- Пивень!.. Пивень!.. - чья-то цепкая рука, нащупав под шинелью плечо спящего, начала трясти его, бесцеремонно вырывая из провального сна.
- А... Что?.. - укрытое с головой тело на земле шевельнулось, и пола шинели поползла вниз, обнажая заспанное лицо молодого солдата. С открытыми, но еще невидящими как у новорожденного глазами, не очнувшись, он смотрел немигающим взглядом в пустоту перед собой.
"Пивень! Вставай...", - опять донесся до него откуда-то сверху смутно знакомый голос, и молочная пелена перед глазами стала понемногу спадать, обрисовывая черты склонившегося над ним старшины роты.
- Давай, давай... Поживее! Командир ждет!
При последних словах старшины, окончательно придя в себя, Пивень проворно вскочил на ноги и торопливо засобирался. Встряхнув поднятую с земли шинель, он взмахнул ее рукавами и, облачившись, застегнул на все крючки. Затем туго стянул шинель ремнем, отягощенным подсумками и надел на голову стальной шлем, утонув в нем по самые глаза. Подхватив прислоненную к дереву винтовку, Пивень закинул ее на плечо, успев стереть рукавом с лоснящегося маслом затвора приставшую хвоинку. После этого притопнув расквашенными от сырости ботинками, свежий и жизнерадостный, он предстал перед старшиной в полной боевой готовности. А тот, окинув фигуру солдата проницательным взглядом, промолчал и как бы неодобрительно хмыкнул что-то в прокуренные усы.
Военная форма привычной строгости молодому бойцу не придавала: как-то не вязался весь его облик, по мнению старшины, с обстановкой военного времени. Виной всему тому - два бесхитростных голубых глаза на улыбающемся веснушками лице по-детски поблескивающие из-под ободка армейской каски.
"Петушок... - припомнил старшина вошедшее в обиход обращение солдат его роты к стоявшему перед ним красноармейцу. - И взаправду, Петушок". Данное прозвище подходило солдату как нельзя, кстати, и не только из-за созвучной фамилии, а в большей мере из-за задиристой ребячливости, вызванной его молодостью. Но со своей стороны старшина уже щедро осыпанный сединами и пылью фронтовых дорог, особых нареканий в адрес бойца не имел.
Прибыв с последним пополнением около трех месяцев назад, Пивень за это время хотя и не совершил выдающихся геройских поступков, но в бою не малодушничал. И пообвыкшись на фронте, стал воевать наравне со всеми: сбивал ноги на маршах, копал бесчисленные окопы и могилы, стрелял по противнику и даже зачастую в него попадал. Такой же солдат, как и многие другие выполнявшие рядовую, но самую главную работу на войне...
Их полк вот уже четвертые сутки, пытаясь пробиться к своим, выходил из окружения, избегая серьезных стычек с гитлеровцами: слишком много раненых - частью тяжелых, которых поочередно несли на самодельных носилках. В полку - не более четверти от прежнего состава; закончились перевязочные средства и остались крошки сухарей. Но что хуже всего: на исходе были патроны и гранаты. Многие бойцы за время последних боев обзавелись трофейными автоматами, болтающимися теперь у них на шеях; кое-где виднелись дырчатые кожухи "МГ" со свисавшими пулеметными лентами. Но свое штатное оружие все тащили с собой, а кто не мог - того несли вместе с его оружием.
К исходу дня остатки полка, сведенные по численности в батальон, сосредоточились в лесном урочище на расстоянии одного-двух переходов до линии фронта. Оттуда с востока отчетливо докатывались звуки близкой канонады, а ночью расцветали и рассыпались бутоны бело-красных огней. Выставив боевое охранение, полк готовился к решающему броску: кто чистил оружие и снаряжал гранаты, кто помогал раненым. Но в большинстве своем люди, выбившись из сил, засыпали, едва коснувшись головой земли.
