Мы идем строем. Маршируем по каменному плацу. Строгие линии шеренг. Колонна на полную глубину взгляда разбита на отчетливые квадраты когорт. Слышен походный бой барабана, задающего ритм марша. Бум. Бум. Бум - буру - бум. Бум - буру - бум, бум - бум, бум - бум.
Я марширую где-то в середине когорты. Справа, слева от меня, спереди и сзади чеканят шаг такие же строевики, как я. Левой, левой, левой. Тянем носок, и с силой плашмя всей ступней ударяем по отполированному камню. Удары должны быть четкими и громкими, и обязательно совпадать с ударами барабана. Поэтому не отвлекаемся, не болтаем, по сторонам не заримся, слушаем барабан.
Мне повезло. У меня каблуки сапог подбиты стальными набойками. Спасибо родителям. Вот, как я чеканю! Звонче, громче! Кожным ознобом чувствую свое превосходство, и не оглядываясь. Это раздражает окружающих, они завидуют и злятся. Но мне на них наплевать. Я талант и знаю, что делаю.
По когорте проносится слух: нужно вступать в партию. Какую партию? Зачем в партию? Мы и так идем дружным строем. Выходит кто-то может маршировать по-другому, не в строю? Да нет, чудак, ты не понял. Они, как и все, маршируют в едином строю, но только члены партии могут оценивать качество строя. Ну, в общем, то, как ты идешь. Короче, они определяют стройность строя. Ух, ты! Я то про себя уверен, что я лучше всех, я самый крутой маршировщик, а, оказывается, есть еще и оценщики, которые могу судить о тебе со стороны. Какой же я глупый и самоуверенный. Конечно же, нужно вступать в партию и быть поближе к оценщикам. Тогда ты оценишь себя как нужно. Ну и действительно, - доходит до меня, - кто-то же должен сказать тебе, как ты хорош, и хорош ли, и как мы все идем. А может быть, партия знает ещё и, куда мы идем? Фу ты, чур, меня, чур, меня. Что за мысли в голову полезли. Вот, что значит отвлечься от ритма барабана. Бум. Бум. Бум - та - та. Кажется, что-то изменилось в его ритме, или это мне только кажется, поскольку отвлекся на внутреннюю болтовню.
Я, весь дрожа и нервничая, подаю заявление в партию. Мои соседи - тот, что впереди и тот, что слева, - поворачиваются и внимательно на меня смотрят. Мне кажется, что прямо в душу. Вот, ём, оказывается, они были членами партии. А я тут иногда ради хохмы отбивал шаг с прочирком. Не примут. Но меня принимают. Фу, простили прочирк.
С удовольствием обнаруживаю, что партия - это не только оценщики строя и марша. У партийцев выясняются и многие другие не подозревавшиеся возможности. Ха, и даже привилегии! Например, перемещаться вперед из шеренги в шеренгу. И вот, я уже в первой шеренге нашей когорты. Бум. Бум. Бум - буру - бум. Теперь я чеканю шаг с еще большим рвением. Ведь, за мной много людей и я для них ориентир. Это позволяет мне переместиться в первую шеренгу нашей колонны. Хорошо. Отсюда открывается совсем иная картина.
И тут я замечаю, что какая-то часть меня продолжает маршировать, чеканя шаг, а другая смотрит по сторонам, анализирует и ведет внутренний диалог. Первым делом, она пытается заглянуть вперед. Кто там впереди, и куда же мы все-таки идем? Вот, ёлки, эта назойливая мысль меня никак не покинет.
Перед строем чинно, вразвалочку продвигаются несколько черных лимузинов в окружении таких же черных джипов с затененными окнами, с пирамидальными охранниками на подножках, непрерывно вращающими своими конусопохожими головами. Вдоль обочины катятся камуфляжные броневики с генералами в башнях, генералы в высоких фуражках с однозначными сосредоточенными лицами. Так, вот за кем мы маршируем. Как-то сразу пропала охота интересоваться, куда мы идем. К тому же, в передних рядах никакой стройности нет и в помине. Кто-то хромает, кто-то еле ноги тянет, но зато в передовиках, и никому не уступит. Тот навьючился барахлом, прет все на себе, какой уж тут строй. Этого вообще везут на самодельной тачке, к колесам привязаны две колотушки, мерно долбят по асфальту, имитируют строевой шаг. Бум-ца-ца, бум-ца-ца, лапца дрица а-ца-ца. Да-а, а нас там, в строю держат в черном теле, а сами тут развели...
