УФИМСКИЙ НЕФТЯНОЙ ИНСТИТУТ И ЗАВОД "СИНТЕЗСПИРТ"

Давно дело-то было.

В сентябре 1963-го я начал учиться в Уфимском нефтяном институте. Собственно, еще весной этой идеи не было. Дело в том, что я в старших классах очень уж разбрасывался. Ходил на математически и физические олимпиады и даже занимал там хорошие места, по субботам уходил в местный университет в матшколу, где слушал лекции о теории чисел, по воскресеньям в том же университете в химической школе занимался анализом нефти, с четвероклассниками из собственной школы вел исторический кружок, где в связи со стопятидесятилетием рассказывал одиннадцатилеткам про Отечественную войну 1812 года, на уроках литературы решал под партой задачки из популярной "Математической смекалки" Кордемского, а на уроках алгебры и тригонометрии так же под партой писал комедию в стихах из пиратской жизни. Пока нас не разогнали после известного визита Никиты Сергеевича в Манеж, активно участвовал в городском клубе "Физики и лирики", где был единственным школьником в Совете клуба. Да еще в школе вел кружок по современному искусству, где мы внимательно разглядывали случайно попавшие к нам репродукции Дали и Пикассо. Что характерно - тогда нравилось, а нынче даже не очень могу понять почему.

Соответственно, в качестве ВУЗа рассматривались МГУ с его истфаком и химфаком, Тартусский универ с филфаком, а отец уговаривал меня поступать на физмат почему-то Воронежского университета. Мне в общем-то был более или менее все равно. Выпускные экзамены в школе прошли на все пятерки, но медаль мне не выдали - подвели четверки по труду, физкультуре, да еще математичка, запомнившая мои стишки под партой, вывела мне в аттестат четверку по геометрии, при том, что экзамен-то я сдал на "отлично". Но, по правде говоря, в ту пору медаль и не давала никаких преимуществ при поступлении в институт.

Однако, тут полагалось обидеться. Я и обиделся. И на выпускном вечере так активно смешивал легальное шампанское с нелегальной водкой, что моя тогдашняя девушка в итоге расплакалась, а меня одноклассники привезли на такси на другой конец города, там установили у родительской двери и нажали звонок. Как вы понимаете, следующие два дня у меня прошли под аккомпанемент родительских обличений, которые очень подкрепляли общая слабость и помутнение организма. Вот за это время мне внушали мысль, что уезжать из города на общежитскую жизнь мне опасно. Могу спиться. А вот в трех кварталах от дома стоит Нефтяной институт, при том, что мой отец нефтяник, когда-то даже преподавал в этом самом институте, а в текущее время был директором НИИ по нефтепереработке, который сам и создал.

Может быть, в другое время я стал бы спорить, но уж очень болела голова и подташнивало. Проще было согласиться. Тем более, что в армию я был ограниченно годным из-за сердца, можно было просто попробовать поучиться. Я и подумал, что попробую, а если не понравится - можно через год уйти и заново поступить. Например, на истфак.

В общем, начал учиться. Правда, первая лекция в ВУЗе произвела несколько странное впечатление. Была она по высшей математике и читал ее доцент Валиев. С первых слов выяснилась некоторая особенность его обращения к аудитории. Сами знаете, многие от чрезмерной вежливости обращаются к отдельному человеку на "Вы". Данный доцент к всей слушающей его публике, там было человек сто, обращался на "ты". Получалось так: "Ты, студент, должен нашить себе на штаны кожаные заплаты! Тогда ты будешь хорошо учиться, получишь четыре и пять, деканат примет решение допустить тебя к сессии, экзамен сдашь на пять, ректорат принимает решение - дать повышенную стипендию. Если ты, студент не пришил кожаную заплату, получаешь два и редко три, деканат решает не допустить к сессии, ректорат решает - отчислить. Поэтому ты должен пришить заплату!"

