1. С приездом! В дом на краю деревни подъехала на велосипеде женщина-почтальон и вручила хозяину, дедку с лысиной на темени, стандартный бланк.
- Гаврилыч, тебе телеграмма.
Он принял и сразу прочитал. Там всего было два слова: "СКОРО БУДУ". Что это, от кого? Ни обратного адреса, ни имени. Озадачился. Никого в гости Андрей Гаврилович не ждал.
А через два дня у дорожного указателя "Липовцы" высадился из проходящей маршрутки молодой мужчина в клетчатом пиджаке, шляпе и в тёмных непроницаемых очках. Он отвесил поклон окрестностям и, пройдя с полкилометра, вступил на единственную, всю в ухабах, улицу. Во дворе первого дома копалась худая, сутулая старуха.
- Здоровеньки булы, бабушка Стукачиха! - поприветствовал её клетчатый.
- Ась? - Старуха попыталась безуспешно выпрямиться и посмотрела на приезжего молодца с любопытством. Глазки у неё были, как буравчики.
- Ты по-прежнему глухая? - засмеялся клетчатый. - Слуховой аппарат почему не приобретёшь?
Не дожидаясь ответа, последовал дальше. Затем на его пути оказался румяный, губастый парень, тюкавший колуном по берёзовым чуркам. Так, с приподнятым колуном, он и застыл, увидев приезжего.
- Что рот разинул, Филя? - весело спросил приезжий и приподнял очки на лоб. - Своих не признаёшь?
- Толян? Караваев? - восхитился губастик. - Откудова?
- С золотых приисков.
Филя засмеялся, помотал головой: мол, меня не проведёшь.
Толян, доказывая, что он с приисков, положил на чурбан чемодан с яркими наклейками, на которых полуголые красотки примеривали чулки.
- Опля! - щёлкнул замками и откинул крышку.
В чемодане, одна к одной, лежали пачки денег. Филя издал звук, означавший изумление, и, как маленький ребёнок к необычной игрушке, потянулся к пачкам.
- Не чапай! - Толян ударил его по руке и аккуратно прикрыл чемодан. - Как тут мои тятя с мамой прозябают? Не в курсе?
Поболтав с Филей, приезжий направился дальше и свернул к дому, который смотрелся наряднее других - с резными наличниками-полотенцами, с крашеными ставнями и петушком на крыше. К нему бросилась маленькая, косматая собачонка и грозно тявкнула пару раз, но потом, сменив гнев на милость, по-щенячьи взвизгнула и закрутила хвостом. Толян потрепал собачонку, ласково к ней обращаясь:
- Дружок, узнал, да?
Из дома на крыльцо вышел Гаврилыч - тот самый дедок, который был в недоумении от телеграммы. Следом выглянула старуха с рыхлым лицом и крупным носом.
- Папаня, маманя! - вскричал Толян. - Я приехал! Принимайте!
Старик застыл в тревоге, а старуха бросилась навстречу. Мать и сын обнялись. А отец всё ещё стоял, как истукан. Наконец, заговорил и он.
- Чего вдруг явился? Сбежал?
- Досрочно откинулся, - весело доложил Толян. - За добросовестный труд и примерное поведение. Тебе справку об освобождении, что ль, показать?
Он полез во внутренний карман пиджака, но мать уже устыдила мужа.
- Ты чего, Андрюша? Родное дитя явилось, а ты нос воротишь.
Гаврилыч, правда, уже и без справки поверил в законное освобождение сына, расслабился и обнял его.
- Ну, с приездом!
Прошли в дом. Мать кинулась к печи, но Толян остановил.
- Не гоношись, мам. Я отобедал в райцентре, посетил тамошний ресторан.
- И по чём нынче в ресторанах обеды? - усмешливо спросил отец.
- Как всегда: по деньгам, - ответил сын.
Повесил шляпу на гвоздь, предварительно помахав ей перед лицом, как веером. Волос у него был коротко стриженный, светлый, густой, с небольшой рыжиной.
