Аннотация: Пара к рассказу "Чистое небо той зимы", про то, как бабушка вышла замуж :)
Бабушка обдирала сирень. Пышный куст, с которым она так жестоко поступала, ярко цвел у запасной проходной завода, в Богом забытом уголке, где лишь рев авиационных двигателей из-за бетонной ограды напоминал о человеческом присутствии.
Сирень была ее слабостью.
- Знаешь, заяц, - часто говорила она внучке Вере в минуты откровенности, - я люблю в жизни три вещи: меха, драгоценности и сирень, желательно, махровую. Хоть ты меня убей.
- А меня?! - начинала возмущаться внучка.
- Ты - не вещь, - резонно возражала бабушка.
Сейчас Вера, катая во рту уже безвкусную жвачку, стояла "на шухере" у шлагбаума, за которым кончалось запустение и начиналась нормальная жизнь. Там строили из розового ракушечника заводской Дворец культуры, самосвал выгружал на площадку желтый песок, медленно вращалась цистерна бетономешалки, поскрипывал подъемный кран. На полосатой с красными лампочками ограде стройки сидела нахальная ворона с грязным куском сала в клюве.
- Все спокойно? - сзади подошла бабушка Соня с огромным, больше нее самой, букетом сирени. - Никого?
Одета она была, по ее же выражению, "конспиративно": внучкины кеды, синие тренировочные штаны, простая белая безрукавка и синяя косынка на черных крашеных волосах. Ни цепочек, ни сережек, даже губы не накрашены. Впрочем, Софью Михайловну весь городок знал в лицо и так.
- Не влезет, бабуль, - внучка мысленно прикинула размеры хрустальной вазочки, стоящей дома на телевизоре.
- Что не влезет, засунем в трехлитровую банку.
Так они и пошли: бабушка, обнимая букет, и внучка, отворачивая смеющееся лицо. Навстречу попадались знакомые, которые нарушали всю конспирацию радостными возгласами:
- День добрый, Софья Михайловна! Здравствуй, Верочка!..
Про цветы никто не спросил. Это подразумевалось само собой: раз Софья Михайловна тащит охапку сирени, значит, она купила ее на рынке. И спрашивать незачем. Такие люди сирень не воруют, это же ясно.
Вера прекрасно знала, что бабушка действительно может купить себе сирень, или розы, или еще что-то. Она получала большую пенсию, а кроме того, ей что-то полагалось за умершего мужа - Героя Советского Союза, да еще сын, Верин родной дядя, регулярно присылал солидные переводы из Якутска.
Но цветов бабушка никогда не покупала. Цветы ей дарили.
Когда Вера доросла до более-менее сознательного возраста и начала задумываться не только о себе, ее буквально потрясло то, что бабушке все время дарят цветы. Ни у одной своей подружки, ни в одном доме она не видела столько цветов и так часто, как у бабушки Сони. На все праздники, включая Первое мая и Седьмое ноября, заводское руководство присылало аккуратные корзиночки гвоздик с вложенной внутрь красочной открыткой. Розы в хрустящем целлофане приносил лично от себя директор завода, румяный пожилой дядька, который целовал бабушке руку и называл ее "тетечка Соня". Тоже розы, только почему-то всегда белые, привозил дядя. Склонный к оригинальности Верин отец (он же - бывший бабушкин зять) добывал где-то розы голубые, желтые и чайные. Другой бывший зять, усатый режиссер, снимавший документальные фильмы о природе Севера, носил огромные связки гладиолусов. Друзья покойного деда увлекались тюльпанами с аккуратно стянутыми резиночкой лепестками.
Но это было не все. Часто на внучкин вопрос по поводу очередного букета: "А это кто подарил?" бабушка Соня, застенчиво потупившись, отвечала: "Один старый друг".
- Сколько у тебя старых друзей? - однажды озадачилась Вера, увидев сразу две совершенно разных охапки цветов в трехлитровых банках из-под яблочного сока. - Двое, что ли?
