая внимания на протискивающихся мимо него людей. Они толкали его беспрестанно, но никто не ворчал. Все были поглощены собой и своими проблемами. Люди куда-то спешили, спешили жить, спешили умирать, спешили вершить историю. А он продолжал стоять в задумчивости и оцепенении, начиная готовиться умирать.
   Ему было всего пятнадцть с половиной...
   Не помня как, он очнулся в мечети. В ней было пустынно и прохладно. Не хотелось больше ничего узнавать, куда-то спешить, не хотелось ничего знать и ничего учить. И одна мысль вдруг мелькнула в его голове: он никогда не увидит Машиаха...
   Мустафа пропустил лекции в университете, сидя в мечети и тупо смотря в окно. Наконец он насилу поднялся и не спеша понес свое бренное тело в общежитие. На выходе из мечети он столкнулся со стариком в длинном абрикосовом халате, но не обратил на него внимания и прошел мимо.
   Старик оглянулся и, сощурив свои выцветшие старческие глаза, продолжал внимательно смотреть вслед уходящему юноше. На мгновение старик задумался и поспешил куда-то в сторону рынка.
  
   Мустафа шел по улицам, не разбирая дороги, поглощенный мыслями о предстоящей смерти в столь молодом возрасте. Он еще так молод, думал он, еще ничего не успел сделать в этой жизни. За что так несправедлива к нему судьба? Что он успел увидеть в жизни? Он даже еще не закончил университет. Он только на первом курсе. А ведь так все хорошо начиналось в стенах университета, он поступил без лишних усилий. Сказались упорные занятия, беспрерывное чтение и усердное изучение всех тонкостей познания Корана. И что теперь? Кому нужно это было? Ведь даже возможно, его мать не узнает о его успехах, потому что у Мустафы нет средств поехать домой на каникулы. И мать он мог бы увидеть только после окончания университета. Он вспомнил мать, и комок подступил к горлу. Зайнаб писала о его повзрослевшей сестренке Зарете. И ее он тоже никогда не увидит...
   Придя в общежитие, Мустафа тихо вошел в комнату. Шамиля не было. Юноша лег на циновку, прикрыл глаза и затих.
   Через минуту в комнату ворвался взъерошенный Шамиль.
  -- Мустафа не спи. Там наших бьют! Да вставай же! - он принялся его тормошить.
  -- Что случилось?
  -- Ребята подрались с соседней группой.
  -- Из-за чего?
  -- Из-за пустяка, как обычно.
  -- И что ты мне предлагаешь?
  -- Они с ножами... - печально констатировал Шамиль.
  -- Ты же знаешь, что вмешиваться опасно.
  -- Ну, как знаешь, а я попытаюсь их разнять, - запыхавшись, ответил он и снова покинул комнату.
  
   Возле одной из комнат началась потасовка. Рахман попытался примирить враждующих, но только напоролся на кинжал. Шамиль подоспел ему на помощь и повел к врачу. Кто-то вызвал полицию.
  -- Спасибо, Шамиль, - истекая кровью, прошептал Рахман. - Я не забуду, что ты помог мне. Теперь мы братья.
  -- Молчи, тебе нельзя разговаривать.
  -- Они глупцы, их теперь исключат из университета. Неужели их не образумил Коран? Значит, они учились напрасно. Чем они слушали?
  -- Не разговаривай, береги силы. Мы уже близко. Вон больница.
  -- Ты хороший друг, Шамиль. Я даже начинаю завидовать Мустафе. А где он, кстати?
  -- У себя в комнате. Он такой тихий, что меня это тревожит. Но он, по крайней мере, не ранен как ты. Определю тебя в больницу и узнаю, что с ним случилось.
  -- Аллах любит тебя, Шамиль. Ты истинный правоверный. Не то, что эти неверные звери. Это до чего же надо ненавидеть друг друга...
  -- Вот и пришли...
   Им навстречу выбежали двое санитаров, потом один из них побежал за каталкой, и вскоре Рахман скрылся за дверями операционной. Шамиль присел во дворе больницы на скамейку и стал ждать.
  -- Что же стряслось с Мустафой? Он был таким бледным... Неужели снова видения? Они его в могилу сведут... - покачал он удрученно головой.
   К больнице подошли еще несколько студентов.
  -- Шамиль, ну как там Рахман?
  -- Он в операционной. Скажите, что стряслось? Кто начал заваруху?
  -- Албанцы. Мы начали говорить об олимпиаде. Все было хорошо. Ребята говорили, что югославам повезло, что у них состоялась зимняя олимпиада. Все говорили о победителях. И кто-то невзначай, случайно, без всякого умысла, сказал, что сами хозяева не очень-то отличились в состязаниях. И тут все началось. Хорваты поперли на албанцев, а те обвинили их, мол, если бы хорватов в югославской команде не было, то побед было бы гораздо больше. Вмешались наши ингуши, потом чеченцы и понеслось... Кто-то в толпе выхватил кинжал. Ну, а остальное ты видел... Некоторые из них поговаривают, будто в Югославии все на грани войны...
   Шамиль покачал головой.
  -- Вы тут побудьте, я сейчас узнаю, как там Рахман.
  -- Привет ему от нас.
   Когда вечером Шамиль вернулся в общежитие, Мустафа уже спал. Он не стал будить друга и улегся сам, поглядывая на него время от времени.
   * * *
   (Сон о вампирах и обортнях, об индийском царе и волшебнице...)
   Ночью Шамиль проснулся от вскриков Мустафы. Тот плакал во сне, он противился своей судьбе, которую видел в ночных видениях. Шамиль подошел к другу и, взяв его плечи, стал трясти, чтобы тот проснулся.
  -- Мустафа! Мустафа, проснись! - шепотом будил его Шамиль.
   Юноша открыл глаза и огляделся. На лбу у него выступила испарина. Он дышал тяжело, задыхаясь, будто за ним гнались.
  -- Это ты, Шмель? - все еще тяжело дыша, спросонья спросил Мустафа и облизнул запекшиеся губы. Во рту все пересохло, он сглотнул невидимый комок, подступивший к горлу. Хотелось пить.
   Мустафа в растерянности сел на циновке.
  -- Я снова кричал во сне?
  -- Да.
  -- А что именно?
  -- Что не выдержишь... А чего ты не выдержишь? - осведомился Шамиль, присаживаясь рядом на циновку друга. - Теперь ведь никто не издевается над тобой. А если кто вздумает, то ты мне только скажи, я живо ему уши отрежу!
   Мустафа поднялся с постели и направился к выходу из комнаты.
  -- Я пойду, прогуляюсь...
  -- С тобой все в порядке? - обеспокоился Шамиль.
  -- Да, - оглянулся на него Мустафа. - Все хорошо, я подышу воздухом и вернусь. Здесь душно...
  -- Ты мне расскажешь, что тебе приснилось сегодня? - шепотом спросил вдогонку другу.
  -- Не знаю... Может быть... - ответил юноша и вышел во двор.
   Шамиль молча кивнул, соглашаясь с ним, и проводил его озабоченным взглядом.
   Во дворе было светло от лунного света, и он заливал таинственным голубым сиянием весь внутренний двор мужского общежития. Мустафа присел на каменные перила террасы, что тянулись по периметру вдоль этажа внутреннего двора, вытянул ноги вдоль перил, опершись спиной о столб и, глядя на звездное небо, задумался.
   "Что со мной происходит? Почему я не понимаю того, что говорят мне на занятиях преподаватели? Они теперь недовольны мною, моими вопросами им. Такое впечатление, будто они чего-то не договаривают или нарочно скрывают что-то, возможно зная правду. Почему вообще не понимаю сверстников? Почему? Я умру в шестнадцать лет... Просто умру... Тогда почему меня одолевают эти странные и страшные сны? Что они хотят мне сказать? Почему мне не хочется об этом говорить с Шамилем, ведь он, наверное, не станет смеяться надо мной и, возможно, поймет меня? В мире должно быть что-то еще. Должны быть ответы на мои вопросы, должны быть. Ведь Бог знает всё. Почему Он не поможет мне понять Его? Почему всё так запутанно? Где же этот Машиах, где? Когда же на Земле наступит справедливость? Почему люди не любят друг друга, ведь это так просто?! Почему они такие злые? Чего им не хватает? Почему они обижают тех, кто слабее их, кто думает иначе, кто не нарушает заповедей шариата? Почему шайтан так силен? Почему? Почему? Почему?"
  
   Глава шестая
  
   После очередной лекции по хадисованию, проходившей в одном из ветхих классов, в которых не было ремонта добрых сорок лет, так как в университете на всё средств не хватало, Мустафа с сумкой учебников и тетрадей отправился в ближайшее открытое кафе, чтобы обдумать лекцию. В голове засел особенно один хадис, когда пророк Мохаммед (....).
   Потом его мысли перекинулись на особенность закона шариата. Он пытался разобрать по пунктам, чем этот закон лучше других, пытался разобраться, чем так хорош ислам, и может ли он прижиться в христианских странах.
   К столику, за которым под навесом сидел Мустафа, подсел старик в белой чалме и светло абрикосовом халате, тот самый старик, с которым Мустафа однажды столкнулся в опустевшей мечети (название). Однако сам Мустафа его не помнил, так как не обратил на него тогда внимание, полностью поглощенный ужасающей новостью о своей судьбе. Старик сначала долго всматривался в лицо юноши, чем вызвал его недоверчивый и настороженный взгляд, а потом осмелился заговорить.
  -- Похоже, тебе маловато тех знаний, которые ты получаешь... - проговорил старик, продолжая внимательно изучать выражение лица Мустафы.
  -- С чего ты это взял, уважаемый? - удивился Мустафа и встревожился, оглянувшись по сторонам, опасаясь, как бы кто из посетителей не услышал такие разговоры старика.
  -- Я по глазам твоим вижу. Но я могу помочь тебе отыскать те знания, которые тебя интересуют.
  -- Откуда ты знаешь, что меня интересует, и вообще... С чего ты, отец, взял, что мне чего-то не хватает? - попытался возмутиться Мустафа.
  -- Ты ведь Мустафа? - наконец, осведомился старик.
   Тут юноша вовсе растерялся. Откуда этот странный старик знает его? Почему он так настойчиво и пристально смотрит ему в глаза, как будто читает его мысли.
  -- Тебе уже даются знания, но ты не можешь их упорядочить и понять, что они означают, как тебе вести себя дальше и что делать... - уверенно заявил старик, продолжая внимательно смотреть в глаза растерявшегося юноши.
  -- Кто ты, старик? - не выдержал Мустафа.
  -- Меня зовут Омар. И я когда-то давно преподавал в университете... А ты ведь и впрямь Мустафа?
   Парень смущенно опустил взгляд, уставившись на свою пиалу с чаем.
  -- Ну, допустим, я действительно Мустафа, и что дальше?
  -- А дальше я стану твоим предпоследним учителем, - сказал старик Омар и подал знак подошедшему чайханщику, заказывая себе пиалу чая.
  -- Предпоследним?
  -- Последним учителем всегда является Аллах. Ты согласен?
   Мустафа молча кивнул.
  -- И чему же ты станешь меня учить? - недоумевал юноша.
  -- Только тому чему сам захочешь научиться, - весело ответил старик и взял обеими руками поднесенную пиалу чая. Он смачно отпил горячий ароматный напиток и выжидательно посмотрел на молодого человека. - Ну, так как?
  -- А почему ты, уважаемый, решил, что именно мне и именно твои знания нужны?
  -- Потому что знаю, - уверенно заявил старик и снова погрузил свои губы в пиалу.
  -- И из какой области твои знания? - поинтересовался заинтригованный Мустафа.
  -- Из вечной. Поверь, они пригодятся тебе. И скорее, чем ты думаешь...
   Мустафа задумался.
  -- А сны ты умеешь разгадывать? - неожиданно спросил он.
  -- Это то, что так волнует тебя? - усмехнулся старик.
   Парень смущенно опустил глаза.
  -- Ладно, ничего в этом нет постыдного. Я научу тебя толковать свои собственные сны, да и не только свои... - пообещал незнакомец, продолжая наслаждаться чаепитием.
  -- Правда?! - радостно воскликнул Мустафа и тут же опомнился, вспомнив, что находится в общественном месте, где не принято шуметь и громко высказываться.
  -- Приходи завтра сюда в это же время.
  -- С собой брать тетради?
   Старик изобразил снисходительную гримасу. Из чего Мустафа понял, что ничего записывать он не будет.
  -- То есть ничего не брать? - неуверенно переспросил он.
  -- Только свой разум и здоровое любопытство, - ответил старик и, поднявшись из-за стола, покинул кафе.
   Что же такого знает этот шейх* Омар, - думал Мустафа, - чего нет в университетской программе? Почему он хочет поделиться с ним? Откуда он узнал, что Мустафу не удовлетворяет эта программа? И для чего ему могут понадобиться знания этого старика? Может быть, шейх Омар знает что-то о Машиахе?
   И Мустафа с нетерпением стал ждать завтрашней встречи со стариком.
  
   Возвращаясь в общежитие, он задержался на несколько минут у фонтана, смачивая руки и лицо, и не заметил в тени среди групп студентов Шамиля и наставника. Увидев Мустафу, наставник спросил Шамиля:
  -- Шамиль, что происходит с твоим другом?
  -- А что?
  -- Он выглядит растерянным, каким-то рассеянным и печальным... - говорил наставник, не сводя с Мустафы глаз.
  -- Ему снятся кошмары, - задумчиво ответил Шамиль, глядя на своего друга, направляющегося к дверям общежития.
  -- И что в этих кошмарах?
   Шамиль пожал плечами:
  -- Не знаю, он не всегда мне рассказывает.
   И наставник решил сам поговорить со студентом Исаевым, чтобы выяснить суть его тревоги. Однако когда Мустафа поведал ему о своих сомнениях и снах, тот пригрозил ему шайтаном и настоятельно порекомендовал не думать больше ни о каких обещанных махди* и машиахах*, чтобы не превратиться в неверного отступника воли Аллаха.
   Больше Мустафа никогда не обращался за советом или каким-либо разъяснением к этому преподавателю.
  
   Глава седьмая
  
  -- Чего ты приуныл, Мустафа? - осведомился шейх Омар. - Такой молодой, красивый!
  -- Не говори так! Мне не нравятся такие разговоры... - резко ответил юноша, нахмурившись.
  -- Что именно тебе в них не понравилось: то, что ты молод или то, что - красив? - усмехнулся старик.
  -- Ты поэт? - неприязненно поинтересовался паренек.
  -- Я - бродяга, дервиш, что собирает истину повсюду, где она блеснет своей драгоценной гранью. Истина - как бисер из ожерелья Всевышнего, Который нарочно порвал тонкую драгоценную нить и развеял бусины по всему свету, дабы люди ценили то, что отыщут. Вот я по бисеринке и собираю...
  -- По всему свету? - хмыкнул Мустафа.
  -- Угадал, - улыбнулся старик. - Но я стар, и хочу, наконец, поделиться своей драгоценной ношей с тем, кто оценит сей великолепный груз по достоинству и сохранит его... для потомков, - весело закончил шейх Омар свою поэтическую мысль.
  -- Чудно ты выражаешься, - усмехнулся Мустафа.
   Старик достал из складок своего халата небольшой потрепанный томик и протянул его юноше.
  -- Прочти мне что-нибудь из этой книжицы.
   Мустафа открыл книгу и прочел имя автора:
  -- Омар Хайям...
  -- Не отвлекайся, читай, - потребовал старик, и Мустафа принялся читать по-персидски:
   Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно не мало,
   Два важных правила запомни для начала:
   Ты лучше голодай, чем что попало есть,
   И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
   Он прочёл четверостишие и посмотрел на старика, который с наслаждением смаковал баранью лопатку.
  -- Ты читай, читай, - махнул ему старик лоснящейся от жира ладонью.
   Юноша снова опустил глаза в книгу.
  
   До того, как замрешь на последней меже,
   В этой жизни подумать успей о душе,
   Ибо там оказавшись с пустыми руками,
   Ничего наверстать не успеешь уже.
  
   Мустафа задумался. Старик посмотрел на него и улыбнулся одними глазами.
  -- Думаешь? Это хорошо. Вот что тебе я скажу:
  
   На пути Твоем (Господи*) - в поисках много племен,
   Ищут всюду слова, но не суть и закон,
   Суть же истины в мире не всех озаряет,
   Не познавший ее лишь болтать осужден.
  
   Возвеличит молва - то вина не твоя.
   Полетит голова - то вина не твоя.
   Ах, добро или зло приключится с тобой,
   Вспомни эти слова - то вина не твоя.
  
   Понял я: одиночество лучше друзей,
   Чтоб не видеть добра или зла от людей,
   Чтобы строго в своей же душе разобраться, -
   Лишь затем для людей быть меж строгих судей.
  
   Тот, кто в сердце своем тайны Духа познал,
   Тот читает в сердцах, кто б пред ним не стоял.
   Сам он - море, ныряльщик и жемчуг бесценный!
   Вникни в мудрость того, что сейчас я сказал!
  
   Люди веры проникли в высокую суть,
   Недалеким туда не дано заглянуть.
   И забавно, что в постижении Правды
   Часто видит народ еретический путь!
  
  -- Зачем ты смущаешь мой рассудок? - нахмурился Мустафа.
  -- Твой?! - вызывающе засмеялся старик. - Да ты же ничего еще не сказал такого, что принадлежало бы твоему разуму и душе, твоей душе! Ты только и делаешь, что беспрестанно цитируешь Коран, как попугай!
   Мустафа глянул на старика исподлобья, стиснул зубы и обиженно засопел. А шейх Омар продолжал, будто не разглядел обиды в глазах паренька:
  -- А свои-то мысли у тебя имеются? - подтрунивал он.
  -- Но ты тоже цитируешь! - сощурился Мустафа и, усмехаясь, вызывающе глянул прямо в глаза старику.
   Тот жизнерадостно рассмеялся и, придвинувшись к Мустафе ближе, заговорщически прошептал ему, стараясь добраться до его души:
  
   Не смотри, что иной выше всех по уму,
   А смотри, верен слову ли он своему.
   Если он своих слов не бросает на ветер -
   Нет цены, как ты сам понимаешь, ему.
  
   Звонкой песней всех струн воспевай ты (знаний*) вино,
   Говорящего дело не слушать - грешно.
   И не будь никогда ниже вьючной скотины,
   Коей воду испить лишь под свист суждено.
  
   Шейх Омар еще раз улыбнулся, поднялся из-за стола и похлопал по плечу юношу:
  -- Завтра продолжим...
   С теми словами и ушел, оставив Мустафе старую книгу.
  
   А ночью Мустафу посетили видения...
   Будто поднимается он со своей постели и идет куда-то. Перед ним открывается дверь в темную старинную и таинственную комнату, подсвеченную каким-то желтым свечением. В центре просторной комнаты, в которой кроме стола больше ничего не было, стоял квадратный стол, на нем зажженная керосиновая лампа и разложена старинная пожелтевшая карта, прожженная в центре многие столетия или даже тысячелетия назад. А напротив двери большое распахнутое окно, через которое видно ночное звездное небо.
   Воздух кажется густым, движения плавными и замедленными. Будто всё в замедленной съемке. Мустафа плывущим движением подходит к столу, склоняется из любопытства над картой и понимает, что это не простой клочок пожелтевшей от времени бумаги, лишенный всякого смысла, а настоящая карта сокровищ. И тут в комнате послышался протяжный шепот.
   Мустафа хочет оглянуться, но не делает этого, как в тумане вспоминая, что когда он входил в комнату, она была совершенно пуста. Но голоса продолжают что-то шептать. Он ясно слышит мужской голос, который говорит как бы не ему лично, а просто повествует кому-то: "Это не простая карта сокровищ. Как и сокровища не простые. Эти сокровища не этого мира. Карта содержит в себе древнее пророчество, гласящее, что если поднять карту и в прожженный просвет глянуть на звездное небо, то кроме звезд можно увидеть время пришествия Великого Пророка".
   Мустафа в душе смеется над древним суеверием, берет со стола карту и подходит с ней к окну, смотрит в просвет на звездное небо.
   "Каково это время?" - спросил женский голос. И мужской ответил: "Когда по небу пройдут одна за другой три огненных телицы".
   Мустафа хотел возразить этим голосам, сказав, что это предсказание всего лишь сказка, но тут вдруг увидел, как по небу не спеша пошла корова с левой стороны неба на правую, как бы нарисованная огненным карандашом. И замерло его сердце, и не смог он оторвать взгляда от ночного неба и диковинного зрелища. Когда корова исчезла, он опомнился и хотел снова возразить, что это всего лишь иллюзия, и до второй коровы могут пройти сотни лет, как увидел, как на небе показалась вторая корова. И снова замерло его сердце. И не посмел он и в мыслях возражать. Он стоял и с ужасом ждал появления третьей коровы. И вот появилась на небе молодая, худенькая телочка и как прежние прошла с запада неба на восток. И вдруг воцарилась в комнате странная тишина, и почувствовал Мустафа, что все глаза мира устремились на него в ожидании ответа. И этих невидимых глаз становилось все больше и больше, и не выдержал Мустафа и закричал:
   "Нет! Я не согласен! Я не хочу! Не буду! Оставьте меня в покое!"
   И тут он проснулся.
   Шамиль сидел рядом и смотрел на него.
  -- Почему ты не спишь? - виновато улыбнулся Мустафа, поднимаясь в постели.
  -- Я начинаю беспокоиться за тебя, - серьезно сказал Шамиль.
  -- Это всё ерунда. Это... всего лишь сон, - пытался он убедить скорее себя, чем друга.
  -- И что в этом сне?
  -- Звездное небо...
  -- Поэтому ты кричал? Тебя испугало ночное небо? Что страшного в звездном небе? - допытывался Шамиль, не веря словам Мустафы.
   Тот опустил грустно голову и признался.
  -- Во сне говорилось о пророчестве.
  -- О каком? - заинтересовался Шамиль.
  -- О времени пришествия Великого Пророка...
  -- Но этого не может быть: Мохаммед печать пророков. После него не будет посланников! - возразил Шамиль.
  -- Я знаю, - виновато пролепетал Мустафа, - поэтому наверное, кричал...от возмущения, - слукавил Мустафа.
  -- Тогда почему ты кричал, что не согласен, не будешь, и чтобы тебя оставили в покое?
  -- Не знаю, - искренне ответил Мустафа. - Я ничего не знаю. Ничего не понимаю. Ничего!
  -- Может тебе показаться врачу...? - осторожно предложил Шамиль.
  -- Зачем? - насторожился Мустафа.
  -- Ну...Я уж и не знаю. Всё это как-то странно и настораживает. Не шайтан ли хочет завладеть тобой?
  -- Не говори глупости! - вдруг резко возразил Мустафа и лег снова. - Иди спать, я больше не буду кричать, обещаю, - и перевернулся на другой бок, отвернувшись от Шамиля.
   Друг еще минуту сидел рядом, сомневаясь в словах Мустафы, но все же пошел к своей циновке, оглядываясь на Мустафу. Шамиля взяло некое сомнение.
  
   Глава восьмая
  
   Спустя три дня Мустафа таинственно прошептал Шамилю, когда они сидели в столовой за обедом, о своем намерении отправиться в пустыню на пару дней.
  -- Зачем? - удивился Шамиль.
  -- Мне нужно побыть одному и во всем разобраться. Ты не беспокойся, все будет в порядке, - тронул за плечо друга Мустафа.
  -- Я могу пойти с тобой?
  -- Нет.
  -- Я буду вдали...
  -- Мне нужно побыть в одиночестве. Так надо, Шамиль.
  -- Ну, хорошо. А если о тебе спросят?
  -- Скажи правду, что я в пустыне. Но если не спросят, ничего не говори.
  -- Ладно, - неохотно согласился Шамиль. - А если что случится с тобой?
  -- Думай обо мне хорошо, и со мной все будет хорошо, - успокоил его Мустафа.
  
   Этим же днем со словами пророка "Аллах хочет для нас облегчения, а не хочет затруднения" и с молитвой: "Во имя Бога! Ничто на земле и на небе не может причинить вреда с Его Именем. Он Слышащий и Знающий" Мустафа отправился на окраину Каира, чтобы выйти за город до наступления темноты и найти удобное и безопасное место.
   Может, здесь сегодня я умру Божьей милостью, и мои терзания прекратятся? - думал Мустафа, шагая по каменистой дороге, закутываясь в синий длинный плащ и закрывая лицо краем темно синего платка от песка и пыли.
   Когда стало быстро темнеть, он дошел всего лишь до пирамид. А темнеет на востоке очень быстро. Уже в половине пятого вечера темно как в склепе и только небо радует пилигрима своим великолепным покрывалом, вышитым рукой Мироздания и украшенное мириадами сверкающих звезд и созвездий. Какая завораживающая красота, чистота и непостижимость в картине звездного неба. Мустафа с детства любил эту картину, он привык к ней, сдружился с ощущением своей причастности к этому далекому миру, который, как ему казалось, так хотел найти в человеке собеседника, друга и единомышленника.
   Становилось холодно. Зимними ночами температура здесь падает до (...). Это достаточно много, если учесть, что днем воздух прогревается до (...). Потому знающие путешественники никогда не расслабляются и берут в поход теплые вещи.
   Внезапно поднялась песчаная буря, которая спешно загнала Мустафу в какую-то нишу возле пирамиды Хефрена. Похоже, это были раскопки какого-то храма в земле. Здесь можно было дышать, так как буря бесновалась на поверхности.
   Забравшись в укрытие, Мустафа на ощупь нашел углубление в нише и заполз туда. Там и вовсе можно было находиться без повязки на лице, и Мустафа развязал края платка.
   Устроившись и приготовившись, он принялся молиться. Так в молитве юноша намеревался провести всю ночь.
  -- Ищу защиты у Всевышнего и Всеславного в Его словах и от Его гнева, от зла Его рабов и от наущения шайтанов и от приближения их ко мне, - проговорил Мустафа и в поклоне коснулся головой камней под ногами. - О, Всемогущий Господь! Вручаю всего себя Тебе, и обращаю свое лицо к Тебе, и подчиняюсь Твоему повелению, и ищу защиты у Тебя. Мое стремление только к Тебе, и мой страх только перед Тобой, мое упование только на Тебя, и мое возвращение только к Тебе. Верю в Твою Книгу, которую Ты нам дал, и в Твоего Пророка, - да благословит Его Господь и приветствует! - которого Ты нам послал. И если в эту ночь придет ко мне смерть, я умру верным Всевышнему. С Твоим именем, Господь, умираю и с Твоим именем я оживу, если на то будет воля Твоя. О, мой Бог! Пробуди глаза мои, озари сердце мое светом. Отдали от меня долгий сон неведения и тягостной беспечности! О, Всемогущий Творец, через два дня мне исполнится шестнадцать, и я умру. Сделай, чтоб смерть моя не была ужасной, как у неверного.
   * * *
   А в Каире иностранные туристы продолжали праздновать Новый год. Они надевали красные колпаки и так ходили по улицам. Даже некоторые египтяне готовились к празднику.
   Православные называют этот праздник Сочельник, а католики отмечают его как Крещение Иисуса, его Богоявление.
   В коптских церквях шли богослужения, люди с замиранием сердца слушали речи священников.
   Жизнь шла своим чередом. Кто-то спал, кто-то молился, кто-то готовил еду на завтра, кто-то чинил часы...
   На берегу моря устраивались фейерверки, гуляния. Отели встречали новоприбывших туристов гирляндами и рождественскими украшениями. В небо взмывали ракеты разноцветных салютов. Повсюду сыпалась конфетти и серпантин...
   * * *
   У Мустафы было не радужное настроение. Глядя в небо, он думал о другом...
   Пробыв в пустыне всю ночь и следующие двое суток, обессиленный он стал на колени посреди холодной пустоты и, глядя всё в то же звездное небо, бессильно заплакал. Вдруг поднялся ураган, ветер завыл, но через короткое время все стихло. Как только наступило затишье, Мустафа услышал в собственном мозгу чей-то грозный голос:
   "Поднимись из праха!"
   Мустафа стал вертеть головой по сторонам, силясь разглядеть в темноте неведомого грозного наблюдателя. Но вокруг не было ни души.
  -- Это мне уже все мерещится... - и тут же крикнул в пространство. - Сгинь шайтан! Сгинь, я не поддамся искушению твоему! - подобрал с земли несколько камней и кинул их в разные стороны от себя. - Я побиваю тебя камнями. Я отрекаюсь от тебя. Ты враг мне и всем людям. Сгинь нечистый!
   "Неужто и впрямь думаешь, что сатана стучится к тебе?"
  -- Сгинь, я затыкаю уши, чтобы не слышать твоих лживых речей! - и Мустафа зажал уши руками.
   "Не заткнуть тебе уши, ибо открыты они у тебя, Мустафа".
  -- Ты шайтан!
   "Докажи, что сатана обращается к тебе, а не Господь Бог!"
  -- Ночью Бог отдыхает от дел, что творил при свете дня. А шайтан днем таится и только ночью вершит свои злые дела. Ночами бодрствуют только шайтаны.
   "Так стало быть, ты сатана, ведь ты тоже бодрствуешь уже которую ночь? Ты трудишься после заката..."
  -- Я не тружусь. Я пребываю в молитве.
   "А это не труд? Так ты грешник, ибо ты лицемеришь в минуты молитвы к Извечному, не прикладывая усердия и души к стенаниям твоим!"
  -- Я готовлюсь умереть! Но с тобой я не пойду, враг! - крикнул Мустафа.
   "Готов умереть, так умри, ибо твой час!"
  -- За что?
   "Таково твое предназначение. Потому говорю тебе: поднимись из праха!"
  -- Кто ты?
   "Я Извечный Господь, повелитель Жизни и Истины, Господин твой и народа человеческого, Царь Вселенной и Повелитель ангелов!"
   Мустафа склонил голову к песку и прошептал:
  -- Если Ты Всевышний Господь, почему же тогда так мучительно Твое внимание ко мне?
   "Потому что пока вас не ударишь, вы и не заметите Присутствия!"
  -- Отпусти меня. Я знаю, зачем ты пришел. Я знаю, чего Ты хочешь от меня. Я понял это через сны. Отпусти. Я не выдержу того, чего Ты ждешь от меня. Я не выдержу этого! Я говорю - нет. Слышишь? Я не согласен! Не согласен! Я простой человек. В моем роду никогда не было ни священников, ни богатых и величественных особ. Я всего лишь сын пастуха-животновода.
   "Ты Тот, кто пробужден в этом времени".
  -- Нет! - закричал Мустафа. - Нет, этого не может быть. Я здесь, только чтобы получить ответы на свои вопросы.
   "Потому Я и отвечаю тебе, ибо ты обращался ко Мне. Ты Избранник Небес. Потому и имя получил от Меня".
  -- Не может быть. Это имя дала мне моя мама!
   "Спроси ее обо Мне..."
   Мустафа упал на камни и заплакал.
  -- Отпусти меня! Я не хочу. Я боюсь. Оставь меня в покое. Выбери кого-нибудь другого, более достойного и верного Тебе! Я не достоин ЭТОГО! Я вел богохульные разговоры с таинственным стариком суфием*, я не всегда молился столько, сколько подобает по закону, я читал про Будду и Лао Цзы вместо хадисов, я не всегда подавал милостыню. Я не истинный правоверный, я не достоин нести людям Твои знания! Не я Машиах! Не я! - рыдал навзрыд юноша и корчился на камнях от невидимой боли.
   "Ты знал с самого детства о своем предназначении. Встань, не кривляйся, как одержимый болезнью. Поднимись! Не пристало так вести себя тому, кому уготована великая судьба!"
  -- Этого не может быть! Не может быть! Я не подчинюсь Твоей воле! Я не стану посмешищем в глазах людей!
   "Тогда посмешищем станет твоя мать".
  -- Не смей трогать ее!
   "Рано или поздно, но ты изберешь то, что уготовано тебе".
   Мустафа упал лицом к земле и застонал:
  -- За что? За что мне такие страдания? Я не просил этого!
   "Тебя с детства готовили к этой миссии. Так почему ты уклоняешься от воли Моей?"
  -- Я не готов к этому... Я слаб... Я не знаю, что говорить людям...
   "Ты нужен соплеменникам. Помоги им. Они ждут тебя!".
  -- Ждут? Меня? - с недоверчивым удивлением приподнялся с камней Мустафа. - Они ждут не меня.
   "Ты знаешь, что тебя".
  -- И меня ждет такая же судьба, как и у других Твоих избранников?
   "Да... Не сторонись людей, ибо одному тебе не под силу разбудить народ Мой".
  -- А если я не оправдаю Твоего доверия? Если я не стану вестником Твоим, Господи?
   "Ты станешь им. Не сегодня, так завтра. Это будет твой добровольный выбор. Не все будет зависеть только от тебя. Но ты совершишь выбор свой потому, что тебе станет противна твоя спокойная жизнь под охраной ангелов Моих, полная безразличия к окружающим людям и событиям, которые будут происходить вокруг тебя, и которые будут потрясать Мир. Ты не сможешь остаться в стороне от них, тая в себе спасение для них. Живя в раю, ты будешь видеть, что все остальные земляне пребывают в аду, и тебе станет жаль их. Ты сам изъявишь желание показать им рай Истины и Жизни, дабы спасти их от самоуничтожения".
  -- Кто тот странный старик?
   "Помощник тебе. Слушай его, запоминай, что говорит он. Эти знания пригодятся тебе в дальнейшем".
  -- О, Господи Милосердный, да пройдет это стороной, минуя меня несчастного! - простонал Мустафа и рухнул без сил на холодные камни.
  
   Глава девятая
  
   Раннее утро. Шамиль торопливо надевал рубаху, чтобы не опоздать на молитву, и тут дверь медленно распахнулась, и на пороге показался Мустафа. Он был небрит, с покрасневшими глазами, весь в пыли и грязи. Он устало перешагнул тапки Шамиля, лежавшие на выходе, и не торопливо направился к своей лежанке.
  -- О, Мустафа! - Шамиль бросился к другу и обнял его. - С днем рождения!
  -- Спасибо, друг, - еле слышно проговорил Мустафа и устало опустился на постель.
  -- Все нормально?
  -- Более менее... - отрешенно ответил он.
  -- Ну, ты поспи, а я скоро приду, - проговорил Шамиль и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
   "Нужно поговорить с шейхом Омаром. Что он скажет? Или не говорить и сделать вид, что ничего не было? Шамиль все равно будет допытываться". Это последнее о чем успел подумать Мустафа, прежде чем провалиться в глубокий сон.
   Проспав несколько часов, Мустафа открыл глаза, увидел, что в комнате по-прежнему один. Помывшись и сменив одежду, он поспешил в кафе, в надежде застать там старика. Но Омара не было. Юноша опечалился и, разочарованно вздохнув, присел за первый попавшийся столик. К нему лениво подошел хозяин заведения и спросил, чего желает посетитель.
  -- Кофе.
  -- С вас шесть писет*.
   Мустафа достал из кармана брюк мелочь и протянул пожилому мужчине. Тот на месте посчитал, лишнее вернул парню и удовлетворенный ушел. Вскоре сын хозяина принес Мустафе кофе, и тот за чашкой забылся.
   Вдруг кто-то тронул его за плечо. Юноша поднял глаза и увидел шейха Омара.
  -- Я уж думал, ты, сынок, больше не придешь... Тебя не было три дня. Что-то случилось? - поинтересовался он, присаживаясь за старый и потертый деревянный столик с витыми чугунными выкрашенными в черный цвет ножками.
  -- Я был в пустыне, - не поднимая глаз, ответил парень.
  -- Похвально. И как результат?
  -- Да так... - отмахнулся он, не желая признаваться в полученном откровении.
  -- Угу, - промычал старик, глядя на юношу, и задумчиво покачал головой, размышляя над чем-то. - Ты прочитал книгу?
  -- Да, я принес ее.
  -- Что скажешь?
  -- Много мудрого.
  -- Да, это точно. И что ты решил?
  -- Мне интересно то, что ты говоришь, и я буду слушать тебя. Но скажи мне, почему ты намерен открыть свои знания именно мне? Разве у тебя нет других учеников?
  -- Других нет, это верно. Но с ответом на твой вопрос я пока повременю. Но я обязательно тебе отвечу. А пока у меня к тебе есть предложение.
  -- Какое?
  -- Допивай кофе и пойдем, - закончил старик, поднялся из-за стола и направился к выходу из кафе.
   Мустафа поспешил за ним следом.
   * * *
   Шамиль пришел с занятий и не нашел Мустафу в общежитской комнате. Он немного подумал и пошел в компанию, где вернувшийся из больницы после ранения Рахман устраивал собрание у себя в комнате и рассказывал собравшимся о своем наставнике и о предполагаемом походе в конце учебного года, где наставник предлагает нескольким ребятам жить в палатках и закалять свои тела и души.
   - Мы сможем послужить во славу ислама!
   Рахман говорил воодушевленно с огоньком в глазах, зажигая в юношах любопытство и будя в них азарт и воображение.
  
   Только вечером Шамиль встретился с Мустафой в их общей комнате.
  -- Ты получил в пустыне ответы на свои вопросы? - поинтересовался Шамиль у друга.
  -- Нет. Их наоборот стало еще больше?
  -- Больше не будешь ходить в пустыню?
  -- Не знаю. Скажи, обо мне спрашивали?
  -- Нет. Твое исчезновение, в общем-то, осталось незамеченным...
  -- Это хорошо.
  -- Сегодня почта пришла. Тебе письмо. Оно на тумбочке.
  -- Я вижу, спасибо.
   И Мустафа занялся письмом. Оно, разумеется, было от матери. Она писала, что дома всё хорошо. Зарета подрастает, хозяйство стало больше, скоро у Мустафы будет еще брат или сестра, что дядя Ильяс и тетя Дарина шлют ему свои благословения и ждут письма...
   Шамиль смотрел на невозмутимое лицо Мустафы и понимал, что они становятся друг от друга все дальше и дальше. Как-то изменился друг, отдалился. Теперь он не тот, что был в медресе. Сейчас казалось, Мустафе никто не нужен, он живет в каком-то своем мире и никого туда не допускает. Шамилю было обидно, но он ничего не говорил Мустафе и не пытался даже намеком упрекнуть друга в его странной холодности и отстраненности от старого друга.
   Однажды Мустафа на воодушевленный рассказ Шамиля о Рахмане и его наставнике рассказал другу ответно о своем знакомстве со стариком, который когда-то преподавал в университете, а теперь предоставлен самому себе и время от времени рассказывает ему сказки и притчи, заставляет учить стихи древних поэтов наизусть и изучать в университетской библиотеке старинные свитки и исторические документы.
   Шамиль давно не видел, чтобы друг так радовался тому, что рассказывал. Видно было, что встречи с таинственным стариком доставляли ему радость. Поначалу у Шамиля шевельнулось чувство ревности к этому неизвестному старцу, завладевшему его другом, но частые встречи с Рахманом и его компанией как-то сглаживали чувство обиды.
   Но Мустафа больше не был тем болезненным и рассеянным ребенком, за которым Шамилю нужно было все время присматривать, защищать его от нападок сверстников, следить за тем, ел ли его друг, нет ли, ведь мать Мустафы так надеялась на Шамиля и слала в письмах к сыну приветы его другу и давала наказ не оставлять ее сына одного.
   Да, Мустафа изменился. Никто не знал причину этого. А он сам не желал ее обнародовать.
   Всему причиной была смерть, то есть известие о ее скором приходе. Он ждал ее в любую минуту. Мустафа так долго ожидал ее, что устал ждать и успокоился, махнув рукой и смирившись с тем, что рано или поздно все люди умирают. И если это все равно должно случиться с каждым человеком, то какая разница - произойдет это с ним днем раньше или днем позже, не все ли равно. Может, тогда прекратятся его муки от нестерпимого непонимания, разлуки со справедливостью и пониманием в людях. Будь что будет.
   И Мустафа вдруг понял, что самое страшное, что может с ним случиться, это обыкновенная смерть. Даже не столько она сама, как ее гнетущее ожидание. И страх ушел сам по себе. Хотя он не понял тогда в пустыне - умрет он в шестнадцать лет или нет. И когда произойдет то событие, о котором говорил ему Господь. Ему все же не ясна была его судьба - переживет он свои шестнадцать лет или нет. А потому тревога и растерянность его по-прежнему не покидали.
   О полученном откровении Мустафа так и не рассказал никому, ни старику, ни Шамилю. Казалось, он еще больше замкнулся. Он даже с Шамилем стал редко говорить на темы, которые его волновали прежде. А на прямые вопросы Шамиля лишь отмахивался. Но старика Мустафа слушал внимательно, иногда спорил с ним. Даже внешне Мустафа изменился. В его глазах появилась какая-то отрешенность, они стали улыбаться грустной улыбкой, тая в себе тайну. И это не мог не заметить старый мыслитель Омар. Но Мустафа по-прежнему продолжал молчать, и шейх Омар терпеливо ждал, когда настанет тот момент, когда юноша сам захочет рассказать ему то, что бередило его юную душу, окутывая ее вуалью тихой печали.
   И такой момент настал. Этим переломным этапом, ставшим новым витком в отношениях ученика и учителя, стало событие, которое не могли не заметить все люди планеты.
  
   Глава десятая
  
   20 февраля 1989 года произошло затмение Луны. В этот вечер Луна была кроваво красного цвета, чем вызвала среди людей всевозможные толки, опасения, истерию у некоторых верующих и вспышки безумия у отдельных слабонервных.
   Не осталось это событие без внимания и у Мустафы.
   На следующий день он поинтересовался у шейха Омара об этом небесном явлении.
  -- Что это значит? - повторил вопрос юноши Омар и задумался на минуту. - Это, однозначно, знак. Но не хороший знак.
  -- Что он означает? - насторожился Мустафа.
  -- Этот знак гласит, что даже небеса обольются кровавыми слезами, глядя на то, как люди будут тонуть в реках крови... - печально ответил старик.
  -- Вы тоже видели эту луну вчера на небе?
  -- Да, мой мальчик, видел. И понял, что грядет страшное время.
   Мустафа вдруг потупил взор и замолчал, вспомнив полученное откровение. Он хоть больше и не отрицал получение вести от Всевышнего, но решил, что это обращение к нему лично еще ничего не значит. Поэтому Мустафа вёл себя так, как если бы не слышал слова Бога, обращенные к себе, как и прежде не догадывался о своей скрытой миссии, а был просто любителем философии, истории и религии, ищущим ответы на извечные вопросы. Ему было страшно даже намекать самому себе на воспоминания о произошедшем в пустыне. Он боялся, что люди, узнавшие о случившемся с ним, объявят его сумасшедшим или одержимым демонами. Тревога и грусть стала неотъемлемой частью нынешнего бытия молодого человека, надеявшегося в тайне, что все пройдет, что все было только шуткой или всего лишь мечтами о Машиахе. Но вот сегодня что-то внутри щелкнуло у парня, как будто его вывели из оцепенения смачной пощечиной.
   Мустафа посмотрел на печального и притихшего старика Омара. Тот стал каким-то еще более древним, согбенным и беспомощным. Таким его Мустафа ещё никогда не видел.
  -- Шейх Омар... - опасливо произнес Мустафа.
  -- Да, мой мальчик... - грустно отозвался старик, посмотрев на юношу грустными спокойными глазами.
  -- Скажи, ты когда-нибудь слышал о Машиахе?
   Повисла продолжительная тишина, в процессе которой старик изучающе смотрел на шестнадцатилетнего парня. Наконец он заговорил.
  -- Почему ты спрашиваешь?
  -- Ну, я слышал, что должен прийти Великий Спаситель...
  -- Где ты это слышал? - сощурил свои старческие глаза Омар.
  -- Ну... многие об этом говорят... В университете...
  -- В университете? - усомнился старик.
  -- Да.
  -- И что?
  -- Ну... Он может предотвратить это надвигающееся кровопролитие?
  -- Увы, нет.
  -- Тогда почему его так ждут?
  -- Откуда ты знаешь о Машиахе?
  -- Я... Я уже не помню, - растерянно пролепетал Мустафа, пытаясь отмахнуться.
  -- Но так звучит имя Спасителя среди евреев... Ты видел евреев в Каире? Только не говори, что они в университете рассказывают вам о Спасителе.
  -- Нет! - сразу ответил парень.
  -- Не лги мне. Я по глазам твоим вижу, что ты не просто видел иудеев, но и разговаривал с ними. Так вот я скажу тебе, что если ты получил от них даже эту маленькую новость, это знак.
  -- Какой?
  -- Позже скажу. А слышал ли ты об обещанном Махди?
  -- Да. Однажды я даже попытался прояснить что-нибудь о нём у одного из преподавателей, и тот чуть не накричал на меня за это. Я так понял, эта тема запретная? Почему?
  -- А ты не догадываешься?
  -- Это из-за того, что Пророк Мохаммед считается последним из Посланников Божиих, и после него их больше не будет?
  -- Ты веришь в это?
  -- Верю ли я? Как я могу не верить, ведь я мусульманин!
  -- Это не ответ, - настаивал старик, пристально смотря юноше прямо в глаза.
   Мустафа чувствовал себя как рыба на сковородке. Он старался не смотреть старику в глаза и отвечал несвязно и уклончиво.
  -- Почему ты так боишься? Почему ты не хочешь сказать правду?
  -- Какую правду? - возмущенно вскрикнул Мустафа. - Чего ты от меня хочешь? Хочешь, чтобы я признался в грехе?
  -- Если ты об этом уже говоришь, значит, этим мыслям есть место в твоей голове, - спокойно ответил старик. - Я не смогу дать тебе необходимые знания, пока ты не доверяешь мне.
  -- Я доверяю тебе, но мне нечего тебе сказать, правда!
  -- Давно ли ты начал лукавить? Это печально, мой мальчик. А ведь я почти поверил, что ты...
  -- Почти поверил? Во что? Что - я? Что ты хотел сказать?
  -- Прежде ты скажи, что ты узнал о себе в пустыни.
   Мустафу словно обдало ледяным вихрем. Он испуганно уставился на старика и не мог произнести ни слова. Посмотрев на него, шейх Омар хитро улыбнулся:
   - Я понимаю тебя, мой молодой друг. Тебе страшно признаться... - и заговорил стихами:
   С людьми ты тайной не делись своей,
   Ведь ты не знаешь, кто из них подлей.
   Как сам ты поступаешь с Божьей тварью,
   Того же жди себе и от людей.
  
   - Что ты хочешь этим сказать? - Мустафа, кажется, понял, что старику давно известно, что с ним произошло в пустыне, но юноша продолжал молчать. А старик продолжил:
   Беспощадна судьба, наши планы круша.
   Час настанет - и тело покинет душа.
   Не спеши, посиди на траве, под которой
   Скоро будешь лежать, никуда не спеша.
  
   Ты, стремящийся в вечность дорогой пройти,
   Можешь в светлой молитве ты много найти.
   Бог - в тебе, а великое небо есть в сердце,
   Лишь в себе - где еще тебе Бога найти?
  
