Моя новая книга, изданная под псевдонимом "Павел Горьковский" Исаев - Штирлиц - герой, созданный Юлианом Семеновым. Перед вами скрупулезная и бережная реконструкция литературной биографии Исаева-Штирлица, восстановленной в хронологическом порядке по всем романам цикла. Легендарный разведчик прошел по дорогам гражданской войны - от сибирской ставки адмирала Колчака до обжитых русскими эмигрантами Харбина и Шанхая. Русский разведчик сумел сделать карьеру в нацистской контрразведке и получить доступ к главным секретам третьего Рейха, а после Победы разоблачить заговор военных преступников, обосновавшихся в Латинской Америке, выжить и вернуться на Родину...Купить на "ОЗОНе"
...
...
Часть I. Детство и юность Всеволода Владимирова. 1900 - 1927
Всеволод Владимиров родился 8 октября 1900 года в Минусинске - пожалуй, один из немногих точных фактов, который Юлиан Семенов счел необходимым сообщить читателям о детских и отроческих годах Всеволода Владимировича Владимирова, известного под псевдонимами "Исаев", "Штирлиц", и "Брунн".
Сведения о родителях Исаева, детских впечатления, первых путешествиях и учебе отрывочны и крайне скудны. Однако, даже этой информации вполне достаточно, чтобы предпринять попытку и реконструировать ранний период жизни Всеволода Владимирова с 1900 по 1919 годы. Безусловно, сделать это можно лишь с некоторой мерой допущения.
Людям не свойственно помнить дня своего рождения и самым первым воспоминанием маленького Севы стало небо - ночное, бесконечно высокое, полное яркими ледяными искорками звезд. Он провел долгие годы вдали от России, исколесил весь мир, но никогда больше не встречал ни такого неба, ни такого удивительного снега - наивно-белого, скрипучего и сверкающего - как в Минусинске своего детства. Над Германией небосвод казался тусклым и опрятным, как искусственные полусфера планетария, а ночи над Южной Америкой нависали тяжелые, душные и влажные, как глаза креолки с разбитым сердцем.
Его часто принимали за поэта, но он не писал стихов, он считал, что человек должен избрать для себя одно дело, и делать его достойно: либо складывать слова в стихотворные строфы, либо вписать в историю собственную строку - он выбрал второе и стал разведчиком.
К началу двадцатого столетия Минусинск успел растерять позолоту времен золотой лихорадки, захлестнувшей Забайкалье в сороковых годах девятнадцатого века, но взамен приобрел статус уездного города и славу совсем иного рода - сюда ссылали неблагонадежных граждан Российской Империи. Несостоявшиеся цареубийцы, агитаторы-народники, социал-демократы, анархисты и просто свободомыслящие люди превратились в новую городскую достопримечательность. Люди яркие и энергичные, несмотря на разницу возраста, пола, политических и философских взглядов, они находили время для бесконечных диспутов о будущности российской, лекций и вечерних чтений, и актерских опытов, словом - стали своеобразным центром городской культурной жизни.
Частенько домашние спектакли устраивали в доме Остапа Никитовича Прокопчука, ссыльного украинского социал-демократа. Человек он был обремененный семейством - супругой, дочерью Ольгой и сыном Тарасом, оттого аккуратный, домовитый, основательный и строение для жительства, даже в ссылке подобрал по себе. Семья Прокопчуков обосновалась в крепком доме с каменным подклетом и резными ставенками: ни дом, а настоящая усадьба, с несколькими калиновым деревцам во дворе - отличная декорация хоть для чеховской пьесы, хоть для настоящего любовного объяснения. Поздней северной весной, когда листва уже зелена и голову кружит сладкий аромат цветения, Оленька Прокопчук дала согласие стать супругой Владимира Александровича Владимирова, отставленного профессора права Петербургского университета.
Через полгода они поженились. Свадьба была скромной, по принятым в социал-демократическом кругу традициям, а через положенный природой срок у четы появился первенец. Отец назвал мальчика Всеволодом.
Сам счастливый родитель - Владимир Александрович Владимирский - остроумец, книгочей, человек познаний поистине энциклопедических - получил профессорское звание раньше многих и имел прекрасные карьерные виды. Но как истинный прогрессист, демократ, сторонник экономических идей Маркса и последователь философских концепций доктора Богданова и Мартова, скоро стал фигурой заметной в социал-демократических кругах столицы, царская охранка установила за ним негласный надзор. Затем с неотвратимостью рока из греческой трагедии, последовало увольнение, лишение права преподавать, суд и ссылка в далекое Забайкалье...
