"Как Иосиф Бродский осмыслил балладу "Лесной царь" в стихотворении "Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам...".
Что ставится во главу в переложении Жуковского"Лесного царя" Гёте?
Яркая очерченность центрального образа мифического существа. Он достаточно односложен как по своей экстериорно-формальной части так и по интеллигибельно-содержательной. Проводниками здесь являются чуть ли не портретные описания зловещего лесного духа:
"Он в темной короне, с густой бородой". Это "тонкая" грань первоисточника, которое исправлено и модернизированно у Бродского. Невыразимое, трансцендентное подано через призму фотоэмульсии перцепции отдельно взятого человека, следственно, читатель помещается в достаточно ограниченное пространство, что ведёт к такому же ограниченному восприятию. Нарратив просто не претендует на что-то личное.
Краеугольным же камнем работы Бродского становится ландшафт и его описательная часть:
"вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,
вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну"
Описания, конкретизирующие образ лесного царя, в свою очередь, вовсе отсутствуют, и вот почему: у Бродского Лесной царь из мифа диффузирует во что-то более мономифичное и "бродячее".
Здесь важна ещё одна деталь:
"Но еловая готика". Эта цитата очень показательна, ведь она обнажает в стихотворении писателя психологическую природу классического экспрессионизма. Сам термин появился из представления о "Готической северной ветви", которая отличается отсутствием координат и скорее строит пространство, нежели вычерчивает его. Все овраги, каверны кустов, полесья, ельники образуют "ухмылки" нагромождений, результирующиеся в сумрачное свечение стержней человеческого опыта. Личного опыта. И это уже не скудное воплощение "Лесного царя", а обращение к внутреннему и неоглашенному. Неслучайно используются и маркеры неопределенности: "это не с чем сравнить", "куда-то во тьму", "кто там скачет", "какой-то печальный возврат". Подчеркивают это и полярные отношения миров: природного и человеческого. Однобокие "треугольные дома" гаснут в хитросплетениях готических соборов, перекрытий и сомнамбульных ликах, отразившегося в самом себе сознания.
В конце концов именно с местоимения "ты" начинается движение произведения: гул облаков, детские стенания, боязливые предположения, кто-то глядящий под себя, серебрящиеся иглы теней, изумрудная зеленца хвойной оправы - все перемешивается и выступает своей самой необусловленной и гротескной частью. И именно переосмысление Бродского гораздо больше претендует на канонизированность, ведь не общие места и не конкретика объединяют разновременье, а эмоции и видения в пестреющей персональной и всеобъемлющей мозаике.