Тот, что в главном лимузине наверно меня услышал, или сам похожее подумал потому, что открылся люк в крыше, оттуда высунулось зеркало и стало понятно, что человек в машине пытается разглядеть строй позади кортежа. Но ничего, кроме болота первых шеренг, он разглядеть не мог. Тогда из проема люка вылетела отрывистая фраза: "Можно говорить!" Что говорить? Кому говорить? То ли люди в машине хотели хоть что-то услышать от строя, поскольку разглядеть ничего не удалось, то ли попутчики на заднем сидении просто между собой переговаривались. Но в шеренгах и когортах эти слова вызвали заметное оживление. "Можно говорить!", "можно говорить!" - прокатилось по колоннам.
Эх! Зря он так сказал. Погорячился. Тут и так-то непросто удерживать внимание на барабане, а теперь официально разрешили трепаться. Какой уж тут строй, конечно, строй расстроился. Одни повернулись друг к другу и пошли боком, рассуждая и размахивая руками, другие, наслушавшись, вдруг все бросили, сели на обочине и обхватили голову. Те вон, собрались в группу и давай возмущаться, дескать, что ж нас не предупредили, что мы тут все идем строем оказывается, как так можно, и еще что-то насчет прав человека. Некоторые, почувствовав ослабление строя, резко ломанулись вперед в расчете пробиться под шумок в передние ряды. В общем, смущение и смешение.
Те, что в лимузинах окна-люки пооткрывали, высунулись, все назад смотрят, удивляются, похоже, сами не ожидали такого энтузиазма. Один, самый умный видно, на крышу взобрался, кричит: товарищи, мол, мы с вами построили самый лучший строй, но из-за этой вашей суеты и смущения движение нашей поклажи замедлилось, поэтому мы должны перестроить наши ряды и добиться ускорения. Ага, вот в чем дело, значит важно, не куда мы идем, а чего мы везем. И действительно та часть меня, которая еще оставалась в строю, почувствовала в районе лопаток натяжение каких-то лямок, и эти лямки были привязаны к каждому маршировщику, и тянулись они к огромной телеге о тысяче колес, на которой горой возвышалась поклажа, накрытая красной попоной.
Честно, что такое перестройка и как ускориться, я лично не понял. Да и тот, что с крыши, тоже ничего такого не сказал, ни о том, сколько теперь человек должно быть в шеренге, ни о расстоянии между когортами, ни о количестве когорт в колонне. Вообще ни слова о строе. Может быть, он имел в виду что-то со строем не связанное? Но тогда с чем? Эх, лучше бы он рявкнул, как обычно: "СЛУШАТЬ БАРАБАН!!", все спокойней было бы.
Похоже, я один тут такой тупой, поскольку остальные еще с большим возбуждением забегали, заметались. Кричат: "Нужно поклажу перестраивать, плохо лежит на телеге!" Другие: "Не-ет, все дело в лимузинах, это они неправильно едут". Третьи шепотом: "Нужно сваливать, сва-ли-ва-а-ать". Те, что раньше митинговали, теперь оказались на обочине, поставили письменные столы, трибуны, микрофоны, и давай всех учить, что, мол, дело в нас самих, что мы сами должны на себя эти лямки одеть и тащить, тащить, и что за нас это никто не сделает. Нашли дураков. Это все равно, что приковать себя к скале и делать вид, что ты её тянешь. Нет, зря он тогда разрешил всем трепаться. Так бы тянули себе молча, согласно команде и барабанному ритму, а так, во-первых, самому думать надо, а, во-вторых, все равно бесполезно.
