ПОСЛЕДНИЕ ПОЛГОДА И ВОЗВРАЩЕНИЕ

Новый 1970-й год я встречал у моего приятеля Аркадия Мосесова. Я его уже упоминал. Бакинский армянин, кончил Азизбековский институт, как мой отец. Ну, и попал, как я, в сачок военкомата.
Служил он в понтонном батальоне офицером службы снабжения горючим. Но, в отличие от меня, он привез в Березовку жену Виолетту. Ну, у них бытовые условия, пожалуй, подходили побольше. Он получил квартиру в одной из хрущевок неподалеку от дома Бабы Химы. Виолетта, сокращенно Вета, была медиком и начала было работать в одной из больниц района. Как-то она мне задала вопрос - почему у людей, с которыми она ехала в поезде до Благовещенска, у всех! такие мрачные и грубые лица. Ну, что я мог сказать? Вопрос-то явно относился не только к этому поезду, но и вообще к Российской Федерации.

Я ей что-то попытался объяснить о том, что у нас тут в здешнем климате вообще основная задача - выжить. Не до улыбок и чувства удовольствия от жизни. Но, по-моему, не убедил. Впрочем, дальнейшая жизнь Мосесовых с попыткой переезда в Ереван, возвращением в Баку по причине не особенно приязненного отношения к переселенцам из других республик, в том числе и к армянам, бегством из залитого кровью родного города в Москву в страшном 1990-м году, думаю, убедило их, что сила все же не в улыбках и цветущих улицах.

Вета мне вообще чрезвычайно нравилась. Её оптимизм, простодушие, экспансивность, забавное и приятное бакинское произношение очень привлекали меня, а впоследствии и мою Лину. До сих пор помню как она страстно обличала своего мужа в том, что его семья приехала откуда-то из Карабаха, а вот она, Вета, из старых-старых бакинцев, у которых Бакинская Коммуна отняла скважину, а потом не удержала город против турок - и пропали бесценные ковры. Было видно, что эти укоры звучат не впервые. Работа ее прервалась довольно быстро по вполне естественным причинам - она ушла в декрет и родила дочку. По поводу имени для ребенка она решила привлечь к консультациям и меня. Я сразу сказал: "Айкануш!" Очень мне нравилось это армянское женское имя. Она была возмущена: "Ты своего Сашу Хаимом не назвал?! Никаких Айканушей, будет Наташа!" Я не стал, конечно, говорить, что я-то во-первых ни с кем не советовался и сын получил имя в честь моего отца и деда, а во-вторых имя Александр из всех имен греческого происхождения единственное стало также и еврейским в память хороших отношений Народа Книги с великим завоевателем Востока. Надо сказать, что мы встречались еще и в 80-х в Москве, потом их потеряли, долго искали в Сети. Наконец, они сами нашлись и мы тепрь иногда с удовольствием разговариваем по Скайпу.

Подробностей новогодия я, правду сказать, не помню, но нет сомнения, что среди прочего обязательно пили за "дембиль". Володя, мне кажется, уехал отмечать праздник к своей Лене в город, так что Баба Хима осталась в тот вечер одна. Он, правду сказать, мне в последнее время сильно не нравился. Кажется, мои надежды на скорое прощание с ведомством маршала Гречко заставляли его думать о том, что его-то загребли на четверть века и надежды на возврат в Москву совсем нет. Мы с ним беседовали об этом иногда за стаканом. Никакого выхода не виделось. Потом, уже много лет спустя я вдруг сообразил как он мог снять погоны - и не попасть под трибунал. Вариант был тут рядом. Надо было бы ему поехать в Благовещенск и окреститься. Да хотя бы просто демонстративно постоять в форме со свечкой в церкви во время заметной службы - на Рождество либо Пасху. Дальше вопроса не было бы - политорганы не смогли бы вынести вида открыто верующего офицера и так или иначе от него избавились. Как нынче ихним наследникам никак невозможно смотреть на офицера-неверующего и никогда не служивший в армии Главнокомандующий лицемерно объявляет, что "в окопах атеистов не бывает", как будто он вправду служил боевым офицером, а не шпиком. Но вот тогда мы не додумались.

