Прохоров Александр Валериевич : другие произведения.

Крысоед

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Крысоед [Акимкин Евгений]

Правка 19.01.2011 г.

  Павел вёл джип по разбитому просёлку, объезжая здоровенные рытвины, полные рыжей глинистой воды. Солнце весело отражалось в жирной грязюке, в хлюпающих под колёсами лужах. Ночью здесь прошёл дождь, а наступающий день обещал быть жарким. Начинало припекать, но настоящей жары ещё не было. От полевых трав поднималось влажное пахучее марево. В салоне было душновато, но включать кондиционер Павел не стал - просто открыл окна. В лобовое стекло бились, пытаясь вырваться на волю, два заблудившихся слепня, уже успевших одуреть от солнца на чёрном пластике.
  Джип рычал и полз по краям рытвин, наклоняясь порой градусов на тридцать. Руки Павла расслабленно лежали на руле, солнце играло на светлых волосках, на белом металле патэк-филипповских часов. За время, проведённое в деревне, ему стали нравиться свои руки - они загорели, налились силой. Он сам стал нравиться себе. В руках, во всем теле ощущалась лёгкая приятная усталость - не та, что приходит в конце тяжёлого дня, но та, что остаётся на следующий день после хорошей тренировки.
  Настроение у Павла было подстать яркому солнцу, подстать синему-синему небу без единого облачка - праздничное было настроение. Ничего не висело над душой, никаких забот и проблем не осталось. Всё было хорошо, всё было правильно. Дело было сделано.
  Въехав на взгорок, Павел остановился - здесь телефон уже должен брать. И правда, через несколько секунд на экране сотового появились три кубика - вполне удовлетворительно для связи. Павел вышел из машины, размял ноги, потом прислонился к горячему капоту и набрал номер.
  - Привет! Это я. Угу... Ну что, я хвастаюсь - игру на лёгком уровне прошёл. Да, втыкает. Уже домой еду... Ну, давай дома все подробности, ага... Неплохо было бы ещё сыграть, только на другом уровне... Ресурсы чтоб не бесконечные, врагов побольше... Да нет, это без разницы, экспы я набрал... Ну говорю же, цепляет! Ага, спасибо. Не, нормально... Ну ладно, давай, пока, я приеду - перезвоню. Всё, пока.
* * *
  Если раньше человек разговаривал сам с собою в голос, размахивая при этом руками, то всякий сторонний наблюдатель мог решить, что у такого человека не всё в порядке с головой. И с таким выводом трудно было спорить до недавнего времени, пока технологии связи не изменили нашу жизнь. Мобильные телефоны привели к тому, что человек, стеклянно смотрящий в пустоту, громко разговаривающий с самим собою, да ещё и жестикулирующий при этом, уже никого не смущает. Это прогресс, говорят многие. Не знаю, не знаю, стоит ли называть прогрессом то, что так похоже на сумасшествие.
  Конечно, Борис Никанорович разговаривал не сам с собою. Он разговаривал по телефону, клипса хэндс-фри которого висела у него на правом ухе. Разговаривал громко, для убедительности размахивая рукой, свободной от управления дорогой иномаркой. Было приятное свежее утро, можно было обойтись без кондишена, окно в машине было открыто, и водители соседних с ним по пробке машин при желании могли бы заглушить музыку и авторадио и слушать его реплики.
  -... Да говорю же, не могу я такое в Москве делать! Мало что его съедят, так и про меня решат, что хватку теряю... Понты - вторые деньги, ты сам знаешь. А там и места хорошие, природа, всё натуральное. Считай, поехал в отпуск. Или в командировке, как хочешь.
  Машины едва двигались. За разговором Борис Никанорович меньше внимания уделял движению, тем более что называть так стояние в пробке можно было лишь в насмешку, и при очередной подвижке перед его 'Лехусом' опасно втёрся помятый старенький 'Москвич'.
  - Вот урод! Нет, это я не тебе... Я ж тебе говорю, это должен быть кто-то, но не я. Кто-нибудь, к кому он относится положительно или нейтрально. Нет, нормальные у нас, но всё равно он не воспримет, если это будет исходить от меня. Да, где-то полтораста километров от Москвы, потом поворот будет налево на Коростылёво... А дальше... Как тебе объяснить... Там ещё километров семьдесят всякими просёлками. Да нет, это я так сказал просто... Грунтовки не больше десяти кэмэ, и то в самом конце, а так - асфальт. Нет, сам пока не ездил. То есть, давно уже не ездил. Давай лучше так, я Пашку завезу и тебе на джипиэс скину маршрут... Нет, я джип возьму, и тебе советую.
  Машины дёрнулись и продвинулись ещё на пять метров. Парадокс городского транспорта: можно купить машину, которая стоит дороже, чем целый поезд метро, но на метро добраться до нужного места получилось бы быстрее.
  - Теперь о главном. Николай там был, снял площадку. Перетри с ним, что, как. Угу. Документы, какие надо, я через Павла передам. Расквартируетесь, ну а дальше по обстоятельствам. ... Да что деньги! Не трясись, это я в будущее вкладываю. Всё лучше, чем по барам да казино просаживать. Методы... Ну какие... Давайте без подлянок там, но и не мармеладничайте особо. Да, хорошо... А об этом не беспокойся - это я беру на себя.
* * *
  Борису Никаноровичу было под пятьдесят. Он словно сошёл с экрана какого-то старого фильма про деревню - из 'Председателя', например, или из 'Трактористов'. Был он краснощёкий, ядрёный мужчина, действительно, родом из деревни.
  После Коростылёвского СПТУ Борис Никанорович - тогда, конечно, ещё просто Борис - поехал в Москву, и без особых трудностей поступил на почвоведение. На этот факультет МГУ брали всех, кто ни попросится - конкурс всегда был меньше одного человека на место. На первом курсе в начале семестра Борис записался в секцию бокса. Нужно было выбрать какую-нибудь секцию для занятия физкультурой, и он выбрал бокс, и ни разу в жизни не пожалел об этом. Он был как будто создан для этого спорта: здоровый, плотный, но при этом неожиданно подвижный. Упорный. За упорство и за удар правой его прозвали Копром. Прозвище очень подходило ему: он ставил себе цель и бил, бил, бил - и это относилось, конечно, не только к боксу.
  С третьего курса Бориса забрали в армию. Военком, посмотрев на него, полистав личное дело, направил его служить в спортивную роту. Служба больше походила на спортивный лагерь, растянутый на два года: на стадионе и в спортзале солдаты проводили гораздо больше времени, чем на плацу. Дни в основном проходили в тренировках. Часто рота выезжала на соревнования. В армии Борис выполнил первый разряд и стал чемпионом округа, да и по России вошёл в десятку. В армии было неплохо, но всё-таки от сверхсрочной службы он отказался.
  Когда Борис дембельнулся, желание учиться у него сильно поугасло, но и преподаватели уже не сильно требовали с него: теперь он входил в сборную университета по боксу. Университетским спортсменам прощалось многое. К окончанию учёбы он стал камээсом, чемпионом Москвы в молодёжке и призёром по области в полутяжёлом весе. Со временем прозвище Копр перешло из спортивной раздевалки и в студенческую общагу, а после и в гражданскую жизнь. В общаге от студентов-биологов, живших этажом выше, он узнал об его обидном греческом значении, и попробовал отвязаться от прозвища, но это не получилось. Один раз он даже не выдержал, сорвался в драку. Нет, не в драку, сложно назвать стычку студента-очкарика и чемпиона-полутяжа дракой. Одного удара парню хватило, но хук не помог, и единственное, чего Борис добился, - его перестали называть Копром в глаза. Потом он жалел о своей несдержанности - не стоило показывать, что тебя что-то задевает, как вообще не стоит показывать свои слабые стороны.
  Даже сейчас, спустя так много времени после тех студенческих лет, после того, как он оставил бокс, подчинённые за глаза называли его - Копр.
  Когда подошла пора распределяться, на факультет стали приезжать представители совхозов, звавшие молодых агрономов работать в свои угодья. К Борису же подошёл не председатель совхоза и не агроном, а тренер из общества 'Динамо', и предложил стать участником сборной.
  И он легко согласился. И в деревню свою, конечно, не вернулся. Молодости вообще свойственно легко принимать немаловажные решения. Наверное, это потому, что молодые люди ещё не прочувствовали, что живут они только один раз. А может, потому, что нечего ещё терять. Со временем способность решать без оглядки теряется, человек начинает бояться оступиться. Сейчас Борису Никаноровичу было бы немыслимо вот так, без раздумий и взвешивания решения, изменить свою судьбу - но также и страшно представить, где бы он мог оказаться сейчас, если бы не принял предложение тренера, а вместе с остальной массой однокашников поехал бы работать в село.
  Он снова тренировался и бил, бил, бил. Это было хорошее время: он с удовольствием посвящал себя спорту, занимался делом, которое у него получалось. В гараже на антресолях до сих пор пылились восемь кубков - память о его спортивной карьере в 'Динамо'. Кстати, в те безоблачные годы в спортивном обществе он познакомился с будущими партнёрами по бизнесу: Сергеем, Семёном, Николаем.
  А потом начались перемены.
  В той или иной системе общества, в той или иной экономической системе можно выделить много хорошего и много плохого. Можно спорить с пеной у рта, можно оставаться при своём мнении - что лучше. Но вряд ли кто-то станет защищать смутное и мутное время перехода от одной системы к другой, ибо в такое время никакой системы нет вовсе.
  Помните пионерский салют? Рука, поднятая над головой, символизировала красивый советский лозунг 'общественное выше личного'. Если бы пионерское приветствие изменялось в соответствии с обстановкой в стране, если бы руки пионеров действительно служили своеобразным индикатором соотношения личного и общественного, то к началу новой эры в истории России гордое пионерское приветствие превратилось бы в блок, прикрывающий пах.
  В то время, когда подавляющее большинство населения страны жалось, прикрывая свой пах, - практически в прямом смысле этих слов - преимущество получили те, кто были организованы, имели начальный капитал, у кого в голове хватало шариков, чтобы разбираться в быстроменяющейся ситуации, и те, которые могли ударить. Те, которые могут ударить, всегда имеют некоторое преимущество перед теми, которые зажимаются, прикрывая пах. В остальном успех новых предпринимателей характеризовался лишь удачливостью и тем, у кого на сколько хватило беспринципности.
  Вот можно ли говорить так: 'на сколько хватило беспринципности'? Как кому-то может хватать или не хватать отсутствия чего-либо, в данном случае - принципов? Наверное, правильнее будет сказать так: кому на сколько не хватило принципов.
  Три преимущества было у Бориса Никаноровича перед большинством обывателей - он входил в спортивную организацию, команда которой оказалась устойчивее остального общества, голова у него неплохо варила, и он умел бить. И его товарищи по клубу тоже умели бить. Трёх преимуществ из четырёх оказалось достаточным. Подобное правило действует и в преферансе: если у тебя на руках три туза, то сказать: 'Вист!' ты имеешь полное моральное право.
  Что касается остального - Борису Никаноровичу удачливости хватило, а принципов не хватило, чтобы стать к настоящему моменту владельцем крупной сети супермаркетов с торговой маркой 'Пятачок'. Время становления Борис Никанорович вспоминать не любил - слишком грязное это было время. Хотя рыночные отношения и создали условия, в которых могли существовать большие капиталы, но фраза, отчёркнутая великим комбинатором в книге, не потеряла значимости и в нашей стране, и в наше время.
  Борис Никанорович не был в своей родной деревне уже очень давно. 'Лет десять', - сказал бы он сам и ошибся бы при этом всего в одну целую и восемь десятых раза. 'Пятачки' отнимали почти всё время, заставляя работать, улаживать отношения, договариваться с людьми и думать, думать, думать. И бить, бить, бить, добиваясь поставленной цели.
  В прошлом году Борис Никанорович со товарищи справляли своеобразный юбилей - открытие двадцатого супермаркета сети 'Пятачок'. Глумливый Семён высказался по поводу празднования: 'Ты зачем же, Боря, старушку-то из-за пятачка грохнул?' и продолжил, подлаживаясь под басок Бориса Никаноровича: 'Не скажи, не скажи, два десятка старушек - рупь!'
  А в этом году магазинов стало уже двадцать два.
* * *
  На следующий день, в понедельник, ранним утром Борис Никанорович заехал за сыном. Павел в машине сидел смурной, щурился, зевал - явно гулял до утра, отмечал сессию. Борис Никанорович вёл молча. Павел потянулся и включил было радио, но когда заорали в динамики бодрые 'Подсолнухи', поморщился и выключил. Нашарил висящие на вороте футболки горошины наушников, воткнул в уши, уселся поудобнее, скрестил на груди руки и задремал.
  Из Москвы выехали удачно, без изматывающего стояния в пробках. Машин на дороге было немного. Борис Никанорович вёл, посматривая время от времени на кемарившего сына. Вон, какой лось вымахал, а в голове - ветер, ребёнок, даром, что взрослый уже. И самое главное - ничего его не интересует. Друзей нет. Девушки нет. Живёт без огонька. Эх, молодёжь! Вот что ему интересно? Игрушки. Да разве я в его годы таким был, подумал Борис Никанорович. Нет. Я ж учился, хотел - смешно вспоминать! - хорошим агрономом стать. Хотел показать себя. Может, из-за того он такой, что ничего добиваться не приходилось, что всё само в рот шло, из-за того, что только хорошее знал.
  А с другой стороны - для чего я кручусь, для чего бизнес этот весь? Ведь всё для него, для Пашки. А он не проявляет никакого интереса к делу. Учится через пень-колоду, вся эта экономика ему до фени.
  Павел только-только закончил третий курс экономфака МГУ. Когда после школы надо было выбирать, в какой ВУЗ поступать, никаких колебаний в семье не было - Павел пошёл по стопам отца. Вот только факультет был выбран попрестижней, чем почва. Конкурс на экономфак был большой, и не факт, что Павел прошёл бы на общих основаниях, но, по счастью, времена изменились, и те, кто располагал достаточными деньгами, мог поступить и без конкурса.
  Игрушки! Виданное ли дело, парню двадцать лет, а он из-за компьютера света белого не видит. В прошлом семестре вообще чуть не завалил сессию, а всё из-за того, что накануне установил какую-то новую игру. Отпадную стратегию, как он сам сказал. Искушение погонять в игрушку было столь велико, что вся подготовка к экзаменам пошла коту под хвост. Стоило сесть за компьютер, и день вылетал начисто. И главное, сам ведь понимал, что сессия - не время для игрушек, надо ботать и ботать, благо, что не первый курс уже, но стоило ему оторваться от билетов, стоило дать себе небольшую поблажку ('Надо передохнуть... Сяду только на полчасика... Только начать на принце...'), и дня как не бывало. И компьютер не запретишь - какое сейчас обучение без компьютера... Бог ты мой, ну как это назвать? Безволие? Эта, как её, абулия? Понимает ведь всю недопустимость такого поведения, и хоть бы хны! В результате к первому экзамену он по-настоящему готовился лишь в последнюю ночь, с утра зевал, залил в себя бадейку кофе - и на тебе, трояк. Пока не заставил снести эту отпадную заразу, никакой учёбы не было...
  С другой стороны - ну мальчишка же ещё! Ещё появится интерес. Выйдет в жизнь, покрутится, оботрётся, тогда и научится работать в полную силу. Особенно если нынешнее дело выгорит.
  Мысли, как окосевшие лошади, ходили по кругу. Вот она, дурная бесконечность.
  Впрочем, Борису Никаноровичу доставало здравого смысла - а то и обычного такта - чтобы свои не слишком весёлые мысли не озвучивать и в упрёк сыну не ставить. Или, по крайней мере, делать это лишь в случае необходимости. Да, времена меняются, и люди меняются вместе с ними. Может быть, именно из-за этого молчания отношения между отцом и сыном были довольно доверительные.
  Солнце светило по верхушкам деревьев, щебетали птицы, блестела вода в лужах и речках, что встречались по пути, молчал мобильник, - если не считать мыслей, это было хорошее утро. В конце отрезка пути по шоссе Борис Никанорович сообразил, что нетвёрдо помнит путь просёлками. Сразу после поворота на Коростылёво он заметил человека и остановился.
  Дед в болотных приспущенных сапогах стоял посреди бескрайней придорожной лужи и сосредоточенно долбил палкой что-то, скрывавшееся под водой.
  - Бог в помощь, уважаемый, - приветствовал Борис Никанорович угрюмого деда, выйдя из машины. - Как нам проехать до Подпяткино, не подскажете?
  Дед бросил своё занятие и выбрался из болота.
  - А так прям и ехать, а после Попугаево развилка, налево на Нефлудово, а вам направо будет. И будете так ехать, ехать и приедете.
  - Спасибо.
  Борис Никанорович ещё раз посмотрел на лужу: ему почудилось, что там что-то шевельнулось.
  - Что там? - потянулся спросонья Павел.
  - Да так... Показалось.
* * *
  Пару дней назад Борис Никанорович зашёл в комнату к сыну, что случалось нечасто. В семье было негласное правило: каждый должен иметь собственный угол, где его никто не тронет и не побеспокоит. У отца был кабинет, где он встречался с партнёрами, обсуждал сделки или просто отдыхал, и ещё спальня. У Павла была своя комната. Не то чтобы Павлу запрещалось заходить к отцу в кабинет - нет, пожалуйста, просто чувствовал он там себя неуютно, не в своей тарелке.
  Может создаться впечатление, что отец с сыном и не виделись друг с другом днями, сидели по своим комнатам, но это не так. Не будешь же сидеть в своём углу и не казать носа! В конце концов, квартира не ограничивалась двумя комнатами - была ещё кухня, переходящая в гостиную с круглым столом, и ещё одна комната с домашним кинотеатром. Ну и потом, у каждого из мужчин была своя жизнь - у отца бизнес, у сына учёба. Как бы то ни было, но визит отца - событие не каждодневное.
  Борис Никанорович оглядел комнату, провёл рукой по плакатам. Павел сидел за компьютером, играл. Удалённая в сессию отпадная стратегия была, кажется, забыта - Павел расстреливал из тяжёлого вооружения каких-то рогатых монстров. Колонки негромко ревели от тяжёлой музыки, выстрелов и стонов подыхающей нечисти.
  - Сын, хочу с тобой поговорить серьёзно.
  Павел, не отрываясь от компьютера, подпрыгнул на стуле. Он уворачивался от выстрелов.
  - Па, погоди, меня долбят сейчас!
  Отец осмотрелся, сдвинул журналы и сел на кровать.
  - Павел!
  Павел поставил игру на паузу и нехотя повернулся.
  - Ну, чего?
  Борис Никанорович вздохнул и начал говорить подготовленную заранее речь.
  - Ты вот любишь игрушки, всё в детство играешь, а мне вскоре потребуется хороший помощник, чтобы вести дела. И вот я тебе решил устроить практикум по экономике на тему 'Конкурентная борьба. Завоевание рынка'.
  - Дела! - удивился Павел. - И каким же образом?
  - Твоя задача будет организовать торговлю, набрать людей, если надо, и в реальных условиях попытаться захватить рынок.
  - Ни фига себе!
  - Слушай! И не перебивай, пожалуйста. Ты должен будешь там развернуться и захватить местный рынок, выдавив местных торговцев. Разрешение на торговлю я выправил. Торговать будешь, естественно, пищёвкой и сопутствующими товарами.
  - Па, мне на семинарах рассказов про конкуренцию, про свободный рынок, монополию и всё такое хватило - вот так. - Павел черканул ребром ладони по горлу. - Лето же, каникулы! Да и в играх это сплошь и рядом - в экономических стратегиях, например.
  - Нет, ни на семинарах, ни в игрушках этих твоих не встретится таких ситуаций, какие бывают в жизни. Считай, что это такая расширенная стратегия. Пройдёшь её - и дуй на все четыре стороны.
  - И где это будет происходить?
  - В сельской местности. Подальше от Москвы. Это такая у тебя будет секретная операция...
  Борис Никанорович хотел пошутить, но шутка вышла тяжеловесная - как и сам Борис Никанорович. Впрочем, его это нисколько не смутило.
  - Но как же!? А я собрался по Европе прокатиться...
  - Никаких проблем. Сделаешь дело - и езжай. У тебя же каникулы два месяца? Вот, а я рассчитываю, что ты за месяц управиться должен. Или даже быстрее.
  - Па, ну зачем все эти сложности? Ты ж, наверное, можешь все эти деревенские лавочки просто купить.
  - И не только лавочки. Но это не спортивно будет. Вот ты же в игрушках тоже поджухать можешь, жизни там подбавить себе или денег.
  - Понял.
  Повисло неловкое молчание. Борис Никанорович внимательно смотрел на сына. Павел прятал глаза.
  - Паша, там один магазинчик всего.
  Павел молчал.
  - Понимаешь, мало того, чему вас учили. Ты должен сам попробовать, сам!
  - Па, я же учусь на экономиста, а не на продавца какого-то! - пошёл в последнюю атаку сын.
  - Никогда не помешает экономисту представить, как продавцы работают. Поработаешь руками, воздухом чистым подышишь...
  - Ну, вот ещё! У меня будет высшее образование, к чему мне работать руками?
  - Не сломаешься! Поработаешь и руками, и ногами! - Борис Никанорович начал выходить из себя. - Мало, что ты от армии отмазан! Должен же ты отрабатывать как-то то, что в тебя вложено! А это - всегда пригодится!
  - Ну, па! - глупо, конечно, было так кричать, но других аргументов у Павла не осталось.
  - Не шуми, это дело решённое. Готовься - послезавтра мы едем.
  - Я что, один там буду?
  - С тобой будет Семён Игоревич.
  Сказав это, Борис Никанорович поднялся и вышел из комнаты. Разговор в основном был закончен. Павел ещё некоторое время сидел, что-то прикидывая и соображая.
  Поставленная на паузу игрушка была забыта. На экране бестолково топталась уродливая компьютерная сволочь. Визит Бориса Никаноровича только что спас её электронную сущность от скорой и неминучей смерти.
  По интонациям отца, по его решительности Павел понял, что сейчас как раз та ситуация, когда спорить бесполезно. Уже бывали случаи, когда папа решал что-то за него - и ничего сделать было нельзя. Впрочем, в большинстве тех случаев по прошествии времени Павел мог бы и поблагодарить его за настойчивость, за произвол, за то, что настоял и сломил его, Пашкино, сопротивление. Мог бы, но не благодарил: ничего не попишешь - гордость.
  Семён Игоревич был партнёром Бориса Никаноровича. Павел нечасто встречался с ним. Как правило, это случалось на межсемейных пикничках, устраивавшихся пару раз в году, на Первомай и в начале осени. Присутствовали обычно семьи Бориса Никаноровича и его ближайших соратников по бизнесу. Семён Игоревич неизменно приходил один. Он бывал обыкновенно весел, разговорчив, незамкнут. Вокруг него собиралась компания. Он был остроумен, шутил. При этом ни одной его шутки на следующий день Павел воспроизвести не мог. Остроумие Семёна Игоревича, вырванное из контекста, не выглядело таковым - так же не поражает отдельная нота, та, которая 'та' (а на самом деле 'до'), вырванная из 'ти-ти-ти-та' пятой симфонии.