   Кому ключ от преград дан, чтоб им обладать,
   Тот от жизни своей властен след оставлять.
   Высших благ он людьми должен быть удостоен!
   Что уныл? Надо радости жизни вкушать!
  
   Я научу тебя, как всем прийтись по нраву,
   Улыбки расточай налево и направо,
   Евреев, мусульман и христиан хвали -
   И добрую себе приобретешь ты славу.
  
   Мустафа переменился в лице, когда понял, что старик вовсе не осуждает его, наоборот, он хочет сказать ему что-то, а он, непонятливый, этого еще не понял. Мустафа вдруг улыбнулся. Старик ему подмигнул и снова стал читать стихи:
  
   И с другом и с врагом ты должен быть хорош!
   Кто по натуре добр, в том злобы не найдешь.
   Обидишь друга - наживешь врага ты,
   Врага обнимешь - друга обретешь.
  
   Мустафа вдруг задумался, вспомнив, как далёк стал от Шамиля, и всё понял.
  
   Неразумные люди с начала веков
   Вместо истины тешились радугой слов;
   Хоть пришли им на помощь Иисус с Мохаммедом,
   Не проникли они в сокровенность основ.
  
  -- Я понимаю, что ты хочешь мне сказать.
  -- Я рад за тебя, мой мальчик. Теперь тебе не страшно? - улыбнулся старик.
  -- Значит, все-таки будет этот самый Машиах? Когда он придет? Откуда? - обрадовался Мустафа.
  -- Вот отсюда и отсюда, - Омар указал на сердце и голову юноши.
  -- Он явится из сердца и разума? - переспросил он.
  -- Да, из твоего сердца и твоего разума.
  -- Что-о?! - нахмурил Мустафа брови и испуганно опустил глаза. - Ты ошибся старик! Это не я! - запротестовал Мустафа и подскочил со стула, чуть не смахнув со столика чашку с чаем.
  -- Не нужно так волноваться, - пытался успокоить его шейх Омар.
  -- Я не та песчинка, которая способна изменить ход колеса судьбы!
  -- Присядь. Ну, присядь же.
   Мустафа сел на стул и засопел возмущенно, не глядя на старика.
  -- В тебе сокрыт истинный Свет Мира, молодой человек. Но пока он спит. Однако это не говорит о том, что ты слаб. Просто пока ты набираешься сил, чтобы засиять, ибо ты сын истинного Света. А я тебе всего лишь помогаю пробудиться и воссиять в полную меру. Нужно учиться всегда, пока есть на это время. Свет от Света. И имя тебе Нуриэль, ибо нуриил - твоя истинная суть и природа.
  -- Что значит "нуриил"?
  -- Это то же самое, что херувим.
  -- Ты смущаешь меня, шейх Омар. Хочешь, чтобы я возомнил себя Великим?!
  -- Возомнил? - вдруг хохотнул старик и всплеснул руками. - Ты и есть Великий Свет, только об этом не нужно никому знать раньше времени. И вообще никому не следует об этом знать. Для твоего же и их блага, - заметил он и больно ущипнул Мустафу за руку. - А вот это тело - всего лишь оболочка, хранящая Свет до времени.
  -- Я устал от тебя, старик... - устало вздохнул Мустафа.
  -- Ты хитришь, Нуриэль. Устать может тело смертное, но не Божественный Дух, этот Свет Мироздания. Не обманывайся, ибо ты голоден на знания, как песчаный лев!
   Мустафа хитро улыбнулся и пристально глянул Омару в глаза:
  -- Если тело будет не в состоянии охранять свет должным образом, то выпустит его раньше положенного срока, не достигнув необходимой кондиции и зрелости, - приблизившись к старику, прошептал он.
  -- Ты учишься быстро, - одобрительно усмехнулся шейх Омар. - Это потому, что имеешь врождённое знание. А вспомнить то, что знал прежде, всегда легче, чем осмыслить и принять новое и неведомое. Это еще раз доказывает мою правоту относительно тебя, мой мальчик. Поясни мне вот это место из Корана: "...".
  -- ....
  -- Вот видишь?! - радостно воскликнул удивительный старик.
  -- Чего ты хочешь от меня, шейх Омар? Хочешь, чтобы я освободил весь мир?! - скептически осведомился Мустафа.
  -- Ты не сможешь всем реально дать физическую свободу, - усмехнулся Омар и понимающе покачал головой. - Но ты в силах освободить их разум, - пояснил он. - Освободить разум людей от предрассудков и невежества. Но прежде тебе самому нужно освободить свой разум из клетки материи.
  -- И каким же образом? - скептически осведомился юноша.
  -- Подумай. Господь поможет тебе в этом. Доверься Ему, Знающему и Всеобъемлющему.
  -- Но почему освобождать их разум должен я? - печально спросил Мустафа с таким видом, как будто у него болел зуб.
  -- Так повелел Всевышний. Таково твое предназначение.
   - Ну да - быть таким уникальным! - цинично хмыкнул Мустафа, готовый расплакаться от досады. - Неужели я, и правда, такой-растакой особенный?!
  -- Вовсе нет. Просто ты оказался одним из первых, до кого Бог сумел достучаться в этом времени. И ты Ему больше остальных подходишь на роль проповедника.
  -- ...Люди будут смеяться надо мной, тыкать пальцами, плевать в след...
  -- Но ты сам избрал этот путь. Ты учишься в университете богословия. Ты собирался, кажется, быть проповедником в исламе. Не так ли?
  -- Да, но... Ты от меня добиваешься чего-то другого, мне кажется... - с грустной задумчивостью произнес юноша. Его лицо исказила душевная боль, и по щекам поползли слезы горечи. - К чему ты меня готовишь? Я и так лишен всех земных радостей и вряд ли уже успею вкусить их...
  -- Но ты не лишен счастья общаться с Господом! - возразил старик.
  -- Откуда ты это знаешь?! - испуганно глянул на него Мустафа.
  -- Об этом говорят твои глаза, юноша.
  -- Общаться... Но какой ценой! Я хотел быть простым человеком! Хотел ходить в кино! Хотел иметь семью, свой дом! - отрешенно произнес Мустафа.
   Старик поднялся из-за стола, подошел к краю балкончика и поманил к себе паренька.
  -- Иди сюда.
   Мустафа послушно приблизился.
  -- Смотри туда, - указал старик рукой на город, небо, сады, бегущий Нил. - Все это твой дом. Вся планета! Это небо - твоя крыша, эти пальмы - твоя прохлада, а морская вода - отдохновение и ласковые руки женщины. Это солнце - твой светильник, и трава - твоя постель, - поэтично говорил он.
  -- Это всего лишь аллегория... Поэтическая аллегория, - печально вздохнул молодой человек. - Не нужна мне вся Земля, мне достаточно было бы и саманной сакли, небольшого очага и любящего, понимающего сердца...
  -- Все это будет, если вовремя выполнишь свое предназначение и, возложенную на тебя Всевышним, миссию.
  -- Будет?! - усомнился Мустафа с горькой улыбкой на губах, удивленный тем, что такой чуткий старик, как Омар, похоже не знает, что ему, несчастному, осталось жить, возможно, всего-то несколько дней. С одной стороны его это удручало, а с другой даже радовало, что он не успеет ничего глобального совершить. Но он не стал разочаровывать старика своим откровением и лишать его надежды на спасение. Но шейх Омар гнул свою линию.
  -- И чем скорее ты это поймешь и примешь, тем скорее исполнится твое желание. Не вешай нос. Не пристало унывать тому, кто призван воодушевлять других.
  -- Да-да, конечно, - обреченно согласился Мустафа.
  -- Мой мальчик, твоего рождения народы Земли ожидают вот уже сотни лет...
  -- Что?!! - Мустафа вытаращил испуганно глаза, лишившись дара речи от того, что старик просто напрямую ему объявил то, что он уже слышал в пустыне. - Ты... - он сглотнул подступивший к горлу комок, - хочешь сказать, что... имам Али, этот обещанный Махди...
  -- Нет, ты не имам Али, не Махди и не обещанный царь иудейский, - успокоил его старик.
   Мустафа облегченно вздохнул. Ему заметно полегчало от этих слов.
  -- Ну, слава Аллаху! - улыбнулся он, наконец. Но не успел закончить фразу, как старик добавил:
  -- Но ты гораздо могущественней их всех, вместе взятых.
  -- О нет... - чуть не плача простонал он. - Почему именно я? Нет, это не я. Не я, слышишь! Ты не можешь знать того, что может знать только тот... - осекся он, прикусив нижнюю губу. - Откуда ты знаешь это? - и, сказав это, он вернулся к столику, сел на стул и, обхватив голову руками, замолчал.
   Старик приблизился к нему, присел рядом и положил руку юноше на плечо.
  -- Стало быть, ты уже беседовал с Ним. Так-так... Это теперь многое объясняет...
   Мустафа поднял голову и в сердцах воскликнул:
  -- Да нет же! Это еще ничего не объясняет. Ты заблуждаешься, старик. Я не могу быть им. Ты ошибся! Я обычный чеченский пацан! Я всего лишь чабан и потомок чабанов. Я всю жизнь жил в ауле и не видел даже столицу, не говоря уже о других народах! Я всего лишь сельский мулла, и ничего больше!
   Старик понимал, что творилось с юношей, но он даже был рад, что Мустафа именно так отреагировал на известие о его судьбе. Это значило, что он, возможно, избежит ловушек мира материи и не поддастся искушению властью над умами и душами простых смертных. Омар положил свою старческую ладонь на его юную и холеную, погладил и сказал:
  -- Мустафа, посмотри на свою и мою руку.
   Мустафа глянул на их руки.
  -- Что ты видишь?
   Мустафа молчал.
  -- Я скажу тебе, что ты видишь. Ты видишь руку молодого, еще сильного мужчины, каким ты и являешься в действительности. И ты видишь руку старика, которому осталось жить недолго, ибо он прошел свой путь, выполнил свое предназначение - нашел того, о ком говорил Господь. И этому старику нужно успеть передать молодому льву все навыки защиты своего прайда, которые накопил старый зверь, прежде чем он уйдет в прошлое. От него, этого старика зависит будущее не только этого мальчика, который сидит сейчас перед ним, не только будущее страны, в которой живет этот юный Избранник, но и будущее всего рода человеческого. И этому старику, у которого огромный жизненный опыт, очень тяжело доказывать свою правоту еще вчерашнему ребенку, который еще не видел мира, не обжигал свое сердце о людское равнодушие и озлобленность, он еще не видел смерти младенцев и растерзанных тел женщин и стариков, он не испытал предательство любимой жены. Он еще многого-многого не знает. И я прошу Тебя, Всевышний, дай силы старику доказать этому молодому человеку, что ему стоит поверить, просто поверить старому мужу... Хотя бы потому, что он старше и знает то, что сидящему напротив мальчику только предстоит узнать. Послушай меня, Мустафа. У каждого человека есть свое индивидуальное предназначение, то есть цель присутствия на этой земле. У каждого человека есть сердце и разум, и каждый имеет возможность общаться с Всевышним. И возможность эта есть исключительно у всех. Только не все эту возможность используют... Мое предназначение было найти тебя. Аллах подсказал мне, как и где тебя искать. Он также пробудил меня для выполнения моей миссии, которую Он возложил на меня. И я также был вынужден от чего-то отказаться, чем-то пожертвовать, на что-то не обратить внимание и пройти мимо. Но мне хватило сил, о которых я все время молил Его, выполнить то, что Он мне поручил. А поручил Всевышний мне помочь тебе окрепнуть и ступить подготовленным на Его Путь. Он не хочет, чтобы ты утонул в пучине. Он послал тебе помощника.
   Мустафа опустил виновато голову.
  -- Я знаю, кто ты, шейх Омар. Господь сказал мне о тебе.
  -- А мне Он сказал, кто ты, - улыбнулся старик.
  -- А вдруг я все же не Тот Обещанный? А вдруг я не от Бога? Вдруг это не я... Или я вообще...
  -- Успокойся, Мустафа. Ты не от злого Демона. Нет.
  -- Но ведь есть пророчества о приходе Великого Саоши.
  -- Ты знаешь и о нем?
  -- Я пытался доказать, что не подхожу на...это...
  -- Похвально.
  -- Как же ты станешь толковать их в мою пользу, ведь это нереально! Тем более в наших Священных Писаниях сказано о приходе Махди спустя 1260 лет после Мохаммеда, а это период с 1830 по 1892 год, если брать дату рождения и дату смерти Пророка. И как видишь, дорогой шейх Омар, это вовсе даже не 1989 год.
  -- А кто сказал, что это будет в 1989 году? Вовсе нет. Одно из последних пророчеств, кстати, гласит, что Спаситель не может появиться до полного истечения тысячелетия. А истекает очередная тысяча лет в 2000 году, - довольно усмехнулся Омар. - И появиться Спаситель обязан в период с 2001 по 2012 год.
  -- Но тогда это точно не я. Потому что родиться Он должен аж в 2001 году, а я уже существую...
  -- Здесь не идет речь о Его физическом рождении, а о начале Его проповеднической деятельности. Речь идёт не о простом человеке, чабане или горшечнике, а именно о времени, когда этот чабан становится пророком. И одно из последних упоминаний о приходе Спасителя было сделано как раз вернувшимся имамом Али в 1848 году, за два года до его мученической смерти в Тебризе, когда его подвесили на воротах с распростертыми руками, как Иисуса, и расстреляли сотнями пуль... - старик на миг задумался, на его глаза навернулись слезы. - Страшное было время тогда в Персии.
  -- Что? Как ты это можешь знать? Ты так говоришь, и так реагируешь, как будто сам всё видел. Ты меня пугаешь. Не хочешь ли ты сказать, что присутствовал при этом и был участником тех событий? Времена сказок и чудес прошли! - пытался доказывать и возражать Мустафа.
  -- Для кого прошли? - Омар, наконец, очнулся от воспоминаний, стер слезы и строго глянул на воспитанника. - И что есть чудо? Чудо уже то, что человек существует на Земле! Чудо, что во Вселенной нашлась эта планета! Чудо, что разум есть у человека и чудо то, что появился, наконец, человек, который постарается примирить разум с телом, примирить народы, собрать их, дабы они продолжили прерванное совместное строительство Башни Познания, которая приблизит род человеческий к Богу.
  -- Ты слишком большие надежды возлагаешь на одного простого человека, пусть даже и Избранного, которому в одиночку не под силу сотворить то, о чем ты толкуешь. Избранный - это ещё не утвержденный и не назначенный!
   Шейх Омар улыбнулся слезящимися от умиления глазами.
  -- Ты не будешь одинок, мой мальчик! У тебя будут помощники и ученики, - спокойно пояснил он.
  -- Ученики? - хмыкнул недоверчиво Мустафа и слегка отстранился от наставника. - Чему же они у меня будут учиться, ведь я и сам ничего толком не знаю?!
  -- К тому времени ты найдешь, что им сказать, поверь мне.
  -- К тому времени? Значит, я не умру?
  -- А кто говорил о смерти? - удивился Омар.
  -- Ну... - Мустафа замялся и, заикаясь, ответил. - Мне сказали, что я умру в шестнадцать лет...
  -- Ах, вот оно что. Поэтому ты так был печален?
  -- Ну да.
  -- Так я могу тебя заверить, что ты, друг мой, уже умер, - добродушно засмеялся шейх Омар. - Твоя прежняя жизнь нынче закончилась. И ты воскрес для новых свершений. У тебя началась иная жизнь, ибо ты пробудился от сна неведения. Теперь у тебя началась жизнь посланника Господнего. И время твоей Силы пока еще не настало.
  -- Когда же это будет? - опасливо поинтересовался парень.
  -- Не сейчас, - выдохнул старик. - Однозначно, не сейчас. Когда окрепнешь духом и разумом.
   Мустафа задумался.
  -- Ты говоришь об учениках... Господи, да что же я буду им говорить?
  -- Всевышний научит тебя Слову Своему. Он вложит в уста твои острый меч. И потому слова твои будут разить невежд и фанатиков также беспощадно и болезненно как острый меч.
  -- Как меч Салах-ад-Дина?
  -- Да. Это хорошо, что он для тебя пример. Он достойнейший из достойнейших!
   Мустафа повеселел, его глаза заблестели, и он улыбнулся.
  -- Наверное, будет лучше, если учеников я буду называть друзьями. Не думаю, что у меня будут такие знания, что другие люди станут учиться им у меня...
   Шейх Омар предупредительно промолчал, только усмехнулся в усы.
  -- Ты прав. Это более лояльно и современно, - согласился он. - И твоя забота будет заключаться лишь в том, чтобы донести Послание Бога до этих людей. Ты должен будешь освободить их разум, открыть их сердца, глаза и уши.
   Мустафа обхватил голову руками, удрученно вздохнул и замолчал. А старик снова заговорил стихами.
  
   Тот - мужчина, кто честь не способен терять,
   Ради чести готов он и жизнь проиграть.
   Кто достоин в деяньях названия мужа,
   Чем сильней, тем способней смиренье принять.
  
   Не от слова идет к людям Истины суть,
   За дары не дано в ее тайны взглянуть.
   Пока сердце не в ранах, не страждешь полвека,
   Не покажут тебе к озарению путь.
  
   По дороге идешь - незаметным иди,
   В бытии у людей чувств плохих не буди!
   Не кажись предводителем возле мечети
   И в имамы поэтому не угоди.
  
   Если есть у тебя для житья закуток
   В наше подлое время и хлеба кусок,
   Если ты никому ни слуга, ни хозяин, -
   Счастлив ты и воистину духом высок.
  
   Мустафа подозрительно посмотрел на вдохновенного старика и подумал: "Уж не сам ли это Омар Хайям, собственной персоной? Да нет, - он покачал отрицательно головой, - такого не может быть... Это ж сколько же ему тогда должно быть лет?! Нет, этого просто не может быть. Чего уж совсем-то в мистику ударяться! Просто святой начитанный человек, образованный и все тут...". А вслух сказал:
  -- Всё как во сне...
   Старик снова положил свою старческую ладонь на плечо и ободряюще похлопал.
  -- Не бойся, Мустафа, у тебя хватит сил выполнить возложенную на тебя Аллахом миссию, поверь мне. Бог поможет тебе, потому что Он заинтересован в Своей победе. Не ты первый, не ты и последний.
  -- Ну да. Я помню, что Пророк сказал: "Мы обязываем душу только к тому, что по силам ей...".
  -- Вот именно.
  -- Что же будет?
  -- Только то, что должно быть.
  -- Неужели это не сон? Как же такое возможно? - сокрушался Мустафа.
  -- Возможно, сынок. У Аллаха всё возможно. Ты же верил, что придёт Машиах и спасёт людей?
  -- Ну, верил.
  -- А теперь верь в собственные силы, что сумеешь. Верь, и Всевышний наполнит твою жизнь доказательствами, - смиренно улыбнулся шейх Омар.
  
   Глава одиннадцатая
  
   Да, с тех пор всё изменилось. И в душе Мустафы, и в их отношениях с Шамилем, и в окружающем мире.
   Как-то после просмотра новостей по телевизору Мустафа огорчился и ушёл в тень возле фонтана. Там его и нашёл Шамиль.
  -- Мустафа, ты почему такой грустный? - спросил друг, присаживаясь на парапет рядом.
  -- В Югославии война началась, - печально пояснил он. - Бомбят...
  -- И что? - не понял Шамиль.
  -- И там умирают люди, - также задумчиво ответил Мустафа, глядя, не отрываясь куда-то вдаль.
  -- Всегда где-то кто-нибудь умирает... - попытался философствовать Шамиль.
  -- Ты считаешь, это нормально? - подозрительно посмотрел Мустафа другу в глаза.
   Тот пожал плечами:
  -- Так уж устроен наш мир.
  -- Снова мусульмане воюют с христианами, а те потом между собой, - печально проговорил Мустафа.
   Шамиль понял, что его друг не просто задумался над происходящим в мире, а действительно переживает о случившемся. Тогда он тронул его за плечо, пытаясь успокоить, насколько это было возможно.
  -- Понимаю, это ужасно. Но ведь ты же не можешь что-то изменить!
  -- К сожалению... - с болью отозвался Мустафа.
  -- Не переживай ты так! Не изводи себя без толку. Скоро они перестанут воевать и успокоятся... - не успел договорить Шамиль.
  -- В том-то и дело, что это только начало...
  -- А я верю, что все пройдет. А ты, глядишь, из-за них совсем есть перестанешь, и твоя матушка обвинит во всех бедах меня. Мол, не усмотрел, а еще друг называется! - постарался пошутить Шамиль. - Ты посмотри на себя в зеркало. У тебя такой вид, будто завтра тебя ожидает страшная казнь, и ты об этом заранее знаешь. Пошли на набережную с ребятами. Занятия закончились, начались каникулы... Сегодня на набережной будет фейерверк. Там полно новых, дорогих яхт. Они такие красавицы!
  -- Ты иди, раз хочется. А мне что-то как-то не очень... Извини. Ты иди, иди.
  -- Нет. Раз ты не пойдешь, тогда и я останусь. Не хочу без тебя развлекаться. А то потом меня совесть заест, - улыбнулся Шамиль и остался с другом, глядя туда же вдаль, куда и Мустафа.
   Они попеременно вздохнули и замолчали надолго. Первым прервал тишину Мустафа.
  -- Почему одни считают себя лучше других?
  -- Ты о чём сейчас?
  -- О войне, будь она не ладна! Кто дал им право распоряжаться судьбами народов? Неужели они безмозглые животные, и в их сердцах нет ни малейшего намека на божественную справедливость?! - искренне недоумевал Мустафа.
  -- Мы же не знаем наверняка, что там случилось на самом деле, - пожал плечами Шамиль.
  -- Одно то, что всё это преподносится как межрелигиозное противостояние - уже гнусно. Одно то, что самолеты бомбят безоружные и мирные города и села, - уже нонсенс! Уже то, что кто-то возомнил себя мировым судьей над другими народами - кощунственно. О, Аллах Всемогущий! Люди ничему не учатся у прошлых поколений! Забывают собственную историю, а еще хуже - даже не стремятся ее узнать! Уже была Римская империя, всеми ненавидимая. Уже был в нашей истории фашизм со своим Гитлером. И снова им неймется... Ведь всё повторяется, Шамиль. Всё! - Мустафа тяжело вздохнул и возмущенно покачал головой. - Господи, когда же это кончится?!
  -- Думаешь, будет третья мировая? - опасливо поинтересовался Шамиль.
  -- Боюсь, что да. Мне недавно приснился сон. В нем я слышал, как несколько человек, склонившись над картой мира, строили планы захвата. Они указывали на Югославию, Ливан, Сирию...
  -- И всё?
  -- Нет, Шамиль. В том то и дело, что не всё. Я видел на карте Кавказ. Я видел страны Европы, Советский Союз, Израиль, Сирию, Иран, Ирак, Пакистан, Среднюю Азию, Сибирь, Индию. И как видишь, война в Югославии уже началась. Кто будет следующий?
  -- Да, это и впрямь страшно. А кто захватывает мир?
  -- Я не видел их лиц. Я слышал только голоса.
  -- И что это были за голоса?
  -- Я их не знаю.
  -- А на каком языке они говорили?
  -- На английском.
  -- Ты знаешь английский, Мустафа?
  -- Нет, но я знал во сне точно, что эти люди говорили именно на английском.
  -- Все ясно. А что ты еще запомнил из их разговора?
  -- Я слышал, как они всё время произносили: "Демократия". Кажется ещё "нефть, газ"... Демократия, и еще раз демократия.
  -- Ну, может, ты не так понял, может, это всего лишь совместная добыча нефти и газа или строительство комбинатов по переработке?
  -- Не знаю. О добром не говорят со злым лицом и налитыми кровью глазами. Еще мне приснился большой корабль, терпящий крушение где-то далеко в море. Я не знаю, что это значит.
  -- Ты давно не рассказывал мне своих снов...
  -- Потому что их было не так много, как теперь. Я видел Иисуса в индийской деревне, потом я видел, как он шёл с востока на запад, пересекая бурную реку. Он был высотой метров с тысячу.
  -- И что?
  -- Я побежал к нему и коснулся его плеча. Он на секунду остановился и потом пошёл дальше.
  -- Что это значит?
  -- Не знаю, при встрече с Омаром спрошу его об этом.
   Юноши снова замолчали. Шамиль вздохнул и пожал плечами, а потом вдруг ожил и улыбнулся как-то заговорщически:
  -- Ничего, вот придёт Машиах, и Он спасёт народы от даджала*. Помнишь, ты так говорил? Я помню.
  -- Машиах? - переспросил Мустафа и криво усмехнулся.
  -- Ну да, Всемирный Спаситель, Махди. Помнишь?
  -- Помню... - нехотя согласился Мустафа. - Пошли на набережную, - вдруг предложил Мустафа и весело посмотрел на друга.
  -- С удовольствием! - воскликнул Шамиль. - Вот видишь, ты уже отошел от грустных дум. Ты всегда мне рассказывай свои проблемы, и мы их решим запросто. Да нам с тобой под силу решить все их мировые трудности! - весело заявил Шамиль, подпрыгнул на месте, вскинул руки вверх, крикнул - Э-ге-гей! - и ребята побежали на набережную, протискиваясь сквозь кучки народа на узких улочках.
   * * *
   Время от времени у Мустафы возникало непреодолимое желание побыть в одиночестве, и тогда он уходил далеко в безлюдные места и предавался размышлениям и молитвам.
  -- Будут ли мне знамения Твои, Господи? - стоя на коленях, спрашивал Мустафа в сумерках у тишины и ветра.
   "Знамением Моим тебе будет то, что Слово Мое чрез тебя будет так хорошо усвоено людьми, что они сами станут воскресать и излечивать себя, прозревать и утихомиривать гнев Земли, с радостью делясь знаниями со своими соплеменниками. Но не велика будет твоя заслуга, если только ты один будешь обладать Силой Моей. Не для того Я пробудил тебя, дабы ты один светился в Свете Истины. Не этого Я желаю, но чтобы народ Мой, наконец, показался Мне. Ибо время пришло. А ты должен только научить род людской слышать Меня и собрать народ Мой воедино ко Дню, дабы готов он был внимать воле Моей на будущие времена. Я дам тебе лишь то, что поспособствует обнаружению членов семьи Моей и объединению их в народ Мой. Но если не справишься, то не будет на тебе греха, но не спасу никого, ибо некого спасать будет. Если меньше тысячи тысяч будет вас, то погибнете в горниле красного дракона и затоптаны будете копытами черного коня и сметены всадником бледным. Ибо меньшее число не осилит гнев планеты, доведенной до отчаяния. И чем больше будет вас светлых из народа Моего, тем скорее наступит День Обещанный".
  -- Все ли это знания, дарованные Тобой, Всемогущий и Знающий?
   "По мере следования по Пути Моему будут тебе открываться новые знания. Будь готов уразуметь их".
  -- Смогут ли люди одолеть проклятого шайтана*?
   "Если перестанете повсюду искать сатану и охотиться за ним".
  -- В этом весь секрет победы над ним?
   "Победы, говоришь?"
  -- Ну, не победы, так... Как покорить его, как приручить?
   "Как любого смертного. Ибо смертными был порожден он".
  -- Не понял я, Господин!
   "Пока будешь рабом - не поймешь. А как станешь Мне другом, сразу тебе откроется Истина".
  -- Достоин ли я, ничтожный, быть другом Аллаха?
   "Это Мне решать".
  -- Прости, Всемилостивый! Я согласен быть другом Извечному.
   "Будешь ли из дружбы творить волю Мою или из страха предо Мной?"
   - Из любви к другу, обретающемуся на Небесах Правды.
   "То-то же. Теперь еще один из вас друг Мне".
  -- А кто же еще, Друг?
   "Были у меня ещё союзники среди вас. Но Авраам, единственный преданный и верный друг".
   Мустафа упал лицом в песок и зажмурился.
  -- Как я смогу доказать верность мою Тебе?
   "Придет время и узнаешь".
  -- Можешь ли теперь ответить на вопрос о том, как покорить шайтана?
   "Нет более сильного оружия, чем Любовь. Ибо на милость Любви сдаются и Великие. Только истинной Любовью одолеешь самого страшного врага вашего, порожденного человеком и возвеличенного им до небес. Человек своей злобой и ненавистью прибавляет ему силы и питает его. Говорил вам Иисус назарей о Любви, но люди не вняли его словам, не увидели в Любви Божественной секретного оружия вашего и Моего".
  -- Любить шайтана? - недоумевая переспросил Мустафа.
   "Сумеешь полюбить, станешь воистину Мне другом, а не сумеешь, не познать тебе Тайну Мироздания. А теперь ступай назад в Мир, ибо Дни твои близко".
  -- А даджал кто же тогда?
  -- "У дьявола человеческое лицо".
   И голос исчез. Снова поднялся ветер, песок стал забиваться в глаза и нос...
   Мустафа без сил упал на песок, и некоторое время лежал, не поднимаясь, посматривая в небо на мерцающие звезды. Там в вышине падали звезды. Было захватывающе красивое зрелище... Мустафа прежде такого не видел.
  
   Глава двенадцатая
  
   Как-то шейх Омар увидел обнаженный торс Мустафы, когда тот снял рубаху, чтобы пришить к ней оторванную пуговицу, и попросил парня показать ему свои руки. Мустафа выставил ладони, не понимая, чего от него хочет старик. Омар посмотрел, покрутил их, задумался и попросил юношу разуться.
  -- Зачем тебе это, шейх Омар? Что ты опять задумал? Придумал еще какое-нибудь пророчество? - усмехнулся Мустафа и скинул шлепанцы.
  -- У тебя много родинок...
  -- У кого их нет? - отмахнулся парень. - Ну, говори уже, раз начал, что это значит? Не томи.
  -- Это означает то, что ты много раз познавал смерть. Родинки на теле - есть признаки насильственной смерти в прошлом. Маленькие говорят о ранах, что послужили причиной твоих страданий, большие - причиной твоей смерти.
  -- Иногда я начинаю сомневаться в том, что ты мусульманин, старик, - усмехнулся Мустафа.
  -- А ты слушай и не перебивай старших, если называешься мусульманином.
  -- Хорошо, извини. Я слушаю тебя, говори.
  -- Не могу ничего больше сказать, - обиженно заявил старик.
  -- Тогда зачем заводил разговор? - покачал Мустафа головой.
  -- Само вырвалось.
  -- Не правда. На всё есть причина.
  -- Да я не знаю больше ничего! - запротестовал старик.
  -- Хитришь, старик. Вижу, что знаешь, но скрываешь. По глазам твоим вижу, - настаивал Мустафа, надев снова шлепки.
  -- Нельзя тебе пока этого рассказывать полностью. Скажу только, - он указал пальцем на большие родинки Мустафы, - что когда-то причинами твоей смерти были: удар под ребро, когда-то ты умер от ужасной боли в животе, когда-то смерть угодила тебе прямо в сердце, когда-то в висок и в спину. Об этом говорят большие родинки на твоем теле в этих местах.
   Мустафа снисходительно улыбнулся, покачивая недоверчиво головой, но старик продолжил, будто не заметил усмешки:
  -- А как ты относишься к свинине?
  -- Никак. Я не отношусь к свинине. Я человек, - шутя ответил Мустафа.
  -- А если серьезно?
  -- А как, по-твоему, должен к ней относиться мусульманин? - удивленно пожал он плечами и, перекусив нитку, надел рубаху.
  -- Сейчас есть такие мусульмане, что и свинью едят, и вино бочками пьют! - возмущенно махнул рукой Омар.
  -- Поверь, старик, я не пью вина и не ем запретное мясо. Мне довольно и птицы с рыбой.
  -- Это хорошо, - загадочно улыбнулся старик.
  -- И в переселение душ я не верю, как и положено верующему ислама.
  -- Ислам может и не признает. Но это еще не значит, что этого нет. Раньше люди не верили в то, что Земля круглая, - цинично заметил шейх Омар.
   Мустафа вдруг стал серьезным и с недоверием посмотрел на старика.
  -- Что за намеки, шейх Омар? Ты для чего все это мне говоришь? - насторожился юноша.
  -- Ну, раз не понял, то и ладно, - отмахнулся старик. - Потом когда-нибудь поймешь. - Он наклонился к ступням парня, поспешив перейти на другую тему. - Вот видишь, у тебя на внутренней стороне левой пятки родинка небольшая?
  -- Вижу. И что?
  -- Это значит, что в это место была нанесена рана, но не смертельная. Вот у тебя родинки еще на запястьях и на ступнях. Они тоже не большие...
  -- Так, довольно. Я понял твои намеки. Это все чушь. В лучшем случае совпадения, не больше! - запротестовал Мустафа.
  -- Может быть, может быть... - загадочно улыбаясь, нараспев проговорил Омар.
  -- Давай поговорим о чем-нибудь другом.
  -- Придет время, и поговорим.
  -- Хватит так ухмыляться, шейх Омар. Не строй из себя всезнающего. У меня огромное количество родинок по всему телу. А они, по-твоему, от чего, от пуль, что ли?
  -- Вероятнее всего, да.
  -- Оставим этот разговор, он мне не нравится.
  -- Думаешь, так легко избавиться от того, что тебе не нравится? Не тут то было. Ты уже не ребенок, чтобы от страха закрывать глаза. Надо со своим страхом и сомнением справляться как взрослому. Нужно учиться владеть собой. Иначе как ты сможешь совладать с другими?
  -- Прекращай свои намеки, шейх Омар. Родинки есть у всех людей.
  -- Это их счастье, что они у них есть! Это дает надежду на то, что эти многие люди сегодня готовы услышать Господа и воскреснуть к новой жизни. Я начинаю понимать, через что ты сможешь им помочь. Ты впитал все, что есть у людей, и потому тебе будет легче понять их и достучаться до их сознания и сердца каждого.
  -- Я устал от твоих двусмысленных речей, мой дорогой учитель, - сказал Мустафа и поднялся со старого стула, намереваясь уйти.
  -- Ну, хорошо, хорошо, - Омар поднял руки, сдаваясь. - Это не мистика. Родинки появляются благодаря генетической памяти ДНК человека, которая сохраняется в клетках. Память эта хранит в себе всю информацию о прошлых носителях, иначе говоря, Хранителях. Вот почему у брата и сестры могут быть родинки на одном и том же месте.
  -- И это все?
  -- Почти. Замечу так же, что ты был обезглавлен, четвертован. И не удивлюсь, если и на кол сажен.
  -- Довольно. А теперь забудем подробности моих прошлых кончин, - отмахнулся Мустафа и направился прочь из кафе. Старик за ним.
  -- Вот видишь, ты уже начинаешь верить...
  -- Только для того, чтобы прекратить подобные разговоры, - оправдывался Мустафа.
  -- Вера, это в большинстве случаев дело техники и никакого мошенничества. Человека можно убедить в чем угодно!
  -- Ты опять за свое?
  -- И существование религий - тому хорошее подтверждение.
  -- Ты смущаешь мой ум, шейх Омар! - нахмурился Мустафа.
  -- Я делаю это намеренно, если ты до сих пор этого еще не понял. И делаю это с целью освободить тебя от предрассудков, которые человек накопил за века.
  -- И что потом, когда ты разрушишь мою личность? - остановился Мустафа посреди дороги и вызывающе развернулся к спешащему старику.
  -- Твоя истинная суть, твоя личность не разрушится, она проявится ярче. Ты просто избавившись от налипшей грязи. Ты станешь сиять. Я делаю это с единственной целью, чтобы ты, наконец, начал слушать себя, свое нутро, свое сердце, а не ссылаться на кого-то, пусть и мудрого и святого. Истина в тебе. И ты ее почуешь, если отринешь все наносное, чему тебя учили.
  -- Вот здрастьте! - воскликнул Мустафа.
  -- Пойдем, не останавливайся, не стопори движение, - сказал старик, окруженный людской лавиной на бурлящей от народа улице. И они двинулись дальше, по направлению к берегу Нила.
  -- Ты предлагаешь забыть все, чему я обучился в университете? - всплеснул руками возмущенно Мустафа.
  -- То, чему ты уже научился в университете, всего лишь информация, теория, так сказать. Но это еще не Истина. Истина сокрыта в самом существовании человека. Потому полученная тобой информация дана тебе для чего-то конкретного. Она не самоцель, она - средство достижения чего-то. Учатся не для того, чтобы беспрестанно учиться, а, научившись, действовать с умом, применяя полученные знания в реальной жизни человеческого общества и отдельно взятого индивида.
  -- Да, теперь я вижу, как ты преподавал в университете.
  -- Не отвлекайся... Ты можешь сравнить полученные знания с той Истиной в тебе, чтобы понять - истинны ли они или нет, пригодится ли та информация в дальнейшей твоей жизни или нет.
   Мустафа вдруг задумался и замолчал. Через минуту он дерзко посмотрел на учителя и спросил:
  -- Ты хочешь разрушить печь, чтобы высвободить огонь?
  -- А ты думаешь, что огонь есть только внутри тебя? Посмотри вокруг. Разве нигде больше ты не видишь пламя? Истина повсюду, мой молодой друг!
  -- Но огонь может все сжечь вокруг или его могут задуть...
  -- Могут, не спорю. Но весь огонь повсеместно не задуешь и не зальешь. Истина это огонь. И сжечь он может лишь то, что способно сгореть. Но есть вещи, которые не подвластны пламени.
  -- Это какие же?
  -- Как известно, рукописи не горят. Свет не горит, память не горит, не горит родословная и еще многое и многое. А горит лишь то, что преходяще и тленно.
  -- А кровная месть тленна? - вдруг спросил Мустафа.
  -- Нет. Вот поэтому тебе нужны знания, которые помогут изменить человеческое сознание, расширить его дальше общечеловеческих ценностей. Истина убивает, уничтожает тлен, но она не способна убить вечное. Истина очищает от мусора и всего наносного.
   Мустафа глубоко вздохнул и замолчал, продолжая идти по пыльной дороге.
  -- Я хочу понять. Вот ты говорил - наносное, тленное и не тленное. Если нетленна кровная месть, значит она вечна...
  -- Не совсем.
  -- Значит, любовь равна кровной мести?
  -- Вовсе нет. То, что дает стимул к жизни есть благо, то, что есть стимул к разрушению жизни, есть зло.
  -- Ах, вот оно как? Теперь понятно. Значит, я должен проповедовать Жизнь?
  -- Я рад твоей смекалке. Ты должен проповедовать не только жизнь, но и истину. А так как жизнь и истина понятия взаимоисключающие, то твоя задача примирить их, найти золотую середину.
  -- Срединный путь?
  -- Я рад, что ты читал и труды Гаутамы Будды. Это радует меня. Но и совсем не удивляет... Вот поэтому я верю, что тебе удастся выполнить то, что возложил на тебя Аллах.
   Мустафа улыбнулся. Ему стало приятно, что старик не только его бесконечно порицает и поучает, но и, когда нужно, одобряет.
  -- Ну что, будешь ещё меня слушать или снова скажешь, что я заблуждаюсь?
  -- Не скажу. Ты прав, шейх Омар. Ты знаешь больше и понимаешь жизнь глубже. Извини за резкие слова.
  -- Извинения приняты. Скажу, что своими резкими словами ты вовсе не огорчил меня, но порадовал. Я нарочно искушаю тебя, как шайтан, чтобы заставить тебя проявить свою истинную природу и заставить тебя мыслить, дорогой ученик. Как сказал один певец древности: "Я мыслю, следовательно, я живу". Поэтому я желаю, чтобы ты мыслил, мой мальчик, мыслил, доказывая всей Вселенной, что ты живой. А теперь пойдем, что-нибудь съедим. А то одними поучениями сыт не будешь! - улыбнулся старик и весело похлопал Мустафу по спине. - У меня уже в животе урчит. На сегодня урок окончен. Отдыхай. Завтра поговорим еще.
  -- Я не хочу есть. Мне хочется побыть здесь, на берегу Нила и поразмышлять о том, что ты сказал.
  -- Освободи свой разум от массы вопросов. Просто посиди, созерцая природу, без насилия над своими мыслями, дабы полученная тобой сегодня информация усвоилась с пользой, но не с вредом для твоего здоровья. Отпусти мысли, дабы они завтра вернулись к тебе. Всему свое время. Помни об этом, мой молодой друг. Отдай мысли воде. Вода - великий мудрец этого мира.
  -- Хорошо, шейх Омар, я просто поброжу по берегу Нила, понаблюдаю за людьми и течением вод.
  -- Правильно. Вот это полезно. Наблюдение - великая наука. Ты тогда оставайся, а я пойду, уж очень есть хочется, - похлопал старик себя по животу и оставил юношу, отправившись восвояси.
   А в голове у Мустафы крутилась фраза, сказанная стариком сегодня: "Ты вестник нового витка. Ты - Нуриил, мостик из прошлого в будущее Человечества, этой расы разумных существ. Ты - одно из главных звеньев в цепи эволюции, переходное звено, скрытая почка Древа Жизни и Древа Познания. Ты ключ к вратам Рая..."
  
   Глава тринадцатая
  
   На следующий день Мустафа хотел пригласить Шамиля пойти с ним к старику Омару, чтобы познакомить его с ученым, ведь Шамиль уже слышал от друга о шейхе Омаре, но, когда Мустафа проснулся, Шамиля в комнате уже не было. Где он мог быть - неизвестно. Ведь сейчас были каникулы, и встретить друга на занятиях, чтобы переговорить с ним там, не представлялось возможности.
   Мустафа умылся, совершил утренний намаз и отправился бродить по улицам старого Каира, выжидая время, когда настанет час встречи со стариком в кафе, завсегдатаями которого они уже стали.
  
   Шамиль в это время был в мечети с группой ребят, среди которых был Рахман и парень из Саудовской Аравии Абдулазиз. Абдулазиз рассказывал молодым студентам каирского университета об особенностях его учебного заведения, преимуществах и предлагал поехать, пока не закончились каникулы с ним в его страну. Расходы на дорогу неимущим он берет на себя, так как благодаря преемственности университетов, руководство его учебного заведения спонсирует студентов других университетов, чтобы молодые люди могли расширить кругозор и познакомиться с жизнью их братьев мусульман в других странах.
   И Рахман с Шамилем выразили горячее желание поехать посмотреть и другие уголки мусульманского мира. Так друг Мустафы познакомился с Абдулазизом, который в дальнейшем станет для него другом более близким, нежели Мустафа.
  
