Сергей Анатольевич Альтшулер

После армии я начал работать во ВНИИ НП - всесоюзном институте по переработке нефти. Дело было так, что о моих поисках работы случайно узнал один из завлабов этого института Василий Васильевич, он и сказал моему отцу на каком-то совещании, что с удовольствием возьмет его сына к себе. Я приехал в его лабораторию, которая находилась на территории московского завода ''Нефтегаз'' в пятнадцати минутах трамваем от главного корпуса института. Это на Шоссе Энтузиастов, на его пересечении с проспектом Буденного. В общем-то - окраина, но не особенно дальняя. Мне с Тверского бульвара получалось ехать сорок пять минут.

Мой будущий начальник усадил меня в свою машину и повез на Авиамоторную оформлять прием. По дороге он оживленно беседовал со мной. Тем было две. Первое - то, что он ''никому никогда не говорит, что у него двенадцать наград и одиннадцать благодарностей от Верховного Главнокомандующего''. Ну, получается, что я - первый. Ладно.

Вторая тема была о том, что у него есть советская Большая Медицинская Энциклопедия и он по этому источнику подробно описал обрезание и его влияние на организм. Тема несколько неожиданная, хотя бы потому, что мой собеседник несомненный великоросс и если с ним что-то было в детстве - так это крещение. Я, собственно, только гмыкал иногда, когда случались паузы в его выступлении.

Ну, приехали. И.о. директора в конторе тогда был Каржев, как потом оказалось, очень известный еще с довоенных времен специалист по гидрированию. Но в тот момент меня волновало не это, а то, что живой классик с одной стороны всячески старался обходиться со мной отечески, видимо, с учетом моей фамилии, а с другой зажался дать мне сто двадцать рэ в месяц и отжалел только сто десять, как он объяснил, ''чтобы не подумали, что тут поблажка для сына директора уфимского института''. Я лично перенес бы, если бы и так подумали. Но вот он не мог. Ладно, думаю, в конце концов можно и уйти, если что-то хорошее подвернется на стороне.

Лаборатория Василия Васильевича издавна занималась каталитическим крекингом, а в последние годы занялась еще гидрокрекингом и гидроочисткой остатков. Тут было интересное аппаратурное решение - трехфазный кипящий слой. То есть, гранулированный алюмокобальтмолибденовый катализатор находился в ''псевдоожиженном'' состоянии под воздействием подаваемых снизу потоков жидкого мазута и газообразного водорода. У нас и опытная установка такая была на ''Нефтегазе'', сделанная из ствола 90-миллиметровой пушки. Более 500 градусов, 150 атмосфер. Вызывает уважение.

У этой установки был очень интересный начальник. Во-первых, он как раз недавно защитил кандидатскую. Во-вторых, он, оказывается, на общественных началах вел в институте Группу Математического Моделирования. Несколько мальчиков и девочек, но учтите, что больше никто во ВНИИ НП матмоделированием тогда не занимался. На уровне здороваться я с ним познакомился довольно быстро - но и только. А тут ученый совет с его докладом ''О конфигурации области, близкой к оптимуму, для гидрокрекинга мазута''. Мы, я и другие молодые специалисты из нашей 38-ой лаборатории пошли. Интересно же. Я еще в ту пору кое-как помнил - что такое дифуравнения, хотя обычно советские инженеры уже на втором году после окончания ВУЗа если видят dy/dx, то первый порыв - сократить для простоты d.

Тема, на самом деле, была очень интересная. Понятно, что в абсолютно оптимальных условиях удержать промышленную реакцию невозможно. Все время будут небольшие отклонения по давлению и температуре. Система автоматического регулирования будет поддерживать оптимум, но реактор же имеет определенную инерцию и по давлению, и по температуре. Значит, реальные условия все время будут ходить вокруг заданной точки. Так для проектирования этой системы регулирования и нужно бы знать, как эта зона выглядит, в какую сторону можно отклоняться с минимальным уходом от идеальных результатов.

Докладчик на меня лично производит очень благоприятное впечатление. Высокий красивый парень с лицом, отчасти отмеченным расой, но не слишком, пожалуй, только что с повышенной интеллектуальностью, в свитере с вырезом ''лодочкой'', под которым белая рубашка с галстуком. В общем, живой герой из оттепельного фильма об атомных физиках.

Но такое впечатление, что члены Ученого Совета воспринимают докладчика по-другому. Во всяком случае, один из классиков, всем известный спец по коксованию, вдруг перебивает выступление: ''Что за чепуха? Все знают, что оптимум - это точка, в ней и надо держаться. (Это у него проснулись какие-то реликтовые воспоминания о вузовском курсе высшей математики ). А у Вас и тут оптимум, и там оптимум. Это какая-то ересь! Ничего не понимаю!''

Докладчик перегнулся к нему через первые два ряда стульев и сокрушенно сказал: ''К сожалению, состав аудитории не такой, чтобы все всё поняли''. Ничего себе! Тут я, кажется, начал понимать, почему они все так его довольно враждебно воспринимают. Потом мне рассказали, что все завлабы института к Сергею Анатольевичу относятся настороженно. Не век же ему работать начальником установки на опытном заводе. А идти завлабом - значит, на чье-то место. Это еще удивительно, как они ему дали на кандидата защититься!