  Рядом с Семёном Игоревичем было интересно находиться. Он имел обо всём своё мнение, зачастую нетривиальное до парадокса. Он был неплохим рассказчиком. О работе он, в отличие от многих отцовых сослуживцев, на отдыхе не говорил. Девушки его любили. Борис Никанорович очень его ценил, но за что - оставалось Павлу неизвестно. Можно было лишь предположить, что так же, как Семён Игоревич на пикниках не отвлекается от отдыха, в деле не отвлекался он от работы.
  В общем, это был не худший вариант. Каков папин коллега на отдыхе, Павел видел. Оставалось узнать, каков он в деле.
  Павел прошёл за отцом на кухню. Борис Никанорович кухарил: резал овощи.
  - А потом? - хмуро спросил Павел.
  - Что потом? - откликнулся отец, орудуя ножом. Спросил так, непринуждённо, с лёгкой ноткой удивления в голосе, словно и не было только что повышенных тонов.
  - Потом ты меня на новое задание погонишь?
  - Там посмотрим. Ты взрослый человек, Паша, всю жизнь тебя, что ли, палкой гнать... К твоему же счастью.
  Павел хмыкнул.
  - Так мне чего там, месяц, значит, придётся сидеть? А где я товар возьму? Оборудование, помещение... Да я ж чайник, я ж не занимался этим ни разу!
  - Отвечаю по порядку: месяца достаточно на первый раз, может, и меньше времени потребуется. Считай, это такой тренинг. На лёгком уровне. Помещение под магазин снято, ремонт вот-вот начнётся. Снабжение организуем и технику необходимую подгоним. Семён Игоревич тебе поможет. Он мужик толковый, с ним не пропадёшь...
  - Давай тогда сразу уточним: мне надо будет в плюс по деньгам выйти или достаточно конкурента забороть?
  - Достаточно избавиться от конкурента. Дальше-то дело техники... Ты салатик будешь?
* * *
  Павел проснулся, но по-прежнему сидел в машине тихий. За всё время он только раз раскрыл рот, когда джип проезжал покосившийся столб с обозначением населённого пункта: 'Заводской'. Буква 'с' на знаке была старательно скарябана тупым металлическим предметом.
  - Почему 'Заводской'? - спросил Павел. - Разве тут есть заводы какие-то?
  - Был завод. Коней разводили, при царе ещё, - автоматически ответил Борис Никанорович.
  Как, откуда всплыли эти сведения в его памяти? Ведь не помнил и не вспоминал он этого с детства, десятки лет. И знак увидел - ничего не шевельнулось в памяти. А сын спросил - чик, и ответил.
  По мере продвижения к родной деревне память Бориса Никаноровича оживала, как распускается китайское прессованное полотенце, брошенное в горячую воду. Вот мостик... Вот ельничек... Вот дерево с дуплом, ничуть не изменилось... Все эти подробности словно были засушены где-то в голове, сморщены, как изюм, а теперь разбухали, распрямлялись под потоком дорожных впечатлений. Вот здесь он мальчишкой когда-то ловил мальков, вот за тем пригорком стояла школа, куда он ходил, здесь горохом поле засеяно было, и они с другом Федькой бегали этот горох тырить, здесь вот он не однажды дрался после уроков и как-то ему разбили губу и нос, но и обидчику - кому? не вспомнить... - досталось тогда на орехи...
  Мысли у Бориса Никаноровича были в гармонии с окружающим простором, такие же светлые, благостные.
  Господи, как приятно после городской суматохи выбраться на природу! Дышать свежим, вольным воздухом, напоённым тонкими ароматами трав и цветов! Просёлок был разбит, ехать быстро не получалось, жалко было машину; зато можно было видеть деревья, кусты и прочие окрестности. В городе если и стоит дерево, то это или общипок какой куцый, или тополь инвалидно-ампутированный, или скучная пыльная серятина неизвестного вида, разве что лампочками обвешана. А здесь! Красавцы, великаны, жизнелюбцы-деревья! Колоссы! А поля бескрайние? Как приятно глазом видеть эту ширь, ни смогом не замутнённую, ни домами-проводами не заслонённую! Да, это не город... Всё здесь естественно, и всё прекрасно!
  Не только мысли и память, но и чувства, эмоции, юношеские какие-то переживания, весь цвет душевный, что в большом бизнесе не нужен и вреден даже, оживал в Борисе Никаноровиче. Душа его пела, как птица. А когда из-за перелеска джип вдруг вынырнул на поляну, нежно желтеющую одуванчиками, Борис Никанорович испытал такой восторг, такое метафизическое наслаждение, будто реально был хозяином всей этой красоты.
  - Ну и дыра, - сказал Павел. - Мегафон не берёт.
  - Я здесь родился, - сдержанно сказал Борис Никанорович.
  Они как раз проезжали попугаевские коровники. То есть то, что это были коровники, Борис Никанорович ещё помнил, а Павел, глядя на полуобрушенные серые стены, тонущие в резной сочной зелени борщевиков, ни о чём таком не догадывался.
  - Я сражён. Далеко нам ещё?
  Борис Никанорович не ответил, пожал плечами только, мол, не помню. После коровников дорога сузилась, на обочинах с двух сторон пенилось зелёное борщевичное море, из которого тут и там торчали сухие стебли прошлогодних растений с раскрытыми мёртвыми зонтами соцветий на верхушках.
  Борщевик - это такой бамбукообразный гигант, иногда в два человеческих роста. Не всякая рябина вымахает до таких размеров. На вид это очень сочное растение, мясистые огромные листья, толстые стебли-трубки, огромные белые зонтики соцветий. Растёт он вдоль дорог преимущественно, покрывая листьями-лопухами всю придорожную землю и безжалостно давя все остальные растения. Его иногда называют американским лопухом. Говорят, завезли его из Америки, чтоб выращивать на корм скоту. И растёт он вдоль дорог да возле коровников поэтому - там, где зелёную массу возили, где семена в землю попали.
  На корм там или не на корм, но разводить его бросили очень быстро. Запах у него весьма специфический. Так, как он, пахнет только один вид растений - кусты за пивной.
  Запах - это самое субъективное из всех ощущений, данных нам в реальности. С цветом, например, не может случиться такого, что взглянет на что-нибудь одна, допустим, дама и увидит красное, а взглянет другая - и увидит совершенно белое, что бы там ни писал в своё время Николай Васильевич. Но он шутник большой был, даром, что классик, и не ко всему написанному стоит относиться настолько серьёзно, правда? С запахами всё иначе: идут, к примеру, двое, и вот у одного вдруг дыхание перехватывает, вонь ужасная, нос зажимает, слезящиеся глаза на друга выпучивает, а друг с удивлением смотрит: 'Что такое? В чём дело?' 'Как в тём дедо! Нышать же немозможно! Ты что, не чумстуешь?' 'Нет. Слабый запах есть какой-то, на цветочный похож...'
  Но в любом случае не запах - самое ужасное в гигантских лопухах.
  Основная проблема заключается в том, что любой непосредственный контакт с борщевиком чреват сильными ожогами. Ожоги проявляются не сразу, а только через несколько часов. Кожа краснеет, чешется, идёт мутными волдырями. А если не повезёт, то после и вовсе слезет и долго-долго не заживёт. Выйдешь, этак, из машины побрызгать на сотом километре, сделаешь пару шагов в кустики, и на тебе, подарки.
  Ядовитость борщевика, к слову, не мешает коровам прекрасно себя чувствовать, употребляя его в пищу.
  Выходит, что борщевик - это как бы подорожник наоборот. Известно, что подорожник завезли в Америку бледнолицые, и он распространился там постепенно вдоль дорог. Завезли его европейцы, сами того не желая, в виде семян. Семена у подорожника мелкие, попали в тюки со скарбом и приплыли в Новый Свет. А так как подорожник - травка неприхотливая, то прижилась она на новом континенте довольно быстро. А борщевик наоборот, от них к нам приехал и вдоль наших дорог распространился. Но если подорожник - растение безвредное и даже целебное, то борщевик - ядовитая зараза, и как от этой заразы избавиться, теперь совсем непонятно.
  Правда это или нет насчёт происхождения борщевика в средней полосе, неизвестно, ясно одно: не стоит России бездумно заимствовать что-то у Запада.
* * *
  Тем временем джип въехал в деревню, прокатился по улице и остановился возле магазина. Магазин представлял собою серую бревенчатую избу, слегка покосившуюся. От других домов она отличалась тем, что стояла не за изгородью, а фасадом выходила прямо на улицу. О том, что это именно магазин, можно было догадаться по вывеске, имевшей место над дверью: 'МАГАЗИН'.
  На бревне, справа от входа, имелась ещё одна надпись, карандашом или углём: 'ДЕЦЕЛ КУЛЛ'. Кто-то потратил довольно много времени, чтобы вырисовать большие кривоватые буквы. Поверх буквы 'У' белой краской была намалёвана буква 'А'. Краска была относительно свежая.
  Павел посмотрел на надпись. 'Вот дебилы, двух слов не могут написать без ошибок! - подумал он. - Деграданты, ё-моё!'
  Борис Никанорович тоже обратил внимание на надпись. 'Ага, значит, молодежь тут есть, - подумал он. - Значит, молодёжная категория продуктов, всякие пиво-чипсы-йогурты пойдут'.
  - Ну что, - бодро произнёс Борис Никанорович. - Вот мы и на месте. Пойдём, Паша, на конкурента твоего поглядим.
  Сын явно не разделял оптимизма отца. Он до сих пор не мог смириться со всей этой затеей.
  - И чего я должен буду ему сказать? Здрасьте, я тут напротив магазин замутить хочу? - недовольно пробурчал Павел.
  - Помни: о том, что ты думаешь и что делаешь, рассказывать кому попало не стоит. А особенно не стоит докладываться конкурентам. Чем меньше они будут знать, тем тебе же лучше. Так что - молчок.
  - Ну да, конечно, - буркнул Павел. - Тут уж, небось, все бабки друг другу уши прожужжали.
  - Не думаю. То есть, слухи-то, конечно, бродят, да только ложные. Николай Владимирович об этом позаботился.
  - А чего ж мне говорить тогда?
  - А чего ты говоришь, когда в магазин за продуктами приходишь? - Борис Никанорович изобразил удивление. - Ничего не надо говорить. Приходишь, смотришь, покупаешь.
  - Ага, вени, види, вицы. А нам что, продукты нужны?
  - Нам нужно смотреть. Это занятие очень полезное - на конкурента посмотреть. Чем торгует, какие цены у него. А продукты - дело десятое. Ты вообще, пока площадка у тебя обустраивается, первым делом наблюдением заняться должен будешь. Если узнаешь, сколько товара возит, как часто, то тут тебе вся информация о деревне, как в раскрытой книге: и сколько народу тут живёт, и возрастной состав прикинуть можно, и платёжеспособность.
  - Понятно.
  - Ну и вообще придётся разузнать, помимо магазина: кто живёт тут, чем дышит, сколько постоянного населения, сколько на лето приезжает. Ну что, дрейфишь, Штирлиц? - Борис Никанорович подмигнул сыну.
  - Вот ещё! - фыркнул Павел и первым полез из машины.
* * *
  Дверь магазина была обита драным дерматином, из-под которого неаппетитно лезла грязная вата. Особо крупные прорехи были заколочены ржавыми жестяными заплатами. За дверью висела серая марля, служившая, видимо, фильтром от мух, а за нею сразу была комната с низким потолком - торговое помещение.
  Первое впечатление от этой комнаты было неприятное. После яркого солнечного дня магазин выглядел тоскливо и сумрачно. Всё здесь было какое-то не очень опрятное: плохо подметенный дощатый пол, покрытый кусками потёртого линолеума, обшарпанный старенький прилавок, захватанные грязными пальцами весы и касса. Сквозь пыльное окошко на пол протянулись почти осязаемые брёвна солнечного света. Несколько мух, прорвавшись через марлю, резвились в солнечных квадратах.
  За прилавком сидела черноволосая тётка и лузгала семечки.
  На трёх стеллажах за её спиной на полках располагался товар: консервы, стеклянные банки, печенье, твёрдая колбаса с большими включениями жира, чай, пакетики с супами, прессованные кисели, сыпучие продукты в бумажных пакетах. Продукты запросто соседствовали с непродовольственным товаром: так, на одной полке стояли 'Пшеничная', уксус и скипидар. Уксус и скипидар явно стояли давно, бутылки выглядели сильно запылёнными. Отдельно в деревянном лотке лежал хлеб. Белые буханки, каких в Москве не продают, не были затянуты в плёнку, как обычно, а просто лежали себе рядами, как кирпичи на поддоне.
  - Здравствуйте, - звучно приветствовал продавщицу Борис Никанорович.
  - Здравствуйте, - тётка живо встала, сунув семечки куда-то под прилавок.
  Павел промолчал. Здороваться с незнакомыми людьми он не привык.
  - Вот, зашли к вам подфуражиться, - сказал Борис Никанорович.
  - Пожалуйста, пожалуйста, - радушно улыбнулась продавщица.
  Она была приземиста, коротко стрижена и принадлежала к тому типу женщин, про которых говорят: баба-мужик. Однако улыбка её искупала недочёты внешности. Видно было, что человек она общительный и не без приятности.
  Борис Никанорович осмотрелся и стал заказывать, беря всего понемногу и стараясь называть продукты в алфавитном порядке. Продавщица, несмотря на то, что была женщиной не худой, птицей летала от стеллажей к прилавку. Дело у неё спорилось, на прилавке росла гора продуктов.
  - Сахара ещё возьми, - разлепил, наконец, губы наблюдавший за процессом покупки Павел.
  Борис Никанорович поморщился. Он дошёл уже до хлеба, а сахар проглядел, и теперь сахар этот нарушал стройный алфавитный список, в котором выстраивались продукты на чековой ленте.
  - А нету сахару, - отозвалась продавщица.
  - Как нету? А это что? - возмутился Павел, указывая на мешочки, сложенные на самой нижней полке.
  - Так это ж песок! - слово 'песок' продавщица произносила через 'я': 'пясок'. - Будете брать? Скока вам свесить?
  - Килограмм, - решил Борис Никанорович.
  Павел промолчал. Разницы между сахаром и 'пяском' он не чувствовал.
  Пакетов в магазине не нашлось, и Павел, взяв у отца ключи от машины, выскочил на улицу за сумкой.
  Возвращаясь, он столкнулся у дверей со старым дедом и пропустил того вперёд.
  - Здорово, Автинна! - приветствовал дедок продавщицу.
  - Здравствуй, Григорьич. За чем пожаловал? - откликнулась продавщица с загадочным именем.
  - Свесь-ка мне крупы килограмм пять.
  Автинна полезла под прилавок и тут же, ругаясь, вылезла наружу.
  - Крысы повадились, - объяснила она. - Вона, мешок погрызли. Тяну мешок, а оно всё на пол...
  Дед Григорьич сочувственно поцокал. Борис Никанорович, оказавшийся рядом, тоже изобразил сочувствие продавщице, Павел же стоял подальше, и ему пришлось вытянуть шею, чтобы рассмотреть испорченный мешок. Он никогда не видел крыс, и ему было интересно. Продавщица сноровисто орудовала совком, отмеряя крупу, не переставая жаловаться на грызунов.
  - Я на них и крысоловки ставлю, а они умные, твари, хоть бы раз попались. В подполе они живут. Я бы потравила б их, да нельзя, продуктовый магазин-то... Григорьич, ты всё знаешь, помог бы крыс известь!
  - Помочь... Да как от крыс поможешь, - протянул всезнающий дед Григорьич. - Самый надёжный способ: уйти. Где людей нету, там и крыса не живёт.
  - Скажешь тоже, Григорьич! Куда ж я уйду? Кто ж торговать тогда будет?
  - А ты кошку заведи себе. Пусть даже и мышей ловить не будет, пусть в подпол твой гуляет да у прилавка подъедается. Крыса духу кошачьего не любит, скорей всего уйдёт. А не уйдёт, так всяко безобразить меньше будет.
  - Я бы рада, да не могу, - покачала головой продавщица. - Как только возьму кошку, так чихаю - не могу остановиться, слёзы текут - аж не вижу ничего. Доктор говорит - аллергия.
  - Ну, не знаю тогда, чем и помочь, - сказал дед Григорьич. - Впрочем, есть один способ, ещё дед мне сказывал. Обещать ничего не буду, а спробовать - спробую.
  - Ой, спасибо, Григорьич!
  - Погоди спасибкать, Автинна! Дело не скорое, да и не ясно, выйдет ли...
  Пока дед увязывал свою крупу, Борис Никанорович, сложивший уже покупки в сумку, снова подступился к продавщице с вопросом:
  - А не подскажете ли, уважаемая, можно ли в деревне снять комнату у кого-нибудь?
  - Отчего ж нельзя, можно, конечно, - ответил вместо продавщицы дед Григорьич.
  - Вы к старосте сходите, спросите, он подскажет, - посоветовала продавщица.
  - Зачем к старосте? - удивился дед. - Ступайте вон к Михалне в третий дом, у неё полдома пустует третий год.
  Они, было, заспорили, стоит идти к старосте или нет, но Борис Никанорович прервал их:
  - К старосте нам и без того надо бы сходить. Подскажете, как пройти?
  - А вона Григорьич вас и сведёт, - сказала продавщица. - Сведёшь, Григорьич?
  - Отчего ж не свести, сведу, - согласился дед. - Пойдём.
  Борис Никанорович пропустил деда вперёд, раскланялся от дверей с продавщицей и вышел из магазина. Павел подхватил ставшую тяжёлой сумку и, не попрощавшись, поспешил вслед за проводником и отцом.
  - Вона, вниз по улице, дом с крыльцом, видишь? - махнул рукой дед, выйдя на середину улицы. - Это вот и будет старостин дом, вам, стало быть, туда. А мне в другую сторону.
  И дед потопал вверх по улице.
  - Спасибо. А как звать-то старосту? - спросил вслед Борис Никанорович.
  - Кочергу-то? А Петром, Петькой, - отозвался дед, удаляясь.
  Борису Никаноровичу осталось только пожать плечами.
* * *
  К старосте пошли не сразу, сначала подошли к джипу разгрузиться.
  - Так, Паша, чек в сумке, цены потом расшифруешь по нему, - сказал Борис Никанорович. - К вечеру приедет тебе в помощь Семён Игоревич, привезёт данные по нашему товару, что мы в 'Пятачки' возим. И вот ещё что... Ты водку выложи, кинь мне в багажник, тебе она здесь точно ни к чему будет. Ты, кстати, есть не хочешь?
  Павел помотал головой, бросил сумку в багажник, открыл её, извлёк бутылку и положил отдельно.
  Для визита к деревенскому старосте Борис Никанорович захватил с собой только папочку с документами.
  Борис Никанорович из-за изгороди окинул взглядом двор дома и, не увидев признаков обитания здесь собаки, решительно толкнул калитку. Павел покорно плёлся сзади. Отец с сыном прошли к дому, Борис Никанорович поднялся на крыльцо и постучал.
  - Хозяева! Есть кто дома?
  На стук выскочил хозяин, староста, надо так понимать, Петька. Старосте на вид было лет пятьдесят. На кочергу он никак не походил - комплекцией не вышел. Павлу он показался очень похожим на какого-то толстого пухлого зайца, глазки его бегали, словно он чего-то боялся или чего-то скрывал.
  Борис Никанорович, сама респектабельность и улыбчивость, представился, пожал зайцеобразному старосте лапу, чем вверг его в ступор, и начал грузить рассказом о перспективах деревни Подпяткино. По его словам выходило, что руководство области намерено запустить программу по развитию туристического бизнеса. В окрестностях планируется начать строительство нескольких туристических комплексов, что должно благотворно сказаться на экономике района в целом, а также создаст рабочие места и поднимет благосостояние жителей Подпяткино и окрестных населённых пунктов.
  Всё время, пока продолжался этот разговор, староста постоянно озирался на оставленную открытой дверь, из которой неслось бряканье кухонной утвари. А Борис Никанорович, словно не замечая такого поведения хозяина, продолжал. Программа, говорил он, рассчитана на три года, и уже этим летом или осенью начнутся работы по рекогносцировке и маркшейдерству, строительство начнётся чуть позднее, будут задействованы производственные мощности района и области. Также Борис Никанорович отметил, что в рамках этой программы для развития инфраструктуры района и поддержки областной программы необходимо создать сеть предприятий торговли, чем...
  Староста настороженно слушал сложные протокольные слова, обалдело косил глазами, ему явно хотелось сбежать. Наконец он проговорил:
  - А что вы, собственно, от меня хотите?
  Борис Никанорович сбился на полсекунды со своей речи, но не смутился, а ловко всунул папку в лапки старосты и зажурчал с новой силой, дескать, хочет поставить в известность руководство деревни, что в областной управе проводился тендер, выиграть который посчастливилось именно ему, Борису Пятакову, и теперь именно он, Борис Пятаков, имеет удовольствие выполнять условия тендера, создавая в родном краю сеть предприятий торговли, просит оказывать всяческое содействие, рассчитывает на сотрудничество и поддержку со стороны местных жителей.
  Староста Петька открыл папку, пролистал бумаги, мельтешащие круглыми синяками печатей и невнятными размашистыми росчерками, и, наконец, наткнулся на конверт, подписанный просто 'На нужды'.
  Что-то изменилось в лице старосты, глаза съехались к переносице и перестали на минуту косить, лапки его ощупали конверт и быстро захлопнули папку.
  - Так что ж вы раньше-то молчали! - воскликнул староста. - Вы ж Никаноров сынок будете, из Пятаковских?
  Борис Никанорович скромно поклонился.
  - Мать! Выйди поздоровайся, глянь только, какие гости! - крикнул староста.
  На крик из дома выглянула хозяйка, высокая худая женщина со злым лицом. Беседовать с гостями она не стала, буркнула только: 'Здрасьте!' и скрылась в доме, однако звон посуды в глубине дома прекратился.
  - Дак это ваши работники-то старую избу латают! - восклицал зайцеподобный староста, опасливо косясь по сторонам и прижимая к боку заветную папку. - А остановились вы где?
  - Это один из вопросов, с которыми мы бы хотели обратиться к вам, - вежливо ответил Борис Никанорович. - Сам я, к сожалению, остаться не смогу, увы, увы, дела в городе требуют моего присутствия... Я здесь сына оставлю, Павла.
  Староста словно только-только увидел Павла и кинулся трясти ему руку.
  - Пётр Кузьмич Кочергин, очень приятно, очень приятно. По любому вопросу, пожалста, пожалста...
  - Может быть, пройдём в дом? - вежливо предложил Борис Никанорович.
  - Зачем в дом? - смешался староста. - У нас там не прибрано, неудобно... Вы ж хотели поселиться, верно? Дайте подумать, дайте подумать...У нас-то неудобно, тесно, да и племяшки могут приехать, и комната одна...
  Говоря, он настойчиво оттеснял гостей с крыльца. Папку он засунул подмышку под пиджачок, так, что она стала почти не видна.
  - Мне вот подсказали, что к э-э-э... Михайловне можно поселиться, - подсказал Борис Никанорович.