   Мустафа присел на ступеньки, которые спускались к самым водам мутного Нила. Напротив, на другом берегу реки возвышались развалины (....). (описание, размышления об их прошлом).
   Дождавшись встречи с шейхом Омаром, Мустафа направился в кафе.
  -- Шейх Омар, вчера ты сказал о Древе Жизни... Что это такое, если не дерево на самом деле?
   Старик как обычно хитро улыбнулся и потребовал лист бумаги и карандаш. Получив от Мустафы требуемое, он разложил лист на столе и принялся рисовать на нем какие-то линии.
  -- Жил древний человек, от него родился другой, от второго третий, и так далее. И жили они так без особых изменений на протяжении сотен тысяч лет до того момента, когда их стадное общество созрело до первых серьезных перемен. И вот появился среди них Адам и выбрал другой путь, выбился с этой прямой, избрал другой некий угол движения, назовем это так. И стал род Адама другой линией, которая пошла в другом направлении от общей линии, по которой до недавнего времени шел и сам Адам. Улавливаешь мою мысль?
  -- Да.
  -- Род Адама стал новым молодым побегом на стебле, начинающего расти молодого деревца, которое еще пока не имеет кроны, и не разрослось, не раскустилось. Позже появились по точно такому же принципу веточки Ноя, Авраама, Моисея, Зороастра, Иисуса, Мохаммеда. Я уже не говорю о ветвях Кришны, Конфуция, Лао Цзы, Будды и так далее.
  -- Но ветка может засохнуть от попавшей в нее грозы, или под тяжестью или ветром.
  -- Верно. Так и случается в жизни. Ты знаком с этим символом иллюминатов?
  -- Да, как-то не нарочно я обнаружил эту картинку дерева с перебитой от молнии веткой.
  -- Что ж, ладно... А теперь смотри, что получается, когда мы обозначим указанных пророков в виде линий...
  -- Получается дерево.
  -- Верно. Видишь, сколько ветвей пошло? И всякий новый духовный учитель - это новая почка, от которой произрастает в дальнейшем целая ветвь, то есть отрасль. Но по преданию, когда Адам появился на Земле, это была уже не хрупкая веточка, это уже было взрослое дерево. Стало быть, Адам не первый человек. До него уже жили на земле такие, как он. А он всего лишь очередная веточка на дереве.
  -- Адам не первый человек? - удивился Мустафа.
  -- Нет, не первый.
  -- А может случиться так, что... символ иллюминатов не просто символ, а на самом деле говорит о том, что какой-то род отпал от основного ствола Древа Жизни?
  -- Всё так и есть. Каждый человек - есть веточка, листик или цветок, и даже плод этого гигантского Древа Жизни. И предназначение веточки отличатся от предназначения цветка или плода. Понимаешь?
  -- Понимаю.
  -- Все они отличаются друг от друга и все же они составляют единое целое, единый живой организм. Можешь ли указать свое место на этом древе?
   Мустафа внимательно посмотрел на рисунок.
  -- Мне сложно его определить. Но однозначно, оно не будет ниже Мохаммеда или Иисуса.
  -- Правильно. И что это значит?
  -- Это значит, что и Иисус, и Мохаммед, и Ной, и Моисей, и Заратустра, являются моим фундаментом, как фундаментом всякого человека. И если бы не было их, не было бы и меня.
  -- Молодец, ученик! Воистину, молодец! - воскликнул шейх Омар.
  -- И всё же мне сложно указать мое место. Ведь дерево раздвоено. У него два ствола. А как быть с отраслью Кришны, Будды, Лао Цзы и прочих?
  -- Хороший вопрос. И что ты будешь делать?
  -- Не знаю. Нужно эти два ствола одного дерева как-то... как-то соединить...
  -- Но как? Подвластно ли это ветке, листику или плоду?
  -- Нет, им не подвластно такое.
  -- Как же быть? - хитро улыбался старик, вглядываясь в глаза молодого человека.
  -- Тут нужен садовник.
  -- И кто же им будет?
  -- Такое подвластно только Всевышнему.
  -- Правильно. Вот этим и предстоит заняться нашему Несравненному Садовнику. А ты будешь Его инструментом.
   Мустафа, наконец, всё понял и радостно улыбнулся, с благодарностью глядя на старого учителя.
  -- Нашу ДНК также можно назвать Древом Жизни. Согласен?
  -- Согласен. Я понял.
  -- Замечательно.
   Старик был весьма доволен. Его глаза блестели от радости, что его юный ученик в свои годы уже так тонко видит суть почти неуловимых обычному человеческому зрению вещей.
   Мустафа надолго задумался, и старик не стал ему мешать. Потом юноша заговорил сам:
  -- А что есть Древо Познания?
  -- Древо Познания Добра и Зла это то же самое дерево человеческой цивилизации, только в параллельной реальности, и его сразу не увидеть в повседневной жизни. И если ты заметил, то... для добра и зла древо одно, но не разные.
  -- Точно! На это я не обратил внимания! - Мустафа удивленно распахнул свои голубые глаза.
  -- Что это значит, Мустафа? Как ты думаешь?
  -- Это значит, что Бог и... - он сделал паузу и уже тише закончил фразу, - Сатана одно и то же?
  -- Тише-тише, мой дорогой! - засмеялся старик. - Не надо говорить об этом даже в полголоса, иначе тебя жестоко накажут за такое богохульство!
   Мустафа растерялся.
  -- Ты же это имел в виду?
  -- Ты прав, это. А вдруг я заблуждаюсь?
  -- Но...Да нет! Ты прав. Ведь это так очевидно!
  -- Это очевидно тебе и мне. Но для остальных всё иначе.
  -- Значит, я должен буду рассказать людям и об этом? - поинтересовался Мустафа, ожидая ответа.
  -- Ты радуешь меня всё больше и больше раз от разу.
  -- Но ведь ты подводишь меня к тому, чтобы я сказал то, что ты хочешь от меня услышать.
  -- Теперь ты веришь, что любая вера - дело техники хорошего психолога?
  -- Верю без сомнения.
  -- Какой напрашивается вывод?
  -- Что все течения, секты, конфессии и направления - это дело рук человека, даже скажем неординарной личности, отличного знатока психологии, хорошего наблюдателя за жизнью людей, - сделал заключение Мустафа.
  -- Скорее харизматичного лидера, - добавил Омар.
   Старик довольно улыбнулся и закивал головой.
  -- Итак, продолжим. То есть вернёмся к нашему древу Познания, - сказал Омар и склонился над листком бумаги. - Всякий человек, жаждущий познания, (особо подчеркну - каждый из рожденных) начинает свой индивидуальный путь к вершинам Истины одинаково снизу. То есть каждый проходит тот же самый путь, что проходили все люди до него, когда-либо жившие в прошлом: от Адама до нас с тобой и дальше, вплоть до необозримого будущего. И так будет вечно, пока существует Разум Человека. Поднявшись в своих поисках Истины с низов и до самой вершины, каждый человек оставляет свой маленький след в истории развития человеческого разума в виде почки, листика...
  -- Подожди, шейх Омар. Но ведь не все ветки ведут к вершине. Смотри, некоторые заканчиваются на середине дерева. И до вершины, то есть до самой верхней точки еще довольно далеко. Я уже не говорю о втором стволе этого гигантского древа... Я бы сказал: только сокол Гор видит с высоты их истинный уровень...
  -- Из тебя выйдет хороший психолог, мой друг. Ты верно подметил. Вот поэтому существует так много разных мнений. Добравшись до одной из многочисленных вершин, каждый считает её истинной и конечной. Он принимает её за непреложную данность и нередко навязывает своё мнение окружающим, которые, как тому может показаться странным, идут по другому пути познания, и видят другие истины, и избирают их для своей жизни. Мы можем сказать, что эти люди заблуждаются и не имеют права исповедовать своё заблуждение?
  -- Нет.
  -- Почему? - поинтересовался Омар.
  -- Это их право, данное предками и их собственной ДНК.
  -- Но они борются друг с другом, пытаясь доказать, что их ветка самая высокая. Они убивают друг друга из-за этого... Что будем делать?
   Мустафа засмеялся и развёл руками.
  -- Будем рисовать для них дерево. Обеспечим им взгляд со стороны. Также как ты рисовал его мне. Нужно просвещать их.
  -- Вот ещё одна задача для вас, молодой человек. Просвещение. А как ты их будешь просвещать о наличие и сути других религий и нравов? Ты разве всё о них знаешь?
  -- Ты предлагаешь... - замешкал с ответом Мустафа, пытаясь сообразить, что хочет сказать старый учитель.
  -- Я?! Нет, мой дорогой друг, это предлагаю не я, а Мохаммед, Пророк ислама. Он - да благословит его Господь и приветствует! - настоятельно рекомендовал каждому истинному мусульманину учиться, развиваться и совершенствоваться, смотреть в будущее, а потому побуждал к путешествию и поискам знания, отправляясь, если в этом возникнет нужда...
  -- ...даже в Китай! - закончил фразу учителя Мустафа.
  -- Вот именно. Хоть на край света. Пока ты живёшь, ты должен узнавать глубину миров Господа Бога. Ты обязан быть любопытным и вечно голодным до знаний всю свою жизнь и ощущать себя вечным учеником Аллаха. У любого дерева есть общее с ветвями начало. Это их корень. Следовательно, нужно вернуться к началу всех ветвей и листьев. К самому истоку человеческой цивилизации.
  -- Потрясающе. Это так мудро, что я даже не знаю, что сказать! - у Мустафы даже дух захватило от нахлынувших чувств.
  -- Поэтому я предлагаю, пока каникулы твои не подошли к концу, отправиться в Хайфу, - радостно сообщил шейх Омар, деловито сворачивая исписанный листок бумаги.
  -- В Израиль? К евреям? - удивленно переспросил молодой человек.
  -- Ц-ц-ц! - неодобрительно зацокал старик языком и покачал головой. - Не разочаровывай меня, Мустафа.
  -- Да нет, я ничего не имею против евреев, - поспешил пояснить своё удивление Мустафа. - Просто я не улавливаю пока твоего...
  -- Все просто. Ты начнёшь собирать в свою корзину виноград с разных виноградников. Этот виноградник самый близкий...
  -- Понимаю.
  -- А Древним Египтом ты займёшься по приезду из Израиля.
   И старик снова прибегнул к стихам Омара Хайяма.
  
   Есть много вер, и все несхожи...
   Что значит - ересь, грех, ислам?
   Любовь к Тебе я выбрал, Боже,
   Всё прочее - ненужный хлам.
  
   Мустафа улыбнулся.
  -- А ты поедешь?
  -- На нас двоих денег не хватит, да и у меня есть дела в Каире, - загадочно улыбнулся старик.
  -- О каких деньгах ты говоришь? Я что-то не пойму... У меня... нет на такие поездки. А твои... Это твои деньги, а не мои... - недоумевал Мустафа.
  -- Они принадлежат тебе, Мустафа. Я откладывал их специально на такой случай, - ответил старик.
  -- Не понял. Ты всё время меня пугаешь или смущаешь. Как это мне? Ты разве мой родственник?
  -- По милости Аллаха мы все родственники.
   Мустафа ничего не понимал, потому выжидательно смотрел на Омара, в надежде, что тот пояснит свои слова.
  -- Поверь, я знаю, что говорю, - начал старик. - Всевышний даёт, когда пожелает, или не даёт, если не считает, что это нужно человеку. Согласен?
  -- Согласен. Но...
  -- Мне были даны эти средства, чтобы я сохранил их до назначенного дня, когда появится тот, кто должен прийти. И ему очень пригодятся, так как он будет в том возрасте, что еще не будет иметь возможности насобирать столько, чтобы осуществить поручение Всевышнего.
  -- Ты каждый раз поражаешь меня, шейх Омар.
  -- А ты меня. В Хайфе помимо всего остального ты найдёшь своих ближайших единомышленников, которые думают приблизительно также как и ты. Тебе стоит побывать так же в Тибете. Двенадцать лет после Тибета будешь служить Всевышнему, а потом Он отпустит тебя со Своего Пути.
  -- Посмертно? - цинично спросил Мустафа.
  -- Это уже будет зависеть только от тебя.
  
   Глава четырнадцатая
  
   В аэропорту прощаясь с другом, Шамиль крепко обнял Мустафу.
  -- Надеюсь, скоро увидимся? - сказал Шамиль.
  -- Да. Надеюсь, ты не совсем зажаришься в Аравийской пустыни, - пошутил Мустафа.
   Объявили посадку, и Шамиль с Рахманом, Абдулазизом и еще пятью молодыми людьми прошли через терминал на взлетно-посадочную полосу. Вскоре самолет поднялся в небо.
   Мустафа вздохнул, поджав в некотором раздумье губы, и направился к выходу из аэропорта.
   Через день он отправился в Израиль.
   * * *
   Хайфа встретила Мустафу так, как обычно встречает портовый город многочисленных туристов со всего света.
   (историческая справка о городе... а также описание... и встреча Мустафы с бахаи в их центре на горе Кармель).
   Бродя по Хайфе, Мустафе показалось, что он видит впереди в толпе, за спинами людей, старика Омара. Он было последовал сквозь толпу за знакомым силуэтом, но потерял его из виду и очутился вдруг перед территорией Всемирного центра бахаи.
  -- Вы хотите войти? - любезно спросили его по-английски.
  -- А можно? - не смело осведомился Мустафа.
  -- Конечно, можно. Одну минутку... Я позову экскурсовода, и он ответит на все ваши вопросы. На каком языке вы хотели бы общаться с экскурсоводом?
   Мустафа замешкался.
  -- Ну, если вопрос даже так ставится, то, если это реально, - на русском.
   Охранник слегка удивился, но никак не прокомментировал свое удивление.
  -- Нет проблем, - живо отозвался молодой привратник на чистейшем русском языке. - Будьте любезны, подождите минутку, пока подойдет экскурсовод.
   Парень активировал рацию и обратился к коллеге по-английски с просьбой направить к воротам русскоязычного экскурсовода.
  -- А что это за центр такой? Здесь так красиво. И еще что-то продолжают строить...
  -- Это Всемирный центр самой молодой религии бахаи, - ответил охранник. - А вы сами откуда так хорошо знаете русский язык?
  -- В школе преподавали русский язык и литературу.
  -- А вы родом откуда?
  -- С Северного Кавказа. Из Чечни... А что это за религия бахаи? Слово похоже на арабское баха, что значит - свет, слава, великолепие.
  -- Вы правы. Эта вера зародилась в Иране в 1844 году и названа в честь своего основателя - Бахауллы, то есть Славы Божией, если это имя перевести с арабского на русский язык. А вы...
  -- Я муфтий, или по народному просто мулла.
  -- Вы мусульманин?
  -- Да.
   Вскоре подошел экскурсовод и, увидев вместо родных славянских лиц, человека одетого в арабскую одежду, немного растерялся. Однако через секунду он приветливо улыбнулся и пригласил гостя последовать за ним по территории Центра.
  -- Молодой человек у ворот не успел ответить на мой вопрос о сути вашей религии. Что это за вера и чем она отличается от других?
  -- ...
  
  
   Глава пятнадцатая
  
   Шли месяцы. Мустафа и Шамиль путешествовали по миру. (...)
   Мустафа успел побывать не только в Хайфе, но и на две недели окунуться в мир древних верований Мексики и Гватемалы. Он встречался с потомками майя, инков. Их рассказы и легенды настолько поразили его, что он долгое время не мог прийти в себя.
   А Шамиль появлялся то в Пакистане, то Афганистане, то наведывался в отдельные княжества Эмиратов и Саудовской Аравии. А то и залетал попутным ветром в родные чеченские края. Он жил исламом, дышал им. Грезил о реформе и возвращению к истокам веры. Всё ему казалось пропитанным духом самого Пророка.
  
   Глава шестнадцатая
  
   Мустафа вернулся из Мексики и преступил к занятиям нового учебного года. Встречи со стариком Омаром возобновились. Мустафа приступил к изучению истории Древнего Египта.
   Шамиль же в университете так больше и не появился вплоть до самого выпуска Мустафы. Старый друг детства где-то затерялся то ли в песках Аравии, то ли в горах Афганистана, то ли на великолепных пляжах Эмиратов. Никто точно не знал его маршрутов. Говорили, он сильно возмужал. Редко от него приходили Мустафе какие-либо очень короткие письма, да и то, странным делом из Чечни, с приветами от матери Мустафы.
   Предстояли экзамены. Студенты готовились к ним и днем и ночью. Однако такой ажиотаж охватывал далеко не всех. Некоторым было все равно, какой отклик получит их работа.
   Мустафа пропадал в университетской библиотеке и готовился сдавать исламское право. Нельзя сказать, что это был самый трудный предмет, но как математика и юриспруденция, он не терпел приблизительных ответов и расплывчатых знаний.
   Накануне экзамена Мустафа снова увидел во сне карту захвата. Только теперь на ней пылал Кавказ и половина Европы...
   Он проснулся в холодном поту, вышел во двор, подышать прохладным воздухом и поразмышлять о доме и своих близких.
   После экзамена Мустафа решил рассказать этот сон шейху Омару.
  -- Какие-то могущественные люди, но отнюдь не президенты каких-то государств, совещались, как захватить мир, как уничтожить сильные народы и добраться до их природных богатств. Они говорили о победе не оружием, а кнутом и пряником.
   Шейх Омар слушал внимательно, и его лицо становилось печальным. А Мустафа продолжал:
  -- Эти люди злобно улыбались, вспоминали Бисмарка и его слова: "Разделяй и властвуй". Кто такой Бисмарк?
  -- Германский полководец прошлого столетия.
  -- Я уже видел этот сон год назад. И сегодня все повторилось. Только кое-что изменилось. В этом сне на карте пылали не только Югославия, другие страны Европы и Кавказ, пылал весь Советский Союз, Афганистан и Таджикистан.
  -- Это печальные вести, мой мальчик. Дьявол со всеми своими шайтанами покусится на эти народы, и прольется кровь безвинных. В Советском Союзе тоже уже не спокойно. И тебе придется будить людей именно с этих мест. Ты с Кавказа, вот с него и начнется твой путь под Господом. Ступай в Господе к людям. Пришло тебе время возвращаться домой, Мустафа. Здесь ты уже получил все, что можно. И я дал тебе все, что мог дать один человек другому человеку. Теперь твоим наставником Станет сам Всевышний. Ты должен ехать домой.
  -- Это из-за сна?
  -- Ты нужен больше всего там. Там твое начало. Там тебя ждут.
  -- Моя мать?
  -- И она тоже...
   Мустафа тяжело вздохнул.
  -- Мне будет не доставать тебя, шейх Омар, - сокрушался молодой человек.
  -- Я всегда незримо буду с тобой. Мужайся. Тебе предстоит тяжелое время. Будь крепок, не позволяй своему сердцу ожесточаться.
  -- Я постараюсь.
   Старик обнял Мустафу за плечи и внимательно посмотрел в его голубые погрустневшие глаза.
  -- Ты думаешь, я готов к выполнению миссии?
  -- Готов, Мустафа Нуриэль, готов.
  -- Спасибо тебе за все. Я никогда не забуду тебя.
  -- Я тоже, мой мальчик. Храни тебя Аллах! Смертей было уже довольно, ухитрись выжить. Ибо ты нужен Всевышнему живым. Не бойся духов, что станут стучаться к тебе, не бойся стихий природных. Но бойся злого человека, коварного человека. Ибо у дьявола человеческое лицо, не звериное и не призрачное. Запомни это, Мустафа.
   Мустафа молча кивнул.
  -- И запомни еще вот что. Все, что соприкасается со светом, светится в ночи, то есть обретает ценность в пору бедствий и испытаний. А то, к чему прикасается пламя огня, - сгорает в лихую годину. Несчастные люди ошибочно принимают огонь за свет из-за своей недальновидности, невежества и духовной слепоты. Они считают свет отражением огня и ищут в нем первопричину света Истины. И гибнут в адском пламени как мотыльки. Помни об этом во все дни твои. Да храни тебя, Извечный!
   Так подошел к концу период беззаботного обучения Мустафы в Каире.
   * * *
   Перед тем, как отправиться завтра домой, Мустафа снова отправляется в пустыню, дабы получить новые ответы на новые вопросы.
   Стоя на коленях, он вглядывается в звездное небо.
  -- Если я призван спасти людей, то почему, Всевышний, всё кажется мне чужим? Почему не понимаю языка окружающих меня людей? Почему мне так тяжко? Почему я так одинок? Как же я смогу помочь людям прозреть, если они кажутся мне нестерпимо чужими? Почему не чувствую я счастья от просветления и радости от общения с Тобой?
   И послышался голос, словно бы из самого воздуха, окружавшего Мустафу.
   "Все зависит только от тебя, Человек. Не Я отгораживаю человека от соплеменников его, но он сам и его гордыня изолирует его от народа Моего. Если истинно любить станешь людей, зверей и ангелов, то не постигнет тебя юдоль отшельничества. Если станешь следовать тому, Что Я велю, - не постигнет тебя горькая доля, и не выпьешь тогда сполна чашу горечи и страданий. А если не отринешь гордыню свою и эгоистических желаний плоти, то изведаешь вдоволь и муки, и непонимание. Если доверился Мне, то доверяй до конца и во все времена - и денно, и нощно. И выведу народ твой из погибели".
  -- Народ мой? Только мой? А как же, Господи, другие? - прошептал в растерянности Мустафа.
   "Кто с тобой, - тот народ твой. А кто не с тобой, тот и не со Мной, и никогда со Мною не был, и не будет вовек. А какой народ примет тебя, его дочь станет твоей половиной и спутницей. Не печалься о тех, кто не с тобой. Ибо они не оценят твоей печали о них. Кто готов по времени услышать тебя, тот услышит и с другого конца Земли. Ибо они всегда слушали Меня во все времена. А те, кто не послушается слов твоих и советов, те всегда были таковыми глухими и слепыми. Не печалься о них, ибо даже Я не сумел достучаться до их мертвых сердец. Неси Истину и Жизнь молодым и детям. А старики и без тебя об Истине знают, ибо сама жизнь их была лучшим учителем. Но на вопросы отвечай всех и каждого, и не печалься, если разум их не проникнет в сокровенность мысли переданной. И сам не гнушайся вопрошать людей и выслушивать их мнение. Истина от сего не пострадает и не уменьшится, а людей уважишь и покажешь им, что Я слышу каждого из них, и всем воздаю по заслугам их сердечным. Два пути у тебя к людям. К одним обращайся чрез сердце их, к другим - чрез разум. Не говори со всеми одинаково, не уравнивай их, ибо даже Я даю каждому из них его собственное предназначение, отличное от других. Ты имеешь от Природы дар говорить с разными по-разному, дабы до каждого дошло Слово Мое. Ибо один чрез шутку уразумеет Истину, а другой через мудрствование научное, третьему же будет довольно и твоего личного примера. Не говори со всеми одинаково, к каждому находи свой подход, особый ключ, язык образов и описаний, притч и шуток, примеров и научных обоснований. Не сторонись веселья, ибо и чрез это можно поведать о мудрости Мира. Имей мудрость, дабы разглядеть в простоте празднества причину сего веселья, ибо дано оно на здоровье человеку. Но умей различать причины веселий всяческих... На земле и до тебя были Вестники, и все они имели время праздновать, и время мудрствовать. Не гнушайся напоминать о великих Учителях роду человеческому, дабы люди знали, что ты не одинок в учительстве твоем, и не от себя говоришь, но от Меня. Ты лакмус. По тебе ориентируюсь Я".
  -- Аллах Всемогущий! Сейчас так много проповедников по всему миру! Как отличить истину от заблуждения? Как застраховать людей от обмана?
   "Ты не дашь каждому свое зрение и свой слух, не вынешь сердце свое из груди и не поделишься разумом. Не бери на себя то, что не по силам тебе. Доверься Мне, говори, что велю".
  -- Можно ли доверять открывшимся тайнам истории, о которых сейчас говорят люди и питают надежды на их правдивость?
   "Если после прочтения тайной книги или после открывшихся страниц неизвестной истории рода человеческого или после сделанного учеными открытия слабые обращаются к неверию и отчуждению от Меня, то знать не истинные они дети Мои, но лицемерные и фальшиво благочестивые. Ибо все, что имеете хорошего в жизни вашей, от Господа вашего, а что гнилое взлелеете, то гниль тленная и есть. И не видят слепцы, что проявления Мои многолики, и поклоняются лишь мизинцу моей ноги, не видя Меня Самого".
  -- Для чего искушаешь их, Господь Миров?
   "А как еще Мне узнать детей Моих? Для того и испытываю народ Мой. И кто отступает от рекомендаций Моих при первом же испытании, предавая веру в Истину, тот не от Меня. А если после прочтения тайных книг открывается вам иная грань истины, благодаря коей вы еще преданней становитесь, чем были прежде, то знать книги сии только помогли вам распахнуть сердца истинно верующих чрез новые знания, дабы утвердилась вера ваша в непреложные истины бытия. И книги сии есть тайное Слово Мое. Чрез вас узнаю Я народ Мой. И каждый из вас служит Мне по-своему. Истинному сыну Моему или дщери Моей такие книги не смогут повредить, ибо не ко злу они призывают, а побуждают думать и соизмерять. Сейчас знаний у вас уже много. Для всех есть возможность чрез них пробудиться и вернуться к Отцу Небесному и Матери Земле. Кто легко отрекается от веры своей, тот легко делит единое на добро и зло, на бога и дьявола, черное и белое, женщину и мужчину. А как же быть другим оттенкам? Не будь среди заблудившихся, не дели Единое, не дроби Великое на мелочи и труху... А дабы отличить истину от заблуждения, знай доподлинно: кто учит единению человека с Природой, тот истинный Учитель от Меня. А кто чтит придуманные человеческие законы превыше природных, тот не от Меня. Ибо обряды и законы - есть выдумка людская, призванная умерить неумеренных соплеменников твоих. Чтобы жить в согласии со Мной, не нужно особо знать законы человеческие, ибо подле Меня находятся и те, что были лишены клейма цивилизации. В них Природой заложено это соблюдение заповедей и верность Истине. Посему не принадлежность к какой-либо религии человеческой говорит Мне о верности и любви вашей ко Мне, но сердца ваши и деяния ваши".
   * * *
   И вот настал день, когда молодому специалисту по богословскому праву предстояло возвращение домой.
   Начиналось лето 1993 года.
  
  
  
   ЧАСТЬ III
  
  
   Глава первая
  
   Пахло липой. Солнце стояло высоко. В кронах деревьев щебетали птицы. Было по-летнему тепло. По склонам гор уже зеленела мягкая травка. В синем небе парили родные орлы...
   Дома!
   Мустафа шел по каменистой тропинке сквозь заросли, вдыхал полной грудью родной воздух и блаженно улыбался. Поплескался в роднике, умылся, утолил жажду и направился дальше по направлению к реке. Он перешел перевал и уже приближался к родному аулу. В низине показались его маленькие домики и клочки огородов. Да, уже запахло домашним скотом, вдалеке послышалось кудахтанье кур.
   И вот он снова дома. Как долго он отсутствовал в родных краях. Сколько воды утекло, сколько новых людей родилось! Сердце в груди радостно забилось.
   На подступах к аулу Мустафе повстречалась похоронная процессия. (Описание происходящего).
  -- Кого хороните? - поинтересовался Мустафа у первого же аксакала.
  -- Муллу Хусейна. Мир праху его! - и пошел дальше за процессией.
   Мустафа вздохнул, вспомнил своего первого духовного наставника и побрел дальше к своему дому.
   Матери дома не было. Наверно, почту разносит, подумалось Мустафе. Он положил сумку на стол в кухне, умылся и, присев на крыльце, стал дожидаться родных.
   * * *
   Шамиль спал в палатке. Он нервно почесал во сне обросший бородой подбородок, перевернулся на бок и наткнулся рукой на автомат. Тут же открыл глаза, огляделся, вспомнил, что находится в своей палатке, снова лег. Задумчиво посмотрел на двух спящих в другом углу молодых афганцев. Сон почему-то больше не шел, и Шамиль вышел на воздух, прихватив с собой автомат.
   Он сел на камни возле палатки, поправил на бритой голове афганскую шапку и, поглаживая густую черную бороду, мыслями устремился домой. Вспомнил мать и братьев, вспомнил Каир и Мустафу.
   Мустафа... Что стало с ним теперь? Где он? Вернулся ли домой или по-прежнему пропадает в трущобах Каира или в пустыне? Нашел ли он ответы на свои вопросы? Шамиль вдруг подумал, что нужно было бы тогда в первую поездку позвать с ними и Мустафу. Тогда Шамиль не был бы одинок и не вспоминал бы Мустафу как свою прошлую жизнь, похожую на сказочный сон.
   Реальность же была менее спокойной, и также менее радостной. Перспектива умереть была велика. Смерть могла настичь через минуту. Он не жалел о своем выборе, Шамиль привык к новой жизни, не особо переживая за свою, полностью передав ее Богу. Его учили не привязываться к праху, но отпущенное ему Аллахом время использовать с выгодой для Бога. И с тех пор Шамиль не задумывался о своей жизни и своем месте в обществе, он безоговорочно выполнял приказы вышестоящих и также сам раздавал распоряжения рядовым.
   Время неслось быстро. Некогда было любоваться красотами пейзажей, да и красот-то как таковых не было. Не то, что у него дома в Чечне! А здесь все скудно, выхолощено, безжизненно, будто и вправду эта местность предназначена лишь для боев и адских мучений. Вокруг возвышались пустынные афганские горы, повсюду унылый песчаник, серые скалы Гиндукуша, впереди виднелась граница Пакистана, внизу сквозь глубокое ущелье пробирался через пороги и уступы еще робкий приток могучего Инда. Над головой простиралось серое небо с плывущими клочковатыми облаками.
   Хочу домой, - вдруг, как крик отдалось в сердце Шамиля. Хочу рай обрести на родной земле. Умирать надо там, где родился, думал он, сидя на камнях и смотря на каменный мир гор. Иначе душа не будет знать покоя.
   Скоро домой. Уже скоро. Юсуф говорит, что еще полгода, и мы будем вершить волю Аллаха на моей родной земле.
   Как тягостно ожидание возвращения...
   * * *
   Мустафа будучи выпускником исламского университета, получившим образование за границей, после смерти муллы Хусейна был признан в ауле местным имамом. Его чтение Корана наизусть и комментарии к отдельным его главам были встречены аксакалами одобрительно и пожеланием дальнейшего продвижения Слова Божьего среди сельчан и особенно среди молодежи. На следующий же день к новому мулле пришли трое молодых ребят и стали спрашивать:
  -- Можно ли носить золотую цепочку? - спросил Мансур.
  -- Можно. Но лучше, если золото будет носить женщина, - улыбнулся Мустафа. - Мужчине не пристало носить украшения. Уж лучше тогда серебро.
  -- Скажи точно! - потребовали от него.
  -- Украшаться пристало женщине. Мужчине положено украшать себя не побрякушками, а качествами, подобающими джигиту. Сейчас я достаточно точно сказал?
  -- Да.
   Другой присел напротив муллы.
  -- Скажи, кто такой неверный? - поинтересовался Альви. - У нас тут спор вышел. И я хочу знать от ученого человека, кто такой неверный, с которым нужно воевать.
  -- Неверный, то есть кяфир, - это отступник от веры, неверующий или неблагодарный. Это тот, кто знает о законе, но делает по-своему, не считаясь с тем, что говорит Писание.
  -- Можно сказать человеку в лицо, что он кяфир? - горячился парень.
  -- Этим ты можешь оскорбить человека, Альви, - предупредил Мустафа.
  -- И пусть! Если он неверный, пусть получает! Скажи еще: христиане - неверные?
  -- Смотря какие. Если они, называясь христианами, не поступают так, как учил их пророк Исса, то они неверные. Но если какой христианин живёт и поступает так, как учит об этом Евангелие, то он брат мусульманину.
  -- А ты говорил...! - Альви ткнул кулаком в бок стоящего рядом Ильмана.
  -- Ещё вопросы?
  -- Пока больше нет. Спасибо, - сказали молодые люди и направились из комнаты.
  -- Пожалуйста, - отозвался Мустафа и, выйдя из дома, вышел во двор, чтобы посмотреть, есть ли кто еще с вопросами. Никого больше не было, и молодой имам закрыл дверь деревенской мечети на ключ и направился к себе домой, захватив записи предыдущего муллы. Мустафе было интересно, что думал и что говорил его старый учитель всем этим людям. И, возможно, чувствуя свою близкую кончину, он оставил какие-нибудь пожелания для преемника?
  
   Придя домой, он застал мать во дворе.
  -- Сынок, дров нужно наколоть. А то уже заканчиваются, - сказала Зайнаб, вытирая мокрые после стирки руки о халат. - Но это потом. А сейчас иди, садись за стол, пока обед не остыл.
  -- А Зарета где?
  -- В доме, перед зеркалом крутится, все примеряет подаренное тобой платье. Дядя Ильяс хотел с тобой поговорить.
  -- Он у нас?
  -- Нет, он ещё утром заходил. Тебя не застал, ты уже в мечети был. А сейчас он в горах с отарой. Только через неделю придёт.
  -- Я схожу к нему на стойбище. Дров нарублю и схожу.
  -- Долго у него будешь?
  -- Наверное. К вечеру приду, может быть. И потом снова зайду в мечеть. Так что если кто спрашивать будет, скажи, что пусть ищут в мечети вечером.
  -- Хорошо, сынок. Никак еще не привыкну, что ты теперь важная персона в ауле. Может, как иначе к тебе обращаться?
  -- Да ну, мам! Не придумывайте, - повёл плечом Мустафа. - А где ребята? - поинтересовался Мустафа о его младших братьях-близнецах Иссе и Адаме.
  -- В школе ещё.
  
   Глава вторая
  
   Мустафа шагал по горной дороге на пастбище, где дядя Ильяс пас овец. Этой дорогой мулла в детстве исходил много часов, знал все места в округе, знал каждый клочок земли, где могла бы задержаться у сочной травы овца, где она могла спрятаться, а где ее ожидала опасность. Свернув с натоптанной тропы, Мустафа пошел прямиком через перелесок и через ту самую речушку, заснув у которой ему впервые приснились посланники Всевышнего.
   Мулла присел на берегу под деревом и в безмятежной тишине стал прислушиваться к журчанию потока. Казалось, речка шутя пробиралась через пороги, камни и запруды. Она смеялась над теми трудностями, с которыми встречалась. Может быть, думал Мустафа, и человеку нужно также идти по жизни, - не допуская к сердцу внешние неурядицы и проблемы? Возможно, жизнь тогда не будет казаться такой невыносимо сложной, и тяготы бытия будут не столь мучительными? Но тогда... Тогда, пройдя через испытания, мы не усвоим их уроков, если не прочувствуем сердцем и не поймем разумом, не собьем колени, ползя к пониманию истины.
   Мустафа поднял голову, окинул взором небосвод и его горизонт, растянувшийся по поверхности полей и гор. Все радовало его глаз, все: от недвижимого камня на дороге до листвы деревьев, шептавшихся над его головой, от запаха родного воздуха до необъятных высот синего неба, обнимающего горные вершины, ласкающего перевалы и ущелья... Или, может быть, думал он, нужно знать, когда и что пускать в сердце, пропуская через него как через сито свои переживания, информацию и примеры из жизни других людей, а что отметать сразу на входе в святая святых нашей души? Как узнать, что допускается, а что нет? Есть ли такая формула, по которой можно это определить?
   Пополоскав руки, умывшись и совершив намаз, Мустафа прочел молитву благодарения над пригоршней воды и также со словами любви и благодарности вылил ее из ладоней обратно в прозрачную речку. Дальше его путь лежал через перевал, где дядя Ильяс с напарником Имраном, старым уважаемым аксакалом, присматривали за беззаботным время провождением отары овец.
   Он издали увидел их.
   Старик Имран, сидя на коврике, осматривал молодую овечку, а дядя Ильяс поодаль кормил сторожевых псов.
  -- Салам, дядя Ильяс, салам, Имран-хаджи, - поприветствовал их Мустафа, подойдя ближе.
  -- И тебе мир, Мустафа, - отозвался Ильяс.
  -- Добрый день, молодой человек, - скупо поприветствовал Мустафу аксакал.
   Некоторые старики все еще обращались к Мустафе как к юному созданию, неожиданно обремененному духовной властью в ауле. Они не спешили называть его имамом или в простонародье муллой, считая, что этот вчерашний студент еще не заслужил к себе такого внимания и обращения. Даже когда старики называли его муфтием, это говорило лишь о том, что они отдавали дань уважения его статусу как ученому мужу, но не ему самому. Мустафа хорошо это понимал и стремился заслужить доверие и уважение односельчан не буквой закона ислама, а сердечностью своей и участием. Он понимал, что должно пройти время, прежде чем его признают и станут именовать муллой и имамом, то есть признают бесспорным авторитетом, а не просто носителем ученой степени, знатоком буквы Корана и Сунны, проводника законов шариата, беспристрастного и рафинированного, нахватавшегося информации за границей. Все это Мустафа отлично понимал, глядя на спокойного Имрана-хаджи, вежливо холодного, сдержанно учтивого и бесконечно мудрого старика, не раз бывавшего у стен Каабы. Еще Мустафа понимал и то, что село наводнили проповедники различного мусульманского толка, сулившие рай при жизни или после смерти в борьбе с неверными. Обличавшие всяческую светскую власть, обещавшие свободу, похожую на анархию, и единение с другими мусульманами мира, они так же сулили разрешение тот час всех житейских проблем через священную войну против неверных. Таких проповедников было немало, а Мустафа был один.
  -- Ходишь знакомиться со всеми членами местной уммы? - улыбнулся племяннику дядя Ильяс. - Правильно, Мустафа.
   На что тот скромно улыбнулся.
  -- Хотел поговорить с вами, посоветоваться. Рад, что с вами здесь и уважаемый Имран-хаджи... Я тут думаю, ученость это хорошо, конечно, но опыт прожитых лет еще лучше...
   Имран-хаджи молча глянул на молодого муфтия и снова продолжил осматривать овцу.
  -- Спрашивай, Мустафа, не стесняйся, - подбодрил его дядя Ильяс.
  -- Ислам на Кавказе существует уже столько веков, но почему он отличается от того ислама, которым каждый день дышат люди? Где то отличие жизненного ислама от ученого ислама?
   Дядя Ильяс задумался, почесывая небольшую седую бородку.
  -- Сынок, я человек мало грамотный в этих вещах, но мне кажется, что когда человек живет в Боге, он не всегда живет в исламе... Возможно, я не понимаю всего правильно, но - ты уж меня прости, старика - мы здесь живем, как Аллах на душу положит и не особо заглядываем, что по тому или иному поводу говорится в Коране. Мы живем так, чтоб грех нам на плечи не взобрался или не замарал наши руки и ноги. Мы как чувствуем своим сердцем Бога, так Его и чтим. По-своему чтим. Мы, конечно, мусульмане... - тут дядя Ильяс замолчал, задумался, подбирая нужные слова.
   Имран-хаджи отпустил овцу и теперь внимательно слушал диалог дяди и племянника, при этом вглядывался вдаль, словно не участвовал в их беседе, и будто там, вдали, что-то занимало его внимание и требовало сосредоточенности во взгляде покрасневших выцветших глаз.
   Мустафа также внимательно слушал рассуждения старого пастуха, из уважения не пытаясь вставить какое-либо свое слово. На Кавказе это не допустимо в разговоре со старшими.
  -- Не знаю, как правильно это высказать, - замялся дядя Ильяс и замолчал.
  -- Я понимаю, что вы хотите сказать, дядя Ильяс, - поддержал его Мустафа.
  -- Мы не ученые, - продолжил он. - Мы простые люди, пастухи. Мы чувствуем Бога. Чувствуем сердцем, всем своим естеством. Мы умом понимаем, что Он рядом, что Он среди нас и в нас. Но мы не знаем религиозных правил до мельчайших тонкостей. Вот так.
  -- А как вы думаете, что важнее для жизни обычных людей: истина в законе или жизнь в мире? И что важнее для Самого Всевышнего?
   Имран-хаджи наконец отвлекся от созерцания долины, что распростерлась перед его взором, и посмотрел на Мустафу.
  -- Не знаю право дорогой Мустафа. Не знаю, сынок. Если б знал, был бы, наверное, как ты - муфтием, а не пастухом, - усмехнулся дядя Ильяс.
  -- Дядя Ильяс, не всем нужно становиться муфтиями, как и не всем везет быть свободным пастухом, - задумчиво ответил молодой имам и, вздохнув, замолчал, глядя на плывущие над головой облака.
  -- Я отвечу на твой вопрос, мулла, - неожиданно заговорил Имран-хаджи.
  -- Я слушаю вас, уважаемый Имран-хаджи.
   Мустафа затаил дыхание. Сердце вдруг забилось в груди, откликаясь на слова старого аксакала, признавшего в молодом человеке муллу. Это был знак либо того, что его признали как духовный авторитет, либо то был всего лишь аванс на будущее. Несомненно было и то, что уважаемый старейшина удостоил молодого человека своим обществом и беседой, сочтя Мустафу достойным того, что он ему поведает.
  -- Я трижды бывал в Мекке, мой молодой друг, - неторопливо начал повествование аксакал. - Первый раз я шел в святой город почти восемь месяцев, шел без денег и провизии. Останавливался в полях и в горах, в населенных пунктах и в безлюдных местах. Чтобы продолжить путь дальше в родной город Пророка, иной раз я оставался в городах и аулах на неделю, а то и на месяц-другой. Я жил среди тех чужих и незнакомых людей, зарабатывая себе на пропитание и скапливая деньги на дальнейшую дорогу к священной Каабе. Я выполнял всякую работу, не стыдился чистить обувь и мыть лошадей. За тот путь, что я проделал пешим в первый свой хадж, я многое изведал, многое познал, но еще больше с тех пор у меня появилось вопросов. Когда же я добрался до места моих устремлений, то понял, что жизнь и есть Истина, что Аллах и есть Жизнь. И тот, кто поддерживает жизнь всякого, тот служит Богу наилучшим образом. Меня кормили, помогали одеждой и спасали от холода не только правоверные. Понимаешь?
  -- Да, хаджи.
  -- Вижу по глазам твоим, что понимаешь. Это хорошо. Второй раз, когда совершал я паломничество, то чуть не погиб. Но не от руки иноверца, а от ноги правоверного. Меня чудом не затоптали возле самой Каабы, когда я нечаянно споткнулся. Эти люди жаждали истины, они стремились к величайшей реликвии мира и только по милости Аллаха не погубили жизнь единоверца. Понимаешь, о чем я говорю?
  -- Понимаю, уважаемый Имран-хаджи.
  -- Это хорошо. В третий раз я совершал хадж во время одной из войн между суннитами и шиитами. Меня трижды подстерегала смерть. Однажды я чуть не погиб от руки суннита, в другой раз от рук шиитов. А третий - от холода в Мекке, когда держал пост вместе со всеми остальными паломниками и жил в пустыне. С тех пор я больше не совершаю хадж. Понимаешь ли то, о чем я говорю тебе сейчас?
  -- Я все понял, хаджи. Понял.
  -- Теперь ты понимаешь, чем отличается ученый ислам от ислама простого народа? - хитро улыбнулся старик.
  -- О да, теперь понял.
  -- Это хорошо. Это очень хорошо, мулла, - добавил Имран-хаджи и, поднявшись с коврика, не спеша направился к отаре. А Мустафа улыбнулся ему вслед, поблагодарил дядю Ильяса и стал собираться назад в аул.
  
   По дороге домой Мустафа повстречал девушку, напомнившую ему годы детства и школярничества. Девушка приглянулась ему, но заговорить с ней он не посмел, точнее не осмелился. Уже позже он узнал, что она посещает проповеди одного из заграничных проповедников, что ратуют за чистоту ислама салафитского толка.
   Неожиданно для себя молодой муфтий столкнулся с конкуренцией, банальной конкуренцией, борьбой за души и жизни юношей и девушек своего селения и соседних аулов. Ему вдруг стало любопытно - что же дают молодым людям те другие проповедники, и чего не дает им он? И Мустафа решился послушать их проповеди.
   В один из дней, когда заграничный проповедник собирал у себя на дому молодежь, пришел на проповедь и Мустафа. Здесь были только мужчины. Видимо, женщин собирали отдельно в другое время. Собравшиеся сразу узнали его, некоторые начали шушукаться, кто-то доложил о его появлении хозяевам дома. До начала проповеди было еще некоторое свободное для общения время, и к Мустафе подошел некий шейх Абдалла.
  -- Салам алейким, коллега. Добро пожаловать, - улыбнулся бородатый, с чисто выбритой головой мужчина лет тридцати и в приветственном жесте заключил ладони Мустафы в своих.
  -- Салам, - отозвался Мустафа.
  -- Мы рады, что ты с нами. Присаживайся, брат, скоро начнется проповедь, - указал Абдалла гостю свободное место и ушел в другую комнату.
  -- Скоро приедет знаменитый "Скорпион", - донесся до слуха Мустафы обрывок беседы двух юношей, сидящих сзади. - Говорят, он родом из этих мест.
   Мустафа опустил глаза, задумался. Ему вдруг вспомнился Шамиль, которого он не видел уже несколько лет.
   * * *
   Спустя день Зайнаб осторожно спросила сына перед обедом:
  -- Старики говорят, что ты ходил в дом к салафитам. Это правда?
  -- Да, правда.
  -- Зачем?! От тебя отвернутся те, кто остался верен традициям.
  -- Мне нужно было самому собственными ушами услышать то, что они проповедуют, к чему призывают народ.
  -- Ну и как, послушал?
  -- Послушал, - сумрачно ответил Мустафа.
  -- И что скажешь?
  -- Скажу, что уж слишком сладко "поют" эти Абдалла и Умар.
  -- Ты не то же самое говоришь людям? - поинтересовалась мать.
  -- Нет, не то же самое. Если не сказать, что совсем говорю о другом. Мы с ними с разных полюсов понимания истинной веры.
  -- Все больше и больше идет к ним молодежи. Даже девушки.
  -- Я знаю.
  -- Что ты намерен делать? - Зайнаб вопросительно посмотрела на сына.
  -- Подумать хорошенько для начала. А потом, наверное, нужно будет поговорить с каждым из жителей аула отдельно, узнать, в чём нуждаются они и что им посулили новые проповедники.
  -- А если они пообещали им то, чего не можешь дать ты?
  -- Посмотрим. Если не удастся выяснить все до конца, придется ехать в район или даже в Грозный.
   Мать промолчала.
   Вечером из школы вернулась сводная сестра Мустафы, пятнадцатилетняя Карина, дочь отчима от первого брака. Отчим ушел с отарой на высокогорные пастбища и должен был вернуться лишь к концу лета.
  -- Мне сказали, что наш мулла был на проповеди шейха Умара! - радостно воскликнула Карина.
   Мустафа молча посмотрел на сестру. В его взгляде появилась тревога, даже осуждение. Но Карина этого не увидела и продолжала дальше.
  -- Я сначала не поверила в это... Ну и как он показался нашему мулле? Правда, здорово говорит? - не унималась сестра. Ее глаза светились от восторга.
  -- Ты это серьезно? - недоумевал Мустафа.
   Зайнаб замерла на кухне, прислушиваясь к их разговору.
  -- Чем же он так восторгает тебя, Карина?
  -- Он современный. Он... Он действует, - тут она поняла, что хвалит одного петуха перед другим. - Ой, извините... Но ведь вы согласны с ним, что нужно проповедовать ислам интенсивно?
  -- А ты не увидела в его словах того, что он проповедует насилие?
  -- И что?
  -- Как - и что?!! - возмутился Мустафа.
  -- Если человек до конца жизни так и не поймет очевидного, что, по-вашему, ждать этого, что ли? Или объяснить ему?
  -- Объяснить насилием? Оправдать бандитские методы несения истины? И какой истины? Чьей? Объяснить не значит навязать, - добавил он и направился в свою комнату.
  -- Умар прогрессивный, современный, а вы - старик. И проповеди ваши не актуальны, а иногда от них несет как от неверных! - услышал он себе с спину.
   Мустафа остановился ошарашенный.
   Тут в зал вышла Зайнаб и, услышав дерзкие речи падчерицы, прикрикнула на нее.
  -- Как ты смеешь?! Замолчи!
   Не проронив ни слова, Мустафа удалился.
  -- Видите, мама, я права. Он даже не возразил мне. Потому что я сказала правду.
  -- Ты не правду сказала, ты оскорбила старшего брата. Ты оскорбила муллу, уважаемого человека.
  -- Уважаемого человека? Где его прихожане? Почему они приходят к Умару, а не к Мустафе? Только старики его слушают. У него нет будущего! - яростно заявила Карина и тут же неожиданно получила пощечину от мачехи.
   Карина опешила. Мачеха никогда даже пальцем ее не трогала, ни единого грубого слова ей не сказала за все эти десять лет, которые они прожили вместе под одной крышей, а тут - пощечина! Девушка заплакала и убежала в свою комнату.
   И сама Зайнаб была поражена своей реакцией на обидные слова падчерицы в адрес ее сына. Она присела за стол, закусила дрогнувшую нижнюю губу, пытаясь совладать со слезами, что подступали к самому горлу. Что же это? Как она смогла поднять руку на дитя? У Зайнаб в голове не укладывалось случившееся. Но как она не силилась побороть слезы, они все же вырвались наружу и предательски поползли по щекам. Она зажала рот кулаком, чтобы вовсе не разрыдаться и крепко зажмурилась. Могла ли она когда-нибудь подумать, что дети, которых она воспитала с любовью, станут по разные стороны реки правды? Думала ли она, что ислам, призванный объединять сердца и народы, внесет разлад в ее собственную семью, поссорит ее старших детей? Кто бы мог предвидеть, что религия станет причиной ее боли, боли той, что так верила, что религия спасет сходящий с ума мир! И вот случилось невообразимое. И что ей теперь делать в этой ситуации? Куда бежать? У кого просить помощи, если даже в божьем деле нет согласия?
   Но, возможно, все образуется, думала Зайнаб, ведь Карина всего лишь подросток. И может быть, даже скорее всего здравый смысл и терпение Мустафы победят подростковый максимализм? А если нет? А если она теряет дочку? А ведь Карина еще ребенок. Ей всего то пятнадцать.
   В это время Мустафа стоял на коленях посреди своей комнаты и страстно молился.
  -- О, Аллах Всемогущий! Дай мне силы служить Тебе праведно и верно!
  