Ну ладно. У меня, собственно, и своих дел хватает. Первые два месяца я проводил большую часть рабочего времени в институтской библиотеке, где читал отечественные и немецкие журналы в поисках статей по гидрокрекингу и родственным процессам. Наконец, я обнаружил в ФРГшном журнале ''Эрдойл, эрдколь унд петрохеми'' статью о работе установки гидрокрекинга масел в республике Конго левого берега, той самой, где Лумумба, Чомбе и прочие персонажи начала шестидесятых. Естественно, я спросил у понимающих людей: ''А где у нас в Союзе установки гидрокрекинга?'' И услышал ответ: ''А у нас нету пока''. - ''Как?'' - ''Лаборатории есть, процессы разрабатывают, а установок пока не построили''.

''Как же так? Конго ... левого берега, а мы все же великая держава ...'' В общем, я задумался. Выводы я сделал много позже, когда и уехал из Москвы в Нижневартовск, перешел в братскую отрасль нефтедобычи. Но определенные сомнения появились уже тогда.

Но пока жизнь продолжалась и надо было работать. Я успел съездить на месяц в Горький, где был на опытном пробеге нашей полупромышленной установки каталитического крекинга. По возвращении больше работал на прозрачных стендах в цеху холодного моделирования. А тут у нашего завлаба возникла идея, чтобы наши молодые инженеры работали в смену на ранее помянутой 25-ой опытной установке, той самой, где начальником был Сергей Анатольевич. Ну, а для этого нужно сдавать на допуск к работе. Принимать экзамен будет начальник установки.

Ну, мне кто ни поп, тот и батька. Пришел на Двадцать пятую, сел за стол напротив ее начальника. Он мне дает задачу на реальные условия работы: ''Ромашкинский мазут с таким-то содержанием серы, температура пятьсот десять градусов, давление сто пятьдесят атмосфер, скорость подачи мазута такая-то. Сероводород из газовой фазы поглощается в бачке пятипроцентным раствором соды со сменой раствора раз в неделю. Какой должен быть объем бачка?'' И ждет, когда я начну считать. Я говорю: ''Десять литров''.

Он несколько смущен моим мгновенным ответом и говорит: ''Ну, обоснуйте'' - ''При этих условиях степень обессеривания такая-то, получается столько-то сероводорода. Пишем уравнение, получаем, что нужно столько-то соды. Для пятипроцентного раствора это семь с половиной литров. Округляем до десяти'. Все это, конечно, расписывается на листке. 'Ну, а потом ... я этот бачок знаю. Он у вас над дверью висит. И в нем десять литров''.

Тут возразить нечего, так что этот экзамен я сдал. Ну, и вроде как завелось у нас с Сергеем Анатольевичем взаимное уважение. Но он после этого недолго там работал. Понял, что во ВНИИ НП ему ничего светит. Дело было так, что он подал документы на конкурс, объявленный на должность завсектора. Ему отказали, объяснив это отсутствием опыта руководства. Если учесть, что он уже был начальником установки, да еще и на общественных началах завгруппой матмоделирования, то это просто значило, что в этом институте у него перспективы нет и не будет. В общем, недаром мне скажут в будущем приятели: ''Сережа, ты - Маугли. Ты рос в волчьей стае''. Мой герой тогда все понял и уехал в Западную Сибирь, где в ту пору вовсю раскручивалась добыча нефти. Доходили слухи, что он там стал главным инженером строящихся газоперерабатывающих заводов.

Из виду у меня он, однако, не исчез. В его диссертации фигурировала, среди прочего, модель падения активности катализатора гидрокрекинга в ходе его работы. Простенькая такая моделька экспоненциального падения. Я между тем походил со своим приятелем Леней на курсы в Институте им. Стеклова, освоили мы язык ''Алмир'' и начали потихоньку программировать для нашей лабораторной ЭВМ ''Мир-1''. Среди прочего попробовали посчитать отравление алюмо-кобальт-молибденового катализатора гидрокрекинга на нашей 25-ой опытной установке по матмодели ее бывшего начальника. Не совсем сходится, получается такой длинный хвостик по сравнению с убывающей экспонентой. Начали думать и вроде как придумали - в чем дело. Там, на самом деле, действуют два рода отравления: то, что активные центры забиваются коксом, так же как при каткрекинге, и еще то, что на активных центрах садится из мазута ванадий. Кокс можно выжечь, как при каталитическом крекинге, а с ванадием дело становится при окислительной регенерации только хуже, получается ванадат натрия, который насмерть заплавляет поры катализатора

Для меня предметом особой гордости было то, что была нарисована система из двух дифуравнений и отыскано ее решение. Прямо скажем, что после ухода из института Сергея Анатольевича Альтшулера институтские классики, включая нашего завлаба, на такое смотрели как на египетские иероглифы. Ну, мы с Леонидом написали статейку и послали в отраслевой журнал. Там такое и тогда было редким явлением.

Где-то через год С.А. проездом появился во ВНИИ НП. Мы с ним имели короткий разговор. Я ему изложил содержание нашей с Леней работы - как мы его поправили. Он не возражал, только сказал, что: ''Вы же должны понимать, у меня была первая попытка подступов к модели гидрокрекинга, на самом первом уровне приближения''. Я с ним согласился, на этом и расстались.

Ну, плохо или хорошо проходят четыре года. Я успел поработать в ИОХ имени Зелинского, понял, что в ''чистой'' лабораторной химии мне поля для работы нет, я все же инженер, а не университетский химик. И собрался уезжать куда-нибудь к рубежам отечества. Обсуждалась, скажем, должность начальника лаборатории в узбекском Мубареке на газоперерабатывающем заводе. И тут я узнаю, что мой старый знакомый С.А.Альтшулер работает по-прежнему в Нижневартовске, но уже начальником Западно-Сибирского комплексного отдела Краснодарской ВНИПИГазпереработки. Ищет людей для этого отдела. Я, недолго думая, послал туда телеграмму, что хотел бы работать с ним. Благо, московская прописка для ''районов, приравненных к Крайнему Северу'', сохраняется, что будет некоторым доводом для моей жены.