  - А! Точно! К Михалне! Там вам будет удобно. Пойдём! - воскликнул староста и повёл гостей прочь со двора.
  - А вода горячая там есть? - с сомнением в голосе спросил молчавший до того Павел.
  Староста только захихикал.
   Пока шли к ней, староста и Борис Никанорович словно поменялись ролями: староста оживлённо говорил, заискивающе косясь на гостей, махал лапками, обещал помощь, если таковая потребуется, кричал встречным: 'Смотрите, кто приехал!' и вообще суетился. Борис Никанорович лишь молча улыбался и кивал - он привык к такому обращению.
  Павел плёлся сзади, ему было нехорошо. Он покрылся холодным липким потом, в ушах у него шумело, ноги шагали через пень-колоду. Что было причиной такого недомогания - то ли выпитое вчера, то ли недоспанное сегодня, то ли обилие свежего воздуха, то ли пекущее макушку солнце - сказать трудно. Единственным желанием Павла было, чтобы вся суматоха с его размещением поскорее закончилась. Он устал от новых людей и впечатлений.
* * *
  - Михална! Выходи, постояльцев к тебе привёл!
  Михална оказалась пожилой женщиной, крепкой и бойкой. Староста тараторил, не давая гостям сказать и слова, сбивчиво объясняя причину визита. Михална быстро уловила смысл невнятных объяснений старосты, стрельнула глазами на костюм Бориса Никаноровича и повела разговор. Да, она готова сдать половину дома, дом хороший, сын с женой перебрались несколько лет назад в город, но дом она содержала в порядке, крыша не худая, разве что обстановки никакой - стол да лавка.
  - Сколько вы просите? - спросил Борис Никанорович.
  Несмотря на то, что староста усиленно подмигивал ей, Михална, помявшись немного, запросила цену за поселение двоих человек настолько низкую, что Павел даже фыркнул. Борис Никанорович же и бровью не повёл.
  - А покушать ребятам не возьмётесь готовить? - спросил он.
  Михална было замялась, и тогда Борис Никанорович сам предложил вдвое против первоначального предложения Михалны.
  - Смотрите тока, разносолов не будет: сёдни щи, а завтра каша, - сказала она.
  - Договорились, - кивнул Борис Никанорович. - Мои бойцы продуктов вам подкинут, если нужда будет.
  На том торг и закончился. Обе договаривающиеся стороны остались полностью довольны сделкой, формальности не заняли и минуты, и отец с сыном отправились на другую половину дома смотреть жилище.
* * *
  Показ завершился быстро - смотреть было особенно не на что. После смотрин Борис Никанорович засобирался обратно, наказал сыну слушаться Семёна Игоревича, не давать спуска конкурентке, пожал Павлу руку и был таков. У Павла были к отцу вопросы, но из-за своего заторможенного состоянию он не успел их задать. Например, насколько правдив рассказ отца старосте, или... Или хотя бы когда ждать напарника.
  Откровенно говоря, Павел не знал, чего он забыл в этой деревне и, пока ждал Семёна Игоревича, тяжело маялся бездельем. Всё раздражало его, а солнце - больше всего. Ожидание тянулось невыносимо долго. Минутная стрелка на часах, казалось, заснула или умерла, разморённая солнцем. Была мысль - собраться и драпануть отсюда, но машины не было, и не было связи. Не пешком же идти - Павел вспомнил, сколько они с отцом ехали по просёлкам, и загрустил. Всё произошло так стремительно! Два дня назад ещё ничего не предвещало беды, он собирался весело провести лето, и на тебе! Он даже не успел предупредить друзей, что планы его поменялись.
  Семён появился часа в четыре дня. К этому времени Павел успел посидеть и полежать на лавке в доме, послоняться вокруг, сходить вниз по улице до колодца и выпить кружку ледяной воды, хотя пить ему и не хотелось. За несколько часов ожидания Павел ни с кем не перемолвился и словом: а о чём он должен был разговаривать, например, со встреченными на улице деревенскими бабками? Или детьми? Он видел деревенских жителей, когда делал вылазку за водой. Бабки сидели на скамеечке у второго дома и беззастенчиво разглядывали Павла - от этого ему захотелось убраться подальше. Когда, наконец, к дому подъехал джип Семёна Игоревича, Павел сидел в теньке, привалившись к бревенчатой стене, и отупело гонял шарики на наладоннике.
  Джип подъехал и бибикнул. Из опущенного окошка высунулся Семён Игоревич и весело крикнул:
  - Привет! Гостей ждёте?
  Павел вскочил, растерявшись. Наладонник соскользнул с бревна и пропал в щели между стеной дома и завалинкой. Когда Павел, наконец, нащупал его в траве, Семён уже сдавал задом во двор. Павел побежал помогать, показывать, сколько ещё можно сдать, но его услуга оказалась явно лишней. Пожалуй, он больше мешался, чем помог, и чуть не попал под колёса.
  Семён заглушил технику и вышел.
  - Ну, здрав будь, Пал Борисыч! Экой ты большой какой!
  Рукопожатие у Семёна было крепким. А Павел как-то неловко подал руку, так, что в ладонь Семёна Игоревича попали только его пальцы, и ответить крепким рукопожатием не сумел.
  - Здравствуйте, - промямлил Павел.
  - Давай сразу договоримся: мы с тобой на 'ты'. Я - Семён, ты - Павел, иначе каши мы не сварим. Договорились?
  - Хорошо, - согласился Павел.
  - Ну, показывай владенья, что тут у тебя творится.
  - Вот, тут папа снял комнату в этом доме, и ещё договорился с хозяйкой, что она нам это... Ну, обед будет варить. Там, - Павел махнул рукой, - магазин, ну, который не наш, мы там были и купили продуктов, а вот там - наш магазин. Только я туда ещё не ходил.
  - Так, ясно. Это всё потом, везде сходим, всё посмотрим. Ты лучше скажи, где тут речка? И где тут можно отлить по-человечески?
  Этого Павел не знал. Как-то не удосужился узнать. Не нужно было, вот и не узнал.
  - Да это же первое, что нужно было узнать о новом месте! - заявил Семён. - Ладно, погоди, сейчас разберёмся.
  Семён появился минут через пять.
  - Ну, - сказал он, - пойдём купаться. Ты в плавках?
  Павел помотал головой. Компаньон его отца смущал его своим напором.
  - Ну, да это и неважно. Пойдём, - скомандовал Семён.
* * *
  Дорогу Семён узнал почти сразу же, остановив проезжавшего мимо чумазого белобрысого пацанёнка на старом раздолбанном велике. Велосипед был пацанёнку явно не по возрасту, и педали он крутил стоя, просунув ногу под раму. На каждый оборот педалей во втулках что-то страшно хрустело, будто у велосипеда ломался его металлический хребет.
  До речки дошли минут за пятнадцать.
  Речка оказалась неширокая, всего метров пять. Заходить в воду пришлось через траву, потому что удобный заход чуть ниже по течению был слишком грязный, весь берег там был в коровьих следах и лепёхах.
  Павел сначала стеснялся раздеваться при Семёне, но тот, не обращая никакого внимания на Павла, быстро побросал свою одежду на траву и уверенно пошёл в воду. Больше стесняться было некого, и Павел, внутренне смущаясь, сковырнул с ног кроссовки, снял и запихал в карман шорт влажные носки, стянул футболку, потом, запутавшись ногой в штанине, - шорты. Быстро снял трусы, засунул их под свою одежду. Хотя наблюдателей не наблюдалось, всё равно ему было неловко. Потом дошёл, поджимая пальцы бледных ног, по колкой траве до берега и потрогал ногой воду.
  Вода в речке была не слишком прозрачная, какая-то зелёно-мутная. Но, несмотря на это, окунуться в воду после тягостного ожидания на солнце в течение почти всего дня, оказалась здорово. Введённый в заблуждение цветом воды, Павел почему-то ждал, что она будет пахнуть тиной и болотом, но вода ничем не пахла.
  Поплавать в такой узкой речке не удалось, но Павел вдоволь наокунался. Ещё можно было откинуться на спину и дать течению нести себя. Ноги при этом тонули и начинали чертить по илистому дну, и течение неторопливо двигало тело, смещая его относительно берегов. Неспешность этого процесса, ощутимость течения, щекочущего и гладящего кожу, покой и гармония с природой - всё это было приятно.
  Семён не стал долго плескаться. Он пронырнул пару раз вверх и вниз по течению десяток метров, пофыркал и вылез. Натянул прямо на мокрое тело шорты и стал энергично делать махи руками и приседать, попутно наблюдая за медленными эволюциями Павла.
  Потом они лежали на покрывале, захваченном Семёном, грелись на солнышке. Павел, по примеру Семёна, тоже натянул шорты. Носки комком лежали в кармане и мешались.
  - Ну а что ты думаешь про своё - или про наше - задание? - спросил Семён.
  - Да я понимаю, отец меня хочет в свой бизнес втянуть, - запальчиво ответил Павел. - Хочет, чтобы я его жизнью жил. А меня он спросил? Я, между прочим, не хочу жить как он. Я его и не видел дома никогда, он всегда на работе. Все дети как дети, а я как брошенный всю дорогу.
  - А ты не думал, Паша, что если ты занимаешься своим делом, работаешь на полную катушку, приходишь домой и ничего уже делать не можешь, потому что все силы отдаёшь любимому, заметь, любимому делу - то это счастье?
  Павел помолчал, грыз травину. Тихо-тихо катила свои мутные воды безымянная речка.
  - Может быть, - наконец сказал Павел. - Но тут-то вот и есть логическая ошибка. Дело-то должно быть любимым! А я не хочу торговать, не умею и не люблю!
  - Не любишь, потому что не знаешь ещё, - Семён отвечал лениво, не открывая глаз. - Знаешь, я родился и вырос в степи. У нас там снега никогда не было. Нет, бывало, конечно, выпадет немножко совсем, его сразу ветром и сдует... Снег настоящий я увидел, когда школу закончил и в Москву поступать приехал. На физкультуре в институте нас заставляли заниматься лыжами. И что ты думаешь? Я так и не смог научиться бегать на лыжах.
  - Ну и к чему вы это рассказываете?
  - Паша, мы договорились на 'ты', это раз, - Семён сбросил полотенце с головы, сел, потянулся. - А во-вторых, я на лыжах ходить до сих пор не люблю. И даже гонки по телевизору не смотрю. И ты, пока не почувствуешь, не узнаешь какое-то дело - любить его не сможешь. Пойдём-ка ещё окунёмся.
  Они окунулись ещё, а потом снова лежали и обсыхали. Грелись.
  - Ты относись к этому как к неизбежному. И старайся получать удовольствие, - говорил Семён.
  - Ага, удовольствие! Я бы лучше в Европу съездил! Мы с одногруппниками в Прагу уже намылились...
  - Да никуда не денется твоя Прага. Простояла тыщу лет на своём месте, и ещё месяц подождёт тебя. А когда ты ещё в деревню выберешься, настоящим воздухом подышишь? Эх, молодость, не понимаешь своей выгоды. Ну и что бы ты там делал, в Праге? Пиво пил? Так и здесь пиво пей. Природа, воздух такой замечательный - что ещё человеку надо? Ну, а ещё чего собирался летом делать?
  - Ну, по Европе бы проехался. Италия, там, Испания. Ну, в Штаты можно ещё. Интересно посмотреть...
  - Ох уж мне эта опора демократии, - хмыкнул Семён.
  - Что вы сказали? То есть, ты? - переспросил Павел. - Чиво топор демократии?
  - Хэх, смешно. Ну, в общем, ты правильно расслышал.
* * *
  Потом Семён с Павлом шли обратно с купанья. Разговор их продолжался.
  Павла уже не раздражало солнце, светившее сейчас в спину. Кроссовки он нёс в руке, и дорожная пыль, мелкая и мягкая, как мука, приятно грела босые ноги.
  Семён Павлу тоже определённо нравился. Он был надёжный, уверенный в себе и знал ответы на все Пашкины вопросы. Ему хотелось довериться.
  - Мне папа говорил, что мы просроченный товар будем продавать, - сказал Павел.
  - Да? Нет, сначала не будем. Потом можно, - ответил Семён. - Сначала нужно репутацию завоевать, а дальше можно творить, что угодно.
  - А это не вредно?
  - Что не вредно? - не понял Семён.
  - Ну, просроченные продукты?
  - А, да нет. Просроченные - это же не испорченные ещё. К тому же сейчас во всё на свете столько консервантов накачивают... Срок годности - достаточно условная вещь и устанавливается с большим запасом. И потом, доказать, что произошло отравление именно из-за вот этого конкретного просроченного продукта, настолько сложно, что даже, считай, невозможно в нашей реальной жизни. Пока до экспертизы дело дойдёт, там и свежий товар протухнет.
  - А вот по телевизору показывают 'Впрок', там независимые эксперты продукты проверяют...
  - По телевизору, Паша, у того товар хорош будет, кто больше деньгами поделится. Это тот же самый рекламный ролик.
  - А я раньше думал, что просроченные продукты выбрасываются.
  - Ну, знаешь, это всё равно, что чистые деньги выбрасывать.
  - А что же с ними делать? С просроченными сырками этими?
  - Павел, а ты от отца про такую сеть супермаркетов не слышал: 'Прокси'?
  - Нет, у него же 'Пятачки'.
  - Ну, у него не только 'Пятачки', много ещё всего... 'Прокси' - это тоже его, - здесь Семён Игоревич явно покривил душой, так как он являлся почти равноправным совладельцем торговой сети супермаркетов 'Прокси' вместе с Борисом Никаноровичем. Отчего соврал? Хотел остаться в тени, выглядеть незапятнанным? Не-ет, видимо, имелась в душе Семёна червоточина зависти к своему сюзерену... Ну что ж, оставим это маленькое враньё на его совести, или что там у Семёна Игоревича есть вместо неё.
  - И что там? - спросил Павел.
  - Это подмосковная сеть. Туда всё свозят, что в срок в Москве не продали.
  - Ну не знаю. Я бы ни за что не стал покупать что-то, если на упаковке стоит позавчерашний день.
  - А кто тебе сказал, что там позавчерашний день? Мы же тоже не дураки! Целый цех этим занимается, человек с полсотни: этикетки печатают, колбасы моют, сроки годности перебивают. Что нельзя продавать - в салаты идёт, в копчения. Ел когда-нибудь салаты из супермаркета?
  - Нет, папа никогда не привозил. И мне запрещал покупать.
  - И правильно запрещал. Запомни, Паша: при правильной организации работы сеть супермаркетов работает без отходов.
  - А законодательство?
  - А что законодательство? Законодательство на нашей стороне. Статью двухсотую из кодекса убрали. Дума наша вообще чёрт-те чем занимается... На днях смотрел новости, показывали заседание. На повестке дня вопрос: стоит ли разрешать программе 'Спокойной ночи, малыши!' трансляцию диснеевских мультиков. Идиоты, прости господи.
  Павел подумал.
  - Дядь Семён, ты же только что говорил, что телевизору верить нельзя... Мол всё, что показывают, - типа рекламы, всё за деньги...
  - Правильно, так и есть, - вкрадчивым голосом Глеба Жеглова, объясняющего принципиальному Шарапову прописные истины об устройстве реального мира, ответил Семён. - Но всему же должен быть предел! Высший законодательный орган страны не должен выглядеть, как сборище клоунов. А ты глянь: каждый второй репортаж либо о том, как кто кому в рожу дал, либо вот такие бессмысленные, бестолковые вопросы на повестке дня... Это нормально, да? Конечно, кто-то депутатам такой имидж делает, да только вряд ли это они сами.
  Тем временем они вошли уже в деревню и дошли до избы, снятой Николаем Владимировичем под лавку.
  - Ну что, давай зайдём, посмотрим на наш трудовой фронт, - предложил Семён.
* * *
  Дом стоял на краю деревни, почти в самом конце улицы. За ним была только одна покинутая избушка да торчали обугленными рёбрами стропила сгоревшего строения - то ли сарая, то ли баньки, а дальше начинались заросли дикого ивняка с торчащими тут и там беспризорными тополями.
  Почему, интересно, стоит людям покинуть дом, как не пройдёт и года, и это будет уже не дом, а труп дома? Сразу ведь заметно, в котором доме люди живут, а в котором - нет. Пока дом жилой, он и стоит ровней, и смотрится ладней. И не поправляют вроде его особо, а он стоит себе да стоит. А стоит людям забросить своё жилище, тут и дерево рассыхаться начинает быстрей, и гниёт всё, и в землю дом уходит - мёртвый дом.
  Вот и этот домишко, сырой и заросший по окна зелёным мхом, завалившись вперёд, недвижно глядел пустыми неживыми глазницами в землю перед собой. Семён потянул входную дверь, та с натугой очертила половину положенного ей сектора круга и застряла, заклинив об пол. Семён с Павлом прошли внутрь.
  Потолок был низкий, и света, несмотря на отсутствие стёкол в окнах, было мало. Стены комнатки были когда-то голубыми, а ныне стали серыми от времени и грязи, потрескавшимися, с осыпающейся штукатуркой и торчащей из-под неё неопрятной мерзостной дранкой, с виднеющейся тут и там решётчатой основой, напоминающей рёбра гнилого трупа. Одна стена, правда, обшитая уже гипсокартоном, зашпаклёванная и ошкуренная на стыках, свежеокрашенная, своей белизной и гладкостью резко контрастировала с остальными. На перекрученном шнуре посреди комнаты повесилась голая, заляпанная побелкой лампочка. Помещение было запорошено гипсовой пылью, на полу валялись инструменты, обрезки гипсокартоновых плит, провода, пластмассовые уголки, куски плинтуса и прочий строительный мусор. У стены стояли листы гипсокартона, козлы, под ними - бадейки с краской.
  Во всём этом бедламе находились четверо мужиков, одетых в строительные комбинезоны на голое тело. Одежда и грубые ботинки их были серыми от мелких брызг краски. По всему было видно, что ремонт они начали недавно, и долго он не продлится. Рабочие были не реаниматорами этого дома - они были работниками ритуальной службы, наводящими румянец и другую всякую косметику на покойника перед положением того во гроб.
  - Здорово, ребята! - приветствовал рабочих Семён, пожимая им руки по очереди. - Эк вы тут напылили! Пойдём, покурим, что ли.
  Павлу рабочие тоже пожали руку. Руки у рабочих были большие, в мелких побелочных конопушках, а рукопожатия крепкие. После них ладонь Павла стала неприятно пахнуть кислым табаком.
  На улице Семён стал выспрашивать рабочих о сроках ремонта.
  Рабочие курили и старались помалкивать. Отвечал, в основном, один из них. Выглядел он постарше остальных и, видимо был бригадиром. Белки глаз его были почти жёлтые, а с одним глазом было что-то неладно: радужка была не круглая, а какая-то смятая, неправильной формы, да ещё с кровоподтёком. Павел никак не мог оторвать взгляда от этого его глаза.
  По словам бригадира, надо было им дня два до окончательной отделки помещения.
  Мимо шёл дед Григорьич со старющей торбой через плечо. Увидев Семёна с Павлом, кивнул им, подошёл, спросил у рабочих огоньку, а заодно и курева. Затянулся, да так и остался стоять в сторонке, слушая разговор.
  - Тут ещё такое дело, - говорил бригадир с неправильным глазом, - машина пришла с мебелем и оборудованием. Я посмотрел - по электричеству оборудование не потянет, мощи не хватит. Да с ребятами мы прикинули, тут и не получится. Тут провода тонкие, одна жилка только идёт, будто кто их расплетал.
  Дед Григорьич, до того слушавший молча, не преминул встрять в разговор:
  - Расплетали, так и есть, - сказал дед. - Треть обратно на провода пустили, а остальное металлистам сдали.
  - Так вот и сдали? - удивился Павел. - В Москве провода бы не приняли - скорей бы оштрафовали за то, что нормальный провод сдаёшь.
  - Дык мужики не дураки ж - они сперва кабель порубали да в костре пожгли, объяснил дед.
  - Самородки, - хмыкнул Семён. - Ну, Пал Борисыч, что делать будешь?
  - Э-э-м. А что можно сделать? - растерялся Павел.
  - Можно провода заказать, - ответил рабочий с глазом. - Мы до трансформатора протянем. Можно холодильники лишние назад отправить.
  - Сколько там холодильников, говоришь? - переспросил Семён у рабочего.
  - Четыре. И по мелочи - весы, касса, сканер.
  - А из мебели что? - снова спросил Семён.
  - Стеллажи, один паллет, столы-стулья.
  Павел мялся, кидал взгляды на Семёна. Тот подмигнул ему.
  - Ну, хорошо, - решился, наконец, Павел. - Оставьте столько, чтобы мощности хватило, а остальные отправляйте обратно...
  - И сканер отправляйте, - подсказал Семён. - Лишнее это. Нечего выпендриваться, не поймут.
  Рабочие докурили, затоптали бычки и, преодолев непослушную дверь, скрылись в доме.
  - Дверь поправьте тоже, - крикнул им вслед Семён.
  - Бу-бу-бу... Бу'ет сделано, - донеслось из-за двери.
  Дед тоже затоптал окурок, распрощался с Семёном и потопал по дороге прочь из деревни, а Семён с Павлом двинулись, наконец, к дому Михалны.
  - Тут ещё такое дело. Магазину нужно название. Но, ты уж извини, Павел, мы уже придумали его без тебя - вывеску надо было заказывать.
  - 'Пятачок'?
  - Нет, не стоит брать раскрученный бренд. Если взять название 'Пятачок', то надо соответствовать уровню супермаркета: сервис чтобы был, ассортимент. Ты же только учишься, это, так сказать, курсовая у тебя - можешь ошибки допускать. Поэтому мы взяли нейтральное название - 'Новый'.
  - Как-то без фантазии, - с сомнением протянул Павел.
  - А как с фантазией? 'Мир еды'? - едко осведомился Семён.
  - Почему 'Мир еды'? - не понял Павел.
  - А хрен его знает, почему. Почему-то любой, кто открывает маломальскую лавочку, называет её 'Мир чего-то там'. Меньше чем на мир не согласен! 'Мир ковров'! 'Мир носков'! 'Мир черепицы'! Как звучит, а! У меня лично фантазии не хватает, чтобы помыслить себе мир носков или мир черепицы.
  Павел, огорошенный такой энергичной тирадой, не нашёлся, что ответить.
  - Хоть с фантазией, хоть без, а магазинчик наш по сути новый и, как ни крути, так его называть и будут, так что лучше соответствовать, - продолжил Семён. - Можно, конечно, было вовсе без названия оставить, типа 'Товары повседневного спроса' или 'Продукты', но с названием всё ж лучше.
* * *
  Осмотрев временное пристанище, Семён остался доволен.
  - Ничего хатка, - сказал он. - Жить можно. Но ничего ценного здесь держать не советую. Завтра-послезавтра рабочие на окна решётки поставят, вот тогда всё своё барахло компьютерное туда перетащи.
  - Чего ж мне, до тех пор с собой, что ли, это всё носить?
  - Дело твоё. Если оно тебе не дорого - не носи.
  Павел стал выгружать из сумки продукты.
  - О, да я смотрю, ты запасливый, - удивился Семён.