Бабушка порозовела и начала заплетать в косички длинную бахрому скатерти:
- Ну... ты понимаешь, в моем возрасте... невольно начинаешь... особенно ценить дружеские отношения...
- Да ладно! - ухмыльнулся жестокий подросток. - Это твои любовники, верно?
- Стыдно! - бабушка Соня сурово посмотрела ей в глаза. - Стыдно так опошлять чистые, духовные отношения!.. - и вдруг фыркнула и засмеялась.
Вера знала, что бабушка несколько раз была замужем, но два или три мужа погибли в войну, а остальные умерли от возраста и болезней. Дед, например, от рака легких, что заставило бабушку даже на месяц или два бросить курить. Кроме мужей, были и любовники, но выглядело это скорее забавно и старомодно, как в комедии пятидесятых, где все персонажи одинаково симпатичны. Одного из них, по фамилии Лапшин, Вера даже знала в лицо: он часто приезжал в гости с шампанским и коробками конфет, ставил старые пластинки и выводил нарядную и напудренную бабушку гулять, бережно держа ее под руку. Девочке они привозил игрушки, пестрые книги о животных, сладости и яркие импортные фломастеры для развития ее художественных способностей. Был это невероятно древний, жилистый, лысый, но еще крепкий старик в вечных черных костюмах, строгих галстуках, шляпах и начищенных ботинках.
- Большой человек, - говорила о нем бабушка Соня. - Фронтовик, партийный работник, диссертацию защитил...
- А почему ты не выйдешь за него замуж? - интересовалась Вера. - Он же тебя любит, это ежику понятно.
- Да на черта он мне сдался, хрен старый? - немедленно реагировала бабушка.
Знакомы они были лет сорок, если не больше. Вере было трудно даже представить себе, как мужчина может так долго ухаживать за женщиной без всякой надежды на взаимность, но Лапшин был вечен, как мир, и она просто привыкла к нему.
То, что бабушка Соня может выйти замуж еще раз, не казалось ей чем-то невероятным. Одно дело - бабушки подруг, седенькие, ссохшиеся, в морщинах, озабоченные стирками, уборками, магазинами, внуками, все вечера сидящие на лавочках у подъездов в халатах и цветастых платочках, с кульками семечек в руках и разговорами о погоде и болезнях. И совсем другое - Софья Михайловна, подтянутая, накрашенная, с красивой прической, распространяющая вокруг себя аромат духов, величественно плывущая мимо старушек в новом платье, сиреневой шляпе и перчатках-сеточках...
Странно, но ее никто не ненавидел. Скорее - боялись и уважали. Многие любили. Кому-то она казалась забавной. Но вряд ли кто-то сомневался, что такая женщина еще всем покажет.
Она и показала.
На следующий день после истории с сиренью за Софьей Михайловной приехала машина и начала сигналить под окнами. Вера как раз гладила на столе черную футболку и наблюдала, как бабушка меряет перед трюмо малюсенькую шляпку с вуалью. Они собирались на похороны какого-то ветерана завода, чрезвычайно заслуженного человека и, вдобавок, друга покойного дедушки.
- Бабуль, это по твою душу, - услышав гудки с улицы, сказала Вера.
- Ты тоже едешь, - Софья Михайловна воткнула в волосы последнюю "невидимку" и отступила на шаг, разглядывая себя в зеркале. - Как думаешь, не слишком мрачно? Может, шарфик белый надеть? А то прямо как вдова выгляжу.
- Надень, - кивнула Вера. - А я-то там зачем нужна?
- За компанию.
- Бабушка, я не люблю похороны, - девочка выключила утюг и встряхнула выглаженную футболку.
- Я тоже не люблю, - бабушка заколола шелковый шарф маленькой брошкой. - А куда деваться?
- А давай, ты поедешь, а я пока квартиру уберу?
- Да? - Софья Михайловна покосилась на нее. - Заманчиво, заманчиво... Умеешь ты заинтересовать! А что я там одна делать буду?