- Ну, хоть кваску попей с дороги, - предложила мать. - К сестрице-то заходил?
- Не сподобился. Сюда летел на крыльях, отца-мать проведать, родителей своих единоутробных. - Толян взглянул отца. - А тут такая обструкция. А что с Людмилкой-то?
- Да ведь развелась со своим-то.
- Ну и правильно сделала. Зятёк был не подарок.
Он попил кваса, похвалил и присел, отвечая на вопросы родителей. Им сообщил не о золотых приисках, а про лесоповал, что было ближе к истине. Показал отцу шрам на лице: "Во, видишь, сучком зацепило". И чемодан тоже открыл, показывая своё добро. Однако эффект произвёл отрицательный. Мать испуганно ахнула, увидев пачки, а Гаврилыч вновь взбеленился.
- Вон отсюда! - вскипел он. - Вор! Бандит! На лесоповале столько не заработаешь!
Толян опешил, потом криво усмехнулся.
- Батя, ты в своём репертуаре. - Взял одну из пачек и листнул её. Сверху была сотка, снизу сотка, а внутри - обыкновенная бумага.
Мать ошеломлённо покачала головой. Отец сплюнул и выматерился.
- Ну, прохиндей! И для чего тебе этот фокус понадобился?
- Да так, - небрежно ответил Толян, - хотел одного лоха кидануть. И домой с шиком, на его мерине, подъехать.
- Какого Лёху? - проворчал отец. - Честного человека хотел облапошить? На его лошадь позарился?
- На табун лошадей под капотом... Ну, ты нашёл честного! Попал пальцем в дупло. Да он ворюга, каких свет не видывал.
- Ну и нечего с такими связываться.
- Ладно, проехали, - отмахнулся Толян. - Не выгорело у меня, не застал Лёху. Он опять на киче. Но, правда, кредитом доверия всё же попользовался. Когда в поезде ехал, проводники индийским чаем бесплатно угощали. А одна, блондиночка, кое чем наградила.
- Триппером, что ли? - опять нахмурился Гаврилыч.
- Нет, лучезарной улыбкой.
Мать беспокоилась о своём. Болезненно переживая за сына, расспрашивала о детях, брошенных им в далёком Красноярском крае. Как они там? Уже большие, поди? Тамара, бывшая жена, замуж не вышла ли?
Толян неспешно отвечал, что связи с бывшей семьёй в последние годы по независящим от него обстоятельствам не имел, но дети уже большие, что с ними сделается, а Тамара вряд ли замуж вышла. Кто соблазнится? Это он, по молодости да по глупости, рядовой срочной службы, прилепился к ней, матери-одиночке. А теперь у неё уже трое и все - от разных отцов. Кому она нужна со своим детсадом?
Мать осуждающе мотала головой. Прекрасно помня, что сын попал в тюрьму по пьяному делу, осторожно задала свой, может, главный вопрос: выпивает ли он сейчас.
- Что ты! - Толян разъяснил, что совершенно отвык и к этому зелью относится равнодушно. Ну, одну-две рюмки может пропустить, ежели в хорошей компании да под приличную закусь. Мать взбодрилась, даже помолодела и взглянула на мужа: "Слышишь? Преодолел наш сын эту напасть".
Время до вечера прошло в хлопотах. Старуха готовила ужин, соскребая по сусекам, что имелось. Отец и сын налаживали баню. Толян трижды с двумя вёдрами сходил за водой.
Пришли соседи: бабка Стукачиха с опозданием разобравшая, кто есть гость, ещё одна пенсионерка и дед, который облобызал Толяна со словами: "Ну, с возвращеньицем, крестник". Сели за стол, и мать, с молчаливого разрешения мужа, извлекла на свет божий бутылку водки, припрятанную на крайний случай. Толян действительно не проявил ни радости, ни воодушевления, когда её, злодейку с наклейкой, водрузили на стол. И две рюмки, как и говорил, преспокойно выпил. Насчёт третьей было неясно, так как водка кончилась. Он встал и прошёлся по комнате.