Ну, знаете, это не первая лекция в моей жизни, я в матшколе слушал-таки лекции по теории чисел. Но такое - впервые! Думаю себе: "Куда же я попал?" А он продолжает, теперь начал о многозначных функциях, сопровождая это рисунками мелом на доске. "Многознащьная функция - это такая функция, что имеет несколько значений при одном значении аргумента. Вот недавно "Комсомольская Правда" писала об одном молодом человеке, который имел несколько жен ... при одном аргументе. Эта - многознащьный подлец. Мы у него должны отсечь лишние ветви, сделать его однознащьным подлецом". Тут он сделал, не отходя от доски, полупируэт и продекламировал: "Советский брак, советский быт - она чистейшим должен быть!"

Рядом со мной сидел мой приятель Серега Акимов. Он поднял руку и попросил: "Можно повторить? Я не успел записать". Дальше я у Валиева не учился, нам читал лекции и вел семинары по матанализу другой преподаватель. Но и этой одной лекции хватило, чтобы дальнейшую учебу в alma mater очень уж всерьез не принимать.

Впрочем, уже через два месяца у нас возникло новое обстоятельство. Наш Никита Сергеевич занимался не только агротехникой кукурузы, живописью и литературой. При нем был внесен большой вклад и в дело высшего и среднего образования. В школах добавили одиннадцатый класс и ввели один день в неделю хождения на близлежащие заводы, где начальники цехов маялись, пытаясь определить школяров так, чтобы от них был минимальный ущерб. Да еще и летом надо было месяц оторвать от каникул для хождения на тот же завод для как бы производственной практики. Я большей части вот этого избежал - перешел в одну из последних городских десятилеток, а летом вместо хождения на завод электрооборудования определился рабочим в геодезическую партию.

В высшей школе было введено разделение абитуриентов на пришедших сразу со школьной скамьи и тех, кто пришел после армии или имеет два года рабочего стажа. "Стажисты" учились как это заведено веками, а "школьников" на первые три семестра определяли на учебу вечером и одновременно работу на предприятиях по специальности. После полутора лет они возвращались на дневное обучение. Тут уже ускользнуть было нельзя и я, как и все, поехал на трамвае серым октябрьским днем на предприятие именно что по специальности. А специальность у меня была "Химия и технология нефтехимического синтеза", и у нас в городе это был построенный не так давно Уфимский завод синтетического спирта. Ехать на трамвае от дома тут было примерно полчаса. Места мне были знакомые, где-то неподалеку я и жил в палатке летом после девятого класса, когда работал геодезистом. Мы ходили иногда обедать в заводскую столовую перед проходной. Но в то время квартира моих родителей была до переезда на тридцать километров дальше, на другом конце города.

Так что куда ехать я знал. На заводе выяснилось, что меня распределили в цех 14-15 2-ой очереди. Это значит - алкилирование бензола пропиленом на хлористом алюминии. Получается изопропилбензол. Во время войны это был незаменимый компонент для авиабензина, сильно повышающий октановое число, особенно на богатых смесях, где много бензина по сравнению с воздухом. То есть, повышается мощность двигателя на форсаже и, значит, скорость самолета. Считается, я это уже вычитал в отцовской библиотеке, что тут один из главных факторов в победе британцев над Люфтваффе в "Битве за Англию" в сороковом году.

Но в наше время авиабензин уже был в основном в сельхозавиации да в спортивных самолетах, а вся военная реактивная авиация летала на керосине. Так что наш продукт шел в соседний цех, где от него отнимали два атома водорода. Получался альфа-метилстирол, который отправляли цистернами в Стерлитамак на химкомбинат, чтобы сделать из него каучук. К слову скажем, что как раз во время моей работы на Синтезспирте рядом с нашим цехом строился новый цех по превращению изопропилбензола в фенол и ацетон. Но пока 14-15 2-ой очереди был самым дальним от проходной. Идти до него было минут пятнадцать. А за бетонным ограждением текла маленькая речка Шугуровка. Мы еще о ней вспомним.