Кстати Володя Кульков где-то в эти месяцы съездил в Москву в отпуск. Побывал у моей Лины, посмотрел на растущего сына и, по необъяснимой для меня причине, заморочил ему голову трепом о прифронтовой полосе и залетающих в Березовку "шальных пулях". Большого мне труда стоило объяснить жене, что никакие "шальные пули" сорок километров от Амура пролететь не могут. Ну, а ему я, конечно, выдал по полной за его хлестаковщину. Скажем честно, что он после этой поездки затосковал еще больше.

У меня все шло более или менее нормально. С вполне нормальными неприятностями тоже. Ну, скажем, на моей обязанности была среди прочего проверка слива горючего из приходивших по жэдэ цистерн. То есть, надо залезть на цистерну и после откачки открыть лючок и посмотреть, а лучше померить - много ли осталось. Должно было оставаться совсем мало. Дело это было мне хорошо знакомо еще со времен работы в восемнадцать лет оператором на заводе синтезспирта.

И вдруг приходит телеграмма, я сам и получал, что при пропарке слитой у нас цистерны на специальном узле вблизи Ангарска обнаружилось много неслитого автобензина, литров, помнится четыреста. То есть, больше двух бочек. "Ты проверял?" - "Я, конечно. Но я помню, товарищ майор, что осталась маленькая лужица. Я же всегда тщательно ..." Но мне не поверили, получил я взыскание, хотя сам-то думал, что тут обычная на железной дороге путаница. Сливали мы в ноябре, телеграмма пришла через два месяца. Вполне могла емкость за это время наливаться и сливаться у других, да и не раз. А в бумагах мы остались последними.

Ну, бывает. Не в первый и не в последний раз в жизни меня винят в чужой вине. Да наверняка и мои какие-то грехи в жизни списывались на других. Идеальный порядок бывает только в инструкциях, а по жизни бывает всякое. Но где-то в феврале был случай, когда я приболел ангиной, а тут пришел еще один груз бензина. Сливали ночью без меня, а утром я прихожу кое-как в штаб с замотанным шарфиком горлом. Спрашиваю нашу лаборантку Дину: "Сделали анализы?" Ну, какие у нас анализы, не Академия Наук, прямо скажем. Плотность ареометром, разгонка фракций по Энглеру, еще что-то. Дина, конечно, тоже не лабораторный асс, но баба неглупая, и свои инструкции знает и выполняет. "Так, товарищ лейтенант, тут разгонка ..." - "Что разгонка?" - "Да ее нет. Все гонится при одной температуре, при ста семи градусах".

Интересное дело. Для бензина такое невозможно вообще. Если гонится при одной температуре, то это, видимо, какое-то индивидуальное вещество. Какое? "Дина, принесите мне, пожалуйста, пробирочку, мне ходить-то сейчас не очень". Она сходила, принесла, я понюхал - вроде, пахнет ароматическими углеводородами. Значит, тут, по всей вероятности, толуол. Я это вещество уже неплохо знал. Дело в том, что дипломную работу я делал по диспропорционированию бензойной кислоты в бензол и терефталевую. Ситуация такая, что после строительства в мире большого количества установок платформинга толуола стало производиться много больше, чем нужно. Раньше-то он был в дефиците, нехватало на производство известной взрывчатки тринитротолуола, который публика знает под ником "тол".

Ну, есть соблазн после окисления нашего углеводорода в бензойную кислоту ее соль превращать в соль терефталевой кислоты, как жизнь нужной для производства лавсана-терилена, и в бензол. Дипломов и диссертаций на эту тему сделано море, но в дело не пошло до сих пор, поскольку это дело идет в твердой фазе, а такие процессы промышленность не любит, очень уж много проблем. Ну, если короче, толуол и его запах я знал, так что решил - видимо после налива продукта на Ангарском нефтехимкомбинате попутали документы, записали бензином и отправили вместо какого-то химкомбината к нам на склад горючего.

