Когда я вернусь - ты не смейся, - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь....
А. Галич
Динамик музыкального центра выдал замшелый сингл в стиле кантри. Хриплый мужской голос меланхолично поведал под плывущий звук стил-гитары о просоленном парне, сердце которого истерзано легкомысленной девчонкой и мексиканскими кактусами. Песня оказалась на диске последней и пошла реакция - подобно проявляющейся фотографии проступила и приняла отчётливые очертания тишина, особенно заметная после звонкого перебора струн.
Когда молчит один, это нормально. Но когда молчат двое, и затянувшаяся пауза маячит полноценным антрактом, это невыносимо. Кто-то должен найти в себе силы подать реплику первым, но героя не находится, и остаётся только искать малейшего повода, чтобы вынырнуть из океана тишины.
Молчание, обёрнутое не разногласием, а взаимным пониманием того, что история Пенелопы и Одиссея повторяется из века в век. Теми же словами и увещеваниями против гордыни, молитвами не высовываться, требованиями не строить из себя незаменимого и просьбами уступить дорогу тем, кто помоложе, у кого нет семьи и не ноют к дождю коленные суставы.
Ты куда, Одиссей?
Будь Боб Перовски перед враждебно настроенной толпой, он бы с лёгкостью обратил её в свою веру, развернул и направил по нужному руслу, но, попадая под беспокойный взгляд жены, сникал и терял мысль. Как суметь объяснить ей, а ей - понять, что он, Боб Перовски - один из руководителей Проекта, и что этот полёт не может состояться без его непосредственного участия?! И, чёрт возьми, кому он собрался это объяснять? Домохозяйке с выводком сопливых детишек и вечно скипающим супом на плите? Эх, если бы...
Боб Перовски сверлил взглядом висок жены, то открывая рот, чтобы выдать заготовленную фразу, то щёлкая челюстями от напряжения.
Что он может доказать ей, такому же астронавту, как и он, только чуть раньше свернувшей на стезю супружества и материнства? То, о чём она знает не хуже него? Он уверен, что она кивнёт, согласится, но в глазах будет конвульсировать тоскливый, старый как мир вопрос.
Ты куда, Одиссей?
Понимая, что она не заслужила этой тягостной немоты, глава семьи решился.
- Клер, поверь, это последний рейс, - и пальцы непроизвольно поджались, будто сейчас придётся отражать нападение.
- Я знаю, - ответила жена. - Ты это уже говорил, и журналисты пережёвывают мысль, что если и эта экспедиция... - она не стала продолжать, вздохнула. - Сколько лет назад ты должен был завязать с полётами в небе, чтобы не потерять сына здесь, на Земле?
Боб ответил, не задумываясь:
- Нужно было уходить сразу, вместе с тобой. А теперь поздно об этом говорить. Я прошёл точку возврата, понимаешь, Клер?
Как же всё хорошо начиналось для них, - Боба и Клер, возлюбленных обывателями, заскучавшими без героев. Они - новые идолы, символы, бренд - современные, похожие чем-то на остальных, но забравшиеся по лестнице в небо к самым звёздам.
Кто из детей не устроил истерику родителям, требуя купить модель космического корабля с пластиковыми фигурками Боба и Клер?
Про них снимали блокбастеры с множеством сиквеллов и даже мультфильмы! А когда у звёздной пары появился ребёнок, его крестили в купели всенародного обожания.
Но внезапно Фортуна показала семье Перовски упитанный круп.
Новая влиятельная партия сделала гвоздём предвыборной программы тезис о том, что на средства, которые были затрачены на бесполезные космические исследования, можно было накормить всех голодных и осчастливить всех несчастных. Это было радостно подхвачено масс-медиа, раскручено и роздано на потребу вечно голодной публике. Перовски теперь преподносился жирной пиявкой, присосавшейся к самой сочной артерии бюджета, а его жена и сын - паразитами помельче, но с хорошим аппетитом.
Супругам Перовски было не привыкать к ударам вероломной судьбы, но малыш сполна получил дозу жёсткого облучения гневных взглядов соседей. Семь лет быть любимцем, и вдруг, в одночасье испытать на себе продиводействие, равное силе действия... Расти с этим, с каждым годом всё острее осознавая то, что поверженных кумиров топчут охотнее всего.