  - Это мы с папой контрольную закупку сделали. Чтобы цены все узнать и с нашими потом сравнивать.
  - Интересно, интересно. И как же вы цены собрались узнавать?
  - А вот, по чеку. Папа продукты по алфавиту называл, осталось только считать и в базу вбить.
  - Ох, Паша, удивляюсь я твоему отцу. Он, конечно, стратег замечательный, иначе такую компанию построить и держать бы не смог, но уж слишком давно он практическими делами не занимался.
  Павел насупился.
  - Да ты не куксись. Я ж про твоего отца слова плохого не сказал. Просто, понимаешь, любую проблему, любую задачу можно решать с позиции разных уровней. Твой отец мыслит очень широкими категориями, но навыки работы в поле он потерял. Это просто смешно, идти в магазин и весь товар скупать. Да ещё в алфавитном порядке пробивать его. Ну, посмотри, вот чек, - Семён выудил помятую бумажку из кучи. - И скажи, разберёшься ты тут, какая цифирь к какому продукту относится?
  Павел молчал. Спорить было трудно.
  - Я уж не говорю, что здесь товару - тьфу. А если подобную операцию в крупном магазине проворачивать придётся? Я уж про супермаркет не говорю.
  - А что, приходится? - поинтересовался Павел.
  - А как же! Сплошь и рядом. Надо всегда локоть конкурента чувствовать, иначе никак.
  - И как это делается?
  - Хм. Скажи, Паша, а в магазине том ценники на товар есть?
  Павел задумался. Он как-то не обратил на это внимания. Потом вспомнил, как он ухмылялся написанному с ошибкой слову 'колбаса', кивнул.
  - Хорошо. Паша, скажи ещё, у тебя фотоаппарат с собой есть?
  Павел снял с пояса мобильный и протянул Семёну.
  - Вот, тут есть встроенный. Два мегапикселя.
  - Может он без вспышки работать?
  Павел кивнул.
  - Хорошо, - сказал Семён. - Тогда прямо сейчас и пойдём. Установи свой фотоаппарат, чтобы не сверкал, и пока я зубы буду продавцу заговаривать, тихонечко поснимай все прилавки.
  - Там не продавец. Продавщица. Тётка такая... - Павел задумался. - Ну, не молодая, в общем.
  - Тем лучше. Но ты смотри, не светись там особо. За такие дела и по шее могут дать, понятно?
  - Да что ж я, маленький совсем? - надулся Павел.
  - Не маленький, конечно. Сумку захвати на всякий случай.
* * *
  На этот раз в магазине, помимо продавщицы, были ещё двое: парень в брезентовом замасленном комбинезоне и девушка.
  Парень был рослый, здоровее Павла. Не накачанный, а именно здоровый: выше и тяжелее. Скорее всего, он был моложе Павла: то ли выражение лица было каким-то невзрослым, то ли сама манера держаться. Над его верхней губой пробивались первые неопрятные волоски будущих усов. Глаза у него были маленькие, а на подбородке и щеках цвели юношеские прыщи.
  Зато на девушку стоило посмотреть. Молоденьким девушкам, чтобы быть красивыми, вовсе не нужны ни дорогая одежда, ни косметика - достаточно молодости, здоровья и хорошего настроения. Никакая помада не сможет сделать девичье лицо красивым так, как это делает открытая улыбка. Как жаль, что в городе этой простой истины многие не понимают. В деревне же возможностей 'украсить' себя у девушки гораздо меньше - и возможно, это к лучшему.
  Девушка была невысокая, ладная, в простеньком сарафанчике, открывающем загорелые ноги, с кругленьким миловидным лицом. Она держалась за локоть парня и тихо улыбалась. Парень говорил продавщице:
  - Ну лан, ма, мы пойдём. Мне ещё в гараже с трактором повозиться надо, а потом мы с Оксаной погуляем...
  Павел с Семёном прошли вдоль прилавка, не мешая разговору. Парень сказал что-то, и его девушка засмеялась тихонько. Павел вскинул на девушку глаза, но та смотрела лишь на парня. Поймав нечаянно взгляд продавщицы, Павел, краснея отчего-то, пробормотал ей: 'Здрасьте', но продавщица уже отвернулась к сыну.
  Парень и девушка вышли из магазина. Павел проводил их глазами. Что и говорить, очень симпатичная девушка. Кажется, за всё время, что они были, она так и не сказала ни слова. Зато смеялась - как колокольчики звенели. Павел взглядом проводил её округлости. 'Эх, я бы её, - подумал он невольно. - Экая изящная бессловесность!'
  Голова у мужчин, особенно у молодых, в период их полового созревания и последующей гиперсексуальности, так устроена, что стараться представить себе что-нибудь эдакое с любой встречной представительницей противоположного пола им не надо - картинки и образы самой разной степени разнузданности сами всплывают в голове. Эти образы неутомимое подсознание генерирует и выталкивает в сознание. Подсознанию по барабану, прилично это или нет. Если же девушка молодая или симпатичная, то образы эти всплывают из подсознания на поверхность сознания с интенсивностью пузырей в джакузи.
  Напрасно подруги шипят на своих молодых людей, когда те заглядываются на встречных прелестниц - процесс этот не очень-то поддаётся контролю. С таким же успехом можно злиться на чайник, давно стоящий на плите, за то, что он кипит - пузырей от просьбы прекратить кипение не станет меньше. Единственное, что могут сделать молодые люди - постараться не пялиться слишком уж явно на встречных девушек. Подсознание - это такая штука, что объяснить ему что-либо не представляется возможным и управлять им тоже никак не получается, а воспитанность - это всего лишь навык скрывать свои животные инстинкты.
  - Здравствуйте. Какой у вас сын видный мужчина, - сказал Семён. - Помогает вам? Как зовут его?
  Продавщица прямо расцвела от этих слов.
  - Мишунька. Ой, это золото моё. Руки ну прям золотые у него! Всё дома делает и в магазине бывает, помогает. Сейчас вона он трактористом в колхозе на лето устроился, помощник мой. Скоро в армию пойдёт, не знаю, как и буду без него.
  - Такой большой уже? - удивился Семён.
  Пока Семён заговаривал зубы продавщице, Павел отошёл к дальнему концу прилавка и, держа мобильник где-то на уровне пояса, принялся за дело. Звук и вспышку он отключил, но всё равно приходилось стараться действовать незаметно. Если застукают за таким занятием, то сложно будет объяснить, чем это он тут занимается. Хотя занятие на первый взгляд безвредное... Освещение, вроде, было достаточное. Павел щёлкал снимки наугад, надеясь, что в кадр попадает то, что нужно.
  Семён Игоревич старался вовсю. Он вообще нравился людям. Он любил общаться и старался проявлять к собеседникам искренний интерес. В соответствии с третьим законом Ньютона обычно люди также относились к нему хорошо. Продавщица же понравилась Семёну не только по 'служебной' необходимости: она держалась с достоинством, явно следила за собой, да и просто была симпатична Семёну: ему нравился такой тип женщин.
  Павел был так замотан бесконечными новыми встречами и разговорами за этот длинный день, что почти отключался. Его бросало то в пот, то в дрожь, волнами накатывал шум в ушах. Сказывался и недосып, и перевозбуждение, и то, как припекло его солнышко на бережке, и то, что он сегодня прожил без обеда и единственное, что он съел за день, был кусок хлеба с колбасой, купленный всё в этом же магазине.
  Когда Павел закончил своё дело, Семён уже болтал с продавщицей, как со старой знакомой. Она рассказывала, что магазин этот держит уже третий год, и гордо добавляла, что это её собственный магазин, пусть особого дохода он не приносит, зато это дело - её собственное, поднятое потом и кровью. Семён слушал и сочувственно поддакивал.
  - Раньше-то в Подпяткино и школа была, и фельдшер был, и танцы, - говорила продавщица. - Большая была деревня, больше пятидесяти дворов. Потом хозяйство в упадок пришло, все, кто мог, из деревни поразбежались, а сейчас ни учить некого, ни лечить. Да и некому. Одно время и магазинчика не было никакого, приезжала раз в неделю автолавка с хлебом - и всё. Сейчас полегче. Есть магазин - есть жизнь. А вона, в соседней деревне ещё хуже, там до сих пор с автолавкой живут. Впрочем, там и не живёт уж почти никто,- закончила женщина.
* * *
  - Ох, ошибался Владимир Ильич насчёт того, что коммунизм - это советская власть плюс электрификация всей страны, - сказал Семён, вернувшись со двора. - Правильно будет - электрификация, газификация и - и это архиважно! - канализация всей страны.
  - Да, удобства не слишком удобные, - улыбнулся Павел. - Я уже посещал сегодня, больше неохота...
  - Слушай, Паша, а у тебя, случаем, зеркальца не найдётся? - спросил Семён. - Всё с собой взял, а зеркала нету. Бриться неудобно будет.
  - Нет, - ответил Павел. - Не брал.
  - Нда, - протянул Семён. - Быт-то как-то надо налаживать.
  Павел промолчал - а что тут говорить?
  - А что за диски у тебя, - спросил Семён, поглядывая на вылезшие из сумки прозрачные пластиковые коробочки. - Можно глянуть?
  - Пожалуйста...
  Павел был несколько удивлён. Не привык он, чтобы отец или кто бы то ни было интересовался его компьютерными делами. Он взял с собой в ссылку музыку да пару игрушек, чтобы не так скучно было сидеть вечерами.
  Семён вывалил диски из сумки, разгрёб, посмотрел на цветные обложки, вытащил из вороха игрушку-стрелялку, открыл коробочку, выцепил ногтём зеркальце диска и повесил на гвоздь, торчавший из стены.
  Павел открыл было рот, чтобы возразить, но Семён зыркнул грозно и объявил:
  - Это тебе здесь не понадобится. Будет не до игрушек, ясно? Или гвоздём написать? - Семён указал на радужную поверхность диска.
  Павел закрыл рот. 'Всё равно сниму. Потом', - подумал он.
* * *
  Следующий день Павел провёл, воткнувшись глазами в ноутбук и разглядывая плохонькие, тёмные фотографии. Контраст приходилось вытягивать, но даже несмотря на хитроумные фильтры фотошопа, цены везде разглядеть не удавалось: телефон всё-таки средство связи, а не фотоаппарат.
  Кстати, что бы там ни говорил Семён Игоревич, а чек, прихваченный накануне при контрольной закупке, оказался совсем не лишним - не раз и не два Павел сверял циферки именно по нему. И всё равно в составляемом списке оставались 'белые пятна'.
  - Ничего страшного, - уверил Павла Семён. - Пиши, чего ты там не разглядел, я ещё раз схожу, пообщаюсь.
  Взяв список, Семён исчез на добрых два часа. Когда наконец он вернулся, довольный как кот и даже чего-то мурлыкающий себе под нос, Павел играл.
  - Отставить! - скомандовал Семён. - Паня, сколько можно заниматься фигнёй! Или ты до зимы здесь хочешь сидеть? Ты должен заказ составить, чтоб я его успел до вечера передать твоему отцу, а ты тут жуков по экрану гоняешь!
  - Да я начал составлять, но в нашей базе ничего похожего нету! - стал оправдываться Павел.
  - Правильно, здесь торгуют продукцией с местных мелких заводиков, у которых и денег нет, чтоб за вход платить.
  - За вход куда? - не понял Павел.
  - За каждый товар, который продаётся в крупном магазине, платят производители - просто за то, чтобы их товар взяли на реализацию. И платят немало. Ведь одно то, что товар какой-то компании лежит на прилавках большого магазина, является рекламой. Представляешь, сколько людей если и не купят, то хотя бы увидят его? Ну а если товар рекламируется особо: плакатиками, баннерами, каталогами или ещё как-то, это за отдельные деньги...
  - А, понятно. Но ведь все эти входные и рекламные наценки увеличивают стоимость?
  - Секёшь, Паня. Но в нашем случае ты можешь на это не заморачиваться. Ладно, давай-ка посмотрим, чего там заказывать будем...
  Итак, совместными усилиями к вечеру список продуктов на заказ был готов. Семён Игоревич потянулся, откинувшись на стуле.
  - А что, Паня, - задумчиво сказал он. - Надо бы нам помощника нанять. Или помощницу. Как ты думаешь, сработался бы ты с той девушкой, Оксаной, что мы в магазине видели?
  Павел промычал в ответ утвердительно. Девушка понравилась ему, и против он не был. Семён же продолжал размышлять вслух.
  - Она молода и, надеюсь, обучаема. По крайней мере, явных признаков вырождения на лице не заметно, как у Алевтининого сынка. Мордашка, опять-таки, симпатичная - это в торговле явный плюс. И местная - это нам добавит очков в этой деревушке.
  - Так она ещё, может, не согласится, - сказал Павел.
  - Согласится, - уверенно сказал Семён. - Она приехала тётке помогать, да больше нахлебничает - работа не по её силам. Я уже всё тут разузнал. Так что любому заработку она будет рада. Учитывая же уровень местных зарплат, нам это выйдет почти задаром по сравнению с Москвой. Ну, тогда решено: пойду, найму её.
  - Что, прямо сейчас? - удивился Павел.
  - А чего время-то тянуть? Пойду, сделаю ей предложение, от которого она не сможет отказаться. Завтра всё равно ещё день потерянный, сделаем его учебным. И вот ещё что... Учти, Паша, завтра в основном Оксану будешь учить ты.
  - Я? - Павел даже испугался. - Почему я? Я ж не знаю ничего.
  - Несколько причин. Вы одногодки...
  - Она младше на несколько лет, - перебил Павел. - Разве незаметно?
  - Немножко младше - ещё лучше, - сказал Семён. - Значит, уже есть причина для уважения, но перед тобой она робеть не будет, как передо мной, значит, быстрее обучится. Вообще, передача знаний в системе 'товарищ - товарищ' гораздо более эффективна, чем в системе 'учитель - ученик'. Заодно и ты ей всё, что знаешь, повторишь - сам лучше поймёшь. Нет лучшего способа чему-нибудь научиться, чем попробовать этому научить другого. И главное: она дружит с сынком нашей конкурентки, а нам это на руку.
  - Чем же это нам на руку? - спросил Павел, вовсе не обрадованный последним доводом своего наставника.
  - Ох, ну и дундук же ты, Паня, прости господи! - рассмеялся Семён. - Никогда не садись в карты играть, у тебя не лицо, а индикатор, фиолэтовый в крапинку.
  Павел покраснел ещё больше.
  - Ладно, хватит трепаться, давай дуй до Попугаево, там связь появляется, и отцу скидывай заявку. Я тебя жду через полчаса - тебе до завтра надо ещё много чего узнать и запомнить.
* * *
  Павел проснулся оттого, что Семён толкал его в бок. Было светло, но свет был странный, как будто не солнечный. Что-то в мире было не так.
  - Сколько время? - просипел спросонья Павел.
  - Пять. Вставай, машина пришла.
  - Пять? А позже никак?
  - Никак. Водителя надо отпустить как можно раньше.
  Разгрузка продолжалась до семи утра. Просто удивительно, сколько товара может поместиться в одну небольшую 'Газель'! Коробки складывали за прилавок. Ходить туда было неудобно, прилавок мешал, но остальное помещение пока было завалено строительным мусором.
  Наконец 'Газель' была освобождена от коробок и упаковок, Павел расписался в накладной, и водитель, коротко распрощавшись, укатил в город.
  После разгрузки Павел чувствовал себя преотвратно. Плечи ныли, руки просто отваливались, болел ободранный об угол прилавка палец. С недосыпу казалось, будто под веки дунули горячим песком. Он хотел было прикорнуть ещё хоть на часок, но Семён погнал его на реку.
  Вода в речке казалась серой и холодной. Семён быстро разделся и нырнул, а Павел ещё некоторое время стоял у самой воды, переступая по мокрой от росы траве белыми незагорелыми ногами. Он чувствовал себя полным дураком. Заходить в воду было холодно, а стоять - глупо. Хотелось уйти, но Павел знал, что никуда не уйдёт. Наконец, собравшись с духом, он нырнул. Изнутри вода оказалась тёплой, теплее воздуха - это было неожиданно и приятно. Такую воду обычно сравнивают с парным молоком, но Павел никогда не пил парного молока, и в голову ему пришло совсем другое сравнение - настолько интимного свойства, что озвучивать его здесь было бы неуместно.
  Павел скользнул в тёплую глубину и вынырнул уже у того берега. Воздух холодил макушку и плечи, прохлада бодрила. И он снова нырнул.
  После купания сон сняло как рукой.
* * *
   Купальщики вернулись в 'Новый'. Семён вскипятил в закутке воды.
  - Давай-ка, Паня, пошуруди там, сделай нам горяченького...
  - Кофе?
  - Ох... Это какая-то вселенская ошибка, что растворимый кофе тоже называется 'кофе'. Хуже растворимого кофе может быть только растворимый кофе без кофеина. Нет, пожалуй, чайку.
  Из своего фургончика подтянулись рабочие и теперь сгребали строительный мусор, обрезки, оставшиеся после ремонта.
  Вскоре появилась и Оксана. В первый день работы она принарядилась, подкрасила глаза. Видно было, что она сильно робела.
  - Павел, вам задача на сегодня разобраться с этим, - Семён кивнул на гору коробок. - Надеюсь, вы до обеда справитесь. Пока тут разгребут завалы, всё равно другой работы нет. Ты, пока работаете, вводи Оксану в курс дел. А вечером вам ещё надо будет потренироваться работать с кассой и весами.
  Павел с Оксаной стали распаковывать ящики. Павел попытался говорить - получалось сбивчиво и путано, он тонул и вяз во всяких 'тэкскэзать', 'ну как бы' и 'э-э-э'. Руки у него потели, слова путались, как мысли. Он стеснялся рабочих, Семёна и себя.
  Семён поприсутствовал при обучении минут пять и тихо-тихо ушёл. Оксана молчала, только посматривала на Павла большими глазами из-под чёлки - тоже стеснялась, должно быть. Постепенно работа наладилась. Оксана возилась с коробками, Павел отмечал в базе товар, находил место на полке.
  К обеду появился Семён. Окинул взглядом преобразившийся магазин, восхитился:
  - Ну, молодцы! Всё сделали уже! Так, тогда перерыв. Оксаночка, ты пока свободна, у нас тут ещё мужские дела будут. Часа в четыре подойдёшь ещё?
  После того, как Оксана ускакала, Семёна сменил тон.
  - Знаешь, Паша, расположение товара в магазине очень влияет на его продаваемость. Например, в супермаркетах удачным считается расположение товара на первом стеллаже по ходу покупателя и на стендах правой стены, так как обычно люди обходят магазин справа налево и активней наполняют корзину именно в первые минуты посещения супермаркета.
  Говоря это, Семён прохаживался туда-сюда вдоль стеллажей и на Павла не смотрел. Хотя их знакомство было недолгим, про Семёна Игоревича Павел успел понять, что тот напрямую говорить не любит, а предпочитает изъясняться шутками-прибаутками, лишь косвенно относящимися к делу. Вот и сейчас, хотя сами слова были нейтральными, тон наставника насторожил Павла.
  - Я не понимаю, - сказал он растерянно. - У нас же тут только одна стена. Я чего-то не так сделал?
  - Посмотри, где у тебя стоят основные продукты - ты ж их заставил все разной дребеденью. Придёт завтра какая-нибудь бабуля, посмотрит, плюнет и уйдёт.
  - Да какая разница, где что стоит? Тут всего четыре полки, всё на виду.
  - Да ты не прав, Паня! Разница огромная, и не только от места расположения, но даже от полки зависит, купят или нет. Вот эта полка, - Семён Игоревич похлопал по второй сверху полке, - называется 'золотой'. Потому что находится на уровне глаз, и на неё больше всего смотрят. Вот эта, - он указал на вторую снизу, - 'серебряная', здесь товар лежит на уровне руки, его брать удобно. В супермаркетах производители еды за эти полки платят и дерутся. Тебе-то легче, у тебя не самообслуживание и никто не скажет тебе: 'Переставьте наши консервы на самое видное место!'
  - А как же эти... Производители, которые заплатили за места на этих полках? - удивился Павел.
  - Их мерчендайзеры - то есть люди, следящие за расположением товара, приходят не каждый день, - Семён Игоревич ухмыльнулся. - И всегда можно отговориться.
  - Неужели же так много зависит просто от полки?
  - Ну, не только. Мы проводили исследование...
  - Исследование? В магазине? - не переставал дивиться Павел.
  - А ты думал торговля - простое дело? Думал, в магазине только обвешивать можно научиться? Может, так и было лет двадцать назад, но сейчас 'совки' не выживают. У нас неслабый аналитический отдел, люди с хорошими мозгами работают.
  Так вот, было проведено исследование по поводу влияния именно полок на продаваемость товара. Результаты следующие: около семидесяти процентов товара, что люди покупают в магазине, лежит именно на 'золотой' или 'серебряной' полках. То есть с этих полок люди берут раза в два - в три охотнее, чем с нижней или с верхней. Этим надо пользоваться, когда хочешь сбыть что-то поскорей. Это в первую очередь касается тех продуктов, у которых вот-вот истечёт срок годности. Те, у которых он уже истёк, с полок надо убирать и перерабатывать в салаты, котлеты, нарезки, копчёности и тому подобное...
  - Ну ладно, но как это всё относится к нам сейчас?
  - Паша, неужто ты вправду думаешь, что ты будешь иметь дело только с этим магазином? Будут и другие, обязательно, и общую картину того, что в них как делается, ты должен держать в голове.
  - Понятно, - Павел уныло кивнул.
  - А вот ещё один пример направления импульса покупателей. Так как дети меньше ростом, чем взрослые, то для них градации полок сдвинуты. То есть детская 'золотая' полка - на уровне взрослой серебряной. На импульсивном желании ребенка купить то, что он увидит, играют мерчендайзеры, размещая сладости на нижних полках. Впрочем, - Семён зевнул, - для нас сейчас это неприменимо, у нас ведь не магазин самообслуживания. Растащат всё моментом.
  - Да ладно, - не поверил Павел. - Вряд ли всё так страшно. Вон, у Михалны даже дверь в избу не запирается.
  - У соседей деревенские не воруют, а в остальном в глубинке воровство - норма...
* * *
  За эти дни Павел узнал о продуктовых магазинах, казалось, больше, чем за всю свою жизнь. Казалось бы, все ходят в магазины за продуктами, чего там может быть хитрого? Вот продукты, вот касса, чик-чик-чик, деньги заплатил, свободен. Ан нет, оказалось, что и здесь довольно много хитростей.
  Семён Игоревич оказался неплохим наставником. Он не раздражался, повторял по нескольку раз наставления по обустройству торговли, указывал Павлу на ошибки, помогал, если Павел не справлялся. Держался Семён очень благожелательно, не утомлялся, казалось, давать разъяснения, и Павел порою злился на себя, чувствовал себя непроходимым тупицей.
  Отношения между Оксаной и Павлом потихоньку наладились. Хоть Оксана и робела ещё, стена молчания была сломана вечером в первый же день. Когда она пришла и увидела, что в магазине наведён новый порядок, и поняла, что Павел получил без неё нахлобучку, бояться его перестала. Она оказалась вполне неглупой девушкой, с ней можно было поговорить о том, о сём, она умела слушать и смеялась, когда было смешно.