Получил тут же телеграфом ответ, что меня берут, а условия будут в письме невдолге. Собственно, через пару дней Альтшулер зашел к нам в гости в нашу коммуналку попутно с командировкой в министерство. Попил с нами чаю, произвел впечатление на мою подругу, подарил нашему Саше какой-то сборник сказок и подтвердил, чтобы ждал письма.

Действительно, через пару недель в нашей коммуналке звонок: ''Я такая-то, от Альтшулера, у меня для Вас письмо с приглашением'' - ''Ну, хорошо! А как нам встретиться?'' - ''Я сегодня вечером иду в театр'' - ''Прекрасно! Я живу на Тверском бульваре, в шаговом расстоянии от всех московских театров'' - ''У меня билет в Театр имени Гоголя''. Заминка. ''...А это где?'' То есть, я смутно что-то слыхал, что этот театр где-то недалеко от Курского вокзала, но где именно - даже и не предполагал. Это теперь Гоголь-Центр все знают, а тогда ... .

Думаю, что моя телефонная собеседница несколько обиделась, но, ей-Богу, я не нарочно. Мы потом подружились, и она меня тем разговором не попрекала. Договорились о встрече, я письмо получил. Там говорилось, что должность мне предлагается не ниже завгруппой, сразу по приезде отдельная комната в общежитии, а в течение полугода отдельная квартира. Ну, жена поплакала, но она же видела, что я постепенно схожу с ума, так что в итоге согласилась.

И вот 18 марта 1976 года я выхожу с чемоданом в старом деревянном Нижневартовском аэропорту. Меня встретили на отдельском КАВЗике, привезли в контору, которая жила в двухэтажном деревянном доме недалеко от берега Оби. Потом я поехал в комнату в ... ну, можно сказать, что в коммунальной квартире в пятиэтажном блочном доме. В Нижневартовске это именовалось ''с подселением''. На вечер я приглашен на ''обедоужин'' к своему новому шефу, который живет в этом же доме.

Я пришел. Сергей Анатольевич познакомил меня со своей женой, совершенно очаровательной, несколько кустодиевского типа сибирячкой журналисткой Валей. Собственно, с его предыдущей женой, тоже Валентиной, химиком Татариновой я был немного знаком по ИОХ им. Зелинского.

Пригласили меня к столу. Что удивило: на столе дивная закуска - сказочная сосьвинская селедка, которую так Николай Последний любил, соленые рыжики, маринованные белые грибы ... . А Валя угощает: ''Ешьте колбаску, вареная!''. Ну и что? Потом оказалось, что в Нижневартовске в ту пору нацело не было: пива, ближайший пивзавод в Сургуте; вареной колбасы и сосисок - их вообще в Ханты-Мансийском округе не производили; и почти не было молочных продуктов - сметаны, кефира, цельного молока, творога. То-то мне Валентина в борщ майонез подкладывает, что для меня было некоторой кулинарной новостью. Вообще-то, тема о питании в ту пору в Нижневартовске отдельная, но я уже об этом кое-что писал в рассказе ''Охрана''. Вспомним только еще раз, что к моменту приезда моих жены и сына через полтора года продукты питания по большей части исчезли, и с едой на Севере стало не лучше, чем в Куйбышеве, Салавате или Гороховце.

Но я сюда всё же приехал все-таки не столько жрать, сколько работать. В научной части альтшулеровского отдела было две лаборатории плюс как бы автономная группа химиков-аналитиков и сектор с не совсем понятным названием ''Индустриализации строительства''. Везде места руководителей заняты. Есть лаборатория, занимающаяся газоперерабатывающими заводами. Так на месте ее завлаба пересиживает ситуацию бывший гендиректор ''Сибнефтегазпереработки'' Токарев. Его сняли, на гендиректорское место прислали Воривошкина, а его самого взял к себе Альтшулер. Второй завлаб, по сырьевым ресурсам - Виктор Гореченков. Сын известного Гаврилы Гореченкова, который после возвращения из многолетней командировки в Ирак в Москве себе хорошего места не нашел, так по старому семейному знакомству уехал завлабом в Нижневартовск. Тут дело такое, что старший Гореченков был директором строившегося Новокуйбышевского нефтеперерабатывающего комбината, а главным инженером там был Анатолий Альтшулер. Так что Виктор Гаврилович и Сергей Анатольевич знакомы с волжского детства.

Ну, аналитика и вообще лабораторные работы со стеклом - это не мое, да там уже есть толковый руководитель Витя Вавер, приехавший из Салавата. ''Индустриализация строительства'' оказалась простой идеей, что если есть возможность, то узлы и целые установки надо делать и монтировать на Большой Земле, в собранном виде привозить на Север, а тут только подключать к системам. Уже то, что детали по дороге не разворуют и не растеряют, окупает проблемы с транспортом больших объектов. Завсектором там был Валера Ярмизин, бывший прораб из 'Сибнефтехиммонтажа', родом из Грозного. С Виктором и Валерием мы в дальнейшем подружились и делали некоторые совместные работы на Самотлоре. Можете посмотреть хотя бы в моем рассказике ''Научный валенок''.

Вот, значит, я должен выбрать себе поле деятельности. Можно заняться заводской технологией газопереработки, получу группу. Но ... Что там за технология - сжал да охладил? Я гидроочисткой в трехфазном кипящем слое занимался! Там действительно - технологические проблемы. А тут - неинтересно. Не вижу для себя личной перспективы.