- С кем-нибудь познакомишься, - хохотнула Вера и, счастливая, швырнула черную футболку на кресло.
Ее слова оказались пророческими.
...В прощальном зале крематория, облицованном белым мрамором, было многолюдно, явились чуть ли не все ветераны завода с женами, детьми и внуками. Внуки, которым запретили жевать, разговаривать и смеяться, дико скучали и рассматривали потолок. Сорокалетние дети сдержанно шептались. Дряхлые ветераны или плакали, или тихо обсуждали, все ли куплено на поминки и всех ли позовут.
Софья Михайловна, пока не началась церемония, вышла подышать и присела на скамейку под молодыми кленами. Курить хотелось страшно, и она, воровато оглядевшись, достала сигареты. Во двор крематория въехал, фырча, еще один автобус, и из него, придерживая полы длинного черного плаща, выбрался средних лет мужчина с небольшой плешью и галстуком, съехавшим набок. Вслед за ним на асфальт двора спустились двое похожих на него сыновей с женами и, видимо, дочка с мужем и ребенком-дошкольником. Выглядели дети торжественно и печально, зато их вторые половины заранее начали маяться от скуки и немедленно закурили. Ребенок непонятного пола - короткая стрижка, майка, джинсы - сразу умчался куда-то в заросли.
- Женечка! - сдержанно крикнула ему одетая в черное мать, - Не убегай, сейчас идти уже!
- Я щас, мам! - отозвался (лась) Женечка.
Вдовец тоже закурил, отыскал глазами скамейку и, вежливо кивнув Софье Михайловне, присел с краю.
- Да... - Софья Михайловна сочувственно поглядела на него. - Жизнь очень несправедлива.
- Это точно, - согласился мужчина. Особенно расстроенным он не выглядел, в отличие от той же Женечкиной мамы, и вообще казалось, что вся эта процедура его утомляет. - И, знаете, все очень не вовремя.
- Такие вещи всегда не вовремя.
- Да... - вдовец тяжело вздохнул. - Особенно в нашем с вами возрасте.
Софья Михайловна изумленно глянула на него. Мужчина выглядел лет на пятьдесят с небольшим и, если бы не траурный наряд, производил впечатление вполне цветущего человека. Но спорить ей не хотелось.
- Хоронить близких тяжело в любом возрасте, - кивнула она.
- Лена была такой здоровой, - поделился вдовец. - Трое детей. Всю жизнь проработала на фабрике, медалью даже наградили... Так странно. Совершенно неожиданно - инфаркт.
- Ужас, - сказала Софья Михайловна.
- Совершенно неожиданно... - повторил мужчина и вдруг улыбнулся. - Меня зовут Леонид Васильевич. А вас?..
Минут пять они разговаривали ни о чем, потом из прощального зала донеслась музыка, и Софья Михайловна вскочила:
- Боже мой, мне же надо идти! Извините, голубчик, побегу...
Вдовец встал и чуть поклонился:
- Очень приятно было с вами пообщаться.
Церемония прошла гладко и быстро, речей почти не говорили, и через пятнадцать минут все высыпали в солнечный двор к автобусу. Водителя не было, двери машины оказались закрыты.
- Скотина! Вот скотина! - немедленно возмутился директор завода, бегая туда-сюда и размахивая руками. - Ну, куда его черти понесли?!..
Софья Михайловна снова уселась на скамейку, достала зеркальце и, откинув вуаль, припудрила щеки и нос.
- О! - сказал кто-то. - Вы еще не уехали!..
Перед ней, немного смущенный, стоял Леонид Васильевич.
- Да водитель... - с досадой сказала Софья Михайловна. - Пока нас не было, взял и смылся куда-то. Небось, по дороге увидел бочку с пивом.
- Если вы торопитесь, может, мы вас подбросим?
- Неудобно. Как же я одна уеду? Тут и директор, и вообще все... Ветерана завода хоронили, заслуженного человека.
- А-а... а я, простите, подумал, что родственника вашего...