Вот не нужно быть таким тюхой. Пока я тут недоумеваю, некоторые уже расчертили кумач мелом на пятнадцать лоскутов и давай его перекрашивать в разные цвета, и доказывать, что имущество под их цветом им же и принадлежит. Передрались, конечно, как положено по кулацкому обряду. Мужики, что с них взять. Другие, правда, которые похитрей, те пробрались до самых лимузинов, и через раскрытые окна полезли прямо внутрь. Слышу хохот там, возня началась, щекотки. Лимузины стали раскачиваться, приседать, как курица несушка, и действительно между задними колесами, смотрю, вываливаются снесенные маленькие такие лимузинчики и в них, как тараканы, разбегаются эти шустрики, которые в окна поналезли. А за каждым лимузинчиком, глянь, по нескольку колон разворачиваются и в переулки, и тикать. Те, что попону раскрашивали, смотрю, уже сообразно цвету и попону и скарб, и телегу распилили, и тоже за лимузинчиками по переулкам сваливают. Наши говоруны с трибун кричат: "Правильно!" И что-то еще насчет "свободы". Но генералы в камуфляже им, похоже, не поверили, разворачивают свои броневики, - "стой, стрелять будем!", направляют в сторону бегущих свои огромные трубы на башнях и давай всех мочить... водой из брансбойтов. Эти, бегущие, смеются, прыгают, танцуют то ли от дождя, то ли оттого, что свалили.
Видно, эти камуфляжные броневики играли какую-то роль для стройности строя. Как только они стали гоняться по переулкам, так наш строй окончательно развалился. Многие, смотрю, по одиночке и целыми группами разбегаются. Глупые, намаются без строя. Те то, что по переулкам, они хоть с имуществом, хоть в потешном, но в строю. А эти одиночки, кто под кустами рядом с маршем залегли, кто по кухням за мусорными ведрами, кто по щелям схоронились. А шустрики все продолжают, все накатывают. Особенно забавно выглядели "бегущие вперед". И таких оказалось немало, которые, расталкивая впереди идущих и перепрыгивая через них, продолжали рваться со всей прыти в передние ряды в надежде протиснуться поближе к лимузинам. Раньше подобные передвижения возможны были только для партийных и только среди партийных, а теперь все, кому не лень и, кто понахальней, полезли. В общем, каждый пытался устроить свою жизнь в меру своей испорченности.
Тут, смотрю, и с главным лимузином начались какие-то пертурбации. Вроде, как предродовые схватки. И это после того, как он легко родил с десяток лимузинчиков, а вот, поди ж ты - осложнения. Крыша волнами заходила, стекла с грохотом полопались, и вдруг, отлетает багажник и оттудова появляется блестящий бампер иномарки. А старый наш тужится, тужится, весь кряхтит. "Через багажник пошел", - прошелестело по остаткам строя. Родившаяся иномарка, во-первых, тоже оказалась лимузином, но только более крутым - бронированным и тонированным, а во-вторых, раза в три больше старого. Отчего тот, похоже, и развалился. Конусоголовые, правда, все его части аккуратно подобрали: крылья там, двери, капот, ну, в основном, кузовные детали. А двигатель и "ходовая" оказались так на совесть собраны, что они еще не одну оболочку переживут.
Демократы на обочине, те, что и с микрофонами, и с трибунами, в ладоши захлопали. "Ура!" - кричат, и в воздух подбрасывают предметы одежды. "Теперь мы, - говорят, - проверим способности строя к самонастройке". А тем, что в лимузинах, кричат, мол, направо забирайте, западнее, там, мол, дорога. Нашим старым строевикам эти говоруны на обочине сильно поперек, они сопят: ах так, вы направо правите, тогда мы из принципа налево пойдем. И только "бегущие рядом", они в душе не мечутся, поскольку они знают, что побегут туда, куда лимузин поедет.