Предлагается также вариант заняться темой транспорта сырого нефтяного газа. Тут дело в том, что по пути газ охлаждается (не забыли, что мы в Сибири?), выпадают конденсаты воды и отдельно углеводородов от пропана до гексана. Еще и нефть в виде капелек уносится из сепараторов и по трассе осаждается. Там очень интересная гидравлика, сильно отличающаяся от традиционной однофазной гидравлики. Это интересно, но ... я сразу понял, что тут сфера личных интересов Сергея Анатольевича. Ну вот, сейчас мы вроде начинаем с дружбы, но работать под его постоянным контролем в сфере его личных интересов ... так и поссориться невзначай когда-то можно. А мне не хотелось бы.

Есть еще одно направление. Связано оно с экспериментальным определением ресурсов нашего нефтяного газа. Для проектирования газоперерабатывающих заводов, компрессорных станций и прочего надо знать сколько и когда там будет газа. Расчетным образом ресурсы определялись умножением добычи нефти на количество газа, выделяющегося при подготовке на тонну нефти. Вот это количество в кубометрах на тонну определяется в лаборатории при разгазировании ''пластовой пробы'', которую отбирают и герметично доставляют из скважины. Добычу нефти определяет тот институт, который проектирует разработку, в нашем случае это чаще всего Гипротюменнефтегаз. Ну потом, конечно, утверждают на ''самом Верху''.

А вот с газовым фактором существует еще и утвержденная методика по измерению потока газа в факельной линии с помощью трубки Пито-Прандтля. Это, как оказалось, в принципе такая же трубка, как та, что торчит на носу у самолетов для измерения скорости полета. Ну, в любом потоке давление, если его отбирать по ходу потока, выше, чем то, которое отбираешь перпендикулярно к течению. Вот по разнице этих давлений и считается скорость, в нашем случае газа в факельной трубе.

На практике я это увидел таким образом, что мы с нашим инженером-киповцем Виталием приехали на Комплексный сборный пункт КСП-3, через который тогда проходила треть добычи Самотлорского месторождения, около тридцати миллионов тонн нефти, в два раза больше, чем во всей Румынии. Часть газа оттуда уже шла на первый Нижневартовский газоперерабатывающий завод, где отдельно измерялась коммерческой диафрагмой, а часть попросту продолжала гореть на факеле. Дифманометр, которым при измерении пользовались мы, выглядел так - кол с острым концом в землю, к которому приколочена фанерная доска, на нее наклеена миллиметровка. На ней петля из полупрозрачного пластика, полузаполненная подкрашенным спиртом. Давление-то в факельной трубе низкое, десятки, ну, иногда сотни миллиметров водяного столба. Трубка же Пито-Прандтля оказалась вообще сильно простого вида - колено из стальной трубки диаметром с обычную киповскую красномедку, там внутри есть впаянная трубочка потоньше, два-три миллиметра. Ну, отверстия, на внутренней глядит вперед, на внешней вбок. Вся гидравлика! Но очень удобно, что вставить ее в факельную трубу просто, нужно только приваренную к трубе гайку и просверленное отверстие в ее центре.

Ну, померили мы, дома посчитали - получается, что этот самый газовый фактор где-то около 150 кубометров газа на тонну нефти. А по всем расчетам и головного СибНИИ НП, и куйбышевской Гипровостокнефти должно быть в два раз меньше. И Виталик сокрушенно сообщает, что он уже так измерял и получается то же самое. Не по науке!

В общем, решил я, что этим и буду заниматься. Так Альтшулеру и доложил. Он согласился и стал я пока завгруппой по газовому фактору в сырьевой лаборатории у упомянутого Гореченкова. А там видно будет. Виктор Гаврилович мне никак не мешал. Тут способствовал и его довольно мягкий характер, и то, что в технических подробностях моей работы он не понимал и не собирался разбираться, да и то, что он все ожидал хорошей должности где-нибудь в Анголе или Алжире, чтобы работать за сертификаты, а не за ''деревянные''. На этом и началась эпопея с измерениями и расхождением между расчетом геологов и фактом, закончившаяся через восемь лет большим, почти до "Самого Верха" скандалом со снятием многих людей в Москве, Тюмени, Краснодаре и Нижневартовске. Но до этого пока далеко.

А вот невдолге выпало нам с шефом вызвать гнев нашего краснодарского директора Марка Абрамовича Берлина. Он нанес визит более к главному в ту пору заказчику Сибнефтегазпереработке, но уж заодно посмотрел своим начальственным глазом и на подначальный Западно-Сибирский комплексный отдел. УАЗик наш, конечно, перешел на это время к нему, тут спорить не о чем. Поехал наш ''Большой Босс'' в объединение, никого из местных с собой не взяв. Ничего там, как можно понять, не добился и в расстройстве чувств неожиданно вернулся к нам в отдел. Заходит он в кабинет Сергея Анатольевича и видит картину - хозяин за столом, слушает меня, а я сижу на его столе и что-то ему рассказываю. По лицу Марка было видно, что эта картина в духе фильма ''9 дней одного года'' ему на душу не пришлась.

Ну, я не очень торопливо слез со стола, да и вообще пошел в свою комнату, а краснодарский директор начал выговаривать Альтшулеру на тему дисциплины и чинопочитания в его отделе. Тот смог возразить только то, что: ''Знаете, мы с Сергеем Александровичем оба выросли в семьях, не обделенных властью. И, соответственно, не привыкли придавать большого значения ее внешним проявлениям''. Для краснодарца, великими трудами и помощью очень большого блата, ставшего директором, это звучало, конечно, богохульством. Ну, любви ни к Сергею Анатольевичу, ни ко мне это у него, конечно, не прибавило.

