Аннотация: Посвящается Warfare И моему "музу по неволе" Олегу
Посвящается Warfare
Была гроза, первая за это лето.
Началась гроза, первая за это лето. Белые пучки разрядов разлетаются в разные стороны, подсвечивая вечернее небо неоновым свечением, создавая неописуемо красивые картины. Ещё не стемнело окончательно, но и в то же время уже был вечер. Можно спокойно пить коньяк с лимоном и подставлять своё лицо ветерку, такому желанному за день паркого лета.
Специально выключить искусственный свет и зажечь три свечи в красивом старинном подсвечнике, сесть в кресле и закинуть ноги на пуфик рядом, любоваться пляской теней на стенах и огромной картиной. В такие мгновения жизнь кажется прекрасной...
Пришлось долго бороться с неприятным запахом плесени и какой-то омерзительного мещанства в этом небольшом доме. Но сейчас, кажется, это удалось. Призраки минувшего не тревожат сегодняшнюю обитательницу этого дома.
Коньяк, просвечиваемый огоньком свечи, переливается благородством красок. Он приносит чувство теплоты в похолодевшую душу, согревая те её уголки, в которые жестокий разум приказал не заглядывать...
Раскат грома заставляет встрепенуться большого красивого попугая в золоченом вольере. Птица уже успела задремать, и теперь смотрела на мир чёрными бусинками глаз. И нужно встать и успокоить испуганное существо.
-- Это просто гроза...
Просто ли?
Подойдя к окну, посмотреть на мир за ним. За витым забором -- мегаполис с его дорогами, пробками и многоликой толпой. Но рядом свой собственный мир, полный живых растений и цветов, фонтанчика и пруда. Сейчас растения получают настоящую влагу, не ту, что можно дать из водопровода, а именно природную.
Зажечь ещё одну свечу, залезть в кресло с ногами и взять коньяк, согреть его в ладонях, и чуть прикрыв глаза, почувствовать всю гамму ощущений. Ценить удовольствие -- вот чему научила жизнь, а ещё -- добиваться своего, не считаясь с другими, иначе растопчут тебя самого.
-- Когда-то давно, -- говоришь почти в пустоту, -- тут было всё не так...
-- А как?
-- Тут всегда пахло плесенью, самогоном и ещё чем-то омерзительным. Я назвала бы это ... Это как воспоминание, которое въелось в кожу, в кровь, в меня саму. Его нет, и оно одновременно есть... -- говоришь ты, -- и даже проветривая помещение, я не могла изжить, этот запах. Порой он преследует меня, но я уверена, что его просто нет и быть не может.
-- Ты думаешь, что убрала то, что пахло? -- странно, но ты не задумываешься над тем, с кем говоришь, просто отвечаешь на нехитрые вопросы, которые только кажутся такими.
-- С тех пор, как умер дед, я полностью перестроила дом, здесь нет даже упоминания об этом человеке, -- ты делаешь маленький глоточек благородного напитка. -- И если бы ни мои воспоминания, то не было бы ничего, что говорило о существовании его на этом свете.
-- Он так сильно навредил тебе? Чем, интересно?
-- А не боишься услышать историю неприкрашенной? -- твой голос бесцветен, а ведь должно быть хоть какое-то чувство: издёвка, сарказм или боль?.. Ты смотришь в пустоту и едва шевелишь губами, и, кажется, будто читаешь молитву. Но ты не молилась никогда, ибо для тебя есть один бог и имя ему "Доллар".
-- Я не могу бояться или испытывать что-то подобное, я же не человек, а дух. Ты сама знаешь, сколько лет прошло с того дня.
-- Знаю и помню, -- все тем же пустым голосом отвечаешь ты, -- ты ведь не даешь мне забыть об этом ни на день.
-- И всё же, я жду...
-- Чего именно? -- кажется, или в твоем безупречно холодном тоне все-таки проскальзывает раздражение?
-- Расскажи мне о том, что случилось в этом доме?
-- О, а я всегда думала, что ты стал ангелом в белых одеждах и с нимбом над головой, -- ещё один глоток коньяка, -- а спрашиваешь такие вещи.
-- Он был твоим дедушкой...