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: ПОРТРЕТ
Богданов, Александр Александрович(Малиновский) (1873-1928) - врач, философ, экономист. Основатель философской концепции "онтологии практики", в которой рассматривал мир как социальную практику, где сталкиваются человеческая активность и стихийное сопротивление вещей. Не одобрял революционных методов большевиков, однако после 1917 года активно занимался культурно - просветительской и медицинской работой, высказал идею о крови, как носителе положительных, в том числе революционных качеств и политических убеждений человека, с этой целью пропагандировал идеи переливания крови от старых членов партии к молодым, и наоборот. Умер в результате неудачного медицинского опыта. Врачебные эксперименты "доктора Богданова" породили много слухов в конце двадцатых - начале тридцатых годов прошлого века, его последователей называли "богдановцами", и рассматривали как почти оккультную секту.
Не смотря на все тяготы, Владимир Александрович всегда вспоминал о Забайкальской ссылке как о счастливейшем событии собственной жизни - не будь ссылки, он никогда бы не встретил Оленьку. Тут профессор тяжело вздыхал - судьба скупа на абсолютное, безоблачное счастье. Прошло всего пять лет после рождения мальчика, и Ольга Остаповна исчахла от вялотекущей чахотки. Суровый и прекрасный климат Забайкалья погубил хрупкую здоровьем молодую женщину.
Александр Владимирович больше не женился, так и прожил вдовцом.
- Знаешь, в нашем роду все однолюбы, - повторял он сыну, - Нам не нужно мишуры, пены и брызг романтики - если уж отдадим сердце, то одной-единственной и навсегда!
Всеволод плохо помнил маму - только ее теплые руки и мягкий украинский говор - тихий, певучий, нежный. Помнил, как слушал мелодичные звуки и прижимал ладошку к затканному морозными узорами стеклу - уберешь руку и можно смотреть во двор сквозь теплую, мокрую проталину.
А еще - он никогда не мог представить маму состарившей, раздобревшей, усталой - она так и осталась для сына вечно тоненькой и юной, как на коричневатом от старомодного фиксажа снимке, глядя на который отец любил повторять:
- Мы живем в лучшем из подлунных миров!
Маленький Сева откладывал книжку - отец учил его читать по своей любимой повести "Хаджи - Мурат" - и удивлялся:
- Почему в лучшем?
- Потому что в нашем мире ничто не длится вечно! - объяснял отец, затем набрасывал на шею длинный шерстяной шарф, - Пойдем, пора нанести визит музе дальних странствий!
Они отправлялись любоваться уносящимися в неведомую даль поездами. Шли не к вокзалу, на заполеванный кедровой шелухой провинциальный перрон, а прямиком к железнодорожному полотну, бегущему по насыпи прикрытой белоснежным покровом снега. Пройдет еще совсем немного времени и точно такой же пузатый, нарядный паровоз залихватски свистнет гудком, и унесет их мягкий вагон далеко - далеко, за Урал, прямиком в Столицу Российской Империи.
Потом, когда поезда тащили его повзрослевшего и усталого в невообразимую даль, под мерный стук колес он вспоминал, как где-то между Орском и Оренбургом папа укладывал его спать, тихонько мурлыкал колыбельную Моцарта, и поминутно забывал слова...
Отец был прав, ничто не длится вечно - срок ссылки тоже истекает.
Сперва уехал домой, на солнечную и сытую Украину дед Остап с семейством, а вскоре паровоз с закопченной дочерна трубой потащил их спальный вагон все дальше и дальше - до самого Санкт - Петербурга.
Столица разочаровал Всеволода - здесь небо навалилось на улицы свинцовой серой тяжестью, а дожди беспрерывно хлестали по узким, запыленным окнам меблированных комнат. Сырость и холод пронизывали до озноба - отец перебивался частными уроками, в прошениях о постоянном месте ему отказывали, как неблагонадежному, дрова приходилось экономить. Скоро мальчику, обычно подвижному и бойкому, стало тяжело бегать и играть - суставы отекали, ныли при каждом резком движении. Старинный друг отца, доктор Богданов, оказавшийся в столице проездом, и то совершенно неофициально, осмотрел ребенка, проколол палец иголкой, выдавил капельку крови, размазал по приборному стеклу микроскопа, заботливо прикрыл, и унес в потрепанном докторском саквояже, чтоб изучать алую капельку по своей особой, еще не признанной докторами строй школы методе, а затем вынес неутешительный медицинский вердикт - начальная стадия ревматизма. Но сразу же торопливо успокоил отца: природа лучащий врачеватель - ребенка необходимо везти к солнцу, фруктам и целительным брызгам теплого моря. Лето 1911 года отец и сын провели на песчаном берегу Евпатории.
Они снова добирались до места на поезде, в Ростове прямо на перроне, призрев гигиенические наставления доктора Богданова, ели шашлык. Потом, многие годы спустя, когда Всеволод Владимирович волею профессии превратился в образцового немца, Макса Отто фон Штирлица, всякий раз принимаясь за порцию айсбана, он вспоминал вкус шашлыков из далекого прошлого - сочных, пропитавшихся привкусом дыма, горьковатым и терпким, как ностальгия по ушедшему детству.
ИФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: БЛЮДО ДНЯ
Айсбан - традиционное блюдо немецкой кухни, представляет собой обжаренную на открытом огне или гриле свиную рульку. Мясо для блюда предварительно маринуют в течении нескольких суток, в качестве маринада могут выступать самые разнообразные ингредиенты: от крепкого темного пива или меда до сложных смесей соли, специй и даже селитры.
Всеволод так же отчетливо запомнил, как ему впервые довелось отведать гордость немецкой кухни - айсбан. Это случилось через несколько месяцев, в Мюнхене - здесь они с отцом обосновались после скоропалительного отъезда за рубеж. Осели надолго, по-семейному, прожили пять лет, до самого начала "германской войны" в 1914 году.
Но тогда, летом 1911 Всеволод мало заботился о будущем, нежился на разогретом солнцем песке и ждал вечера, когда наступало его самое желанное время. Отодвинув учебник немецкого, он тайком - одну за другой - читал книжки про пиратов и сыщиков, а взрослые напрочь забывали о нем. В гостиной собирались единомышленники отца: мужчины в светлых летних костюмах из чесучи, с аккуратно подстриженными профессорскими бородками: они приносили с собой газеты и книги, до поздней ночи беседовали, спорили и кричали, только пенсне воинственно поблескивали в свете лампы. Говорили обо всем - о политических перспективах коронации короля Георга Пятого в Британии, об автономии Эльзаса и Лотарингии, а больше всего о принятом в мае аграрном законе, и о том, воспоследует ли за законом окончательное разрушении сельской общины. Отец выступил с резкой статьей по этому животрепещущему поводу в либеральной газетенке с мизерным тиражом - но и этого оказалось достаточно, после убийства Столыпина государственный режим удвоил бдительность, - над отставным профессором Владимировым нависла угроза новой ссылки. Посоветовавшись с соратниками он вынужден был принять сложное решение - выехать на жительство в Европу вместе с одиннадцатилетним сыном.
В Москве их провожал высокий человек с модной узкой бородкой "а-ля Ришелье", которого Всеволод сначала принял за иностранца - одет он был в подчеркнуто европейской манере, с легкой, едва заметной небрежностью, свидетельствующей о внутренней уверенности. Он совсем по-взрослому пожал руку мальчику, смерил его цепкими стальным взглядом. Затем что-то черкнул в блокноте, отдал листок отцу, мужичины простились сдержанно, но с искренней теплотой:
- Скоро свидимся...
Сева успел забраться на подножку поезда и смотрел на отца словно со стороны - папа был худ, горбонос и сед, во вьющейся шевелюре все заметнее пробивались седые прядки, в обычае у него было говорить много, с красивостями и оборотами свойственными правоведу, очень объемно и живо, но на этот раз он только молча кивнул провожатому, и заторопился в вагон следом за мальчиком.
Всеволод мазнул незнакомцу рукой на прощанье: тогда, одиннадцатилетним подростком, он даже предположить не мог какую роль суждено сыграть этому прямому и уверенному человеку в его будущей, взрослой жизни.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: ПОРТРЕТ
Дзержинский, Феликс Эдмундович (1877--1926) -- легендарный создатель ВЧК, участник польского и русского революционного движения, неоднократно арестовывался, провел в заключении в общей сложности более 11 лет. После Октябрьской революции -- член Петроградского ВРК; с 1917 г. председатель ВЧК, затем ГПУ и ОГПУ, нарком внутренних дел, 1921 г. -- нарком путей сообщения, с 1924 г. -- председатель ВСНХ СССР. Личности Дзержинского посвящен цикл романов Ю.Семенова "Горение", а в эпопеи о Штирлице именно Дзержинский станет "крестным отцом" разведчика Исаева и посвятит его во многие тайны профессии.
1911 - 1917 гг.
Германия, Мюнхен - Швейцария, Стокгольм - Франция, Гренобль
- Швейцария, Берн
Всеволод устроился в купе и неотрывно смотрел в окно - колеса ритмично постукивали, бескрайние осенние поля сменялись то лесами, то городскими постройками, временами мелькали полосатые как зебра пограничные столбы, за окном все чаще возникали крытые красной черепицей крыши, низке, крашенные заборчики, острые шпили католических костелов, поля разбитые на аккуратные квадраты.
Дорога манила и зачаровывала. Европа встречала их веселым летним дождиком, дама из соседнего купе улыбнулась отцу, поправила тальму и заметила:
- Дождь в дорогу - добрая примета!
- Сударыня, мы с сыном не суеверны, - отшутился отец.