Вообще, общались два Сергея в ту пору много: и по работе, и, благодаря сходному бэкграунду, на более широкие темы. Оказалось, что у нас с ним сходные литературные вкусы и похожие (не во всем) библиотеки. Моя, конечно, пока в столице. Вот я у него взял почитать ''Игру в бисер''. Одолел, но, по правде, не особенно легло. ''Степной волк'' получше. Да и то, что я перед Нижневартовском работал в Академии Наук, где занимаются в значительной степени именно что Игрой в Бисер.

Кстати, о книжках. Чуть ли не первыми сотрудниками нашего Отдела были две выпускницы Тюменского индустриального института Лида и Таня. Татьяна из учительской семьи из исторического Тобольска, а Лидия из известного села Покровского и даже, как случайно выяснилось, довольно близкая родственница известного Григория Ефимовича Новых-Распутина. Были они, особенно Лида, в числе самых доверенных у Альтшулера работников. К слову, это именно она привозила мне в Москву гарантийное письмо.

На Сергея Анатольевича они смотрели раскрыв рот. Ну, неудивительно. Таких людей и в столице немного, а уж в Западной Сибири ... . Он по мере сил как мог руководил их взрослением и развитием. В том числе, давал им почитать книжки из своей неплохой библиотеки. Мы с ними, в общем, сдружились. Может, и оттого, что они видели мои дружеские отношения с их кумиром. Я именовал их обеих ''девами'' и, когда бывал в их микрорайоне в нерабочее время, заходил к ним в надежде выпить чая. Жили они вдвоем в комнате в квартире ''с подселением''. Полкомнаты занимала их огромная двухспальная кровать. Впрочем, у меня-то по некоторым причинам в ту пору вообще жилья не было, я ночевал в своей лаборатории на раскладушке за ЭВМ ''Наири''.

Так вот, однажды они взахлеб рассказали мне, что шеф давал им почитать эротическую книгу француза Робера Мерля ''За стеклом''. Книгу я эту знал, читал еще в Москве. Там действие происходит в Сорбонне накануне 'Красного мая' 1968 года. Я их постарался переубедить. ''Девы, - сказал я, - это совсем не эротический, а вовсе политический роман''. - ''Но ведь там ...'' - ''Да, конечно. Но обратите внимание, что к концу книги маоист ложится с маоисткой, анархист с анархисткой, а коммунист с коммунисткой, предварительно лишив невинности беспартийную. А троцкистка остается одна при пиковом интересе. Полностью политическая книга о движущих силах парижских событий, да и сам профессор Сорбонны Мерль вступил во Французскую компартию''.

Где-то в это же, приблизительно, время мы с Альтшулером вместе съездили в командировку в Тюмень. Побывали вместе у одного из главных деятелей периода освоения Нефтяного Приобья, директора Гипротюменнефтегаза Якова Михайловича Кагана. Как мне показалось, тот смотрел на Сергея Анатольевича, как на своего младшего товарища, ''мюрида'', ''молодую смену''. Я же на Кагана смотрел как на Хабарова, Дежнева или еще какого-нибудь из Покорителей Сибири. Из того, что он нам говорил, я запомнил фразу о том, что ''экономить время и деньги на технико-экономическом обосновании объекта - все равно, что при стрельбе экономить время на прицеливании''. Это было, действительно, ''mot''. Мой опыт, во всяком случае, подтверждает абсолютную справедливость этих слов.

В этот же раз случился забавный эпизод. Мне надо было отдать некий документ в обком партии. Я было пригласил своего начальника зайти туда вместе. Времена были еще простые, чтобы зайти в здание высшего парторгана области было достаточно просто паспорта и звонка в нужный отдел. Но шеф категорически отказался. Он лучше зайдет в Главтюменнефтегаз, может быть, встретится там с кем-то из ''нужных людей''. Ну, нет - так нет.

Я зашел, папку отдал, а поскольку время было обеденное, спустился в подвал, где у обкома была столовая. Конечно, увидеть за соседним столиком первого секретаря обкома Богомякова я не расчитывал. Для начальства была, разумеется, другая столовая. Но и тут было совсем неплохо. Был Четверг-Рыбный день, и я взял на закуску сосьвинскую селедку, потом уху из нельмы, жареного муксуна с картошкой и морс из брусники. Заплатил за все это рубль(!). Впрочем, у меня был выбор, несмотря на Четверг, за те же деньги я мог бы взять куриный бульон с фрикадельками и тушеного кролика. Однако, выбрал рыбу, понимая, что для подавляющего большинства населения страны эти названия сиговых рыб звучат как цитаты из Гиляровского или Молоховец.

В два дня мы встретились с Сергеем Анатольевичем, который ни с кем в главке не встретился, но пообедал в тамошней столовой. Конечно, он съел не совсем то, и не за те же деньги, что я, но и он голодным не остался. Но, как вы понимаете, и в этот вечер, и по дороге домой в Нижневартовск, я не отказывал себе в удовольствии напомнить ему, что он тогда сделал неправильный выбор. Вообще, мы любили подкалывать один другого по-дружески. Альтшулер, к примеру, при удобном случае называл меня ''чечако'' (помните у Джека Лондона?). А я говорил ему, что рано или поздно время первопроходцев кончается и им на смену приезжают специалисты.

Кроме поездок на Самотлор с измерением факелов и отбором проб газа у меня спонтанно возникла еще одна работа, связанная как раз с ''Наири'', за которой я ночевал. В подчинении у меня оказалась и наша отдельская программистка Алла. Вот с ней вместе мы и сделали программу по выбору точек для размещения объектов газопереработки. То есть, на карте Западной Сибири была нанесена функция суммы запасов газа в месторождениях и прогнозных структурах, деленных на расстояние от месторождения до нашей точки. Никакого разумного объяснения почему избрана именно такая функция у меня, конечно, не было. Подозреваю, что тут повлияли школьные воспоминания о законе Кулона, но делить влияние запасов на квадрат расстояния я посчитал чрезмерным.