   Глава третья
  
   В помещении молельного дома людей было битком. Здесь были и молодые, и старики, и женщины и школьники. Мустафа сегодня читал проповедь в соседнем ауле и отвечал на вопросы сельчан. Он проходил село за селом, проповедуя и объясняя принципы ислама так, каким его видел он сегодня и каким хотел, чтобы его видели другие.
  -- Ислам - это единение людей в обоюдном стремлении жить в согласии с Богом, с жизнью простого человека и со своей совестью. Прежде чем нести ислам другим, необходимо самому впустить Бога в свое сердце, в свой ум, в свою душу и тело...
  -- А как на счет джихада? - бесцеремонно перебили его.
  -- Джихада чего?
  -- Меча. Джихада меча!
  -- Разве на вас напали? Для чего вы слушаете тех, кто хочет вас поссорить с соседями? Разве у вас отняли скот или дом? Разве вас поработили?
  -- Вот именно поработили! - выкрикивал тот же голос.
  -- Ну и где эти рабовладельцы? Чем они вас угнетают? Как они выглядят?
   В помещении послышались смешки.
  -- Мохаммед - да благословит его Господь и приветствует! - сказал, что меч нужно брать в руки лишь в случае угрозы вашей жизни, дабы защитить свой дом и своих близких, свое право на веру. Разве у вас отняли веру в Аллаха? Кто мешает вам творить любовь и сострадание, гостеприимство и добрый нрав? Кто запрещает вам быть милосердными? Кто? Покажите мне этого человека! Если вы хотите, чтобы к вам относились с уважением, будьте и вы уважительны к другим.
  -- Даже к негодяям, бандитам и неверным?
  -- А к неверным так особенно нужно быть уважительными. Ибо по вашим поступкам люди других религий судят об исламе в целом и о поступках и словах самого Пророка. Поступая неправедно, вы оскверняете память Пророка и предаете то, чему он вас учил. А он учил вас держаться вместе. Он хотел, чтобы вы были счастливы. Совершив грех, зло или преступление, вы тем самым глумитесь над ценностями ислама, оставляя на поругание нечестивцам, называющими себя приверженцами чистого ислама.
  -- Мулла Мустафа, ты предлагаешь нам уподобиться Западу? Хочешь, чтобы наши женщины носили бесстыжие короткие юбки, как последние потаскухи? Да? Хочешь, чтобы мы стали из любви к Западу на колени, а они будут смеяться над нашей культурой и памятью предков, считая варварами?
  -- Нет, я не в коем случае не призываю вас подражать Западу! Но и не считаться с теми, кто живет рядом, нельзя. Отворачиваясь от западной культуры совсем, мы обосабливаемся, отгораживаемся от реальности этого мира. Это ведет к изоляции...
  -- И пусть!
  -- Ведет к упадку, - закончил Мустафа.
  -- Странные речи ты ведешь для служителя ислама. Что ты проповедуешь, мулла Мустафа?
  -- Я проповедую любовь к миру, который окружает нас, и в котором мы родились. Если мы будем любить и уважать этот прекрасный мир, в котором живем, в котором живут наши матери и дети, то и мир станет любить нас, понимать и уважать.
  -- И ты считаешь, что это речи мусульманина? Разве тебя этому учили в университете?
  -- А что вы хотите, чтобы я говорил вам? К чему хотите, чтобы призывал вас? К кровавой бойне? К войне с неверными? Что она даст вам? Вам лично! Смерть, разорение, гибель семей ваших, детей, хозяйства, утрату веры в человечность, даст нищету, голод. Вот чем грозят речи тех, кто призывает вас к непримиримости чистой веры. Что это за чистая вера? Выхолощенная вера. Без жизни, без радости. Куда же тогда девать нашу историю? Куда выкинуть, в какую канаву, память наших предков, их завещание нам на века? Разве Пророк Мохаммед это проповедовал, разве он хотел, чтобы мусульмане все вымерли в непримиримой борьбе друг с другом и с соседями? Нет. Он хотел, чтобы праведники выжили, чтобы их число умножилось, чтобы об исламе узнал весь мир, как о прогрессивной вере, современной, самой справедливой и достойной. Чтобы весь мир полюбил ислам и принял его всем сердцем. Пророк желал, чтобы ислам уважали...
  -- ...и боялись! - добавил кто-то из зала.
  -- Нет, не боялись. Боятся лишь дикого зверя. А ислам не нужно бояться. Его нужно понять. И когда ты его поймешь, тогда полюбишь. А когда полюбишь, то даже собственный вздох, улыбку или приветствие станешь воспринимать как часть ислама, то есть праведной веры. Ты своей улыбкой, своей доброжелательностью, своим гостеприимством и состраданием будешь распространять, дарить и утверждать ислам в народах и странах. Ты станешь частью того драгоценного напитка, который зовется исламом. Ты будешь тем глотком живительного эликсира, которым излечится кто-то или утолит жажду. Быть мусульманином, - это значит быть готовым во всякой земле и во всякий час оказать милость всякому, кто захочет укрыться в тени твоего внимания, участия и заботы. Ислам - это любовь матери, для которой все дети - народы - равны и любимы: и старшие, и младшие, и те, что процветают в благополучии, и те, что подобно несмышленым детям, допускают ошибки и страдают от собственной гордыни и бессилия. Ислам приютит и богатого, и бедного, и несчастного, и счастливого, и бездетного, и сироту. Под материнской рукой ислама каждый найдет утешение и ободрение, покой и отдохновение, любовь и заботу.
  -- Красиво говоришь, мулла. Что же все-таки ты проповедуешь, уважаемый? - поинтересовался один старик.
  -- Я проповедую то, чему учил Мохаммед - да благословит его Господь и приветствует! - что он вобрал лучшего из того, что уже было до него. Я проповедую Моисеевы заповеди, Мохаммедову справедливость, буддистскую независимость от материальных благ, зороастрийскую чуткость к стихиям природы, индуистское семейное благополучие, Иисусову терпимость и сострадание к ближнему и бахайскую дружбу народов. А также призываю изучать науки и заниматься каким-либо видом искусства или ремесла...
   После недолгой проповеди и многочисленных вопросов после нее к Мустафе подошли сначала двое стариков и, молча, поблагодарили его, заключив традиционно его ладони в свои. Потом с опаской к нему подошли двое старшеклассников.
  -- Мулла Мустафа, а вы могли бы прийти к нам в школу и рассказать о том, как вы учились в Каире?
  -- Конечно, я обязательно приду, расскажу о Каире и с удовольствием отвечу на ваши вопросы, - с улыбкой ответил мулла школьникам.
  -- Спасибо, - поблагодарили ребята и отошли в сторонку к остальным мальчишкам, с интересом наблюдавшим за беседой Мустафы с их одноклассниками.
   Кто-то благодарил Мустафу за добрые слова, кто-то загадочно улыбался, глядя в его сторону, но были среди слушателей и такие, что уходили хмурые, с лицами, таящими в себе недоумение и возмущение. И Мустафа видел это.
  -- Интересная трактовка ислама... - услышал вдруг мулла у себя за спиной. Обернувшись, он увидел шейха Абдаллу.
  -- Вам она нравится? - вызывающе спросил Мустафа.
  -- Нет. Не скрою, не нравится. Это позиция проигравшего, убеждение слабого, - снисходительно произнес Абдалла и, усмехнувшись, пошел вслед за остальными прихожанами, не особо спешащими покинуть молельный дом.
   Мустафа лишь глубоко вздохнул, но не огорчился.
   Люди переговаривались между собой. Некоторые уходили молча в задумчивости.
   Когда молельный дом опустел, мулла начал собирать свои бумаги и книги и вдруг снова увидел через окно ту девушку, что повстречал сначала на дороге домой в аул, а потом на собрании у Абдаллы. Сейчас она беседовала со знакомой на выходе со двора молельного дома.
   Мустафа на минуту задумался, оставив сборы, но потом вернулся к ним.
  -- Кажется, все прошло как нельзя лучше, - с улыбкой заметил местный староста, мужчина лет сорока.
  -- Кажется, да, - охотно согласился Мустафа. - Скажите, дорогой Альви, кто та девушка в голубой косынке?
   Альви посмотрел через окно, проследив направление взгляда муллы.
  -- Это Лейла, дочь Иссы. Она из твоего аула, мулла Мустафа.
  -- Дочь Иссы? М-м-м, да-да... Кажется, я припоминаю ее.
   Мустафа задумался.
  -- Ну, что, закрываем молельный дом? - спросил староста, выведя своим вопросом муллу из минутной задумчивости.
  -- Да-да, конечно, - подтвердил тот и направился к выходу.
   Выйдя из дома, Мустафа мельком бросил взгляд на Лейлу и снова продолжил свой путь вместе со старостой.
   Да, он теперь хорошо вспомнил ту девчонку, которая в свое время отказалась с ним дружить, а потом и вовсе насмехалась над ним. Кажется, она мечтала стать стюардессой или диктором на телевидении? Теперь он узнал в этих чертах ту надменную красавицу аула. Но теперь она сильно изменилась. Казалась окутанной печалью и некой вуалью страдания, хотя пыталась улыбаться в беседе с подругой.
  -- Почему она такая мрачная? - поинтересовался Мустафа у Альви.
  -- Я точно не знаю, но говорят, что с ней произошла неприятность. Какая, - не знаю. Но шепчутся, мол, обесчестили ее.
  -- Очернить легко, потом попробуй отмыться... - заметил Мустафа.
  -- Я не в осуждение. Ты спросил - я ответил, что знаю.
  -- А известно, кто это сделал?
  -- Говорят, - солдаты. Русские. Теперь она их люто ненавидит и мечтает отомстить. А этот проповедник Умар хочет ее горем воспользоваться в своих целях. Все поучает ее, поучает. Чему? Только Аллах знает, чему.
  -- Печально все это, - покачал головой Мустафа. - Очень печально.
   Он не держал на нее обиды за прошлое, но искренне сожалел, что судьба обошлась с ней столь немилосердно. Лишь отметил про себя, что стоит поговорить с Лейлой, узнать ее настрой на жизнь, и, возможно, чем-нибудь помочь.
   Через пять минут Мустафа уже забыл о красавице Лейле. Его мысли занимал другой вопрос - школьное образование и воспитание. Он все думал, что же такое организовать, чтобы молодежь не отворачивалась от традиционного ислама. И вот сегодня школьники сами обратились к нему с просьбой, наметив приблизительное направление бесед с молодежью. Теперь, кажется, все становится на свои места, и Мустафа будет вести в школах соседних аулов факультативом "Историю религии".
  
   Глава четвертая
  
   Шамиль только неделю назад вернулся из-за границы. Сейчас он ехал на переднем сидении милицейского "УАЗика" по родным местам, беседуя с Ахмадом, милиционером из соседнего аула.
   Добравшись до тропы, которая вела к его аулу, он вышел из машины, поблагодарил участкового за то, что тот подбросил его, и направился домой.
   Ничего-то здесь не изменилось. Та же речка, те же деревья и лужайки, те же камни на дороге, как и сама дорога ничуть не изменилась за последние годы. Даже тот же родной запах веял с полей и пастбищ. Казалось, все было по-прежнему, но нет. Не изменилась только природа, но изменились люди. Изменился и сам Шамиль с тех пор, как покинул родное село много лет назад, отправляясь с Мустафой на учебу в Каир.
   Интересно, где сейчас романтик Мустафа, подумал Шамиль. Что с ним стало? Шамиль скучал по другу. Хотелось узнать, где тот был, что видел, с какими людьми встречался. Хотелось и самому поделиться своими мыслями, впечатлениями, рассказать, как много он видел, что пережил, и что он сегодня думает о том, что происходит в мире.
   (...) встреча Шамиля с родными...
   * * *
   Этим же днем к Шамилю пожаловал в гости Абдалла.
  -- Салам алейким, брат, - поприветствовал Шамиля гость. - С возвращением домой!
  -- Салам, Абдалла, - приобнял его в приветственном порыве Шамиль. - Проходи, рассказывай, как твои дела, и что происходит в джамаате* (местной округе).
   Старые боевые товарищи сели за стол. Мать Шамиля молча накрыла им скромный ужин и ушла к себе в комнату.
  -- Не хочется сразу о делах, - замялся было Абдалла, - но мои дела, брат, непосредственно связаны с делами, происходящими в умме* (общине).
  -- Без энтузиазма в глазах и в голосе, вижу. Серьезные проблемы?
  -- Не то слово! Население пестро и по своему отношению к исламу, и по национальности, и по своему пониманию воли Аллаха. Особо мутят воду некие иностранцы из псевдо-гуманитарного фонда "Хелоу-траст". Кажется, это британцы. Под видом гуманитарной помощи пытаются здесь что-то разнюхать, что-то внушить местному населению. Одним словом, деморализуют народ. Но этих мы приберем в два счета: визу не продлим, и пусть валят, откуда пожаловали. А вот с местными стариками тарикатистами* (приверженцами суфизма) дело обстоит куда сложнее. Да еще местный имам с просоветскими лозунгами и христианской идеологией...
  -- Откуда он?
  -- Говорят, местный. Самое неприятное, что его поддерживают тарикатисты, эти чертовы суфии, шайтановы слуги!
  -- Давно он здесь?
  -- Года два. Учился в Египте. Поговаривают, что там он этой заразы и понахватался.
   Шамиль задумался.
  -- Надо встретиться с ним и потолковать, - решил он.
  -- Я уже пытался. Но он упертый... Завтра он читает проповедь в соседнем ауле.
  -- Что ж, стало быть, завтра мы послушаем его проповедь, а после потолкуем с ним, - снова в задумчивости проговорил Шамиль, глядя куда-то перед собой в пустоту. - Ты угощайся, будь как дома.
  -- Благодарю.
  -- Имама мы вернем на истинный путь, обратим в нашу веру. И не таких агитировали. А британцы чем же занимаются?
  -- Подкупают людей. Если не сказать, что покупают. У нас же тут работы как таковой нет. А они дают людям деньги и за это требуют выполнять определенную работу. Поддерживают бандитов, плодят безнаказанность. Хорошо платят, в долларах.
  -- И какую же работу они требуют с наших людей?
  -- Следить за передвижением российских военных. Совершать провокации против русских. Все бы ничего, но русские начали охотиться за нами. Думают, будто это мы им поганим. В общем, Шамиль, и те, и другие нам враги. И еще неизвестно, кто в большей степени: те, что держат нас за рабов, или те, что покупают наши жизни и души за валюту... Да еще главы тейпов власть никак не поделят. В общем, - каша!
  -- Потерпи, Абдалла, разберемся и с теми, и с другими. Дай только время.
  
   Глава пятая
  
   К полудню к мечети подтянулось много народу. В другие дни людей бывало не много, но в пятницу старались прийти все, кто был в состоянии ходить. Сюда приходили даже те, кто не разделял взглядов проповедника. Со стороны эти люди казались безукоризненно набожными, кроткими и смиренными, не особо жаждущими оторваться глазами от многострадальной земли Кавказа. Никто из этих людей не имел обыкновение смотреть старшим по возрасту и вышестоящим по положению прямо в лицо, вызывающе и дерзко. Их можно было сразу выделить из простых жителей деревни, для которых ислам был прежде всего стилем жизни, их родиной, родителями, небом и хлебом, но не образом мыслей, не эталоном и уж тем более не самоцелью. Поборники чистого ислама, иначе говоря - салафиты, прозванные в народе вахабитами, отвергали прогресс и все его "дьявольские" ухищрения, противились почитанию святых мест и памяти предков. Они не носили нижнего белья, мужчины не брились и не носили современной обуви и брюк, только укороченные штаны. А их женщины не знали иного цвета в одежде кроме черного.
   Простые же жители сел напротив, черный цвет надевали нечасто и шли в мечеть как на праздник, облачаясь в этот день в самое лучшее и праздничное одеяние.
   Мустафа все это видел, подмечал, все понимал. Понимал он и тех молодых людей, которые стремились вырваться из-под власти тариката и просто жить в исламе, исповедуя, как они считали чистую веру, простую и доступную каждому, без примеси язычества и идолопоклонства, как велел Пророк, без философских нагромождений и домыслов, но это означало идти против традиций своего народа. Видел он и то, что для кого-то ислам был светом жизни, отрадой, облегчением и надеждой, и поход в мечеть воспринимался как праздник для души и тела, но для кого-то ислам стал удобной маской, средством мести, злых бесчеловечных планов и амбиций злых политических идей. Поход в мечеть для этих людей был обычным лицемерием, всего лишь данью вековым традициям или вынужденной мерой и необходимой ширмой, скрывающей истинные причины их лживой "богобоязненности", и которые за напускной маской набожности прячут свои черные мысли и цели. Это все причиняло Мустафе тяжелые душевные страдания, от которых ныло, щемило и ломило все тело, особенно по ночам. Ему до слез было жаль тех людей, которые нашли в исламе не успокоение своим душам, а пламя, где они разжигали свои страсти, подкидывая в огонь как поленья свои закоренелые обиды, затаенную озлобленность и жажду мести.
   Мустафа еще раз окинул взглядом всех пришедших на молитву и приступил к намазу.
  -- Это он? - удивленно глядя на Мустафу, спросил Шамиль у Абдаллы.
  -- Да. Это тот самый мулла, суфийский христианин или христианский суфий. Шайтан его разберет! - чертыхнулся Абдалла.
   Шамиль сощурил глаза и задумался.
   Как только началась молитва, все разговоры прекратились.
  
   Когда проповедь подошла к концу, мулла стал принимать у себя в кабинете желающих посоветоваться с ним и получить ответы на волнующие вопросы.
   Основная масса прихожан стала расходиться по домам. Кто-то остановился у библиотеки, чтобы приобрести там книги или атрибуты для коленопреклонения в молитве или для совершения бытовых обрядов дома.
  -- Абдалла, я дождусь проповедника. Встретимся у Газали дома, - сказал Шамиль на выходе из молельного дома и направился обратно в общий зал, чтобы помолиться и дождаться старого друга.
   Часа через два людской поток иссяк и Мустафа вышел из кабинета в зал.
  -- Вы ко мне? - спросил мулла, не сразу узнав в лысом бородатом человеке Шамиля.
  -- Ну, здравствуй, Мустафа, - улыбнулся тот. - Не узнаешь старого друга?
  -- О, Аллах! Шамиль! Это ты?
  -- Я, брат мой, я.
   Друзья крепко обнялись.
  -- Вот пришел послушать тебя, - скромно улыбнулся Шамиль.
  -- Когда ты вернулся?
  -- Несколько дней назад.
  -- Тебя не узнать. Возмужал, - оглядывая друга, одобрительно поцокал языком Мустафа.
  -- А ты такой же, как был, - холёный, гладко выбритый, аккуратно постриженный, наглаженный...
  -- Положение обязывает, - смущенно развел руками Мустафа.
  -- Понимаю.
  -- Ты ко мне как к мулле или как к другу, которого не видел много лет?
  -- Конечно, как к другу, - скупо одарил улыбкой Шамиль приятеля.
  -- Тогда пойдем ко мне домой. Вот матушка обрадуется тебе!
  
   Друзья шли по деревенской дороге, петляя между домов, спускаясь с горки и снова взбираясь на другую, чтобы свернуть за угол очередной сакли и так продолжить путь дальше.
  -- Как тут обстановка? - поинтересовался Шамиль.
  -- Тревожная, - невесело отозвался Мустафа. - Да тебе, наверное, уже сообщили родные.
  -- Да, в общих чертах.
  -- Помнишь Югославию? Похоже, подобные события грядут и у нас. Советский Союз распался, и Запад устремился к нему, чтобы поживиться его еще не остывшим телом.
  -- Надо же, как ты емко и точно подметил! - с удивлением усмехнулся Шамиль.
  -- Общаясь с людьми, становишься не только философом, но подчас и поэтом, отчасти.
  -- И все же?
  -- В нескольких словах можно описать происходящее в Чечне как то, что ислам утрачивает свое исконное единство. Его дробят на секты, толки, новые ответвления. Одним словом, обессиливают, обрубая ему руки, ноги и вынимая из него душу и сердце.
  -- Не думал, что ты станешь таким кровожадным, - снова усмехнулся Шамиль.
  -- Я лишь рисую тебе то, что вижу, друг, - грустно пояснил Мустафа.
  -- Поэтому-то я и вернулся. Вернулся, чтобы не дать исламу раздробиться и погибнуть среди поголовной христианизации и подавляющей западной оккупации. Я вернулся, чтобы на моей земле объединить ислам и не дать неверным топтать мою землю, мою душу и осквернять святую веру в Аллаха и память предков.
  -- Рад, что ты настроен серьезно.
   Дойдя до дома Мустафы, друзья вошли во двор. Зайнаб увидела Шамиля и всплеснула руками.
  -- Сынок! Каким ты стал могучим! Шамиль. Какой ты красавец! Думаю, скоро все девушки соседних аулов заметят это.
   Шамиль приблизился к тете Зайнаб и как подобает по кавказскому обычаю, поприветствовал мать своего друга (...).
  -- Входите в дом, входите же!
   Пока Зайнаб хлопотала по кухне, угождая сыну и дорогому гостю угощениями, мужчины продолжали беседу, начатую по дороге.
  -- Шамиль, в средние века уже бытовала тенденция в исламе, когда некоторые представители духовенства были категорично настроены против музыки, песен и танца, против поэзии в среде мусульман. Но Мохаммед - да благословит его Аллах и приветствует! - ратовал за развитие, за образование, за мощную мусульманскую цивилизацию и прогресс, за эволюцию в сознании людей.
  -- Музыка и поэзия - это уже не ислам, а суфизм. И эти излишества появились позже, гораздо позже чистого ислама...
   Мустафа насторожился, услышав о чистом исламе.
  -- ... чистой веры, просто веры в Аллаха. Пророку было не до этих извращений, - возразил Шамиль.
  -- Извращений? Ты хочешь, чтобы современные люди жили также как в средневековье? Что в этом прекрасного?
  -- А что в этом плохого?
  -- Неужели ты не понимаешь, что развитие человека не остановить? - недоумевал Мустафа.
  -- Развитие какого человека? Развитие разврата?
  -- Шамиль, друг, не все так мрачно в этом мире. Есть вещи достойные внимания к ним и уважения.
  -- Например?
  -- Например, наука, знания, история, архитектура, археология, социология, психология и педагогика. Пророк призывал учиться, как ты помнишь, и отправляться за знаниями на край земли, "хоть в Китай". Современные знания науки подарили человеку телефон, телеграф, телевидение, сжав в результате планету до размеров одного государства...
  -- Вот оно, шайтаново оружие! Телевидение! В пророчествах говорится об этом времени. "Будут люди безумны, станут разговаривать со своей туфлей". Вот что такое твои телефоны. Они вестники конца света. И фильмы их все от шайтана!
  -- Не все, - возразил Мустафа.
  -- Пусть лучше их не будет вовсе!
  -- Откуда эта агрессия?
  -- Оттуда же откуда и любовь к родине, - парировал Шамиль. - Врага нужно бить его же оружием.
  -- Верно. А для этого нам нужны наши фильмы. Это просто кричит, как нужно. Поэтому-то я и говорю, что прогресс не остановить. Телевидение вошло почти в каждый дом планеты. Значит нужно обращаться к людям через их мир, чтобы они поняли тебя, через их увлечения. Легче всего что-либо запретить, не давая ничего взамен. Это влечет за собой весьма плачевные последствия, - убожество народа и фанатизм в его среде. Да у вас и не получится запретить людям слушать и смотреть мировые новости, запретить все продукты цивилизации, ибо сама жизнь не стоит на месте.
  -- И эта жизнь требует порядка. Вот поэтому мы снова установим здесь законы шариата, - воодушевленно заявил Шамиль. - Ты же мечтал о справедливом мире без угнетения и преступлений, помнишь? Мы будем бороться с коррупцией и бандитизмом, куда бы они ни проникли. Вырежем под корень саму память об узаконенных преступлениях...
   Мустафа глубоко вздохнул и промолчал.
  -- Помнишь, в нашем далеком детстве, - начал Шамиль, - как бандиты обокрали и убили инкассатора? У нас такого не будет. У людей даже в мыслях такого не появится, когда повсюду будут действовать законы шариата. Потому что они будут знать, что за любую кражу отрубают палец, а за многочисленные преступления такого порядка - и всю кисть.
  -- Чем же люди должны заниматься, если им запрещено работать в современном производстве и запрещено красть? На что им тогда жить и кормить семьи?
   Шамиль промолчал, раздумывая.
  -- Молчишь. Так вот поверь, лучше обратиться к современному миру лицом, чем грешить против воли Бога, воруя и бесчинствуя. Лучше научить людей зарабатывать деньги честным путем в современном мире, чем, оставаясь жить при средневековом укладе, продолжать набеги и грабежи.
   Шамилю, похоже, нечем было возразить на хлесткие слова друга.
  -- Мустафа, пошли с нами. Ты будешь нашим имамом, станешь муфтием всей Ичкерии. С твоей головой и подвешенным языком, твоими знаниями и горячим сердцем мы покорим не только Чечню, но и Дагестан, и Ингушетию. Весь Кавказ! Если ты будешь с нами, будет меньше крови. А она однозначно будет. Никто из бандитов и мафии не отдаст свою власть без боя. А ты их всех переубедишь. Ты им всё объяснишь, и они поймут, что нельзя собственными руками убивать свой народ! Они пойдут за тобой! Мы изгоним с нашей земли неверных. Мы снова будем единой и сильной нацией, исповедующей настоящий ислам без примесей, без еретических измышлений сумасшедших суфиев, без европейского вмешательства, американского бесстыдства и русского пьянства.
  -- Я живу в Советском Союзе, Шамиль.
  -- Его уже нет.
  -- Он есть. Он остался в сердцах людей. И мой дом не только Чечня. Мой дом - Советский Союз и вся планета, - пояснил Мустафа, глядя другу в глаза.
  -- Так ты отказываешься пойти со мной? - со злом сощурил глаза Шамиль.
  -- Скажи мне, друг, а как вы собираетесь поступать с иноверцами и теми умеренными мусульманами, что не захотят выбрать ваш путь к исламу и ваше понимание государства, и которые не будут бандитами и представителями мафии? Каким способом вы собираетесь их переубеждать?
  -- Так же, как переубеждал Мохаммед своих противников.
  -- Силой?
  -- Если потребуется, то и силой.
  -- Насилие - это не мой стиль, Шамиль.
  -- Правду мне, выходит, сказали о тебе, Мустафа... - сощурился Шамиль и откинулся на спинку стула, презрительно глядя на старого товарища. - Хм! - хмыкнул он, усмехаясь возмущенно. - Скажи мне, ты хоть еще мусульманин или ты уже "агнец Божий"?
  -- Зачем ты так, Шамиль? Если я думаю не так, как ты, значит, - неверный?
  -- Это ты сказал, - заметил Шамиль.
  -- Я не только чеченец. Я также и россиянин, который еще помнит Советский Союз и грустит о его убийстве.
  -- Ясно. Теперь я понимаю, почему уже в медресе тебя обзывали русским. И тут дело даже не во внешности. Не чеченское у тебя нутро.
  -- Хочешь ссоры?
  -- Нет. Просто я тебя не узнаю. Мне больно за тебя, - вздохнул Шамиль и в сердцах ткнул кулаком себя в грудь.
  -- Я не стану из-за пустяка обиду на тебя держать, брат.
  -- Да, не стоит. Время покажет, что я был прав.
  -- Время хорошая штука, - согласился Мустафа.
   В завершение разговора Шамиль решил поставить свою логическую точку, прибегнув к цитате.
  -- Имам Шамиль в свое время сказал: "Поднявший меч против истины, поднимает его на свою погибель".
  -- Очень хорошо сказано, - согласился Мустафа. - "Будь другом истины до мученичества, но не будь ее защитником до нетерпимости". Это сказал еще Пифагор, - улыбнулся Мустафа, глядя на друга.
  -- Ладно, оставим споры и разногласия во взглядах на современный ислам, - сказал Шамиль.
  -- Оставим.
  -- Поговорим о личной жизни, - сделал дипломатичный ход Шамиль. - Ты обзавелся женой? А то, гляжу, все матушка твоя хлопочет по дому.
  -- Не до того. Хотел было... Приглянулась одна. Но...
  -- А я так женюсь, как только найду подходящую мне женщину.
  -- Буду рад побывать у тебя на свадьбе.
  -- Обязательно, - наконец улыбнулся Шамиль.
   Друзья замолчали, поглощенные обедом. Каждый из них думал о чем-то своем, строил догадки на счет другого и, продолжая блуждать в лабиринтах собственных мыслей, каждый из них время от времени поглядывал на другого в некотором ожидании и с опаской.
  
   Глава шестая
  
   Мустафа отправился в Махачкалу на заседание муфтията Чечено-Ингушетии.
   Перед заседанием беседуя в кулуарах со своими коллегами, он понял, что проблема раскола внутри ислама на Кавказе неизбежна. И это волнует всех. Все хотят автономии, все возомнили свою нацию особенной. Никто не желает никому подчиняться и уступать. Кавказская умма на глазах распадалась на мелкие муфтияты.
  -- Похоже, снова наступает время возрождения народа, как при имаме Шамиле, - негромко заметил один мулла другому.
  -- Или почва созреет для прихода такого имама, - согласился третий.
  -- Это значит, будет война с Россией? - осторожно поинтересовался тот, кому говорил первый.
  -- Это зависит от того, кого поддержит Москва.
  -- Вы слишком громко думаете вслух, коллеги. Громко и опасно.
  -- Россия не отпустит Чечню. Кавказ - ее стратегическая территория.
  -- Значит, не нужно дразнить Россию. С ней нужно жить в согласии.
  -- Послушаем, что нам скажет в эти дни руководство муфтията, и какую политику мы изберем.
  -- Ислам всегда был государственной религией. И мы, так или иначе, столкнемся с политикой или даже станем в эпицентре ее тактических игрищ.
   Мустафа отошел от группы улемов и направился в зал, переживая из-за услышанного.
   Во время заседания никто не произносил двусмысленных фраз, не задавал провокационных вопросов и даже не намекал на поднимающего на Кавказе голову "вахабизм", так называемый салафитизм. То ли побаивались, то ли не спешили принимать его с распростертыми объятиями, то ли просто ожидали указаний "сверху". Такое впечатление было, что все были заняты дележкой портфелей, расползанием по национальным норам. Все мило улыбались друг другу, как заклятые враги во время короткого перемирия.
   Неожиданно на собрании разгорелся спор. Одни ратовали за позицию нейтралитета ислама к политике, оппоненты же их настаивали, чтобы религия возглавила ситуацию и стала бы координатором всех происходящих событий, контролировала все процессы и направления, дабы ситуация могла быть предсказуемой.
   Мустафа слушал внимательно, но лишь как сторонний наблюдатель, без вмешательства в споры и, не поддерживая ничью сторону в дискуссии. Он ждал, когда же кто-нибудь из присутствующих предложит самое простое и оптимальное решение в сложившейся ситуации надвигавшегося раскола в Духовном Собрании Чечено-Ингушетии, - не отдаляясь от российских мусульман, сохранить с ними единую политику и в случае необходимости просить у них помощи. Но ни о какой просьбе у центра никто даже и слушать не желал. Напротив, явно просматривалась жажда власти и жажда обособления. Почуяв воздух свободы, все ринулись наслаждаться им, не особо задумываясь о завтрашнем дне. Разрушив источник, находившийся во власти помещика, бедняки напоили нищету тем, что устроили наводнение. И неизвестно, чего они принесли людям больше - минутного утоления жажды или многолетних бедствий.
   В воздухе витало военное настроение, все шепотом предрекали будущую войну и даже предсказывали ее исход. По всему было видно, что жажда войны захватывает все большее и большее число умов и сердец. Что ж, думал Мустафа, общество больно, чири назревает. И не далек тот час, когда гной прорвется наружу. Лечить его бесполезно. Раз зараза попала на благодатную почву, ей надо дать время созреть, чтобы потом удалить навсегда. Люди столько десятилетий жили в скованном положении, и тут почуяли волю. Но вот что делать с этой волей, мало кто знает. А вот доброжелателей, подсказывающих варианты, оказывается немало. И эти доброжелатели выбирают войну. Войну с Россией. Если не явно, то исподтишка. Все это уловил Мустафа, пообщавшись всего два дня среди людей своего круга. Это было печально.
   Еще кто-то из улемов пытался заявить о том, что все больше мечетей и молельных домов оккупируются салафитами, в которых пропагандируется насилие, радикализм взглядов молодежи, нетерпимость к иноверцам, разжигается межнациональная и межрелигиозная рознь, ратующая за чистоту исламской веры. Однако одинокий голос и его замечание по серьезной проблеме не был услышан большинством собрания. Тревогу оставили без ответа, посоветовав уповать на Аллаха.
   * * *
   Ночью в гостинице Мустафа долго думал о том, что же способно спасти регион от надвигавшейся кровавой братоубийственной бойни. И ничего не мог придумать лучше, чем набраться терпения и дать назревшему "фурункулу" наконец прорваться, дабы рана быстрее очистилась и стала затягиваться здоровой тканью. Уж слишком глубоко проник дух обретенной свободы и вседозволенности людям в душу, разбередив чьи-то старые раны, взбудоражив многолетние горькие и постыдные воспоминания, воспламенив страсти и яростные амбиции в одних и ненависть и ярость в других.
   Вскоре выяснилось также, что на этом фоне развернулась еще и борьба за светскую власть внутри самого чеченского руководства и тех тайных и явных лидеров, что спали и видели себя халифами всего Кавказа. Поддерживаемые, одни - Западом, а другие - единоверцами из-за границы, каждый тянул маленькое лоскутное чеченское одеяло на себя. И оно уже трещало по швам, готовое вот-вот разлететься на куски, на враждующие тейпы, обособленные княжества, которые когда-то давно с любовью собирала и "сшивала по кусочкам" чья-то мудрая рука, желавшая мира и процветания многострадальной земле горцев.
   Сегодня Чечня снова находилась на пороге гражданской войны, сначала тлеющей, но теперь разгоравшейся с каждым днем все явственней между тарикатами суфийских орденов, между политическими и мафиозными группировками, между равнинными жителями Чечни и горцами, между Федеральным Центром и руководством новоизбранного руководства чеченского народа.
   Казалось, все понятно. Но эта ясность была лишь мнимой. На самом деле все настолько запуталось, кто кого поддерживает, кто к кому примкнул и чей он соратник, а чей противник, что однозначного ответа, совета и простого решения проблемы не наблюдалось. Нужен был целый ряд последовательных мер. Нужен был план выхода из кризиса. А плана никто путевого предложить не мог, и оставалось уповать на Бога и на время, которое не только лечит, но и обнажает истину и обличает ложь.
   Огорчал Мустафу еще и тот факт, что его лучший друг, Шамиль, избрал иной путь преодоления политического кризиса в народе. Друг, который всегда был солидарен с ним во всем, оказался в стане радикалов, настроенных решить все проблемы силой и карательными методами. Мог ли Мустафа когда-нибудь себе представить, что они окажутся по разные стороны понимания правды и истины? Настроение и стремления Шамиля были понятны Мустафе и близки, но он не мог разделить с другом его экстремальную позицию относительно окружающих людей.
   Шамиль очень изменился, думал Мустафа. Он еще помнил его веселым и бесшабашным пацаном, жаждущим жизни, восторгавшимся всеми прелестями современного мира, наслаждавшимся изысками цивилизации... Что так его изменило? Что убило в нем эту живость, подменив прежние терпимость и сострадание к чужому человеку на презрительное снисхождение и обостренное, почти болезненное, чувство справедливости?
   Однако Шамиль рассуждал здраво, он не был фанатиком. И у Мустафы теплилась надежда, что еще придет время, когда они снова станут единомышленниками. Мустафа верил, что друг не потерян для общества, просто ему нужно время, чтобы оценить реальное положение дел, чтобы понять истину.
   И вот вскоре до Мустафы дошло известие, что Шамиль решил жениться. Это обстоятельство безмерно обрадовало старого друга, и Мустафа поспешил поздравить приятеля с этим счастливым событием.
  
   Свадьба не была грандиозной по оценкам традиций Кавказа, наоборот - весьма скромной. Шамиль настоял, чтобы соблюдались все каноны веры. Это выглядело скорее как скромное семейное торжество, но не как событие всей его жизни, как серьезный этап, судьбоносный шаг в будущее. Но все же ощущение праздника присутствовало. И не последнюю роль в этом ощущении сыграло присутствие местного муллы, ведь Мустафа на свадьбе друга танцевал... Танцевал наравне с приглашенным ансамблем.
   Такое поведение муллы по меньшей мере изумило соратников Шамиля, а по большому счету - возмутило. Глядя на Мустафу, они наперебой зашептали жениху, что на свадьбе салафита негоже веселиться как ничтожному язычнику или неверному. Шамиль поначалу вспыхнул, и хотел даже остановить танцующего друга, но не стал омрачать собственную свадьбу натяжением в отношениях и выяснением недоразумения. Он задумался на мгновение и решил отложить серьезный разговор с другом на завтра. Шамиль сделал упредительный жест Абдалле, говорящий, что он все видит, но не желает пугать сельчан, ведь они ему еще пригодятся для более великих битв с немусульманскими традициями и прижившимися чужеродными обрядами. Абдалла понял товарища и замолчал скорее из уважения к Шамилю, чем из солидарности с его намерением.
  
   На следующий день после свадьбы Шамиль снова попытался поговорить с другом, стоя у ограды своего дома. Абдалла наблюдал за их беседой из окна дома Шамиля, где еще находились свадебные гости. Он понимал, что Шамиль ведет дипломатическую игру, завоевывая сторонников среди бывших товарищей, друзей и знакомых односельчан.
  -- Ты сначала сам освободись от предрассудков, сам научись быть счастливым, - говорил Мустафа Шамилю, - прежде чем беспокоиться о свободе и счастье других. Откуда ты знаешь, что для них - свобода и счастье?
  -- Но одни наживаются, жиреют, а другие нищают. Я против лжемусульман, против бандитов и лицемеров, которые излишествуют там, где нищают другие, их же соплеменники. А когда будет установлен единый закон для всех, для бедных и богатых, то не будет - слышишь? - ни через чур бедных, ни через чур богатых. Разве ты этого не понимаешь? Это же так очевидно! Ичкерию раздирают новоявленные князьки на клановые мафиозные группировки.
   Мустафа во всем был согласен с другом. Он думал так же. Но...
   Мулла опустил голову, не пытаясь возражать Шамилю. Да, он знал, что после развала Союза, в республике активизировались преступные элементы, мня себя новыми эмирами. Они сталкивали между собой тейпы, сталкивали тарикаты, сталкивали чеченцев с русскими и казаками. Да, он все это хорошо знал и видел, что Шамиль - политик. Но сам Мустафа был всего лишь религиозным человеком, мечтавшим очистить сердца людей от слепоты и заблуждений, зависти, злобы и прегрешений.
  -- Ты умеешь говорить с простыми людьми, Мустафа. Твоя святая обязанность перед Аллахом поддержать праведного президента Ичкерии Джохара Дудаева. Разве ты хочешь не того же, что и мы? Разве ты против правосудия шариата? Ведь именно шариатское государство станет мечтой всей твоей жизни, мечтой, о которой ты так много говорил в юности. Я прав? Только ты хочешь этого добиться обычными проповедями, а я и Дудаев действуем, попадая не в бровь, а в глаз. Нас никто не спросил о том, хотим ли мы жить в Советском Союзе или нет? А ведь мы хотели... Но нас разве кто услышал? Поэтому я говорю тебе, брат: здесь нужны не проповеди; сейчас нужны активные действия.
  -- Я не против Дудаева, я против "чистого ислама", - ответил, наконец, Мустафа на заявление Шамиля, глядя ему прямо в глаза. - Я не против сильного государства, я против чужеродного понимания ислама.
  -- Я тоже! - воскликнул Шамиль.
  -- Прикрываясь преданностью президенту Ичкерии, салафиты еще больше разрушают и дробят нашу страну, брат. Это ты такой правильный! Это ты романтик, скачущий на коне с саблей на встречу ветряной мельнице. Но салафиты или, как их теперь именуют, - ваххабиты, на самом деле преследуют иную цель, они не за нашу сильную Ичкерию, они - за право пользоваться за гроши нашей нефтью, за право исподтишка кусать Россию на юге, прикрываясь исламом.
  -- Да что мне Россия?! - вспылил Шамиль. - Что она с нами сделала! А ты ее защищаешь?
  -- Потому что ее также хотят уничтожить, разорвать на сырьевые кормежки новоявленные князьки. Только князьки уже не в масштабах нашей малюсенькой Ичкерии, а в масштабах планеты. Опомнись! Отойдите от "чистого ислама"! Мы, может, и не всегда с Россией играли во взаимную любовь, но мы соседи. И всегда ими будем. Никто из нас завтра не отправится на Луну.
  -- Ты хочешь, чтобы снова Россия вмешалась в нашу семейную разборку?
  -- Шамиль, это давно уже не семейная разборка. Страну наводнили иноземные проповедники от англичан до арабов и негров. Они внушают нашей молодежи чуждые ценности.
  -- Но они мусульмане! Или сочувствуют исламу...
  -- Да они вовсе не сочувствуют! Это не те мусульмане, что были рядом с Саладином в двенадцатом веке! Они думают не о Боге, Шамиль! Они думают о гордыне своей и экономической выгоде! Опомнись, друг!
  -- Ты не прав.
  -- Тогда почему существуют шииты и сунниты?
   Шамиль не ответил.
  -- Потому что кому-то всегда хочется власти и не выгодно, когда кругом мир да благодать, единство и единодушие. Если к Дудаеву станут примыкать иноземцы, он никогда не победит бандитов и коррупцию, потому что на сторону бандитов перейдут аксакалы и мирное население, которое не захочет чужеродной идеологии. И тогда твой президент останется в одиночестве. И если Россия вмешается слишком поздно, то еще неизвестно, чью сторону она примется защищать: Дудаева с его иностранцами или традиционную власть, но под бандитскими и мафиозными прикрытиями. Потому что разобраться в нашей клановой системе даже мы не можем до конца, куда там тем, кто воспитан в других традициях.
  -- Что ты предлагаешь?
  -- Не спешить приглашать в дом чужих. Сейчас не тот случай, когда гостеприимство уместно. Пора защищать свой дом от вероломных гостей, защищать свое сердце, своих друзей. Когда случается несчастье, на твое горе слетаются вороны, чтобы добить и растерзать тебя. Друзья же приходят, когда их зовут. И лишь родные приходят до того, как случается беда, сердцем чувствуя твою боль, - философски заметил Мустафа.
  -- Ты все хорошо говоришь. Всё правильно. И ты видишь дальше любого другого. Тебе бы цены не было у Джохара. И, возможно, ты бы не допустил кровопролития среди братьев. Но ты предательски выжидаешь. Чего? Скажи мне, Мустафа! Чего ты ждешь? Что творится в твоей голове? Когда ты уже перестанешь отгораживаться от нас всех? Кто ты? Чего ты хочешь на самом деле?
   Мустафа виновато опустил глаза и промолчал.
  -- Ты и не с нами, и не с ними. Ты ни с кем, сам по себе. Это никому не приносит пользы, ни тебе самому, ни нашей несчастной Чечне. Подумай и реши, наконец, на чьей ты стороне, - вздохнул Шамиль и, похлопав друга по плечу, оставил его в размышлениях наедине.
  -- Ну что? - сразу последовал вопрос Абдаллы.
  -- Время покажет... - неопределенно ответил Шамиль и вошел в дом.
   Абдалла вопросительно посмотрел Мустафе в спину и тоже вошел в дом следом за Шамилем.
   Мустафа остался стоять один во дворе возле забора под вечереющим небом. Он поднял глаза к звездам. То тут, то там появлялись все новые и новые мерцающие точки.
   Было тихо. На аул спускалась прохлада.
  
   Глава седьмая
  
   Неожиданно шейхи Умар и Абдалла покинули родной аул Мустафы.
   Наступило тревожное затишье. Старики заговорили о нехороших приметах, замеченных в быту народа и в природных явлениях. Некоторые местные завсегдатаи сборищ у заграничных проповедников бесследно исчезли, не предупредив своих близких. Исчезла и Лейла.
   В соседних аулах также возникало нервное напряжение. В казачьих хуторах начали ходить нехорошие слухи о военном перевороте и даже неизбежной войне с Россией. Это пугало своим непониманием происходящего. Люди не могли найти причину столь резкой смены "климата" в интернациональной советской семье. Никто не видел явной причины разногласий с Россией. Но все были почему-то убеждены, что война будет непременно с Россией. После стольких десятилетий сожительства в Советском Союзе это шокировало население. Никто из простых людей не желал выхода из состава России, но кто-то усердно подогревал националистические настроения на Кавказе, старательно возбуждая ненависть одних к другим. По местному радио то и дело передавали страстные речи военных командиров, призывающих сплачиваться в борьбе за независимость и образование свободного и суверенного государства Ичкерия. Никто из населения не знал этих командиров или знал их с законоборческой стороны, бандитской стороны. И эти люди явно не тянули на уважаемых старшин и имамов, но при этом претендовали на лидеров. Это были однодневки фанатики. И одни горцы это понимали, а другие нет.
   Все труды Мустафы о поддержании мира в регионе пошли прахом. И все же, реально оценивая сложившуюся обстановку, он продолжал действовать так, как ему подсказывало его сердце. Он по-прежнему вел религиозный факультатив в школе, читал свои страстные проповеди по пятницам, приходил на встречи, когда его звали в какой-либо дом, совершал обряды бракосочетания, читал молитвы над новорожденными, провожал в последний путь усопших...
  
   Но вот наступил день, когда, вернувшись из школы, сводная сестра Мустафы сообщила, что она услышала, как учителя переговаривались в коридоре о том, что в Грозном вчера ночью случился переворот, что люди спешно покидают город и близлежащие города и населенные пункты, что со дня на день ожидают введения федеральных войск на территорию Чечни и что Джохар Дудаев объявил о создании независимого государства Ичкерия. Столица республики напоминает теперь военный городок в комендантский час. По улицам ходят БТРы, на подступах к городу подтягиваются советские танки. Из Грозного колоннами машин и автобусов устремились беженцы...
   Мустафа опустил глаза. Он слушал сестру молча, не комментируя и не возмущаясь по поводу случившегося. Он принял это известие со смирением, как неизбежное зло, которое предшествует прозрению. Но все же он хмурился. На его лицо легла тень печали. Теперь Мустафа понимал, что имел в виду старик Омар, говоря ему в Каире, что он, Мустафа, нужен дома, и ему пора возвращаться на родину.
   Грозный пустел с каждым днем.
   События разворачивались стремительно. Каждый день приносил неутешительные новости из столицы республики и ее окрестностей. И день ото дня вести становились все мрачнее и мрачнее. А в московских новостях не было сказано ни слова о происходящем на юге еще несколько недель.
   Вечерами Мустафа сидел в одиночестве во дворе своего дома и размышлял о судьбе своего народа, о судьбе государства и судьбе Мира. Под звездами ему было уютно. Казалось, они помогали ему думать, искать ответы на вечные вопросы бытия. Он чувствовал себя своим среди этих светящихся небесных тел. Небо еще с детства тянуло его к себе, не давая человеку объяснений этого странного родства.
   Народ может постоять за себя, думал Мустафа, и государство всякое найдет возможность отстоять свой суверенитет, но вот весь Мир... Мир не в состоянии сам противостоять человеческой агрессии, ее разрушительной деятельности, ее убийственным вибрациям и эмоциям, ее техническому прогрессу, даже не прогрессу, а техногенной революции. Редкие землетрясения, извержения вулканов, цунами и падения метеоритов, к сожалению, не меняют положения вещей. Люди не меняются. Самый страшный враг Мира, человек, не желает быть учтивым гостем. Он ведет себя даже не как хозяин, а как чужак, как варвар и вандал. Ибо хозяин заботится о завтрашнем дне того, кто его кормит, одевает и спасает от смерти. А вандалы и чужеродные микробы лишены одного с Миром восприятия действительности, они не только не понимают нужд Мира, но и нарочно его губят, выпивая, как вампиры, всю его жизнь, его энергию и его кровь. А, истощив донора, устремляются к другим жертвам, к другим мирам и планетам. И, кажется, Мустафа сейчас увидел для себя ясную цель своего пребывания в этом Мире. Он начал понимать, что его миссией на самом деле является спасение Мира, но не отдельного народа, не отдельного государства и не отдельно человеческой цивилизации. Его миссия, теперь он это понял четко, заключалась в спасении планеты, то есть Бога. Если вместе с ней спасутся и люди, и их государства и нации, это хорошо, но если сами люди не станут стремиться к своему спасению вместе с планетой, то погибнут в междоусобных войнах, которые ведут между собой сырьевые вампиры за право пить кровь Земли. Он тут же вспомнил сон, в котором его прабабушка, умершая двадцать лет назад, говорила ему, что Бога хотят убить. Теперь он понял, что имела в виду его прабабушка. Спасти людей можно, но лишь изменив их образ мыслей, думал Мустафа. Но как изменить их мысли, как?
  