  В тот вечер они засиделись в подсобке допоздна, болтали, пили чай с печеньем. Павел рассказывал о жизни в Москве, об универе, об отцовском бизнесе. Ему очень хотелось произвести на девушку впечатление. Оксана в основном слушала и улыбалась ему.
  С открытием магазина Семён решил подождать ещё день. 'Лучше день потерять, потом за пять минут долететь', - объяснил он. Этот день посвятили уборке и тренировке. Смешно звучит, но как сказать по-другому? Семён изображал покупателя, а Павел с Оксаной по очереди обслуживали его. Семён был неплохим актёром, и каждый раз 'покупатель' был другой: то мужичок-пьянчужка, то сварливый старый дед, то визгливая тётка. Этот самодеятельный театр очень смешил Оксану. После перерыва Оксана принесла несколько цветочных горшков и расставила их на окошках - и магазин преобразился.
  Об открытии магазина было объявлено через деревенского старосту. Впрочем, такие новости в деревне не нуждаются в особом объявлении - об открытии магазина знали все жители.
  Утром перед открытием Павел очень нервничал. Оксана тоже выбивала по прилавку нервную дробь. Даже Семён, несмотря на то, что ободрял молодёжь, вибрировал.
  Когда же наконец пришло время открыть дверь, оказалось, что ничего страшного нет. Не такое сложное это дело - торговать. Похоже, все перенервничали с репетициями, ведь известно, что нет ничего хуже, чем ждать.
* * *
  Капитан Джеймс Кук стоял на белом песчаном берегу открытого им атолла и смотрел, как туземцы разглядывают товары, разложенные на грубой холстине. Он первым из всех людей добрался до этого забытого Богом островка, и его пьянила радость победы и гордость за свершённое.
  Туземцы были вооружены копьями, а он был безоружен. Он не боялся их - стоял под тропическим тихоокеанским солнцем, заложив руки за спину, а на траверзе за его спиной виднелись 'Резольюшн' и 'Дискавери', олицетворявшие здесь мощь Великой Британской Империи. Капитан Джеймс Кук смотрел на туземцев спокойно, один белый человек среди десятков шоколадных людей.
  Полно, да люди ли они? Две руки, две ноги, голова - на людей похожи, но живут-то они как звери, не строят домов, не одеваются по-человечески, жрут сырую пищу. Одеты в какие-то рваные травяные лохмотья, перемазанные глиной, в уши и нос продевают кости и палочки, по-английски не говорят, поклоняются языческим идолам. Будут ли люди так радоваться безделушкам: стеклянным бусам, зеркальцам, красным тряпкам?
  В любом случае, вольница здесь не навсегда: с основанием британской колонии жизнь этих существ изменится.
  Примерно такие мысли были у капитана Джеймса Кука зимой 1777 года, и примерно такие же мысли, со скидкой лишь на изменившиеся реалии, были у Павла в день открытия магазина.
  В Подпяткине проживало около сорока человек, и все они пришли в новый магазин - не купить, так хоть поглазеть. Хотя почти никто без покупок не ушёл. Некоторые приходили по два, по три раза, смотрели, читали ценники, шевеля губами, уходили и вновь возвращались - видать, бегали в старый магазин, сравнивали цены. Посматривали, что кто из соседей берёт, и лишь уверившись, что не одни они решились на покупку в новом месте, доставали кошельки.
  Дед Григорьич стал одним из первых покупателей. Он и пришёл к самому открытию магазина, одобрительно поцокал, оглядев товар, взял чего-то из круп, по знакомству стрельнул покурить у Семёна. А уж глядя на него, потянулись к прилавку остальные.
  Пришёл староста Петька с женой, вернее, пришла жена старосты с мужем Петькой. Старостина супруга высоко и надменно держала голову, оглядывая прилавок, и так кривила губы, будто весь товар в магазине испортился и вонял. Пухлый староста настолько терялся за своей худой женой, что даже не кивнул Павлу в знак того, что они знакомы. Эта пара накупила много всего: жена выбирала, а муж, пряча глаза, достал деньги. 'Хороша пара: он - тряпка, она - швабра', - высказался про них Семён после того, как они покинули помещение.
  Приходила Алевтина, оглядела критически полки, стены, сверкнула глазами на Оксану (та потупилась, но ничего не сказала), нарочито громко, чтобы слышали все, кто даже и на улице находился, обратилась к Семёну: 'А рис-то, рис у меня дешевше!'. Семён лишь улыбнулся как-то смущённо и пожал плечами, мол, ну что ж теперь... Алевтина хмыкнула, развернулась и вышла, ничего не купив.
  А Мишка вовсе не появился - видать, сидел вместо матери в лавке.
  Но в основном люди были незнакомые. Мужиков в деревне было: раз-два и обчёлся, а женская половина давно уже оставила позади бальзаковский возраст. Все эти женщины были для Павла на одно лицо, про себя он называл их кумушками.
  Люди приходили, Павел с Оксаной здоровались с ними - так наказал Семён, улыбались им, подсказывали, принимали деньги, выбивали чеки, отпускали товар. Два дня тренировок не прошли даром - работа шла без сбоев.
  Семён Игоревич стоял в дверях подсобки, подпирая косяк, иногда лишь тихонько подсказывая нужное действие своим работникам. Он был генералом этого сражения, а Оксана с Павлом - рядовые. Но это пока, только пока...
  Деревня знакомилась с новым магазином и его хозяевами, а хозяева смотрели на деревенских. Странными казались Павлу эти люди: хмурые, прячущие взгляд. Непонятные, говорящие на каком-то странном жаргоне о непонятных вещах, смеющиеся непонятно над чем, всей жизнью наученные не доверять ни властям, ни начальству, надеющиеся лишь на себя да на своего соседа.
  После полудня народу стало приходить поменьше, да и работники, видя, что дело идёт довольно гладко, расслабились. Семён отлучился по делам, оставив молодёжь одних.
  Вечером, когда мимо окон прогнали одуревшую за день от солнца и мух скотину, открытие магазина и первый удачный рабочий день все вместе отметили в подсобке чаем. Потом вечерние чаепития стали у Павла с Оксаной традицией, да и Семён тоже иногда присоединялся к ним.
  А на третий день работы магазина случилась неприятность.
* * *
  Они шли по улице на пионерском расстоянии. Молчали.
  - Паш, а чего ты всё в наушниках слушаешь? - спросила Оксана.
  - Хочешь послушать?
  Оксана кивнула, и Павел отдал ей горошины наушников. Для этого пришлось остановиться и подойти к Оксане совсем близко. Павел сделал музыку погромче - он привык слушать плеер на минимуме громкости. Оксана слушала, прикрыв глаза, и покачивалась в такт музыке. Смотреть на неё было удивительно приятно. Они медленно пошли по улице - уже гораздо ближе друг к другу.
  Теперь, без наушников, Павел слышал звуки деревни. Хотя он слушал музыку совсем тихонько, чтобы можно было поддерживать разговор, - такая у него была московская привычка - тихие звуки не достигали, оказывается, его ушей. Где-то гавкала собака, что-то скрипело, пела какая-то птичка.
  - Кто это? - спросил Павел.
  - Что? А кто это? - Оксана говорила громко, не соизмеряя и не умея соизмерить силу голоса с ситуацией. Так всегда говорят люди в наушниках.
  - Что - это? - не понял Павел.
  - Кто это поёт? - спросила Оксана.
  - Дай заслушать... - Павел вытащил одну горошинку из аккуратного Оксаниного ушка и послушал. - А, это Ривз.
  - Кто? - не поняла Оксана.
  - Ну, это новая девчуковая группа, 'Киану Ривз' называется. Как актёра зовут. Я только недавно из инета выкачал. Кто это поёт?
  - Ты что, соловьёв не слышал? - удивилась Оксана, - Правда?
  - В Москве нет соловьёв, - ответил Павел.
  - А я б всё равно хотела в Москву! - сказала Оксана, - Я, наверное, поступать поеду следующим летом. Только не знаю ещё, на кого. Паш, расскажи мне про Москву!
  - Город как город, не знаю, что рассказывать...
  - Я только пару раз была, мы со школой на спектакль ездили, так здорово было!
  Павел лишь пожал плечами.
  Потом они пошли дальше. Они шли и слушали музыку из одних наушников и соловья. Разговаривали. Ночь была удивительно тёплая, душисто пахло травой, а может быть, Оксаниными волосами. 'Ривзы' удивительно к месту пели про любовь, руки Павла тоже были удивительно к месту, а Оксана была такая тёплая, такая нежная, и у неё были такие мягкие губы, и ночь была такая упоительная, такая чудная!
  - Паш, а ты возьмёшь меня в Москву? - спросила Оксана, оторвавшись от Павла.
  'Тебя - с удовольствием, а в Москву не обещаю', - мысленно ответил Павел, а вслух произнёс: 'Конечно!' Их прогулка продолжалась.
  А возле Оксаниного дома их ждали. Из-за кустов вышла серая тень. Оксана тихонько ойкнула, на полсекунды прильнула рефлекторно к Павлу (защитник!), а потом, испугавшись этого своего движения, отпрянула.
  - Вали отсюда, масква, - сказала тень.
  Это был Мишка.
  - Не бойся, Ксюш, я тебя провожу, - сказал Павел, игнорируя угрозу. - Разреши пройти, - обратился он к Мишке.
  - Ну ты чё, не по'эл? - Мишка шагнул к ним.
  А потом словно взорвался мир, словно в лицо Павлу резко ударил белый прожектор. Звуки притухли, соловья и цикад больше не было слышно - как будто подушку прижали к ушам. Всё это длилось какую-то долю секунды, а когда наваждение прошло, Павел ощутил себя в метре от того места, где он только что стоял. Он понял, что Мишка ударил его по лицу.
  - Погодь руками махать, давай разберёмся, - сказал Павел немеющими губами.
  Мишка молча подходил. Когда он замахнулся снова, Павел был готов. Восприятие времени изменилось - словно движения стали медленней, а тело - тяжелей. Вот Мишкина рука пошла на него. Он присел и выставил руку. Всё происходило быстро, очень быстро. Мишка согнулся, завалился на руку - Павел попал в солнечное.
  - Сука, пришибу, - прохрипел Мишка. Он поднялся и снова попёр на Павла. Павел постарался оттолкнуть его, но толчок не получился, рука скользнула, сам Павел покачнулся, словно ногам не хватало опоры, и Мишка в полупрыжке повис на Павле. Двигаться в клинче было неудобно, и противники пыхтели, топтались, бестолково мутузили друг друга. Павлу под ногу попался корень, Мишка тянул на себя, и, не разжав объятий, оба повалились на землю.
  Драка - это не балет, который показывают в кино, а тяжёлый труд, особенно если высокие, расходящиеся во мнениях по какому-либо вопросу стороны не приучены специально наносить людям увечья. Павел занимался в своё время спортом, но было это давно, в школе, и навык бить ближнего своего Павел потерял. А может, просто от неожиданного нападения растерялся и достойно отразить его не смог.
  В киношной драке супермены легко обмениваются зубодробительными, костоломными и прочими смертельными ударами - и ничего, только злей становятся. Драка в кино - дело почти весёлое, зрелищное, благо, что происходит под динамичную музычку. В реальности драка оказалось куда менее привлекательным действом: губы и нос у Павла ныли пульсирующей болью, руки стали как ватные - не хватало силы ударить, противник ему достался килограммов на десять тяжелее, а это немаловажный фактор, да и происходило всё отнюдь не под киношную музыку, а под визг Оксаны.
  Павлу не повезло - он оказался внизу. Мишка хотя и был тяжелее и здоровее, но в искусстве мордобития никаких особых достижений не имел. Он давил весом, пытался пнуть, бил по бокам - собственный вес мешал ему. Павел молча отбивался. Но когда Мишка выпростал руку и попытался выдавить глаз, Павел двинул коленом и перевалил обмякшую тушу через себя. Ему удалось подняться.
  Мишка возился на земле. Вовсе это был не корень - это была штакетина, выпавшая из забора. Мишка вставал, держа этот дрын наперевес. Тут уже выбирать не приходилось - Павел ударил ногой по дрыну, а попал Мишке по пальцам. Штакетина полетела на землю, а Павел нанёс ещё несколько ударов - ногой, под колено, по лицу, по рёбрам.
  И всё кончилось. Стояла тихая ночь, трещали какие-то ночные насекомые, на улице не светила ни одна лампочка. Оказывается, было очень темно, а может, это кровь отлила от лица. Мишка ворочался в темноте под кустами, дышал со свистом.
  Оксана убежала домой. Ну и хер с ней, с дешёвкой, подумал Павел. Ещё Павел подумал, что во время драки Оксана кричала его имя, и эта мысль была приятна. Это было как бы ещё одно подтверждение его победы.
  - Ты как там, живой? - спросил Павел в темноту.
  Мишка затих, потом зашевелился и вдруг сказал ровным высоким голосом, сдерживая дыхание:
  - Дядька, что с тобой приехал, у мамки в кладовке запирается... И ты ещё, гад...
* * *
  Павел шёл к дому Михалны. Шёл, как на пружинах. Его трясло, как от холода, хотя холодно на улице не было. Павлу казалось, будто его тело - пустая оболочка, а внутри - натянутые, нервно дрожащие струны. Воздух пах железом, обжигал.
  Павел был городским жителем. Он всю свою жизнь прожил в Москве, а если куда-то выезжал, то это тоже был или город, или какое-то другое, но вполне цивилизованное место. Да, Москва очень криминальный город, но ни разу с такой открытой агрессией Павлу сталкиваться не доводилось. Когда он был ещё маленький, ему, как и всем детям, случалось драться в школе. Бывало, он отпихивал какого-нибудь обалдевшего нарка где-нибудь в 'Марике' или в 'Министерстве'. Бывало, осаживал локтём какого-нибудь наглого вахлака в толпе, в метро. Но такое! Справиться с Мишкой - не проблема, гораздо больше поразила Павла ненависть, явно читавшаяся во взгляде бывшего Оксаниного ухажёра. Ненависть к нему, к Павлу. Не успокой он Мишку грамотно и быстро, и неизвестно, чем закончилась бы драка.
  'Спа-си-бо-па-пе-спа-си-бо-па-пе' - стучало в голове на мотив дурацкой песенки 'Киану Ривз'. Дурной ритм отдавался по всему телу, заставляя дрожать руки и ноги. Павел вспомнил, как не хотел ходить на секцию и как жёстко отец настоял на занятиях. Это было, когда Павел учился в седьмом классе.
  Борис Никанорович сам подобрал тренера, сам сходил с сыном на первые две тренировки и впоследствии всегда контролировал посещения, созваниваясь с тренером, всегда интересовался у Павла успехами. Время от времени отец внезапно нападал на Павла - не в полную силу, лишь обозначая удары. Только когда Павел овладел техникой настолько, чтобы успеть среагировать на спонтанное 'нападение', отец стал проводить с ним короткие учебные спарринги. И хотя Борис Никанорович боксировал с сыном не в полную силу, только тогда Павел по-настоящему понял, почему отца прозывают 'Копром'.
  Но это всё равно было понарошку, а сейчас случилось всёрьёз.
  Совсем не укладывалась в голове мысль о Семёне Игоревиче. Как расценивать его поведение? Предательство? Даже думать об этом Павел не хотел. Вроде бы и надо было попытаться понять Семёна, это было самое-самое главное на текущий момент, но думать об этом Павел не мог. Мысли доходили до вопросов, связанных с Семёном, и останавливались, как путники на краю пропасти. Даже заглядывать в эту пропасть Павел не хотел. Что он скажет Семёну Игоревичу при встрече? Как теперь вести себя по отношению к папиному помощнику? С кем он, в каком лагере? Позвонить отцу, спросить совета? Лишь только на последний вопрос ответ уверенно находился: нет.
* * *
  В избе теплился огонёк. Семён сидел в комнате за столом. Взлохмаченный, в майке - таким его Павел никогда не видел. Не сильно пьяный, но, судя по всему, всё ещё было впереди. На столе перед Семёном стояли кильки в банке, банка оливок, лежала селёдка на газете, крупно наломтаный чёрный хлеб, редиска, огурчики. Стояла бутылка водки, уже початая на треть, и ещё одна - полная.
  - Здрасьте, Семён Игоревич, - сказал Павел, щурясь на лампочку.
  - Здорово, Паня, выпить хочешь? Селёдка обалденная! Сказка, а не селёдка. И водка хорошая. Водка - селёдка. Это песня, это рифма...
  Павел остановился в дверях.
  - Незнайка говорил, что к слову 'селёдка' рифма - 'палка'.
  Семён расхохотался.
  - А ты парень не промах! В корень, в корень... Прав твой Незнайка, где водка, там и палка, точно! Ты пить будешь?
  Однако Павлу было не до водки. Тонким высоким голосом он сказал:
  - Семён Игоревич, я хотел бы с вами поговорить.
  - Паня, оставь ты эти церемонии, вишь - я без галстука. Какой я тебе Семён Игоревич? Мы с тобой одно дело делаем.
  - Я поэтому и хотел поговорить. Мне кажется, что мы уже не одно дело делаем. Я вас не вижу днями, вы где-то у Алевтины под прилавком пропадаете.
  Семён посерьёзнел.
  - Паня, ты меня не учи, чего мне делать, а чего не делать. Это ты работаешь, а для меня - отдых. Это я за тобой смотрю, а не ты за мной, понял?
  - Я-то понял, а вас папа прислал мне помогать. А вы Алевтине только палки...
  Семён потемнел лицом.
  - Вона, какой разговор. Паня, иди в пень! Делай своё дело, парень, и не лезь туда, где ты не смыслишь ни хера...
  - Много надо смыслить, чтобы бабам... - договорить он не успел.
  - Стоп! - заревел Семён, одновременно впечатывая кулак в стол, аж банка с килькой подпрыгнула. - Давай как мужик с мужиком поговорим, - продолжил он уже почти спокойным голосом. - Сядь сначала, - сказал Семён.
  Павел стоял бледный, его трясло.
  - Сядь.
  Павел сел.
  - То, из-за чего ты хочешь устроить разбор, того не стоит. Это первое. Согласен?
  Павел кивнул.
  - Выпей. Выпей-выпей. Чего трясёшься? Случилось чего?
  - Ага, - кивнул Павел.
  - Выпей, - Семён налил почти полный стакан водки и подвинул стакан к Павлу.
  Павел послушался. Водка обожгла ему горло, он поперхнулся, закашлялся. Семён подтолкнул к нему распотрошённый кусок селёдки.
  - Жуй, она без костей уже.
  Павел слушался. В животе у него стремительно теплело. Горло саднило и от неудачного глотка, и от кашля. Рот и подбородок были мокрые от водки, лицо горело, как натёртое наждаком. Водка пролилась и на футболку.
  - Второе. Ты не настолько компетентен, чтобы меня судить. У тебя - другая задача. Задачу свою знаешь?
  - Угу, - закивал Павел.
  - Ты допивай, не торопись. Так вот, что если то, чем я тут занимаюсь, может быть полезно тебе? Подумай. И прежде чем чего сказать, всегда думай.
  Семён разлил остатки бутылки и поставил её под стол.
  - Давай. За мир.
  - Во всём мире, - прокашлявшись, поддержал Павел. Его отпускало, струны больше не гудели. Тело перестало быть гудящей нервной бочкой, снова стало плотным, наполнилось теплом.
* * *
  Через час, а может, через два - никто времени не считал - они сидели под тусклой лампочкой-сорокаватткой, оба красные, потные, полураздетые, распаренные от водки, похожие на каких-то безумных шахтёров в забое. Они давно уже были друзья, хотя Павлу ещё икалось от недавнего нервного потрясения и от недавней обиды. Разговор перешёл на обычный пьяный трёп. Вторую бутылку они прикончили, и по настоянию Семёна открыли третью. Селёдка кончилась, и кильки тоже кончились, огурец остался один, вялый, порезанный на тарелке и облитый по нечаянности водкой. Зато оливок была ещё одна банка, и хлеба было вдоволь.
  - Паня, ты пойми, - вещал Семён, держа в руке вилку с наколотой оливкой, - из-за женщин не дело чинить разбор. Хотя разное, конечно, бывает... Раз мне твой папаня так в глаз заехал - будь здоров! Я потом неделю на мир одним глазом смотрел. Из-под чёрных очков. И дышал через раз.
  - Ну и из-за чего это было?
  - Да из-за матери твоей. Ну, то есть, когда Людмила за Борьку-то ещё не вышла, просто женихались они. Привёл как-то на чай к нам, наверное, в первый раз. А мы молодые были, в общаге жили... Ну я и брякнул - вот мол, баба Копра. Ты хоть знаешь, что батю твоего Копром звали?
  - Знаю, - нехотя протянул Павел.
  - Он мне тогда так вмазал! Через неделю только помирились.
  - А ты? - спросил Павел, скорее из вежливости.
  - Чего я? Да я и не помню уже, - свернул тему Семён.
  - Как же не чинить разборов - что ж, мне Мишке надо было лицо подставлять?
  - Дурилка ты, Паня, - ласково сказал Семён. - Я ж не про Мишку тебе говорю, а про нас с тобой. Кстати, об Оксане. Хорошая дивчина. Дала она хоть тебе уже?
  - Не, - ответил Павел. Разговор начал утомлять его.
  - Даст, - уверенно сказал Семён. - Дожать только нужно. Она на деньги падкая, сразу видно, она за тебя попробует зацепиться руками и ногами, - Семён заржал и повторил:
  - Руками и ногами. Ты только смотри, сам не втюрься.
  Павел неловко улыбнулся и отвернулся. Пьяный трёп тяготил его. Семён внимательно смотрел на него.
  - Паня, ты пойми, - жёстко сказал Семён, - либо ты пользуешь людей, либо пользуют тебя. И надо так делать, чтобы самому пользовать, понял? Она - работает на тебя. Мало ли что она там себе навоображала! Оттрахал и забыл, понял? Она - материал, а не человек, средство для достижения цели, понял?
  - Угу, - буркнул Павел.
  - Проще смотри на это. Дожимай давай - Мишка злее будет. Нам это на руку. Да и ты поразвлечёшься. Давай-ка ещё по одной.
  Семён разлил и объявил:
  - Есть тост. Смотри, Паня: вот оливка. Вот видишь, у неё с одной стороны как бы крестик, а с другой - нолик. Ты в крестики-нолики играешь?
  - Ну, на лекциях, бывает.
  - Вот. Там крестики - они всегда против ноликов. А в жизни есть оливки. Они прре-красно сочетают в себе и крестики, и нолики. - Семён поднял палец, подчёркивая мысль. Язык у него немного заплетался. - Это называется диалектика, - с этими словами Семён положил оливку в рот. - И ещё они прекрасны на вкус.
  Семён взял новую оливку, глубокомысленно свёл на ней глаза.
  - Можно и так сказать: то, что у кого-то есть дырка, - с этими словами Семён повернул оливку дырочкой к Павлу, - может стать нашим плюсом! - он повернул оливку другим концом.
  Павел пьяно засмеялся:
  - За это можно и выпить!