-- Единственным родственником, который согласился меня взять на воспитание. Благочестивый старичок в военной форме и с огромными усами, он напоминал мне жука, -- на этот раз ты просто закуриваешь. -- Я тогда даже не понимала, что случилось, почему меня забрали из квартиры родителей и отдали ему. Он был моим дедушкой, но бывал у нас всего раз в год, и поэтому слабо помнила его. Мне пришлось привыкать к совершенно чужому и чуждому мне человеку. Больше я никогда не видела маму и папу, и никого вообще из родственников. А ведь их было много...Но больше никто из моего прошлого ни разу не появился в этой моей новой жизни. Зато общество сожительницы моего деда мне было обеспечено надолго. Мир не без "добрых людей": я очень скоро узнала, что я -- сирота и что моих родителей больше нет в живых. Я даже узнала, что с ними случилось. Они пошли в банк... И попали в ограбление... Их убили для острастки остальных...
Пауза немного затягивается, но ты все же находишь силы говорить дальше:
-- Помнишь, какой я была в школе? Тихая девочка, которая всегда знала своё место и старалась держаться подальше от сверстников. Это выработалось само собой, я предпочла прозябать на периферии жизни, чем пытаться что-то делать. Знаешь, мне было стыдно зато, что как я выгляжу. В то время я была, по сути, бомжом. Дом моего дедушки всегда был притоном алкоголиков и бродяг... А мне, худенькой девчушке, в драных розовых колготках и пёстрой юбке оставалось только забиваться в уголок и играть с грязным плюшевым медвежонком. Я прижимала его так крепко, как будто он мог почувствовать мою ласку и скрасить мое одиночество.
Мне было стыдно переодеваться на физкультуру, потому, что тогда одноклассницы видели мои дранные колготки и синяки от побоев деда, а позже -- и его собутыльников. И уже тогда, в детстве, я перестала верить в заповедь "не убий".
Тогда тоже была гроза, но не такая, а осенняя, холодная и ужасно сильная. Мне недавно исполнилось 12 лет... Подарком на мой день рожденья стала очередная пьянка, переходящая в оргию. Дед, которому вечно не хватало денег на бутылку, оценил меня "за час". И мне было некуда податься, я знала, что не выживу зимой на улице, а жить ой как хотелось, даже так.
Но тогда грохотала гроза... И казалось, что ещё секунда и молния врежется в проклятую крышу дома и он сгорит, вместе со всеми, кто в нём находится. Но грозовое небо не спешило исполнять моё желание, да и торта у меня не было, что бы задуть свечи...
За то нож, которым резали хлеб, был рядом. Я взяла его со стола и внимательно посмотрела на лезвие. На нём отразилась молния. Дед уже свалился под стол и спал пьяным беспробудным сном. Его сожительница номер... м... не помню -- рядом. Мой "компаньон" сидел спиной ко мне и глушил водку из горла ... Вокруг его головы мухи роились, жужжали и пытались сесть на лысую сальную макушку. А он их лениво их отгонял. Я не знаю, что породило во мне столько гнева, столько злобы, ненависти. Раньше это был только страх, отчаянье, боль. А в тот момент я испытала ненависть -- огромную, яростную, безудержную, как гроза за окном. И нож стал как будто частью моей руки, её продолжением.
Я отчётливо помню, как лезвие с лёгкостью вошло в его спину, в мягкую плоть между костями, и безымянный урод, упал на загаженный пол. Нож торчал из спины, а кровь растекалась по спине и казалось, водопадом лилась на пол...
Это было непередаваемое ощущение. Я как будто бы чувствовала, как в месте с этой текущей кровью, вытекала жизнь. Чего стоит жизнь такой мрази, которая как бы между прочим, не задумавшись, калечит ребенка? Найдутся те, кто будет уверять, что "не суди и не судим будешь", но я так не считаю.
Мир стал двух цветным. У остались только два цвета: серый, как эта грязная комната, и алый, как кровь... Я выдернула нож, открывая путь крови. Она стекала медленно, вальяжно, собираясь вязкой лужицей вокруг тела. Мне казалось, что время застыло, завязло в ней, а потом - медленно-медленно потекло дальше. После увиденного, начинало подташнивать.
А мухи так и продолжали кружить вокруг лежащего тела, но теперь хотя бы по делу...
Дед даже не пошевелился -- был в пьяном угаре... Он так и остался на своём месте. Я стояла и смотрела на нож в своёй руке, он поблёскивал багровыми разводами в свете засиженной мухами лампы. В тот момент мне стало совсем плохо, я с трудом подавляла рвотные порывы.