   Однажды ночью Мустафе приснился сон, странный, как и все сны, которые приходили когда-либо к нему с раннего детства.
   Во сне он был в космосе, в темном пространстве Вселенной и видел со стороны какое-то грандиозное сражение. Он не понимал, что это за война и кто с кем борется, лишь видел всполохи красного, желтого, зеленого, серого и голубого цвета, освещавшие все пространство вокруг. Неожиданно Мустафа увидел странное серовато-белое змееподобное существо гигантских размеров в защитной каске, смертельно раненое. Существо позвало его к себе взглядом. Когда Мустафа приблизился, существо протянуло ему свою переднюю конечность, похожую на руку или лапу. Мустафа в ответ протянул свою руку, чтобы поддержать смертельно раненого, и существо положило ему на ладонь какую-то вещицу со словами: "Теперь печать от Земли у тебя". Тут же таинственный воин исчез, а Мустафа ощутил страх перед тем, какой властью его наделили против воли, наделили хитростью, можно сказать обманом, ведь прежде ему уже предлагали, но он категорично отказался быть больше, чем обычный человек. А вот теперь его об этом даже не спросили. Наверное, обстановка была совсем опасной, и выбора у этих существ больше не было. Мустафу вынудили принять на себя некую миссию. И, кажется, Мустафа уже понял, что за миссию предстояло ему выполнить.
   Но что ему теперь делать с этой печатью? Хранить ее или открыть ею некую тайну? Тогда - какую тайну? Для чего она ему: чтобы хранить или воспользоваться ею? Всё ещё находясь в космосе, Мустафа разжал ладонь и посмотрел на то, что именовалось печатью от планеты Земля. Это была круглая, плоская, на вид металлическая вещица, похожая на стальную баночку из-под обувного крема, с крышкой, какую привинчивают на замочную скважину с целью предохранения. Отодвинув эту плоскую предохранительную пластину, Мустафа и впрямь увидел отверстие, похожее на замочную скважину необычной спиралевидной конфигурации. Он приблизил печать ближе к глазам и заглянул в это отверстие. Там в глубине увидел он зеркало. Оно показывало всяческие картинки из различных эпох жизни людей на планете Земля. Это было что-то вроде архива, но не только прошедших событий, но также настоящих и будущих. На этом сон прервался.
   Мустафа открыл глаза, огляделся. Он долго пытался прийти в себя и осмыслить увиденное и полученное. Рассеянно глянул на руку. В ней не было никакой печати, и Мустафа облегченно вдохнул.
   За окном забрезжил рассвет.
   Мулла оделся и тихо вышел во двор, стараясь не разбудить домочадцев. Совершил обряд омовения и, подложив под колени самодельный тряпичный коврик, погрузился в молитву.
   Пахло росой и молодой зеленью.
   "Что бы сказал на это шейх Омар, как бы трактовал этот сон? Я даже боюсь подумать о том, что он в себе несет и что означает. Печать... Что же это за печать такая? Ведь не в буквальном же смысле мне отдали ключ от планеты?! О, нет, даже думать об этом не желаю, - размышлял Мустафа после молитвы. - Лучше не думать об этом, лучше не думать. Аллах, защити меня! Отведи от меня скверные мысли, остуди мое воображение! Я хочу лишь покоя, всего лишь... Я не желаю знать, что таит в себе зеркальная печать! Мне это не нужно. Не нужно. Я не хочу. Не хочу! Все равно все предрешено. Война уже началась".
  -- О, Господи! - Мустафа вновь упал на колени и взмолился в голос. - Смилуйся надо мной, Аллах Всемогущий! Я простой смертный. Я не понимаю знаков Твоих. Я не понимаю, что Ты ждешь от меня! Сжалься! Позволь мне тихо исполнять мой духовный долг. Я учу, я проповедую... Что же Ты еще хочешь от меня? Чем Ты не доволен? Чего Ты ждешь и к чему побуждаешь вновь? Я думал, что исполнил волю Твою. Разве нет? Скажи мне внятно, чего Ты хочешь от меня? Ты же понимаешь, что остановить войну мне не под силу. Так что же Ты хочешь? Скажи. Скажи! Что мне еще нужно говорить людям? Что?! Какие действия я должен совершить, какие?! - Мустафа закрыл лицо ладонями и опустился головой к земле. - Прости меня. Я не знаю, что делать. Я ничего не понимаю. Я бессилен. У меня ничего не получается. Я не справился с Твоим поручением. Я не сумел. Не сумел! Прости!
  -- Сынок... - вдруг послышалось ему за спиной.
   Мустафа повернул голову. Рядом стояла мать.
  -- Я знаю, как тебе тяжело, дорогой. Но ты знай, что я с тобой, мой мальчик. Всем сердцем и душой я с тобой, - говорила Зайнаб со слезами на глазах. Она не клялась, не произносила пылкие речи со страстным заверением, не кусала рук и не заламывала себе локтей. Мать стояла спокойная, с опущенными руками, на ее лице светились любящие глаза. От всего ее вида исходил покой и умиротворение. Она просто мать, готовая поддержать свое дитя в любой ситуации и протянуть свою жесткую шершавую от трудов ладонь, дабы этот жест сказал ее мальчику, что он не одинок на этом свете, что она всегда с ним рядом, в мыслях, в молитвах, как невидимый ангел-хранитель.
   Мустафа улыбнулся сквозь слезы. Крепко зажмурился, чтобы исторгнуть из себя слезу малодушия, дабы она не душила его своей жалостью и гордыней, трусостью и себялюбием, поднялся с колен и подошел к матери.
  -- Спасибо, матушка. Спасибо, что ты есть у меня! - прошептал он и с нежностью обнял ее.
  -- Расскажи мне, что мучает и тревожит тебя. Облегчи свое сердце, - заглянула Зайнаб в глаза сына.
  -- О, мама, даже тебе я не могу открыться до конца. Даже тебе... Я не знаю всего, что творится со мной. Не знаю. Потому и объяснить толком не могу. Только ощущаю тяжесть в груди, чувствую, как плачет там сердце, не выпуская своих слез наружу. Мне кажется, что что-то отмирает во мне. И это что-то - я сам, мое естество, моя жизнь. Я боюсь потерять человеческий облик.
  -- Что ты такое говоришь? - насторожилась мать.
  -- Я не понимаю Аллаха, не понимаю того, что Он хочет от меня. Наверное, я перестал понимать Его. Я словно оглох и ослеп. Я не вижу знаков Его, не слышу Его голоса. Я умираю.
  -- Что я могу сделать для тебя, сынок?
   Мустафа вдруг испуганно глянул матери в глаза, будто сам испугался своих мыслей, и неожиданно признался:
  -- Мне нужно уехать в Грозный.
  -- Зачем?
  -- Не знаю... - рассеянно ответил Мустафа, глядя по сторонам, будто что-то искал.
  -- Там так неспокойно!
  -- Пока не знаю, зачем. Но я чувствую, что он - мое спасение.
   Зайнаб промолчала, продолжая смотреть на сына, пытаясь понять, что же гонит его туда, где убивают и умирают.
  -- Я должен туда поехать, если хочу остаться человеком. Должен!
  -- Ну... раз это твой долг, то что я могу возразить? Я могу лишь взывать к Всевышнему о защите твоей. Храни тебя, Аллах! - сквозь слезы проговорила Зайнаб и поцеловала сына в голову, а потом приложилась влажными губами к каждому его глазу, дабы защитить от сглаза и дурных видений.
  
   Глава восьмая
  
   Вокруг рвались снаряды, со свистом вылетали стекла из оконных рам. Стены многоэтажек складывались как картонные, поднимая клубы дыма и пыли. Ночные улицы Грозного озарялись взрывами бытового газа и минометных орудий. Время от времени слышалось свистящее жужжание автоматных очередей и лязг бронетехники. Красные вездесущие точки, словно светляки, пролетали то тут, то там.
   Мустафа, обросший и небритый, заполз в подвал и стал затягивать следом за собой молоденького солдатика федеральных войск. Паренек был ранен снайпером в ногу. Рана не опасная, но мальчишка от страха обмочился, когда увидел рядом с собой бородатого Мустафу, а потом и вовсе сознание потерял. Поэтому мулле пришлось тяжеловато.
  -- Тетя Люба, вода горячая есть?
  -- Немного, сынок, - отозвался женский голос из темноты подвала. - Нашел еще кого-то?
  -- Да.
  -- Сейчас ещё поставлю воду.
   Послышалось шуршание в темноте.
  -- Сколько раз я уже благодарила Бога, - продолжил тот же женский голос, - что мы наткнулись именно на этот подвал. А ведь в другом могло и не быть еще действующего водопровода. Это во истину, чудо, сынок.
  -- Вы-то чего не ушли со всеми русскими из города? - поинтересовался Мустафа, подтягивая раненого ближе к керосиновой лампе.
  -- Я родилась здесь. У меня мать чеченка, а отец белорус... Ты лучше не спрашивай меня об этом больше, а то я расплачусь. После когда-нибудь расскажу. Сейчас не до того, - она поднесла огарок свечи к лицу Мустафы и потом опустила его ближе к раненому. - Боже ты мой! - с надрывом воскликнула тетя Люба, женщина лет пятидесяти, глядя на солдатика. - Совсем еще ребенок!
   Огонь от свечи, наконец, осветил ее лицо. Типичное славянское лицо, немного полноватое; русые волосы стянуты на затылке в дулю; глаза не большие, но выразительные; тонкие поджатые губы; прямой с небольшой горбинкой нос. Это была дородная женщина небольшого роста.
   В глубине подвала послышался стон.
  -- Пить...
  -- Мустафа, подтяни парнишку ближе к светильнику. Я сейчас посмотрю, кто там стонет и вернусь, - сказала тетя Люба и, согнувшись, стала пробираться со своим огарком в темноту подвала.
   Мустафа волоком дотащил пацана до керосинки и стал осматривать его рану на ноге. Солдатик застонал и пришел в себя. Увидев над собой того же бородатого чеченца, он стал быстро дышать от страха и уже был готов снова отключиться, но Мустафа шлепнул его по щеке.
  -- Не ной, ты не сильно ранен. Лежи тихо, а то нас услышат.
  -- Что ты со мной сделаешь? Отрежешь голову? - захныкал паренек.
   Мулла с укоризной и сожалением посмотрел на солдата и промолчал.
  -- Я не хочу умирать. Я не хотел на войну. Меня послали. Я не хочу убивать! Я не виноват! Я ненавижу всю эту войну! - в истерике затрясся парнишка.
   Мустафа снова отвесил ему пощечину, чтобы привести в чувство.
  -- Успокойся.
  -- Убей меня сейчас. Только не мучай! Убей тихо, в темноте, в этом подвале, чтобы мне не было страшно. Я больше не хочу бояться. Я устал от страха! - и упав лицом в землю, заплакал, прикрывая голову рукавами грязного комбинезона.
   Мустафа мгновение смотрел на него, потом положил руку ему на плечо, пытаясь успокоить:
  -- Не бойся меня. Я человек. Не зверь и не ангел. Я человек.
   Солдатик недоверчиво посмотрел на муллу, не понимая, о чем это тот.
  -- Я не понимаю, что здесь на хрен происходит. Почему? Зачем? Кто с кем воюет? Чечены в нас стреляют... Чечены нас спасают... Зачем мы здесь? Ты знаешь?
   Мустафа промолчал. А десантник продолжил:
  -- Я умру здесь, только умирать буду от бомбы или разбитый пополам, в одиночестве. Я видел, как это бывает. Это жутко. Жутко, чудовищно! Понимаешь?! - крикнул в сердцах он и снова заплакал. - Прошу тебя, убей меня ты. Я хочу умереть от руки человека, а не дикого зверя, отрезающего мне голову, как барану, - солдат умоляюще посмотрел в глаза незнакомого человека как родному. - Я хочу перед смертью запомнить доброе лицо.
  -- Сколько тебе лет?
  -- Через месяц и двенадцать дней исполнилось бы девятнадцать.
  -- Поверь, Богу нужна не твоя смерть, а твоя жизнь.
   Солдатик обречённо опустил голову и попытался дотянуться до автомата, в котором уже давно не было патронов, только он забыл об этом.
   Мустафа задержал его за рукав.
  -- Пожалуйста, дай мне умереть, - вяло попросил парень.
  -- Посмотри мне в глаза.
  -- Для чего?
  -- Посмотри.
   Парень поднял глаза.
  -- Я забираю у тебя твой страх, - мулла обеими руками провел по грязным взлохмаченным волосам десантника, - забираю твою боль, я забираю у тебя холод, - потом провел по его рукам, по плечам, сделал невидимый комок и швырнул этот комок к выходу, наружу. - И отдаю их твоим врагам, тем, кто послал тебя сюда. Отныне пусть вместо утраченного у тебя здесь, в сердце, поселится покой, любовь, защита, помощь, человечность. Пусть на тебя снизойдет любовь к Богу и всякому беззащитному созданию, наивному и слабому творению Его. Если ты полюбишь Бога и полюбишь жизнь как таковую, то Господь спасет тебя сейчас и потом. Он никому не позволит причинить тебе зло и страдание, ибо отныне ты служишь Богу, но не правительству и не стране. Отныне ты принадлежишь Ему, Богу, а не генералу и не армии. Ты отныне представитель Бога на земле, а не тех, кто послал тебя умирать и убивать. С этого момента ты как и я станешь служить Богу и защищать жизнь всякого живого душой и живого телом.
   У парня по щеке поползла слеза. Он слушал Мустафу с удивленно распахнутыми глазами и смотрел на муллу, как на инопланетянина.
  -- Но я боюсь завтрашнего дня. Я... боюсь жить...
  -- Умереть ты всегда успеешь. От этого не избавлен никто. Все когда-нибудь там будем. Но пока мы живы, мы обязаны служить Богу и защищать Его, обязаны служить жизни и защищать ее. Мы должны сохранить этот Мир, который зовется планетой Земля.
  -- Но зачем я Богу, такой трус?
  -- Быть трусом - не всегда плохо, - похлопал Мустафа парня по плечу и снисходительно улыбнулся. - Трусишь, значит, бережешь свою жизнь.
  -- Странный ты человек.
  -- Я знаю. Ты послан мне Богом в помощники, чтобы помогать собирать раненых, дабы они не умирали в одиночестве, брошенные среди развалин и искореженных БТРов, сами не в состоянии доползти до укрытия или своих. Ты здесь для того, чтобы спасать жизни ровесников, таких же, как и ты, вчерашних пацанов. Понятно?
  -- Ты говоришь и рассуждаешь не как здешний. Ты священник?
  -- Да, я мулла.
  -- Как тебя зовут?
  -- Мустафа.
  -- А я - Саня... Так хочется спать! - смотрел он одуревшими глазами.
  -- Тогда ложись и спи. Сейчас вернется тетя Люба, мы осмотрим тебя и обработаем твою рану, и спи. Я буду рядом. Никто тебя не тронет. Выспись, а потом нужно будет работать.
  -- Ты чеченец?
  -- Да.
  -- А почему ты на нашей стороне?
  -- Я не на чьей стороне из тех, что воюют. Я на стороне Бога.
  -- Странный ты, - повторил Саня и стал умащиваться на старой фуфайке.
  -- Я знаю, знаю... Если тебе от этого стало лучше, я рад.
  -- А поесть у тебя что-нибудь найдется?
  -- Нет. Но что-нибудь придумаем. Ты спи. Есть потом будем.
   Тут из темноты вынырнула тетя Люба.
  -- Ну что, оклемался? - спросила она.
  -- Оклемался. Ему бы чая сладкого и крепкого. Осталось что-нибудь ещё?
  -- Да, сейчас сделаю.
  -- А что с теми?
  -- У капитана сильный жар. С остальными все в порядке. Нужно их уже переправлять к своим.
   Саня вдруг оживился.
  -- Я здесь из наших не один? - обрадовался он.
  -- Конечно, не один. Размечтался! - пыталась шутить тетя Люба.
  -- Капитан? Вы сказали, капитан? Здесь даже офицер есть?
  -- Кроме нас троих здесь еще пятеро человек спасаются от снайперов и прочих "напастей". - Тетя Люба стала обрабатывать Санину рану. - Как тебя зовут, сынок?
  -- Саня.
  -- А теперь, Саня, держи керосинку, пока я перевяжу твою рану.
   В темноте послышались глухие шаркающие шаги, и на свет вышел еще один из спасшихся. Это был сержант, высокий крепкий шатен с раненой щекой, остатком правого уха и перебинтованной правой рукой.
  -- Я тоже в состоянии помочь. Я все слышал.
  -- Женя, мы - местные, а вы должны вернуться к своим, в часть или домой, - сказал Мустафа. - Лучше подумай, как вас всех переправить, и в какой стороне ваши дислокации.
   На свет вышли еще двое пацанов и молча сели возле керосиновой лампы, пытаясь разглядеть новоприбывшего.
  -- Скоро рассвет? - поинтересовалась тетя Люба.
  -- Часа через два, - ответил сержант, присмотревшись к своим часам на руке.
   Вдруг все насторожились. Далеко, с другой стороны подвала послышался шорох. Кто-то пробирался к ним, перешагивая через мешки с песком, шурша по камням и бряцая чем-то по трубам.
   - Наверное, это Шуайнаб, раз так гремит и тарахтит, что ее слышно на другом конце. А если не она? - вслух думал Мустафа.
   Он на всякий случай вынул нож из-за голенища сапога, тетя Люба схватила полено из поленницы, припасенной для костра на случай холодов, сержант поднял с земли кирпич и притаился за несущей стеной, один из пацанов потянулся к куску водопроводной трубы.
   Шаги приближались. Двигался один человек, это было ясно. Уже было слышно, как он пыхтит и даже покашливает. Похоже, это была женщина, и не молодая. Наконец, человек из темноты подал тихий голос:
  -- Люба! Мустафа! Ребята! Это я, Шуайнаб. Отзовитесь. Вы еще здесь?
   Мустафа молчал. Женя приложил палец к губам, давая знак - всем молчать. Шаги прекратились. Потом начали раздаваться левее.
  -- Люба, я принесла хлеб и консервы. И одеяло для капитана. Я одна. Хвоста нет. Мустафа!
   Мустафа обошел гостью сзади, убедился, что это действительно Шуайнаб и она одна и только тогда позвал ее:
  -- Тетушка Шуайнаб, я здесь.
  -- Мустафа, там на углу раненый. Не из федералов. Местный или из наемников. Что делать будем?
  -- Тяжело раненый?
  -- Лежит, слабо стонет, - с акцентом говорила Шуайнаб, приближаясь на голос муллы.
  -- Я посмотрю. А вы идите, отдохните. Вы не ранены?
  -- Нет, мулла, милостью Аллаха!
  -- Любовь Васильевна сделала чай. Сейчас согреетесь, - и крикнул, чтобы обитатели подвала услышали его. - Свои, ребята. Это тетушка.
   Все с облегчением выдохнули. А Мустафа нырнул в предрассветную темноту. Прислушался. И в правду слышны были стоны. Он на слух определил, откуда они раздавались, и стал в мозгу прокладывать путь к раненому.
   Было почти полнолуние. В другом случае Луна была бы помощницей. Но сейчас она работала на противника, освещая местность как прожектор.
   В сорока шагах за грудой бетона и кирпичей лежал бородатый человек с зеленой повязкой шахида поверх черной шапки. Увидев приближавшегося к нему такого же бородача, тот простонал по-арабски:
  -- Аллаху-акбар, йа-ах (брат).
  -- Салям, - отозвался мулла.
  -- Аржук (пожалуйста), са-эдни (помоги).
  -- Эсса (сейчас), - сказал Мустафа и, склонившись над раненым, заговорил по-чеченски: - Ползти можешь?
  -- Постараюсь. Так ты местный? - удивился почему-то молодой человек. Это был совсем молодой человек, юный. И щетина у него, похоже, была самая первая в жизни.
  -- Местный.
  -- Я вряд ли дотяну до утра, но жить хочется.
   Было тихо. Только дважды издали донеслись отзвуки беспорядочных выстрелов.
  -- Русские развлекаются... лупят по окошкам домов, с-суки! - постанывая, прокомментировал боевик, упираясь в плечо Мустафы.
   Так они, где перебежками, а где ползком, добрались до подвала.
  -- Тетя Люба, ребята, я вернулся, - громко сообщил Мустафа.
   Боевик испуганно посмотрел на него.
  -- Тетушка Шуайнаб!
  -- Здесь я, сынок, здесь, - раздалось из глубины подвала.
  -- Раненый со мной. Он тяжело ранен в бок и в ноги.
  -- Ты что - русский? - недоуменно проговорил молодой боевик на ломаном русском.
  -- Нет, я чеченец, - также на русском ответил Мустафа.
   Им на встречу вышел сержант. Увидев Женю, боевик попытался рвануться назад к выходу, но Мустафа схватил его за ворот и зло глянул в глаза. А так как тот был ранен, то сопротивление было бесполезно.
  -- Это моя территория, - сквозь зубы процедил мулла. - И на моей территории нет войны. Понял? И ты, и эти русские - мои гости. Понял? Я тебя спрашиваю, понял?!
  -- Понял, - растерянно пролепетал чеченец.
  -- То-то же. А теперь не трусь, пошли.
   Когда сержант приблизился к ним, шахид весь сжался, готовясь к худшему. Но Женя напротив, держа в одной руке свечу, другой рукой помогал Мустафе довести ошарашенного боевика до основного укрытия, где было тепло. Когда свет от свечи попал на лицо боевика, Женя и Мустафа увидели, что вояке-сопротивленцу было не больше шестнадцати, а то и меньше. Пацана начал бить озноб, он весь покрылся капельками пота. Открылся жар и у Сани. Он метался на подстилке из фуфаек и просил пить. Рядом с ним сидели двое молодых ребят и женщины. Увидев вновь прибывшего, женщины рванулись помочь уложить его и осмотреть раны. Боевика положили рядом с Саней, и тут Мустафа вдруг заметил, как у двух русских спецназовцев от гнева играют желваки на лицах при виде шахида.
  -- Он тоже родился не для войны, как и вы. И здесь он также не из-за любви к смерти. Так что остыньте, - сурово проговорил Мустафа.
   Пока женщины хлопотали над ранеными, мулла и сержант отошли в угол и присели на обгорелый матрас.
  -- Капитан умер, - почти буднично констатировал Женя.
  -- Пока я ходил за раненым?
  -- Да... Его бы похоронить надо. Документы его я взял, при первой же возможности напишу родным, - говорил сержант, уставившись в землю. - Ты не серчай на ребят. Постарайся понять, что им пришлось вынести, прежде чем оказаться здесь.
  -- Я и не серчаю. Но жалеть не могу. Не та обстановка.
  -- Я понимаю. Дисциплина... Ты вот скажи, святой отец... - Женя замялся, - тебя я понимаю без вопросов... Но скажи, какого хрена мы здесь делаем?
  -- Кто это - мы?
  -- Ты и я? И вообще федералы.
  -- Сложно ответить одним словом. Как говорят христиане: пути Господни неисповедимы.
  -- Ты знаешь Евангелие? - удивился сержант.
  -- Я - своего рода священник, поэтому обязан знать. Ведь мне приходится общаться с людьми различных религиозных убеждений. И я обязан разговаривать с ними на их языке.
  -- А вообще, как ты относишься к русским и христианам?
  -- Раз вы существуете, значит Богу это нужно, - ответил мулла.
  -- А с евреями ты тоже будешь мирно беседовать?
  -- Разумеется.
  -- И будешь цитировать Библию, а не Коран?
  -- Это зависит не только от меня, но и от широты взглядов того, с кем я разговариваю в тот или иной момент. Зависит от ситуации.
  -- То есть ты действуешь по обстоятельствам.
  -- Точно.
  -- У вас все имамы такие?
  -- Нет, не все.
  -- Так я и думал. Иначе весь мир уже давно бы стал мусульманским.
  -- Что ты имеешь в виду?
  -- Ну... Когда тебя понимают и воспринимают таким, каков ты есть, то ты начинаешь тянуться к этому человеку... Ищешь встреч с ним, что ли. Ну, ты понимаешь?
  -- Кажется, понимаю, - кивнул Мустафа.
  -- Ты и чужие молитвы знаешь? - поинтересовался Женя.
  -- Знаю. Не все, конечно, но знаю.
  -- А вот я не знаю даже своей, христианской. Не научили как-то... Знаю из фильмов, как юнкера перед смертью говорили: "Отче наш, Сущий на Небесах...", а дальше не знаю. Позор, правда? - засмущался сержант. - Подыхать буду, - даже помолиться по-человечески перед смертью не смогу.
  -- Это не твоя вина, поверь, - он грустно улыбнулся, глядя Жене в лицо. - Повторяй за мной. Отец наш, Сущий на Небесах...
  -- Отец наш Сущий на Небесах, - стал повторять сержант, со слезами на глазах, глядя на муллу.
  -- Да святится имя Твое.
  -- Да святится имя Твое, - повторил Женя.
  -- Да придет Царство Твое.
  -- Да придет Царстие Твое.
  -- Да будет воля Твоя, и на Земле как и на Небе.
  -- Да будет воля Твоя, и на Земле как и на Небе.
  -- Дай нам хлеб наш насущный на сей день.
  -- Дай нам хлеб наш насущный на сей день.
  -- И прости нам долги наши.
  -- И прости нам долги наши.
  -- Как и мы прощаем обидчикам нашим.
  -- Как и мы прощаем обидчикам нашим.
  -- И не введи нас во искушение.
  -- И не введи нас во искушение.
  -- Но избавь нас от лукавого.
  -- Но избавь нас от лукавого.
  -- Ибо Твое есть Царство, и сила, и слава навеки. Аминь.
  -- Ибо Твое есть Царство, и сила, и слава навеки. Аминь... - Женя перекрестился. - Спасибо, Мустафа! - вдруг ему на глаза навернулись слезы, и в порыве благодарности он обнял Мустафу. Тот поджал губы, и, расчувствовавшись, тоже смахнул с глаз навернувшуюся слезу.
  -- Я пойду почитаю молитву над капитаном, - сказал сержант. - Я его хоть и не знал, но... все ж таки...
  -- Иди, конечно.
   Женя поднялся с матраса и исчез в темноте подвала.
   Занималось утро.
  
   Глава девятая
  
   Мустафа не спал вот уже третьи сутки. Голова звенела, все звуки казались громче обычного. Голову словно изнутри окутывал туман. Глаза теперь отяжелели. Казалось, и время замедлило свой ход, и люди стали двигаться медленнее, и реальные события стали протекать дольше обычного. И лишь мозг продолжал работать в прежнем режиме.
   Канонада не унималась которую ночь подряд. Наконец, под утро все стихло. Эта тишина убаюкала Мустафу, и он провалился в тяжелый и глубокий сон.
   И видит он, будто идет он по Каиру, а следом за ним шествует огромный лев.
  -- Чего ты идешь за мной? Чего ты хочешь? - спросил Мустафа, развернувшись ко льву лицом.
  -- Говорить с тобой хочу, - ответил по-человечески лев.
  -- Для чего? Чтобы внушать греховные мысли? Чтобы искушать и подбивать на низменное?
  -- Ты сам позвал меня.
  -- Гнусная ложь! - крикнул мулла в небеса, потом обратился ко льву. - Сгинь, шайтан, повелитель шайтанов! Это ты своими льстивыми речами погубил Иисуса! Ты отправил его на крест римский, сомкнув уста его, дабы он не смог защитить себя! - указав пальцем на льва, выкрикнул Мустафа.
  -- Ты обвиняешь меня? - удивился лев и прилег на землю, как только мулла остановился на месте.
   Вокруг них проезжали машины, проходили люди. Городская жизнь кипела и бурлила, но они будто бы были в параллельном к ней мире; они видели город и людей, но, похоже, сами люди не видели их, они по-прежнему занимались своими ежедневными заботами, хлопотали по дому, решали политические задачи.
  -- Если бы ты был ангелом от Бога, то сохранил бы Иисусу жизнь, чтобы он успел утвердить Царство Божие.
  -- Тогда Мир не узнал бы его как Христа, - возразил лев. - То была моя великая жертва роду человеческому.
  -- Твоя жертва? Твоя?! Не пытайся меня разжалобить, - отмахнулся мулла и пошел дальше; лев также поднялся и пошел следом. - Я знаю, что ты найдешь тысячи аргументов в свое оправдание. И потому я ненавижу тебя еще больше.
  -- Ненависть - сильное чувство, - усмехнулся лев. - Оно сродни страсти. А страсть не к лицу святому.
  -- Я не святой. А ты - враг. Врагом был человеку, врагом и остаешься.
  -- Печально, что ты упорствуешь в своей слепоте. Ты судишь о вине, даже не распробовав его. Как ты можешь говорить, что оно гадко и стало уксусом, когда даже не нюхал его?! Невежда! Судишь о чаше другого и хаешь ее, пока сам не приложился к ней. Думаешь, что сильнее меня? Иисус тоже сначала так думал, убежденный в том, что истина и есть жизнь, пока не уразумел реальную природу вещей. В итоге он выбрал то, к чему и был изначально призван жизнью. Он сделал свой выбор сознательно и добровольно, уразумев, что в Мире есть Истина и независимо от нее существует Жизнь...
  -- Ты лжец! Гнусное существо! Недоразумение мироздания! Жизнь и есть Истина! Жизнь это самое ценное на земле! И не только на Земле, - выкрикнул снова Мустафа.
  -- И почему люди так не любят меня? - вздохнул лев. - Удивительно! Вы добиваетесь правды всевозможными способами. Но когда я открываю вам ее, дабы облегчить вашу юдоль, вы вдруг впадаете в ярость... Но я не гневаюсь на людей, ибо знаю вашу природу. Вам нравится не сама Истина, а лишь процесс ее поиска. О-хо-хо...
  -- Не вздыхай. Зря стараешься. Ты не свернешь меня с выбранного пути. Простым смертным я родился и таким же простым смертным умру.
  -- Кто же спорит?! Вот человек - чудак! Я не предлагаю тебе золотые горы, не обещаю славу и власть, не предлагаю райского блаженства, каким вы его сами себе рисуете. И я не упрашиваю тебя и не соблазняю благами этого мира, но требую. Слышишь, Человек?! Я требую, чтобы ты увидел реальность, очнулся от сладких снов мертвеца! И я не обещаю тебе ангельского ранга на Небесах...
   Мустафа резко повернулся, прижав в сердцах ладони к груди:
  -- Слушай, отпусти ты меня ради себя самого! Чего ты клянчишь? Делай сам тогда. Чего так долго упрашиваешь? Делай сам, раз такой могущественный! Я ведь все равно не подчинюсь тебе.
  -- Что ж, тогда увы, увы... Когда придет время отходить тебе в мир иной, вместе с тобой канет в небытие и все человечество и планета твоя. И все из-за твоего упрямства и трусости перед испытанием. Говорю тебе: не бойся же, ты не погибнешь раньше положенного... Хотя мне все равно удивительно, почему вы так страшитесь смерти. До чего же вы, люди, узколобы и слепы!
   Мулла хотел было возразить ему, но лев предупредительно поднял лапу, гася эмоциональный порыв человека:
  -- Нет, ты выслушаешь меня. А потом будешь делать свой выбор.
  -- Оставь меня в покое!
  -- То есть оставить тебя покойником, стало быть... Понимаю. Это самое легкое - ничего не делать и лежать, гнить. Оставил бы, да не могу. Остальные еще менее здравомыслящи, чем ты.
  -- Да глупости! Пытаешься тщеславие во мне возбудить? И кто из нас больший глупец? На Земле миллиарды людей...
  -- И где же все эти твои миллиарды? Чем они заняты? Кто из них думает также как ты или я? Кто из них в эту минуту бодрствует? Увы! Все спят мертвецким сном.
  -- Не приравнивай меня к себе. Я не пара тебе, а ты не пара мне. Люди с незапамятных времен борются с несправедливостью. Каждый борется, как может, как умеет, и насколько ему хватает сил. Все по-разному, все по-своему.
  -- Великолепно! - воскликнул лев. - А кто же эту несправедливость творит меж вас? Не подскажешь ли? Ведь вы ее и плодите, пытаясь погубить себе подобного. А потом, конечно, боретесь с ней, чтобы хоть чем-то занять себя.
  -- Но ведь это ты подсказываешь, где ее искать.
  -- Верно. Без меня вы вообще не имели бы разума.
  -- Да ты, вижу, гордишься своими гнусностями!
  -- Дав людям разум, я совершил гнусность? - искренне удивился лев.
  -- А кто тебя об этом просил? - возмущенно развел руками Мустафа.
  -- Ну да, конечно, без разума лучше жить, беззаботно пастись на лугу, как безмозглая корова.
  -- Нет, лучше все время терпеть твои нападки!
  -- Так борись со мной. Борись! Ну же! Может и одолеешь...
  -- Я хочу всего лишь жить. Просто жить.
  -- Так живи, коль жизнь уже дана. Чего же ты тогда не обрел покоя и счастья? - съехидничал лев.
  -- Я устал от твоей болтовни.
  -- А-а-а! - обрадовался лев. - Жить просто так ты не можешь и не хочешь. Это же скучно!
  -- Оставь меня. Ты и так отнял у меня массу времени.
  -- А сколько времени и сил забирает у меня человечество с начала своего существования? Не спросишь ли? Молчишь вот. Тогда скажи, для чего ты учился, для чего до сих пор копаешься в дебрях истории рода человеческого, изучаешь философию и религию? Чтобы жить преспокойненько в глухом ауле и пасти коз и овец? Да ты еще больший лицемер, чем я! Ты даже себе не желаешь признаваться, что имеешь грандиозные планы относительно своей жизни "простого смертного".
   Так, рассуждая и перебраниваясь, лев и мулла дошли до пирамид в Гизе.
   Мустафа, наконец, остановился и устало вздохнул:
  -- Меня радует одно: утром я проснусь и даже не вспомню о твоем существовании.
   Лев прилег в тени пирамиды.
  -- Так ты все же намереваешься пробудиться ото сна? - усмехнулся он и стал нализывать лапу. - Вот тогда-то мы и посмотрим, что ты увидишь, когда соизволишь проснуться и открыть, наконец, свои духовные глаза. Посмотрим, изменится ли твое отношение к Миру и к себе самому, - промурлыкал лев и снова занялся лапой, вынимая из мохнатых подушек набившиеся колючки.
  -- Я всего лишь разумное животное, которое постоянно хочет есть, боится холода и жаждет свободы от несуразных условностей и страшных предрассудков.
  -- Это всего лишь твои мечты, Мустафа, - заверил его лев. - Но реальность твоего мира, твоего человеческого мира не такова. И ты это отлично знаешь. Ты подсознательно выбираешь реальность, ты предан ей более, чем думаешь сам, хотя и мечтаешь о полном корыте и теплом хлеве. И ты выберешь реальность, даже если она поначалу тебе покажется бредом и нереальностью.
  -- Да, я мечтаю о теплом хлеве и корыте. Это плохо?
  -- Мечты - мечты... ну что ж, посмотрим, что ты изберешь, когда придет твой час делать выбор, - усмехнулся лев и, поднявшись с песка и камней, встряхнулся и побрел не спеша прочь.
   Мустафа тут же проснулся. Оказывается, он спал не более часа.
   Что это? Опять сны? Первое время казалось, что здесь за раскатами взрывов и бомбежки сны прекратились. Но выходит, что прекратилось ненадолго. Когда же эта мистика отпустит его? Когда все это закончится? И как избавиться от этих навязчивых снов? Где скрыться?
   Муллу тут же обступили сержант, двое десантников и лейтенант танкист.
  -- Мы готовы, Мустафа, - тронул его за плечо Женя.
  -- Да-да, я задремал.
  -- Кажется, наступило затишье, - пытался угадать лейтенант.
  -- Лейтенант, ты точно знаешь, где ваши? За прошедшие сутки они не могли поменять позицию? - переспрашивал мулла.
  -- Они однозначно на севере.
  -- Ладно. Как там раненые? - поинтересовался Мустафа.
  -- Санек вроде нормально. А вот Замир, похоже, готовится Богу душу отдать, - ответил Роман, один из десантников.
  -- Если пробиться к своим не получится, дождитесь ночи и снова возвращайтесь сюда. Не геройствуйте понапрасну. Вам оно больше пригодится на гражданке. Ну, пошли. К рассвету доберемся до вокзала, - сказал Мустафа, и ребята, прихватив автоматы с патронами и кое-что из сухого пайка, пошли к выходу.
   Напоследок один из десантников, тот, что все время молчал, оглянулся на женщин.
  -- Спасибо вам, тетя Люба. И тебе, мать, спасибо. Храни вас ваш Аллах. Удачи, Сань! Надеюсь, увидимся еще.
  -- Пока, Егор, - махнул Саня ребятам, и те исчезли в предрассветной темноте.
   Все стихло. От отсутствия тех, к кому привык за эти дни, Сане снова стало страшно. Казалось, такое затишье перед каким-то страшным боем.
   Женщины о чем-то тихо переговаривались, но это не заглушало гнетущую тишину. Она словно повисла в подвале.
   Спустя время Шуайнаб принялась перевязывать Сане рану, заставляя его подкрепиться тушенкой. Пока Саня уплетал разогретую над свечой тушенку, тетя Люба колдовала над Замиром. Всю ночь у молодого чеченца был жар, к утру он затих.
   Гладя на лежащего рядом с ним молодого шахида, такого же пацана, как он, Саня на минуту задумался.
  -- Мать, почему ты заботишься обо мне? - обратился он к Шуайнаб. - Почему чечены спасают нас от чеченов?
  -- Не от чеченов, а от бандитов и наемных убийц, - поправила его пожилая женщина.
   Наступила пауза.
  -- Ты ешь, сынок, ешь.
   Но Саня ждал ответа на свой вопрос, глядя на женщину, и Шуайнаб поняла это.
  -- Ты же чей-то сын, а я чья-то мать, - не глядя на парня, ответила она. - Может, и о моем сыне кто-то позаботится...
  -- Мать, ты сама-то ела? - вдруг возникло подозрение у Сани.
  -- Ты ешь, тебе сил надо набираться, ты раненый, - настаивала Шуайнаб.
   Саня все понял. Он усилием воли сжал зубы, опустив банку тушенки на колени. Глаза вмиг повлажнели. Больше он ни о чем не спросил пожилую чеченку, просто отставил банку, не доев и половины содержимого, и завалился на бок, якобы спать, а самого слезы начали душить. Но он не хотел их показывать.
   Саня долго вглядывался в черты умирающего чеченского парня и все думал, когда бы он вот так спокойно смотрел на тех, кто целился в него, искал любой возможности, чтобы, отрезая голову, крикнуть в исступлении: "Аллаху Акбар!"? Что же это за война, где враги помогают, а свои на танке переезжают еще живого однополчанина, спеша скрыться от летящей гранаты, где чеченка, сама голодная, отдает российскому солдату последнюю банку тушенки, а свои десантники стягивают с убитого товарища сапоги и бушлат? Саня закрыл глаза, чтобы не видеть ничего вокруг. Что это за война, где хохлушка и эстонка за деньги стреляют в русских пацанов из снайперской винтовки, где чеченец убивает чеченца? Саню тошнило от этих мыслей.
   Эх, сейчас бы затянуться сигареткой, подумал он. Сил нет видеть весь этот беспредел и пытаться понять его своим восемнадцатилетним умишком.
   Ужасно хотелось курить.
   Проклятая рана! Она все гноилась и никак не желала затягиваться. От этого нога все время как бы дергалась. Саня даже мочился на рану, как советовал Мустафа, но облегчение было недолгим. Страшно было и оттого, что придется ногу ампутировать. Лучше уж сдохнуть здесь, чем прийти к матери безногим. Она же свихнется, продолжал размышлять Саня.
   Как хочется курить!
   Где же Мустафа? Добрались ли пацаны? Все ли живы?
  
   А Мустафа с ребятами пробирались через завалы, где ползком, а где перебежками.
   Снова начался беспорядочный обстрел.
   Группа нырнула в ближайший подвал и притихла.
  -- Далеко еще до ЖэДэ-вокзала? - поинтересовался сержант у лейтенанта.
  -- Квартала два, - первым отозвался мулла.
  -- До утра бы успеть, - посетовал один из десантников.
  -- Переждать надо какое-то время. А то вон прожектора бьют с пятиэтажки прямой наводкой, - посоветовал лейтенант.
   Мустафа прикрыл глаза, пытаясь помолиться молча.
  -- Не хочешь вслух почитать? - предложил ему Женя, заметив, что мулла молится.
  -- Хорошо. "О Боже! Ты мой Господь и нет Бога кроме тебя. Есть только Ты. Полагаюсь на тебя. Нет силы и могущества, кроме как у Всевышнего. Что предопределил Бог - будет, и что не предопределил Он - не будет. Знаю, что Бог над всякой вещью мощен, и Господь своим знанием объемлет и учитывает все сущее. О Боже! Прибегаю к Тебе от зла собственного и зла всех сотворенных. Ты всех их удерживаешь за головы. Поистине, Господь мой ведет по Истинному пути". А теперь ты.
  -- Ладно, - охотно согласился Женя. - "Отец наш, Сущий на Небесах. Да святится имя Твое, да придет царство Твое, как на небе, так и на земле. Аминь".
  -- Кажись, стихло. Пошли, - поднялся лейтенант с земли, и все двинулись следом за ним.
  