- Да? - Софья Михайловна расстроилась. - Я так и думала, что выгляжу, как вдова... - она поправила поясок черного шелкового платья и вздохнула. - Даже шарф белый не помог...
- Ну что вы, не надо так! - испугался вдовец. - Я же не хотел...
- Ничего. Я на самом деле вдова, только уже давно. Лет десять, наверное...
- Господи, как рано ваш муж...
- Да нет, ему почти восемьдесят было, - Софья Михайловна поднялась и даже улыбнулась. - Что поделаешь... А вас не угнетает вся эта обстановка?
- Если честно, угнетает, - признался Леонид Васильевич. - Давайте пройдемся, пока нет вашего водителя!
- Папа! - из автобуса выглянула мать Женечки. - А ты куда?..
- Милая, поезжайте! - вдовец замахал на нее руками. - У меня сейчас серьезный разговор, поговорю и приеду! Я такси поймаю, не волнуйся!..
Женщина удивленно проводила их взглядом, но больше ничего не сказала.
За воротами крематория, через дорогу, вправо и влево разбегался обсаженный кленами бульвар со скамейками, гуляли парочки, проезжали чисто вымытые автомобили. Иномарок тогда водилось мало, и вообще машин по Москве ездило не в пример меньше, чем сейчас, поэтому дышать и гулять можно было даже с удовольствием.
Софья Михайловна шла и рассказывала новому знакомому:
- Ну, а после войны мы с мужем получили большую квартиру в новом доме. Хороший дом, немцы пленные строили. Погреб был свой, участок, я цветы сажала. Каждое лето под окнами - цветник. И вообще... лес, речка...
Леонида Васильевича ее возраст (семьдесят два года!) абсолютно не смутил. Он шел рядом, вдыхая аромат духов, и слушал, открыв рот. Впрочем, на Софью Михайловну так реагировали почти все мужчины.
- Вы - человек молодой, - сказала она. - Тех времен не помните. А ведь было очень славно. При заводе в кондитерском магазине продавали очень вкусные пирожные... Кстати, а может, сходим куда-нибудь, съедим по пирожному?..
... Вера ждала бабушку, тревожно меряя шагами асфальтированный пятачок возле дома. Вечерело. Она уже успела сбегать на завод, где проходили поминки, и узнать, что бабушка исчезла прямо из крематория с каким-то "молодым человеком" и больше не появилась.
Днем звонил отец, уехавший в очередную командировку в Забайкалье, и Вера на вопрос: "Где бабушка?" честно ответила ему:
- Ты знаешь, мне сказали, что она с каким-то мужиком смылась с похорон ветерана завода...
- А-а, - спокойно отреагировал отец. - Значит, с бабушкой все в порядке.
Уже начинало темнеть, когда Софья Михайловна с букетом роз в руках показалась на дороге со стороны станции, и Вера, уставшая волноваться, бросилась ей навстречу.
- Ты где была?!..
- Я? - Софья Михайловна выглядела довольной и отдохнувшей. - Ну, сначала погуляла немного, потом пошла в кафе, а потом... парк Горького, речной трамвайчик...
- Это же невежливо! С поминок! И мне не позвонила!... А почему ты говоришь о вас в единственном числе?
- Ага. Уже настучали. Вот люди!.. Кстати, ты ела?
Вера начала хихикать:
- Он тебя не проводил?
- Проводил, - бабушка взяла ее под руку и повела к дому. - Очень интеллигентный человек. И симпатичный. Но я не пустила его дальше платформы. Еще пойдут всякие сплетни...
Примерно через полтора часа раздался телефонный звонок. Бабушка, уже переодевшаяся в шелковый халат, с питательной маской на лице, взяла трубку:
- А-а. Это вы, голубчик!.. Боже мой, что у вас случилось?!.. Ах, да, очень нехорошо вышло... Мне самой неудобно, я вас так подвела... Да нет, как это "ничего страшного"?!.. Что? Завтра? Не знаю. Я пока ничего не планировала. А ваша дочка не будет возмущаться?.. Точно? Хорошо. Завтра у нас суббота? Тогда можно и в кино. Только, ради Бога, не в Центре, терпеть не могу, когда много народу!..