- Ну, рассказывайте, какая у вас тут, в "Липовцах" демографическая обстановка.
- Ась? - не поняла Стукачиха.
- Сколько вас тут, живых, осталось, спрашиваю, - пояснил Толян.
Костистый дед удручённо покачал головой и довёл до сведения, что мало их осталось, зато всё больше крестов на кладбище.
- Верно говоришь, кум, - с печалью подтвердила Мария Тихоновна.
- Ладно, загасим эту тему и перейдём на международное положение, - сказал Толян. - Вы слышали, что Шварценеггер в своём штате высказался за легализацию марихуаны?
- Ну, и болтать ты надрочился, - заметил Гаврилыч. - Прям талант.
- Было в кого, - с намёком сказал Толян.
- Ах, ты щенок! Я сроду не болтал. У меня слово - закон.
- Кто бы сомневался, батя. Я про другое. Я не отрицаю, что владею словом, как Пушкин пером, но тебя я привёл в пример, потому что ты в другом деле мастак. Орудуешь топором, как армянин шпагой.
- Какой ещё армянин?
- Ну, д-Артаньян из "Трёх мушкетёров", - пояснил Толян.
- Ага, когда-то дома строил, - отец успокоился. - И не только себе. Даже одно время бригадиром строительной бригады был.
- Как же, помним, - встрял кум. - Спасибо тебе за это, Андрей Гаврилыч.
- Да ладно, дело прошлое. - Гаврилыч опять повернулся к сыну. - Жаль, что ты оказался бестолочью и не пошёл по моим стопам.
- Ты уж не ругайся, батя, в этот упоительный вечер, - миролюбиво сказал Толян и вновь надел снятый ранее клетчатый пиджак, тёмные очки нацепил.
- Куда, сынок? - забеспокоилась мать.
- Пойду, прошвырнусь по родной деревне.
Он ушёл. Гости посидели ещё недолго, попили чайку, заваренного смородиновыми листьями, посудачили о приверженности парня к клетчатому и разошлись. Погасла печка в бане, стало смеркаться, а гостя всё нет. Повозился и замер Дружок, затихли куры на насесте, угомонилась коза Манька в сарае.
С улицы повеяло прохладой. В окно светила полная луна. В глубокой тишине, со стороны посёлка, стали слышны чьи-то голоса, потом песни, потом крики и перебранка. Старикам показалось, что они различают голос сына. На лицах у них установилось поверженное, побитое выражение: "Закуролесил наш сынок".
Часа в три ночи бабахнул выстрел. Старики переполошились. Кто стрелял? По какому случаю? Либо владелец ружья начал обороняться от очумевших гуляк, либо сам подключился к их компании и салютовал в честь прибытия Анатолия Караваева в родное логово. В любом случае плохо, как бы беда не приключилась. Не стерпел Гаврилыч и поковылял туда, откуда послышался выстрел.
Через час, уже светало, вернулся. И не один. Он шагал рядом с тачкой, которую катил крепкий мужчина, приехавший в гости к своим родичам. А в тачке, согнувшись пополам, повесив голову на грудь, сидел Толян.
Сгрузили у собачьей будки.
- Ну, спасибо тебе, Миша, - поблагодарил Гаврилыч. - Сам бы я не сдюжил.
Бодрствующий Дружок обнюхал Толяна и обиженно тявкнул, не перенося новых запахов, но вскоре успокоился и прилег рядом. Караваев старший опустился на скамейку и еще долго сидел с серым, опавшим лицом и никак не мог отдышаться. Толян вдруг пошевелился и закричал страшным хриплым голосом: "3а-мо-чу! " Выбежала мать, в мольбе сложила руки.
- Ты его не трожь, Маша. Пусть с собакой тут валяется, - сурово определил отец и вошел в дом.