А на самом деле они мотаются вмести с лимузином. Поскольку наш бронированный и тонированный красавец, смотрю, заметался, шарахается из стороны в сторону, то фарой фонарный столб зацепит, то колесом с мостика соскользнет. Но эти на джипарях и броневиках его дружно вытаскивают и гуськом за ним следуют. Вот преданность-то. И тут до меня доходит: блин! они же не знают дороги. Те, в старом лимузине, по крайней мере, куда-то уверенно двигались, а эти просто не знают куда ехать. И, действительно, откидывается у головного заднее стекло, выезжает оттуда трибуна, что меня совершенно поразило - и там трибуна, и главный из лимузина по-простому так обращается к народу и говорит: "Ходите, как хотите!" Вот, те на!! Он снял с себя всю ответственность. Оба меня: и тот, что в облаках, и тот, что на плацу - в полном недоумении и прострации. Как это "как хотите"? Но я то хочу строем!! Дайте мне строй! Но хорошо, что некоторые из нас, посообразительнее меня закричали: а как же поклажа? И действительно, если мы начнем ходить, как хотим, то куда же поедет телега с поклажей? Тогда высовывается через опущенное стекло водитель лимузина, рыжий такой, крашенный что ль, и говорит: "А мы вам раздадим ярлыки". Не успел он фразу договорить, как по шеренгам и колоннам побежали яркие такие наклейки с надписью "твоя часть поклажи". Кто на задний карман их наклеил, кто на лоб, а другие аккуратно так сложили и в записную книжку, и во внутренний карман припрятали.
Вот тут то, настоящий "бэмс!" и начался. Одни орут: "Грабёж! разбазаривание народного добра!" Другие: "Правильное решение!" И руки потирают. Даже "бегущие куда надо" и те растерялись. Вроде, приказ из лимузина, и тогда это беспрекословная истина, но в то же время - ведь полный бред. Ну, на что они нам эти ярлыки?
Ко мне, правда, подскакивает один не такой, а из новых, глаза бегают.
- Слушай,- говорит,- видишь, в передние ряды уже не пробиться, да и не будем мы там пресмыкаться, глушители у джипов лизать, давай, свое дело организуем.
- А, что это?
- А это, говорят, если побольше наклеек собрать, так чтобы на отделимую часть поклажи хватило, то можно эту часть вместе с куском телеги и хотя бы одним колесом отделить и увезти.
- Чудак,- говорю,- куда ты её увезешь? Все, кто мог увезти, уже перекрасили и увезли по переулкам, а все, что осталось трехцветное, никуда увезти уже нельзя. Даже если отделишь отделимую часть. Просто раньше ты за лямку общую телегу бурлачил, а теперь сколотишь свою или групповую тачку и будешь ее толкать в общем строю.
- Да в каком строю?!- кричит,- оглянись, строя-то уже никакого нет. Нет, так будет - без строя нельзя. Послал я его.
Тут слышу, с обочины уже оркестр заиграл. Похоже, к барабанам добавили духовую группу. Да, трубы, дудки и даже скрипичные инструменты пробиваются: бум - на - на - ла - ла - ла - па - па. Бум - на - на. Ля - ля - ля. Па - па. Видно, кто-то пытается внушить нам этой музыкой состояние счастья. А с трибуны раздается: господа, мол, вы теперь эффективные хозяева. Ура, господа! Какие эффективные? Чего хозяева? Кому ура? Неужели это бредовое высказывание насчет строя тачек, брошенное мной в запале спора, действительно начнет разворачиваться? Осторожней нужно с высказываниями. Во сне они имею особенность тут же воплощаться.
Пока я был в сомнениях и подозрениях, поклажу реально поделили. Быстро так. Просто пулей. И вот, уже катятся грузовезущие не только тачки-двуручки, но и ломовые телеги, чумацкие возы, грузовики и даже многоосные полноприводные самоходные платформы. И все как-то в одну сторону. Некоторые, правда, еще шарахаются, думают, что они обладают свободной волей. Смешные. Тыкаются, кто в тень пытается спрятаться, кто в переулок, как те перекрашенные. Но, в основном промахиваются, конечно, то в стенку упрутся, то в забор попадут, то в сети. Самые рьяные все же просунулись между домами, ну, думают, вырвались. Какое там, их оттуда местные выпихивают в наш строй обратно. Идите, идите отсюдова. Мы с триколором связываться не хотим, поскольку он не предсказуем, и наши прозрачные, хоть и потребительские, ценности ему чужды. А на восток наши с тачками и сами не полезли, поскольку он для нас тоже не предсказуем. Стрёмно. А-ай-я! Догадываюсь я. Значит, все, кто нашей трехцветкой раскрашены, где бы они ни были, они все равно наши. С поклажей ли они уехали, налегке ли смылись, по щелям ли попрятались, в канаве ль схоронились, все равно в душе у них наш строй топчется, а в ушах наш ритм барабанов слышится. И даже те, кто перекрасились и по переулкам, все равно между домами проглядывает, как они в ту же сторону, что и мы, курс держат.