- Тебя пригласили на свиданку? - внучка ужинала, прислонив книжку к заварочному чайнику, и посмотрела на вошедшую бабушку невинными глазами.
- Да, - Софья Михайловна уселась и стала намазывать масло на хлеб. - Очень симпатичный человек. Настоящий мужчина. У него были сложные отношения с женой, непонимание, скандалы... Ему так не хватало женской ласки... Не смейся! Не смейся, я тебе говорю!
Вера хохотала, склонившись над тарелкой.
- Ну вот, - расстроилась бабушка. - Уже и пошалить бедной старой женщине нельзя, сразу неприличное ржание...
- Смотри, замуж не выйди!...Тебя старые друзья не простят!
- Простят, - уверенно отозвалась Софья Михайловна, откусывая бутерброд. - Слушай, а что, по-твоему, мне завтра надеть?..
... Наступило жаркое лето, приехал отец и увез Веру до сентября в далекую воинскую часть, где у самого КПП росли темные вековые ели, а на солдатскую кухню постоянно лазали хорьки и лисы. Там, прямо среди леса, строился военный городок, в котором папа ждал квартиру, чумазые солдаты курили в перерывах на штабелях кирпичей, а командир части загорал в трусах на крыше клуба, прикрыв от солнца голову газетой "Советский спорт". Там врач медсанчасти измерил Верин рост и записал в журнал: "20 июля, 160 см", а толстая парикмахерша сделала ей модную стрижку. Жизнь текла быстро и весело.
В самом конце августа мелкий веснушчатый почтальон окликнул возле штаба Вериного отца:
- Товарищ подполковник, вам письмо!
А через полчаса Вера, услышав из папиной комнаты странные стоны, в испуге заглянула к нему и увидела, как отец, в форме с новенькими погонами и съехавшей набок фуражке, сидит в кресле совершенно красный и корчится от смеха.
- Ты чего?!..
- Сядь, - попросил папа и, когда Вера послушно уселась, зачитал вслух, - "...и, несмотря на непонимание и даже отчуждение окружающих, мы решили быть сильнее жестоких обстоятельств и соединить наши судьбы навечно, чтобы быть вместе и в горе, и в радости... Поэтому приглашаю вас 25 сентября, в субботу, на нашу свадьбу, которая состоится в 12:00 в Центральном Дворце бракосочетаний города Москвы".
- Это от кого? - не поняла девочка.
- От бабули, от кого же еще, - отец поднял глаза от письма. - Ну, Софья Михайловна, ну, перечница старая!... Ну, порадовала!..
- А что тут смешного? - удивилась Вера. - Она же роковая женщина.
- Только я тебя умоляю, - папа посерьезнел. - Просто умоляю, котик, не выходи замуж столько раз, сколько она. Я понимаю, гены и все такое... Но не делай из этого хобби, пожалуйста!
...Утро было серое, моросил дождь, и бабушка, поглядывая в окно, взяла со столика лак для волос.
- Нет, ты посмотри, - озабоченно сказала она. - Вчера было солнце, а сегодня? У меня же от прически одно воспоминание останется!.. Побрызгай мне сзади, заяц. Как по-твоему, красиво?
- Да! - искренне ответила внучка, любуясь ее кудрями, выбивающимися из-под белой шляпки с искусственными розами.
- А не очень претенциозно?
- Чего?
- Ну ладно, - Софья Михайловна застегнула на шее цепочку и оглядела себя в зеркало. - Мне кажется, нормально. Да?.. Скромно и со вкусом. Хотя и директор завода будет, и Пал Палыч, и Лапшин, и дядя твой с тетей, и Семеновы будут... Директор шампанское обещал, а уж если он что-то обещает... Достань мои туфли, зайчик. Тяжело наклоняться.