Однако Мария Тихоновна притащила самотканую дорожку, постелила рядом с Толяном и перевалила сына на дерюгу. А следом принесла подушку.
Старики легли спать совершенно измученные, а когда встали, солнце уже поднялось значительно, и Толяна во дворе не было. Повсюду в комнате валялись листики нарезанной бумаги из его денежных пачек. Отец в сенях снял с гвоздя кнут, сохранившийся с незапамятных времен, и хотел идти искать сына, но обессилено опустился на скамейку. Мать жалостливо сморщилась, очевидно, уже представив себе, как кнут ходит по спине сына.
- Это ж я, дура старая, бутылку выставила, - повинилась она. - Да ведь и ты против слова не сказал.
Но Гаврилыч решительно снял с себя этот груз:
- Свинья грязи найдет!
Толян вернулся домой к ночи. Вид у него был истерзанный, темные очки где-то потерял, лицо опухло, глаза набрякли. Узрев отца, не вильнул в сторону, не сделал даже попытки бежать, а рухнул перед ним на колени и стал раздирать на себе замызганную клетчатую рубаху:
- Бей меня, батя! Паскуда я! У меня дети - сиротами растут, а я тут кувыркаюсь. Бей, нет мне пощады!
Не дождавшись от оторопевшего родителя удара, он вдруг вскочил, подбежал к углу дома и стал биться головой о стену. На лбу появилась кровь. Потом упал навзничь, затрясся в конвульсиях. Старики ошалели: "Так наш сын ещё и припадочный". Подняли, затащили в дом и уложили на кушетку.
Толян стонал и метался. Потом притих, успокоился. Мать приладила к его лбу полотенце, смоченное водой. Долго ещё сидела рядом и шептала: "Спаси, Господи, и помилуй раба твоего Анатолия, избавь от согрешений его, вольных и невольных, и да вселится в него благодать твоя, опаляющая и очищающая...
Толик вдруг проснулся, сел и ясно сказал:
- Ты это брось, мать. Не по адресу. Я не раб.
И опять завалился спать.
2. Запрягли по-чёрному Проследить за Толяном было не так-то просто. Он опять исчез. Поднявшаяся первой мать обнаружила на кухне полный разор: валялись пустые пузырьки из-под лекарств, которыми старики лечили простуды, радикулит и другие недуги. И даже пузырек из-под йода был пустой - всю аптеку опорожнил басурман.
А еще заметила, что исчезла икона божьей матери. Раньше висела в углу на стене, и старуха частенько на нее молилась. Сейчас же, бросив взгляд на стену, - оторопела. Пусто! И страшно. Лишились заступничества, жди теперь бед и несчастий.
- Лучше б он вообще не родился! - выслушав её причитания, сурово заключил Гаврилыч.
- Что ты, что ты, уж молчи, - возразила Мария Тихоновна. - Совсем без сынов хочешь остаться?
Двое старших безмолвно смотрели на них с настенных фотографий. Коленька, умер еще малолетним от неизлечимой болезни, а Федю забрала армия и вернула в цинковом гробу, который даже не разрешили вскрыть при прощании. О, если бы старшие сыновья остались живы, то, конечно, образумили бы своего непутевого братца, да заодно и сестрице внушение бы сделали.
- Всё Толичек-Толичек, вот и дотетешкались, - попробовал объяснить ситуацию Гаврилыч.
- Но он же сам себя казнит, - попыталась заступиться за сына Мария Тихоновна, припомнив, как он бился головой о стену.
Старик озлобился.
- Не верю ему! Опять фокус выкинул, увидев меня с кнутом. Может, он и бился-то в полсилы. Пусть только придёт, скажу ему: катись-ка ты на все четыре стороны!
- Так ведь опять в тюрьму попадет.
- Пусть там постоянно прописывается, - пробурчал Гаврилыч с поубавившейся уверенностью.
Ближе к обеду Мария Тихоновна доложила, что кончился хлеб.
- Спеки сама, - все ещё не в духе бросил он.
