Вызов Водитель такси Пескарёв на своём таксомобиле марки «Хонда» стоял у перехода и ждал, когда чья-то бабушка перейдёт дорогу. Старость не радость, думал Пескарёв, наблюдая за суетою бабушки, которая то предпринимала опасливые поползновения сойти на переход, то ставила ногу обратно на тротуар, а в руке её едва не волочилась по асфальту несоразмерно большая, облезлая, белая хозяйственная сумка времён развитого социализма. На лице бабушки соответствующим образом отражалось эмоциональное и умственное состояние, которое Пескарёв воспринимал поначалу с сочувствием, как растерянность и трепет перед громадой новой, непривычной жизни, но по мере того как шло время, он видел в этих метаниях попеременно то слабоумие, то издёвку и злодейство, то старушечий маразм. А за Пескарёвым — он мог наблюдать это в зеркале заднего вида — выстроилась уже порядочная колонна разномастных автомобилей. Бабушка наконец отважилась спуститься с пристани тротуара в разливанную реку дорожного движения, которая сейчас, впрочем, отнюдь не была бурным потоком, но замерла на месте, будто замёрзнув, как в сказочном фильме режиссёра Роу. Она проковыляла, опасливо озираясь, первую полосу. И снова замерла, будто собираясь с духом. Пескарёвы терпеливо ждали, но губы многих уже шевелились, выдавая те нестройные и не добрые мысли, что теснились в головах. Наконец, бабушка двинулась дальше и почти без происшествий добралась до крайней, третьей полосы, в которой улыбался ей через лобовое стекло Пескарёв, скрывая за улыбкой наболевшее. На первой и второй полосах с радостными воплями давали газу счастливчики и уносились в даль, в будущее, в жизнь. А бабуля зачем-то сменила маршрут, приблизилась, постояла, опершись на капот таксомобиля — для передохнуть, наверное. Потом зачем-то двинулась боком к двери, сидючи за которой, с немым удивлением наблюдал за её эволюциями Пескарёв. Подойдя, постучала в стекло. Пескарёв послушно опустил его и со всею вежливостью сунулся выглянуть, дабы не утруждалась бабушка согбением трескучей своей поясницы. Навстречу Пескарёву не явилось сморщенное и пигментированное возрастом старушечье лицо с чуть маразматической, но такой доброй улыбкой на синюшных губах, уже обветренных холодком, доносящимся из иных миров, а сунулась хмурая морда пистолета с навинченным на ствол глушителем. Пескарёв всегда гордился своей реакцией и скоростью принятия решений. Пуля ещё не достигла конца ствола, а он уже изо всех сил выжимал акселератор и выворачивал руль так, чтобы и второй выстрел не мог причинить ему неудобств, а попал бы в днище вставшего на два колеса таксомобиля. Обойдя таким образом по дуге агрессивную бабку и нарушив правила дорожного движения, Пескарёв переметнулся на встречную полосу и рванул по ней уже в обратную сторону, куда ему вообще-то не надо было. В зеркале заднего вида он мог наблюдать, как бабка, расставив ноги и присев для устойчивости, палила с двух рук ему вслед. Расстреляв обойму, она выдернула из сумки гранатомёт, умело и быстро привела его в боевое положение, забросила на плечо, но было поздно, потому что Пескарёв юркнул пескариком в боковую улочку, напоследок ехидно улыбнувшись смерти, оставшейся ни с чем. Однако радоваться было рано, и улыбка сползла с губ Пескарёва, едва он взглянул на часы. В таксопарке, где он работал, существовали очень строгие правила относительно времени обслуживания клиентов, поэтому если клиент, устав ждать таксомотора позвонит диспетчеру, а тот проследит за совершенно бессмысленным с точки зрения логистики маршрутом Пескарёва, ему не миновать суровых кар. Он уже взялся прорабатывать в уме кратчайший путь от его теперешнего местонахождения до нужного адреса, когда увидел, что дорога впереди перекрыта. Возле наспех выстроенного препятствия из автобуса и двух машин поблёскивали маячки ГИБДД. Слуха Пескарёва коснулось усиленное мегафоном требование остановиться, выйти из машины и положить руки на капот. Пескарёв класть руки на капот никогда не любил. Недоумевая вновь открывшимся обстоятельствам, он нашёлся свернуть в ближайший двор и, следуя указаниям навигатора, выбрался на проспект имени известного в узких кругах драматурга. Вздохнув с облегчением, он поддал газку, но вздыхать, как выяснилось, тоже было рано. Потому что на хвост ему сел чёрный фольксваген, из пассажирского окна которого по пояс высовывалась давешняя бабка с гранатомётом. Отследив момент пуска гранаты, Пескарёв повторил свой фокус с переходом на встречную на двух колёсах и помчался в обратную сторону, наблюдая, какой ужасный кавардак творился вокруг клубов чёрного дыма, образовавшихся на месте уборочного трактора «Беларусь». До пескарёвского таксомобиля долетела чья-то рука, испачканная в крови и мазуте и оставила на заднем стекле нехороший растопыренный след. Судя по траурной каёмке ногтей, это была рука пролетария, так не вовремя и несправедливо попавшего под раздачу гранат. «Странную какую-то, — думал