Постникова Екатерина

ДЕНЬ САМОУБИЙСТВА

Воскресенье. Зачем слушать перед пикником грустное? Она включила E-Type, прибавила громкость и достала новые джинсы.

Окно, как вентилятор, обдувает теплом. Листва. Шуршит. Ветер. Одиннадцать утра.

Не будем о грустном в этот день. Потому что другого не будет.

Нет, завтра, конечно, начнется понедельник. У всех. Интересно, а ТАМ есть понедельники?...

Сережа, Сережа, а ты помнишь май восемь лет назад, когда я подошла к тебе и спросила дорогу? Думаешь, я, москвичка, не знала, как пройти к Дому Книги? Глупости. Ты понравился мне. Ты, ты! И не бросай, прочти до конца это письмо.

Где ты теперь, где твоя душа? Если она есть, конечно. Сомневаюсь. Никогда не видела. Да и есть ли вообще такое - душа?

В Гранд-Чероки их набилось семеро, и понеслись, распугивая воскресных чайников. Москва утекала прочь.

Сказали: Танька, ты сегодня хороша, как никогда. Оторвалась от окна, выдавила улыбку: приятно слышать.

А завтра приедут немецкие коллеги и начнут задавать вопросы, отвечать на которые - ее работа. В белом офисе под люстрой-вентилятором, у окна с видом на реку Москву. В строгом костюме ненавистного зеленого цвета. С радостной улыбкой. Какое счастье, что всего этого уже не случится!...

Она любила скорость, но муж Сергей никогда не гнал даже по трассе. А ей отчаянно хотелось вдавить в пол педаль газа и лететь, зажмурившись, в никуда.

Заговорили, как всегда, о работе. Таня отвернулась, провожая последние кварталы

новостроек и с неожиданной легкостью думая о том, что и лето - тоже последнее. Все последнее. И в офис не надо. И Сергея она больше не поцелует. Хотя нет. Еще один раз. Перед тем, как...

Только не вздумай никому сказать и даже помыслить, что это просто взбесившаяся с жиру баба решила привлечь к себе внимание. Не прощу тебе, если ты подумаешь так. И не пойму тебя.

А знаешь, я никогда тебя особенно и не понимала. Делала вид, что понимаю, а тебе казалось, что мы - оба - понимаем друг друга. Теперь это и не нужно. Нет больше необходимости: мне - врать, а тебе - напрягать мозги. Не надо. Ты свободен. И я свободна.

Распахнулись навстречу чужие жаркие леса, в которых водятся лишь комары и крапива. Зайцев - и то не осталось.

Небо не жалело тепла. Берите, пользуйтесь, берите!

Машина разогрелась, как печь. Открытые окна не спасали. Облако над горизонтом повторяло контур леса. Поля мелькали, как кадры кинопленки. Все - чужое. Родина, березки... Психотерапевт как-то спросил: ну хорошо, а природа-то вас интересует?... Природа! Птички-цветочки. Ей тогда захотелось завизжать: какая, к черту, природа, если я у-ми-ра-ю!!!

Но промолчала, качнув головой отрицательно.

Депрессия у вас, деточка. Депрессия у вас, деточка. Депрессия. А это, знаете, излечимо.

...Депрессия у меня?...

Ты не в курсе, но я полгода лечилась у психотерапевта. Зовут его Левин Юрий Павлович. Вот его телефон. Он сказал, что у меня депрессия. Смешно: он пытался понять, в чем дело. Спрашивал о детстве. О папе тоже спрашивал. Его интересовало, почему я считаю отца героем. Я нечаянно обмолвилась, что хочу быть похороненной рядом с ним. Левин, естественно, начал что-то о моем юном возрасте, о том, что рано умирать, и я закрыла эту тему.