Я к командиру: "Товарищ майор, тут ошибка. Прислали вместо бензина вот это. Пока-то слили в отдельную емкость, но надо закачать назад, если цистерна еще не ушла и давать телеграмму на комбинат, пусть забирают. Продукт дорогой, что его зря портить". Майору с его приблизительным образованием это всё китайская грамота. Он понимает одно - я в прошлый раз проштрафился и не слил как следует, а теперь опять морочу ему голову якобы научными терминами. Наорал на меня, правда о гаупвахте на этот разговора не было. Он один раз вот так накричал да и отправил меня на офицерскую гаупвахту в Благовещенск. Я на следующий день без слова уехал, переночевал, почитав на сон грядущий Уставы да инструкцию о ношении формы, познакомился с начкаром - таким же, как и я, офицером на два года таджиком-аспирантом по философии из Душанбе. А на утро появляется лично майор. Он вдруг обнаружил, что надо отправлять в Хабаровск квартальный отчет по движению нефтепродуктов. А зампотех Володя в командировке, а сам он заполнять этот отчет не умеет.

Ну, честно скажу, что я попил тогда его кровь, уперто не желая возвращаться ранее своих отбытых трех суток. Но вообще-то отношения у нас были почти семейные. Раз в квартал я получал по секретной почте конверт с надписью "Вскрыть лично командиру части". Относил майору, он вскрывал, читал и вызывал меня к себе в кабинет. "Товарищ лейтенант, выражаете ли Вы желание остаться служить в кадрах Советской Армии?" - "Никак нет, товарищ майор", - "Ну и правильно, Сережа, ничего тут хорошего нету!" Я, ведь, кажется, уже писал, что он с большим нетерпением ждал часа своей оттягиваемой начальством отставки и отъезда на военную пенсию в Симферополь к жене и сыну.

Но вот на этот раз я его убедить не смог и он, не стесняясь военно-полевыми выражениями, приказал мне "не валять дурака и перекачать привезенный бензин в общую стационарную емкость". Ну нет, думаю, я в этом не участвую. "Товарищ майор, я тогда подаю на ваше имя служебную записку о том, что этого делать нельзя". Он все же несколько опомнился и велел сверхсрочнику Володе перекачать все пока в мягкий резервуар, который лежит на складе на случай, не дай Бог, войны. Наш зампотех Володя именовал эти штуки "боевыми гондонами", в общем, довольно обоснованно. А мне об этом ни он, ни старший сержант не сказали. Я уж тем был доволен, что пока не смешали индивидуальный химикат с бензином. Горючему-то ничего не сделается, а весь труд по выделению вещества на высоченной ректификационной колонне пропадет.

На следующий день я все же узнал и опять побежал к командиру в кабинет объяснять, что толуол очень хороший растворитель и наделает дел с синтетическим мягким резервуаром. Он не слушает, прогоняет меня, а в это время забегает упомянутый сверхсрочник Володя: "Мягкий резервуар потек!". Ну, что я мог сказать? Я не удержался и выложил: "Кто бы мог представить себе?" Но тут дело не до сарказмов. Майор все же приказал срочно все закачать в общую емкость и, наверное решил, что на этом дело закончено. Как же! Еще месяца через два все выяснилось. Меня стали довольно регулярно вызывать в Военную прокуратуру в Благовещенске и выяснять - как погубили ценный продукт. Вы будете смеяться - уже и майор давно был в отставке и командиром стал старлей зампотех Володя, уже и я демобилизовался и работал в московском ВНИИ по нефтепереработке, а меня еще вызывали в военную прокуратуру в Москве и задавали какие-то вопросы по этому делу. Ответить было сложно потому, что следователь прокуратуры не знал и никак и не мог понять тех слов, которые я ему говорил про разгонку и растворительную способность. Ну, не учат этому на юрфаке!