Всеволод так и не смог решил - считать дождь хорошей или худой приметой - в Россию они с отцом вернулись только через шесть лет, сменив не одну страну и множество городов - Мюнхен, Берн, Цюрих, Гренобль...
Жизнь в Европе была такой похожей на родную, домашнюю - в каждом городе их встречали знакомые отца - русские политические эмигранты: либо его единоверцы из "мартовцев", либо коллеги из большевистского крыла социал-демократов. Снова разгорались дискуссии, мелькали лица известных теоретиков политических преобразований: Плеханова, Красина, Чичерина, Литвинова, и скромных практиков, чьи имена пока мало говорили широкой публике, снова спорили, писали стать для газет и строили планы.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: ФАКТ
"Мартовцы" - обобщенное название политических сторонников Юлия Осиповича Мартова, поддержавших его точку зрения на II съезде РСДРП - партия должна действовать легальными, демократическими методами, - считал Мартов. Противники Мартова оказались более многочисленными, они поддержали революционную доктрину Ленина, в дальнейшем за ними закрепилось название "большевики", в противовес "мартовцев" стали называть "меньшевиками".
В то же время европейская жизнь была иной - Сева учился в лицее, по настоянию отца слушал курс математики. Владимиров-старший опасался, что его "юный книгочей" вырастет абсолютным гуманитарием, а будущее принадлежит технике и точному знанию.
Общительный и живой, Сева легко сходился с местными ребятишками, и уже через пару недель бойко болтал на их языках так, что не отличить - в повседневной жизни люди говорят иначе, чем в грамматических упражнениях из учебника! И живут они совершенно по-другому. В России так не принято, но у европейских сверстников в обычае было зарабатывать на собственные ребячьи нужды. Всеволод следовал общему примеру - разносил по соседним домам молоко и газеты, собрал денег на велосипед, начал подрабатывать в авторемонтной мастерской и со всем юношеским задором влюбился в автомобильную технику. Никакое математическое знание, никакая стройная алгебраическая логика, лежащая в основе техники, не способна заменить собой того беспредметного счастья, которое дарит автомобилисту свист ветра в ушах и шорох гравия под колесами!
Юный автолюбитель так ярко и заманчиво живописал авторалли, на которое правдами и неправдами исхитрился попасть, что владелиц крошечной местной газеты предложил ему написать об этом событии очерк. Материал попал в номер - с этого дня в жизни Владимирова-младшего началась новая эпоха - он носился по городу, слушал разговоры прохожих, заглядывал в пожарную часть и болтал с полицейскими, чтобы первым узнать о местных новостях или происшествиях. Редактора благосклонно принимали заметки юного хроникера, даже скупые на похвалу седоусые метранпажи замечали, подготавливая верстку - у мальчишки бойкое перо и острый глаз, его ждет большее будущее!
Однажды он примчался к завтраку взбудораженный, разгоряченный, размахивая вскрытым почтовым конвертом:
- Папа, посмотри - он мне ответил! Сам господин Майбах, Вильгельм Майбах! Пишет, что его новое авто перевернет представление о роскоши и комфорте, оно переживет века... Пап, это будет сенсация! Я смогу несколько заработать, предложу заметку разным изданиям... Господин Майбах пишет, что я самый юный журналист, который когда-либо обращался к нему...
Владимир Александрович смотрел на мальчишку - тот успел отложить конверт, забраться на стул и стал намазывать мармеладом ломтик обжаренного хлеба, слой выходил по-немецки тонким, бровь Владимирова нервно дернулась. Сын говори по-русски с ошибками, с чужой холодной интонацией. Он изменился как-то вдруг: не просто вытянулся и повзрослел, но стал далеким, незнакомым. Откуда в нем это? Его сын ведет себя как абсолютный вертопрах из богатой семейки - карманные деньги, футбол, теннис, синематограф, автомобили, погони за сенсациями, и полное равнодушие к тому, что действительно важно! Отец нахмурился:
- Сева, пожалуйста, уймись. Подумай, что ты сейчас сказал - господи Майбах ответил, только потому, что автор письма - ребенок. Но это недостойно - использовать слабость свою или чужую, чтобы достигнуть цели. Можно пользоваться знанием, умом, логикой, пусть даже хитростью, но никак не слабостью! Хорошенько подумай об этом. Ты пока что не журналист, даже не хроникер...
- Потому что я не окончил университет?
-Нет, разумеется, нет - тебе всего четырнадцать. Это слишком рано для университета, но вполне достаточно чтобы понять - журналистика не существует сама по себе. Это часть политики... - Владимир Александрович протянул сыну утренний выпуск газеты, - В погоне за своей игрушечной сенсацией ты попустил самое важное...
"В РОССИИ ОБЪЯВЛЕНА МОБИЛИЗАЦИЯ!" - вопили огромные буквы заголовка.