- И муки нет. Ты сходил бы в Шабровку.
Гаврилыч послушался и отправился на центральную усадьбу, в единственный магазин. Далеко идти, через лес и поле, но что делать. За плечи - рюкзак, в руки - палку, и потопал, припадая на занывшую от давнего ранения ногу.
Вернулся к вечеру и присел, отдыхая. Мария Тихоновна, испытывая облегчение, сообщила, что сын появился, отдыхает в сарае. Сказал, что там прохладней.
Старик пошел к сараю. Отогнав от себя ринувшуюся к нему козу, заглянул вовнутрь и, убедившись, что гуляка здесь, сопит в две дырки, закрыл сарай, подперев дверь дрыном.
Вскоре Толян очухался, начал тарабанить и требовать, чтобы выпустили.
- Ничо, посиди, охолонись.
- Я пить хочу!
- Это можно. Мать, принеси арестанту водички, - распорядился Гаврилыч.
- Квасу пусть принесёт! - раздался голос из сарая.
- Нет уж, в нем тоже градусы есть.
- Сынок, может, тебе молочка? - сжалилась подошедшая к сараю мать.
- Будет с него и простой воды! - настоял отец.
И Мария Тихоновна, не прекословя мужу, принесла и подала сыну через окошко ковшик воды. Она подождала, когда напьется, и попросила:
- Толик, икону-то верни.
- Она художественной ценности не имеет, - ответил голос из сарая. - За неё гость из города всего на бутылку дал.
- Как это не имеет? Мне она от родителей досталась, они говорили, что ей триста лет.
- Ага, сам Рублёв намалевал. Теперь я впаду в печаль. Это ж надо как городской жулик меня надул!
- Дурак! - подключился отец.
Еще через полчаса беспокойный пленник попросил поесть.
- Ничо, потерпишь.
- Да ты чо, батя? - повысил голос Толян. - Даже в тюрьме пайку чёрного регулярно давали.
- До следствия ни крошки не получишь, - категорично ответил Гаврилыч.
- Какое ещё следствие? - недовольно спросил Толян.
Отец не ответил. Правда, поздним вечером мать всё-таки покормила сына.
Загадочное обещание "следствия" прояснилось на следующий день. К одиннадцати к дому Караваевых из Шабровки подъехал запыленный Жигуль. Из него вылез участковый, лейтенант Махотин. Он неторопливо вытер платком распаренный лоб и присел на скамейку во дворе.
- Ну, показывай своего придурка.
Гаврилыч выпустил арестанта из сарая. Махотин первым делом потребовал у Толяна справку об освобождении. Долго изучал ее. Толян сначала стоял, потом присел рядом. Вид у "арестанта" - краше в могилу кладут, - но самого участкового он не напугался. И даже набрался наглости спросить, на каком основании его потревожили.
- Ты совсем оборзел, - взъярился участковый. - Не успел на волю выйти, как всю деревню на уши поставил. По зоне соскучился?
- Ну, расслабился чуток, - ответил Толян. - К родителям приехал, не к чужим людям.
- Надолго? - сумрачно спросил Махотин.
- Вообще-то мне тут глянется, - Толян заговорил неторопливо, мечтательно. - Каждый пёс меня знает, включая тебя, и каждый бугорок знакомый. Я тута и без вина, как опьяненный. Может, насовсем останусь.
- И чем думаешь заниматься? - недовольно проворчал Махотин.
- Бизнесом, чем же ещё! Фермером заделаюсь. Быкам хвосты буду крутить. Или, может, фитнес-клуб организую. Бабушкам и дедушкам, пенсионерам и инвалидам тоже оздоровление нужно.
Отец стоял рядом, слушал и хмурился. Совсем не напугался сын участкового. А этот бугай хоть и стращает, но как-то лениво, вроде понарошку. Да уже и совсем отвернулся от басурмана. Зайдём, говорит, в избу. Зашли. И там Махотин признался, что голова трещит, накануне отмечал юбилей у соседа.