Все это как бы объясняет, что легенда о Советской Армии, в которой царит, в отличие от гражданки, порядок и дисциплина, ничего общего с действительностью не имела, да сегодня, как кажется, не имеет. Полуграмотные командиры отдают абсолютно равнодушным к службе солдатам приказы по выполнению заданий свихнувшихся от безделья штабных, все это на фоне чисто советских приписок, обмана и фантастики. Вы, наверное, и сами что-то слышали о том, как шли хотя бы обе Чеченские войны, о славном походе авианесущего крейсера "Кузя", задымившего всю Западную Европу не хуже исландского вулкана, о попытке утопить это плавсредство, уронив на него подъемный кран. Да уже то, что во главе армии стоят Главнокомандующий из бывших завскладов КГБ и министр обороны, укрывшийся в свое время от срочной службы бумажкой от военной кафедры ВУЗа, особой надежды не оставляет.

У нас тогда на Дальнем Востоке установилась непривычная тишина на границе. Спасибо Хо Ши Мину, после его похорон возвращавшийся из Ханоя Косыгин пообщался с Чжоу Энь Лаем и они, кажется, о чем-то договорились. У нас тогда прошел слух, что во время боев на Даманском из Кремля звонили в Пекин и китайский телефонист в припадке злобы к ревизионистам обругал матерно нашего премьера и прервал разговор. Так вот, как будто бы после этого в Запретном Городе поняли, что пересаливают и стали давать задний ход. Ну, а в Штатах была в разгаре студенческая революция против сегрегации черных и вьетнамской войны, северовьетнамцы и Никсон ввели войска в Камбоджу. Теперь Начальник мог спокойно заниматься налаживанием отношений с Федеративной Германией Вилли Брандта и поддержкой всяких желающих идти по социалистическому пути в Сомали и Никарагуа. Ну, а для меня это довод, что я тут больше не нужен и пора бы расставаться.

Весна опять была странная для человека из Европы. Снег не таял, как я привык, с ручьями и разливом рек, просто испарялся, сублимировался в сухом воздухе, как в учебнике по теплофизике. Там, на Дальнем Востоке, ведь и разливы рек не весной, а к середине лета, когда растает снег на вершинах Станового хребта и других гор. Но, наконец, весна прошла. Я в мае еще раз съездил в командировку вниз по Амуру. Ехал на пассажирском пароходе американского типа, то есть, с одним колесом в корме. Видно, посудина доживала еще с дореволюционных времен. Впрочем, ведь и вагоны на местных поездах были словно из фильма о Гражданской войне.

Так вот, стою я на палубе, курю, а по реке мимо нас вдруг проносится что-то такое, что я никогда не видал да и разглядеть не успел. Потом мне пояснили, что это новый китайский бронекатер из недавно купленных в ФРГ. Я вспомнил все наши анекдоты о китайцах, мол, "Танки пустим в середине фронта. - Что, все сразу? - Нет, сначала один, а потом второй". Подумал, что мы, видимо, несколько недооцениваем своего восточного соседа.

Но вот настало лето и в середине июня мы получили, наконец, мою "вольную", бумагу из Штаба Тыла, отпускающую меня в гражданскую жизнь. Вета со вкусом вспоминала, как увидела в окно идущую в их сторону странную фигуру в майке и джинсах, размахивающую руками, как мельница крыльями. Это был я, шел к Мосесовым возвестить о своей предстоящей свободе. Ну, и о предстоящем и им отъезде.