Сева скользил лазами по строчкам, забыв обо всем на свете.
- Объявлена мобилизация... Россия фактически вступает в войну....
- Значит, будет настоящая война?
- Да! Это будет большая война, может быть самая кровавая и страшная война в истории человечества! - отец задумался, съежился, постарел, и добавил гораздо тише, - Иди, собирай вещи. Товарищи настоятельно советовали нам перебраться в нейтральную страну, до того, как закроют границы...
Сева долго обдумывал отцовское наставление - оно глубоко запало в ячейки памяти, стало естественной частью его стиля работы. Уже опытным разведчиком он всегда строил вербовку на убеждении, логике, даже страхе, но крайне редко и неохотно прибегал к такому шаткому основанию как человеческая слабость. Человека следует рассматривать в целом: стар -- молод, красив -- уродлив, талантлив -- усидчив, блестящ -- скромен. Деньги, любовницы, компрометирующие материалы -- все чепуха и суета. Иной юбколюб -- кремень, и ключ к нему подобрать невозможно, а правоверный сухарь, сам придумывает себе ужасающие пороки, и лелеет выдумку, - доказывал он руководству. Вербовать следует умом - идей и волей, всегда и во всем исходить из глобальных категорий. Поэтому агенты Исаева - Штирлица были максимально эффективны - в работе это самое главное. Хотелось бы добавить "надежны" - но оценочные категории, не приложимы к аналитической работе, как и другие человеческие чувства, вроде ностальгии.
Владимиров знал, что человеку свойственно испытывать ностальгию не только по бесконечно далекому дому, не только по прошлому, засыпанному песком забвения, но и по будущему - тому будущему, которое так и не смогло произойти.
Он испытывал чувство "нереализованной возможности будущего" всякий раз, когда встреча на пути автомобиль "Майбах": почтительно придерживал дверцу роскошного "Майбаха" для партайгеноссе Бормана, или замечал черный, стремительный силуэт новой модели, несшийся к Западному Берлину по автобану семидесятых, или в Москве парковал свой скромный служебный автомобиль около лоснящегося крыла машины с дипломатическими номерами.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: ФАКТ
Вильгельм Майбах, талантливый конструктор, специалист по проектированию двигателей, основал фирму Maybach-Motorenbau GmbH в 1909 году, по прошествии целого века автомобили "Майбах" остаются эталоном высочайшего качества, служат знаком социального статуса и отменного вкуса. Первый мотор Майбаха обладал мощностью в 0,5 лошадиной силы и приводил в движение двухколесную коляску, за столетие автомобили "Майбах" существенно прибавили в мощности - у современных моделей она достигает 660 лошадиных сил.
В 1914 Владимировы переехали в Швейцарию.
Здесь царил мир и благодушие. Женевское озеро сверкало гладью, велосипедисты в бриджах катили по специально отведенным дорожкам, птички выводили нехитрые трели. Можно было подумать, что знаменитые часовщики научились останавливать само время, хотя нейтралитетом заручились вовсе не они, а швейцарские политики.
Но на террасах ресторанчиков, где имели обыкновение собираться русские эмигранты, не было ни мира, ни согласия. Невидимая, но непреодолимая линия пролегла через кабинеты, клубы, чайные и библиотеки. Опустели кафе и гостиные, где еще недавно шумели партийные дискуссии и съезды. Привычные склоки и ссоры, вызванные несовпадением политических взглядов, сменились глобальным противостоянием - отношением к войне. Одни считали, что следует оставить партийные дрязги и драться за победу русского оружия, выправляли фальшивые паспорта и искали способа вернуться на Родину, чтобы вступить в армию добровольцами - не важно под своим ли, под чужим ли именем. Другие считали - драться до победы не следует, позорное поражение в войне принесет гибель царскому режиму, а смерть царизма станет днем возрождения новой России. Они тоже переправлялись через границу, на российскую землю - предварительно спрятав за голенищем сапога или в двойном дне саквояжа стопку прокламаций. Призывы были разнообразными - от предложения побрататься с германскими пролетарскими солдатами, прекратить кормить окопных вшей, перебить своих офицеров и возвращаться по домам, до лаконичного клича - обратить рабочие штыки против преступного царского режима. Общим было только одно - все отважные люди возвращались туда, в Россию, исчезали где-то в страшной военной повседневности - среди рядов колючей проволоки, залитых жидкой грязью воронок и тянущихся до самого горизонта линий окопов.
В гостиной Владимировых тоже повисла непривычная тишина - Владимир Аександрович отказал от дома многим прежним соратникам, коротал невольный досуг с томиком Аристотеля в руках, укутав пледом ноги. Его плечи ссутулились, а жесткая, вьющаяся шевелюра полностью поседела. Всеволод считал себя не в праве участвовать в громогласных дискуссиях, сотрясавших пыльные стопки книг в отцовском кабинете, просто за прошедшие годы, он научился смотреть на мир иначе и замечать всякие незначительные детали. Он продолжал учебу - в университете, на математическом факультете, и ради удовольствия занимался журналистикой - теперь уже всерьез.