   Глава десятая
  
   Весна была ранней. На деревьях набухали почки, сквозь обгорелую землю пробивалась молодая поросль.
   Шамиль сидел один в блиндаже в лесу, недалеко от Шали. Его глаза блестели от слез, руки дрожали от ненависти и горя, постигшего его во время бомбежки его родного аула. Фугас федералов разнес дом, где находилась его жена Зарема и только что родившийся сын. Шамиль поклялся извести всех русских на родной земле и, если потребуется, повсюду. Ни о чем другом он больше не мог думать сейчас, кроме мести. От ненависти он даже автомат не мог толком держать в трясущихся руках.
   Он сидел уже сутки один в блиндаже и иступленно смотрел на пустую бревенчатую стену.
  -- Аллахом клянусь! Я отомщу за тебя и нашего сына. Я им кишки по деревьям развешу, сволочам! Они кровью умоются, подонки! - скрипя зубами, выжимал из себя Шамиль.
   В блиндаж заскочил Абдалла.
  -- Шамиль, Джохар зовёт всех на совет.
   Сглотнув подступивший к горлу комок, Шамиль не глядя на товарища, неопределённо кивнул.
  -- Иду, - и спрятал в свой вещмешок вышитый Заремой платок.
   * * *
   Шамиль и еще пятеро человек пробирались лесами до горного аула, где их ждали несколько полевых командиров, поддерживающих Дудаева.
   Шамиль шел и думал, почему Джохар сказал, что возможно боевые действия с обеих сторон прекратятся? Что он имел в виду? Им овладела некая растерянность. Ему показалось, что Дудаев чего-то не договаривает. Может, между Россией и Ичкерией идут тайные переговоры? Весь путь Шамиль думал об этом, терзаемый сомнениями.
   Дорога была дальняя, пришлось заночевать в одном из попавшихся на пути сел, разместившись поодиночке в каждом доме.
   Шамиль постучал в дверь первого попавшегося дома. Дверь долго не открывали. Он постучал еще, попросив крова на ночь. Дверь, скрипнув, открылась, и ночной гость нырнул в темноту. Пройдя через комнату, он увидел на полу свечу и спавшего спиной к нему человека.
  -- Наш? - строго спросил Шамиль у пожилого хозяина.
  -- Наш, наш. Свой, - заверил тот.
  -- Отец, не беспокойся, рано утром я уйду.
  -- Хорошо, сынок. Я постелю.
  -- Не надо отец, я лягу здесь, рядом с твоим гостем. Кто он?
  -- Мулла. Идет из Грозного домой.
  -- М-м-м, а он не хочет к нам, не знаешь?
  -- Не знаю, сынок. Спроси его сам, - тихо проговорил старик и заковылял в другую комнату.
  -- Ладно, утром спрошу.
   Шамиль лег на коврик, подложил под голову рюкзак и, сложив руки на животе, задумался. Потом посмотрел с интересом на спину спящего соседа. Закрыл глаза, задремал. Только он смежевал глаза, как сосед заворочался и вскрикнул. Шамиль тот час открыл глаза.
  -- Эй, брат! Проснись, - затормошил он того.
   Сосед повернулся, проснувшись.
  -- Мустафа? - удивился Шамиль.
   Мустафу бил озноб. Он сел на коврике и обхватил себя за плечи, тяжело и быстро дыша и растерянно глядя по сторонам, пытаясь сообразить, где находится.
  -- Ты что, все еще кричишь по ночам?
  -- Это ты, Шамиль? Где я? Как я здесь оказался?
  -- Ну уж не знаю. С тобой все в порядке?
  -- Да... Да, все нормально.
  -- Ты домой, сказали, идешь... Был в Грозном?
  -- Да.
  -- Так ты с нами? - на лице Шамиля скользнул намек на улыбку.
  -- Я сам по себе, как ты сказал однажды, если помнишь.
  -- Как это? Ты на стороне русских? - вдруг переменился в лице Шамиль. На его скулах заиграли желваки.
  -- Я ни на чьей стороне, если ты именно это имел в виду.
  -- Что ты делал в Грозном?
  -- Спасал раненых. А ты?
  -- Чьих раненых? - настаивал Шамиль, не слыша вопроса Мустафы.
  -- Обеих сторон. А возможно, что и больших сторон.
  -- То есть и русских?
  -- И русских тоже.
  -- А ты знаешь, что твои русские сделали? Они разбомбили половину села. Они сравняли с землёй мой дом. Зарема и мой новорожденный сын в этот момент были в нем! А ведь они никого не трогали! Они спали! - лицо Шамиля исказила гримаса нестерпимой боли.
   Мустафа промолчал, вспомнил Зарему и мысленно вознес ей и ее ребенку молитвы. Шамиль увидел это.
  -- Эта война уже столько жизней унесла... - покачал головой мулла.
   Шамиль силился что-то сказать, но гнев вперемежку с болью душил его. Мустафа видел это.
  -- Шамиль, я не отказываюсь от борьбы за наши идеалы. Но я избираю другие методы и другую тактику. Друг, я веду борьбу не против самих людей, кем бы те ни были, а против невежества и фанатизма, против злых помыслов и насилия, каким бы оно ни было: физическим или экономическим, моральным или духовным.
  -- Своими дурацкими проповедями? Может, ты уже примешь христианство, наконец, так любимое тобой? Так может, тебя зовут и не Мустафа вовсе, а, к примеру - Иисус?
  -- Не в имени дело, - запротестовал Мустафа.
  -- Действительно! - усмехнулся Шамиль и покачал головой. - Нужно бороться с оружием в руках. Нужно поднимать народ на защиту родины, а не молиться с утра и до ночи. Одними молитвами ты не освободишь народ! Своими действиями ты напоминаешь предателя!
  -- Не спеши обвинять. Я сочувствую не конкретно русским, в которых ты почему-то видишь корень всякого зла. Я сочувствую всем, кто не хочет глупо умирать неизвестно ради чего и кого, а кто хочет мирно жить, но не находиться постоянно в ожидании смерти от пули или ножа. То, чего вы хотите добиться своими бандитскими... - да-да, не пыхти так возмущенно! - бандитскими вылазками, против которых ты ратовал когда-то... Этим не поднимешь нашу землю и не заставишь ее процветать, как сильный и уважаемый народ. Я понимаю твою горечь за наших людей, но такими методами, к которым обратился ты и твои люди, наш многострадальный народ никогда не поднять с колен. Только терпением и любовью можно добиться мира и благополучия, чего мы оба так желаем.
   Шамиль криво усмехнулся.
  -- Да, именно так примитивно! - настаивал мулла, видя снисходительную усмешку друга. - Но не силой.
  -- Ну-ну... И даже тех нужно любить, которые в детстве издевались над тобой же? И тех, кто предал родную землю и память предков ради долларов? И тех, кто развалил Союз? Хочешь плодить безнаказанность? Хочешь любить даже тех, кто никогда не оценит твоей любви? Что хорошего в таком унижении? Этому учит тебя твой Христос и Будда? Но наш Аллах не слюнтяй! Как можно кормить дикого волка в надежде одомашнить его, если в любой момент он может загрызть тебя? Поверь, есть люди, которые не понимают ни доброго, ни худого человеческого слова. Они понимают только свист кнута и удар меча.
  -- И поэтому вы решили всех их уничтожить? Так?
  -- Если они так и не поймут, что на Земле все равны. Все - люди. А ангелы живут на небесах, как и звери - в лесах.
   Мустафа молча усмехнулся на слова о зверях, прячущихся в лесах. Но Шамиль не обратил внимания на то, что мулла мысленно сравнил самого Шамиля со зверем, скрывающимся в лесах и горах.
  -- Шамиль, вспомни школьное стихотворение о путнике, ветре и солнце. С человека пытались сорвать плащ и ветер, и солнце, дабы выяснить, кто из них сильнее. Но на порывы ветра путник только еще больше кутался в плащ. А стоило пригреть солнцу, и путешественник сам его снял.
  -- И что? Я совсем не узнаю тебя. Ты как худая баба! Во что ты превратился? Мустафа, оглянись вокруг. Сейчас не время философствовать. Нужно защищать свою веру от засилья гнилого Запада. Иначе они всем нам промоют мозги или перережут глотки, как твоим христианским овцам.
  -- Надо защищаться, это верно. Но не с оружием в руках, убивая вместе со злодеями и невинных людей. Нужно вооружиться знаниями психологии, новейшими технологиями и мудростью Пророка. Врага надо бить его же "оружием", его же методами.
   Шамиль не стал перебивать друга, слушал внимательно. А Мустафа тем временем распалялся:
  -- Западной идеологии нужно сопротивляться иначе, не по старинке, не с шашкой наголо. Война - это крайняя мера...
  -- А сейчас и есть крайняя мера! - возразил Шамиль.
  -- Всегда найдется место дипломатии и мирному разрешению конфликта, - настаивал мулла.
   Шамиль на миг замолчал, припомнил разговор с Дудаевым, но потом снова в нем взыграл темперамент:
  -- Хватит с ними заигрывать, хватит им улыбаться и быть гостеприимными. Ты был прав в тот раз: они не ценят этого. Они насмехаются над нами, называя слабоумными, обзывая нас зверьем.
  -- Это их беда...
  -- Нет, это наша беда, что нас не ставят ни во что. Это мы им позволили помыкать нами, позволили сесть нам на шею! - горячился Шамиль, похлопывая себя по шее.
   Свет от свечи на полу нервно задергался от вдруг возникшего сквозняка. Это хозяин дома, услышав голоса, приоткрыл дверь в свою комнату, чтобы послушать горячую беседу гостей.
  -- Однажды мы взяли в плен полковника КГБ. Когда я с ним беседовал, знаешь, что он мне сказал?
  -- Что же?
  -- Что Чечня - его избавление от всех несчастий, которые мучили его всю жизнь. "Разве ты не хочешь жить?" - спросил я его. "А зачем?" - ответил он. "Тебя разве никто не ждет?" - снова поинтересовался я. "Лучше умереть здесь, чем снова увидеть свою дочь...". Ты понял это? - Шамиль на минуту замолчал, потом продолжил: - Он на самом деле не хотел жить. Даже не пытался бежать, хотя ему не раз выдавалась возможность. Иногда он спал, как убитый, как безгрешный праведник. А когда ему сообщили, что его обменяют на одного из наших, он отказался от еды, итак скудной: хлеба и воды. Когда его били, он даже не защищался. Я решил за так подбросить его к русским, пока он не помер от голода, чтобы он жил, жил и мучился, глядя на исчадье, которое сам породил.
   Мустафа слушал, опустив глаза.
  -- Его дочь - истинное воплощение ада. Когда ей было три года от роду, ее мать повесилась. Позже в школе она покалечила свою подругу. Она заставляла голодать родную бабушку, хитростью забирая у нее пенсию, изводила ее, что та умерла от тягот и переживаний. Она пыталась поссорить отца с мачехой, беспрестанно жалуясь на нее по любому поводу, она замучила ревностью собственного мужа, что тот ушел от нее и не посмотрел на оставленного малолетнего сына. Она изводила своим хамством мачеху, святую женщину, которая ради сыновей и мужа терпела все ее выходки и издевательства. И вот ее отец ушел на войну, чтобы его убили, и он больше не мучился, видя это отродье. А теперь скажи, Мустафа, ты хочешь, чтобы наши дети были такими же выродками? А ведь это их культура, их сраный прогресс и цивилизованный мир порождает выродков, которые не щадят ни своих отцов, ни домов других.
  -- Шамиль, выродков можно повстречать в любой нации, - пытался возражать мулла.
  -- И не вздумай их защищать! Они чужие нам. Были чужими и чужими останутся. Мы никогда - слышишь? - никогда не будем такими как они! Я не позволю этого. Я! Я лично буду уничтожать любой намек на их влияние. И если ты не перестанешь пропагандировать их ценности и мировоззрение, то я не посмотрю, что ты мне друг...
  -- Русские не всегда были такими, какими они стали сейчас...
  -- О, прошу тебя! - скривился Шамиль, подняв руку, будто отгораживался от Мустафы и того, что он сказал.
  -- ...Русских также хотят извести, как и нас. Но мы не столь заметны в истории человечества, а русские всегда как кость в горле.
  -- Вот именно!
  -- Нам нужно держаться с ними вместе, а не воевать друг против друга, обвиняя во всех смертных грехах. Мы не единственный регион, который планируют захватить. Если не получится захватить силой или запугать, постараются захватить за деньги, то есть купить с потрохами. Сейчас вплотную взялись за Индию... Тактика Запада и Америки заключается в том, что начинают они разрушать народы изнутри, подменяя их культуру ложными ценностями, переориентируют молодежь исключительно на материальные блага, рекламируя всеми известными сегодня средствами псевдо-идею. Первым пунктом их захватнического плана стоит культура и религия. Так возникают межэтнические и межконфессиональные конфликты. Их намеренно разжигают и подогревают, подкидывая деньги. Разрушив мораль нации, они принимаются за экономику, выбрасывая на рынок гибнущего государства дешевую продукцию, которая не пользуется спросом в их странах или просроченную, или заведомо напичканную генно-модифицированными или отравляющими веществами, а то и вовсе наркотическими элементами, именуя их витаминами, минералами и биологически активными добавками. При этом, широко рекламируя свою продукцию, в буквальном смысле вдалбливая день за днем в головы людей необходимость пользования этой продукцией, зомбируя ничего не подозревающее население этой страны. Естественно отечественная экономика не выдерживает подобной конкуренции и захлебывается. Ко всему прочему негодную продукцию поставляют с другого фронта под видом гуманитарной помощи за мизерные цены или вовсе бесплатно в регионы, уже находящиеся на грани гуманитарной катастрофы, тем самым еще и подкупая чиновников на местах. Сразу происходит гигантский разрыв в благосостоянии. Богатые богатеют, а бедные нищают. Дальше, больше. Бедняки, которых и так большинство на планете, вынуждены покупать дешевые импортные продукты, ибо на дорогие отечественные просто-нет-денег. Ты следишь за ходом моих мыслей?
   Шамиль молча переваривал информацию.
  -- Дальше. Обнищавшие предприятия дробятся и скупаются за бесценок иностранцами через подставных лиц. Следующий шаг - приход в страну импортной продукции более лучшего качества (чтобы потом снова заменить ее на низкосортную). Они начинают поддерживать местные преступные группировки, мафию и единовластных князьков, финансируя их под видом инвестиций в экономику и сырьевую отрасль их страны, а с другой стороны сталкивая конкурентов между собой до кровавых разборок. А когда самые талантливые управленцы, экономисты, юристы, социологи и политологи, либо религиозные и общественные лидеры уничтожены, сломлены и обессилены, то на предприятия, на телевидение, в культуру, короче повсюду ставятся генеральными управленцами и реальными хозяевами их люди, купленные и преданные доллару больше, чем родной матери. Завершается захват страны приходом в нее их банков. Это чтобы закрепить достигнутые результаты, то есть, чтобы граждане этого порабощенного государства на многие и многие поколения стали добровольными рабами их банковской системы. И эта программа рассчитана не на один или два года, а на десятилетия, то есть до полного исчезновения несчастного разграбленного государства, - Мустафа развел руками. - Вот тебе и вся война. Бескровная война. Современная, цивилизованная война, - говорил он, с болью утрируя каждое произнесенное слово. - А когда всё становится "о,кей", то новоявленные господа-хозяева начинают лезть в политику несчастной страны, диктуя поставленной "шестерке власти" свои задачи, свои правила и собственную волю, совершенно не считаясь с культурным наследием народа, ее населяющего. А потом продолжают игру дальше, руками и жизнями солдат порабощенной страны оккупируют другие регионы, те, что еще хорохорятся, огрызаются, те, что поумнее да построптивее. Думаешь, чего они никак не отстанут от Афганистана, России и Индии? Потому что эти страны - золотое дно! В Афганистане урана до фига, в России нефти и газа, а в Индии - золота и цветных металлов. И некому противостоять этим хищникам. Все для них безнаказанно. Потому что они называют свой захват "партнерскими отношениями", "демократией", "правами человека"... Какого только вот человека? Или каких? Кто эти человеки? И люди ли они вообще? Нет, они не люди, они - нелюди. Что ты возразишь против таких красивых формулировок, ратующих за равноправие и справедливость? А если возразишь, значит, ты - против прав человека, против демократии, против честных партнерских отношений. Вот только каких это отношений? Что для них партнерство: рабство одних и господство других? Если ты станешь доказывать свою правоту, они еще больше тебя запутают и настроят против тебя собственную мать. Вот ты и попался в ловушку. И так они поступают со всеми странами мира, порабощая один народ за другим. И некому отсечь эти воровские руки, некому посадить этого изверга на цепь. Кто осмелится пойти против рынка и бизнеса мировой экономики? У кого хватит не столько физических сил, сколько душевного мужества на подобное самоубийство? Молчишь, - Мустафа на мгновение замолчал сам и задумался, не глядя на Шамиля. - Так они поступили с Россией в 1905 году, так они втянули ее в первую мировую. А когда им не удалось ее развалить окончательно, они втянули ее в гражданскую войну, а потом и во вторую мировую. Сейчас идет третья мировая. Точно так они поступили с Югославией. Помнишь, как мы переживали из-за этого? Не помнишь. А я помню. Также они разрушили Советский Союз, который они ненавидели и боялись. Теперь их цель - растащить на куски Россию. А такие как ты, наивные, доверчивые, но горячие головы, невольно помогают им своей горячностью и поспешными выводами. Это они развязали войну между Чечней и Россией через своих агентов из благотворительных и гуманитарных фондов таких как "Хелоу Траст" и купленных перекупленных предателей. Это они, Шамиль! Они, а не сами русские. Поэтому русские не заслуживают твоей ненависти, ибо их одурачили, как и нас. А сейчас Запад и Америка подбираются к Ирану и Индии, пристреливаясь, пробуя на зуб, как акула, чтобы потом, зная все открытые и уязвимые места, напасть и растерзать жертву.
  -- Я выслушал тебя внимательно. В твоих словах есть доля истины. Но мне важна моя страна. Мне не нужны другие. И мое сердце болит только за Ичкерию. Что мне до других?
  -- Другие могут помочь. Если мы будем поодиночке, сами по себе, нас легче проглотить. А если мы станем вместе, как один кулак, то этот кулак способен вышибить искры из глаз у любой акулы бизнеса. Знаешь, как поступили в Индии?
  -- Да что мне до твоей Индии? - отмахнулся Шамиль.
  -- Нет, ты меня выслушаешь. У нас достаточно времени до рассвета... У тебя, конечно, в Саудовской Аравии и в блистательных Эмиратах не было времени заниматься такими пустяками, как анализ экономического развития и подъема других стран, а вот я занимался. Так вот. В сороковых годах Махатма Ганди призвал своих сограждан объявить бойкот всем английским товарам.
  -- И что? - произнес Шамиль безо всякого интереса.
  -- А то, что индийцы, как не бедствовали в то время, однако отказались покупать товары врага, тем самым отказались поддерживать его экономику и губить свою нарождавшуюся. И они победили! - радостно всплеснул руками Мустафа, шлепнув себя по коленям. - Победили без крови, без выстрелов! Победили, потому что поняли все и объединились против захватчиков. Но англичане не могли просто уйти, чтобы не сделать гнусность: они разъединили Индию, поддержав её развал и образование двух государств по религиозному признаку. Так появилась Индия и Пакистан. Так они и в Палестине посеяли раздор между евреями и арабами... Даже Македонский в свое время не одолел Индию. Прошел столько стран и народов, а на Индии споткнулся. И Тамерлан на Индии зубы сломал.
  -- Я смотрю, ты ею гордишься, - усмехнулся Шамиль.
  -- Дальше, - продолжил Мустафа, оставив без внимания усмешку друга. - Уже в наши дни... В Индии умные головы, стратеги и политики послали учиться сто лучших своих студентов, талантливых и смышленых, в самые лучшие и престижные университеты мира на факультеты новейших дисциплин в науке, в программировании, в технике и социологии. Они вложили в них не только немалые деньги, но и свою надежду на лучшее будущее своей страны. Их послали получать знания для того, чтобы потом, когда они вернутся, каждый из них также смог обучить на родной земле других сто человек навыкам современного мира, а те в свою очередь других сто. И так в геометрической прогрессии. Понимаешь, к чему я клоню? А знаешь, у кого они позаимствовали такой метод обучения? У русского царя Петра I. У нас, в Чечне, быть может, нет золота Индии, газа и алмазов, но у нас есть мозги. Много мозгов! Наша республика способна процветать не благодаря сырьевым ресурсам, то есть природным богатствам недр земли, а благодаря собственным мозгам. А вы этот принцип геометрической прогрессии внедрили, чтобы учить убивать...
  -- Что нам твои знания, когда ты не с нами? - возразил Шамиль. - Что нам до твоей Индии и России, если русские сейчас убивают наших женщин и детей? Сейчас! Это происходит сейчас, каждую минуту. А ты говоришь о каком-то непонятном времени! - вспылил Шамиль. - Ты бредишь!
  -- Ты слушал меня? Ты услышал то, что я говорил? Нет...Ты не слышишь меня, - горько покачал головой Мустафа.
  -- Нет, это ты не слышишь меня! То, о чем ты говоришь, призрачно. А у нас сейчас полыхает костер войны. Мечтать всякий может, а вот проявить талант полководца и политика сегодня, когда мир в огне, - кишка тонка. Твои бы мысли да на благое дело!
  -- А твою бы энергию да в мирных целях! - парировал Мустафа. - Пока костер войны не прогорит полностью, он не погаснет.
  -- Это я и без тебя знаю, - огрызнулся Шамиль.
  -- Раз знаешь, тогда не подбрасывай в него молодые саженцы, не бросай в огонь все новые и новые поленья. Все боевые действия нужно немедленно свернуть и не набирать и не формировать новых отрядов ополченцев.
  -- И что дальше?
  -- Сложить оружие.
  -- Чтобы нас, безоружных, расстреляли как зайцев?
  -- Вы не по своей воле, но уже полыхаете в этом огне. Однако в ваших силах спасти молодые саженцы, дабы их не срубили злые люди и не бросили в костер войны. Не хотите покинуть костер сами? Пусть. Но не трогайте молодых пацанов и женщин. Аллах дал религию людям не для того, чтобы в один час они все поубивали друг друга. Кто же станет нести веру Бога людям, если вы все погибнете?
  -- Другие воины народятся.
  -- От кого, если вы все будете мертвы? Наверное, только от чужих народятся.
  -- Прекрати! - прикрикнул Шамиль.
  -- Вот и я прошу тебя прекратить войну. Ты близок к Джохару, расскажи ему то, что рассказал тебе я. Он умный, он поймет. А там, как Аллах пошлет!
  -- Почему ты сам не хочешь ему это рассказать?
  -- Потому что это только одна сторона реки. А мне нужно побывать и на другом берегу.
  -- То есть, и нашим - и вашим?! - снова съехидничал Шамиль.
  -- Называй, как хочешь. Нужно отсечь гнилое и тем самым вывести из тени на свет тех, кто наживается на войне. Заинтересованные, отлично организованные сообщества неких лиц, не имеющих определенного гражданства и веры и утратившие связь со своим народом, желают, чтобы на земле непрерывно шли войны, чтобы поставлять свое оружие противоборствующим сторонам. Они за счет этого живут. На этом стоит их экономика... Уже был Рим, уже был Гитлер. Мы это уже проходили совсем недавно.
  -- Эти "они", как ты их называешь, скоро исчезнут с лица земли, и о них не стоит марать руки. Я знаю одного человека. Познакомился с ним в Афганистане. Так у него уже есть план...
  -- А ты уверен, что он не американский или английский провокатор?
   Шамиль вдруг замолчал.
  -- Молчишь? Вот и я говорю, нет никакой гарантии, что его план - не хорошо спланированные акции того неизвестного сообщества.
  -- Ты слишком подозрителен. Это смахивает на паранойю.
  -- Я хоть и не знаю твоего знакомого, - продолжал Мустафа, игнорируя замечания Шамиля, - но могу сделать логическую выкладку относительно возможных событий в будущем. Допустим, он что-то предпримет против определенной страны, определённой группы лиц, организации или даже против нескольких стран, находящихся в некоем союзе. Как думаешь, эти страны или группа лиц будут сидеть, сложа руки, или ответят на его выпады аналогичным способом или примут адекватные меры? Скажи.
  -- Думаю, ответят, конечно.
  -- Тогда что он преследует своими действиями, провокацию?
   Шамиль промолчал снова.
  -- Хорошо. Пойдем дальше. Если они вознамерятся ответить на его действия своими, как они узнают, где его искать, чтобы наказать?
  -- Спецслужбы отыщут.
  -- Или выдумают его местопребывания. Это если он с ними заодно, и заодно с магнатами. А теперь я расскажу тебе варианты возможных событий, относительно действий твоего знакомого. Если он с ними заодно, они будут подыгрывать ему, сообщая в средствах массовой информации о своих намерениях поймать его в той или иной части света и наказать. Его действия? Если он, как я сказал, с ними заодно, то где он будет скрываться, как думаешь?
  -- На родине, где его никто не найдет.
  -- Ответ неверный. Твой приятель станет прятаться в станах, богатых полезными ископаемыми, либо на территории конкурентов.
  -- Поясни.
  -- Чтобы развязать руки "спасителю" мира для избавления от "бандита". До этого я тебе уже приводил список тех стран, что богаты металлами и сырьем для топлива. Чтобы добраться до их недр, нужно найти повод проникнуть на территорию этих государств на законных основаниях. Если не получается захватить экономически, остается схитрить и спровоцировать. Одним словом, если твой приятель (зная, что на него охотятся) будет, согласно "полученных" данных средств массовой информации скрываться якобы в Афганистане, в Пакистане, в Индии, в России, Иране или Ираке, или вообще в Венесуэле, Египте, то...
  -- Я понял.
  -- А если он не при их делах, то он станет скрываться, как ты правильно сказал, - дома, либо совершенно в нейтральной стране. Есть и другие варианты. Возможно, он и непричастен к секретным планам мировых олигархов, но может стать их пешкой, начавшей игру, сам того не зная и не предвидя таких масштабных последствий от своего деяния. Он может по наивности и идеализации своих мировоззрений совершить некую оплошность, чем вызовет ожидаемый этими магнатами эффект, сыграет им на руку, сам того не желая.
  -- Он не такой глупый, как ты его себе представляешь.
  -- Но он может идеализировать реальный мир, недооценивая врага и переоценивая свои силы и возможности. Его самого могут спровоцировать. Но может быть и еще один вариант, на случай, если твой приятель сверх интеллектуальный игрок на мировой сцене. Если он решит столкнуть двух противников, сам оставаясь в тени, но поведет игру по тем вариантам, которые я уже приводил. В любом случае будь осторожен, ведь ты не знаешь наверняка истинные планы твоего знакомого. А, желая достать кого-то, под этим предлогом можно оккупировать страну и уже безо всяких проблем вести себя на ее территории как душа пожелает.
  -- Думаешь, есть кто-то реальный, способный на такое коварство, изощренное и затаенное?
  -- Такова реальность сегодняшнего мира и политики. Ею правит экономика и банковский бизнес, этот Шайтан, или как его называют христиане, - Антихрист. Это и есть истинная Демократия, власть демона! Я помню, как один гитлеровский генерал философствовал в поезде на эту тему со Штирлицем. Так что это не моё мнение. Так думают все разумные и здравомыслящие.
   Шамиль глубоко и надолго задумался. Видно было, что сказанное сейчас Мустафой, для него было сущим откровением. Он действительно не думал так глубоко о сложившейся ситуации в мире. Он не мыслил глобально. Его волновала лишь его маленькая родина и ее народ.
  -- Но ведь спецслужбы могут и нарочно сказать, что он прячется в какой-то нужной им стране, а его на самом деле там и отродясь не бывало, - задумчиво предположил Шамиль.
  -- Это вполне возможно в этом бесчестном мире бизнеса. И его именем будут пугать и спекулировать, превращая его настоящую жизнь в ад, - ответил Мустафа и тяжело вздохнул.
   Мулла вдруг осунулся, опустил глаза; плечи опали, взгляд потух, будто силы покинули его. Увидев друга таким, Шамиль встревожился.
  -- Ты чего-то недоговариваешь. Я вижу по тебе, ты знаешь больше, чем говоришь. И что-то гнетет тебя, причиняя боль. Выкладывай. Я знаю твое такое состояние. Выкладывай на чистоту. Раз уж начал лекцию, не тяни.
   Мустафа печально посмотрел на приятеля и тяжело вздохнул.
  -- Хорошо, ты сам настоял, - Мустафа тяжело вздохнул, минуту подумал и продолжил: - Мы не разрешаем нашей молодежи смотреть западные фильмы, особенно американские. А у нас есть альтернатива таким фильмам? У нас есть фильмы о Пророке Мохаммеде? Нет. А если есть, то они тоже американские. А о праведных имамах? О Саладине? Нет. А о великих и знаменитых суфиях? Нет. А о том, какую цивилизацию принес ислам странам Европы, которые в средние века в буквальном смысле не мылись по полгода, от тепла и до тепла, и умирали от холеры, сифилиса, от тифа и чумы? В том-то и дело, что нет у нас таких фильмов о своей же истории веры. Только в бытность Советского Союза снимались киноленты об истории ислама и его легендарных и выдающихся личностях... Тогда в чем вы, поборники чистого ислама, обвиняете людей, которые сами пытаются жить так, как им велит живущий в их трепетных сердцах Аллах, которые своими руками стараются всякий раз из пепла войны и ненастья извлечь бриллиант жизни?! Легче всего просто под страхом смерти запретить людям все блага цивилизации, не разбираясь, что вредно, а что полезно для души, запретить смотреть по сторонам, слушать соседей.
  -- Не стоило тебе покушаться на эту тему, - холодно заметил Шамиль. - О политике я тебя выслушал, но об истинности нашей веры не тебе судить.
  -- А кто тебе еще скажет правду, желая процветания собственному народу? Шамиль, невозможно веками сидеть в сакле без электричества и позволять нашим женщинам и детям умирать от варварской неграмотности только потому, что они наша собственность, а мы - их господа и хозяева!
  -- Ты богохульствуешь, Мустафа. Ты хуже, чем язычник безбожный. Осторожней в словах.
  -- А то что? Убьешь меня как инакомыслящего? - прищурился Мустафа.
  -- Повторяю, не перегибай палку. Кто чего хочет, тот то и получает. Не я объявил джихад, не мне его и завершать.
  -- Кому вы объявили джихад? Русским? Или христианам?
  -- Они стреляют в нас, не Христом прикрываясь, а имперскими замашками хозяев.
  -- Мы живем в России, Шамиль. Россия - наш большой общий дом. А то, что вы провозгласили, равносильно - взорвать свой собственный дом изнутри, в котором ты родился, вырос, в котором родились твои предки... И потом скитаться как нищему бездарному оборванцу, который кроме гранатомета и автомата ничего не умеет держать в руках - на радость и злорадство богатым заграничным соседям, которые прикрывают свои отвратительные намерения тем, что у них та же вера во Всемогущего Аллаха, что и у нас. Мы будем нищи, - хмыкнул Мустафа, - зато с зеленой повязкой на голове! И ты думаешь, за это нас будут уважать?
  -- Гляжу, ты так далеко пойдешь, проповедник хренов!
  -- Тебе-то я могу сказать как на духу?
  -- Ну-ну, валяй!
  -- Ратуя за так называемый чистый ислам, вы покушаетесь на права самого Бога. Только Ему решать, чья вера праведней. И если Он допустил, что еще живы на земле сунниты, шииты, бахаи, суфии и вообще другие религии, стало быть, они Ему для чего-то нужны. Задумайся, для чего? В Коране сказано, что если бы Аллах захотел, то Он утвердил бы на Земле одну религию. Но это не так, и мы не одни на планете.
  -- Другие - язычники, отступники. Они существуют как показатель греха, нам в наставление, в назидание. Взять хотя бы христиан. Они полностью, до неузнаваемости извратили то, чему учил пророк Исса.
  -- И что? Теперь их за это всех убить? Чем тогда мы отличаемся от них? Ничем. Но наш путь - иной путь. Наш путь лежит через сердце людей, через их понимание разумом, через воспитание своих детей, но не через насаждение посредством насилия и страха. Страх не прививает уважения. Страх порождает ненависть и злость. Шамиль, нашему народу в истории современной России суждено сыграть важную роль. Так не упусти шанс снова стать воистину справедливым человеком, а не зверем лесным, боящимся выйти при дневном свете на открытое место... У христиан, евреев, мусульман, у буддистов, индусов, зороастрийцев, египтян и африканцев один Творец - Жизнь, одна ценность - жизнь. Пусть на разных языках слово "Бог" звучит по-разному, но все люди земли, говоря: Аллах, Бог, God, Элохим или Адонай и Саваоф, чувствуют одно и то же. А если заграничным "друзьям" от скуки и пресыщения или от жадности нечем себя занять, и они решили развлечься религиозной войнушкой, - это их беда. За это их можно только пожалеть... Но у нас другие цели. Мы хотим не развлекать себя от нечего делать, мы хотим жить, хотим учить наших детей, гордиться их успехами, радоваться появлению внуков...
  -- Это говорит не имеющий даже жены? - между прочим, заметил Шамиль.
  -- ... и видеть, как исполняется воля Пророка, - продолжал Мустафа, - который говорил, что Бог не хочет людям затруднений в жизни, наоборот, Он хочет процветания роду людскому, чтобы каждый человек обрел счастье под сенью его могущественного шатра, Его любящего и справедливого ока. И человеку только самому решать, где у него затруднение, а где он в согласии с Аллахом. Только самому человеку, но не тебе, Шамиль, и не твоим головорезам!
  -- Но учился ты, как раз, именно у этих, как ты выразился, заграничных "друзей"! - с ехидцей возразил Шамиль.
  -- Я учился, чтобы нести своей стране мир и процветание, нести свет Господа, но не разрушать родину изнутри...
  -- Мы говорим на разных языках, брат мой.
   Мустафа глубоко и печально вздохнул:
  -- Мне жаль, что мой язык тебе стал непонятен...
  -- Мустафа, я тебя предупреждаю... - посмотрел Шамиль на него в упор. - Я мирился только потому, что ты мне как брат...
  -- Я ценю твое отношение ко мне.
  -- Цени, пока можешь. Но терпение мое не безгранично. Запомни это, - он замолчал на минуту, сощурился, подумав о чем-то, и цинично хмыкнул: - Я одного не пойму. Когда это русские успели сделать из тебя овцу христианскую? Может, ты и на крест безропотно пойдешь? - зло усмехнулся Шамиль.
  -- Не стоит доводить дело до распятия...
  -- Да что ты?! А я уж подумал, что ты возомнил себя вселенским Спасителем! - снова съехидничал Шамиль.
  -- Я не настолько силен...
  -- А то что, пошел бы на крест?
   Мустафа молча посмотрел в глаза Шамиля. И тот увидел некую решимость в глазах друга. Мустафа ничего не ответил, но его взгляд был красноречивее всяких слов. Это понравилось Шамилю. Он подался всем корпусом вперед, к Мустафе, и тихо, по заговорщически, прошептал, также смотря другу в глаза:
  -- А если бы пошел со мной, то и вправду мог бы спасти свой народ.
  -- Только свой?
   Шамиль испытывающе посмотрел в глаза друга.
  -- Чего ты хочешь в действительности?
  -- Любви к Миру.
   Шамиль не понял его слов, он отвел взгляд и добавил:
  -- Дважды я не предупреждаю. Надеюсь, помнишь? Если бы все касалось только меня, я, может быть, как всегда, и закрыл бы глаза на твои любвеобильные проповеди.
  -- Как всегда? - удивился Мустафа. - Почему в тебе столько злости, Шамиль? Ведь ты не был таким. Сейчас же ты рычишь, будто дикий зверь. Я знаю Шамиля совсем другим. Ты был справедливым человеком, защитником слабых. Что случилось с тобой? Откуда эта безудержная и слепая озлобленность?
  -- Я и сейчас защитник слабых, угнетенных, бесправных, бессловесных и униженных. И я по-прежнему борец за справедливость и свободу и независимость моего народа, которому от русских уже не раз доставалось палкой по хребту.
  -- Это не поиск справедливости. Это боль и обида. Не жажда истинной справедливости тобой движет, не она. А слепая месть за погибшую Зарему и сына. Ты так изменился! Ты стал совсем другим, даже чужим. Будто и не Шамиль Магомедов ты вовсе.
  -- Чужим, говоришь? Ты спрашиваешь: что случилось? А сам ты не догадываешься? Я всегда был для тебя чужим и далеким, хотя относился к тебе как к родному брату с самого нашего детства. Ты просто позволял мне быть подле тебя, служить тебе, - ехидно с показным заискиванием произнес Шамиль. - Я никогда не знал до конца, что творилось в твоей голове. Ты никогда не допускал меня к глубинам твоего сердца.
   Мустафа изумленно вытаращил на друга глаза. Никогда ему и в страшном сне не могло присниться подобное обвинение друга. Ему и в голову не могло прийти, что Шамиль в обиде на него. Он хотел что-то сказать в свое оправдание и даже уже открыл рот, чтобы возразить, но Шамиль продолжил, не дав Мустафе озвучить свои отговорки.
  -- Да, ты предпочитал мне старого шейха Омара, сумасшедшего суфия, какими они все и являются на самом деле. А я скрывал эту вашу дружбу ото всех ради тебя. Ты ему доверял больше, чем мне. Ты делился с ним, а не со мной своими тайнами, планами, снами и мыслями. А я был один в чужой стране. Совсем один! Это ты бросил меня, как надоевшую игрушку, как надоевшую няньку, а не я отвернулся от тебя. Ты! Ты даже не заметил, как у меня появился другой товарищ, Рамазан. Мир праху его! Конечно, ты даже не знаешь его, - криво усмехнулся Шамиль. - Не удивительно. Это он, Рамазан, позвал меня с собой в Саудовскую Аравию. Он сказал, что я нужен ему. А тебе я больше не был нужен, ведь тебя больше не били, не воровали твои вещи. Так что это не ты меня потерял. Это я потерял тебя еще в Каире. Ты бросил меня, толкнул в объятия салафитов. И некому было мне сказать тогда, что я заблуждаюсь. Где ты был со своими любвеобильными проповедями о добре и зле тогда? Где? Ты перестал меня замечать, перестал замечать даже мое отсутствие. А теперь ты задаешься вопросами... Ты всегда был далеким и скрытным, сам себе на уме. Даже сейчас, вроде бы откровенничая со мной о политике, ты снова говоришь не всё. Я вижу это по твоим глазам. За много лет я изучил их выражение.
   Мустафа опустил глаза.
  -- Ты знаешь больше, чем говоришь. Ты знаешь, кто на самом деле правит миром, ты знаешь, кто эти нелюди. Ну так скажи, никто нас не слышит. Может, то, что ты таишь, способно спасти народ. Ты сказал, что Чечне суждено сыграть какую-то важную роль... Что эта за роль? Когда? - Шамиль сделал паузу, ожидая ответов на поставленные вопросы, но мулла молчал, продолжая иступленно рассматривать собственные пальцы, при этом совсем не видя их как таковые, ибо его мысли были в смятении.
  -- Молчишь, - обиженно вздохнул Шамиль. - Вот видишь. И снова не договариваешь...
  -- Шамиль, поверь... Еще не время. Я не могу... Я не могу тебе сказать всего сейчас. Но когда-нибудь обязательно ты узнаешь обо всем первым. Прости.
  -- Ты не стремишься к моему обществу. Ты только обвиняешь меня, упрекаешь, даже стращаешь. Ты даже не пытаешься понять, что творится в моей душе.
   Мустафа смотрел теперь в пылающие глаза друга и мучительно думал:
   "Прости меня, друг, но я... Я не имел права тебя тянуть за собой в неведомый и зыбкий мир, не будучи уверенным в своей правоте. А вдруг бы выяснилось, что я страшно заблуждаюсь? А приручать и бросать, предавая, - великий грех. Приручать людей, - вообще зло. И лучше я буду заблуждаться один, чем обману друга. Вести за собой людей, когда сам не знаешь точного и ясного пути, когда не имеешь уверенности в собственных силах, - это сущее преступление. Да, я грешник, но не преступник. Прости, друг, я не знал, что ты, будучи столь сильным, нуждался во мне, слабом и нерешительном! Прости, я и сам тогда не знал, что будет со мной дальше, потому и не желал морочить тебе голову своими видениями, снами и голосами. Я не хотел, чтобы мои тревоги и бессонные ночи коснулись твоего чистого и верного сердца, дабы не ранить его моей болью. О, Шамиль, напрасно ты думаешь, что я не ценил твоего внимания, твоего участия, что не замечал твоего присутствия и отсутствия. Я просто боялся тебя потерять, сваливая на тебя всю информацию, которая сваливалась на меня. Но я действительно был рад, что у тебя появились другие друзья помимо меня, ибо я, тут ты прав, действительно был полностью поглощен общением со стариком Омаром. Прости... вышло, что, отгораживая тебя от моих проблем и тревог, я отгородил тебя от себя совсем... Но когда-нибудь я расскажу тебе, почему я тогда не мог тебе всего объяснить, и почему смогу объяснить гораздо позже..."
  -- Когда ты убегал с занятий к Омару, - продолжал Шамиль, - я снова оставался один и выкручивался как змея на огне, покрывая тебя. Ты целыми днями и вечерами пропадал у Омара, в то время как я по-прежнему был один...
   Мустафа снова опустил глаза и снова промолчал.
  -- Почему же ты не брал меня с собой, когда шел к суфию, как когда-то мы ходили вместе к мулле Хусейну? Почему? Может, ты боялся, что я узнаю ваши секреты? Может, ты не хотел, чтобы я мешал хранить вам какую-то тайну? Что же это за тайна, а? Или ты не хотел, чтобы старик делил свое внимание на нас двоих?
  -- Не говори ерунды!
  -- Тогда почему? Скажи! Что тебе мешало? Что? Это мне нужно задавать тебе такие вопросы: что с тобой случилось, почему ты бросил старого друга, променяв его на неизвестного старика-суфия? Может, он околдовал тебя? Может, он посвятил тебя в мужское братство содомитов?
  -- Ты в своем уме?! - оскорбился Мустафа.
  -- Что он говорил тебе такого, что ты бросил меня? Кого он из тебя готовил? Снова молчишь... Ну возрази же! Скажи мне, что я не прав! Это ты стал чужим. А теперь в этом обвиняешь меня. Так вот что я тебе скажу: ты не берись судить меня, потому что я знаю, что делаю. Я защищаю свой народ от всех, кто хочет наложить на него свою грязную лапу. А вот ты и завтра не будешь знать, что делать! - сказал Шамиль, задул свечу на полу и, отвернувшись от Мустафы, лег на коврик.
   Остаток ночи прошёл в мучительных раздумьях обоих друзей. Ни один из них не сомкнул глаз.
   На рассвете, когда Шамиль уходил, он напоследок кинул взгляд на муллу и сказал:
  -- Не искушай судьбу, Мустафа, прекрати свои непонятные проповеди, - и зашагал вслед за своими товарищами, растворяясь в утреннем тумане.
  
   Глава одиннадцатая
  
   К вечеру следующего дня Мустафа добрался до родного аула.
   Зайнаб встретила его со слезами и причитаниями, то и дело трогая сына за руки и плечи, дабы убедиться, что он реален, что не искалечен, и беспрестанно благодаря Бога, что Он вернул ей ее мальчика. Но Мустафу ждало тяжелое известие: они с матерью снова остались одни в семье, но уже теперь без крова над головой и без хозяйства.
   Выслушав слезную боль и горечь матери и поплакав вместе с ней над теми односельчанами, что погибли, над отчимом, сестрой Кариной и двумя младшими братьями-близнецами и сестрой Заретой, Мустафа принялся возводить саманную мазанку для матери, выкладывать в ней печь из разбросанных повсюду камней и осколков кирпича.
   С тех пор как началось военное противостояние всех сторон со всеми мыслимыми и немыслимыми представителями разношерстной власти, Зайнаб сильно сдала, она осунулась, будто бы постарела лет на двадцать, превратившись вдруг в согбенную старушку. Мустафа видел это. Горе никого не красит, подумал он. Зайнаб, и без того не многословная, совсем стала молчаливой. Иногда даже, когда она присутствовала рядом с сыном, складывалось впечатление, что это всего лишь тень времени. Она все чаще уединялась. Сидя на нововскопанном огороде над зеленью, она снова и снова прокручивала в памяти события давно минувших дней. Порой она тихо плакала втайне от сына, думая, что он не видит ее слез. Ее скрытность еще больше угнетала Мустафу.
   А тем временем раскаты войны с каждым днем раздавались все ближе и ближе. И вот грохот канонады вновь потряс родные горы молодого муллы.
   В одно мгновение природный рай превратился в руины. Пастбища были изрыты воронками, речка обмелела. Даже весеннее солнце казалось теперь безрадостным и тусклым из-за дыма пожарищ. Но куда-то уходить, где-то прятаться в лесах селяне уже больше не желали. Все, кого они любили и хранили в своем сердце, погибли. А старики не стремились жить. Им некого и нечего было больше терять и оплакивать, не за кого было молиться и не спать ночей.
   У Мустафы от боли сжималось сердце. Он никого не проклинал, не просил Аллаха обрушить весь гнев на конкретные головы, ему было просто тяжело осознавать, что человеческие ошибки и заблуждения так немилосердно, с болью и кровью отбрасывали свои кривые и страшные тени на живых, совершая очередной эволюционный виток в развитии человеческой расы и расширяя ее сознание.
   "Не дай Бог вам жить во время перемен!" - гласит китайское предостережение. Насколько мудрое высказывание. По достоинству его можно оценить только именно в годину великих перемен и кровавых потрясений, подумал Мустафа. Тот, кто не видел человеческого горя, воистину блажен от Бога, храним Им и защищен от ужасов ада земного.
   Мулла молился порой по семь раз на дню. Но он не замечал этого, потому что этого жаждала его душа. Он, наверное, и вовсе бы не переставал взывать к Господу, если бы не живые люди вокруг.
   Обустроив мало-мальски дом для матери, Мустафа принялся за восстановление крохотной местной мечети. Поначалу он трудился в полном одиночестве. Односельчане искоса поглядывали в его сторону. Не то, чтобы без одобрения, но без понимания, считая его труд, увы, напрасным. Ведь через день-другой, были уверены они, налетит безжалостный ветер войны и снова сравняет ее с землей. Но мулла упрямо возводил стену за стеной, день за днем, камень за камнем. Постепенно к мулле стали подтягиваться женщины и старики, принося по кирпичу, по булыжнику. И вот уже не в одиночестве имам читает молитвы и взывает к Богу о милосердии, но в окружении десятка живых людей, похожих на молчаливые тени, среди которых была и Зайнаб.
  -- Мулла Мустафа, что нам теперь делать? - осмелилась спросить при всех спустя несколько дней молчаливых молитв женщина после намаза, первого, после которого у людей вновь появился живой голос, обращенный к миру.
  -- Молиться, пасти оставшихся овец и садить огород, очищать родники и возводить дома, ухаживать за односельчанами, - ответил Мустафа, обращаясь ко всем и стараясь каждому посмотреть в глаза. - Нужно читать молитвы земле так, как если бы вы читали их в присутствии самого Пророка. Жизнь не стоит на месте. И на место ушедших приходят новые. Мир входящему в жизнь с первыми весенними цветами и пробившимся сквозь бурелом родником, с лучами солнца, выглянувшего из-за тучи, и с первым весенним дождем! Да умоется наша многострадальная земля чистой водой, и да смоет с себя пепел и гарь, кровь и слезы! И да обновится и очистится наше сердце любовью Творца, как земля вновь и вновь возрождается всякий раз после зимних морозов и холодного ветра! Во имя Аллаха, во имя жизни на земле надо жить дальше и помнить о тех, кто был до нас.
   Наступила тишина. Никто из присутствующих не торопился покинуть недостроенный молельный дом. Все ждали от имама еще каких-нибудь слов утешения и надежды, ждали напутствий, способных дать им сил жить дальше, сил - начинать все заново. Люди просто хотели, чтобы с ними хоть кто-то поговорил, поговорил по-человечески, по душам, поговорил родной им человек, поговорил тот, кто пережил то же, что и они, тот, кто дышит с ними одним воздухом.
   Мулла понял это. Он глубоко вздохнул, будто набирал воздуха в легкие для того, чтобы начать проповедь. Помолчал минуту, посмотрел себе под ноги и поднял глаза к серому небу.
  -- Всю осень и зиму я пробыл в Грозном... Мне посчастливилось не убить там ни одного человека, и никто не целился в меня, - говорил он, делая многозначительные паузы между фразами. - Но я поседел от того, что видел и что слышал от тех, кого мне посчастливилось вырвать из когтей войны... И с той, и с другой стороны люди хотели жить. И стой, и с другой стороны никто не хотел умирать. И с той, и с другой стороны люди не понимали, кто устроил эту братоубийственную бойню. И те, и другие плакали, когда им было больно, и все звали матушку, когда им становилось страшно...
   Старики зашмыгали носами, женщины тихо заплакали после таких слов имама, а молодежь, итак смирная, вовсе притихла.
  -- Перед жизнью и смертью все были равны: и чеченцы, и русские, и правые, и неправые, и мусульмане, и христиане, и заграничные наемники, и дудаевцы, и федералы... И потому жители Грозного спасали от холода и голода и российских солдат, и наемников, и местных сопротивленцев. Чеченские матери закрывали собой русских ребят от пуль, и русские офицеры выносили с поля боя чеченских ровесников со стороны противника, чтобы ночью в холодном подвале разрушенной пятиэтажки вместе получать подзатыльники от тетушки Шуайнаб за косые взгляды друг на друга для того, чтобы потом из одной банки есть чуть разогретую на маленьком огне тушенку, и спать спина к спине, дабы не околеть от мороза... Я видел, как умирал российский капитан, а через стенку от него истекал кровью чеченский сопротивленец. Оба они умирали вдали от своих близких и родных, и вместе умирали в подвале развороченного снарядами дома... Я видел страх и отчаяние в глазах молодых парней, я видел немую мольбу о защите, я слышал молитвы на разных языках о прекращении бессмысленной войны, в которой все боролись за мир и справедливость, а на деле - убивали друг друга... Когда людям плохо, когда им страшно, все они зовут матушку и молятся Богу, ибо Бог, наверное, и есть мать, Мать всего рода человеческого. И кто, если не мать, защитит свое дитя? Кто, если не Бог, спасет народы от вражды и губительного заблуждения? Чья сила сильнее силы матери? Что сильнее любви матери к своему ребенку? Что сильнее Бога? Чье могущество может победить жизнь, Богом дарованную нам, земле, реке, полям, животным и растениям, людям и тварям морским? И если не Мать-Земля, если не Бог, то кто спасет наши тела и души, кто отогреет сердца? Я скажу вам, - материнская любовь Бога. Обжигая руку, мы бежим к маме, дабы она уняла боль. Когда мы достигаем какого-либо успеха в жизни, мы спешим обрадовать этой новостью матушку. Когда мы в смятении или на распутье, мы ищем покой подле матери, дабы забыться или напротив, набраться сил и уверенности возле нее, этого божественного источника, и идти по жизни дальше по направлению к Истине.
   Мустафа замолчал, опустив в задумчивости глаза. Потом посмотрел на односельчан и попытался улыбнуться. Однако улыбка получилась довольно вымученная.
  -- Война скоро закончится, если всякая мать будет в первую очередь матерью для всего живого. Ибо нет никого сильнее матери и нет ничего сильнее ее молитвы.
   Сказав это, мулла еще раз окинул взглядом присутствующих мужчин и женщин, молившихся с ним все вместе, и поднялся с колен. Следом принялись подниматься и остальные. Люди, заметил Мустафа, не кичились сейчас строгим соблюдением норм шариата, просто женщины сидели справа от муллы, а мужчины слева.
   * * *
   Мустафа начал вести дневник, записывая в него вопросы людей и свои ответы на них, а также собственные мысли и пока невысказанные наставления верующим, дав название своим записям "Живое". Дневнику он доверил свои сны и полученные откровения, в него он записывал проповеди, в которых намеревался донести до людей истину.
   Он снова стал бывать в соседних аулах, читать проповеди, совершать обряды, отвечать на вопросы страдающих единоверцев, а вечерами или на другой день, когда возвращался домой, записывал новые мысли и ответы вопрошавшим в дневник при свете керосинки или, когда заканчивалось горючее, сидя у очага и держа дневник на коленях.
   "Дуновение Твоей Благодати, Господи, это всплески солнечной активности во Вселенной или энергетической активности других звезд из далеких галактик. Их невидимые импульсы, несущиеся к нам сквозь время и миллиарды световых лет, оказывают ощутимое влияние на природу нашей планеты, на живые организмы и, конечно, на человека - его физическое и психическое состояние. Эти тончайшие посланники Вселенной пронизывают все живое и неживое, накапливаясь Твоей энергией в их телах. Мы едины со Вселенной.
   Благословенны все Твой подарки, Мудрый Друг! Спасибо Тебе за поддержку, за верность Человеку. Ты Мудр, как мы и знаем Тебя с самого начала зарождения эры человеческой. И Ты каждый раз только подтверждаешь Свою Мудрость, прощая людям их несовершенства и наставляя и помогая повзрослеть человечеству и избавиться от пороков, обрести понимание своего человеческого предназначения. Ты Самый верный из друзей! Будь счастлив, дорогой Друг!"
  