Старшина и красноармеец неслышно ступая по пружинистому ковру лесного мха, обходили по пути спящих вповалку бойцов. Воздух пьянил смолистым запахом хвои и прохладной свежестью первых заморозков. Уходящее в зиму солнце уже не могло согреть своими лучами, лишенными тепла и силы, далекую землю, на крошечном кусочке которой приютился на ночь обездоленный полк. Уходящий день, стирая краски, постепенно серел, растворяясь в черноте близящейся ночи, но еще сопротивлялся и жил, даруя людям последние светлые минутки. А на пригорок леса уже потянуло легким морозцем, и захрустел, застывая, опавший лист под березой, застенчиво обнажившейся в ожидании снежного наряда...
Командир второй стрелковой роты, проведя в неподвижности битый час на замшелом пне, передернул озябшими плечами и запахнул накинутую шинель. Близоруко щурясь в сгущающихся сумерках, он вглядывался в разноцветье потрепанной топокарты, лежащей у него на коленях. Для него это была не просто карта, испещренная условными значками, а в первую очередь - спасительный путь для многих людей, который ему предстояло выбрать, чтобы их сохранить. Права на ошибку он не имел, взяв на себя командование полком взамен всех выбывших из строя командиров полкового и батальонного звена.
Уловив неясное движение в стороне от себя, командир роты оторвался от карты и вскинул взгляд на прибывших. Старшина незаметно толкнул локтем в бок замершего красноармейца и тот принялся рапортовать:
- Товарищ старший лейтенант! Красноармеец Пивень по вашему приказанию...
Не дав договорить, ротный оборвал его доклад вопросом старшине:
- Справится?..
- Справится, товарищ командир. Должен справиться... У него дед еще в первую мировую в пластунах служил. Преемственность, так сказать...
Командир роты перевел взгляд на молодого бойца и секунду-другую помолчал, а потом, вздохнув, посмотрел ему прямо в голубые глаза:
- Пойдешь сейчас в разведку...
Старший лейтенант встал, сбросил с плеч шинель и, разостлав на пне карту, подозвал красноармейца.
- Видишь... - он протянул палец, пытаясь отыскать на карте нужный квадрат, но через мгновенье с досадой понял, что в полутьме боец вряд ли сможет разобраться в хитросплетении линий на бумаге. Тогда ротный оставил карту в покое и сказал:
- Смотри... Вот здесь мы... - каблук ротного вдавил мох на земле, оставляя вмятину. - А там наши, - он показал рукой в направлении доносившейся канонады. - Километров пятнадцать, а может и меньше.
Потом он вспахал сапогом неровную линию и продолжил:
- Вот дорога... Отсюда километра три. Пойдешь вдоль нее, но на дорогу не лезь: могут встретиться патрули. Иди краем болота - вот здесь, и придерживайся направления, - каблук командира вдавил во мху очередную лунку. - Тут деревня рядом с речкой, а за ней уже недалеко фронт. Не собьешься?
Пивень внимательно следивший за движениями командирского сапога, оставившим за собой на поверхности земли борозды и ямки, отрицательно замотал головой:
- Не-а, не собьюсь...
- Твоя задача найти брод через реку, где можно перенести раненых. Понял?
- Ага...
- Что ага?..
- Так точно! Понял, товарищ старший лейтенант!
- Порасспрашивай местных жителей, может, у кого лодки найдутся... Будем ждать тебя завтра до вечера. Пойдешь один. Так незаметнее... - и вдруг добавил как бы для успокоения то ли самого себя, то ли переминающегося перед ним бойца. - Кроме тебя пойдут еще несколько человек на другие участки. Вся надежда только на вас. Не подведите.
Пивень понимал всю важность задачи и в душе был горд оказанным доверием. "Не подведите!" Последние слова командира красноармеец воспринял непосредственно в свой адрес как обращение к нему на "Вы" и совсем не подразумевающее действия других разведчиков. Поэтому с какой-то несвойственной ему прежде металлической ноткой в голосе он твердо ответил:
- Не подведу, товарищ старший лейтенант! Будьте уверены.
Командир роты кивнул головой и протянул к нему ладонью вверх руку:
- Сдайте документы и медальон.