Он больше не слонялся по городу в поисках происшествий, нет. Теперь он анализировал, сопоставлял факты и мельчайшие, казалось бы малозначительные детали, делал выводы, выстраивал цепочки контактов, ведущие к нужным людям, получал у этих людей полезную информацию. Именно тогда, начинающим журналистом, он понял главное в науке общения - он понял цену слова - точного и своевременного слова, которое разит страшнее пули. Он научился формулировать мысли афористично, точно и беспроигрышно, как хороший шахматист объявляет ходы.
Он мог гордиться своими статьями в русскоязычных и местных газетах, но никогда не показывал их отцу - все четыре военных года отец и сын отдалялись все больше. Со свойственным юности максимализмом Всеволод стремился обратно в Россию, домой! Он хотел только одного - драться, а Владимир Александрович продолжал месяц за месяцем просиживать среди пыльных библиотечных полок, бормотал про время, когда в измученную Европу снова придет мир без аннексий и контрибуций.
Но в феврале 1917 ситуация изменилась - с самого утра русские эмигранты устраивались у газетных киосков в ожидании новостей с Родины, и по скупым печатаным строкам пытались понять - что же происходит в России на самом деле? Редкие гости привозили с собой напечатанные на скверной бумаге "Известия Петроградского совета", прокламации с лозунгами "Долой царя!", "Долой самодержавие". Но события развивались так быстро, что газеты успевали устареть раньше, чем поезд пересекал границу Российской Империи: забастовки, солдатские комитеты в воинских частях, отречение и арест государя, отказ великого князя Михаила от престола, признание временного правительства, обещания гражданских свобод, с том числе свободы собраний, и, самое важное - объявление временным правительством всеобщей амнистии для политических заключенных!
Отец и сын Владимировы наспех укладывали вещи в потрепанные дорожные кофры и чемоданы - их ждала дорога домой...
1917 - 1919 гг.
Россия, Санкт - Петербург, - Россия, Москва
Петроград встречал их холодным, непрерывно моросящим дождиком, вымокшими лозунгами с призывами продолжать войну до победы, хлебными очередями - провозвестницами грядущего голода, и алыми бантами. Бант были повсюду - от лацканов респектабельных господ и изысканных дамских накидок до застиранных рабочих блуз и матросских бушлатов.
Почти каждый день газеты писали о съездах известных и новых партий, на улицах то утихали, то накатывали новой волной митинги, Владимиров-старший взялся читать курс лекций по римскому праву: история незыблема, повторял он сыну, словно хотел удержаться за давно ушедшее прошлое как за якорь, чтобы уцелеть в пестрой революционной круговерти. Он отказывался читать газеты и жестом останавливал сына, когда за завтраком Всеволод заводил разговор про отставку военного министра Гучкова, успех Брусиловского прорыва и провалившееся наступление, большевистский съезд, про отцовских знакомых, которых все чаще встречал у особняка Кшесинской, где располагался "большевистский штаб" - ЦК РСДРП, июльскую смуту, и жесткую волну ограничений гражданских прав и свобод, которая за ней последовала...
- Все это пена, пена, - утверждал Владимир Александрович, - пена схлынет, а Россия останется! Нужно этого дождаться...
- Сколько же нам ждать?
- Столько, сколько потребуется! Если большевики хотят созидать, - Владимир Александрович поправлял очки, и вместо привычного лекторского тона стал говорить тихо и проникновенно, что называется "от сердца", - Им нужен мир, мир! Мир, а не бесконечная война, хоть с немцами, хоть друг с другом!
Но мирный договор с германцами, и тот весьма хрупкий и относительный, был заключен только в марте 1918 года, когда время начало отсчет по новому, георгианскому календарю, государственная столица, со всеми положенными властными институтами, переместилась в Москву. Владимировы тоже переехали в Первопрестольную - Всеволод работал водителем. Хорошее знание техники и протекция давнишних соратников отца помогли ему получить место сперва в Совнаркоме, а потом в Чрезвычайной Комиссии.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: ФАКТ
Принятая со времен Юлия Цезаря система исчисления времени - юлианский календарь - имел нарастающую хронологическую погрешность, поскольку рассматривала как високосные только годы, кратные четырем. В конце шестнадцатого века европейские страны начали переходить на более точную систему исчисления времени, введенную при правлении римского папы Георгия XIII, и традиционно именуемую георгианской. Россия присоединилась к георгианской системе летоисчисления 1 февраля 1918 года, когда разница между двумя календарями достигла 13 суток.