А тебя прошу: Сережа, меня должны похоронить рядом с отцом. Это даже не просьба, это - приказ. Я знаю, что церковь не разрешает хоронить самоубийц на нормальном кладбище, но ни мой отец, ни я не были окрещены. Так что, наверное, можно. Ты узнай там. Так надо. На памятнике есть место для моего имени, внизу, под значком радиоактивности. Пусть так. Не забудь.

Там, среди прозрачных осинок, улыбается с серой шероховатой глыбы молодой усатый капитан химических войск, ниже выбито: Плетнев Николай Сергеевич, 1954 - 1987, а еще ниже стоит черно-желтый знак смерти.

Как странно, что на памятник почти никогда не падает солнце...

Да, я считаю его героем, доктор. А как иначе? Кого еще мне считать героем, как не собственного отца, который жизнь положил за этот проклятый реактор? Молодой, здоровый, красивый, умный - и не стало. Умер в госпитале, а я маленькая была, не понимала, но значка того самого стала бояться. Панически. По ночам просыпалась и звала: папа! И никто ко мне не приходил.

Одиночество ни при чем тут. Думаете, я одна? Да одна я даже не бываю, все время люди, люди вокруг, толпы людей, и всем что-то надо, телефон не затыкается, друзей у меня - Бог знает сколько, а еще друзья мужа, коллеги по работе, соседи по дому, по спортзалу, по пляжу, собачники эти... Поговорить не с кем? Да вы что! Помолчать бы недельку...

Скажите просто: вы не знаете, что со мной?

Возле указателя Новоселки свернули в густой лес и увидели крошечный водопад. Брызги, как стекло, разнесенное взрывом. Вода с прозеленью. Низкий мостик с волосами водорослей внизу. Кувшинки в коротком речном аппендиксе. Воздух пахнет нагретым болотом. Стрекочет кто-то в камышах. А берег гладкий, чистый, бежевый, как плед. Травка прохладная - дальше, к деревьям. Лечь, руки раскинуть. Уснуть.

- Таня, держи Джима! Сейчас в воду полезет!...

Доставали сумки, стелили брезент, потом - одеяла, бережно ставили в тень пиво в ящиках, коккер-спаниель рвался из рук, скулил. Уставший от жары ребенок Марины и Игоря возмутил нежную воду, забрался по колено, собака тянулась следом.

Радио в машине закончило выплевывать рекламу и заорало писклявым голосом. Таня прислонилась к капоту, наматывая на руку дергающийся поводок.

Собирали хворост. Она как-то забыла, что сегодня - Маринкин день рождения. Плохо как-то в такой день... Но - еще один понедельник?!...

Мечтаю? Да ни о чем. Мечтала закончить школу на отлично - закончила. Замуж хотелось - вышла. И даже вроде бы по любви. Институт - вуаля! Диплом в кармане. Работа? Есть работа, есть хорошая зарплата, даже на ваши услуги хватает, доктор. Ребенок? Да какой, к черту, ребенок, а работать когда? Да и не хочу. Многие не хотят. Подруга моя лучшая, которая рассказики всякие пишет - тоже не хочет, и никто ее за это не осуждает. У каждого свое хобби. У нее - рассказики, у кого-то еще - матрешки расписывать или кино снимать, мое хобби - на диване валяться, у мужа - торчать на работе до второго пришествия. Какие дети?

А, вы имеете в виду глобальную мечту? То есть - всей жизни, что ли? Да нет у меня никакой мечты. И не было. Умереть я хочу, доктор, и умру, если медицина мне не поможет...

Купаться полезли в эту лужу. Глубина по... в общем, вам по пояс будет. Но полезли. Лягушек пугать. Муж Сережа с ранней лысиной и кривыми ногами (странно, раньше не замечала...), толстая именинница Маринка в розовом бикини, ее малорослый Игорек, одинаково тощие и спортивные Тихоновы, Маринкино визжащее дитя и собака Джим. Все в одну речку.

Пора?... Нет, не сейчас. Пусть выпьют, иначе не уехать незаметно. У Сергея чутье, как у ищейки. Тревогу поднимет. И задуманная смерть не состоится.