Пивень сунул руку под шинель и, расстегнув пуговицу нагрудного кармана гимнастерки, достал из него свою, еще не истрепавшуюся красноармейскую книжку. Из кармана шинели, порывшись там в россыпи патронов, извлек личный "смертник" и положил его сверху книжки на ладонь командира. Старший лейтенант мельком пролистал "солдатский паспорт" и, расстегнув планшет, спрятал. Проводив взглядом свой документ, Пивень вдруг сглотнул слюну, ощутив острое чувство утраты, как будто оборвалась в нем единственная нить, связавшая его с этими людьми, ставшими ему родными.
Командир роты заметив разочарование на лице солдата и поняв, что сейчас творится у него в душе, усмехнувшись, пошутил: "Завтра получишь обратно. Не переживай, не пропадет... У меня как в сберкассе..." - и похлопал рукой по пухлому планшету. А потом приказал старшине: "Отдайте ему свой автомат!" - и выжидательно замолчал, поглаживая пальцами ребристые грани смертного медальона, оставшегося у него в руке.
Старшина снял с шеи ремень немецкого автомата и протянул его красноармейцу вместе с сумкой запасных магазинов. А потом, помедлив, снял с пояса трофейный тесак в ножнах и отдал его в придачу, взамен получив винтовку с патронами...
Ночь уже вступила в свои права. Огнями далеких сигнальных ракет на небе горели яркие звезды, освещая путь бойцу, ушедшему к линии фронта. Пивень шагал налегке, оставив старшине свой изрядно исхудавший "сидор", ненужную каску и надоевший противогаз. Ему дышалось свободно и хорошо. Чуть подмороженный воздух приятно остужал разгоряченное ходьбой лицо и глубокими глотками уходил в его молодые легкие, вырываясь обратно толчками клубящегося белого пара.
Дорогу он приметил издалека, а вернее установил ее расположение по завыванию моторов идущих тяжелых машин. Колонна быстро прошла, чиркнув в ночи полосками фар, и растаяла в темноте блуждающими огоньками.
Пивень, помня предостережение командира роты, на дорогу не пошел, а принял в сторону, разыскивая границу болота, которое, по всем его расчетам, должно было уже показаться. По пути попался небольшой лесок, где он вырубил немецким тесаком длинную и прочную слегу. После этого долго идти не пришлось: вскоре под ногами захлюпало, а дальше ботинки утонули в обжигающей холодом воде, которая с каждым шагом поднималась все выше по обмоткам.
Пивень повесил на плечо автомат и взяв слегу двумя руками, стал пробираться по болоту, прощупывая дно. Проваливаясь местами по колено, он только стискивал зубы, стараясь не замечать подступавшей стылости ног. В отдаленной темноте ориентиров не просматривалось, и только наверху голубые звезды, взиравшие безмолвно на него с высоты, как будто усмехались, отражая свой холодный свет от поверхности воды.
Переставляя жердь, красноармеец повернул в сторону по направлению дороги, надеясь отыскать место посуше, но к его разочарованию вода начала подниматься до пояса. Полы шинели, давно подоткнутые за ремень, совсем отяжелели и мешали продвижению. Пот градом катился с его лица и боец, срывая иногда с головы пилотку, обтирал ею лоб царапающейся звездочкой. Контраст температур между горячим до поясницы телом и бесчувственными от холода ногами попеременно обдавал его спину то приливами жара, то волнами озноба. Выдирая с усилием ботинки из вязкого дна, опираясь на слегу, Пивень как заведенный переставлял негнущиеся ноги, пытаясь найти выход из болота.
На каком-то его очередном шаге одна нога, не встретив зыбкой опоры, внезапно ушла вниз и тело бойца, скрываясь с головой, провалилось в топь. От неожиданности красноармеец выпустил из рук слегу и уронил с плеча автомат. Растерявшись в первую секунду, он рванулся наверх. Высунув из воды лицо, боец начал судорожно заглатывать широко раскрытым ртом холодный живительный воздух. Намокшая шинель сковывала движения и тащила на дно, не давая шансов выбраться. Чувствуя, что в неравной борьбе он теряет последние силы, Пивень захлебываясь, стал расстегивать на себе ремень и тот, в какой-то миг, ушел вниз, влекомый тяжестью магазинной сумки и ножа.