Владимировы устроились в квартире на Якиманке - пыльной, необжитой, холодной и слишком просторной для них двоих. Но отец, привычный к частой смене жилья, быстро обустроил уютный кабинет - развесил по стенам литографии, задекорировал ржавую раковину французским первомайским плакатом, старый диванчик застелили пледом в мелкую шотландскую клетку. Вышло что-то среднее между гостиной и кабинетом.
Чтобы протопить самодельной печуркой хоть одну комнату тревожной, ветреной, холодной весной восемнадцатого им приходилось плотно запирать двери, и проверять - нет ли сквозняков...
Пройдет несколько десятилетий, и такой же тревожной и ветреной весной тысяча девятьсот сорок пятого, уже почти забыв имя, данное при рождении, отожествившись с ролью штандартенфюрера Штирлица, и псевдонимом "Исаев", он ворошил прогоревшие дрова в надежном опрятном немецком камине и вспоминал, что далекий восемнадцатый мог стать для них с отцом последним: Владимиров - старший прежде времени закрыл заслонку в печурке, и неуспевшие выгореть дрова наполнили комнату смертоносным угарным газом - без цвета, запаха, совершенно неощутимым, способным так же неприметно унести в сон и смертное забытье...
Их спас телефонный звонок - Всеволода вызывали на службу.
Общительный, ироничный, аккуратный и пунктуальный, Всеволод помимо воли быстро оказывался в числе любимчиков начальства. Нынешних наркомов он знал с раннего детства, еще со времен отцовской ссылки, привык называть "дядей Сашей" доктора Богданова, а "Максим Максимычем" - товарища Литвинова. Всеволод помнил, как в заметенном снегом счастливом детстве, у рождественской елки Максим Максимович изображал Деда Мороза, протягивал ему - мальчугану в нарядной матроске - вожделенный леденец за звонко прочитанный стишок. Он вспоминал новогодний праздник, когда отвозил того самого товарища Литвинова на вокзал - его только что назначили дипломатическим представителем России в Великобритании!
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: ПОРТРЕТ
Литвинов Максим Максимович (Валлах Макс) (1876-1951) - принимал участие в революции 1905-07 гг., представитель ЦК РСДРП в Международном социалистическом бюро, член Лондонской большевистской секции РСДРП. С 1920 года - полпред РСФСР в Эстонии. Затем заместитель наркома иностранных дел, представлял СССР в Лиге наций, был послом в США и на Кубе, в отставке с 1946 года.
Всеволод никогда не позволял себе фамильярностей на службе, но все же давние знакомства, вкупе с франтоватым белым кашне, кожаным водительским шлемом, высокими шнурованными крагами, очками - консервами вовсе не добавляли ему симпатий коллег по службе с пролетарским происхождением. За глаза его частенько называли "барчук", прозвище изрядно развеселило начальство.
- Действительно "барчук" - ни дать, ни взят, - сдержанно улыбался Феликс Эдмундович, - должно быть и по-французски говоришь, и мазурку танцевать умеешь?
Всеволод покраснел - по-французски он действительно говорил прилично.
- Не надо обижаться! Для человека с такими талантами - хорошее воспитание, языки, математика, опыт работы в газетах - ты засиделся у нас в шоферах, пора подыскать тебе другое занятие. Серьезное, важное, достойное дело...
Итак, в холодную зиму восемнадцатого, Владимиров начал готовится к своему первому разведывательному заданию. Ему предстояло отправиться в расположение войск Колчака, в качестве начинающего журналиста. Сутками он просиживал, перебирая фотографии, газетные заметки, карты и городские путеводители, заучивал строки чужих биографий, лишь изредка позволяя себе короткий отдых. А потом поправлял настольную лампу и учился переводить слова в скучные столбики цифр шифровок, снова и снова проходил через утомительные проверки знаний, которые устраивало ему начальство. Он понимал - его память главная гарантия собственной безопасности и успеха всего дела.
Маленькие фрагменты чужих судеб постепенно, как мозаика, складывались в новую жизнь - биографию Максима Максимовича Исаева.
Даже потом, в двадцать первом, псевдоним Владимирова вызывал много толков. Его новый начальник, Глеб Иванович Бокий, просматривал документ и пожимал плечами - ну ладно, Максим Максимович - юношеская романтика, Лермонтов - "Печорин", демонический революционный дух... Но почему "Исаев"? Слишком просто, не запоминается и в то же время не типично! Нет за такой фамилией ни семейной истории, ни сложного многослойного смысла, звучит как-то слишком уж легковесно...
Владимиров улыбался в ответ - он совсем не думал о Лермонтове, Он просто взял имя и отчество товарища Литвинова, которого безмерно уважал. А фамилия...