- Бабуль, - Вера присела на корточки перед коробкой с туфлями и поглядела на бабушку снизу вверх. - А зачем ты выходишь замуж? Ну, в смысле, что тебе даст этот штамп в паспорте? Мне просто интересно.
- Что даст? - Софья Михайловна задумалась, стоя перед зеркалом в торжественном белом костюме и тапочках. - А ничего, если разобраться, не даст. Мне семьдесят два года. Мне ни квартира не нужна, ни деньги, все свое есть. И Леня, конечно, меня переживет, хотя ему не хочется об этом думать... Но ты знаешь, Верунчик, есть все-таки в этом что-то такое, что я не могу тебе объяснить. Может быть, чувство, что я еще живу, что не все кончилось... понимаешь? Что у меня не все позади, вот. Некоторые смеются, папа твой, например. А пусть они поставят себя на мое место.
Вера молча встала, подошла к бабушке и обняла ее:
- Извини.
- Да не за что. Ты запомни главное: любить ни в каком возрасте не поздно. Так не бывает, что это не вовремя. И замуж можно выходить столько раз, сколько ты этого хочешь, потому что и тебе когда-нибудь будет семьдесят два года. Нескоро, конечно, и дай тебе Бог, чтобы время для тебя тянулось, а не летело. Но, когда это все-таки случится, у тебя не должно быть ощущения, что ты плохо прожила жизнь, понимаешь?
- Понимаю, кажется...
- Пока еще нет. Тебе пятнадцать, ты такая молодая девушка, что тебе вообще рано думать о замужестве. Просто на слово поверь: нет хуже, когда женщина, пусть и в семьдесят два года, никому не нужна. Если это так, виновата она сама, и никто другой. Но от этого не легче...
..."А марш Мендельсона будет?" - спросила Вера у строго-торжественной служащей Дворца бракосочетаний, которая вышла в холл, чтобы забрать у молодых паспорта. Та, мельком скосившись на новобрачную, вдруг улыбнулась хитро и восхищенно и ответила почти шепотом: "Ну, а как же! Обязательно будет!".
Оставалось пятнадцать минут, и девушка, нервничая, вышла в дамскую комнату покурить. Вокруг прихорашивались юные невесты в белом, какое-то воздушное создание на тонких каблучках пудрило перед громадным зеркалом крошечный нос. На Веру, одетую в бледно-розовое платье с бантиками, натолкнулась официальная тетенька:
- Невеста! Вы тут курите, а вас, может быть, уже вызывают. Так, девочки! - она возвысила голос. - Все следим за временем! Чтобы никого не искать!
- Я не невеста, - Вера затушила сигарету. - Замуж выходит моя бабушка.
На нее все посмотрели, кто-то захихикал. До полудня оставались считанные минуты, и Вера волновалась, как Золушка в ночь своего бала, хотя невестой действительно была ее бабушка, а вовсе не она сама. В душе возилось какое-то живое, сложное чувство, не дающее расслабиться. Что это было?
Наконец, двери раскрылись, и бабушка под руку с Леонидом Васильевичем шагнула в зал. Оркестр заиграл свадебный марш. За окнами моросил дождь, но сейчас его скрывали плотные шторы, в зале горела огромная люстра, и ощущение праздника становилось все реальнее, особенно для Веры, которая шла за бабушкой под руку с отцом и смотрела неотрывно на ее волосы, тщательно выкрашенные, завитые и уложенные красивой волной. Со спины посмотреть - молодая ведь еще женщина. И походка вовсе не старушечья, а летящая, легкая...
- Объявляю вас мужем и женой! - произнес откуда-то с небес звонкий женский голос, и вот тут до Веры дошло, какое именно чувство шевелилось в ее душе последние полчаса. Зависть. Добрая, удивленная какая-то зависть. Так ведь не бывает. Это просто сон.
Гости чуть расступились, защелкал фотограф, и Леонид Васильевич, покрасневший от смущения, обнял Софью Михайловну и нежно поцеловал ее. Выглядел он по-настоящему счастливым.
Через пять лет бабушка умерла, и он долго плакал на ее похоронах.