Хватанув на поверхности новую порцию воздуха, красноармеец принялся стаскивать с себя шинель, остервенело, с мясом, вырывая ее крючки. В конце концов, справившись с ней, он потянулся за слегой и крепко схватил ее, как утопающий соломинку.
Барахтаясь в тине слепым кутенком, боец держался за слегу и подминая ногами шинель сантиметр за сантиметром отодвигался от гиблого места, пока не почувствовал более или менее твердое дно под ногами. Не чувствуя холода, он выдирался из злого болота, рассчитавшись с ним за свою жизнь казенной шинелью с ремнем, пилоткой и чужим оружием...
Спустя какое-то время Пивень, наконец, заметил, что стал расти из воды: дно заметно поднималось, оставляя болото позади. Оказавшись на сухом берегу, он стащил с себя мокрую гимнастерку, а затем рубаху. И коченея всем телом, принялся крутить непослушными руками холодные жгуты, отжимая воду. Пытаясь согреться, он долго и мучительно приседал; растирал бесчувственное тело и колотил его руками под звуки влажных шлепков. А потом, не выдержав, побежал: спотыкаясь, разъезжаясь ногами, и не разбирая дороги в оплывающих слезами глазах. Он хрипел, учащенно дыша на недолгих остановках, успокаивая рвущееся из груди сердце. И снова бежал в сторону бликующего багрового зарева, откуда навстречу ему неслось разноголосое эхо артиллерийской перестрелки.
Примерно через час изматывающего бега, ориентируясь по редким, вспыхивающим на дороге светлячкам фар, Пивень неожиданно влетел с разгона грудью в колючий кустарник, исцарапав себе до крови лицо, а потом и руки, стараясь выбраться из него. За полосой густого кустарника, который он преодолел напролом, оказался овраг, куда боец скатился кубарем, не успев остановиться.
В тот момент, когда он упал на дно оврага, с противоположного склона ему в глаза ударила яркая вспышка, и вслед за ней спустя секунду раскатился звук оглушающего выстрела. Пивень, не задумываясь, тут же распластался на земле и, задержав дыхание, затаился, трясясь от холода и страха.
Стреляли совсем близко от него - рядом. Красноармеец даже почуял резкий, кисловатый запах пороховых газов. То, что мишенью невидимого стрелка являлся именно он - сомнений у него не было. Но других выстрелов больше не прозвучало и боец, немного полежав, приподнял голову, пытаясь разглядеть что-нибудь в лунном свете на возвышающемся склоне.
- Стоять!.. - внезапно раздавшийся оттуда хриплый голос заставил его испуганно вздрогнуть и опять прижаться к земле. - Кто такой?..
Заслышав русскую речь, боец тут же встрепенулся и, приподнявшись грудью, выпалил в ответ срывающимся от счастья голосом:
- Свои!.. Свои!.. Красноармеец Пивень!.., - и потом зачем-то назвал номер своего полка.
Через некоторое молчание тот же голос со склона, какой-то простужено больной, устало спросил:
- Фамилия вашего командира полка?
- Майор Ефимов, - сразу отозвался Пивень и добавил с горечью. - Только убило его два дня назад...
- Иди сюда, - приказал простуженный голос и Пивень уже без боязни полез наверх.
Тело лежащего на земле человека было укрыто шинелью. На петлице в тусклом свете красноармеец сумел рассмотреть два "кубаря". "Лейтенант!.." Голова командира с белеющей шапкой перевязки была повернута в его сторону. На одной из ног лейтенанта вытянутых из-под шинели - как будто валенок из бинтов. На темном лице неразличимом в полумраке светились белки глаз; слышалось тяжелое и неровное дыхание.
- Что с Вами, товарищ лейтенант, - участливо спросил Пивень, опускаясь на землю рядом с раненым.
Не ответив, тот перебил его свистящим выдохом:
- Оружие твое где, красноармеец?..
Пивень виновато опустил голову и покаянным голосом признался:
- В болоте утопло, товарищ лейтенант. Вместе с шинелью...