В цеху меня определили по первости аппаратчиком (то же, что на нефтеперерабатывающих завода называется "оператор") на установку по первичной очистке воды. Дело в том, что цеховой сточной воде в результате гидролиза нашего катализатора хлористого алюминия было много соляной кислоты, да еще бензол, разные алкилбензолы и смолы. Такую воду нельзя сливать не только прямо в реку, но даже и в общую заводскую систему водоочистки. Поэтому в нашей установке, во-первых, был большой бассейн, где происходила нейтрализация воды обыкновенной кальцинированной содой, а еще короткая колонна, в которой сверху отгонялось легкокипящее - вода и бензол, а снизу уходил вот весь этот кошмар - смесь этилбензола, изопропилбензола, полиалкилбензолов, нафталина и смол со взвесью гидроокиси алюминия.

То есть, что значит - "происходила"? Само не происходит. Это я в начале смены должен подтащить к краю бетонного бассейна со сточной водой за тридцать метров двадцать-тридцать пятидесятикилограммовых мешков с содой, разорвать их монтировкой, высыпать соду в яму, открыть кран воздуха, который булькает через воду, чтобы сода растворилась. А уже потом идти заниматься колонной. Ну, а как? Вторым аппаратчиком в смене была татарка Роза, сбежавшая на "Синтезспирт" "от идиотизма деревенской жизни", как сказал бы доктор Маркс, она сама, думаю, пятидесяти килограммов не весила. В общем, плечи я себе нагулял за это время достаточно широкие. Лучше бы было, наверное, если бы грузовик мог подъехать так, чтобы сбрасывать эти мешки поближе к яме. Но уж такой проект. Так сказать, большое рабочее спасибо проектировщикам из "Гипрохлора". Когда четверть века спустя я стал во времена "производственной демократии" председателем Совета Трудового Коллектива в научно-проектной конторе на Севере, так при аттестации проектировщиков всегда задавал один вопрос: "Вот Вы рассказали, что проектировали такие-то объекты. Скажите, вы после их строительства были на них, смотрели - как оно работает?" И всегда получал отрицательный ответ с некоторым даже недоумением - мол, а зачем?

Ну, кое-как я эти премудрости усвоил. Сдал на разряд, работаю - четыре смены днем с 8-м до 4-х, четыре смены вечером, четыре в ночную. Но тут пришла зима и добавила еще две нагрузки. Во-первых, снег. То есть, если навалило, надо сгребать и с установки, и с дорожек к основному зданию цеха и на других направлениях. Лопатой тут не очень справишься, есть у нас такой снежный плуг, наподобие отвала у бульдозера. Сзади рукоятка и, вместо бульдозера, трудящийся. Например, я. Называлась эта штука "скребок". Вот им и сталкиваешь свежевыпавший снег в сугробы на краю установки. Хорошее развлечение на ночную смену!

Но это еще ничего. А вот то, что бензол замерзает при плюс пяти, а в эту первую зиму как-то была ночь с минус пятьюдесятью градусами - это уже хуже. Это значит, что надо брать рукав, крепить его к штуцеру пара и медленно водить вдоль замерзшей трубы, чтобы отогреть. Надо знать, что греть нужно снизу вверх, чтобы оттаявшее стекало вниз. Рукав, как сами понимаете, довольно горячий, пар бьет клубами, замерзшая труба холодная, а ты сам уж и не знаешь - на каком свете находишься после нескольких часов таких упражнений. Ну, тоже - спасибо проектировщикам, не сообразившим сделать что-нибудь для легкого обогрева.

К слову сказать, я за эту зиму закурил. Очень просто - куришь, так вроде бы и чем-то занят, сидишь в курилке, а не куришь, то, значит свободен, можно тебя куда-нибудь послать. Я, собственно, уже курил лето после девятого класса, когда был геодезистом и жил в палатке. Словно бы отпугиваешь этим комаров. Но вернувшись в город я в десятом классе не курил. Очень уж это связано с проблемами. И с родителями, и с учителями. А тут всерьез начал дымить и прожил с этим с 63-го года до 99-го. Вот когда зашел разговор об операции сердечного байпаса - тут завязал окончательно.