- У этой фамилии как раз глубокие мифологические корни. Пророк или святой по имени Исса есть почти в каждой религии! Вспомните Библию, книгу пророка Исаи, или Иссу из Корана... - с профессорской серьезностью, совершенно неожиданной в человеке двадцати с небольшим лет от роду, ответил Всеволод, - Я слышал, даже у японцев есть имя Иссия, в честь тамошней святой, уверен, что у индусов тоже обязательно найдется что-то похожее, хотя на востоке еще не был... Отец говорит - всякая религия источник исторической памяти...
В ответ Глеб Иванович беззвучно рассмеялся:
- На востоке говорят, кто изменит имя - изменит свою судьбу! Только, давай на этот раз обойдемся без богоискательства с богостроительством! - он не был зол на нового подчиненного, паренька умного и начитанного. В конце концов, не каждому молодому человеку выпадает участь подобрать себе имя по собственному разумению.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ: ПОРТРЕТ
Бокий, Глеб Иванович (1879 -- 1937 (?)) - главный номенклатурный "маг и чародей" с 1923 по 1936 годы, возглавлял специальное шифровальное отделение при Президиуме ВЧК, помимо прямых обязанностей проявлял профессиональный интерес к мистике и оккультизму, многие исследователи связывают работу вверенного Бокию отдела с изучением разного рода паронормальных явлений и считают его возможным прототипом булгаковского Воланда. Точная дата и причина смерти Глеба Бокия остается загадкой - в 1937 г. он был приговорен к расстрелу, согласно приказа ВКВС СССР, по другим документам - отбывая наказание, скончался от паралича сердца в 1940. Но в пятидесятых его родственники получили справку, согласно которой Глеб Бокий умер в заключении при невыясненных обстоятельствах в 1941 году.
Действительно, пророческий дар не подвел Глеба Ивановича - в морозное утро 1919, когда Всеволод опустил в потайной карман пиджака паспорт с новым именем, у него началась совсем другая жизнь...
--
Сменишь имя - изменишь судьбу.
1919 - 1920 г.
Россия, Москва, - Россия, Уфа, Омск, Иркутск - Россия, Москва
Итак, Всеволоду Владимирову предстояла первая разведывательная миссия - снабженный документами на имя Максима Максимовича Исаева, солдатскими наградами и легендой, о том, как юным добровольцем воевал на германском фронте, он возвращался в край своего детства. Поезд снова нес его за Урал, в Омск - новую столицу белогвардейского сопротивления, город, где располагалась ставка адмирала Колчака.
Отец не знал, куда и зачем отправляется сын, Всеволод промолчал, не столько по обязанности соблюдать служебную секретность, сколько из простого сыновнего чувства - не хотелось лишний раз волновать старика.
Папа сильно сдал за последние годы - седые волосы поредели и обрамляли лицо печальным нимбом, складки у губ стали глубже и горше. Он постоянно зяб, нервно кутался в плед, все реже говорил с сыном - сил у него не осталось даже на вразумление отпрыска, чьих убеждений он не хотел и не мог разделить. Всеволод уезжал молча, практически без вещей. Отбывал в прифронтовой Омск, не предполагая, как непредсказуема человеческая судьба в условиях военных действий. Его первая служебная командировка растянулась на долгих семь месяцев.
Он лежал на полке, смотрел на мелькавшую за окном снежную тоску, и в который раз мысленно повторял известные из газетных вырезок и армейских донесений факты.
Прежняя Российская Империя истаяла на глазах - все новые национальные образования объявляли о выходе из ее состава и требовали признания собственной государственности. Но и для молодой Советской республики 1918 год выдался особенно тяжелым - многочисленные интервенты посягали на ее границы, провинцию раздирали крестьянские и казацкие мятежи, Наркомвоенмор Троцкий колесил по фронтам, пытаясь вернуть боевой дух в ряды деморализованной Красной Армии.
Богданов А. А. Вопросы социализма: Работы разных лет., М.: "Политиздат", 1990 г.
В цикл входят романы Ю.Семенова: "Горение. На крутых поворотах истории", "Горение. Беспощадное время", "Горение. Неисправимый Феликс".
Моя новая книга, изданная под псевдонимом "Павел Горьковский" Исаев - Штирлиц - герой, созданный Юлианом Семеновым. Перед вами скрупулезная и бережная реконструкция литературной биографии Исаева-Штирлица, восстановленной в хронологическом порядке по всем романам цикла. Легендарный разведчик прошел по дорогам гражданской войны - от сибирской ставки адмирала Колчака до обжитых русскими эмигрантами Харбина и Шанхая. Русский разведчик сумел сделать карьеру в нацистской контрразведке и получить доступ к главным секретам третьего Рейха, а после Победы разоблачить заговор военных преступников, обосновавшихся в Латинской Америке, выжить и вернуться на Родину...