Боец почувствовал как рука лейтенанта, пошарив по земле, наткнулась на его руку и, задержав ее, поднялась выше, ощупывая сырой рукав гимнастерки, а потом обессилено опала обратно.
- Куда идешь?
- Из окружения выходим, товарищ лейтенант. Командир меня вперед послал - разведать.
- Понятно... - протянул раненый и, сильно дернувшись телом во внезапной конвульсии, не сдержавшись, протяжно застонал, испугав молодого красноармейца. Пивень ощутил, как у него в груди тревожно забилось сердце, предчувствуя беду.
Забывшись, лейтенант некоторое время лежал неподвижно, а потом, видимо очнувшись, слабым голосом спросил:
- Как твоя фамилия говоришь?..
- Красноармеец Пивень.
- Надо же... Пивень... Однофамильцы мы с тобой получается...
- Как так? - несказанно удивился молодой боец случайному совпадению. - Вы тоже Пивень, товарищ лейтенант?
- Нет. Петухов я... Александр Валерьевич. Но все-таки однофамильцы мы по славянским языкам. Петухи значит...
- А-а-а... - несколько разочарованно протянул Пивень, некстати вспомнив про своего "Петушка" в роте.
- Тебя как зовут?
- Лешкой. Алексеем. По батюшке Васильевич... - ответил боец и спросил: - Вы родом, откуда будете, товарищ лейтенант?
- С Урала. Город Нижний Тагил слыхал? А ты?
- А я с Кубани...
- Казак значит... Кавалерист... - Пивень по изменившейся интонации голоса лейтенанта догадался, что тот улыбнулся в темноте. - А я артиллеристом был - командир батареи "сорокапяток" соседнего с вами полка.
Ослабев после длинного разговора, лейтенант надолго замолчал, и казалось, уснул. Пивень сидел рядом с ним и, не слыша больше лейтенанта, начал вставать на ноги, чтобы согреться, продрогнув до костей в подсыхающем обмундировании. Но послышавшиеся слова раненого, сказанные каким-то просящим голосом, вынудили бойца наклониться к нему.
- Вот что, Алексей... Здесь, в планшете - мои документы и адрес жены. Заберешь с собой. Выйдешь к нашим - передай командованию...
- Товарищ лейтенант!.. Да вы что такое говорите! - взволнованно перебил его Пивень, взявшись нервно крутить пуговицу на кармане гимнастерки. - Куда я без Вас?.. Вместе пойдем...
- Молчи!.. - прервал его раненый и Пивень, оторвав пуговицу, затих.
- Я здесь уже третьи сутки... Подстрелили, когда мы через дорогу перебирались, - лейтенант приподнял руку и указал направление, откуда он пришел. И Пивень согласно кивнул головой, припомнив ночные огоньки. - Сержант мой ушел и обещал вернуться. Погиб, должно быть... Сам я идти не могу. Гангрена у меня... Понимаешь?.. - и, отыскав руку бойца, он слабо сжал ее холодными пальцами, успокаивая.
- Не плачь... - будто увидев слезы, наворачивающиеся на глаза Алексею, попросил лейтенант: - Не надо...
Пивень не стыдясь, всхлипнул и, стирая влагу на лице, положил мокрую ладонь поверх руки лейтенанта.
- Выйдешь к нашим - передай, что в батарее лейтенанта Петухова погибли все, но свой долг мы выполнили до конца. Скажи, что нами уничтожено шесть танков и до взвода мотопехоты. Пусть знают... - заскрежетал зубами раненый, будто снова оказываясь в том бою.
Кому адресовалась последняя фраза лейтенанта - то ли нашему командованию, то ли немцам - Пивень не понял, но счел ее подходящей для обеих сторон.
Раненый высвободил руку из-под ладони красноармейца и, коснувшись его колена, нечувствительно похлопал:
- Давай, брат... Ты сможешь. Ты же нашей породы, петух-петушок...