А в нашем русле метания стали успокаиваться, стабилизироваться. Появились какие-то очертания транспортного строя, угадываются общие направления движения. Видимо, те на обочине все же были правы и в народе есть-заложен некий импульс к самоорганизации. Но почему тогда этот импульс действует в одну сторону? Вот загадка. Или может дело не в народе? Однако, многие, смотрю, тянут лямки, но уже не всеобщей телеги, а поменьше, своей собственной. Некоторые, правда, как и раньше филонят, тянут плохо, так же плохо, как раньше маршировали. Но, главное, движутся все равно в одну сторону. О, гляньте, а эти уже без лямок на самотачках коромысла качают и коловороты вращают. Потеют, как и лямочники, но это уже прогресс, это вам не контора, а офис. Ух, ты, а это что такое?! На меня накатывается высокая башня, целый небоскреб. На самом, на верху, старый знакомый, тот с бегающими глазами. Теперь взгляд устремленный, очень деловой, мелкоты не видящий. Издалека, откуда-то из-за Урала, еще несколько небоскребов несутся на скоростях. Кто помельче на пути попадутся, всех подминают и в себя всасывают. Я со своей тачкой едва вывернулся из-под гусениц. Небоскребы все из стекла и металла, все в гирляндах, все сверкают, и надписи такие многозначительные, мол "мы из Сибири", или что-то про нефтедоллары, и про то, что это их богатство. Смело.
И вдруг, в какой-то момент, мы с разочарованием замечаем, что эти высотки начинают обгонять лимузин и весь его кортеж, и джипы, и броневики. А наши-то рулевые все еще в нерешительности, ну, дороги же не знают. А эти, похоже, знают. Среди народа прокатился ропот возмущения. Сначала показалось, народ возмущается рулевыми, ан нет, - небоскребами. А тут еще хуже, этот мой глазастый бросает так небрежно трос прямо на капот лимузину. Давай, мол, на буксир возьму. Нет, ну это уже верх наглости и не почитания. Мы не просто зароптали. Мы все дружно в голос заорали: "Ах, ты ж олигарх, хренов! Думаешь, ряху наел, так можешь наш лимузин гнобить? Урвал кусок народной поклажи, и от этого у тебя мозги совсем помутились? Долой, кричим, кровопийц!" А глазастый тоже забористый попался. Ну, понятное дело, из наших же, из строевиков. Он, по первости-то, не сдается, и орет нам со своей верхотуры: дураки,- орет,- вы же свои ярлыки по ветру пустили, имущество выбросили, кто вам виноват? А я его в канаве на помойке подобрал, отмыл, труда в него вложил умственного, а теперь я вас и вашу поклажу выведу, потому что я дорогу знаю. Ну, ты, умник,- мы ему,- знай, да не зазнавайся, то что мы имущество выбросили - это не твоего ума дело, наше имущество, что хотим с ним то и делаем, хотим - выбросим, хотим - пропьем. А дороги нашей ты знать не можешь, потому что не папа ты нам.
А лимузин наш, спокойный такой, не возмущается, в перепалку не вступает, а берет и прицепляется к тросу. И джипы тоже, смотрю, к другим высоткам крепенько так прицепились, некоторые даже своими гарпунами к башням попристреливались. Ну, думаю, что-то будет. И точно, шторка в лимузине отдернулась, и там лицо, неприметное такое, почти неразличимое, да фактически и не лицо, а только взгляд один, но острый, кинжальный. И говорит этот взгляд тихо-тихо, но очень убедительно: мы должны,- говорит,- и будем. И вдруг он же, но уже с броневика: мы знаем,- говорит,- и сможем. И тут же он уже с дирижабля: мы видим и покажем. Ну, слава Богу! Наконец-то, дождались. И тогда все наши колонны и когорты, и пешие и колесные, и в лямках и с коромыслами, соборно, в один выдох: ПАПА! ПАПА! Вот наш папа!