Мы, точнее я, были несколько удивлены тем, что для южной части Западной Сибири местные максимумы нашей функции пришлись на Нижневартовск, Нефтеюганск, Сургут и Варьеганское месторождение, где уже строились газоперерабатывающие заводы и компрессорные станции. То есть, ''проверку на тривиальность'' наша функция прошла. В северной части региона максимумы пришлись на Ноябрьское месторождение и Тарко-Сале в Ямало-Ненецком округе. К слову, в дальнейшем там и были построены заводы. Так что наше уравнение было право.

С этого, собственно, начинается моя работа по машинному синтезу схемы размещения объектов газопереработки, которой я в свободное от полевых работ на месторождениях время занимался следующие пятнадцать лет. Тут неожиданно то, что проведение такой работы в Нижневартовске противоречило моим собственным принципам. Я считал и всегда, когда заходил разговор, декларировал, что на Северах с северной надбавкой надо вести только такие работы, которые нельзя (!) провести в Краснодаре или Москве. Ну, к примеру, газ надо перерабатывать на месте, потому что транспорт неподготовленного ''сырого'' газа обходится очень дорого. Что касается заводов по переработке нефти, то их надо ставить ''у потребителя'', потому что послезаводской транспорт нефтепродуктов дороже транспорта нефти. Что до нашей собственной деятельности, то на месте надо отбирать пробы и анализировать газ, измерять факела, пожалуй, и всё. Ну, проектировшикам надо иметь на стройке авторский надзор. Может быть, группу изысканий. Остальное надо делать без ''северной надбавки'', в цивилизованных условиях на Большой Земле.

На эту тему и вообще о целесообразности того, что делается по освоению Тюменского севера, мы довольно часто спорили с шефом. Я доказывал, что все вот это строительство городов, школ, детских садов и прочего - ненужная затея, так же, как и везде по Русскому Северу, который я видел от Карелии до Чукотки. Ну, не приспособлена здесь природа для того, чтобы пахать землю и строить города - где вечная мерзлота, где, как у нас в Нижневартовске, болота, где горы, как в Восточной Якутии.

Вот у нас в городе в нефтедобыче и бурении занято всего тысяч пятнадцать. А вот шоферов, работников детсадов, продавцов в магазинах - целые толпы. У меня были конкретные примеры другой политики - поселки при компрессорных на магистральных газопроводах, знакомые мне по стройотряду в вузовские годы. И фотографии, привезенные моим отцом еще в 1961 году из поселка нефтяников на чилийской Огненной Земле. Я помнил эти фото и рассказы отца о поселке. В центре большое здание в форме креста, в котором находятся ресторан для работников, управление промысла, гостиница для временно приезжих, клубы и кинотеатр для инженеров и для пролетариев. От него расходятся четыре улицы, на которых стоят коттеджики гостиницы, в которой живет текущая вахта инженеров и рабочих. Всё!

А мы тут строим бог знает что! И кинотеатра нет, и в больницу не попадешь, и куда ни глянь - свайные поля и баба стучит, чтобы на нашем болоте что-то держалось. Нет, я понимаю, что политика уже сложилась, я и сам сюда приехал, но ... . Неразумно все это.

Показал я ему мои мудрствования по поводу определения точек для будуших заводов. Честно скажу, что это был единственный из моих начальников за трудовую жизнь, который мог понять, о чем тут речь. Поскольку сам хорошо знал, что такое максимум и минимум. Кстати, тут я узнал о его жизненной карьере. Кончил он московский Институт нефти и газа имени Губкина, причем на последнем курсе записался в группу с повышенным изучением математики. Был там одним из очень немногих. Отсюда и его увлечение математическим моделированием. Потом он несколько лет работал в бригаде пусконаладчиков, пускал по стране установки каталитического крекинга и платформинга. Бригадиром у них был Виктор Федоров, сын министра нашей отрасли. Мне о нем пришлось слышать много и хорошего, и не очень. Но вот в случае с С.А. он очень поощрял его попытки применения математики в работе.

Дал мне мой шеф и почитать реферат своей кандидатской. С диссертацией я, наверное, не справился бы - ''многа буков'', как теперь говорят и пишут, но реферат прочитал. Среди прочего обратил внимание на то, что он для простоты расчетов по ректификации продуктов гидрокрекинга описывает фракции через гауссианы. Так что для фракции нужно всего два показателя - математическое ожидание температуры кипения и дисперсия. Удобно. Но, собственно, к моей работе это отношения не имеет.

Но вот когда я пролетом в Краснодар провел несколько дней в Уфе, остановился я, конечно, у своих родителей. Рассказывал отцу о своей новой работе и мимоходом упомянул об альтшулеровской выдумке - представлять нефтяные фракции через нормальное распределение. Его это, неожиданно для меня, очень заинтересовало. Он даже показал мне свои работы еще довоенного времени, где он занимался поиском способа представления состава нефти в свернутой форме. Ну, до конца не довел. В июне 41-го он стал главным инженером строящегося завода взрывчатых веществ, потом главинжем завода имени Джапаридзе, делавшего танковые масла, потом уехал на Урал и стал директором строящегося нефтеперерабатывающего завода в Краснокамске. Ну, и так далее. А тут в Башкирии сменился первый секретарь обкома КПСС. Прежний очень ценил А.С.Эйгенсона, сделал его членом обкома, а ''новая метла'' для начала вспомнила, что тому вот-вот будет 65 лет и ''освободила'' место директора института, который отец создал и которым жил.