Один раз на этой установке я побывал в ситуации, в которой больше никогда не оказывался. Была у нас мелкая авария, при которой надо было сделать кое-что в подвале под колонной. Одели на меня толстый брезентовый комбинезон, резиновые сапоги и изолирующий противогаз. Это значит, что маска присоединена не к коробке специального угольного фильтра, а к рукаву длиной метров десять, выведенному на свежий воздух. При этом температура на улице минус двадцать, а в подвале плюс тридцать, может, и больше. Так что я даже вспомнил рассказы знакомых пусконаладчиков о том, как они работали в Эфиопии на строительстве нефтеперерабатывающего завода. Когда они вылезали после пятнадцати минут работы в котле, то при температуре воздуха плюс пятьдесят их трясло от холода.

Через четыре месяца меня перевели на цеховой склад углеводородов. Это метрах в трехстах дальше, совсем уже у заводского ограждения. Там, правду сказать, мне понравилось гораздо больше. Это, значит, шесть вертикальных стальных цилиндров-баков с лестницами сбоку объемом от тридцати до пяти кубометров, которые находятся как бы в ямах за обваловкой - это для того, чтобы если я зазеваюсь, продукт заполнит весь резервуар и польется сверху, то чтобы он по всей земле не разливался. Плюс бетонное здание, в котором комнатка-операторная, где наш стол, стулья, а на стене доска приборов - показатели уровней и манометры. И еще длинный зал, в котором стоят насосы с электромоторами. Мое дело следить за уровнями, если поднимутся, то запустить соответствующий насос и откачать куда надо. Ну, и за самими насосами. Если сальник на валу течет, то надо набить дополнительные кольца. Но если не работает электромотор или не в порядке показатель уровня и тому подобное - надо звонить и вызывать ремонтников. Но вообще работа более спокойная.

Я и тут обычно работал не один. Моим напарником был Дядя Габсамат - Габсамат абый. Ему уж было за пятьдесят, и он мне казался тогда стариком. Судьба его была такая: из родной деревни он ушел в армию, назад не вернулся и лет тридцать проработал пожарным. То есть, спал в основном, хотя у нас, в городе переработки нефти, случались пожары, я, к примеру, хорошо помню взрыв на Уфимском НПЗ, когда у нас в доме, то есть в трех километрах, вылетели некоторые стекла. Мне тогда было девять лет, и я хорошо запомнил, как через пару дней к нам рано утром приехал отцовский приятель Соркин - сватать от обкома моего отца главным инженером на послеаварийный завод. Чтобы восстанавливать.

Возвращаясь к Габсамат абыю. Проработал он пожарным, дело шло к пенсии и тут он сообразил, что пенсия зависит от зарплаты, а зарплата у пожарных небольшая. Вот он и ушел аппаратчиком на Синтезспирт. Да еще его привлекало то, что уж синтетического спирта- "синтика" на заводе было море. Не в нашем цеху, но совсем рядом. У нас, скажем, если надо помыть окна, то брали ведро спирта у соседей и мыли. К слову, с этим мытьем случилась неприятность у нашей студентки-аппаратчицы Валечки Черкас. Вот так она помыла окно в своей комнате-операторной, потом сидит, пишет в вахтовый журнал и вдруг потеряла сознание. Отвезли ее в санчасть с обидным диагнозом - "отравление этиловым спиртом". Ей горе, а нам всем веселье.

Так моему напарнику такое обилие спирта было очень по душе. На работе все же не выпьешь как следует. И вынести через проходную нужны специальные ухищрения, которые абыю были не близки. Так он наливал в бутылку граммов двести-триста синтика, доходил с ними до проходной, а там, метров за пятнадцать, выпивал одним-двумя глотками, запивал водой и бодро шел через турникет. Там, если вечером, садился в заводской автобус и мгновенно засыпал до конечной остановки, своего общежития. Если утром или днем - поднимался до трамвайной остановки номера двадцать третьего и максимально мобилизовался, чтобы сесть в сторону общежития, а не укатить по ошибке далеко до Черниковского НПЗ.