Она улыбнулась с игрушечного берега, вертя в руках брелок с ключами от джипа. Это моя машина - подумалось. Да что машина, она-то не сильно пострадает... наверное.

- Та-ня! Иди к нам! Вода - парное молоко!

Улыбнулась снова, кисло.

Если проехать дальше, за Новоселки, есть другая река. Мутная, холодная, быстрая, а обрыв над ней высотою метров двадцать пять. Дух захватывает - двадцать пять метров полета! Мост разобран много лет назад, но дорога еще сохранилась.

На том берегу - высоченные кучи песка. Под небо. Зачем, интересно?

...Счастье? Нет, доктор. И не знаю, возможно ли. Счастье - это ведь состояние внутреннее. А у меня внутри серые, унылые, бесконечные сумерки. Серая дорога, поперек которой висит транспарант со словами NO EXIT. Честное слово, так и написано.

Знаю счастливых. Живут в бараке, с клопами, с соседями-алкоголиками, ссорятся постоянно, но - счастливы! Не понимаю! Не могу понять этого!

А что я могу сделать? Чтобы так же? Глаза чтобы горели? Чтобы любить мир и себя в нем? Чтобы солнышку радоваться?...

Доктор, а вы - счастливы?...

- А теперь - за женщин! За нашим милых женщин, чтобы они всегда оставались такими же красивыми, молодыми, и так же любили нас!...

Она незаметно вылила водку в траву. Нельзя пить. Нельзя, чтобы остановили. Нельзя, чтобы последнее мгновение прошло мимо затуманенного мозга. Нет.

Все выпили за женщин. Она усмехнулась. Муж как-то сказал: курица не птица, а женщина - не человек. На черта же пить за нас, если вы так думаете? Выпейте за Джима. Он ведь не претендует...

Наверное, ты задумаешься, Сережа, зачем я это сделала. Так вот, в смерти моей я прошу никого не винить. Где-то я слышала, что так пишут самоубийцы. Не вини никого, в том числе и себя. Причин много. А может, всего одна, но я не смогла ее понять.

Кстати, если ты не знаешь: я тебя не люблю. Я никого не люблю, даже себя. Мы все недостойны любви, потому что, по большому счету, мы не люди.

Раньше мне казалось: человек - это оболочка, внутри которой - мир. Огромный, сверкающий, и у каждого свой. А выяснилось, что нет никаких миров. Даже мирков нет. Попадаются, конечно, на свете существа тонкие, одухотворенные, живые, но я таких не видела. Рассказывали. Фотографии показывали. А сама не видела. Да и где они такие водятся?...

Сейчас ведь никто никого не любит, и никто никому не нужен, Сережа.

Сергей рассказывал историю про финна, который заказал у них два контейнера водки.

- Покатаюсь, - Таня беспечно отряхнула коленки и поиграла ключами, - До разъезда и обратно. Купить мороженого?

Все закивали, и она, сдерживая дрожь странной, необъяснимой радости, уселась за руль послушного, глянцево-черного зверя. Джим попытался было забраться следом, но она мягко высадила его, мимолетно тронув губами мокрый собачий нос.

Вот!

Вековые деревья дернулись, поплыли. Осторожно маневрируя, она развернулась и выехала на пустое шоссе.

Неожиданное облако размером с ладошку закрыло солнце. На мгновение мир стал таким, каким Таня любила его в редкие минуты внутреннего покоя. Безветренным. Бессолнечным. Безлюдным.

- Н-но, лошадка! - пробормотала она. Теперь - только вперед. Полчаса никто не хватится. Будут ждать подтаявших брикетов пломбира и не узнают, что произошло. А потом будет поздно. Главное - ехать осторожно. Иначе остановят, и все сорвется.

Чем-то знакомым зацепило радио. Таня сделала погромче: точно! Любимая песня - как знак, что все правильно.

Angels Crying все той же группы E-Type, макси-вариант - хватило бы до реки! Красивая и непонятная песня, заставляющая на какое-то время снова, как раньше, чего-то хотеть...