Так что мозги у отца вроде как тоже ''освободились'' и мой рассказ как бы вернул его к той старой бакинской работе. Видел я этот интерес и согласовал и с отцом, и со своим шефом что в следующую нашу совместную поездку в головной институт в Краснодар мы полетели через Уфу. Переночевали у моих. Мой папа долго внимательно рассматривал Альтшулера, так что даже стало неудобно. Потом спросил: ''А почему Вы в галстуке? У Анатолия никогда не было галстука''. Мой начальник объяснил, что у его отца всегда был галстук с собой в кармане на случай, если вызовут к министру - тогда придется повязать. Ну, был действительно дружеский разговор, но и было понятно, что мой босс теперь, в отличие от моего отца, этими делами насчет математического описания состава нефти мало интересуется, они остались в прошлом, вместе с его кандидатской диссертацией.

К слову, Сергей Анатольевич не часто вспоминал своего отца, чаще маму. Во всяком случае, у Альтшулера в критических ситуациях иногда вырывалось: ''Мать моя, Елена Семенна!'' Но Елена Семеновна Трайнина, действительно, была очень незаурядной личностью. Ну, я вам скажу, что она была, наверное, единственной в СССР женщиной - начальником СМУ, строительно-монтажного управления. Вы представляете себе образ жизни, среду и словарь общения такого начальника? А тут женщина.

Возвращаясь в наш Западно-Сибирский отдел, скажу, что в этот период, примерно через год после моего приезда в Нижневартовск отношения у нас и с главным заказчиком ПО Сибнефтегазпереработка, и с дирекцией головного института были не лучшими. Я это мог почувствовать уже по тому, что обещанной в гарантийном письме квартиры мне всё не давали. Мы же сами не строили, нам выделяли жилье в домах, которые строил заказчик. Ну, еще в начале работы, до моего приезда был случай, когда потерялась по дороге от Новосибирска баржа с железобетонными деталями для одного из этажей сборного дома. Строитель, известный у нас в городе Григорий Ильич Пикман не растерялся, обратился к Альтшулеру и дом перепроектировали на четыре этажа вместо пяти. Дом этот с тех пор был известен в 1-ом микрорайоне как ''пикмановский недоносок'', а наш отдел получил за работу две квартиры.

А вот ту пору Генеральный директор СНГП Воривошкин смертно невзлюбил Альтшулера, а за компанию с ним и меня. Никакой помощи от головного института тоже не было. Ну, и не выделялось нам ни одного квадратного метра в сдаваемых домах. Вот за месяц до меня приехали люди и получили. А мне нету! И отдельной комнаты в общежитии нет. А идти в комнату с несколькими соседями уже я не хочу. Я так никогда не жил. В отдельной квартире жил, в казарме жил, жил и в палатке, жил и в вагончике. А в общежитии, в комнате на несколько коек - не приходилось. Правду сказать, я в коммуналках до возвращения из армии вообще не жил и обычаи коммунальной кухни мне по-первости были большой новостью.

Несколько месяцев я, как уже сказано, ставил себе раскладушку за ЭВМ ''Наири''. Это было примерно то же, что машина ''Мир-1'', на которой я считал еще в Москве, во ВНИИ НП. Только что побольше в длину и помедленнее в работе. Но спать мне это никак не мешало. К этому времени в здании нашего отдела кроме меня жили еще несколько приглашенных проектировщиков, да еще в кабинете начальника ночевали четыре молодых специалистки, приехавших после Тюменского индустриального института. Так что в время совещания у начальства иногда глаз обнаруживал на книжной полке залежавшийся с ночи бюстгальтер или под столом девичьи тапочки. Поэтому, когда Альтшулеру с помощью тюменского Кагана удалось однажды добыть комнату в одном из общежитий, я на нее претензии не предъявлял, понимал, что тут выбор между мной и четырьмя неустроенными девицами из начальнического кабинета.

Но все же я не мог отказать себе в удовольствии и каждое утро демонстративно выносил свою раскладушку в кладовку именно в тот момент, когда УАЗик с С.А. подъезжал к подъезду конторы. Шеф явно смущался и старался глядеть в сторону. Я понимал, что он говорит правду - первая полученная отделом квартира моя. Но вот что мне объяснять жене, когда она задает вопросы? При том, что основным доводом для семьи было то, что из московской коммуналки нам иначе не выбраться.

Чтобы как-то решить вопрос с моим проживанием, Сергей Анатольевич договорился с нефтяниками о том, чтобы за мной закрепили комнатку в гостинице ''Северная''. Это был обычный жилой блочный дом типа ''хрущоба'', но там соединили коридоры по этажам во всех подъездах, а на первом этаже сделали как бы 'регистратуру' и буфет с несколькими столиками, вроде как столовую. В квартирах сделали по два номера. Один на три койки и в маленькой комнатке одна. На эти два номера по ванной с туалетом и кухоньке. Вьехал я, сразу поставил у себя в комнатке замок, повесил защелку, прикнопил над кроватью карту мира, разложил свои вещи, собственно, один чемодан и стал спокойно жить. Соседи у меня все время менялись, но я с ними почти и не контактировал, чуть ли не единственное исключение описано в упомянутом рассказе рассказе 'Охрана'. Мне и на кухню не надо было выходить, у меня был электрокипятильник для чая или кофе. По утрам я ходил в соседнюю столовую, где на себя обращал внимание ранее незнакомый мне северный обычай есть на завтрак горячий молочный суп-лапшу. Впрочем, иногда и на это не было времени, и я на бегу завтракал в нашем гостиничном буфете. Чай, кусок хлеба, вареное яйцо или каша.