Прозвучавший в словах лейтенанта намек напомнил Алексею об оставленной им на лесном пригорке роте и о задании, которое поручено выполнить. И внутренне подобравшись, отбросив сомнения и видя в раненом лейтенанте как бы всех своих товарищей, Пивень ответил замолчавшему командиру:
- Я прорвусь!.. Обещаю!..
...Петухов умер на рассвете, когда на востоке стали блекнуть всполохи фронтовых зарниц, а ночные звезды, утратив былую яркость, попрятались по закоулкам неба. Перед смертью лейтенант не мучился и Пивень не сразу заметил, как оборвалось его сиплое дыхание, и опустилась к плечу перебинтованная голова.
Не вытирая слез, боец долго и упорно копал руками яму на краю оврага под вывернутым комлем упавшей березы. А потом, изнемогая, тащил тяжелое тело Петухова по склону.
Уложив лейтенанта в предназначенное ему пристанище, Пивень ссыпал землю вперемешку с камнями, а затем обрядил могилу разноцветным ворохом опавшей листвы. Он постоял над ней в отрешенном раздумье, накинув на плечи лейтенантскую шинель, и напоследок дал клятву себе вернуться сюда если не скоро, то после войны непременно...
Офицерская шинель дарила выстуженному телу благодатное, давно утраченное им тепло, а командирскую портупею приятно оттягивала на боку кожаная кобура пистолета. В магазине вороненого "ТТ" оставался один-единственный патрон: других обойм у лейтенанта не оказалось. Но даже с одним патроном - это было оружие, дававшее право на выстрел, и Пивень не чувствовал себя с ним уже беззащитным как раньше, когда выбрался из болота.
...К небольшой деревушке разбежавшейся двумя десятками изб к излучине реки, Пивень вышел из леса прямо напротив нее. Взобравшись на высокое дерево и обхватив руками его ствол, красноармеец долго наблюдал за подступами к деревне и ее единственной улицей. Над некоторыми избами вился из печных труб легкий дымок, но в остальном деревня казалась вымершей: не бегала вездесущая ребятня, не судачили бабы у изгородей. На улице не видно было кур, копошащихся в навозе; во дворах не бренчали подойники; не лаяли собаки.
Пробравшись огородами к избе, стоящей на отшибе, Пивень прижался к бревенчатой стенке дома и, прокравшись до первого оконца обрамленного голубыми ставнями, постучал в стекло. Его как будто ждали: белые занавесочки на пол-окна отдернулись в стороны, и Алексей увидел морщинистое лицо. Старая женщина, открыв и также быстро прикрыв рот, по-видимому, охнув, оставила раздвинутые занавески и исчезла в глубине избы. Через минуту рядом с бойцом скрипнула на крылечке дверь и возникла фигурка бабки с чистеньким передничком и темным платком на голове.
- Сыночек... - снова охнув, всплеснула она руками и, сбежав с крыльца, схватила красноармейца за рукав лейтенантской шинели. - Ты откуда взялся?.. Немец же кругом... Вчера только были...
Пивень улыбнувшись ей, ответил:
- Домой идем, мамаша, к своим...
- Дезертир что ли?.. - нахмурилась бабка, но перед искренним взглядом голубых глаз не устояла, отмякла. - Окруженец, поди... Оголодал небось. Глядь как отощал, сердешный... Пошли в избу, что на пороге толковать.
Войдя в дом, Пивень жадно двинул ноздрями, уловив пьянящий запах свежеиспеченного хлеба и давно забытый аромат картошки, томящейся в печи. Доброжелательная бабка тем временем поставила на дощатый стол чугунок, дымящийся паром и толстым кусом резала краюху ржаного хлеба.
- Чего встал как истукан? Ешь картоху, пока горячая...
Не заставляя себя ждать, Алексей не сняв шинели, примостился за краешком стола и положил на него планшетку. Потянувшись, он ухватил в чугунке обжигающий пальцы клубень. Жар картошки тут же передался в ладонь и пошел дальше по руке. И он, привалившись к горячему боку печи, вдруг почувствовал, как оживает, пробуждаясь, его организм, истосковавшись за столько времени по обыкновенному теплу и человеческой пище.