И будь с Перовски-младшим отец, было бы легче, ведь можно поговорить по-мужски, сурово утереть скупую слезу (забыв о том, что до этого их вылилось с десяток), но именно в это время Боба не было рядом. И мальчишке пришлось самому, кулаками, через слезы, кровавые сопли доказывать ополчившемуся миру своё право на уважение и свободу слова.
Мрачно насупленные брови и резкое 'я сам!', а матери остаётся только вздыхать и мириться с тем, что мальчик рано взрослеет и замыкается в себе. Она ещё может по-прежнему подбирать сползшие со спинки стула футболки и относить в бельевую корзину, но уже никаких поцелуев на ночь, никаких 'не задерживайся'... Всё закономерно. Дети вырастают и не нуждаются в родительской опеке. Вернее, им так кажется.
Реалити-шоу и программы ТВ объяснят вам, парни, как надо жить: никого не уважать, не ставить в грош отцов, которые вечно где-то шатаются. Пусть они и не напиваются в ближайшем баре, а всего лишь витают в облаках на космолёте, борются за никому не нужный Проект, всё равно они - предатели, они бросили вас, когда вы больше всего нуждались в них! Да кто они такие, чтобы учить взрослых парней?
У Боба до вечера гудела рука от затрещины, отвешенной сыну за то, что он в финале неудавшегося разговора по душам обозвал его слабаком, неудачником и паразитом. Перовски-старший не сдержался, двинул зарывшемуся мальчишке по лицу, и тот, сплюнув на пол кровь из рассечённой губы, развернулся и ушёл из дома. Не возвращался он до тех пор, пока отец вновь не укатил на станцию с тупой болью в груди от ощущения непреодолимости трещины между ними.
С того инцидента прошёл год, вроде, всё забылось, но и сегодня Перовски-младший сослался на очень важную тренировку, чтобы не провожать отца.
- Присядем на дорожку? - изо всех сил бодрясь, предложил Боб.
- Уже? - удивилась Клер. - Разве старт не вечером?
Боб отвел взгляд и сказал:
- Заеду, поговорю с родителями.
Жена поджала губы, кивнула и опустилась на диван.
- Привет, пап, здравствуй, ма...
Тепло этих слов возвращало его в детство, в забытое прошлое.
Отец еще больше постарел. По крайней мере, раньше не так резко была заметна сетка морщин в уголках глаз, да и в седой шевелюре было больше соли, чем перца.
Мама, как всегда, стояла, облокотившись на спинку отцовского кресла, и улыбалась.
- Здравствуй, сынок. Долго же тебя не было.
Не хочется говорить. Хочется просто смотреть и глупо улыбаться. А ещё лучше бы зарыться лицом в мамин передник, от которого пахнет сдобой или забраться отцу на колени и ощутить запах трубочного табака и лосьона для бритья... Но детства не вернуть, хоть плачь.
- Как ты, малыш?
- Улетаю, отец. Мой последний крестовый поход. Или я прорываюсь, или сдаю себя в утиль.
- Ты, разумеется, летишь капитаном?
- Я лечу один, пап. И вернусь, вернее всего, не скоро.
- А как же Клер и Джон? - спросила мама.
Вместо Боба ответил отец:
- Ничего не поделаешь, Саманта. Наш сын - настоящий мужчина, а для таких дело всегда на первом месте. Он будет носиться со своей идеей, пока не поймёт, что упустил что-то важное, но до этого ему ещё придётся постареть.
- Ну, пап! - взмолился Боб.
- Видишь, Сэми, он ещё изо всех сил старается выпрыгнуть из детских штанишек, доказать нам, что он уже достаточно взрослый и мудрее нас, стариков.
Мама положила руки на плечи отцу.
- Уймись уж, мальчик прощаться пришёл, а ты опять со своими нравоучениями выступаешь.
- Кто ж кроме нас, ну да ладно, всё равно без толку.
Боб скривил рот, а мама спросила:
- Бобби, сынок, как у вас с Джоном? Вы по-прежнему?...
Перовски мрачно кивнул.
- Вам надо больше бывать вместе, - со вздохом сказала мать.
- Я знаю, мам, но я же не могу разорваться!
- Конечно, половина Бобби мало, что могла бы решить, - съязвил отец, - ему нужен ты целиком.
- Ну, пап! - в очередной раз поморщился тот.
- Ладно, даст Бог, наладится...
Долгие прощания - не для тех, кто привык уходить часто, далеко и надолго.