  - Золотые твои слова, Паня! Давай. За их дырки и за наши плюсы. Давай!
  - Закусываем оливками!
  Конец этого богатого событиями вечера не остался в Пашкиной памяти. Последнее, что он мог вспомнить назавтра, - вот этот вот тост про оливки. Было ли что ещё тогда сказано и выпито - ведомо только Семёну Игоревичу. Если вам это вправду интересно, спросите у него сами.
* * *
  Вряд ли можно позавидовать судьбе людей, в которых Чужие отложили свои личинки. Невообразимо, ужасно: кто-то - не ты - живёт в тебе, питается твоими соками, а потом, окрепнув, выбирается наружу, разрывая внутренности, мышцы и кожу.
  У Павла, судя по его ощущениям на следующее утро, внутри поселилось как минимум двое Чужих: один ворочался где-то в животе, второй топал под черепом прямо по мозгу, где-то в районе лба и висков. Отважному лейтенанту Рипли в третьей части фильма крупно повезло, что она упала в расплавленный металл и долго не мучилась. К сожалению, под лавкой, на которой лежал Павел, расплавленного металла не было, а то он непременно постарался бы туда свалиться. Впрочем, попить тоже было бы неплохо, но при малейшем движении оба монстра начинали двигаться активнее. Чужой в голове начинал гневно топать прямо по глазным яблокам - изнутри, разумеется, - и казалось, что голова сейчас лопнет. Чужой в животе недовольно распрямлялся и срыгивал какой-то гадостью в кишки, отчего Павел испытывал приступ тошноты.
  Павла разбудили обычные утренние звуки, но сегодня звуки раздражали: пронзительно орал петух, кто-то садистски гремел вёдрами на улице. Долгих двадцать минут Павел лежал с закрытыми глазами, делал вид, что спит, но обмануть себя не удалось: раз уж проснулся - мучайся. Семёна уже не было в избе - поднялся раньше и ушёл, наверное. Лучше бы я умер, подумал Павел.
  И всё же жажда взяла своё - уж больно сильно иссушили организм похмельные монстры. Медленно, стараясь не спугнуть Чужих, он дотянулся до стоящего на столе стакана с водой и отхлебнул. Резкий запах спирта ударил в голову, оба монстра немедленно взбунтовались и попробовали родиться. Рот наполнился мерзкой слюной, Павел, согнувшись, бросился к дверям, но не успел добежать и его вывернуло по дороге. Вся кровь, казалось, прилила к голове, к глазам. Вчерашние оливки и селёдка пахли ужасно, и Павла вычистило ещё раз, горьким желудочным соком. Живот свело, как судорогой, в висках стучали какие-то тамтамы. Кранты, мелькнула мысль у Павла. Наверное, даже штангисты меньше напрягаются в толчке, мелькнула другая мысль.
  Мысли выражались не словами, как обычно, а картинками - думать словами было невозможно. Ещё была картинка, которую Павел смог идентифицировать только к вечеру, когда похмельный синдром сошёл на нет: кадр из фильма 'Вспомнить всё', Арнольд на поверхности Марса в безвоздушном пространстве с вылезшими из орбит глазами и чуть не лопающимися венами. Название фильма, кстати, очень подходило к ситуации.
  Павел отполз на лавку и снова лёг, поджав ноги. Наверное, изначально Чужих было трое: если ему и стало легче, то не намного. Павел старался замереть, но после судороги тело рефлекторно вздрагивало, тревожа оставшихся монстров.
  За окном раздался шум, бухнула калитка, закричала женщина. Продавщица Валентина, как во сне подумал Павел. Ей неразборчиво отвечал, кажется, Семён Игоревич.
  - Пусть выходит, изверг, я ему глаза повыцарапываю, искалечил моего мальчика, пусть на глаза мне покажется, ирод окаянный, - голосила продавщица.
  Что она так орёт, я и так уже за всё расплатился, раздражённо подумал Павел. В голове у него прыгал Чужой.
  - Тише, тише, Аля! - голос Семёна звучал успокаивающе. - Ты б разобралась сначала...
  - А что мне разбираться? Мишке руку всю разбил, рассадил, ногу чуть не сломал! Глаз подбил, как ему на улицу-то теперь показаться!
  - Аля, а ведь Мишка первый полез, и знаешь, почему полез?
  - Не знаю и знать не хочу, пусть выходит, хулиган!
  - Мишка твой из-за нас полез, - голос Семёна стал тихим, да и Алевтина тоже сбавила тон.
  Остаток разговора Павлу так и не удалось расслышать, да, по правде говоря, не очень-то он и прислушивался. Видимо, безотказный Семён Игоревич уладил конфликт, так как разъярённая продавщица в избу не прорвалась и его, Пашкиной, крови не пролила. Минут пять Семён с продавщицей ещё шушукались под окном (Павел на это время впал в какое-то муторное дремотное оцепенение), потом снова бухнула калитка, и всё стихло.
  - Ну и свинтус же ты, Паня... - Семён вошёл в избу и чуть не вступил в блевотину. - Что, до улицы дойти не мог?
  Семён являл собою образец свежести, по крайней мере, после вчерашнего. Павел замычал нечленораздельно - мол, не мог.
  - Похоже, ты сегодня выходной, - сказал Семён.
  Павел разлепил губы, осторожно облизнулся и произнёс еле-еле:
  - Как там?
  - Нормально. Баба - покричит и успокоится, - произнёс Семён. - Ты знаешь что, - продолжил он после паузы. - Ты выучи однажды, как её зовут. Она Алевтина Валентиновна.
  - А я как её называл?
  - А ты зовёшь её Валентина Алевтиновна. А она обижается.
  - А разница? - все усилия, особенно мыслительные, давались Павлу с трудом. Видимо, мозг был совершенно истоптан Чужими.
  - Ты, Паня, совсем плохой, - с сожалением сказал Семён, - Ладно, спи сегодня, мы с Оксаной без тебя справимся. На вот, у меня осталось ещё...
  И Семён ушёл, оставив упаковку антипохмелина на столе и Павла на растерзание Чужим.
* * *
  В тот же день, в полдень, Семён и Оксана сидели в магазине. Покупателей не было, делать было нечего. Это было нормально, покупатель шёл в основном к вечеру.
  Оксана сидела за прилавком, а Семён - в подсобке на разваливающемся стульчике. Семён сидел так, что с его места был виден весь торговый зал. Под рукой у него стояла бутылка минералки. С хмурым видом он заполнял кроссворды в 'Зятьке'. О чём он при этом думал - никому не известно.
  Оксана ни о чём не думала. Она слушала музыку из плеера, который подобрала вчера в ходе драки. Звук она выкрутила на полную, так, что музыку было слышно и вне наушников. Она сидела, балдела, прикрыв глаза, покачивала головой в такт музыке. День был яркий, солнечный, в расплавленном густом сиропе воздуха плавали раскалённые пылинки, и время текло так же медленно, как густой сироп из бутыли.
  Под музыку так хорошо ничего не думается! Или думается только о хорошем. Господи, какой Мишка дурак! Получил поделом, зачем мешал разговаривать-то? А Паша хороший. Он обязательно возьмёт её в Москву, он сам сказал это. С Пашей лучше. У него много всего. Когда он возьмёт её в Москву, у неё тоже будет много всего. А с Мишкой скучно. Вообще, все деревенские скучные. Чего она тут не видела, в Подпяткине? В Москве интересно. А с Мишкой у них всё равно бы ничего не получилось.
  Прошлое прошло, оно было серое. Настоящее - это она сидит с наушниками на голове, в окошко светит жаркое солнце и всё хорошо. А будущее обязательно должно быть ярко-розовым.
  В окошко стукнул камешек. Оксана никак не могла услышать этого из-за плеера и продолжала сидеть, покачиваясь под музыку. Когда второй камешек ударил в стекло, Семён оторвался от кроссворда и стал внимательно смотреть на входную дверь.
  Через минуту в магазин вошёл Мишка. Он был хорош - весь перемазан зелёнкой, глаз заплыл фиолетовым. Одна рука у него была перевязана, другую он то сжимал в кулак, то разжимал. Старательно не глядя в дверь подсобки, он большими шагами подошёл к Оксане.
  - Выйдем? Поговорить надо.
  Оксана стянула наушники. Она не расслышала начала фразы и выжидательно смотрела на Мишку. Он молчал и смотрел на неё с вызовом. Пауза затягивалась. Из наушников отчётливо раздавалось 'унца-унца'.
  - Выйдем? - повторил Мишка.
  Он развернулся и пошёл к выходу. Оксана выбралась из-за прилавка, пролепетала в дверь:
  - Семён Игорич, можно? Посидите на кассе?
  Семён кивнул.
  - Оксана, можно попросить вас об одной небольшой услуге? Это и в ваших интересах тоже, - увидев испуганные глаза, Семён поспешно добавил: - Не бойтесь, я не задержу вас больше, чем на одну минуту.
* * *
  Сарай у деда Григорьича был большой, больше даже, чем его покосившаяся избушка. Он был обшит внахлёст косыми горбылями, прибитыми к тощим лесинам, которые, в свою очередь, были примастрячены к врытым в землю столбам. Столбы были старые, потрескавшиеся от времени витыми продольными трещинами, так, словно кто-то большой и очень сильный взял их и скрутил, отжал насухо, как бельё после стирки, выжав из них все жизненные соки. В целом конструкция была довольно прочной, хотя глаз и не радовала.
  Чего в сарае только не было! Среди хлама неизвестного назначения и происхождения можно было отыскать немало вещиц, которые местный краеведческий музей принял бы с благодарностью, но больше было таких, по которым даже свалка не плакала: колёса, которые навряд когда-нибудь ещё поедут по дорогам, ржавые цепи - собачьи и велосипедные, худые эмалированные кастрюли, отслужившие своё, растрёпанные по краям корзины, беззубые грабли, ржавые мотыги, лейка с растущими из поливальных дыр травяными седыми волосами, деревянные птичьи клетки - сейчас таких уж не делают, мятые самовары, тупые косы, гнутые подковы, протёртые до корда шины, прялка, залежавшаяся с пра-прадедовских времён, по-стариковски бледные, выгоревшие на солнце пластмассовые канистры и рукомойники... Вещей было столько, что они занимали почти всё свободное место, оставив для прохода лишь узкие тропки.
  Был, правда, в этом нагромождении рухляди верстак, содержавшийся в относительном (относительно всего остального пространства) порядке.
  Здесь не было совершенно тихо: ветерок гудел в щелях, да кто-то возился и шуршал - то ли в большой бочке, стоявшей у дальней стены, то ли в ящиках рядом с нею. Но вошедшего в сарай деда насторожили не эти звуки. Григорьич остановился у двери, спустил с плеча старенький сидор, потянул воздух носом, прислушался.
  - Есть кто? А ну, выходь!
  В углу за бочками кто-то зашевелился.
  - Я это...
  - Мишка? Ты чего ж на работу не пошёл? Тебя тама обыскалися!
  Мишка высунул голову из своего убежища. Под глазом у него имел место быть большущий жёлто-фиолетовый бланш.
  - Угу, пойдёшь такой, как же, - буркнул Мишка.
  - Вона что, - протянул дед Григорьич. - Эк тебя городской отделал-то. Из-за Ксанки, небось?
  Мишка только посопел в своём углу.
  - А она чего ж?
  Мишка упорно молчал.
  - Ну, не хочешь, не говори.
  - Она говорит: чего ходишь за мной. Не ходи, говорит, я тебя и не любила никогда. А мне в армию ведь осенью, как же я пойду?
  - Дурища твоя Ксанка, что от такого парня отказалась. Ну да, не ты первый, не ты последний. Вернёшься - найдёшь себе не хуже.
  - А если не найду? - обиженно сказал Мишка.
  - Найдёшь, ещё лучше даже найдёшь, - успокоил его дед.
  - Говорит: дам тебе испытательный срок, докажи, что любишь меня. Матери, говорит, не вздумай помогать. Увижу тебя, говорит, что в лавке ошиваешься, забудь про меня.
  Григорьич осуждающе поцокал языком:
  - Вона как! А ты чего?
  Мишка посопел.
  - Не знаю. Чего она, так хорошо всё было...
  Григорьич покряхтел и прошёл к верстаку разбирать свою поклажу.
  - Эх, Мишка, Мишка, молод ты до чего...
  Мишка завозился в углу.
  - Мамка говорила, вы крыс потравите, - голос у Мишки стал нарочито ровный и неожиданно высокий.
  - Ну, травить-то нельзя никак, все-таки продукты там кругом, скорей люди потравятся. Да и не потравишь крысу-то, разве что одну-другую. Остальные к яду быстро привыкнут, только злей будут.
  - А чего ж тогда? Крысоловки какие-нибудь?
  - Нет, крыса - она поумней других людей будет. Дважды в одну ловушку не пойдёт.
  - А как же извести-то их?
  - Страшней чем крыса зверя нет. Крысу только крысой и можно известь.
  - Как это? Они ж друг на друга не нападают!
  - Обычно не нападают, да. Крысы - они как люди, живут сообща и кусков друг у дружки из пасти не рвут. А на другую крысу чтоб напасть - это никогда почти, только если сильно тесно им. Да и то, скорей они днём на улице ходить будут, если в норах своих не помещаются.
  - Так как заставить-то их? - спросил Мишка из угла.
  - А надобно отловить с десяток крыс, можа больше, и запереть в одном тесном помещении, ну, например, в бочке. Крысы покрутются-покрутются, а есть неча, и выхода нет. И тогда они будто с ума сходят, начинают жрать друг друга. Все в крови перемажутся, бросаются друг на друга, как пьяные, страх теряют, рвут друг друга в куски живьём. Та единственная, которая остаётся - крысоед. Теперь она будет всегда жрать других крыс. Когда её выпускают, остальные крысы уходят.
  - И получится? - спросил заинтересованно Мишка.
  - Ну-у, - не слишком уверенно протянул Григорьич. - Должно. Мне этот способ дед мой сказывал.
  - Ух ты! Это как бы крысиный людоед получается!
  - Ещё можно эту оставшуюся одну денёк выдержать и новых крыс к ней подсадить. Только новые и очухаться не успеют, как она их зарежет.
  - А как же от самого крысоеда избавиться? Он же посильнее обычных крыс будет!
  - Да зачем же от него избавляться? - изумился дед. - Его, наоборот, по всякому привечать надобно. Подкармливать - но не слишком, чтоб свою работу не забывал, крыс да мышей штоб гонял. Покудова крысоед в доме будет жить, никакая крыса в тот дом не сунется, а ему самому обычная крысиная, то исть, человечья еда будет без радости - ему обязательно живой крови надо.
  - А на человека он не бросится? - спросил Мишка.
  - А человек ему без интересу, ему своих сородичей подавай, - ответил Григорьич. - А может, и бросился бы, да трусит. Любая крыса - она ведь трус.
  - Дед, а скоро ты крысоеда сделаешь уже? - от любопытства Мишка высунулся почти весь из своего укрытия.
  - Погодь, надо ещё крыс подловить, да злость в их воспитать...
  - А ты поймал уже сколько-нибудь? - спросил Мишка.
  - Споймал, а как же.
  - Ой, а можно поглядеть? - спросил Мишка.
  - Гляди, не жалко.
  Мишка вылез, наконец, целиком. Григорьич осторожно отодвинул крышку с большого ящика и в щель сразу сунулась наглая усатая морда. Мишка глянул в ящик, и его аж передёрнуло.
  Дед осадил нахального пасюка подвернувшейся палкой, приуменьшил щель и ссыпал содержимое принесённого пакета в ящик.
  - Еду им ношу. Рано им пока злеть, - объяснил Григорьич свои действия.
  - А можно уже начать крысоеда делать? - Мишка аж пританцовывал на месте от нетерпения. - Я помогать буду.
  - Ну, можно, поди, - неуверенно согласился Григорьич. - Я, правда, думал ещё пару-тройку штук споймать...
  - А куда сажать крыс будем? - не унимался Мишка.
  - Надоть из этих ящиков в бочку их ссыпать, - сказал Григорьич. - Тока не спеша, а то ушмыгнут.
  - Ладно, ладно, - обещал Мишка.
  - У крыс всё, как у людей, - рассудительно говорил дед, освобождая проход к бочке от какой-то ветхой рухляди. - Ты посмотри на людей, что в городах толкутся: тоже скоро рвать друг друга начнут, а всё потому, что места им мало. А как начнут, так не остановишь их ничем.
  - Как-то это нехорошо, - Мишка вдруг задумался. - Не по-людски.
  - Нехорошо, говоришь? - дед Григорьич прищурился. - А что такое хорошо, крысы не знают. Что хорошо, только человек знает, сам для себя определяет. И так бывает, что одному хорошо, то другому - наоборот, плохо. А ещё и так бывает, что сегодня человеку одно хорошо, а время пройдёт, глядь, а он переменился, и что было хорошо, уж и не хорошо вовсе.
  - Что ж, выходит, не бывает так, чтобы всем сразу - хорошо?
  - Выходит, не бывает, - сказал дед Григорьич. - Ну, давай, взяли.
  Мишка медлил.
  - Но если бы всё честно делать, всё по закону...
  - Эх, Мишка, можно и по закону такие пакости людям учинить, что мало не будет. Особенно, коли денег у тебя много. Ну, не стой, коли помогать взялся.
  Ящик оказался тяжёлым. Мишка, жалея дедов возраст, вес ящика в основном принял на себя.
  - По совести просто надо жить, - пропыхтел Мишка, держа ящик на весу.
  Обида всё ещё жгла ему грудь. Он стеснялся своих красивых слов, но не мог не сказать их, а как сказать по-другому - не знал.
  - А теперь осторожно, открываю, - сказал дед Григорьич.
  В бочку полетели визжащие мохнатые клубки.
* * *
  Для Павла первые две недели пребывания в Подпяткине слились в один жаркий липкий день, как слипаются леденцы монпансье в жестяной коробочке, если подержать их на солнце. Все дни походили один на другой: жаркие, душные, наполненные тяжёлой физической работой. Постоянно приходилось таскать какие-то ящики, разгружать товар, двигать что-то. Павел ходил замотанный, с красными глазами, вечно невыспавшийся. Кроме физической работы приходилось много считать, анализировать, думать - голова от усталости пухла и отказывалась работать. Павел никогда не думал, что поднимать собственное дело настолько тяжело.
  Большую помощь в работе оказывала Оксана - она практически взяла на себя всю дневную торговлю, без неё Павел бы не справился. Если бы он после утренней, почти ночной, разгрузки машины садился бы за прилавок в пустующем большую часть времени магазине, точно бы засыпал.
  Клевать носом Павлу не давал Семён. Он всегда находился рядом, делал, казалось, то же самое, всегда был на подхвате, но при этом не выглядел ни уставшим, ни замотанным. По этому поводу Семён постоянно подшучивал над Павлом. Павел сначала немного злился на него, а потом и злиться перестал - тупел от тяжёлого труда, не до злости было.
  Семён считал, что для сна Павлу должно хватать пять-шесть часов. Павел был с этим не согласен, но, будучи раз разбужен холодной водой, капризничать побаивался. Каждое утро начиналось одинаково: свежий и подтянутый Семён будил его ни свет, ни заря, гнал умываться. Умывался Павел неохотно: вода колодезная - как лёд, пальцы стыли от неё, и кожа начинала гореть. Умывание - сплошное мучение, а ведь иногда приходилось и - бррр! - бриться. Умыв кое-как нос, Павел возвращался в избу, причёсывался перед зеркальцем-компакт-диском и шёл в магазин. Диск так и висел на гвозде не потревоженный: ни желания, ни сил убивать невзаправдашних чудовищ у Павла не было.
  В те дни, когда приходил бычок с продуктами, вставать приходилось совсем рано, до восхода солнца. Воздух в такие утра был полупрозрачный, влажный от тумана, и совсем не верилось, что пройдёт два-три часа - и солнце раскалит и расплавит воздух так, что любая физическая работа превращалась в адское мучение. Даже просто выйти на солнце, не прикрыв плечи и голову, было больно.
  Поначалу Павла очень доставало то, что он, вообще-то довольно чистоплотный, постоянно ощущал себя грязным, липким и каким-то бомжеватым. Ледяная вода не отмывала сажу, въевшуюся в поры лица и мелкие складочки кожи на ладонях, горели обгоревшие плечи и спина, о том, чтобы помыться, толком и речи не шло. Ногти на руках у него от работы стали расслаиваться, были постоянно грязные, с воспалёнными заусеницами. Мелкие царапинки на руках - как убережёшься от них, если постоянно приходится таскать ящики! - также забивались грязью и воспалялись, заживали плохо.
  Можно было, правда, выкупаться в местной речке. Вода, хоть и цветущая, приносила облегчение, но после купания на мокрое тело сразу налетали пауты, а то и покрупнее хищники - оводы. Паутов и прочих кровососущих представителей мушиного племени солнце совсем не доставало, наоборот, они, похоже, заряжались от солнца лучистой энергией и летали ровно в два раза яростнее, чем обычно. Если удавалось прихлопнуть с хрустом такого кровопийцу, то от него оставалось мокрое место - липкое, а на вкус сладкое, как сахар. Чаще, правда, прихлопнуть не удавалось, и на коже расцветал очередной укус.
   Обычно купаться приходилось вечером, но иногда получалось и в обед. Речная вода смывала пот, но чистым себя Павел после купания не считал: разве можно быть чистым, если вода, в которой купаешься, зелёная и почти не прозрачная? Да и ноги оставались грязными: как ни старайся, а пока вылезаешь на глинистый бережок, весь перемажешься. А стоило отойти от реки, как Павел снова ощущал себя липким и пыльным.
* * *
  Прошло более двух недель, прежде чем Павел втянулся в новый ритм жизни. Он принял правила деревенского существования - а что ему ещё оставалось? И оказалось, что жить можно, и жить достаточно легко. Деревенская жизнь проста, как пресная лепёшка, не связана условностями и правилами, какие бытуют в городе.
  Когда произошло это чудесное превращение, Павел перестал ходить как автомат с красными от недосыпа глазами. И времени на сон ему стало хватать, и руки, хоть и оставались по-прежнему серыми от сажи, больше не казались грязными. Конечно, превращение это случилось не одномоментно, процесс продолжался все две недели. Просто однажды Павел заметил, что природа вокруг красива, что солнце яркое, и это здорово, понял, что он стал меньше уставать и больше радоваться жизни.
  Но не надо думать, что существование Павла в деревне в первое время было совсем уж беспросветным. Например, его роман с Оксаной развивался совершенно удачно, но право, подробности этого романа не должны являться подробностями этого романа.
  У Семёна с Алевтиной, вроде, тоже складывалось успешно. Похождениями наставника Павел особенно не интересовался - по мастям они расходились, да и не его это дело было. Павлу было непонятно и в какой-то степени неприятно, что Семён крутит с конкурирующей стороной, но он благоразумно предпочитал больше не высказываться на этот счёт.
  С местными жителями ни Семён, ни Павел в контакт не вступали - не считая амурных дел и торговли. Даже с хозяйкой, у которой они остановились на постой, практически не виделись. В обед Павел обычно прибегал в избу Михалны и находил на столе горшок с тёплыми щами или с кашей. Семён же и вовсе, бывало, не появлялся по нескольку дней, даже ночевать не приходил.