- У тебя есть чего? - Получив отрицательный ответ, досадливо поморщился и попросил кваса. Напился вдоволь, вытер рот ладошкой. - Ну, бывай! А если твой недоделок что-нибудь выкинет, сообщи.
С тем и уехал. Никакого проку. Придется самому сына стреножить. Гаврилыч взял палку-посох и вышел во двор.
Толян умывался из бочки прелой водой, плескал на себя воду, фыркал от удовольствия. Не поднимая головы, сказал:
- Ну, батяня, не ожидал я от тебя такого. Родного сына ментам сдать.
- Молчать! - Старик замахнулся. - Вижу, на тебя, кроме палки, управы не найти.
Сердобольная мать уже несла сыну свежее полотенце. Обедали вместе. Старики похлебали щей и насытились. А Толян все никак не мог отвалиться от стола.
- У меня всегда так: на похмелье жор начинается, - пояснил он. - Мать, на второе-третье-четвёртое есть что-нибудь?
- А накось - выкуси, - отец преподнёс ему фигу. - Вставай, пошли работать.
- Да я, может, разучился работать-то.
- А жрать не разучился?!
Толян смирился: - Ладно, встаю, проклятьем заклейменный. - И начались для него трудовые будни.
По-прежнему донимала жара, в огороде всё изрядно завяло, и отец насел на сына, чтобы тот занялся поливкой. Толян взялся носить воду вёдрами из колонки. Но это ему быстро надоело.
- Батя, я шланг в сарае видел, - предложил он. - Давай им воспользуемся.
- Нельзя, - ответил отец. - Воду шлангом из колонки не разрешают. Её и так не хватает. Заметят - оштрафуют. А тебя так и посадят: за воровство.
"Ночью не заметят", - решил Толян и, едва стемнело, занялся запрещённым делом. Подсоединил шланг к колонке, стал набирать в бочку. Вода потекла тощей струйкой, а потом и вовсе перестала. "Видно, не один я такой ушлый", - с досадой подумал. А на другой день даже капать перестала. Ругался по этому поводу вместе с отцом, и это их немного сплотило. Гаврилыч подался к колодцу, Толян за ним. Проверили наличие воды. Шест погрузился в няшу.
- Углыбить бы, хотя б на полметра, - отец посмотрел на сына.
- Ну, размечтался. Ладно, допустим, я туда спущусь. А кто меня оттуда вытащит?
- Там скобы есть. Давай, полезай.
Заставил-таки, старый чёрт, хотя подошедшая мать с опаской отнеслась к этой затее. Вдруг сруб обвалится и засыплет сыночка?
Толян, надев резиновые сапоги, спустился на дно колодца, стал черпать жижу вёдрами, а отец цепью поднимал.
На чистку и углубление колодца ушло три дня.
- Ну, вот, теперь мы с водой, - удовлетворённо сказал Караваев-старший.
- Обмыть бы это дело, - тотчас предложил Толян.
- Я тебе обмою! - грозно насупил брови старик. - Давай таскай. Про запас.
Таскал-таскал Толян, наполнял бочки и шину от К-700 - надоело. Подступил к отцу с предложением автоматизировать процесс. А как? Да очень просто. Надо электрический насос приобрести.
Гаврилыч лишь усмехнулся. Мать внесла ясность:
- А откуда у нас электричество, Толик? Пропало, когда в мае гроза была.
- Я посмотрю. - Толян вспомнил, что когда-то, покинув "Липовцы", учился в производственно-техническом училище; правда, не доучился, загремел в колонию для несовершеннолетних за взлом продовольственного киоска. "Кушать хотелось", - так объяснил следователю". - "А ящик вина зачем прихватил?" - "Так в сухомятку пряники не лезли".
Он посмотрел на вводе в дом: провода целы, изоляторы на месте. И пошёл дальше. Отец хромал следом, сопровождая сына, как конвоир. К ним присоединился Филя и ещё один абориген, Игнатий - зрелый мужик, у которого от травмы сохла левая рука. Филя на Толяна посмотрел со щенячьим восторгом.