- Мам, пап, до встречи.
- Возвращайся, сынок...
Голографический экран погас, и иллюзия живого присутствия потерялась. Не было на прощание крепкого мужского рукопожатия и поцелуя в щёку от мамы. Но, по крайней мере, они могут поговорить...
Боб нажал кнопку вызова.
- Слушаю вас, - ответили из динамика.
- Я хочу оставить сыну запись для моделирования моего образа.
- Введите свои данные в поля, отмеченные на экране.
Перовски отстучал дату рождения, пол, семейное положение и прочее.
- Минутку, форма обрабатывается. Прослушайте пока запись симфонического оркестра...
Через несколько минут бестелесный голос прервал скрипичное соло сообщением.
- Простите, господин Перовски, но вы не достигли возраста, когда наступает право оставить свою модель в банке информации.
- Я заплачу, сколько скажете!
- Простите, но у нас не ресторан, чтобы заказывать блюдо по своему желанию. Есть определённые правила...
Боб уже занёс палец над кнопкой отключения, как вдруг на экране появилось незнакомое лицо пожилого человека в маленькой бордовой шапочке.
- Одну минуту, командор Перовски.
- Святой отец? Но...
Старик чуть улыбнулся.
- Всё в порядке, командор. Иногда не вы приходите в Церковь, а она приходит к вам. Когда есть в этом необходимость.
- А сейчас она есть?
- Я просмотрел материалы о вас. Ответьте мне на вопрос: почему вы хотите оставить запись?
- Я ухожу в рейс, из которого могу вернуться очень нескоро.
- Я спрошу прямо: не решили ли вы от безысходности свести счёты с жизнью таким диковинным способом...
- Нет! - отрезал Боб. - Это очень рискованный шаг, но в нем нет ничего авантюрного. Наоборот, это плод двадцатилетнего труда учёных, для которых Проект - цель всей жизни. И ещё... это последняя надежда каждого из них. В этом полёте нет расчёта на пресловутую удачу. Одна надежда. Мечта.
Священник прикрыл глаза и помолчал несколько мгновений. Внезапно лицо его озарилось такой светлой улыбкой, которая бывает, разве что, у детей.
- Мечта - это то, что отличает человека от любого другого существа. Человек вечно спорит с Богом, доказывая ему, что он тоже способен на многое. Лезет из кожи вон, прыгает выше головы, корпит над созданием чуда, и никак понять не может, что самое большое чудо - он сам - уже давно создано.
Церковь всегда была против идей клонирования, экспериментов с временем, пространством... Но когда-то мы поняли, что человек в силу своей слабости нуждается в постоянном одобрении, поощрении со стороны того, кто старше, мудрее его.
Не каждый способен услышать в своём сердце нашего Отца, ему нужен кто-то поближе, такой же земной, настоящий. К сожалению, смерть иногда разлучает людей задолго до того, как сыну становился нужным совет отца...
И тогда Церковь пошла на дерзкий поступок - обратилась к учёным с предложением создать программу, которая моделировала бы человека. Собиралось всё, что было известно о каждом конкретном лице, даже цвет его любимой машинки в детстве, анализировалось, вносились некоторые ситуационные допущения, как если бы это был реальный человек, и он жил: каждое утро вставал, завтракал, шёл на работу, встречался с другими людьми, и так далее.
- Да, да, святой отец, я знаю об этом проекте.
- Мы создавали личность, которой, возможно, никогда не суждено было состариться, как в вашем случае, Перовски, не правда ли?
- Да... Родители умерли, когда я был совсем юным. Но я прихожу сюда, и общаюсь с ними, как если бы они прожили много лет, и были живы сейчас... И я хочу, чтобы мой мальчик...
- Я даю вам благословение, Перовски. И буду молиться за вас, за ваше возвращение.
- Спасибо, святой отец.
Башня Храма стрелой вонзалась в небо, теряясь в облаках, похожая на устремление человека дотянуться до своего Отца.
Перовски вышел из прохладного полумрака, и постоял на ступеньках, привыкая к солнечному свету.
Пройдут годы, возможно космический корабль затеряется крошечной серебринкой среди небесных тел в равнодушной пустоте и не найдёт обратного пути, но Перовски будет продолжать жить для своего сына. Он оставляет ему себя. Может, это не так уж много, но в любую минуту, когда тому понадобится совет или просто захочется поговорить с отцом...