   В одном из аулов после проповеди к мулле подошел мужчина средних лет и, сощурив глаза, задал риторический вопрос:
  -- Многоуважаемый имам, ты вот скажи, как на духу: ты зовешь нас за собой или продолжаешь дело наших предков?
   Мустафа улыбнулся.
  -- Я зову вас за собой продолжить дело наших предков.
   Мужчина цокнул языком, видимо удовлетворенный ответом муллы, задумался на мгновение, чтобы сформулировать следующий вопрос. К мулле подошел еще один, постарше.
  -- Мулла Мустафа, по-другому ты ведешь речи. Оттого нам трудно поверить словам твоим, - сказал старик.
   Мустафу стали обступать другие селяне: пастухи, жестянщики, гончары и плотники.
  -- Да, - подтвердил один из аксакалов. - В наше время муфтий о другом говорил, к другому призывал. Кое-что я вот понимаю, что касается жизни в ауле, отношения к женщине и детям. Но я не понимаю, почему ты говоришь нам о Европе, об Ав...Ав...
  -- Австралии? - с улыбкой уточнил Мустафа.
  -- Вот-вот, о ней, - подтвердил старик. - Зачем нам это? Нам это не нужно, дорогой. Говори только то, что написано в Коране. Чужого нам не надо, сынок, - осуждающе заметил аксакал и пошел дальше, качая недовольно головой.
  -- Вот-вот, - подхватил другой мужчина с возмущением. - Говори только то, что велел Пророк.
  -- Пророк желал, чтобы вы прозрели, чтобы вы учились видеть мир с разных сторон, учились понимать соседей, дабы жить с ними в дружбе и добрососедстве. Кто ж заставляет вас слепо верить? Я рассказываю вам об истинах жизни для того, чтобы вы верили, узнав и поняв жизнь, приняв ее разноплановую, разно уровневую. Ведь жизнь ценна для всех; в каждом народе, в каждой религии, на всех континентах нет ничего дороже ее. И я рассказываю вам подробно о ней, дабы вы понимали, во что веруете и чего придерживаетесь. Но если слова мои вас возмущают, то - все в ваших руках! Мне не нужно, чтобы вы были фанатично верны той истине, которую не понимаете, и почитаете ее только потому, что в нее верили ваши прадеды. Я хочу, чтобы вы понимали, почему предки в это верили, почему поступали так, а не иначе, что ими двигало в то или иное время, о чем переживало их сердце и к чему оно стремилось. Я хочу, чтобы вы знали наверняка, откуда и в связи с чем появились те или иные рекомендации, запреты и обряды. Лично мне от вашей веры или неверия ни холодно, ни жарко, ибо еще Мохаммед - да благословит его Аллах и приветствует! - сказал: "Если веруете вы, то для собственной пользы, а если не веруете, то тоже только вам самим получать результат неверия вашего". Мне-то что? Я уже раскрыл свои глаза широко и снял с них печать слепоты! Не хочешь ничего знать и видеть - ну и ладно, и не надо! Никто тебя не заставляет. И поверь, я не в коем случае не навязываю тебе своего мнения. Так почему же ты так кипятишься? Или может быть, ты вдруг прозрел и растерялся от неожиданности? Так это вскоре пройдет, поверь. Ты столкнулся с тем, что еще никогда не встречалось тебе на твоем жизненном пути, и нигде не описан сей факт. Что ж у тебя есть возможность самостоятельно и независимо от других исследовать данный вопрос. Поверь, любезный друг, я всего лишь констатирую факт наступления Дня Воскресения. И на мне лежит ответственность или обязанность (как тебе больше нравится) передачи послания, которое я и передаю всем желающим услышать и увидеть Этот долгожданный Миг. Я всего-навсего возглашаю о наступлении Дня Воскресения из "мертвых" разумом, объявляю о начале Пира для живых умом, душой и здоровых телом, - засмеялся Мустафа, пожав плечами и разводя руками, будто говорил: "Я здесь не при чем..."
  -- А как же традиции и завещание предков? - не унимался ревнитель ислама.
  -- Они сейчас в земле, а ты живешь. Для чего живешь, а не умер вместе с ними? Для того ли, чтобы лечь с ними рядом? Или для того, чтобы двигаться по жизни дальше, дабы исполнить их мечту - житье потомков в раю? Отправиться к Аллаху ты всегда успеешь. Загляни в свое сердце. Разве ты рожден лишь для того, чтобы умереть? Ведь нет?! Ты живешь, чтобы радоваться и радовать своим счастьем Аллаха. Задумайся тогда, что есть счастье для тебя?
  -- Неверные речи ведешь, мулла! - нахмурился Мурад, молодой активист школы шейха Умара. - Не для счастья мы здесь на земле, а для искупления! Прежний мулла, шейх Умар говорил, что наша святая обязанность не радоваться, как бараны сочной траве, а вести войну с неверными до самого дня искупления!
   Мустафа глубоко и печально вздохнул:
  -- И когда же наступит для тебя этот самый день искупления?
  -- Когда придет обещанный махди, Избавитель.
  -- И когда же он придет?
  -- Когда ад разгорится и рай приблизится. Когда звезды небесные падут на землю, когда гора найдет на гору...
   Мустафа знал, что прихода махди ожидают шииты, а в среде суннитов таких иллюзий не строят, однако предпочел оставить подобный выпад без комментария и ответил уклончиво, чтобы не оскорбить ничьих чувств:
  -- Тогда вам уже не понадобится Избавитель, ибо некого станет спасать ему.
  -- По чужому ты говоришь, мулла Мустафа, - хмурились некоторые аксакалы. - Неужели этому тебя учили в Каире? Ты отвернулся от почитания предков. Для чего ты так много рассказываешь об Иссе и Муссе? Зачем смущаешь нас рассказами о каком-то Будде Лаозы?
  -- Лао Цзы, - поправил Мустафа.
  -- И при чем тут язычник Кришна? Разве мы не чтим должным образом семейные узы? Не хорошо, мулла, говорить такое правоверному.
  -- И зачем землю называешь Богом? Это богохульство. Не хорошо.
  -- Будет хорошо тогда, - продолжал Мустафа свою проповедь, - когда люди объединятся в один божий народ. Вот когда все церкви всех народов мира объединятся в одну единую Религию, тогда и наступит рай на земле. И мы вернемся Домой. А до той поры, пока для человека не перестанут институт церкви и обряды быть важнее самой религии и веры в родство с Богом, так и не наступит рая на планете. И тогда не сможет овца мирно пастись рядом с волком на одной ниве Жизни. Но дорогие мои, "душа горца соткана из веры и свободы", свободы от предрассудков и страхов. Решите сами, с кем вы: с Богом или с церковью?
   * * *
   Сквозь дымку сна где-то совсем рядом послышался смех старика Омара. Мустафа огляделся. Старик сидел в тени неведомого дерева и веселился, глядя на ученика.
  -- Чему ты радуешься, шейх Омар? - поинтересовался Мустафа, присаживаясь рядом с ним.
  -- Ну вот, ты и дождался своего часа, Мустафа-Нуриэль, - радостно сообщил суфий.
  -- Уже?
  -- Да. Ты готов?
  -- Плод моей жизни созрел? Я должен умереть?
  -- О, нет, мой молодой друг, нет! - живо запротестовал старик, замахав руками. - Умереть - дело не хитрое. Тут особого ума не требуется. На такое способен всякий смертный, у кого ослабла воля. Рано или поздно всяк перед Аллахом склоняется на том свете. А ты попробуй выжить! Вот это действительно героизм.
  -- И все?! - поморщился разочарованно Мустафа и добавил с сарказмом. - Велика хитрость!
   Старик возмущенно хмыкнул, поведя плечом.
  -- Ух! А ты пойди, попробуй!
  -- В этом все мое предназначение? - разочарованно поинтересовался Мустафа и сник.
  -- А ты думал, что будешь Иисусом из Назарета или Буддой Сидхратхой?
  -- Я думал, Богу нужна будет моя жизнь...
  -- Именно жизнь Ему и нужна. Жизнь, дорогой ученик, но не смерть.
  -- В чем же тогда жертвенность?
   Старик по-отечески улыбнулся, глядя на раздосадованного Мустафу, и положил свою сморщенную иссохшую руку на плечо ученика.
  -- О, верный друг Всевышнего! Ты не Машиах и не Махди, не Кришна и никто из тех, что были прежде, и тех, что будут после тебя. Ты - Нуриэль, ты Хорус, и да не поддашься ты искушению поверить в сладкоречивое лицемерие и ложную искренность мертвецов. Ибо ты пришел не для того, для чего приходили Мохаммед и Иисус, Моисей и Заратустра. И ты не будешь таким, как Будда, Кришна или Бахаулла и Авраам. Ты лишь в чем-то отдаленно будешь напоминать каждого из них, но только в чем-то... У тебя свой путь, тем он и ценен для Бога.
  -- Но что же это за путь? Я не понимаю!
  -- Быть живым во всех смыслах, - многозначительно улыбнулся шейх Омар, пристально всматриваясь в глаза молодому человеку.
  -- Я не понимаю.
  -- Скоро поймешь. Скажу лишь, что ты еще не набрал ту силу, чтобы тебе можно было предстать пред Аллахом. Как недоспелый абрикос не срывают с дерева, ибо недоспелое не пригодно в пищу.
  -- Кто ты, старик? Друг или враг?
  -- Время покажет, - улыбнулся он и растаял словно дымка.
  
   Мустафа резко открыл глаза и осмотрелся. Это был всего лишь сон. Странный, конечно. Но Мустафа его понял. Это был знак того, что час испытания уже приближался.
   Этим же днем в дневнике появилась запись:
   "После моей смерти я запрещаю каким бы то ни было священнослужителям трактовать мои слова и мои записи, ибо они дарованы не алчным власть предержащим и боящимся ее утратить, а предоставлены простым людям, не отягощенным своей мнимой значимостью, спесью всезнаек и властью отнимать разум и волю у униженного, оступившегося и заблудившегося.
   Книга моя не запечатана, не имеет подтекстов, как прежде делали пророки, и ее не нужно трактовать и комментировать, преследуя выгоду свою обрести власть над умами и душами неискушенных. Книга сия не для обретения власти, а для обретения понимания. Посему всякий найдет в ней то, что ищет. И сколько бы он ее не прочитывал, столько раз она будет раскрываться ему по-новому, но понятна только для него, близка и родственна. Ибо каждый получает то, что ищет. По вере и по нужде вашей дано вам будет.
   Посему не слушай, милый друг, устрашающие речи лидеров, не бойся их гнева, а лишь улыбнись такому оратору, который лишен милости Бога - знать истинную суть вещей. Ибо знающий не кричит о знании своем, он пользует его в жизни своей, дабы это знание облегчило ему жизнь его.
   С любовью я передаю книгу сию вам, друзья мои, дабы и вы любили все, всегда, везде и навеки вечные. Целую вас в голову, дабы разбудить разум ваш и освободить его от оков и пережитых ужасов семи кругов ада. А также прикладываюсь к очам вашим, дабы прозрели они, и прижимаю вас на прощание к груди своей, дабы воспламенились сердца ваши небесным светом дара Господнего - ясно видеть, общаться мыслями и предчувствовать события, грядущие во Вселенной. Да благословит вас Господь".
  
   Глава двенадцатая
  
   Шамиль чистил автомат, сидя на камне возле входа в блиндаж, когда к нему Абдалла подвел ходока.
  -- Шамиль, тут к тебе связной. Говорит, - важно.
  -- Я слушаю, - он смерил связного снизу вверх и, не откладывая своего занятия, замолчал.
   Абдалла присел рядом.
  -- Шамиль, местный мулла, тот самый, что учился с тобой в Каире, в открытую проповедует христианство и призывает всех стать неверными. Против него уже начали раздаваться голоса среди аксакалов. Думаю, теперь ему можно безбоязненно перерезать горло, - никто из жителей аула не вступится за него, и тебя никто не осудит.
   Шамиль задумался.
  -- Что конкретно говорит Мустафа? - не глядя, спросил он.
  -- Он говорит, что нужно учиться у пророка Иссы, у Будды и кого-то там еще...
  -- Чему учиться?
  -- Как побеждать врагов! - презрительно хмыкнул ходок.
  -- И его слушают?
  -- В том то и дело, народ поначалу возмущается, а потом начинает о чем-то задумываться. Мулла говорит, что всякая мать выше Аллаха, что она сильнее Аллаха. Да за такое мало зарезать и кинуть на потеху собакам!
  -- Позови Зуевича, - приказал Шамиль Абдалле.
   Абдалла побежал за наемником.
  -- А про русских он что-нибудь говорит? - поинтересовался Шамиль у ходока.
  -- Говорит. Говорит, что они наши братья, - скрипя зубами, ответил озлобленный горец.
   Шамиль в раздумье молчал, одной рукой постукивал по корпусу автомата, а другой потирал бороду. Он ждал. Чего, и сам не знал, но ждал какого-то решения. Вернулся Абдалла с наемником.
  -- Звал меня, Шамиль?
  -- Ну-ка расскажи мне...
  -- Что? - насторожился Зуевич.
  -- Считаешь ли ты русских своими братьями?
  -- Ненавижу этих собак! - мгновенно выпалил наемник.
  -- А ведь они славяне, как и ты... Христиане... - хитро посмотрел на него Шамиль.
  -- Все равно ненавижу.
  -- Если ты так своих ненавидишь, то как же ты на самом деле относишься к нам?
   Этот вопрос застал наемника врасплох. Тот не знал, что и ответить.
  -- Почему ты с нами? - снова последовал вопрос Шамиля.
  -- Вы боретесь за независимость своего народа!
  -- Стало быть, ты идейный. И доллары тебя не интересуют. Может, ты бесплатно с нами будешь добиваться нашей независимости?
   Все присутствующие не могли понять, к чему клонит Шамиль.
  -- Как бы ты поступил с тем, кто проповедует христианство?
  -- Я? - не понимая ничего, переспросил наемник.
  -- Ты. Ты ведь тоже христианин?
   Зуевич долго соображал, но потом вынес приговор.
  -- Я бы распял его.
   Шамиль криво усмехнулся, опустил глаза и замолчал.
  -- Что ты задумал, командир? - поинтересовался ходок.
  -- Скоро узнаешь. А теперь ступай, откуда пришел, - он тяжело вздохнул и вернулся к чистке автомата.
   Зуевич и ходок ушли, а Абдалла присел возле командира.
  -- Ты и впрямь его на крест? - недоверчиво поинтересовался он.
  -- Это важно для тебя? - не поднимая головы, спросил Шамиль.
  -- Если ты решил покончить с ним, то лучше это сделать тихо. А иначе он станет мучеником.
  -- Будет так, как я решил, - сказал, как отрезал Шамиль. - Ступай.
   Абдалла поднялся и с раздирающими его сомнениями побрел обратно в лагерь.
   Не лучше было на душе и у Шамиля. Но его муки были другого рода. Он с горечью закрыл лицо огрубевшими ладонями, потер лоб, потеребил бороду и, чуть не плача, тяжело выдохнул. Он с усилием сдерживал эмоции. Только подергивание желваков на скулах выдавало его мучительные раздумья.
   Весь этот день он был на взводе. Те, кто знали о его давней дружбе с муллой Мустафой, гадали, как он поступит с бывшим другом? Что выберет: преданность делу и чистой вере ислама или окажется верным своему сердцу и детским воспоминаниям? Что для него важнее: независимость народа или судьба бывшего друга, ставшего на сторону неверных?
   Начало смеркаться.
   Шамиль приступил к вечернему намазу. Совершив молитвенный обряд, он еще долго не спешил присоединяться к товарищам по оружию. Он поднялся на пригорок и с горечью поднял глаза к небу.
   Замерцали первые звезды.
   Что же там искал Мустафа на протяжении стольких лет? И что же он там нашел, что так упорно стоит на своем, не смотря ни на что?
   Трое боевиков, среди которых Шамиль послал наемников-христиан Периша и Зуевича, уходили в горы все дальше и дальше. Он смотрел им вслед, и сердце его сжималось от нестерпимой боли все сильнее и сильнее. Нахлынули воспоминания. При мысли, что он навсегда расстается со своим старым другом, которого он защищал в детстве от соседских мальчишек, в драках был всегда на стороне Мустафы, и вообще во всем был ему как старший брат, сердце щемило так, что Шамиль невольно стал потирать грудь. Он вспомнил те моменты, когда они еще были подростками, оказавшимися в чужой стране среди незнакомых людей. Шамиль всегда следил за тем, чтобы Мустафу не обижали однокурсники, чтобы в столовой ему доставалась еда, чтобы у друга было теплое одеяло в холодную ночь. Он всегда заботился о том, чтобы у рассеянного скромняги Мустафы были учебники, которые он обычно одалживал непутевым однокурсникам и потом стеснялся попросить их обратно. Шамиль постоянно выслушивал его опасения, размышления или тоску по матери...
   Все изменилось с тех пор. Всё. Он так мечтал на чужбине вновь увидеть друга. Он уже грезил тем, как они с ним отпразднуют встречу... И вот сейчас он вынужден лично отдать приказ подвергнуть Мустафу ужасным мукам, чтобы другие не успели перерезать ему горло, и у Аллаха был бы шанс вмешаться. Шамиль был очень верующий. И решать судьбу друга он доверил Богу.
   Шамиль вновь поднял лицо к звездному небу, надрывно выдохнул, издав легкий стон, и стиснул зубы. Губы задрожали, лицо исказила нестерпимая боль, и его глаза наполнились слезами. Никто не видел его душевных мук кроме далеких звезд. Никто не догадывался о боли, которая раздирала его живое, бьющееся справедливостью сердце. Никто сейчас не видел скупых мужских слез... И никогда не увидит!
  -- Что ж, пусть Аллах рассудит нас с тобой, - кто прав, а кто не прав. Я лично не могу тебя спасти. Так пусть тебя спасёт Аллах! Аллах воистину Справедлив и Мудр. На все Его воля! - прошептал Шамиль в темноту и, прикрыв слезящиеся глаза, сделал жест омовения. Потом стер с лица слезы и решительно направился обратно в лагерь к остальным бойцам.
   * * *
   Среди ночи боевики в масках вошли в саманный домик Мустафы.
  -- Пошли! - жестко сказали они ему, подняв муллу с постели.
   Из темноты показалась со свечой Зайнаб.
  -- Мы тут... Потолковать надо... - бессвязно ответил боевик на укоризненный взгляд матери.
   Мустафа подошел к матери и прошептал:
  -- Мама, передайте мой дневник учителю, - попытался улыбнуться Мустафа.
   Зайнаб молча кивнула.
   Мустафа еще раз посмотрел в глаза матери, стараясь запомнить каждую ее черту, и сглотнул подступивший к горлу комок. Потом опустил глаза, накинул на плечи куртку и, больше не говоря ни слова, и не спрашивая их ни о чем, вышел вслед за непрошеными гостями.
   Зайнаб вышла из хибарки и теперь стояла на пороге с опущенными плечами и молчала, наблюдая, как уводят ее сына в неведомое. Она прекрасно поняла, куда уводили ее мальчика. Мать со страхом ждала этого момента больше двадцати лет. И вот ее страхи сбываются. Но их нельзя назвать реальными. Все было в тумане, как бы во сне. Она старалась держаться стойко, но мысль о прощании навсегда надломила гордую женщину, и она не сумела сдержать слез. Они предательски наполнили ее печальные старые глаза, и рука невольно поднялась, чтобы благословить сына в последний путь...
   Мустафа под конвоем боевиков уходил все дальше и дальше от спящего аула, растворяясь в тумане. Долго шли молча по каменистой дороге. Единственное, чего не понимал Мустафа, так это того, зачем его так далеко уводят от селения, если собираются убить в назидание его прихожанам, в надежде припугнуть обессиленный народ.
   Но боевики продолжали молчать, ничего не объясняя, ничего не спрашивая у муллы и ни в чем его не обвиняя. Они перешли через перевал и остановились только на его вершине. Невдалеке располагался блок-пост федеральных войск.
  -- Здесь, - коротко сказал остальным Хабиев.
  -- На колени! - процедил сквозь зубы Зуевич и ударил муллу по ногам.
   Мустафа упал на колени, стараясь не смотреть в глаза палачам.
  -- Молись, шакал, - с акцентом прошипел Периш и фонариком поискал заготовленный в жидких зарослях крест.
   Зуевич сдернул с плеч муллы куртку и отшвырнул ее в сторону.
  -- Все повторяется... - тихо заметил Мустафа.
  -- Если твоя философия сильнее нашего Аллаха, она спасет тебя... Алах-у-Акбар! - сказал Салем Хабиев перед тем, как палачи обвязали Мустафу взрывчаткой и распяли на кресте перед ближайшим опорным пунктом федералов.
   Перед тем, как покинуть место казни, Зуевич почему-то обернулся и посветил на распятого фонариком. Вдруг его стала бить дрожь, он качнулся, будто пьяный, сдернул с лица маску, долго смотрел на дело рук своих, перекрестился на всякий случай и как полоумный помчался догонять соучастников.
  
   Мустафа открыл помутневшие глаза. Кругом непроглядная темень. Только над головой звезды. Боли уже не было, только ужасная слабость во всем теле, особенно в руках и голове. Ноги, казалось, налились свинцом. Было тяжело дышать. Но он был жив, еще жив. В голове все мутилось, кружилось и путалось. К горлу подступила тошнота, и его вырвало.
  -- Ну, вот и все. Ты ошибся, шейх Омар. Я не тот, кто был тебе нужен. Здесь закончится мой земной путь. Мне жаль, что я не оправдал твоего доверия, старик. Прости, - прошептал в пустоту мулла и повесил голову.
   Ему почудилось, будто орел присел на правую сторону креста.
  -- Что же это ты? Неужто висишь на кресте? - послышалось мулле. Он повернул голову. - Так-так, как я и говорил, и ты неверен своим словам, своим мечтам о хлеве и корыте.
  -- Сгинь нечистый! - прошептал Мустафа.
  -- Теперь ты выслушаешь меня. Бежать тебе от меня некуда... Я говорил тебе, что не к хлеву и корыту стремление твое истинное. Но как баран ты пошел на закланье. А ведь осуждал другого... Я же говорил, что так и будет, но ты перечил мне. Кто-то уверял меня, что он выберет теплый хлев...
   Мустафа заплакал от унижения и презрения к самому себе.
  -- Правильно, плачь, презирай себя, ибо ты слаб. И твоя гордыня повержена. Возомнил себя сильнее меня! - возмутился орел. - Надо же!
  -- Я теперь повержен. Так чего тебе еще надо? Насладиться моим унижением? Валяй, лишь бы тебе хорошо было! Ты не человек, - прошептал Мустафа обветренными губами, - потому не можешь понять людей. Ты судишь о нас и за нас со своей высоты, совершенно не зная нас. Потому я не сержусь на тебя...
  -- Да ты никак вздумал судить меня? Ты! Тлен! И ты также не знаешь обо мне ничего, чтобы судить!
  -- Я принимаю все так, как есть...
   Орел расхохотался в ответ.
  -- Решил, что Бог уже отпустил тебя со Своего пути? Думаешь, что сбежал, забравшись на крест? И не надейся, - орел посмотрел по сторонам и приблизился к мулле: - Глупец! Почему ты хочешь казаться лучше или хуже, чем есть на самом деле? Почему отрекаешься от природы своей двоякой? Так знай, человек, ты творение огня и света. И отрекаясь от одного из компонентов, составляющих природу твою, ты страдаешь. Для чего сам себя истязаешь? Кто же внушил тебе такое презрение к самому себе? Бог ли? О, нет, сын человеческий, не-ет. Тебе внушили это соплеменники твои, дабы сделать тебя рабом своих грехов и страстей. Ты говорил о борьбе с несправедливостью. Так знай воистину, что сущая несправедливость, когда человек убивает человека, когда человек неволит человека, когда человек рубит под собой сук и плюет в землю, которая кормит его. Несправедливость в том, что человеку внушают его ничтожность и слабость, зависимость и безысходность. Так потому ты, несчастный, и побрел безропотно на крест? Но Господь однажды уже говорил тебе, что создал Человека по образу и подобию Своему. Но помнишь ли ты это слово Его? Молчишь... Но ничего, не долго тебе молчать осталось. Так помолчи еще чуток, - и орел взвился в небо. - Если Сами Господь и Бог любят тебя, отчего ты сам себя презираешь? Уймись, человек, смирись. Ибо ты не раб! - прокричал он с высоты, и тут же Мустафа потерял сознание.
   Тут же на вершину перевала ударили прожектора со стороны блок-поста.
  
  
  
   ЧАСТЬ IV
  
  
  
   Глава первая
  
  -- Вот, в общем-то, и всё, - закончил Мустафа.
  -- Да-а, это целая история, - выдохнула медсестра Оксана. - Я будто бы фильм посмотрела, когда ты рассказывал. Что же дальше делать будешь? Домой, ведь нельзя, небось?
  -- Нельзя, - согласился мулла.
  -- А ты действительно хорошо знаешь Евангелия? - поинтересовалась Оксана.
  -- Не наизусть, но так, понятие имею, о чем они повествуют.
  -- Чем же привлекает тебя религия? Ты ведь молодой, и интересы вроде должны быть пацанячьи...
  -- Я любопытный. И религия привлекает меня тайнами жизни. Жизнь ведь удивительна. И каждая жизнь уникальна. Всякий человек был создан Богом специально для определённой миссии. И у каждого своё предназначение.
  -- Да ну! - засомневалась Оксана. - Какая у меня может быть тайная миссия? Да и какое у меня может быть особое предназначение?
  -- Предназначение есть у всех. И каждый очень важен Богу. Господь каждому задаёт задачу. К примеру, вам - вылечить меня, - ответил Мустафа с улыбкой и многозначительно замолчал. - Вы находитесь в опасном месте, где убивают и умирают. Но вы здесь, и воинам не страшно, когда рядом такая красота...
   Оксана засмущалась, даже слегка порозовела в лице.
  -- ...Красота действительно спасает. Она поднимает дух мужчин, напоминает о родине и семье.
  -- Тут я с тобой согласна. Женщина на войне, как валенки в Сибири, - никогда не лишние... Но вот вопрос: куда ж ты подашься теперь?
  -- Здесь, конечно, не останусь. Не позволят.
  -- Да, с этим здесь строго.
  -- Пойду по России, посмотрю, как люди живут, о чем они думают, к чему стремление имеют их сердца.
  -- Чудно выражаешься, мулла, - улыбнулась Оксана.
   В санчасть заглянули Ромка со Стасом.
  -- А вот и спасители твои, мулла. Вы тут пообщайтесь, а я отойду на время, - и медсестра вынырнула из вагончика.
  -- Привет, - улыбнулся Стас и подошёл ближе к Мустафе.
  -- Спасибо, что спасли меня. Я вот, правда, ничего не помню только...
  -- Ты был без сознания, - пояснил Ромка.
  -- Как же вы обнаружили меня, ведь было вроде темно?
  -- Думаем, что это провидение, - снова пояснил Ромка, поглядывая на Стаса. - Это Карпенко тебя услышал. Вот слух!
  -- Ты ведь не боевик, правда? Ты же не... - начал было Стас.
  -- Нет, ребята, я не вояка. Я священник, по-вашему. Существо мирное, на вид безобидное. И, похоже, теперь ещё и калека, - Мустафа попытался пошутить.
   Ребята замялись, переглядываясь.
  -- Вы хотите что-то спросить? - догадался Мустафа.
  -- Да. Ты не обидишься? - сказал Ромка.
  -- Спрашивай.
  -- А за что тебя распяли?
  -- За то, что много говорил такого, что не всем нравилось.
  -- Значит, ты теперь вроде как бы Иисус? - вдруг выпалил Стасик.
  -- Нет, у меня своя судьба.
  -- Я не верующий, но мне ужасно интересно узнать, что говорят священники людям. И зачем всё это? Зачем вообще церковь? - спросил Стас.
   Мустафа улыбнулся:
  -- Религия компенсирует незнание человеческое, заполняет пробелы. Люди интуитивно чувствуют связь с Богом, но объяснить в полной мере всё сущее не могут. Им на помощь и приходит религия.
  -- А наука?
  -- Наука и религия действуют сообща, они дополняют друг друга. Что не может объяснить одна отрасль, объясняет другая, и наоборот.
  -- Тогда скажи, почему существует война? - спросил Ромка.
  -- Почему? - задумался Мустафа. - Причин много. Одна из них - жажда власти.
  -- Эту причину я знаю. А ещё?
  -- Войны развязывают по разным причинам. Когда хотят поработить кого-то, когда желают уничтожить кого-то, когда хотят отмыть деньги, нажитые нечестно, или заработать их на поставках оружия, когда хотят сократить численность населения собственной страны.
  -- Убивать свой народ? Серьёзно? Зачем?! - удивился Стас.
  -- Когда грозит голод, когда возникает опасность бунта и революции.
  -- Я не верю в это! - возмутился Стас.
  -- А я согласен, - отозвался Роман. - Это вполне логично.
  -- Логично? Ты хочешь сказать, - нормально? Это чудовищно!
  -- Вы спросили - я ответил, - констатировал мулла.
  -- Тогда более конкретный вопрос: почему мы здесь и почему воюем в собственной стране? - спросил Ромка.
  -- Если б я знал... - сокрушился Мустафа. На самом деле он знал ответ на этот вопрос, но не захотел смущать умы молоденьких солдат. Они только начинают жить. И если их уже сейчас разочаровать в реальности, если рассказать им правду о правящих силах, они совсем падут духом. А это ни к чему. Кто-то должен верить в чудеса и в сказки, чтобы потом эти сказки делать реальностью.
   * * *
   Шамиль обошёл несколько раз место, где распяли Мустафу. Он видел кровь на земле, посмотрел на крест, зачем-то потрогал его, будто хотел убедиться, что Мустафа слез с него и ушёл в неизвестном направлении. Тела не было. Шамиль не знал, то ли ему радоваться, что тела нет, то ли печалиться. И что он скажет Зайнаб, когда увидит её в следующий раз: где её сын, что с ним? Прошёл дождь и смыл все следы, которые были. Шамиль хотел надеяться, что мулла жив. Но доказательств не было, как и доказательств его смерти. Он исчез бесследно, как испарился.
   Шамиль задумался, сел на траву рядом и посмотрел по сторонам, словно там искал ответы.
   Неужели его друг действительно тот, кого не может быть, кого нельзя ждать, так как Пророк Мохаммед - печать пророков и после него никого не должно быть. Не должно. Но ведь Мустафа же есть! Или был. У Шамиля возникло сомнение относительно правильности его поступков. Он вдруг понял, что запутался. Ему сейчас не было дела ни до кого и ни до чего, кроме друга. Его волновал только Мустафа и его истина. Шамиль любил друга, но он видел в нём только товарища, и не видел никого другого... до сегодняшнего утра. Кто же он - Мустафа? Для чего он пришёл в Чечню? И что он несёт народу?
   К Шамилю подошли соратники.
  -- Его следов нигде нет. Я же говорю, его сняли русские, - утверждал Периш.
   Шамиль молчал, не удостаивая своим вниманием презренных неверных, Периша и Зуевича.
  -- А жив он или мёртв, неважно. Его больше здесь нет. Теперь он будет русским пудрить мозги. Если жив, конечно. В чём я сомневаюсь, - добавил Периш.
  -- Если ты думаешь, что он воскрес и ушёл своими ногами, как Иисус, то я в это не верю, - вставил своё слово Зуевич. - Это всё сказки для тупых.
   Шамиль так и не проронил ни слова. Он молча поднялся с камня, последний раз глянул на блокпост федералов внизу и направился прочь. Наёмники последовали за ним, спрятав следы своего преступления в кустах.
  
   Глава вторая
  
   В следующий раз проведывать муллу пришёл только Стас. Он присел на противоположной лежанке напротив раненого и приготовился задавать вопросы и слушать ответы.
  -- А почему ты с нами говоришь о Христе, а не о Мохаммеде? - искренне удивился Стас.
  -- Ты ведь спрашиваешь не о Мохаммеде. Тебя волнует твоя собственная судьба.
  -- Да, но мне интересно узнать, чем христианство отличается от ислама?
  -- Да ничем, если честно, - вздохнул Мустафа.
  -- Как это? А обрезание? А многожёнство? А джихад?
  -- Это всё лишь внешняя сторона, как одежда. Вот у нас с тобой разная одежда. Но это не означает, что мы с тобой разные виды. Оба мы люди, оба творения Бога. Так же и суть у религий одна. А обряды различны, как потребности у разных народов. Во всех религиях ценности одни и те же: любовь, справедливость, щедрость, сострадание, праведность, чистота, вежливость, терпимость и радушие.
  -- Тогда почему идут религиозные войны?
  -- Из-за власти.
  -- Опять из-за власти?
  -- Простым людям сложно понять эти процессы. Их жизнь устроена достаточно планомерно, ни взлётов, ни падений. А на высоте ветры сильнее, бури опаснее.
  -- Да, я понял, - кивнул Стас. - И я понимаю, что ты пришёл проповедовать и объяснять. Но что именно? Что нового ты можешь сказать?
  -- Всё новое - это хорошо забытое старое, - усмехнулся мулла.
  -- Наш физик тоже так говорит.
  -- А почему тебя самого занимают эти религиозные вопросы, если ты не веришь в Бога?
  -- В Бога не верю, но верю во что-то другое. Есть что-то такое, что не описать словами. Я знаю, что-то в мире есть. Или даже в космосе. Но в старого деда с нимбом над головой и во всяких этих ангелов с крылышками я не верю точно. Это такая... - он скривился, - басня. Даже не басня, а детский лепет.
  -- Но две тысячи лет назад этот лепет был понятен людям того времени. Видишь ли, люди всегда хотели объяснить то, что с ними происходило, и не только с ними, но и с миром вокруг. Они не могли точно всё объяснить, но интуитивно чувствовали, что настанет момент, и другие люди смогут объяснить все процессы, которые протекают во Вселенной. Религия опережает науку способностью предчувствовать. Религии не требуется доказательств, достаточно веры. И большинству людей доказательств не нужно. Они верят потому, что живут надеждой на лучшее. Если не верить в светлое будущее, то стоит ли вообще жить? Религия даёт уверенность в завтрашнем дне. Ничего другого. Она просто успокаивает душу, умиротворяет сердце. Чтобы быть лучше, людям нужно стремиться к лучшему. А чтобы стремиться к лучшему, нужно верить в это лучшее. Понимаешь?
  -- Понимаю.
  -- Без веры и надежды нет стимула к жизни.
   Стас тяжело вздохнул и задумался. У него было много вопросов, но он не знал с какого начать.
  -- Знаешь, ты говори, а я буду слушать. Если возникнет вопрос, я спрошу. А пока я... Просто чувствую себя как-то глупо.
  -- Не надо смущаться своего незнания, когда есть желание узнать. Стесняйся заявлять, что ты всё знаешь, ибо это неправда. Никто не знает всё. Знать всё невозможно. Никогда не стесняйся спрашивать. Это только делает тебе честь. Учиться не поздно никогда.
  -- Но для чего простому человеку религиозные знания?
  -- Религия заключает в себе знания из различных сфер деятельности человека. В религии есть медицинские рекомендации, социологические и политические комментарии, психологические настройки, научные обоснования чего-либо. Здесь встречаются рекомендации из диетологии, психологии, гигиены и сексологии. Всё, чем живёт человек, и с чем он сталкивается в своей повседневной жизни, можно найти в религии. Ибо она и существует, как свод рекомендации по выживанию.
  -- Никогда об этом не думал с такой точки зрения.
  -- Теперь будешь, - улыбнулся Мустафа. - Иисус сказал, что религия существует для блага человека, а не человек для существования церкви. Правда, за это он и пострадал. Но он был прав. Ибо нет ничего более ценного, чем жизнь. И религия призвана сохранять её.
  -- И ты хочешь посвятить религии всю свою жизнь?
  -- Нет... Не религии. Богу. Богу любви и милосердия.
  -- Но почему? Что даёт тебе Бог? Ведь ты его не видишь и не знаешь наверняка, есть ли он вообще.
  -- Есть.
  -- Но слышит ли он кого-нибудь?
  -- Он чувствует нас.
  -- Но здесь его точно нет. Потому что здесь творится такое! Как он может допускать подобное? Если он всемогущий, пусть погасит это кровавое безумие.
  -- Не он начал, ни ему и заканчивать.
  -- А кто начал?
  -- Люди. Люди убивают, сжигают, расчленяют, распинают, вешают и режут. Люди, не Бог.
  -- Но почему это происходит с ними?
  -- Потому что они не знают, для чего живут.
  -- А ты знаешь?
  -- Кажется, да.
  -- Хотел бы и я иметь такую уверенность в жизни, - посетовал Стас. - Интересно, как человек становится верующим?
  -- Когда человек любит, это постепенно приводит его к вере. А вера даёт надежду в лучшее. Когда человек добр по своей натуре и ко всем относится терпимо и доброжелательно, в конце концов, в его сердце рождается любовь ко всему миру. Не к конкретному человеку и не за какие-то заслуги, а просто так. То есть любовь его становится просто мировоззрением, мировосприятием. Он по-другому больше не может. И появляется вера в любовь. А любовь всегда ассоциируется у нас с божественным. Когда мы любим мир, мы становимся похожими на Бога, мы становимся по образу и подобию Его. К вере не приходят ни с того ни с сего. Вера рождается из любви.
   Стас задумался:
  -- Я не чувствую внутри себя любовь.
  -- Ещё почувствуешь. Ты молод ещё. Всё начинается с любви к жизни, к самому себе. С заботы о своём здоровье и о благополучии близких. И любовь придёт, - не успеешь заметить. Только не жди её. Она не придёт из неоткуда, она родится внутри тебя. Вера это не пустота или абстракция, это уверенность в собственных силах, в собственных способностях любить, а значит быть сильным духом. Только сильный может себе позволить любить, а любить врага способен и вовсе лишь сильнейший. Ведь ненавидеть просто, не нужно об этом даже задумываться. А вот любовь это мощь, это могущество и сила, это истинное величие. И это спасение для твоего сердца, чтобы оно не ожесточилось.
  -- Но как любить врага?
  -- Просто не испытывай ненависти к нему.
  -- И не убивать? А если он меня убьёт?
  -- Ты здесь выполняешь некий долг. Точнее, его выполняет твое тело. И с этим тебе ничего не поделать, ты подчиняешься приказам. Но ведь сердцу твоему никто не давал указание ненавидеть.
  -- Не понимаю.
  -- Поймёшь со временем. Идёт борьба за власть. И с одной и с другой стороны воюют не те, что желают власти. Согласен?
  -- Всё равно не понимаю.
  -- Власти хотят президенты или некие политические и экономические силы. Но ведь воюют не они, а простые люди, солдаты. Если президенты не могут договориться, то нам-то что делить? Мы все равны перед лицом смерти. Мы - пушечное мясо. И зачем же нам ненавидеть друг друга? Не мы начали эту войну и даже не сами президенты.
  -- Что ты хочешь этим сказать?
  -- Ни вы, ни чеченцы не хотят войны. Все хотят мира и согласия. И умирают не те, что затеяли кровавую бойню. Гибнут простые люди, ни в чём не повинные, такие как ты, как я или как Ромка, как пацаны из аулов, как старики и дети. Матери родили своих сыновей и дочерей не для убийства. Согласен?
  -- Я понимаю.
  -- Но всегда находится кто-то, кто забирает твою или мою жизнь, кто порабощает сердца людей. Ему это удаётся. А знаешь почему?
  -- Почему?
  -- Потому что в сердцах людей нет любви и веры. Тот, кто любит, тот сильный и его никто не заставит что-либо делать против его собственной воли. А у кого нет силы и уверенности, тот боится по любому поводу. И всю жизнь им движет страх. А если бы каждый любил, то каждый был бы сильным, и никто, никакой двуногий дьявол не смог бы заставить людей убивать друг друга в угоду сумасшедшей идее гнусного политика или жадного бизнесмена и банкира. Теперь понимаешь, о чём я говорю?
  -- Да, отлично понимаю.
  -- А чтобы быть сильным, нужно позволить себе жить без суеты, без погони за золотом и богатствами, деньгами и удовольствиями. В суете нет жизни, нет Бога, нет любви и счастья. Чтобы быть сильным, нужно уважать в себе Бога.
  -- Отлично сказано.
  -- Нужно ценить жизнь и уметь видеть её повсюду, среди растений и животных, среди гор и рек. Нужно находить время для рыбалки и простого любования ночным звёздным небом, нужно учиться слышать тишину. Вот что значит вера. Эта вера в саму жизнь.
   В санчасть вошёл капитан.
   - Карпенко, почему ты здесь?
  -- Навещаю спасённого, - встал и отчеканил Стас.
  -- Слишком часто навещаешь. Марш на кухню.
   Стас послушно направился к выходу и исчез за дверью.
  -- О чём вы сейчас говорили? - поинтересовался капитан, рассеянно глянув через окно на улицу.
  -- О жизни, - честно ответил мулла.
  -- Самое место о ней поговорить. Что ж нам делать-то с тобой проповедник?
  -- Даже не знаю, - сокрушался Мустафа.
  -- Если ты не знаешь, то что говорить о нас? Если бы ты обладал какими-нибудь ценными сведениями, то тебя могли бы отправить в центр. А так от тебя никакой пользы.
  -- Польза есть от каждого человека, - заметил мулла.
  -- Да? - хмыкнул капитан. - Даже от тех, кто тебя повесил?
  -- Да.
  -- Дурак ты, священник, - искренне выпалил капитан. - И в святость твою я не верю. Поосторожнее с разговорами. Тут не парк отдыха. Если задуришь пацанам головы, я тебя пристрелю. Ничего личного - война, знаешь ли.
  -- Но именно на войне почему-то начинают думать о Боге.
  -- Я предупредил тебя, проповедник. Как только прилетит вертолёт, ты отправишься в тыл. И там можешь вести свои душещипательные проповеди хоть для кого. Но тут закрой рот и старайся поскорее выздороветь.
   Мустафа опустил глаза и промолчал.
   Капитан вышел. Он сплюнул вниз и направился к сержанту с младшим лейтенантом.
  -- Иисус хренов! - ругнулся капитан.
   Навстречу ему вышел лейтенант.
  -- Ты чего ерепенишься, капитан?
  -- Да этот мулла пацанам мозги промывает своими проповедями о любви и мире. Так, глядишь, они подумают, что здесь, в горах, все моджахеды такие, как он. А это, ты сам понимаешь, дурно пахнет. Он, может, и безобиден сам. Но речи его неуместны здесь. Не та обстановка. Тут не о любви нужно думать, а о том, чтоб тебя не подстрелили и не перерезали горла. Потом, дома будем думать о высоком, а пока нужно просто выжить, мать ее так.
  -- А вертолёт за ним когда обещали?
  -- Бог его знает. Как только вертушка будет, так и отчалит. Нам всё спокойнее. А то вдруг местные захотят его отбить у нас или что-то в этом духе...
  -- Да, хреново. Вот и жалей... В следующий раз и подумаешь, прежде чем спасать.
  -- Ладно, может, обойдётся. Следи только, чтоб пацаны не ныряли к чеченцу. Бережёного бог бережёт. Ну его к лешему.
  
   Глава третья
  
   Вскоре прилетел вертолёт. Прибыла провизия, боекомплекты, медицинские надобности. И конечно с этой вертушкой Мустафа отбыл в Россию.
  
   (Стас дает ему свой адрес, чтобы он мог пожить на хуторе у его родителей. Мустафу отправляют из подразделения в тыл на дополнительное дознание...)
  
   Сначала муллу собирались отправить в Ханкалу, в Штаб временной группировки войск на Северном Кавказе для выяснения личности, на проверку и уточнение обстоятельств причастности раненого к банд-формированиям, потом решили переправить в Чернокозово, но по указанию сверху Мустафу отправили в близлежащий фильтрационный пункт, в комендатуру в районный центр Шали.
  
   Глава четвертая
  
   Сразу же по приезду Мустафа почувствовал себя задержанным, которого подозревали во всех смертных грехах только потому, что он мулла и потому что чеченец. Его спросили, какие предметы и вещи он имеет и имел при себе на момент задержания, куда шел и с какой целью. Мустафа пытался прояснить ситуацию, говоря, что его не задерживали, его спасли. Но все его увещевания не приносили никаких положительных результатов. Он находился в следственном изоляторе уже целые сутки, и час от часу отношение к нему становилось все хуже и хуже.
   Его вызывали по несколько раз за день и задавали одни и те же вопросы, менялись только дознаватели, от военной разведки до КГБ. Мустафа уже уставал объяснять о своей непричастности ни к каким военным группировкам бандитов и ополченцев. Но военные оперативники все спрашивали и спрашивали о связях с незаконными вооруженными формированиями и бандитскими группировками, допрашивали, требуя назвать имена и фамилии тех, кого он подозревает в причастности к бандам полевых командиров.
   Не получив никаких фамилий и секретных сведений муллу передали с нескрываемой досадой и озлобленностью из комендатуры на ночевку в ОВД, в изолятор временного содержания.
   В три часа ночи Мустафу снова вызвали на допрос, но уже оперативники.
   Это было полуподвальное помещение... (описание коридоров, по которым он шел, зарешетчатых комнат, кабинета дознавания, в котором его допрашивали, описание людей и их молчаливой ненависти).
  