Я ведь, Сереженька, только на вид - деловая женщина с железными принципами. И мне только на вид тридцать один год (если не больше!). А ты знаешь, какая я внутри? Не знаешь? Потому, что не рассказывала? Или тебе это просто не нужно?

Внутри я все тот же ребенок, смертельно боящийся змей, темноты, оборотней, зловещего значка радиоактивности на могиле отца, ребенок, которого редко гладят по голове и называют ласковыми именами. Ребенок, все существо которого умоляет о простом, человеческом, а ему подсовывают дорогие игрушки, чтобы отвязался...

Я не могу объяснить тебе, почему умираю сегодня, в воскресенье, в такой славный летний денек. Не могу! И никто не может!

Но я решила твердо, и не будем больше об этом. Завещаю тебе все свое имущество, а так же то, что останется от моей машины. Книги отдай моей матери и скажи, что я их не прочла: неинтересно. Компьютер, принтер и прочую оргтехнику дарю моей лучшей подруге (имя, фамилию, телефон смотри ниже) с пожеланием стать великим писателем. Джима, если он тебе надоел, можешь усыпить.

И найми кого-нибудь, чтобы убирал могилу. Я же знаю, что тебе всегда некогда.

Прощай. Твоя жена Татьяна.

Ветер. Навстречу. Километров шесть еще до поворота на старую дорогу.

Как завораживает скорость, Господи! А музыка? Поневоле жить захочешь...

Она не смотрела на спидометр - какая разница? На шоссе почти никого. Кто помешает?

Можно и прибавить - на прощание. Ну, хоть раз! Раз в жизни лететь, отрываясь от горячего асфальта! Чтобы сердце, наконец, забилось в полную силу!

Все теперь ненужно, все прощено, забыто и утратило свою значимость. Есть еще несколько минут полной и окончательной свободы...

Фамилия капитана была Серов, и фамилия водителя, сержанта, тоже была Серов. Их потрепанный уазик стоял чуть впереди белого жигуленка с надписью ГИБДД, хозяева которого лениво следили за дорогой, пока сержант заканчивал менять колесо с помощью одолженного домкрата. Бормотала рация.

- Все, товарищ капитан... - мокрый, как мышь, водитель вытер пот со лба и шеи, - Готово дело.

- Спасибо, ребята, - капитан Серов кивнул двоим в серой форме. Те ответили вялыми улыбками.

Ее попытались остановить. Смутно, как сквозь пелену, она увидела человека с жезлом, но тут же забыла о нем. В конце концов, он ее все равно не догонит. Так немного осталось...

- Говорит пятнадцатый, всем постам. Задержать черный Гранд-Чероки госномер три-три-семь. Движется из Новоселок в сторону канала со значительным превышением скорости. За рулем женщина. Возможно... возможно, под кайфом.

- Вот он! - серые живо запрыгнули в машину, а черное тело джипа уже пронеслось мимо, и лишь капитан Серов, совершенно не имеющий отношения к нарушителям, успел разглядеть за поднятым стеклом спокойное лицо. Ясные открытые глаза.

- Не догонят, - сказал он.

- По петле надо было, - добавил его водитель, - Я бы догнал даже на нашей бандуре.

- Давай по петле, - Серов подтолкнул сержанта к машине, - Догоним. Нет?

Петля оказалась разбитой грунтовкой, срезавшей, однако, их путь вдвое.

Дальше ей некуда, сказал водитель. Нет дороги. Обрыв. Внизу вода. Если только раньше не свернула.

Она не свернула - вот она.

Поднимая пыль, джип несся к каналу. Не замечая кирпича и знака СТОП. Не замечая двух военных, выскочивших на дорогу.

- Не остановится! - крикнул водитель.

- Точно. Самоубийца. Дура. Черт!... Оружия-то нет, а то перестрелял бы ей колеса... Куда ж ты, а...