  С Семёном Игоревичем Павел совсем сдружился. С Семёном было интересно: всегда у него была наготове прибаутка, а если требовалось - дельный совет. Ну и, конечно, во всём Семён помогал Павлу.
  В столицу Павел ни разу не выезжал, всё не было времени, а когда втянулся в работу, то уже не очень хотелось. Пару раз выбирался он на Семёновом джипе до ближайшей деревни, где брала связь, разговаривал с отцом. Борис Никанорович оба раза говорил, что собирается приехать, надо лишь раскидать дела, но ни разу так и не вырвался из столичной суматошной круговерти.
  Павел отчасти был этому даже рад. Надо сказать, Павлу стало нравиться то, чем он занимался. В маленьком магазинчике, за прилавком, в подсобке-закуточке он ощущал себя хозяином жизни, понимая при этом, что это всего лишь 'потешный' магазин.
  В основном же связь с Борисом Никаноровичем держал Семён, заказывал, что было необходимо, а иногда и вовсе уезжал в город по делам.
* * *
  Сначала торговля в новом магазине шла ни шатко, ни валко: местные бабушки и кумушки не привычны были к новому, и предпочитали отовариваться по старинке у Алевтины. Конечно, в первые дни в новом магазине перебывала вся деревня, некоторые и не по одному разу приходили, а покупали мало, в основном, по мелочи. Многие и вовсе ничего не брали, приходили, смотрели, охали и уходили в старый магазин.
  Спустя несколько дней после начала работы магазина Семён говорил Павлу:
  - Вот смотри, какое дело: Алевтина уже возит сюда весь необходимый товар. То есть, сегмент рынка закрывает. И покупают товар у неё. Что ты должен сделать, чтобы её вытеснить?
  - Да очень просто! Мы возим то же самое, но продавать должны хоть на копейку, а дешевле.
  - Ну, положим, и она копейку может скинуть, что тогда?
  - Она - частник, а у нас... То есть, у папы - корпорация. У нас расходов на единицу товара меньше, так что мы можем так цену скинуть, что она либо сдастся, либо себе в убыток работать будет. Работать в убыток она не сможет долго, у ней просто ресурса не хватит.
  - Предположим, прав ты. Пока толстый сохнет, тощий сдохнет... Ну, мы уже имеем ситуацию: у нас продукты дешевле, а покупают всё равно у неё много. Что делать будешь?
  - Я понять не могу, почему так происходит, - сказал Павел растерянно. - С чего это старичьё лишние копейки переплачивает? Денег у них тут в обрез, это ясно.
  - А с того, Паня, мой юный друг, что есть такое слово - инерция. Знаешь, что оно значит?
  - В школе проходил. По физике. В шестом, что ли, классе.
  - Ну и что?
  - Ну, там с массой связано. Второй закон Ньютона. Или первый. Какая разница, зачем это всё?
  - Ну, инерция бывает не только у массы. Инерция, Паня, бывает у всего. И у людей в том числе. Только называется слегка иначе: привычки, например. Люди привыкли покупать там-то и там-то, то-то и то-то. И хоть кол на голову теши, будут покупать, что привыкли, даже если в рот им положить то, что ближе и лучше. Люди ходят тропинками, которыми привыкли ходить, и даже если проложить дорожку удобнее и прямее, не все пойдут по ней. У старых людей и вовсе до маразма доходит. У меня папаня, царствие небесное, всю жизнь на заводе проработал, там же в столовой обедал. Представляешь - всю жизнь на одном месте! Так вот, знаешь, к пенсии ближе если в обед бы ему не дали к чаю булочку, то его мог и кондратий схватить.
  - Ну, не знаю, не уверен...
  - Будь уверен.
  - А что же делать?
  - Люди будут покупать у Алевтины потому, что привыкли, потому, что доверяют ей. Мало предложить более выгодный товар. Надо, чтобы на какое-то время выбора у них просто не было.
  - Или чтобы они перестали ей доверять?
  - Да. Но доверие - штука такая, тоже очень инерционная. Старики покупают у неё продукты три года, а тебя они впервые увидели на той неделе. Ты, как ни пыжься, сломать их доверие к ней не сможешь. Только и добьёшься того, что тебе доверять перестанут. Нет, тут надо действовать иначе...
  Случайно, нет ли, но после этого разговора пару раз подряд к Алевтине не пришла машина с продуктами. Водитель, когда наконец появился, объяснял своё недельное отсутствие поломкой машины - Павел случайно слышал разговор между ним и сердитой донельзя Алевтиной. Магазин её стоял неделю без хлеба, и волей-неволей местные жители стали покупать в новом магазине больше.
  О причинах такого сбоя в снабжении конкурента Павел не задумывался. Разве причины важны? Может, и правда сломался, с кем не бывает. Ага, два раза подряд. А может, Семён Игоревич договорился с ним - ведь всех можно купить, это же ясно.
* * *
  Когда торговля наладилась, оказалось, что у Павла довольно много свободного времени. Странно, но о компьютерных игрушках, до которых он так мечтал добраться в первые дни своей подпяткинской ссылки, он и не вспоминал. Новое занятие поглощало все его мысли.
  В магазине Павел проводил весь день, и, если не надо было писать или таскать, трепался или пил чай с Семёном и Оксаной.
  - Вот интересно, кто придумывает названия для продуктов? - спросил как-то Павел, разглядывая содержимое холодильного шкафа.
  Было мёртвое обеденное время, покупателей не было и не предвиделось. Они сидели вдвоём с Семёном в торговом зале, Оксана отпросилась на пару часов до дому.
  Семён откликнулся сразу - поговорить ему хотелось, кроссворды осточертели:
  - А что тебя смущает?
  - Ну вот название: 'Сметана Сметановна', и тётка синяя нарисована. Если Сметана - женское имя, то оно никак не может быть отчеством, в отчество ведь идёт мужское имя.
  - Ну ты филолог! - поддельно восхитился Семён. - Ты бы лучше имена-отчества реальных людей подучил.
  - Да ладно, проехали. Сколько можно! Правда же, название дурацкое, не может быть такого имени.
  - Валентина Валентиновна, - ответил Семён, почти не задумываясь. Он сказал это с тем видом невольного превосходства, какое бывает у знаменитого теннисиста, отбивающего неловкую подачу новичка.
  - А! Да... Двойное имя, и мужское, и женское, это может быть, это я не подумал, - протянул Павел.
  - А Алевтина Алевтиновна, заметь, не имеет прав на существование.
  Павел только отмахнулся: надоело.
  - Представляешь: папка у этой синей дамы - Сметан Сметанович Сметана, - поддал Семён. - Существует, кстати, такая фамилия.
  - Ну а это что за название: 'Доярушка'! - возмутился Павел.
  - А тут-то чего тебе не нравится?
  - Да такого слова нет в русском языке - 'доярушка'. Есть слово 'доярка', это тётка в сапогах, измазанных навозом, я только-только такую видел. К маслу она никакого отношения не имеет.
  - Ну, ты, Паня, ещё спроси, отчего молочник весёлый! Всё равно, как называется товар. Главное - один раз внушить людям, что товар с таким названием - хороший, а дальше можно хоть воду из канавы наливать.
  - Прям из канавы?
  - Ну, из канавы - не из канавы, а качество подтверждать потом не так уж и обязательно. Пипл уже хавает. Не заморачивайся, Паня. Попей морсику лучше. Жарко.
  - Спасибо.
  - У меня, смотри-ка, тоже филологическое изыскание. Смотри, что на упаковке пишут, - Семён придвинул Павлу брусничный морс. - Пишут: слово 'брусвяный' - обозначало у славян красный цвет. И бытовала поговорка: 'От слова девка брусвянеет'. То есть, слово скажешь - она красная, это нам понятно. Стало быть, 'охреневать' - принимать цвет охры, желтеть, рыжеть, краснеть. Например, вместо 'загорать' теперь можно говорить 'охреневать', а вместо 'пожелтеть' - 'охренеть'.
  Павел усмехнулся.
  - А 'охреневший' - загорелый, стало быть? Да на таком солнце и без лингвистических изысков охренеешь.
  - Паня, а ты заметил, кстати, что за последние дни всю вот это ерунду - морсы и так далее, стали покупать активнее? Нет? Ну, проверь по записям.
  - Отчего ж сразу ерунду? - лениво осведомился Павел и полез за амбарной книгой.
  - Оттого, что не является основным продуктом питания.
  - Ну, не знаю. Может, жарко стало, вот и берут.
  - Может, и в этом причина, но я склонен думать, что дело в том, как расставлен товар на полках. Если ты заметил, то несколько дней назад я попереставлял кой-чего на стеллажах.
  - И что же поменялось? - удивился Павел.
  - Это специальные приёмы, чтобы стимулировать так называемую 'импульсную' покупку. Смотри, как стоят товары, - Семён подошёл к стеллажам. - Это так называемые 'ловушки' на покупателя.
  - Чего-то сложно, - сказал Павел. - Я ничего не понимаю...
  - Никаких сложностей. Вот, это одна из наиболее известных схем, - Семён указал на полку, - называется 'паровоз'. Это когда на самое видное место выставляют популярный и необходимый продукт, например, хороший сыр, а вокруг него размещают всякую ерунду: взбитые сливки, десерты, воздушные муссы. Работает 'паровоз' просто: покупатель подходит к стеллажу за сыром, а возвращается домой с десертом.
  - Неужто это работает? - изумился Павел.
  - Как видишь, способ настолько действенный, что работает даже в деревенском магазине, куда приходят далеко не богачи. Есть ещё разновидность 'паровоза', называется 'замок'. Его 'стены' образовывают два самых разрекламированных товара, а внутри помещается дешевый, но далеко не самый необходимый продукт. Например, привлечённые модным питьевым йогуртом люди заодно берут и несколько глазированных сырков - все равно те стоят копейки.
  - Интересно! А ещё что делают, чтобы завлечь покупателя?
  - Существует множество классических способов стимулировать желание посетителя купить лишние, дополнительные продукты. Например, можно выставлять товары по принципу ассоциативности. Рядом с молоком обычно кладут хлопья. Чипсы и сухарики - с пивом. А чай - с печеньем. Именно на импульсную покупку рассчитаны жвачки и шоколадки около кассы, где человек задерживается в очереди.
  - Ага, это понятно, тот же принцип, что и в 'паровозе', - откликнулся Павел.
  - На экономности посетителей активно играют супермаркеты, выставляя заниженные цены на шоколадки, жвачки, легкие спиртные напитки. Покупатель удивляется: продукт стоит копейки, берет безделушки, не замечая завышенных цен на товары первой необходимости. Эту же черту русского характера эксплуатируют и организаторы различных акций и презентаций. Кто хотя бы раз в жизни не покупал три товара по цене одного, хотя ни в одном из них не нуждался?
  - Мне кажется, я бы не купился на такие трюки, - заявил уверенно Павел.
  - Кажется - крестись, - Семён усмехнулся. - Ты удивишься, когда узнаешь, сколько лишних денег в среднем оставляет в магазине средний покупатель.
  - Что же делать, чтобы не попасться? - спросил Павел.
  - Да рекомендации простые, - Семён почесал затылок. - Перед походом в магазин ты должен чётко знать, что ты должен купить. Ты не должен брать в магазин денег больше, чем это необходимо. Ты не должен находиться в магазине дольше, чем пятнадцать минут: всё, что ты положишь в корзину после этого времени, тебе на самом деле не нужно.
  - А ещё? - Павлу явно было интересно.
  - Избегать шумных акций, каталогов со скидками и тому подобного. Бесплатный сыр - сам знаешь где.
  - Это всё? - спросил Павел.
  - Пожалуй, вот ещё правило: ни в коем случае нельзя ходить за покупками, когда ты голоден, - ответил Семён.
* * *
  Лето в Подпяткине выдалось на редкость жаркое. Солнце высушило всю землю и порядком выпило речку Подпятку. По радио говорили, что подобного лета не было уже без малого полторы сотни лет.
  Днём на улицу показаться было невозможно, особенно в полдень, когда жара отвесно падала с белого неба, и тени от предметов были такие короткие, что и мышь не спрячется. Отсиживаясь в магазине, Павел недоумевал, как могут деревенские кумушки в такое пекло торчать задом кверху на грядках.
  Конечно, в помещении тоже было жарко, но там Павел находился вне зоны прямого попадания солнечных лучей, и ещё там были вентиляторы: побольше - в торговом зале и поменьше - в подсобке. Конечно, вентиляторы - это не кондиционеры, но хоть что-то.
  В подсобке ещё стоял стол, за которым пили чай и за которым Павел вёл дела. Остальное пространство занимали ящики и коробки. Стол стоял напротив окна и, сидя за ним, можно было наблюдать за деревенской улицей - а значит, и за деревенской жизнью.
  Неподалёку от магазина находился колодец. Вытоптанная вокруг сруба площадка играла роль деревенского клуба: всё население приходило сюда по воду. Здесь бабы чесали языки, сюда приходила играть чумазая ребятня, а пыльные рыжие собаки приплетались попить из лужи.
  Павел, хотел он того или нет, часто становился свидетелем околоколодезных бабских разговоров - до его оконца звуки долетали хорошо. Говорящих он не видел, так как окно его выходило на другую сторону, а по голосам жителей деревни отличал лишь немногих. С другой стороны, и говорящие не видели Павла, и возможность быть невидимым и слушать чужие разговоры очень нравилась ему.
  Ничего интересного в тех разговорах обычно не было: деревенские кумушки, встречаясь, неизменно жаловались друг дружке на жару. Впрочем, никакая жара не мешала им порою, зацепившись языками, проторчать на солнцепёке полчаса, обмениваясь местными сплетнями. Павлу новости эти были неинтересны, а то и вовсе непонятны. Он, хоть и жил вот уже четвёртую неделю в Подпяткине, оставался городским жителем, и не важно, что он свыкся с местным простым бытом - важно, как он позиционировал себя сам.
  Бабы говорили в основном о погоде да о своих грядках - мол, солнце пожгло, да не наполиваешься, да про заболевшую птицу у Дарьи, да мыли кости соседям. Говорили и о магазинах. Обсуждали его, Павла, новый магазин, его промоушен и рекламные акции - конечно, не в таких терминах, попроще. Старый магазин поругивали, хотя кое-кто и жалел Автинну. Такие сплетни подслушивать было поинтереснее, чем пустой трёп о грядках, но, став свидетелем двух-трёх обсуждений своего предприятия, Павел заскучал: бабы, как заведённые, повторяли одни и те же слова почти без вариаций.
  Услышанные мнения об их предприятии Павел пересказал Семёну Игоревичу - тот лишь кивнул, мол, всё идёт как надо, и больше интереса не проявлял.
  К интересным разговорам Павел относил услышанный как-то раз разговор Алевтины с дедом Григорьичем - их он узнал по голосам.
  - Совсем перестал помогать. Пропадает из дому, глаза прячет, - жаловалась женщина. Голос у неё дрожал
  - С Ксанкой у него нелады, - говорил Григорьич. - Девка верёвки из тваво Мишки вьёт. Её это прихоть.
  - Вот змея! Никогда она мне не нравилась! Стоит, глазами хлопает, при мне никогда слова не скажет! А Мишка мой тож хорош: 'Оксана то, Оксана сё!' Тьфу!
  - Ты погодь, Автинна, винить-то его, он мне помогает... - попытался остановить её словоизлияние Григорьич.
  - Да он лучше б матери помог!
  - Дык он мне для тебя и помогает - чтоб крыс у тебя известь.
  - Вот тоже ещё напасть! Хоть ты не вспоминай про крыс этих! И так уж все искосоротились: что не мешок, то дырка! В новый все за крупой, за пшеном, за песком бегут...
  - Терпи, Автинна, - увещевал дед. - Крыс выведу тебе скоро. И Мишка твой на подхвате у меня... Да ты сама, што ль, молодой не была! Молод он ещё, да и потом, ему ж всяко в армию скоро, уйдёт - помогать не будет.
  - Что за год! Сил моих больше нету! - причитала продавщица. - Всё к одному: и люди не ходят, и крысы одолевают, и жара эта проклятая!
  - Наше дело сидеть да терпеть. Ежели хуже некуда уже, значит, дальше всяко будет полегче: и дождики пройдут, и крыс повыведем, и с городскими, дай Бог, уживёмся... Коли останутся они.
  К этому разговору Семён, когда услышал его в пересказе, отнёсся гораздо более эмоционально.
  - Скоро начнётся, - сказал он, потирая руки. - Скоро начнётся.
* * *
  Не зря конфликты зачастую уподобляют нарывам. Они зреют подспудно, невидимые людям, но уж когда созревают, только надави - брызнет гной и кровь.
  Время шло, противоборство двух торговых точек развивалось. Павел и Семён не торопились давить, время и так работало на них, поэтому следующий ход вынуждена была сделать хозяйка старого магазина, Алевтина. Дело было так.
  Павел шёл в магазин, подменить Семёна. Настроение после купания у него было созерцательное, можно сказать, философское. Шёл он, обозревая окрестности, глазел, у кого какое хозяйство во дворах. По приезду в деревню, в первые дни, Павлу казалось, что он каким-то злым чудом был перенесён в позапрошлый век, а сейчас, по прошествии почти целого месяца, тут и там обнаруживались артефакты века прошлого.
  Телевизоры, например, стоят у некоторых. Старенькие 'Горизонты', 'Рубины'. У Михалны на её половине - в углу под иконкой лупоглазый 'Шилялис', в котором цветной только корпус. Впрочем, нет, телевизоры не в счёт.
  Вот, к примеру, над избой с зелёными наличниками имеет место телевизионная антенна. Этакая непростая конструкция из двух дисков и каких-то палочек. Над другими крышами тоже, бывает, торчат антенны, но там все обыденно: то остов велосипедного колеса, то рейки, скрученные в двойной крест с намотанной на него проволокой... А здесь всё не так просто. Диски светло-коричневые, диаметром в полметра, с пропилами до центра. Когда-то эти штуковины были накопительными дисками электронно-вычислительной машины, были чем-то типа современного харда. Работали, небось, в составе какой-нибудь ЕСки. Откуда они здесь, в этом захолустье? И как уцелели от охотников за цветметом? Диски-то, между прочим, из чистого алюминия сделаны...
  Или вот, у одной из кумушек под окном стоит тепличка. Тепличка кривенькая, кособокая, сколоченная из каких-то горбылей и обтянутая помутневшим полиэтиленом. В тепличке - помидоры. Сейчас тепло, хозяева сняли целую секцию стены в теплице, и с дороги видно, что подвязаны эти помидоры лентой, типа магнитофонной, только шире раза в четыре. Не иначе, это лента с накопительной катушки БЭСМ. Спору нет, трудно найти более подходящий материал для подвязывания помидоров. Лента не гниёт, не тянется, не ранит растения. Одной катушки должно хватить на много лет. Но откуда она здесь? Господи, как много на свете тайн!
  Да, птица цивилизации коснулась-таки Подпяткина своим кремнийорганическим крылом. Самым краешком, одним пёрышком, но задела.
  А между прочим, БЭСМы, ЕСки, - в своё время это были очень неплохие машины. БЭСМы - те и вовсе были лучшие в мире! В шестидесятых Советский Союз держал тогда пальму первенства в высоких технологиях. Но - выпустил, и сейчас эту пальму также нереально получить обратно, как и найти в соседнем лесу. Нет там пальм, сколько не ищи, одни ёлки, берёзки, рябины, осины...
  Интересно, лет через тридцать что будет со всеми новомодными высокотехнологическими игрушками? Сможет ли, к примеру, деревенский быт утилизировать хоть что-то из современных гаджетов, как утилизировал он - пусть и частично - монстров прошлого. Сомнительно что-то. Вряд ли найдут в быту и сельском хозяйстве применение наладонники, ноуты и сотовые, когда они устареют и будут списаны за ненадобностью. Вот компьютерный корпус хоть под мангал можно приспособить, или там под коптильню. Придётся доработать только. Да и то, недолго прослужит, наверное: металл тонкий, прогорит. А древние машины делались на десятилетия, они и сейчас - фрагментарно - служат человеку: подвязкой помидорного куста, телевизионной антенной... Сейчас просто не делают новых вещей, которые служили бы больше десятка лет. Кажется, мы стали цивилизацией одноразовых вещей быстрого использования. Одноразовой цивилизацией, если угодно...
  Конечно, старинные ЭВМ - динозавры, и в сравнение с современной техникой не идут. В фотоаппарате малюсенькая карточка памяти столько информации хранит, что если её всю переписать вот на такие старинные диски, то и не поднять их, столько бы их было. А про быстродействие так и вовсе разговора нет. Но ведь восхищаются же люди до сих пор, например, чайными клиперами! Хотя современный сухогруз, некрасивый и тупорылый - в лучшем смысле этого слова - и в скорости парусному судну не уступит, и груза перевезёт на два порядка больше. Просто не надо сравнивать вычислительные машины прошлого и современные компьютеры, различия между ними уже не количественные, а качественные.
  Удивительно, что все современные технологические прибамбасы, все эти нанометровые, пикосекундные, гигагерцовые и терабайтные фиговины придумали и сделали такие же люди, как здесь живут. Вона, копается один такой в огороде. Такие же, в общем-то, люди, с такими же заскорузлыми пальцами. Чего они тут сажают? Репу? Картошку? Кто их разберёт... Только у этих - лопаты, а у тех - особо чистый германий. Это просто не помещается в голове: как можно дойти до особо чистого германия, не имея в начале пути никаких инструментов? А что человек сам может сделать? Ну, метлу. Из берёзовых прутиков. Ну, палку-копалку. Всё.
  Нет, прав всё-таки был Семён, когда настоял против использования здесь современной торговой техники. Сканеры кода, кассы, работающие с базой данных, только бы отпугнули местных. Народ здесь дремучий... Использовать современную технику против них как-то нечестно, что ли... Всё равно, как на мелкого думовского монстра идти с бэфэгэ...
  Павел, срубая головы придорожным лопухам и блуждая мыслями где-то в технологических далях, дошёл уже почти до магазина, как тут ему встретилась продавщица Алевтина.
  - Добрый день, Алевтина Валентиновна, - старательно выговорил он имя.
  Что-то не понравилось Павлу в том, как она надвинулась, перегородив путь к магазину. И лицо злое. С чего бы? Похоже, давно она меня тут ждёт, подумалось ему.
  Предчувствия его не обманули.
  Алевтина упёрла руки в боки, окончательно заслонив собой спасительную дверь магазинчика.
  - Давно хотела в глаза тебе посмотреть, Паша. Что ж это ты вытворяешь? Кем это ты себя возомнил?
  - А что я вытворяю? - Павел смешался.
  Сейчас она мне за Мишку выдаст, подумал Павел. Подумал - и ошибся.
  - Ты сюда зачем приехал? Тебя в деревне обижали ли? По-доброму ведь отнеслись, поселили, кормили!
  - Да никто меня не приютил! Мы договорились, за постой платим... - попробовал отбиться Павел.