Город замер в оцепенении.
На западе поперхнулись своими устрицами и подавились гамбургерами, на востоке всухомятку язык прикусили, видно с харчами у них там не очень. Те, что раньше по переулкам сиганули, вообще в ступор вошли от нашего ора. Даже башни, на что крепкие с виду, а и то пошатнулись, некоторые даже покосились и сразу сдались. А иные, наивные, продолжали еще некоторое время маячить впереди лимузина, но мы уже не беспокоились - не долго им осталось. Да, а с демократами на обочине вообще хохма. Мы как рявкнули, так все их трибуны с микрофонами в пыль разнесло, на кусочки, на тряпочки. Пропали совсем. Дождались. Все дождались.
Ну и действительно, лимузин и джипари очень быстро по тросу подтянулись к тянущим их красавцам небоскребам из стекла и металла, все в гирляндах, и легко так переехали их, оставив позади, держать нос по ветру. Строй стал строиться. Из оркестра пинком выпнули скрипачей, следом очень быстро и трубачей. Отчетливей стал слышаться барабан. Бум. Бум. Бум - буру - бум.
С этими ударами часть меня, что витала на уровне дирижабля, стала спускаться вниз и обнаружила себя впряженным в двухколесную двуручную тачку, которую мы с компаньоном толкали перед собой. Полная тачка уже набилась каким-то народом, который сидел по бортам, свесив ноги в валенках. Они болтали и хохотали, пили водку и закусывали её солеными грибочками. Женщины в легкую флиртовали с мужиками и рассказывали про своих сволочей-мужей и про свои огороды. А мужики изображали, что отвечают на этот флирт, но вяло как-то, понарошку. Семейные такие отношения, какой-то клуб по интересам. Не, все-таки демократы на обочине что-то не просчитали в самоорганизации народа. Не расчехлили они нашу парадоксальную двойственность, не разглядели зеркальную противоположность наших хотений. Поскольку, с одной стороны, мы хотим строя, а с другой стороны, дай нам возможность без строя, и мы со смачненьким удовольствием прыгнем в тачку, и будем болтать там ногами в валенках. Получается, что мы хотим строя, но как бы для других.
И не столь трудно толкать эту тачку. Фактически она катится по колее, увлеченная магнетизмом общего движения, причем вызванного не нами, и даже не лимузинами, и уж точно не джипами или броневиками. Может дирижаблем? Или чем-то, что над ним. Сколько дышло от тачки натирает плечи, и уж очень достал этот барабанный гул, который гремит прямо внутри черепной коробки, причем, похоже, не у пассажиров, а только у нас с компаньоном. Бум - тук-тук. Тук-тук-тук. Остальным этот бой по барабану. Компаньон поворачивает ко мне свое уставшее лицо и говорит: нужно как-то проснуться.
Когда играет флейта
Мелодии круженья,
И дети в тонких платьях
Порхают над лугами,
Отживший каменный сапог
Ударится о плац,
И разлетится пылью.
Танцу жизни быть.
Предположительно Ли Бо*
*Примечание автора.
По.Перечный.
6.03.2004.
Москва-Идре-Москва.
P.S. Проснись, сынок. Тук-тук-тук. Ты что там уснул? Просыпайся. Иди, ложись, два часа ночи уже. Тук-тук-тук. Папа стучит в дверь. Тьфу-ты, блин, кажется я уснул прямо в туалете. Точно, пошел перед сном, сел и уснул. Не удивительно, что такое приснилось. Хорошо, папа позаботился, разбудил. Есть на кого положиться. А флейта все же играла там, где-то в вышине. Но её звуки пока могут опуститься только до дирижабля. До строя еще далеко. Впрочем, это его пока и спасает. Ой-йо, не встану, ноги отсидел, затекли, как каменные. Пойду досмотрю.