Утром рядом с гостиницей останавливался наш институтский КАВЗик, я запрыгивал в салон и ехал со всеми на работу. Раз в неделю нужно было платить за номер, квитанции я приносил в нашу отдельскую бухгалтерию и мне раз в месяц возмещали. В этой идиллии я прожил еще месяца четыре. Но тут оказалось, что у шефа нервы не выдержали и он отослал Берлину в Краснодар заявление на уход. Он перешел к Кагану, начальником Нижневартовского отдела, далее филиала Гипротюменнефтегаза.

Честно говоря, я было задумался о том, как отказать ему, если он попросит меня перейти за ним в новую фирму. Дело в том, что мои измерения с помощью трубки Пито-Прандтля к тому времени зашли довольно далеко, жалко было бросать. Я уже измерял факела на концевых ступенях разгазирования в товарном парке, на Варьеганском и даже дальнем Северо-Варьеганском месторождениях, куда летал на вертолете, на Аганском и Мегионском месторождениях, а по Самотлору уже представлял себе географически на плане месторождения, где какие газовые факторы и их отклонения от расчета. Закончится эта работа только через восемь лет, когда были построены все запланированные заводы, а факела продолжали гореть. Я много раз предупреждал и своего директора Берлина, и начальников в ''Сибнефтегазпереработке'' и ''Нижневартовскнефтегаза'', что будет в итоге скандал. Они не верили. В итоге скандал произошел, Берлина и еще несколько начальников сняли, а для переработки обнаружившегося ''дополнительного'' газа премьер Рыжков затеял строительство под Сургутом гигантского газохимического комбината. Но тут кончились деньги и памятником этой истории навеки осталась недалеко от Сургута большая подготовленная для строительства площадка.

Но выяснилось, что задумался я зря, потому что Сергей Анатольевич ушел почти один. Даже Татьяну Усольцеву он с собой не позвал, а за ним перешла только одна Лида Королева, которая в Гипротюменнефтегазе стала ГИПом, главным инженером проекта. К слову, у меня, да и всего нашего отдела, после аварии на Нижневартовском ГПЗ наладились, слава Богу, отношения с Воривошкиным. На мне это сказалось в первую очередь тем, что я, наконец, получил хорошую квартиру в доме ''ленинградского проекта'' в том же микрорайоне, где была первая квартира Альтшулера и находилось управление ПО Сибнефтегазпереработка, и перевез из Москвы свою семью. Дальше мы работали хоть и в одном городе, но уже в разных организациях, пересекались мало. Все же в городе было уже больше ста тысяч жителей.

Разве что уже в 80-х Альтшулер, как я понимаю по наводке Кагана, принимал участие в разработке системы подготовки нефти, добываемой на платформах в Карском море. Он предложил мне поучаствовать по части сепарации и транспорта нефтяного газа. Я очччень сомневался в возможности такой добычи, особенно когда узнал, что научным идеологом таких платформ выступает известный академик Евгений Велихов, который до этого значился ядерным физиком. Но мы с моим старым приятелем Володей Фридландом помараковали на эту тему и получалось, что есть в принципе возможность подачи газа на материк вместе с конденсатом при ''закритическом давлении'' более 400 атмосфер. Стенка трубы нужна потолще раза в полтора, но труба нужна одна, разделения фаз и потери давления на рельефе нет, а избыток давления на берегу можно утилизировать в детандере с получением глубокого холода, который используется для разделения конденсата на индивидуальные углеводороды. Идею мы сообщили Сергею Анатольевичу, но дело в итоге не пошло. К слову, на Карском море таких платформ и посегодня нет, да и в Баренцевом море только одна, да и в ней низ, основание из б/у норвежской платформы и только верхние сооружения российские. Что до платформ у Сахалина, то там и гайки российской не найдешь, все японское и американское.

К слову, в эту же пору, в конце 80-х мы довольно часто встречались и с его женой Валентиной Пятыровой. Она же была журналистом, работала в городской газете, а я в ту пору Перестройки стал активистом, в Москве проездом участвовал в учреждении Демплатформы, создавал в нашем городе партклуб, был одним из создателей в Нижневартовске ''зеленого движения''. Ну, писал статьи и довольно часто заходил в редакцию газеты. Там и встречались.

Вот вроде и все. С большой печалью я узнал, кажется, уже находясь в США, о смерти Сергея Анатольевича в индийском Гоа, где они отдыхали с Валентиной. Добавлю еще, что наши семьи еще пересекались. В середине 90-х мой сын Саша работал в некой конторе, занимавшейся адаптацией зарубежных проектов к российским, т.е. бывшим советским стандартам. Вот там он работал рядом с младшим братом С.А. Евгением Анатольевичем. И я тогда с ним познакомился. Похоже, мы друг другу , в общем, понравились.

Сегодня в списке моих друзей по Фэйсбуку, есть и Евгений Альтшулер, и Валентина Пятырова, и Лида Королева, которая тоже уже давно на пенсии. И ещё, есть в городе Париже юридическая фирма, которую возглавляет российско-французская адвокатша, окончившая после нижневартовской средней школы московский МГИМО и сдавшая непомерные французские юридические экзамены, совершенно очаровательная молодая дама Юлия Королева, мать двух прелестных девочек, дочь Сергея Анатольевича Альтшулера и Лидии Королевой. Она ведет оживленную сетевую переписку и иногда обменивается визитами не столько со мной, сколько с моим сыном Сашей. Причем дружба у них завязалась, когда он никак не знала, что он мой сын.