  - Ой, гляньте, барин какой, платит он! Гордый! Да не про то разговор! Тебя кто обидел здесь? Слово худое сказал? Про безобразия твои я и не говорю - дело молодое, кровь горячая, - продавщица махнула рукой по глазам. - Что ж ты творишь-то! Ты ж меня приехал выжить отсюда! Ты же торгуешь тем же самым да цену мне сбиваешь! У тебя папа богач, а я и так последнюю неделю чуть не в убыток себе работаю! Думаешь, забот у меня нет других, как с тобой соревноваться?
  - Ну, у нас в стране ведь свободное предпринимательство? Мы же никаких законов не нарушали, разрешение на торговлю у нас есть...
  - Грамотный, да? Конечно, не подкопаться под тебя! Обложился бумажками со всех сторон! Но совесть-то у тебя осталась али нет? Тебе это игрушки, а людям магазин здесь как воздух нужен. Вона, сказывают, у твоего бати супермаркеты в столице? И что ж ты сюда-то приехал, народ бездолить! У-у, всё вам мало, кровопийцам!
  Павел стоял, мялся, не знал, куда деть руки и глаза.
  - Мало, что ты меня выживешь, я-то небось проживу, не пропаду. А ты о людях подумал? Не станет в Подпяткине магазина, так и вовсе жизни не будет! Вона, в Горелове годков пять как не стало торговли, так тама сейчас пять дворов только, да и тем просто съехать некуда... А было сорок дворов, и хозяйство у всех, и стадо было деревенское, и птицу держали, и хрюшек.
  - Да мы же... - мекнул Павел.
  - Ты, Паша, ответственности боишься, всё 'мы' да 'мы'! Нет бы, честно сказать - я это, я! Вот у таких, как ты, ни чести, ни совести!
  - Да нет же! Этот магазин, он тут и останется...
  - Что ж ты, сопля такая, врёшь-то мне! Я в матери тебе гожусь, постыдился бы! Что ж ты делаешь-то, росомаха, скважина! Хотел бы добра народу - открыл бы магазин там, где нет его! Вона: и Горелово, и Нефлудово только автолавкой живы! Гореловским хоть до нас недалеко, пять километров полем, они за хлебом хоть прийти могут! Да мало ли деревень по району!
  Ну как Павлу было ей объяснить, что магазин они открыли здесь понарошку, что это просто у него как бы учёба такая!
  - Ироды вы, неруси! - крикнула Алевтина.
  Мелкие слёзы дрожали у неё на глазах. Говорить она больше не могла. Оттолкнув Павла, будто это он не давал ей дороги, она быстро пошла вниз по улице, то и дело срываясь на неуклюжий бабский бег.
  Женщины часто ведут себя так: начинают грозную отповедь, мечут громы, а под конец сами заводят себя и срываются в истерику. Был бы на месте Павла мужчина поопытней, вот, Семён, к примеру, женские слёзы вряд ли сильно задели бы его, однако на Павла неожиданный выговор произвёл сильное впечатление.
  После этого разговора надпочечники Павла, наверное, были словно выжатые лимоны. Ведь это надпочечники вырабатывают адреналин? Так вот, адреналина в них не осталось ни капли - весь ушёл в кровь. Сердце сильно и гулко качало её где-то в области живота. Обычно не слышный звук работы сердца шумел у него в ушах, и черноморских ракушек не надо, чтобы услышать это: жжух, жжух, жжух... Просто удивительно, как словами можно взвинтить человека. Надо только выбрать правильные и сказать их в нужное время.
  Моральная пропасть, по глубине сравнимая лишь со звёздным небом, открылась перед Павлом. Даже после драки с Мишкой он не был в такой кондиции. Лучше бы она по щекам его отхлестала, чес-слово! Трудно осознать себя нечестным подлецом. Но он же не со зла! Он же просто не думал о таком аспекте своего учения! Он же просто выполнял дело, порученное ему отцом. Или его отец - подлец? Тут какая-то ошибка выходит, какая-то огромная, космическая несостыковка! Не может такого случиться, ведь такого просто не может быть, потому что не может быть и всё! И никогда!
  Ах, молодость, до чего легко внушить тебе что-то! И сколько раз этим пользовались те, кому не надо бы. Вот заматеревшего мужика или бабу ведь не поджечь пламенным лозунгом. Люди пожившие знают цену красивым словам, но передать это знание молодым не удаётся, и с каждым поколением повторяется это вновь и вновь: красные уши, сверкающие глаза, пена у рта... И сердце, словно из последних сил, качает кровь, насыщенную адреналином: жжух, жжух...
  Эх, нашёлся бы нужный человек, чтобы слова знал правильные! Но нет его, нет его.
  Перед дверью магазина Павел задержался на секунду. Надо чуть-чуть привести в порядок растрёпанные мысли. Сейчас он войдёт и скажет...
  За дверью послышался шум: грохнуло сильно, треснуло ломающееся дерево, что-то тяжёлое глухо упало и раскатилось, аж пол вздрогнул, натужным матом взвыл Семён.
  Павел, не медля, толкнул дверь и вбежал в помещение.
  Семён, весь красный, с перекошенным лицом, пытался удержать в равновесии стеллаж с бакалеей. Стеллаж пытался выскользнуть из рук, опасно кренился. Несколько консервных банок и бутылок с растительным маслом уже упали, а под ногами в неаппетитном мясном месиве опасно блестели стеклянные клыки кокнутой банки. Семён отшвырнул их ногой, чтобы не мешались. Осколки звякнули, залетев под прилавок.
  - Помогай! Тяжёлый, зараза! - просипел Семён.
  Павел подскочил, попытался перехватить стеллаж. Банки подскочили и угрожающе поползли к краю полки.
  - Давай в угол, двигаем, - пыхтел Семён.
  Пятясь, Павел потащил шкаф. Семён помогал сбоку, подталкивал. Шкаф удобно было держать только одному, но для одного он был слишком тяжёл. Одной рукой держать было довольно удобно - за полку, второй руке достался задний угол стеллажа, и схватиться там было не за что. Мало того - старое дерево рассохлось, и в ладонь Павлу впились сразу несколько заноз.
  Пол был дощатый, с плохо циклёванными досками. К тому же от времени доски истёрлись, лишь тут и там торчали из древесины твёрдые сучки. По такому полу стеллаж с подломанной ножкой волоком тащить не получалось, а кантовать было опасно - того и гляди, оставшиеся на полках банки устроят спонтанное бомбометание. Приходилось поднимать шкаф над полом и продвигать его по нескольку сантиметров за раз.
  - Надо было разгрузить сначала, а я подумал - так сумею двинуть, - прерывающимся от напряжения голосом поведал Семён. - Двинул - а ножка на сучке и хрустнула.
  Павел, закусив губу, рывками двигал стеллаж. При этом надо было сохранять равновесие стеллажа, так как нагружен бакалеей он был довольно сильно. Банки при рывках подскакивали, стукались друг об друга. Павел старался чуть наклонить стеллаж 'на спину', чтобы банки отъехали подальше от края, но так держать было только тяжелей.
  Рука саднила, занозы с каждым рывком впиявливались всё глубже в ладонь - а отпустить шкаф было нельзя, грохнется. Семён суетился с другой стороны, что было ему, вообще-то, несвойственно, и непонятно было, помогал он больше или мешал.
  - Раз-два, взяли! Раз-два, взяли, - пыхтел Семён.
  Павел молчал, старался беречь дыхание. Стеллаж был тяжёлый, как сволочь. Под ноги попалась монтировка, Павел чуть не оступился. Мелькнула мысль: 'Что она тут делает? Не место ей здесь...' Он не глядя пнул монтировку ногой, она зазвенела в углу.
  - Вот, вот, вот, в угол поставим и тем шкафом задвинем, и он не упадёт, - сипя, распоряжался Семён. - Вот, хорошо. Всё, я держу, а ты тот двигай быстрее!
  Павел взглянул на стеллаж - он был загружен не меньше первого.
  - Может, разгрузить его? - отдуваясь, спросил Павел.
  - Паша, я долго один этот шкаф не удержу! - взмолился Семён. - Поднатужься, давай!
  Пришлось Павлу двигать второй стеллаж одному. Семён, придерживая поломанный шкаф в углу, подбадривал его как мог.
  - Давай, давай, молодец, Пашка! Вот, вот, ещё чуть-чуть!
  Двигать шкаф одному было не легче, но зато его можно было не бояться наклонять немного больше: на этом стеллаже были разложены 'пясок', мука, крупы и тому подобные вещи, небьющиеся и более устойчивые. За счёт этого шкаф удавалось кантовать небольшими шажками.
  Наконец, второй шкаф тоже был водружён на подходящее место. Трудно было только подогнать его вплотную к поломанному шкафу, несмотря на то, что тут уже и Семён подключился, и они задвигали шкаф вдвоём. Места для рук было мало, и одному взяться-то никак, кантовать не получалось, поднять не получалось...
  Наконец, мучение кончилось, шкаф занял своё новое место. Павел уселся на стол. Он тяжело дышал, сосал содранную ладонь - саднило.
  - И зачем мы это только перетаскивали? По-моему, и так стояло неплохо... - промычал он. Вытащил зубами занозу, сплюнул её на пол.
  - Да, наверное, ты прав, - откликнулся Семён. - Но я уж взялся двигать, а у него нога и подломись... Вишь оно как вышло.
  Семён подметал осколки разбитой банки, подставив в качестве совка картонную коробку. Двинул коробку в угол, поднял монтировку ('Что она тут всё-таки делает?' - снова подумал Павел) и отнёс в подсобку.
  Из подсобки Семён вернулся с бутылкой холодной минералки. Пшикнула отвинчиваемая крышка. Семён протянул бутылку Павлу. Минералка холодными иголочками уколола Павлу нёбо. Кадык трижды протолкнул в горло холодные куски воды. Павел понял, что больше не хочет пить, и отставил бутылку.
  Странное это чувство - жажда. Только что казалось, что пить тебе - не напиться, и всех полутора литров не хватит, а сделал три глотка - и всё, вода в горло не лезет.
  - Ну, чего ты хотел мне сказать? - спросил Семён.
  Павел подумал. Действительно, что он хотел сказать? Он поболтал ногами, подумал. Ненависть к Семёну ушла, как вода в песок, как газ из минералки. На Семёна он больше не сердился. Невозможно таскать тяжести вместе с кем-то и при этом ненавидеть его. Подумаешь, продавщица высказала ему! Он, в конце концов, ничем не обязан этой женщине.
  - Да так, ничего, - промямлил Павел. - Ерунда...
  - Ну тогда я тебе скажу, - жёстко произнёс Семён. - Паша, я слышал, что говорила тебе Алевтина. И вот что я могу сказать тебе на это...
  Семён прошёлся по комнате. Павел замер. Ему было не по себе.
  - Никто не обещал учить тебя на святого, - наконец сказал Семён. - Но это же не значит, что мы страшные чудовища или кровавые злодеи. Мы люди, Паша. Мы - посерединке между ангелами и чертями. Ничего ты тут не попишешь. Тебе повезло, судьба дала тебе фору. Ты родился сыном генерала - но ты пока не генерал. Чтобы им стать, тебе надо учиться и учиться, и доказывать это своё право. То, что Алевтина тебя берёт на горло, должно тебя только радовать. Это звоночек, это значит, она близка к панике. Это значит, что скоро мы выиграем этот сет. Осталось дожать совсем немного. Или ты хочешь тут торчать все каникулы?
  Павел молчал. Торчать все каникулы тут он не хотел.
  - Это жизнь, а не малиновое бланманже, - продолжал Семён. - Здесь так устроено: либо ты сожрёшь, либо тебя сожрут. Тебе её жалко? А себя не жалко? Помни, Паша, бизнес - это бизнес. На этом поле не играют те, у кого играет очко. Социальные законы, как и другие законы природы, никто не отменял: слабый должен уступать место сильному.
  - Разве ты кого-то обманул? Ты же никому ничего не обещал! Представь, к твоему отцу подвалили бы рамсторовцы или ещё кто из конкурентов, и сказали: 'Вы мешаете нам торговать, уйдите, пожалуйста!' Что, думаешь, отец твой уступил бы? Да нет, конечно! Паша, так дела не делаются! А здесь ситуация ничем не отличается от моего примера!
  - Если ты пожалел соперника - это слабость. А слабость нельзя показывать ни в коем случае - в бизнесе такие дела даром не проходят и добром не кончаются.
  Павел сопел, ковырял ногтём сучок в столешнице.
  - Понял, Паня? Согласен со мной?
  Павел кивнул.
  - Ну, чего притих? Пойдём-ка порубаем, чего баба Маня наготовила, - сказал Семён. - Надо будет потом тут ещё прибрать, товар по полкам пораскидывать... Ну, этим после обеда вместе и займёмся.
  Павел помялся. Один вопрос мучил его. Спросить ему хотелось ужасно, но вдруг всплыла проблема обращения. Как обратиться к Семёну: на 'ты' или на 'вы'? Эта ерундовина, не важная, по сути, для самого вопроса, колом стала в горле и приморозила слова. И 'ты', и 'вы' казались бесконечно фальшивыми.
  Проблема обращения существовала и раньше, но обычно Павлу удавалось как-то миновать её, составляя безличные предложения. За время совместного ведения дел он достаточно преуспел в этом.
  Сам Семён Игоревич не раз просил 'тыкать' запросто. Но всё-таки между Павлом и Семёном существовала огромная разница и в возрасте, и в опыте, и не замечать эту разницу Павел не мог. Правда, когда разгружали бычок, проблемы этой как бы и не было. Когда водку вместе пили, когда в бане парились, общаться с Семёном было легко, как со сверстником, обращение на 'ты' не резало слух и не жгло язык. Сейчас же, после жестокого морального разноса, сказать 'ты' было просто невозможно. Но и 'выкать' тоже не хотелось...
  Наконец, Павел поборол предательский комок в горле и, краснея от фальши фразы, произнёс:
  - Семён, скажи, а зачем мы шкафы эти двигали? И как это у него ножка подломилась?
  Семён ухмыльнулся.
  - А сам-то как думаешь?
  Павел смолчал. Что говорить, когда и так ясно, кто тут обосрался по самые уши?
  - Да ты растёшь, Паня. Сдаётся мне, месяц назад ты бы о таком и не спросил. Ладно, пойдём, а то жрать охота. По дороге расскажу, как отвечать таким, как Алевтина, и вообще, как к подобным речам стоит относиться...
  И они пошли.
  Да, занятия физическим трудом - лучший способ отвлечься от негожих размышлений. Ну что же, браво, Семён Игоревич, браво!
* * *
  - Паша, а напомни, что за телефон у тебя? - спросил ближе к вечеру Семён.
  - Да какая разница, всё равно здесь связи нет, - лениво отозвался Павел.
  - Угу, понятно, - покивал Семён. - А фотоаппарат встроенный - хороший? Ты же этим фотоаппаратом Алевтинин прилавок фоткал?
  - Два мегапикселя ... Фотик - лучше не бывает! Я имею в виду - в мобильниках.
  - А ночью если, или там в сумерках снимать? А на какое расстояние? Через окно?
  - Не получится, - Павел потёр нос. - А зачем тебе?
  - Нет, нет, ни за чем... Так, просто из любопытства поинтересовался, - быстренько отнекался Семён. - Паш, ты знаешь, мне надо будет завтра в Москву отъехать, дело одно обстряпать, как вы тут, с Оксаной, одни справитесь? - Семён подмигнул.
  - Не беспокойся, конечно! - Павел улыбнулся.
  На следующий день Семён появился ближе к полудню.
  Он прошёл в пустой магазин, обворожительно улыбнулся дежурившей на кассе Оксане и поманил Павла.
  Они прошли по раскалённой улице и зашли в свой временный штаб в доме у Михалны.
  - Павел, пора, - сказал Семён. - Ты готов?
  - Угу, - кивнул Павел.
  - Помнишь, о чём мы с тобой говорили?
  - Угу, помню.
  - Помни: никаких выкриков. Всегда будь с людьми вежлив и корректен. Особенно, если не желаешь им добра. Особенно с прямыми конкурентами.
  - Да, понятно.
  - И вот ещё... - Семён помедлил. - Тётка она крутая, её на шарапа не возьмёшь. Скорее всего заартачится. Тогда достанешь отсюда фотки и покажешь ей.
  Семён протянул Павлу конверт.
  - А что там? - Павел потянулся было открыть конвертик, но Семён шлёпнул его по рукам.
  - Там что надо. Это не для твоих глаз, понятно? Покажешь - и всё.
  Они остановились у крылечка старого магазина.
  - Понятно, - ухмыльнулся Павел. - Ну что, пошли?
  Они зашли в магазин. Давно же Павел здесь не был! По сравнению с новым магазином это был просто полутёмный грязный склеп.
  Никого здесь не было, кроме Алевтины. Павел подошёл на два шага к ней, Семён же остался у дверей и принялся изучать сучки на стене.
  Павел поймал недоумевающий взгляд продавщицы и, глядя ей в глаза, звенящим весёлым голосом объявил своё предложение.
  - С какого такого перепугу? - зыркнула на Павла продавщица. - Это моё дело, щенок, и не тебе...
  Семён, скромно державшийся сзади, кашлянул в кулак. Но Павел и без подсказок знал, что делать.
  - Алевтина Валентиновна, в таком случае я хочу предупредить вас, что мы не будем нести ответственности за распространение этих материалов.
  Павел достал из кармана конверт, веером раскрыл в руке фотографии, протянул глянцевой стороной Алевтине - с опаской, как бы не выбила из руки. Мелькнула в глаза картинка: переплёт окна, чьи-то не то руки, не то ноги...
  - Представьте, как это будет смотреться, например, на листовке. Или на плакате.
  Алевтина и не пыталась выхватить фотографии. Она внезапно побледнела, уронила руки и переводила взгляд с карточек в Павловой руке на беззаботного Семёна у двери. Семён стоял у самого выхода.
  - Я повторяю наше предложение, - спокойно произнёс Павел. - Вам надо поставить подписи здесь и здесь. Это пустая формальность, для вас же почти ничего не изменится...
  Он подтолкнул бумаги по прилавку.
  Это был момент его триумфа. Это был зачёт за летнюю практику. Это было освобождение от постылой деревни и пропуск на лазурные пляжи Средиземного моря и в полутёмные пивные кабачки Праги.
  - Да пропадите вы пропадом! - выкрикнула Алевтина срывающимся голосом.
  Она черканула закорючки на услужливо подсунутых бумажных листах, заплакала по-бабски, мелко тряся головой и часто всхлипывая, и выбежала на улицу.
  Павел посмотрел на Семёна - тот лишь пожал плечами.
  - Вот и имей дело с бабами.
* * *
  После переговоров Семён сразу начал собираться.
  - Ну что, коллега, вот и закончилось твоё посвящение, - подмигнул он Павлу, кидая шмотки в сумку.
  - Да уж, - сказал Павел.
  - Ты хорошо управился. Отец тобою может гордиться.
  - Знаю, - коротко ответил Павел.
  - Со своей стороны хочу сказать, что мне было очень приятно провести здесь время. Да ты не куксись - ещё поработаем вместе. Так, ты мою бритовку не видел?
  - А что же мне со всем этим делать?
  - Да что хочешь. Всё хозяйство - твоё.
  - Угу. Семён, а ты в город? Вызовешь тогда рабочих и грузовик?
  - Да не вопрос! - ответил Семён. - К вечеру ребята будут.
  Меньше, чем через час Семён уже садился за руль своего джипа. Павел стоял рядом, провожая.
  - Ну, бывай, Паня! В городе свидимся!
  Семён протянул руку, пожал крепко, как равному.
  Взрыкнул, заработал мотор. Переваливаясь по неровному задворку, джип выполз на деревенскую улочку, миновал её и покатил по зелёному разнотравью.
* * *
  По дороге перед Попугаевым брели две понурые фигуры. Семён проехал было вперёд, не узнав их. Потом узнал, глянув в зеркало заднего вида, тормознул и остановил джип метрах в двадцати впереди. Посмотрел ещё раз назад: что-то неуловимо изменилось в этих людях, словно кто открыл хитрый клапан и выпустил из них немалую толику жизни.
  Алевтина с сыном тоже остановились, сделали шаг на обочину. Семён вышел из машины. Крикнул:
  - Алевтина, садитесь, подвезу!
  Двое сошли с дороги. Раздвигая руками огромные листья, они прошли сквозь строй гигантских ядовитых стеблей, перебрались через канаву и побрели полем, по колено в громадных лопухах.
  Семён постоял с полминуты, глядя на них, потом сплюнул и, пробормотав: 'Насильно мил не будешь', полез обратно в джип. Отпуск кончился.
* * *
  Павел остался на хозяйстве ещё на день.
  Он закрыл магазин, и они с Оксаной сходили на реку. Взяли по паре бутылочек пива, сухарики. Купались, брызгались, потягивали пиво. Потом целовались. Потом Павел лежал, смотрел в голубое-голубое небо и улыбался. Оксана щебетала что-то под боком, что-то о будущем, об их жизни в Москве. Приятная она всё-таки девушка, лениво думалось Павлу.
  К вечеру приехали рабочие. Павел простился с Оксаной, сказал: 'Ну, пока, до завтра, да, конечно, точно буду', а сам отправился распоряжаться погрузкой. Рабочие вкалывали всю ночь, снялись и уехали в пять утра. Поутру, часов в семь, Павел тоже покинул деревню. Всё было убрано чисто, лишь на гвозде в доме у Михалны осталось висеть забытое круглое зеркальце - ещё один артефакт современной цивилизации в этом потонувшем в безвременье месте.
  Перед самым Коростылёвым Павел остановил машину, вышел размять ноги и позвонил отцу.
* * *
  День начинался очень жаркий. Во всей природе чувствовалась какая-то нездоровая напряжённость, в загустевшем неподвижном воздухе не желали чирикать даже воробьи. Только изредка издали раздавалось громыхание, будто верхние жители вознамерились передвинуть всю свою мебель в другой угол неба.
  С утра на улице перед магазином начал собираться народ. Люди подходили по одному, становились на той стороне улицы, тихонько шушукались. Так ведут себя люди перед домом умершего человека, пусть даже и незнакомого.
  Магазин изменился в одну ночь. Дом глядел мёртвым фасадом на дорогу перед собой. В окошки, лишённые занавесок, можно было увидеть ободранные пустые стеллажи. Вывеска висела на одном гвозде.
  Молчали бабы, сбившись в плотную осуждающую кучку.
  Выла от обиды на ступеньках крыльца Оксанка.
  Топтались в сторонке два гореловских пацана, приехавшие в Подпяткино на великах за хлебом.
  Прибежал бледнопухлый староста и стоял сейчас, растерянный, вместе со всеми. На лбу у него намечалась явная шишка. Даже через два двора было слышно, как зло брякает котлами и сковородками его жена.
  Дед Григорьич отделился от толпы, поднялся на крыльцо и теперь без надежды, как-то механически стучал в дверь Алевтининого магазина. В руке он держал короб с крысой-убийцей. Кроме этого стука да тихого Оксанкиного плача и не было больше звуков в Подпяткино в это утро.
  Поздно, поздно. Не нужны уже крысоеды. Ведь там, откуда уходят люди, крысы не живут.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"