- Так ты разбираешься в электричестве, Толян?
- А то! Закон Ома со школьной скамьи помню. Сила тока пропорциональна приложенному напряжению к замкнутой цепи.
Столбы стояли вдоль улицы, покосившись, как пьяные мужики. На отводе от главной линии Толян обнаружил отгоревшую перемычку между фарфоровыми изоляторами.
- Вот оно: здесь цепь и разомкнулась, - уверенно объявил он.
- Так полезай, восстанавливай, - понужнул отец.
- Ага, чтобы меня шибануло?.. Нет уж, надо электрикам заяву кинуть.
С тем и разошлись. Отец ещё долго не мог успокоиться.
- Трепло собачье! - шпынял он сына. - А то я и без тебя не знал, что электриков надо звать. Их дозовешься, как же. Вот восстановил бы сам, коли соображаешь. Но я вижу, ты только водку лакать горазд. И в кого такой уродился?
- Дык весь в тебя, - парировал Толян. - Я же помню. Когда ты был помоложе и поздоровее, так тоже глушил её, родимую, дай боже.
Гаврилыч будто на стену наткнулся. Но помолчав и придя в себя, нашёл, что возразить:
- Но совесть-то я свою не пропивал!.. И потом у нас условия труда тяжёлые были. Я с устатку.
- Ну, причину всегда можно найти, - философски заметил Толян. - Одни с устатку, другие с радости, третьи - с горя. Я не осуждаю. Но что вы, старики, за народ такой? Выходит, сами молодость пропили, а нам, следующему поколению, запрещаете?
- Тьфу! - расплевался старик. - И где ты так трепать языком научился?
- На зоне хорошие учителя были. С олигархом Ходорковским общался, с доктором богословия Чичвариным, осуждённым за педофилию, дискутировал, с кандидатом фразеологических наук Зайкиндом перетирал, у начальника оперчасти непечатных слов нахватался, - бойко перечислил Толян.
- Вот я и говорю: трепло.
Так и остались без электричества. Заявку, правда, в Шабровку дали. Там ответили: ждите, пришлём. Но пока не присылали. Говорили, что электрик с центральной усадьбы тоже запил, отмечая день взятия Бастилии.
Обычно Караваев-старший просыпался ни свет ни заря и обходил свои владения, намечая, что сделать на текущий день. Много надо чего! Дом, красивый, видный снаружи, требовал капитального ремонта. И одна из главных проблем - прохудившаяся крыша. Весной после таяния снегов и первых майских гроз с потолка капало, так что Марья Тихоновна подставляла тазики. Эх, кабы прежнее здоровье, сам всё устранил бы. Теперь же подобная работа стала неподъёмной. Следует прохиндея привлечь.
- Слышь, оратор, - сказал он за обедом. - Пока сухо будем крышу чинить.
- Понял, батя, - кивнул Толян. - Только вряд ли смогу помочь. Болезнь у меня.
- Какая ещё болезнь?
- Боязнь высоты. Залезу на верхотуру - коленки начинают дрожать. - Толян подмигнул. - Оно, конечно, ежели анестезирующее средство принять, то другой коленкор.
- Что за средство?
- Грамм триста засадить. Тогда море становится по колено, а горы по пояс.
- Обойдёшься. Дохлебал щи? Подымайся.
Подтащили ближе к дому листы шифера, прежде лежал, прикрытый ветками, в огороде. Гаврилыч побеспокоился заранее: прикупил шифер у одного ушлого мужика, тот втихаря снял его с заброшенной начальной школы. Да, когда-то и в Дубках обучали грамоте ребятишек. Теперь, что ж, оконные рамы повытащили, полы разобрали, вот и шифер пойдёт в дело.