- Ешь, касатик, ешь... Не стесняйся, - хлопотала в избе бабка, сердобольно поглядывая на молоденького солдатика. - Картоха в этом году уродилась. Сейчас еще сварю - отнесешь своим товарищам. Есть товарищи у тебя?.. - и она стрельнула глазами в окно в сторону близкого леса.
Утвердительно промычав плотно набитым ртом и прожевав кусок хлеба, Алексей, чистя очередную картошку, как бы невзначай спросил:
- Мамаш!.. А речка ваша как - глубока? Вброд можно перейти? Или вы все больше на лодках?..
Старуха села на лавку и вытирая передником мокрые натруженные руки, ответила:
- Да когда как... Весной разольется - тогда мужики на лодках переправляются.
- А сейчас?
- Теперича кое-где и корова пройдет. Сосед наш, Ерофеевич, может тебе показать. Надо?.. Тогда ты ешь, а я пока сбегаю за ним.
Бабка ушла, а Пивень, разомлев от тепла и тяжести в желудке, откинул назад голову и прикрыл опухшие от бессонницы глаза, не в силах противиться наваливающейся дремоте. Покой и уют небольшой деревенской избы отделили его от войны, словно ее и не было....
Треск мотоциклов, Алексей, мгновенно проснувшись, услышал одновременно с грохотом распахнутой в избу двери.
- Сыночек!!! Немцы!.. - с порога запричитала бабка, закрыв на двери засов и принявшись задергивать оконные занавески.
Пивень вскинулся с лавки, схватил со стола планшет и, озираясь по сторонам, забил ладонью по кобуре, разыскивая застежку.
- Ой, батюшки... Во двор к нам заходят, окаянные... - всполошилась совсем бабка, подглядывая в окно за происходящим на улице.- Сыночек! Лезь в погреб! Скорее...
Старуха отбежала от окна и скинула с пола дерюжку. Ухватившись двумя руками за кольцо крышки, она отвалила ее в сторону, показывая вход. С планшетом в одной руке и с пистолетом наготове в другой Алексей полез в погреб, скрипя расшатанными ступеньками лестницы. Люк за ним тут же захлопнулся, и квадрат света наверху исчез, оставляя его одного в непроницаемой тьме. Застоявшийся сырой воздух подпола пахнул квашеной капустой и мышами.
Пивень осторожно двинулся вперед, отыскивая ногами проход. Потом он наткнулся на что-то большое, по звуку деревянное и, переложив пистолет в другую руку, ощупал предмет. Им оказалась большая бочка, в которой, судя по духу, бабка заготавливала на зиму капусту. Алексей с трудом приподнял дубовую бочку и подсунул под нее планшет Петухова. Опустив на место, Пивень укрылся за ее округлым пузатым туловом. Он вытянул руку с пистолетом в сторону лаза и весь обратился в слух.
Некоторое время было тихо, но потом наверху что-то упало. Послышались неразборчивые голоса. Пивень сжался за бочкой в клубок нервов, и рука с пистолетом начала дрожать не то под его тяжестью, не то от волнения...
Сердце Алексея оборвалось, проваливаясь вниз вместе с грохнувшей крышкой, пропустившей в темноту сразу столько света, что он непроизвольно закрыл глаза. Прозвучала громкая фраза на чужом языке и верхняя ступенька лестницы затрещала под тяжестью кованого сапога. За ним появился другой и, миновав собрата, опустился ниже, принимая на себя чей-то вес.
Алексей приподнял руку с взведенным пистолетом, ощущая беспокойную пульсацию сердца в подушечке пальца, лежащего на спусковом крючке. Время словно остановилось: Пивень уже с нетерпением ждал, когда чужие сапоги достигнут пола. Показался гофрированный бачок противогаза. Блеснула металлическая бляха ремня с сумкой, однотипной с той, что Пивень потерял на болоте. Уже виден зажатый в руке оттопыренный магазином автомат, хорошо известный Алексею.