Пескарёв, — и необъяснимую антипатию проявляет ко мне сегодняшний день и население этого небольшого заштатного городишки. А ведь казалось бы, что ему Гекуба?» Размышления его были прерваны божьим гласом, пророкотавшим с небес: «Гражданин Генри Гадженсон! Немедленно остановитесь, выйдите из машины и положите руки на капот». С промежутками в несколько секунд, та же самая (наверняка) фраза был произнесена по-английски, по-японски, по-балкарски и на международном вспомогательном языке интерлингва. Пескарёв очень не любил класть руки на капот, но с богом он не стал бы спорить, если бы то на самом деле был бог, а не вертолёт цвета хаки, трещавший над крышей таксомобиля. Впрочем, не обязательно Пескарёв и Генри Гадженсон — одно и то же лицо. Чтобы уйти от погони с воздуха, Пескарёв-Гадженсон нырнул в тоннель и вынырнул из него у самой объездной. Мысленно он отметил, что стал ещё дальше от клиента, ждущего свой таксомобиль вот уже тринадцатую минуту. Невероятно! Просто невероятно терпеливые живут в этой стране граждане — бесконечно терпеливые, коль скоро они могут в течение тринадцати минут ожидать такси и не позвонить диспетчеру, чтобы излить на него праведный гнев. Вертолёт трещал где-то на востоке, виднеясь суетливой мухой на фоне заходящего солнца. «Потеряли!» — вздохнул Пескарёв-Гадженсон, высчитывая кратчайший путь до места, где ждал его терпеливый заказчик. Зря он радовался: никто его не терял. Автоматная очередь прошила заднюю дверь. Из придорожных зарослей выскочил джип, в котором болтались несколько по виду омоновцев, но выражения их лиц наводили на мысль, что они работают под прикрытием, а на самом деле это то ли мафия, то ли гэбэ. Но в принципе, Пескарёва-Гадженсона обложили, кажется, вполне профессионально, так что вряд ли это была мафия. Зашипела, зашкворчала, как яичница на сковородке, рация. — Восемнадцать, — позвала она знакомым, нежным, но строгим голоском диспетчера Валеньки. — Восемнадцать, базе. — Здесь восемнадцать, роджер, — отозвался Пескарёв-Гадженсон, предчувствуя худшее: жалобу клиента, нагоняй, штраф. Ведь восемнадцать — это был его позывной. — Генри, дружок, — голос в рации сменился, теперь это был не сладко-задорный девичий, а пожилой, задушевный мужской голос, какой мог бы принадлежать пастору кирхи Святого Якоба в Вальсбурге или заслуженному педагогу на пенсии. — Слышишь меня? — Слышу, слышу, — усмехнулся Гадженсон, не ожидая от этого голоса ничего хорошего. — С тобой, Генри, говорит генерал-майор госбезопасности такой-то, — сказал голос. — И я предлагаю тебе, сынок, вот прямо сейчас прижаться к берегу и сушить вёсла. В смысле, прижаться к обочине, выйти из машины и положить руки на капот. Генри Гадженсон терпеть не мог класть руки на капот, поэтому он так и сказал генерал-майору: — Запомни, генерал, Генри Гадженсон терпеть не может класть руки на капот. — Да я знаю, знаю, — рассмеялся такой-то. — Я о тебе знаю поболе, чем ты сам про себя знаешь, сынок, такие дела. Но ты всё-таки выйди и положи ручки-то. Только не ошпарься смотри. Сегодня наши люди подсадили тебе термита. Неужели ещё не чуешь запаха? И да, действительно, только теперь Генри заметил, что в салоне таксомобиля густо пахнет раскалённым металлом и горелой проводкой. Выругавшись на международном вспомогательном языке интерлингва, он прижался к обочине и вышел из машины. Слава богу, руки на капот класть не понадобилось, потому что даже визуально в нём определялась дыра размером с чайное блюдце, с оплавленными краями, из которой густо валил синеватый дымок. Жизнерадостно горланя, приближались фальшивые омоновцы на джипе. Гадженсон посмотрел на часы. Он опаздывал к клиенту уже на семнадцать минут с копейками. — Ну что, резидент фигов? — звала его рация в салоне. — Пощупал? Как? Не горячо? Генри Гадженсон не стал отвечать. Он быстро сел на своё место и нажал секретную кнопку. Открылся багажник. Из него высунулась многоствольная реактивная установка. Ещё одно нажатие кнопки. Зашипев, устремились к цели два ПТУРСа. Взлетели над объездной дорогой пара-тройка голов, разносторонние руки и ноги; в лучах заходящего солнца траурно-красивыми чёрными хлопьями медленно падали с неба обрывки омоновской униформы. — Генри, малыш, — задушевно гудел в рации голос генерал-майора такого-то, — не делай глупостей, сынок, сдайся нашим ребятам — они сейчас подъедут к тебе на джипе… Генри Гадженсон не слушал эту пургу. Попирая ногами конечности, обрывки, ошмётки и огарки, он вышел на середину дороги и поднял руку. Затормозившая «Ниссан» с рыжим верзилой за рулём была как раз тем, что ему требовалось. Вытряхнув верзилу на асфальт, Гадженсон надолго лишил его сознания умелым атеми по шее, прыгнул за руль и дал газу. Часы показывали двадцать одну минуту опоздания. Но у него ещё был шанс избегнуть штрафа. Сжав зубы, сузив глаза в целеустремлённые щёлочки и поигрывая желваками, он на предельной скорости мчался навстречу заходящему солнцу, на вызов. |