Только беда: когда стопка шифера подросла, Гаврилыч прислонился к дому буквой гэ. Спину прихватило. Он не очень-то поверил Толяну про высотную болезнь, ну да всё равно с ремонтом крыши не получится, работа неподъёмная. Как ни крути, сыну напарник нужен, а сам в напарники уже не годился. Да и басурман все лекарства, облегчающие боли в спине, выглотал.
Придётся кого-то нанимать.
- Чо, батя? Худо? - заприметил Толян.
- Молчи!
Гаврилыч подумал и нашёл для лентяя другую работу. Нечего ему рассиживать, пусть накосит травы для козы, а то нечем будет зимой кормить.
Разогнувшись, поковылял в пристройку и принёс косу.
- Так я не умею энтим орудием труда пользоваться, - тотчас воспротивился Толян.
- Ничо, в двенадцать лет косил, вспомнишь, - настоял отец.
- Лады, - согласился прощелыга. - Только это будет моя дембельская работа.
- Чего?
- Не хочу у вас задерживаться. У меня наполеоновские планы. Как только пачпорт получу, так сразу отчалю в большой мир.
- И что ты, лоботряс, в большом мире будешь делать?
- Займусь торговлей. Возьму кредит, раскручусь на полную катушку. Виллу на берегу Средиземного моря приобрету, женюсь на Клавке Шиффер. Может, потом и вас к себе выпишу. Батя, ты хотел бы на старости лет, лёжа в джакузи, черепахового супа отведать?
- Ну, понесло! - сердито сказал отец. - Иди - коси.
И пошёл Толян косить траву. Рядом с усадьбой отец не разрешил: тут коза сама справится, - наладился в лес, выискивать полянки. Несколько дней, пока отец отлёживался, ходил на покос.
Вились комары, жалили слепни. Впрочем, Толян едва отмахивался, шкура у него была приспособленная, дублённая. Но, сам того не ведая, отец его сильно наказал. Толян не выносил одиночества. С людьми он чувствовал себя легко, бесшабашно. И если на людях обычно бывал весел, то сейчас в голову лезли мысли скучные. Сдали родители, невооружённым глазом видно. Ясно, что не вечно им жить, но в прошлый его залёт они выглядели пошустрее. А тут, в "Липовцах", в этом медвежьем углу, кондратий хватит - помощи не дозовешься. Про себя-то родители знают, что не выбраться им отсюда. Куда податься нищим пенсионерам? Ну, а лично ему, Толяну, здесь ловить нечего. Он окончательно решил слинять. Страна большая. Только всё-таки лучше смотаться в тот момент, когда батя на ногах будет. Родители и сами-то не очень настаивают, чтобы он остался. Делать здесь, при его изобретательности, нечего, только бухать. Одна проблемка: где бы взять?
Конечно, трезво рассудить: алкоголь вред. Все сознают, что вред, но когда это останавливало людей? Жлобов только останавливает. У них всё чётко, они знают, что под танки со связкой гранат и на пулемёты грудью тоже вредно бросаться.
Толян раздавил очередного назойливого слепня и припомнил, как в Кудинове, в общежитии, с бухариком жил. Выпьет тот стаканчик и говорит: "Ещё миллиончик клеток угробил". И удивляется, показывая себе на лоб: "Сколько ж у меня этих миллионов? Какое чудо человек, какие возможности!"
Ещё припоминался случай, когда стоял в очереди за бутылкой, а впереди мужик - с талончиком на кардиограмму: "Пока время есть, надо выпить, а то упрячут в больницу и ша - стерильная трезвость". Толян составил ему компанию, выпили тут же, за магазином. Весна была, листики только проклюнулись. Свежо и хорошо. Мужик допил остатки, посинел и упал на землю. Пока скорую вызвали - конец ему пришёл. Так что незападло: бывают моменты, когда за миг своеволия можно поставить на кон всю жизнь.
- Эх, раззудись плечо, размахнись рука!
- Ты чо орёшь?
Отец незаметно подошёл, контролёр, яти его.