Подождав, когда у спускающегося гитлеровца над нагрудным карманом расправит крылья фашистский стервятник, красноармеец мягко нажал на курок "ТТ". Немец дернулся, но с лестницы не свалился: показавшиеся в проеме две пары рук тут же схватили его за плечи и потащили наверх. Грохот выстрела в замкнутом пространстве заложил уши и отдался тупым звоном в голове, но Алексей ничего не почувствовал. Сейчас его единственным в жизни желанием было добраться до автомата, выпавшего из рук фашиста. Уронив на пол бесполезный "ТТ", Пивень пригнулся и кошкой прыгнул к автомату, выставив руки в стремлении завладеть бесценной добычей.
Но не успел... Навстречу ему из бьющего сверху столба света вывалился железный цилиндр на деревянной ручке, таща за собой выдернутый шнурок запала. И вслед за гранатой крышка захлопнулась, навсегда отделив молодого бойца от света и жизни....
Прошло несколько дней. Стрелковый полк, сохранив знамя, с боем пробился через линию фронта и был выведен в тыл на отдых: считать потери и принимать пополнение. В одно морозное, солнечное утро пожилой штабной писарь составлял текст очередного приказа по полку. Набивший руку на этой работе, он не спеша писал, сверяясь иногда с учетными данными, присланными из подразделений.
"Красноармейца Пивень Алексея Васильевича, стрелка . . . роты . . . батальона . . . полка . . . дивизии, ушедшего в разведку и не возвратившегося в часть к исходу . . . числа . . . года, ввиду не установления его места пребывания - считать без вести пропавшим и снять со всех видов довольствия..."
* * *
...На околице небольшой полузабытой деревушки в центре России, на крутом обрыве над изгибом полноводной по весне реки, залитом желтым песком и золотистым солнцем, стоит скромный памятник с пятиконечной звездочкой. Обелиск заботливо ухожен местными жителями и редкий день в летнее время здесь не увидишь полевые цветы, а зимой - еловые лапы. В любое время года, в траве и в снегу, сюда ведет тропинка, по которой часто ходит, приезжая откуда-то издалека, немолодая женщина в черном.
В первый свой приезд через много лет после войны, она, судя по одежде - городская жительница, сойдя с автобуса, долго бродила по деревне, не решаясь спросить, пока не привлекла внимания любопытной местной тетки. Порасспросив незнакомку, та прослезилась и вызвалась ее проводить. По дороге словоохотливая тетка рассказывала о войне, которую встретила малолетней девчонкой и о том молодом военном, убитом немцами в соседнем с ними доме.
- Сама я мало что помню, но мне часто об этом рассказывала моя мать, - делилась она своими воспоминаниями. - Когда немцы ушли из деревни, она вместе с другими сама его хоронила. Говорила, что они сначала даже не знали кто он такой, только позже удалось его установить. Это Ваш родственник?..
Приезжая женщина, неслышно ступая рядом с ней, молча кивнула головой. Соболезнуя, тетка тяжко вздохнула и, припоминая, продолжила:
- Мать сказывала, что больше всего ей запомнились глаза командира, когда она их закрывала - такие чистые, голубые, будто васильковое поле...
- Какие?! - вдруг перебила ее, встрепенувшись, гостья. Она остановилась на дороге и с напряжением посмотрела в лицо собеседницы.
- Голубые... - беспокойно ответила та, не понимая причину волнения городской жительницы.
- Как голубые... У него всю жизнь глаза были карими... - растерянно сказала женщина с едва уловимой надеждой в голосе.
Тетка недоуменно посмотрела на нее и вдруг всполошено запричитала:
- Ой, прости меня глупую... Это я, наверно, перепутала... Столько лет уже прошло... Ведь не его одного хоронили...
И прижавшись к ее плечу, опять попросила: - Прости, пожалуйста! - и, успокоив женщину, ласково позвала. - Пойдем, милая. Он тебя ждет...
Обнявшись и горько всхлипывая, пошли они по деревенской улице дальше - к обелиску...
С той поры, часто приезжая, женщина долгими часами сидит на лавочке у могилы и всматривается в давно знакомый ей текст на латунной табличке.
"Лейтенант Петухов Александр Валерьевич.
1920-1942 г.г.
Погиб смертью храбрых в боях за свободу и независимость нашей Родины".