Ко мне он относился с симпатией. Так, к примеру, в ночь с 14 на 15 октября 1964 года я как раз работал один, а утром меня сменял именно Дядя Габсамат. Он пришел, как и положено, без двадцати восемь и мы с ним пошли обходом смотреть - в порядке ли я сдаю установку. Ходим между емкостей и насосов, смотрим, беседуем: "Ты, - говорит, - не бойся, студент, теперь тебя не посадят". "Зур рахмат, - говорю, - большое спасибо за такое известие, абый. Но почему меня вообще нужно сажать?" - "Ты же студент. А студенты ничего больше не делают, только анекдоты про Никитку рассказывают. Все это знают. Но теперь можно". - "Ты, абый, кончай мне башку крутить, пожалуйста. А то я нервничать буду. Рассказать что-то хочешь?" - "Ага, по радио последние известия сказали - Никита на пенсию ушел. Теперь опять мясо-молоко дешевое будет". Я это не к тому, чтобы его прогноз оказался правильным, но все же это дает некоторое представление о том, что отношения у нас были вполне дружескими при, согласитесь, очень разных биографиях и социальных подоплеках.

Кстати, об ухищрениях при выносе спирта. У нас на заводе совсем не вредных цехов не было. Была гидратация этилена - то есть получение как раз синтетического этилового спирта. Там, как говорилось, работала Валя Черкас. Было алкилирование бензола этиленом - это цех 14-15 1-ой очереди, там работал мой однокурсник и приятель Ваня Фризен, крупный широкоплечий немец из Оренбургской области. Был цех альфа-метилстирола, это уже рядом с нами. Там работал Урал Имашев, в дальней перспективе башкирский академик, а пока так же, как я, аппаратчик цехового склада продукции, мы с ним иногда встречались при замере уровня в резервуаре изопропилбензола, который мы им откачивали. Сидим, помнится, на крыше резервуара, треплемся. В ВУЗе в ту пору мы не так часто совпадали. Еще рядом с нашим стоял недавно построенный цех полиэтилена. Ну, тут никого из наших не было, но я себе приятелей завел, так что стал маму иногда снабжать тогдашней редкостью-новинкой, полиэтиленовыми пакетами. Но это так, чтобы отец, не дай Бог, не заметил.

У нас в цеху кроме меня работал еще сын маминой приятельницы мой однокурсник Женя Кантор, но он был в основном здании цеха и в другой смене, мы не сталкивались. Где работали остальные мои сокурсники и сокурсницы - теперь уж и не вспомню. Но, в общем, у всех вредные производства, всем дают талоны на молоко. Кроме нас с Ваней и Женей, у нас особо вредные условия, нам положены талоны на обед в заводской столовой. По первому времени у меня, жившего с семьей, талоны почти не использовались, что оказалось очень удачным под Новый, 1964-й год. Я тогда 30-го декабря перед ночной сменой зашел в полупустую столовую перед проходной и обнаружил, что там есть апельсины, которых в магазинах в ту пору, конечно, не найти. И их можно взять на талоны!

Я набрал полный рюкзак, утром отвез домой, сколько-то оставил маме, а килограммов семь принес вечером в деревянный дом Вали Ненаховой, где мои приятельницы-одноклассницы, а ныне студентки-медички, с моим и еще одного нашего приятеля Булатика участием отмечали Новогодие. Ну, каждый советский человек может себе представить эффект от этих цитусов! С этого, к слову, начался мой короткий роман с Валечкой, которая теперь вспоминается как что-то бело-розовое, вроде как бы зефира.