- Товарищ капитан, надо отходить, задавит же к черту!

Если отойти, ее путь кончится через сотню метров. Красивая машина снесет хлипкое ограждение и ухнет в мутную воду. И ничего не сделать. Только быть свидетелем.

Их двое. Солдат и офицер. На пути. Причем офицер - капитан, как и отец. Невозможно объехать, невозможно сбить.

Что-то еще работало, какая-то программа, заложенная много лет назад.

- О-той-ди-те! - чуть слышно пробормотала она. Потекли слезы. Нельзя. Даже перед собственной смертью нельзя вот так, глядя в глаза, убить. Зачем они здесь? Те, другие, отстали. А эти почему-то оказались прямо перед машиной.

Капитан что-то кричал и размахивал руками. Она ничего не слышала, потому что визг, возникший неизвестно откуда, заглушил все. Машину занесло, что-то посыпалось с заднего сиденья, ударилось звонко об пол. Мир еще несся куда-то. Что-то еще не вернулось. Ощущение времени? Боль?

Она ничего не слышала. Тело само выполнило необходимые действия: убрало ногу с педали тормоза, выключило зажигание, отстегнуло ремень безопасности, который тут же втянулся на место. Положило голову на мягкую оплетку руля. Закрыло глаза.

- Ты..ты..! - Серов выволок ее, почти бесчувственную, на дорогу, - Идиотка! Знаешь, ты кто?! Да тебя убить надо за такое!

- Так убейте, - попросила она, - Вы же мне чуть-чуть доехать не дали... Так бы - сама.

- Да почему? Почему, почему, а?!

- Да потому, что плохо, плохо мне! - она закричала так громко, что у Серова заложило уши, - Плохо, понимаешь, ты, капитан! Да не будь ты офицером, переехала бы я тебя к чертям! У меня отец тоже... капитан был... повезло тебе...а то...слушай, не трогай меня, плохо... Го-осподи, что же теперь делать...

Впервые за долгие месяцы невыносимая пустота прорвалась: она заплакала. Тихо. Не было сил. Не дали умереть. Швырнули за шкирку обратно в серость с надписью NO EXIT. Теперь не выползти.

Добрела до пыльной обочины, села, глядя, как падающие слезинки сворачиваются в пыли серыми шариками.

- Как тебя зовут? - капитан присел рядом и протянул платок.

- Таня.

Он протянул руку и погладил ее по голове: Таня, Танюша, ну, что ты, я понимаю, жизнь пуста, завтра похоже на вчера, и ни огонька впереди, но не умирать же теперь...

Она вскинулась: как ты сказал? Повтори...это. Ни огонька впереди... Откуда ты это знаешь? И как ты это понял?... Если я расскажу тебе... объясню... а вдруг ты поймешь? Такого не может быть, но вдруг ты все это поймешь?...

Он сел рядом и достал сигарету: а тут не надо быть великим философом, чтобы понять. Ты расскажи, а я постараюсь. А потом мы вместе подумаем, чем тебе помочь. Умирать собралась... красивая девчонка, вон глаза какие, а ты их портишь... Давай, не реви. Ну, не плачь, Танечка...

Он говорил, говорил что-то успокаивающее, доброе, оптимистичное, а она думала о том, что, собственно, неважно, офицер это или нет, и неважно, в какой ситуации они встретились, и уж совсем неважно, о чем именно они будут разговаривать. Она просто чувствовала: отпускает. Внутри. Тянущая, тянущая тоска. Медленно-медленно вынимает свои когти из души. Просто хочется жить. Сидеть у дороги, говорить ни о чем и щуриться на солнце. Курить одолженную у капитана дешевую сигарету. Смеяться. Стать человеком. Остаться в этом мире...

День прошел и забылся, но она, как ни старалась, не поняла, из-за чего хотела умереть, как не поняла и того, что именно спасло ей жизнь.

***

Имена изменены,

предсмертное письмо приведено близко к тексту.