   Мустафа сидел в наручниках за столом, напротив него стоял сержант в камуфляже без головного убора и нависал над ним, как коршун.
  -- Ну что, говорить будешь, собака?! - по-хамски спросил он с таким выражением лица, будто намеревался сплюнуть.
  -- Я не собака, я человек, - сдержанно поправил мулла.
   Лицо сержанта исказила насмешливая гримаса.
  -- Человек... - презрительно скривился он, передразнивая арестанта. - А скольких наших ты зарезал, сука?!
  -- Я уже говорил, что на моих руках нет ничьей крови.
  -- Врешь, паскуда! Жить хочешь? Чтобы снова русским головы резать? - заорал сержант и с размаху ударил Мустафу по лицу, что у того сразу из носа потекла кровь.
   Наблюдая за допросом из соседней комнаты, майор решил вмешаться и поиграть в хорошего и плохого полицейского. Через минуту после удара сержанта в комнату дознания вошел офицер.
  -- Отставить, сержант! - проговорил он быстро, останавливая уже замахнувшегося оперативника и предотвращая следующий удар. Кровь из носа чеченца уже капала ему на рубашку.
  -- Есть, товарищ майор. Молчит, падла! - пояснил свои действия сержант.
  -- Оставьте нас.
  -- Есть! - отчеканил оперативник и скрылся за дверью.
   Майор присел за стол напротив Мустафы и, сложив ладони в кулак, подпер им подбородок.
  -- Будем говорить? - как бы нехотя поинтересовался майор.
  -- Я уже разговариваю, если вы заметили. Только меня не слышат.
  -- Выражаешься грамотно. Фамилия. Имя, - потребовал майор.
  -- Исаев Мустафа Ходжиевич.
  -- Родом? Район...
  -- Веденовский район.
  -- Самый рассадник! Кто командир?
  -- Я не военный, я мулла, священник по-вашему.
  -- Я знаю, что такое мулла, - майор поднялся со стула, тяжело вздохнул и принялся ходить вокруг Мустафы кругами. - Значит, вдохновитель... И кому предназначались твои проповеди?
  -- Я читал проповеди в селах, обучал ребятишек вере в справедливость и миролюбие. Встречался с местными жителями, дабы ободрить их, вселить надежду на скорое разрешение конфликта. Я далек от политики.
  -- В Грозном тоже проповеди читал? - склонившись прямо к лицу муллы, вызывающе спросил майор, заглянув в его покрасневшие глаза.
  -- Иногда.
  -- Тоже односельчанам? - задал провокационный вопрос майор, пытаясь уличить собеседника во лжи.
  -- Нет.
  -- Долго ломаться будешь? В Грозном боевые действия шли! Да и сейчас ещё не закончены! - вдруг повысил голос майор.
  -- Я не понимаю...
  -- Чего ты не понимаешь? - вновь постарался держать себя в руках майор. - Как людей убивал? Как в спины нам стрелял? Как местных боевиков и наемников вдохновлял на джихад против России? Ты не понимаешь этого? Или что-то другое творится в твоей голове, проповедник? На что ты настраивал юных головорезов? Неужели на любовь и мир? А может, всё-таки ты призывал их к джихаду?
  -- Я никогда не призывал к джихаду меча. Никого не призывал убивать. Никого я не убил за время пребывания в Грозном. Раненых собирал. Мне помогали ваши...
  -- Ах, все-таки они наши!
  -- Федералы. И тетя Люба.
  -- И тётя Люба... - покачал головой майор.
  -- Она отказалась уйти из города вместе со всеми беженцами. Мы прятались в подвале.
  -- Хочешь сказать, что ты читал проповеди нашим пацанам?
  -- Бывало.
  -- Что ж ты брешешь, паскуда? - устало выдохнул офицер, еле сдерживая себя, чтобы не сорваться и не уподобиться сержанту в насилии.
  -- Богом клянусь, правду говорю!
  -- А на крест тебя тоже за проповеди подвесили?
   Мустафа опустил голову, промолчал.
  -- Неужели свои? - хмыкнул майор.
  -- Чужие.
  -- Это наши, что ли?
  -- И среди горцев есть свои и чужие.
  -- И за что же они с тобой так? - искренне поинтересовался офицер.
  -- Много говорил про Иисуса и Будду...
   Майор снова хмыкнул, удивлённо усмехнулся, закурил и сел прямо на стол, нависая над муллой и с прищуром рассматривая его, будто видел впервые.
  -- Что же ты говорил об Иисусе? - продолжался допрос, но уже в ином направлении.
  -- Цитировал Евангелия, растолковывал Иисусову идею...
  -- Мусульманам? - искренне удивился майор. - Это нужно иметь огромное мужество! Или быть идиотом! Не удивительно, что с тобой обошлись именно так.
   Но тут майор почему-то засомневался.
  -- Мусульманский священник цитирует Евангелия в тот момент, когда другие его собратья воюют с почитателями Евангелий? Что-то сомнительно... Ну-ка процитируй что-нибудь.
  -- Что именно?
  -- Что угодно. Валяй, блесни интеллектом, - майор жестом показал начинать и приготовился слушать, засунув сигарету в зубы и скрестив руки на груди.
  -- "Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине..."
  -- Это твои слова? Или ты уже цитируешь?
  -- Это слова Иисуса римскому прокуратору Пилату. Евангелие от Иоанна, глава восемнадцатая, стих тридцать седьмой, - улыбнулся мулла.
  -- А еще что-нибудь знаешь?
  -- "Истину говорю вам: лучше для вас, чтобы я пошел (на крест). Ибо, если я не пойду, Утешитель не придет к вам. А если пойду, то пошлю Его к вам. И Он придя, обличит мир о грехе и о правде и о суде... Еще много имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же придет Он, Дух Истины, то наставит вас на всякую истину, ибо не от себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит меня, потому что от моего возьмет и возвестит вам... Наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце..." - с улыбкой говорил Мустафа, глядя в глаза капитана так, что у того мурашки пробежали по телу. - "Отец любит вас, потому что вы возлюбили меня и уверовали, что я исшел от Бога".
   Майор сглотнул невидимый комок и забегал глазами по комнате, не зная, что ответить чеченцу.
  -- Глава шестнадцатая, стих, начиная с седьмого, - закончил Мустафа.
  -- Кто ты, мулла? - неожиданно спросил майор, вглядываясь в глаза горца.
  -- "Утешитель же, Дух Святой, Которого пошлет Отец во имя мое, научит вас всему и напомнит вам все, что я говорил вам", - с улыбкой ответил мулла.
  -- Я человек не верующий; не научили в свое время, - казалось, что майор оправдывается. - Мне сложно проверить, действительно ли в Евангелии так сказано... Но ты, несомненно, говоришь со знанием дела. Какими же словами об Иисусе ты мог заставить мусульман слушать тебя?
  -- В "Деяниях апостолов" Петр говорит словами пророка Иоиля: "И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут. И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать. И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма. Солнце превратиться во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный. И будет так: всякий, кто призовет имя Господне, спасется".
  -- Теперь понятно... Надо же! Складно как говоришь, - майор с удивлением и даже некоторым почтением посмотрел на удивительного чеченца.
  -- Меня учили ясно выражать свои мысли, чтобы простые люди могли понять то, что я им говорю.
  -- Ученый, выходит?
  -- Да. Я суфий, закончил в Каире университет Аль-Азхар.
  -- Не слыхал о таком, - отрицательно покачал головой майор и пожал неопределенно плечами.
   Мустафа снисходительно улыбнулся про себя, опустив глаза.
  -- И что, в университете ислама изучают Библию?
  -- Нет, не изучают. Это мое личное дело.
  -- Для чего тебе знание Библии? Колись, моджахед, - уже беззлобно и почти что дружелюбно потребовал оперативник.
  -- Чтобы лучше находить общий язык с христианами.
  -- То есть с русскими?
  -- И с русскими в том числе.
  -- Чтобы вербовать ваххабитов среди наших? Да ты просто монстр! - с ехидцей заметил майор.
   Мустафа сразу почувствовал разочарование. А ведь он почти поверил, что достучался до сердца этого вояки.
  -- Я не разделяю салафитских взглядов. Я традиционалист.
  -- С ума сойти! Какие слова ты знаешь. И цель всего этого твоего...
  -- Любовь. Мир. Дружба, - коротко пояснил Мустафа.
  -- Да ты, смотрю, шутник, - во взгляде майора появилось одобрение. - Ладно, посидишь еще в изоляторе. Если крови на тебе действительно нет, мы это быстро выясним, - сказал он и задумчиво постучал по закрытой двери. - Утешитель, значит...
   Через минуту в проеме появился сержант.
  -- Уводи. А ты, мулла, на досуге подумай, что еще, более земного, можешь рассказать, чтобы спасти Любовь, Мир и Дружбу.
   Мустафа понимающе кивнул и пошел следом за сержантом. Наручники больно врезались в запястья, будто их нарочно делали для худосочных, а надевали на матерых, дабы усугубить их страдания. Но сейчас эти наручники беспокоили его меньше всего. Он брел по сумрачному коридору и думал о Шамиле, его товарищах и президенте Дудаеве. Все смешалось. Трудно обрести единомышленников и друзей. Но еще труднее назвать кого-то врагом...
   Оставшись наедине, майор тяжело вздохнул, потер виски, потом покрасневшие от бессонной ночи глаза, и задумался, закуривая новую сигарету.
  
   Мустафу вновь определили за решетку, как дикого зверя. Он старался не думать о своих тюремщиках дурно. Он понимал, люди напуганы. И их нельзя винить за то, что они не понимают, что боятся именно себя. Но с другой стороны он даже был рад, что с ним поговорили, и он смог донести крупицу того сердечного знания противоположной стороне, которое не всегда удавалось донести своим односельчанам и другу Шамилю. Из соседних отсеков доносились возгласы одобрения и поддержки на арабском языке от его соплеменников, которые видели в нем мученика, и пытались его ободрить, оскорбляя угнетателей, которые не понимали ни единого их слова. Мустафе было еще горче от их слов ободрения. Их слова били его еще больнее, чем кулак сержанта. Взаимная ненависть людей, которые не понимают, что их нарочно сталкивают, дабы они поубивали друг друга на потеху тайным изуверам и хищникам, оборотням в человечьем обличье. Знать бы точно, кто эти оборотни, как они выглядят в лицо, какой они веры и национальности, в каком государстве они прячутся, думал Мустафа. Но что ему даст это знание? Что он сможет с ними сделать? Убить всех? Тогда кто он? Такой же, как они, нетерпимый, грубый и кровожадный? О, нет. Нужно найти способ справиться с этими нелюдями иначе. Нужно просто направить на них прожектор истины, чтобы народы земли все разом увидели их, разглядели и поняли истинные цели этих хищников в облике благочестивых овечек.
   Вдруг окрик вывел его из раздумий и Мустафа глянул в ту сторону, откуда доносился громкий возглас. На него зло зыркал сержант.
  -- И не таких здесь ломали, с-сука! - прошипел он ему через решетку и пошел прочь, гремя ключами.
   О чем это он, не понял мулла. Все происходящее казалось сном, потому Мустафа вновь погрузился в свои глобальные размышления. Надо просто игнорировать тех, кто сеет вражду между людей. Нужно учиться у Махатмы Ганди. Но это уже политика... А что можно сделать без политики? Победить дьявола, - значит, не замечать его, будто его нет совсем. Но что есть дьявол? Что порабощает тела и души людские, что заставляет ожесточаться самое чистое сердце? Что меняет человека до неузнаваемости, будто он и не он это вовсе, а другая личность? И почему у дьявола человеческое лицо? Что имел в виду глас Аллаха тогда в пустыне, говоря о даджале (дьяволе) с человеческим лицом? Кто такой шайтан? Кто Люцифер? А кто - дьявол? Одно ли это и тоже или нет? Если дьявол не сатана, тогда кто из них Люцифер, то есть Иблис? Или он третий?
  
   Проходя мимо караульных, вчерашних призывников, сержант бросил им через плечо:
  -- Чтобы не давали ему спать, проповеднику сраному!
  -- Есть, сержант!
  -- Чтобы он, с-сука, не думал, будто здесь ему люкс с персональными телохранителями! И жрать не давать! Может, тогда заговорит, мразь!
   Ребята в ответ зло прищурились:
  -- Мы поняли, сержант.
  -- Валяйте, - развязно по блатному бросил он через плечо и пошел дальше по коридору к выходу.
  
   Мустафа же был далек мыслями от этого места. Он искал в своей голове ответы на странные вопросы. Что угнетает людей? Что одурманивает их разум, превращая личностей в стадо? Что? Жажда наживы, выгода? Так было не всегда. Но когда же жажда наживы стала самоцелью? Когда у нас стало всё продаваться и всё покупаться? И почему? Стало быть, дьявол - это банковская система. Она мягко стелит, но спать на ней невозможно вовсе, она лишает тебя сна, она лишает тебя самоуважения, отнимает дом, семью, она превращает человека в рабов системы. И еще торговля. Нынче продается всё: родина, семья, совесть, честь, жизнь. Даже детей своих и то продают. Даже собственными органами торгуют, дабы обогатиться... Чудовищно!
   Но что я могу сделать? Что? Что-о?!! И как? Бог тоже игнорирует сатану. И чего Он добился пренебрежением и игнорированием? Того, что сатана стал еще злобнее...
   О, нет, равнодушным быть нельзя. Нельзя ни при каких обстоятельствах!
  
   Глава пятая
  
   К КПП, прихрамывая, приближался Егор. Показав караульному удостоверение и радостно объяснив свой приход тем, что он демобилизовался и вот теперь едет после ранения домой в Ростов-на-Дону, но прежде хочет повидать брата, который служит здесь, а потом уже поедет к родителям.
   На груди Егора красовались медаль "За отвагу" и орден "Мужества".
   Спросив по пути, где можно найти рядового Лаптева, Егор сначала направился в казарму, где ему сказали, что в настоящий момент рядовой Лаптев в карауле в следственном изоляторе. Поправив на плече лямку рюкзака, Егор похромал следом за провожатым дневальным.
   * * *
   Караульные смотрели на Мустафу как на загнанного волка, зверя дикого и ненавистного. Он чувствовал на себе их тяжёлые взгляды и впервые был рад, что его отделяла от них железная решётка, иначе на него набросились бы и искалечили, не разбираясь и вымещая на нём свой страх, гнев, боль, горечь и злость.
   Что с людьми делает война, думал Мустафа, глядя на этих восемнадцатилетних мальчишек. Уже одно слово "война" ожесточает их сердца, делает глаза колючими и холодными, а речи жестокими и безжалостными.
  -- Лёх, - тихонько локтём коснулся сослуживца один из караульных. - Гляди, чечен плачет, кажись...
   Лёха внимательней присмотрелся к арестанту. Точно, по щекам муллы текли слёзы, но лицо оставалось невозмутимым, на нём не дрожал ни единый мускул.
  -- Постой здесь, я сейчас, - прошептал Лёха напарнику и направился к решётке, сопя от нарастающего гнева. - Ты чего это? - зло обратился он к Мустафе. - Слезу пускаешь? Думаешь разжалобить, падла?
   Мустафа безразлично посмотрел на парня и ничего не ответил.
  -- Не на того нарвался! Я знаю о войне не понаслышке. Я знаю, что вы творили с нашими пацанами, если они попадали к вам живыми. С-сука! Да тебя по кускам резать надо! У меня брат воевал. Еле жив остался. До сих пор в госпитале никак не отойдёт! Весь искалеченный. Вас же, дерьмо, защищал в Грозном от вас же самих, собак, чтобы вы друг друга не поубивали! - крикнул Лёха в сердцах и ударил кулаком по решётке. - А ты слезу пускаешь? Жалко себя стало, ублюдок? Смотришь на нас, как на быдло. Зверюга чеченская! Моя бы воля, - я бы тебя не то что на крест повесил, я бы...
   Мустафа снова посмотрел через решётку на солдатика. На его глаза снова навернулись слёзы.
  -- Чего ты скулишь, как баба?
  -- Слышала бы сейчас тебя твоя матушка... - тихо проговорил Мустафа.
  -- Не смей ничего говорить о моей матери, собака!
  -- А ведь если бы не война, ты вряд ли бы так говорил, такими словами бросался на незнакомого человека... - задумчиво проговорил Мустафа. - Я не сержусь на тебя. Мне приходилось в Грозном слышать признания куда страшнее, - он печально покачал головой. - Не грози, парень, тому, кто может оказаться с тобой в одном окопе.
  -- Это ты, что ли, в моём окопе? С-сука! - Лёха снова ударил кулаком по решётке.
   За углом послышались шаги.
  -- Лёха, назад. Идут! - вполголоса крикнул напарник.
  -- Сейчас, - отозвался Лёха и стал пятиться, продолжая с ненавистью смотреть на заключённого.
  -- Не глупи! Иди скорей, а то на "губу" загремишь из-за этого урода!
  -- Фигня! Я бы всё отдал, чтобы посмотреть, как его повесят!
   В коридоре показался Егор. Увидев брата, он расплылся в улыбке и заковылял в его сторону.
  -- Братишка!
   Лёха оглянулся. Узнав брата, он сразу изменился в лице, потеплел и улыбнулся.
  -- Ты какими судьбами здесь? - спросил Леха.
  -- Проездом. Уже еду домой. Знаешь, не стану поступать в "военку". С меня хватит войны! Отвоевался. Вот полностью демобилизовался. А по пути домой решил тебя навестить... Ты чего такой злой? - заметил Егор.
  -- За тебя, брат, обидно!
  -- Не понял... - нахмурился Егор.
  -- Да тут привезли одного проповедника, - Лёха презрительно кивнул головой в сторону Мустафы. - Задушил бы собственными руками. Чтобы за тебя отомстить и за всех наших пацанов!
   Егор обратил внимание на человека за решёткой. Присмотрелся. И вдруг его глаза округлились.
  -- Мустафа... Мустафа? Это ты, брат? - он метнулся к решётке, протягивая руку внутрь. - Мустафа!
   Лёха и его сослуживец застыли в недоумении. А Егор всё вглядывался в знакомые черты. Мустафа теперь был без окладистой бородки, аккуратно пострижен, но уже с недельной щетиной. Он спокойно посмотрел на Егора, но признал его не сразу.
  -- Мустафа, это же я, Егор! Помнишь? Подвал. Тётя Люба. Тушёнка. Нас двое тогда было с вами. Вы нас с сержантом двоих подобрали. Ну? Вспомнил?
  -- Нет, не помню, извини. Вас много побывало в подвале.
  -- Ну, мы тогда ещё к рынку пробивались с сержантом, с Женьком, которого ты молиться учил. Вспомнил?
  -- Женю помню. Саню помню; он всё умереть хотел...
  -- Помнишь, как мы капитана хоронили?
  -- Помню.
  -- Так это мы с Вовкой копали.
   Наконец, по глазам Мустафы Егор понял, что тот вспомнил его.
  -- Ну, вот! - улыбнулся Егор.
  -- Но вы были тогда другие...
  -- Война, брат! Да и ты выглядишь иначе.
   И тут Егор сообразил, что разговаривают они с муллой по разные стороны решётки.
  -- Как же это ты здесь? За что?
  -- Сам не знаю. Всё перепуталось, - опустил глаза Мустафа.
  -- Ты убил кого-то из федералов?
  -- Нет.
  -- Он в плен к нашим попал, - пояснил Лёха. - Судить его будут.
  -- За что?! - возмутился Егор. - За то, что он нас из-под пуль на себе волок?! Ты, сосунок, там был? Не был! - обратился он к брату. - Он нас кормил, а сам не жрал, чтобы нам больше досталось!
   Лёха виновато понурил голову и закусил губу.
  -- Вы что, голодом его морите? - вдруг осенила Егора догадка. - Озверели?!! - и начал шарить у себя в рюкзаке что-то съестное. Отыскав банку шпрот, пару булочек и коробку томатного сока, он протянул их Мустафе через решётку. - Прости, брат, прости! Ради Аллаха прости. Они дурные, жизни не знают, не научились её ценить. Не держи обиды на пацанов. Ради Христа прошу!
  -- Всё нормально, Егор. Я не в обиде на ребят. Честно. Я понимаю их горе и гнев, - спокойно отозвался мулла, принимая неожиданный подарок.
  -- Ты, правда, хороший человек. Святой человек, - Егор в сердцах приложил ладонь к груди и наткнулся на медали. Тут же не раздумывая, он принялся снимать одну из них, чем вызвал шок у брата и его напарника.
   Мустафа запротестовал, уже надкусывая булку:
  -- Егор, не стоит. Ты заслужил эту медаль...
  -- Моя медаль, - я сам ею распоряжаюсь на своё усмотрение. Ты не меньше моего заслужил её. Подойди.
   Мулла слез с нар и хромая, приблизился к Егору.
  -- Ты тоже был ранен? - удивился Егор.
  -- Это меня наёмники за проповеди.
  -- И руки! - ужаснулся Егор, заметив раны и на ладонях муллы. - Тебя что, распинали?
  -- Да, друг.
  -- ...!!!
  -- Но меня спасли ваши. Сняли с креста.
  -- Это Бог услышал твою Иисусову молитву, - Егор вдруг прослезился и, размазав слезу по щеке, принялся прикалывать награду на рубашку муллы.
   Внимательно наблюдая за процедурой награждения, Мустафа сглотнул подступившую слезу.
   Егор взял его за плечо и официальным тоном объявил:
  -- Мулла Мустафа, за заслуги перед нашим общим Домом в борьбе с врагами нашей Родины, в борьбе с преступниками и заграничными бандитами...
  -- Но я ни с кем не боролся, - заметил мулла.
   Лёха с напарником в изумлении переглянулись, но продолжали молчать, стиснув зубы.
  -- Ладно, скажем иначе. За спасение многих жизней граждан нашей большой Родины ты награждаешься медалью "За отвагу"! Мустафа, спасибо тебе за всё, друг, - и мужчины обнялись через решётку.
  -- Это так неожиданно... - смущённо прокомментировал случившееся Мустафа, продолжая смотреть на медаль.
  -- Ты поешь, мулла, а я сейчас пойду к главному. Это какое-то недоразумение. Я им всё расскажу. Я был с тобой в Грозном. Я всё видел. Я, на худой конец, позвоню нашим, что вышли из подвала и остались живы, благодаря тебе. Они примчатся выручать. У меня есть их номера телефонов и домашние адреса, - протараторил Егор, пытаясь найти убедительные доводы для Мустафы и самого себя в пользу здравого смысла и быстро, насколько позволяла раненая нога, направился в управление.
   Когда Егор умчался, в "кутузке" повисла неловкая тишина. Парни стояли сконфуженные. Им стыдно было смотреть Мустафе в глаза. Развязка произошла совсем не так, как им обоим представлялось. Однако Дима был просто удивлён неожиданному повороту. А вот Алексей в сердце продолжал ещё бороться с внутренними противоречиями и эмоциями. Факты и только что увиденное не стыковались. Он растерялся. И ему становилось стыдно.
   Первым заговорил Дмитрий:
  -- Через час нас сменят. Мы принесём поесть. Извини, что так вышло, - промямлил Дмитрий. - Наслушались от "стариков" и раненых об ужасах, что творятся непосредственно там, на линии огня, ну и...
   Алексей продолжал молчать.
  -- Я прощаю вас, - тихо произнёс мулла. - И ни на кого зла не держу. Я вас понимаю. Это война. Она не столько губит наши тела, сколько убивает наши души. Я с удовольствием поем суп из вашей столовой, - попытался улыбнуться Мустафа.
   Только после этих слов Алексей осмелился поднять глаза на "арестанта".
  -- Меня тоже прости, - сухо произнёс Лёха, еле выдавив из себя слова извинения, уставившись в пол.
  -- Когда увидишь свою матушку, поклонись ей от меня, ибо она достойно воспитала сыновей. Ты нашёл в себе силы извиниться. Поверь, для этого нужно иметь гораздо больше мужества, чем для поединка с оружием в руках или для оскорбительных выкриков противнику.
   Алексей слегка покраснел и смело взглянул Мустафе в глаза. И когда посмотрел в них, то увидел там грустную и тихую улыбку. Она была теплая, понимающая. В ней не было и намёка на снисхождение или ухмылку победителя. В ней была безумная усталость.
   Мустафа поймал взгляд ребят, смотрящих на медаль на его груди. Он еще раз посмотрел на неё, погладил, прижимая к груди, и облегчённо выдохнув, задумался, глядя через окно под потолком на улицу.
   Лето смягчало сердца людей. Солнце, цветущие клумбы в парках и садах, красивые девушки, мирное сельское просыпание по утрам под кудахтанье кур и крики петухов, детский смех в городских скверах и на детских площадках. Детские коляски. Свадьбы у фонтанов... Всё это неотъемлемые атрибуты жизни. Всё это посланники Бога, думал Мустафа. Жизнь так красива, когда ты не ждёшь от нее милости и подаяний, не пытаешься подчинить её себе, а воспринимаешь её как подарок, как чудо, как мимолетное дуновение ветра, как преходящую красоту цветка.
   Глава шестая
  
   Через неделю все подозрения относительно Мустафы и его действий в Грозном были проверены и перепроверены, обвинения сняты, и он вышел за ворота следственного изолятора с костылём в руках и медалью на груди. До ворот его проводили Егор с братом, Димка и майор.
  -- Ты... того... береги себя, мулла, - скупо пожелал майор, осторожно пожимая Мустафе его раненую руку.
  -- Постараюсь.
  -- Куда теперь? - спросил Егор. - Домой?
  -- Меня пригласили пожить на хуторе где-то под Ростовом. Может, приживусь. Поглядим.
  -- Слушай, Мустафа. Сержант тоже едет в Ростов, - вдруг спохватился майор. - Дождись его. Вместе веселей добираться.
  -- Да, конечно, - охотно согласился Мустафа.
   Егор похлопал его по плечу:
   - И не снимай медаль. Она твоя по праву. Ты её заслужил.
  -- Скажи, мулла, - с прищуром поинтересовался майор. - А Утешитель будет иметь апостолов или учеников?
   Присутствующие непонимающе переглянулись и с интересом посмотрели на муллу.
  -- Нет. Только друзей, - с улыбкой ответил Мустафа.
   Майор понимающе улыбнулся и замолчал, покусывая губу в задумчивости.
   * * *
   В вагоне было жарко. Окно в купе долго не открывалось, не поддаваясь усилиям Мустафы, пока сержант, молча не отвинтил сдерживающий болт.
   Уже несколько часов мулла и сержант ехали в полном молчании. Попутчиков в их купе больше не было, поэтому напряжённое молчание некому было нарушить. Сержант забрался на верхнюю полку, а мулла остался сидеть на нижней, продолжая любоваться видом из окна. Мимо пробегали поля цветущего подсолнечника, зелёные холмы, горные порожистые речки, проносились стада овец и коров, мелькали станицы. Здесь всё было мирным, в то время как Чечня лежала в руинах.
   Мустафа вспомнил мать, вспомнил Шамиля...
   В купе постучали.
  -- Да-да, - отозвался Мустафа.
   Заглянул проводник.
  -- Чай будете? - поинтересовался он.
  -- Да, благодарю.
  -- А что-нибудь покрепче найдётся, брат? Пиво, к примеру, - спросил сверху сержант.
  -- Найдётся.
  -- Будь добр, парочку стандартных бутылок.
  -- Хорошо, сейчас сделаю, - ответил проводник и закрыл за собой дверь.
   Снова повисла тишина.
   Вскоре проводник принёс чай и пиво, получил расчёт и ушёл. Пиво было прохладным. И одну бутылку сержант приговорил сразу почти залпом.
   Снова тишина.
  -- Так и будем молчать всю дорогу? - осмелев и чуть расслабившись, прервал гнетущую тишину захмелевший сержант.
  -- Если тебе есть, что сказать, говори, - отозвался снизу Мустафа.
  -- Чего, сам с собой, что ли? Эй, мулла, ты ещё дуешься на меня? Считаешь, поговорить со мной, - ниже твоего достоинства? Так что ли?
  -- Нет. Просто мне не хочется без толку болтать. В изоляторе я выговорил свою годовую норму.
  -- Понимаю. Ну, извини. Работа у нас такая. Вас же не разберёшь, где плохие чеченцы, а где хорошие...
  -- А ты не дели на своих и чужих, плохих и хороших. Если способен понять другого, то всё равно, кто он тебе, - свой или чужой. Всё равно по одной земле ходим, одним воздухом дышим.
  -- Что верно, то верно. А ты, гляжу, правильный, хоть и моджахед.
  -- Я тоже, гляжу, ты вроде русский, а злой, - парировал мулла.
   Сержант оживлённо хмыкнул.
  -- Один - один, - весело отозвался он сверху. - А ты не промах. Палец в рот не клади, как погляжу. А в изоляторе молчал, как партизан. Слушай, - сержант свесился с полки, держа в руках бутылку. - Расскажи о себе, а?
  -- Зачем тебе?
  -- Хочу убедиться, что не все чечены головорезы.
  -- Для этого тебе нужно пожить в ауле среди мирного населения.
  -- Нет уж, увольте. Я уже имел радость общения с "мирными". Теперь вот хочу пообщаться с "учёными". Тебя и правда распяли на кресте? Прямо на самом настоящем кресте? И прямо по-настоящему пробили руки и ноги? - с сомнением поинтересовался сержант.
  -- Правда.
  -- Охренеть! И большой был крест?
  -- Метра три-четыре в высоту, - нехотя отозвался мулла.
  -- Так ты у нас теперь Христос, выходит?!
  -- Нет, я не Христос, - сурово ответил мулла. - Я Мустафа.
  -- Слушай, а мулла - это же типа священник?
  -- Типа да.
  -- Вы тоже исповедуете и отпускаете грехи?
  -- Нет, мы не отпускаем грехи. Мы не берём на себя то, что во власти только Бога.
  -- Что, совсем?
  -- Мы можем выслушать человека, ответить на его вопросы, посоветовать что-либо. Но решать, как поступить, всё равно только ему самому и Богу.
  -- А Аллах?
  -- А что Аллах? Аллах - это по-русски Бог. Так зовут Бога на арабском языке, - пояснил мулла.
  -- Вон оно как, - и сержант задумался.
  -- Тебя как зовут, сержант?
  -- Анатолий. Скажи мулла, а зачем так много религий на земле? И почему бы христианам и мусульманам не объединиться? Ещё бы и евреев приплюсовали бы...
  -- Рассуждаешь, как Пророк Мохаммед... А почему бы русским, украинцам и белорусам не объединиться в один народ, ведь у вас одна вера и вы все - славяне?
  -- Почём я знаю?
  -- Пока существуют те, кому выгодны междоусобица и раскол между людьми, пока правители будут править народами, оперируя лозунгами "разделяй и властвуй", земляне не будут одним народом. Уж слишком пёстрое население планеты, чтобы ему отказаться от собственных имперских амбиций ради мира и процветания, ради дружбы и спокойствия на планете. Но это хорошо видно лишь с высоты нашего времени. А в те далёкие-далёкие времена задачи перед людьми были куда проще. Выжить! Вот была их единственная цель. И для спасения разных племён в эти народы были посланы их спасители, имеющие силу духа и дар убеждения, способные растолковать своему народу законы выживания их нации в данной местности и в данном времени. Так в своё время для спасения египетской цивилизации в народ Египта был послан пророк, праведный фараон Эхнатон, первый, кто ввел единобожие и сделал религию государственной политикой. Его город Солнца и его идеи недолго просуществовали на земле Древнего Египта. Египет отверг спасительные идеи Эхнатона, а его самого надолго вычеркнули из истории страны, стирая его имя со стен храмов и разбивая его статуи. За это Египет и поплатился своим величием. Говорят: нет пророка в своем отечестве. Воистину так, - вздохнул Мустафа. - За то вера Эхнатона прижилась среди евреев, благодаря Моисею, который будучи не египтянином, воспитывался при дворе фараона, как приемный сын царя.
  -- Это правда?
  -- Правда.
  -- Везёт же евреям!
   Мустафа усмехнулся и снисходительно хмыкнул:
  -- Это не везение. Это великий труд, великое терпение, великое смирение и непревзойдённое умение приспосабливаться, чтобы выжить. Выжить, во что бы то ни стало! Выжить - это главная заповедь еврея.
  -- Ты всё о них знаешь?
  -- Не всё. Но достаточно, чтобы их уважать.
  -- Так что там приемный сын фараона?
  -- Моисей? Дочь фараона усыновила найдёныша. С тех давних пор в каждой ближневосточной религии есть наследие Египта... Но даже после сердечного обращения Моисея к фараону Египет отрёкся от спасительной идеологии. А ведь могло и не произойти гибели Египетской цивилизации, окажись жрецы не столь жадны и завистливы. Как знать, возможно, и не было бы тогда иудаизма, христианства и ислама. И может быть, Египет процветал бы и сегодня. Но тогда могло и не быть Иерусалима и Ватикана, Мекки и Медины. Не было бы раздоров между арабами и евреями, не было бы государства Израиль. И не было бы непрекращающейся войны на Ближнем Востоке.
  -- Н-да-а... - задумчиво вздохнул сержант.
  -- В каждый народ посылается его спаситель. Также когда-то был послан спаситель для бедуинов и арабов в лице Пророка Мохаммеда. Также был послан для спасения еврейской культуры Иисус назарянин. В каждой эпохе и в каждой великой цивилизации был свой отец Основатель, свой вождь, духовный лидер, свой царь, о котором сохраняются легенды и сказания, были и сказки. Так народ чтит память предков... Теперь же на земле много транспорта. И за неделю можно облететь весь земной шар. Сегодня на земле один народ - ЗЕМЛЯНЕ. И нынешней цивилизации землян также нужен спаситель, чтобы человеческая цивилизация не погибла, но изменилась в своё же благо и продолжила свою эволюцию. Ибо сейчас человечество на грани катастрофы, на грани своей гибели. Эта цивилизация отжила своё положенное время. Она неминуемо погибнет. Но погибнет ли она как мировоззрение землян или цивилизация погибнет вместе со своими носителями, зависит от самих носителей. Сегодня должна зародиться новая цивилизация. Уже есть симптомы её зарождения. Уже есть те, кто живет в ином измерении справедливости и любви. Они уже иначе смотрят на окружающую действительность. Но они разрозненны, раскиданы по планете. Они одиночки. Они страдают и тоскуют по себе подобным. И им нужен Лидер, нужен духовный вождь. То есть нужен Основатель новой цивилизации, который сплотит "новеньких" возле новой идеи видения Мира и нового места человека в нем.
  -- Похоже, ты и вправду учёный, - Анатолий спустился на нижнюю полку и присел напротив Мустафы, попивающего чай.
  -- Все любопытные и любознательные - учёные. Все, кто не успокаивается на достигнутом знании - учёные. Все, кто ищет Истину - учёные.
  -- Ты тоже её ищешь?
  -- И я тоже.
  -- И что такое Истина? Что является Истиной?
  -- Путь, по которому движется твоя душа, твое сердце, твой разум в поиске Бога. А когда ты находишь Бога, это означает, что ты нашёл Истину.
  -- Бог и есть Истина?
  -- Нет. Но без Бога ты не найдёшь Истину. И прежде чем найти её, ты находишь Бога. Это закономерность жизни в материальном мире.
  -- А ты уже нашел Бога?
  -- Нашёл.
  -- А Истину?
  -- Ещё ищу, - задумчиво ответил Мустафа и вздохнул с облегчением, как будто нашёл ответ на мучивший его вопрос. "Полезно беседовать о вечном", - подумал Мустафа. - "Неожиданно находятся ответы там, где, казалось бы, их и ждать не стоит...".
   Вечер прошёл в расспросах. Их у Анатолия накопилось за его двадцать шесть лет жизни довольно много. Интересовала его и судьба муллы. Он всё расспрашивал его о том, что он делал в Грозном, и кого он среди ночи спасал, где все они прятались, что ели и где еду доставали, какого числа он покинул Грозный, чем согревались в мороз, сколько человек мулла спас и так далее.
   Ближе к ночи сержант и мулла угомонились, легли спать.
   Сон у обоих был тревожный.
   Мустафе снились люди, забивающие юношу палками и камнями (...). Он вскрикнул, прогоняя их, и тут же проснулся.
   Открыл глаза, огляделся и увидел, что Анатолий сидит у окна и грустит, глядя на звёзды и пробегающие мимо фонари.
  -- Разбудил? - отрешённо спросил сержант, продолжая смотреть через стекло в ночь.
  -- Нет, я иногда просыпаюсь среди ночи... Я не кричал во сне?
  -- Разговаривал. А я после войны стал плохо спать вообще, - признался сержант. - Порой вовсе не могу глаз сомкнуть всю ночь.
  -- Мучает что-то? - приподнялся на локте Мустафа и облокотился о подушку, приготовившись выслушать попутчика.
  -- Картинки оттуда, - вздохнул сержант. - Я ведь убил подростка. Из ваших. Местного, - неожиданно признался он.
  -- Как это произошло? - с сожалением спросил мулла.
  -- Мы возвращались. Шли через какой-то аул. Кругом ни души. И тут глядим, у калитки стоит пацан. Лет тринадцать. Смотрит на нас и улыбается. Я тоже улыбнулся ему. Ещё подумал: "надо же, у людей ещё не совсем сердца ожесточились от войны; сильные чеченцы". Проходим мимо. И тут я как почувствовал, что ли. Оборачиваюсь, а он гранату достаёт и чеку из неё выдёргивает. И тут у меня мгновенно сработало... - он сглотнул комок. - Если бы не я его, то он бы нас всех положил.
  -- Теперь он снится тебе?
  -- Почти каждую ночь.
  -- Что говорит?
  -- Ничего не говорит. Только смотрит, улыбается, как тогда и уходит прочь в туман. И мне всё чаще кажется, что у него тогда вовсе не было в руках гранаты. Эти сны сводят меня с ума. Какое-то время он отпустил меня. А как ты тут объявился, снова снится.
  -- Ты только одного убил?
  -- Только у одного я видел лицо и глаза. Совсем ребёнок ещё... - задумчиво проговорил Анатолий и снова сглотнул подступивший к горлу комок. На глаза навернулись слёзы.
  -- Тебе нужно жениться и родить двух сыновей, одного за себя, а другого за него.
  -- Я даже не знаю, как его звали... - продолжал Анатолий, как бы не слышав муллу.
  -- Назови именем, которое есть и у вас, и у нас.
   Толик обречённо взглянул на Мустафу.
  -- Но и с женщинами у меня плохо получается, знаешь ли.
  -- У тебя была девушка до войны?
  -- Была.
  -- Она тебя дождалась?
  -- Да, но потом мы поссорились.
  -- Из-за чего?
  -- Да из-за пустяка. Я сам виноват. Понимаю, но ничего не могу с собой поделать.
  -- Расскажи, времени ещё достаточно, только три часа ночи. А в Ростове мы будет только под утро.
  -- Она требовала порядок в доме. А мне казалось это нелепостью, дуростью.
  -- Всё из-за пережитого на войне?
  -- Ну да. Ты вот сразу понимаешь. А она... Тут же говорит, что любит, и тут же такое непонимание! Когда кругом гибнут люди, о каком порядке и чистоплюйстве, заправленной постели и ровно стоящих тапках может идти речь?! Она выговаривала мне, что я не доедаю её борщ, который она готовила для меня с такой любовью и заботой. А я просто не хочу больше. Просто не хочу. И всё такое. Она начинает вспоминать, каким я был до Чечни. И тут понеслось. Истерики. Слёзы. Чувствую, что завожусь, зверею.
   Мустафа задумался на мгновение.
  -- Тебе нужно родиться заново.
  -- Как это? - не понял Анатолий.
  -- У тебя появилась возможность прожить две жизни в одном теле. Прежний Анатолий умер, умер на войне. Он не вернулся, остался там навсегда...
   Глядя на муллу, Толик сощурил глаза, силясь уловить мысль Мустафы и понять, что тот имеет в виду.
  -- ...Его больше нет, и уже не будет никогда. А новый всё ещё не родился. Он застрял душой и разумом где-то между небом и землёй, вспоминая о своих прошлых жизнях и никак не желающий с ними расставаться.
  -- Ты и в правду чудной.
  -- Ты веришь в Бога?
  -- В Чечне поверил.
  -- Ты христианин?
  -- Разумеется, - он достал из-под гимнастёрки цепочку. - Вот крестик.
  -- Тогда я знаю, что нужно тебе сделать. Тебе необходимо в церковь.
  -- Я уже ходил. Без толку.
  -- А вера есть в то, что всё может измениться к лучшему, и ты обретёшь покой и счастье? Надежда ещё осталась?
   Толик задумался.
  -- Не знаю, - наконец признался он, пожав плечами.
  -- Иисус говорил, что именно вера спасает человека. Вера в лучшее поднимает с колен, вера выводит из рабства, вера избавляет от страхов, вера возвращает радость жизни, если ты веришь в жизнь.
  -- Скажи, трудно быть священником? - неожиданно спросил сержант.
  -- Нет, если это твоё истинное предназначение. Но если твоё предназначение в другом, ты не сможешь помогать людям как священник, и твоя жизнь тогда превратится в ад. Священником быть ответственно. И нужно по-настоящему любить людей, знать их, жалеть их, быть наблюдательным и терпеливым.
  -- И всех прощать, - понимающе покачал головой Толик, добавляя к сказанному.
  -- Понимать, - уточнил Мустафа. - Священник должен понимать поступки людей. Иначе он не сможет их прощать. Потому что прощение без понимания - это забвение, то есть убийство равнодушием.
  -- Даже так?!
  -- Даже так. Священник - это как бы адвокат, которого назначил Бог, чтобы защищать смертных. Поэтому говорю тебе: священником быть не трудно. Но сложно. И одного богословского образования здесь не достаточно, чтобы спасать души людские... Тебе нужно попросить Бога помочь тебе родиться заново.
  -- Я знаю одну тихую церквушку. У нас на проспекте Шолохова в парке. Говорят, её отреставрировали ветераны "афганцы". Сделали из бывшего кинотеатра, - и тут у Анатолия блеснула в глазах какая-то мысль. - Слушай, Мустафа, а может, ты в Ростове останешься? Откроешь свою мечеть...
   Мустафа скептически улыбнулся с изрядной долей сомнения.
  -- ... Тебе какая разница, где теперь жить? - настаивал Толик.
  -- Меня уже ждут в другом месте, - вежливо отказался мулла.
  -- Но, а просто в гости? Я потом провожу тебя. Останься, а? Познакомлю с родичами. Пожалуйста. Это очень важно для меня...
  -- Хорошо. Но только на сутки. Идёт?
  -- Идёт.
  
   Прямо с вокзала Мустафа настоятельно предложил Анатолию направиться в церковь, о которой тот говорил.
   Уже рассвело. Они поднялись в пустой троллейбус и со всеми вещами отправились в город.
   В парке Островского было прохладно. Дворники мели дорожки и тротуары, собирали сорванную ветром листву.
   Церквушка была уже открыта. Сержант и мулла купили в храмовом ларьке свечи и вошли в зал.
   - Ты тоже будешь молиться? - удивился Толик. - А тебе можно здесь?
   - Богу всё равно, к какой церкви мы принадлежим, поверь.
   Они зажгли свечи и остановились перед алтарём под самым куполом.
  -- А теперь становись на колени, смотри прямо на пламя и постарайся достучаться до Бога, чтобы Он услышал тебя и помог, - сказал Мустафа и сам стал на колени, держа перед собой свечу.
  -- Ты будешь молиться обо мне?
  -- Да, - ответил мулла и, сконцентрировав свой взгляд на пламени свечи, прикрыл глаза.
  -- А ведь я бил тебя по лицу...
  -- Это было в прошлом.
  -- Кто ты? - спросил Толик, словно догадывался о великой тайне Мустафы. Он с пристальным вниманием пытался заглянуть мулле в душу.
  -- Ты знаешь, кто я, - улыбнулся в ответ Мустафа.
  -- А что... А что говорить мне? Я не знаю молитв, - в полголоса проговорил Толик, становясь также на колени.
  -- Пусть говорит твоё сердце. Его слова подобны молитве. Слушай своё сердце.
   Сержант прикрыл глаза, и оба погрузились в молитву.
   За их спинами показались молодые женщины в платках. Это служительницы принялись наводить порядок перед утренней молитвой, протирая полы и стирая пыль сначала с интерьера в коридоре, потом постепенно они переместились в зал. Они убирались тихо, стараясь не нарушить молитвенный настрой двух молельцев.
   Анатолий молился изо всех сил. Он подбирал самые убедительные слова, которые мог придумать, чтобы доказать Богу, что он достоин быть счастливым. Он просил прощение за гибель чеченского мальчика и клялся никогда больше не причинить никому боли и страдания. В сердечном порыве он поднялся с колен и со свечой направился к иконе Георгия Победоносца. Припал губами к раме изображения и затих, прикрыв глаза.
   - Эй-эй, нельзя! - запротестовала было одна из женщин, увидев, что солдат поднялся на подиум перед притвором и касается иконы руками.
   Мустафа быстро оглянулся на возмущённый окрик прихожанки и поднял руку в жесте просьбы и защиты от шума и её гнева.
  -- Тише... Пожалуйста, - он умоляюще посмотрел женщинам в глаза, продолжая шептать: - Пожалуйста... Мы сейчас уйдём. Позвольте парню.... Ещё секунду... Секунду! Это важно... Пожалуйста!
   Женщины замолчали и обе остановились как бы на страже имущества церкви, продолжая выжидательно смотреть в сторону молодых мужчин. То ли они на самом деле ждали, когда те закончат, да они продолжат уборку, то ли сами молитвенные действия ранних прихожан показались им странными для православных. Или их поразила сила веры сержанта. Но женщины будто замерли, не решаясь перешёптываться между собой.
   Отойдя от иконы, Анатолий вернулся к Мустафе.
  -- Я готов. Пойдём.
  -- Хорошо, - Мустафа поднялся с колен и направился за сержантом следом, чтобы, как и он, поставить не догоревшие свечи в светильник.
   На выходе из церкви мулла поблагодарил женщин за понимание.
   Те потом ещё долго смотрели в спину уходящим молодым мужчинам и что-то продолжали обсуждать между собой.
  
  
  
   КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
  
  
   Август 2007 года, Ростов-на-Дону
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   77
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"