Да, так вернемся к синтику. Молока в ту пору в городе почему-то не хватало - видимо, забота Партии-Правительства, выразившаяся в 62-м году в повышении цен на мясо и молоко, не успела сказаться. Так многие положенное на заводе молоко в пакетах-тетраэдрах несли домой. Вроде бы эти пакеты были шведским изобретением. Ну, может быть, в Швеции оно и работает, "но не для нашего климата", как писал Фазиль Искандер по другому поводу. Текут, суки! Народ носил на завод бидончики и полученное молоко сливал туда. Ну, все хорошо, никто не возражает.

Но пытливые умы наших аппаратчиков и слесарей додумались до интересной идеи. Спирт наливается в пакет, туда же кладется для тяжести чистая, ну, по крайней мере хорошо отмытая, гайка. Пакет помещается на дно бидона, а сверху наливается молоко. Идешь через проходную, несешь бидон с молоком - нет никаких вопросов. Ну, а дома сливаешь молоко и достаешь спирт. Тут удачное сочетание наличия на заводе и спирта, и малоизвестных в ту пору полиэтиленовых пакетов.

Но это еще что! Во время ремонта совершенно случайно обнаружилась технически совершенная система контрабанды спирта, видимо, сделанная во время одного из предущих ремонтов. В цеху, там, где труба со спиртом проходила через стену, была сделана скрытая врезка в нее 8-миллиметровой медной трубки, какие используются для контрольно-измерительных приборов. Далее эта трубка незаметно выходила из цеха, проходила под внутризаводской дорогой, выходила с территории завода и оканчивалась на берегу ранее упомянутой речки Шугуровки вентилем с краником. Постоянно он был закрыт, но, как можно понять, знающий этот секрет человек мог обойти завод, открыть краник, нацедить сколько нужно заветной жидкости и, снова обойдя завод выйти с сосудом к остановке трамвая.

Вскрылось это, действительно, случайно. Бульдозерист равнял грунт на берегу речки и случайно наехал на этот кран. Умный человек попытался бы восстановить дефект и остаться со знанием о вечно готовом источнике радости и веселья. Но бульдозерист предпочел тут же выпить сколько вместилось и заснуть блаженным сном рядом со своей машиной. Его нашли, тут же и нашли источник опьянения, благо, оно так продолжало течь. Ну, понятно, что на этом малина кончилась, хотя найти конструкторов, исполнителей и постоянных пользователей не сумели, как ни искали.

Дома многие употребляли продукт непосредственно, но были и умельцы, старавшиеся его как-то "почистить". Популярная версия было, что нужно пропустить жидкость через коробку противогаза. Ну, может быть, там же фильтр из активированного угля. Но только он перестанет работать на первых же сотнях миллилитров. Меня это мало касалось. Я жил с родителями, половину зарплаты, где-то рублей шестьдесят, отдавал маме. Тратить деньги мне было, в общем-то, некуда. Ну, вот, на ухаживание за девами. Но и то, был случай, когда я отправился в заводское общежитие на день рождения к одной девице с нашего завода. Я тогда был так малоопытен, что в подарок (девушке!) принес бутылку коньяка. Она как увидела, так сразу сказала, что этот коньяк мы с ней выпьем потом, когда гости разойдутся, а я останусь. И усадила меня за стол к другим гостям, винегрету и разбавленному синтику. Надо признаться, что спирт был сравнительно очищенный, настоянный на чесноке и перце, и его, в принципе, можно было пить, если в этот момент думать о чем-то другом. Собственно говоря, и дева была примерно такого же уровня.

Тем временем, пришло лето. Снег чистить было уже не нужно, пошли хорошие времена. Для меня они были отмечены тем, что я в ночную смену перелез через бетонное ограждение, на берегу Шугуровки наломал громадную охапку черемухи, перебросил ее через забор и отнес в заводскую лабораторию своим приятельницам и в первую очередь сменному химику рыженькой Ирочке, которая мне очень в ту пору нравилась.