Но пришлось снова надевать китель. Мне нужно было сдавать дела. Частью по приходу и расходу наших топлива, масел и смазок, с этим я легко справился. Частью надо было сдать новому командиру, недавно заменившему майора старлею Володе Слынько оружие части, пистолеты офицеров и карабины Симонова наших ВОХРов и резерва, тут тоже проблем не было. А вот вся числившаяся на мне секретная и особенно мобилизационная документация, занимавшая огромный трофейный японский сейф на шарах-колесах, сводила с ума. Все же надо извлечь, проверить и отметить по списку, потом уложить назад. И делал я это два раза - сначала в одиночку, сбиваясь и начиная смотреть снова, потом уже вместе с командиром и секретаршей Раей. Ну, наконец, закончили. Выписал я сам себе проездные документы, погладил в последний раз свой пистолет Макарова No АЗ-1581, собрал чемодан, отгулял отвальную с боевыми товарищами, простился с Мосесовыми и Бабой Химой и уехал в Благовещенск покупать авиабилет. Главная моя покупка этих двух лет холодильник уже уехал малой скоростью в Москву.

Остановился у Володиной Лены вместе с самим Володей, приехавшим к ней на несколько дней. С утра бежал к авиакассе, узнавал, что билетов и сегодня нету и шел купаться на Амур с видом на Хэйхэ и громадный, выше домов на набережной портрет Председателя Мао. Лето, все летят в отпуска в Европу. Но что же делать, все-таки? Выручила меня Лена. Она была, как я понимаю, большим авторитетом в городе среди бухгалтеров и по своим связям устроила мне записку в кассу от погрануправления. Пошел я, все так же в джинсиках, в кассу, снова стал в очередь. За мной стоял парень в лейтенантских погонах, мой, как оказалось, коллега-двухгодичник. Разговорились. Ну, о чем могут говорить два интеллигента в очереди? Правильно, начали ругать Начальников. Тем временем моя очередь подошла, я заглянул в кассу и сказал, что у меня есть броня, пусть посмотрят. "От кого?" - "От Комитета Государственной Безопасности". Тут я взглянул назад и увидел, что моему собеседнику не совсем хорошо. Пришлось объяснять ему, что броня-то от погранцов и устроили ее мне по знакомству, а в джинсах и майке потому, что демобилизовался.

Поблагодарил я Лену, обнялся с Володей и поехал в аэропорт. Кулькова я больше и не видел, хотя пытался найти. Мне как-то смутно, на уровне слухов сообщали потом, что он без ведома своего командира уезжал в Москву, запропал там на пару месяцев и пришлось за ним посылать офицера из части, чтобы вернуть. Так и не знаю, что с ним сталось, хоть и хотел бы знать. Я же сел в московский самолет и отправился на Волю. Помнится, что где-то по трассе после бесконечных гор и тайги начали показываться внизу какие-то большие разливы воды. Я долго гадал, что же это такое, но вдруг эти разводы соединились вместе и я понял, что мы летим над Братском и его плотиной, а то всё были заливы водохранилища.

Рядом со мной сидел курсант. Мы разговорились. Парень оказался именно, что "военная косточка", генеральский сын, который учится в столице в одном из престижных военных училищ. Он возвращался из отпуска к себе в заведение. Красивый, очень подтянутый и вежливый мальчик. Ну, должны же быть и такие! Он мне очень понравился, мы с ним так и проговорили до самого Домодедова.

Короче говоря, вернулся я в Москву. Приехал к родителям жены во Второй Волконский переулок. Никого. Поехал я тогда к их родственникам на Войковскую, узнать, что и как. Те на мое счастье были дома и сказали мне адрес подмосковной дачи, на которой нынче моя Лина и сынок. Поехал туда. Под вечер пошел дождь и я завалился на дачу весь вымокший. Начал обнимать жену и крайне не понравился ребенку, который напугался, увидев, как незнакомый абсолютно мокрый дядька обнимает его любимую маму. Прошло месяца два прежде, чем он ко мне привык и мы с ним подружились. На следующей неделе я прописался в нашей с женой комнате в коммуналке на Тверском бульваре, оформил все, что нужно в военкомате, получил на грузовой станции свой драгоценный холодильник, снял деньги с аккредитивов и стал искать работу в столице. Начиналась еще одна новая жизнь.