Я себе купил портативный приемник "Селга" на семи германиевых транзисторах и в ночную смену с удовольствием слушал модную по тому времени музыку. Где-то часа в три-четыре был рассвет. Я с удовольствием выходил из помещения и ловил этот момент. Следующий период встречи летних рассветов у меня оказался уже после ВУЗа, когда я служил лейтенантом на Дальнем Востоке и обходил по ночам территорию своего склада горючего, если был дежурным по части.

Постепенно я приходил к мысли, что вполне можно окончить Нефтяной и провести жизнь инженером. К слову, сдача сессий меня и других мало волновала. За три сессии нам нужно было сдать столько же, сколько нормальным студентам за одну. Ну, тут не надорвешься! Но окончательно к мысли остаться в том же ВУЗе меня привел очередной в нашем цеху ремонт.

Ремонт, как известно, проводится не тогда, когда что-то сломалось, а в запланированное время, когда все, что нужно, есть под руками. Частью работают заводские слесаря из ремцеха, а частью свободные на время остановки аппаратчики из самого производства. Сначала чистили теплообменники. Это такие горизонтальные цилиндры, у которых, когда снимешь крышки, внутри пучок труб. Внутри труб идет один продукт, снаружи другой и они обмениваются теплом. Один охлаждается, другой нагревается. Вот в этих пучках труб и откладывается за время работы всякая дрянь. Чистка типа как пушек во времена Кутузова, таким здоровым ершом. Ну, дело нехитрое, но я быстро понял, почему по рассказам отца на эту работу в Баку нанимали курдов, как самых неквалифицированных и безответных людей в городе. Грязно и нудно.

Потом на мою долю выпала разгрузка ректификационных колонн. В нашем цеху колонны были не тарельчатые, которые показаны в учебнике, а насадочные. Это значит, что в колонну загружают кольца Рашига. Это керамические пустотелые цилиндрики, у которых внешний диаметр равен высоте. Вот на их поверхности и происходит разделение смеси по температурам кипения. При этом на них отлагаются смолы и вообще всякая дрянь и надо их раз в год менять на новые. По высоте колонны, а это метров тридцать, идет снаружи винтовая лестница с площадками. На каждой площадке люк. Надо этот люк отболтить, открыть, высыпать из него грязные кольца Рашига в мешки, снести эти мешки по лестнице вниз и высыпать в кузов грузовика, который стоит там, внизу.

Снес я один мешок и понял, что мне эта работа не нравится. Колонн много, так вся моя юность и уйдет. Я подошел к шоферу, который тоже не очень был в восторге от наших темпов. Ему-то за ездки платят, а тут пока мешками наносят - изведешься. Спрашиваю: "Скажи, машина твоя, личная?" "Нет, гаражовская" - "Вот подвинь немного грузовик, я тебе прямо сверху ссыпать буду в кузов".

Сделал из трех досок лоток, пристроил его к люку, пустил пробное кольцо Рашига, убедился, что оно упало ровно посредине кузова, и вперед! Шофер доволен, у него в три раза больше ездок за день, мы довольны, что не надо мешки на горбу по лестнице таскать. А когда мы доложили начальнику цеха, что колонна пуста, то он не поверил. Сходил, посмотрел, увидел мой лоток, понял, что у него разгрузка колонн получается на четыре дня раньше и освобождается бригада из трех бойцов. Он меня, вообще-то недолюбливал в связи с недавно выращенной рыжей бородой и в день, когда на завод мог приехать Наш Никита Сергеевич, даже перевел в другую смену, чтобы не огорчать моим видом руководство страны.

Но тут спрашивает меня: "Ну, чем тебя наградить?" У меня ответ образовался сразу: "Дайте неделю отгулов, хочу съездить в Крым". Съездил впервые в жизни к Черному морю, словил кайф и решил, что в Нефтяном институте я остаюсь. Тут есть интересные вещи и, в конце концов, инженер может прожить жизнь, совсем не целуя Начальство пониже спины, а историку это вряд ли удастся. Ну, а в январе я с завода уволился и вернулся вместе со всеми на дневное обучение. Но это, как говорили Братья Стругацкие, "совсем другая история".