Я хотела сделать с ним то же самое, просто воткнуть в его поганую жирную спину нож, но не смогла. Я даже замахнулась, но опустила руку. Мне стало мерзко, я уронила нож. Он громко звякнул о пол и тогда -- от этого звука -- я как будто бы очнулась.
Первая же пришедшая в голову мысль была здравой -- бежать можно дальше. Но я нашла в себе силы вложить нож в руку деда... Такой подарочек напоследок... Ибо смеется тот, кто смеется последним...
Так я стала бомжем. Школу, разумеется, бросила. Да ты и так это знаешь. Выжить на улице даже зимой -- оказалось несложно. Грубой, поденной работы всегда достаточно, чтобы сыто жить. Конечно же, различные субъекты надоедали мне вопросом: "Не занимаюсь ли я проституцией?"...Но со временем я нашла способ уходить от расспросов на эту тему.
"Пузатые дядечки", останавливавшие машины, когда я шла по тёмным тротуарам туда, где теплее, не знали, в какую историю ввязываются. Я никогда не брезговала убить, и ты это знаешь. Я, не верила и не верю в заповедь "не убий". А отпечатки пальцев? Неужели нельзя догадаться, что нужно носить простые перчатки...
Я даже перестала быть бомжем, и нашла себе относительно постоянную работу, которая мне очень нравилась. Я с 12 лет работала на станции техобслуживания и жила в заброшенном гараже неподалёку. "Неженская работа", -- скажешь ты мне. Так я и не начинала с механики, я просто мыла машины и надо сказать -- добросовестно это делала.
Его звали Арик -- толстый дядька азиатского происхождения. Он обнаружил меня спящей на мешках. Я очень сильно испугалась его, ведь чего я только не повидала от таких людей. Мои размахивания ножом вызвали у него здоровый смех.
-- Какая же ты маленькая! -- сказал он. -- А злая, словно сто шайтанов! - И сказано это было с таким характерным акцентом, что я по сей день, вспоминаю этот момент с улыбкой.
Он был владельцем автосервиса, а это -- тоже разновидность преступного бизнеса, там свои законы и своя конкуренция. Я бегала между клиентов и предлагала помыть машину. И мне платили -- кто за работу, а кто, что бы я просто отцепилась. Но, тем не менее, хватало на сытую жизнь, а старая "ракушка" за автосервисом стала моей крышей над головой. Арик два часа меня искал, когда первый раз забралась туда ночевать, думал, со мной что-то случилось.
Вскоре я научилась собирать и разбирать машины. Угонят какую-то, и нужно разобрать её, притом, чем быстрее, тем лучше. Вот и работают все всю ночь к ряду. И через некоторое время ты уже можешь делать это чуть ли не с закрытыми глазами, независимо оттого -- девочка ты или мальчик.
Ты застал меня уже взрослой, и то, что я пропахлась смазкой, вовсе не отталкивало, да?
-- Я узнал тебя даже через столько лет...
-- Да такой степени, что ты увязался следом и требовал взять с собой куда угодно? -- ты позволила себе тихий нервный смешок. -- К тому времени я уже выиграла несколько гонок по городским легендам и успела собрать машину "под себя" своими руками. Арик, бывший моим "боссом", был неимоверно доволен результатом...
-- Ты полусидела на левом крыле машины, украшенной восхитительным рисунком, огнедышащим единорогом. Ветерок слегка трепал твои практически пепельные волосы собранные чёрной резинкой. Кожанка вздымалась в такт твоему возбуждённому дыханию, ты не могла надышаться запахом гонки...
-- А ты, мальчик из сытого мира успешных и богатых, тоже мечтал об этом? Да?
-- Скорее я мечтал о свободе, я хотел, что бы мои волосы тоже развивались по ветру. Машина -- не просто признак того, что я богат. Мне она казалась признаком некой свободы...
--... ты думал, что станешь более привлекательным для девушек? -- опять смех, только теперь -- глубокий, гортанный ...
-- Мне стоило неимоверных усилий заставить мать разрешить мне водить машину. Она не хотела, как чувствовала, чем закончится...
-- Те гонки были скорее разминочными, трасса была простая и я была уверена в собственной победе. Следом за ними шли гонки по просёлочным дорогам, иное покрытие, иные условия, иная резина... Куда ты смотрел, что не попал в простейший поворот почти у самого финиша?
-- На тебя. Помнишь, я приходил к тебе на СТО?
-- Мы всегда разговаривали на повышенных тонах, и не проходило и дня, что бы мы не поругались. Я никак не могла понять, что ты там делал, если мы так несовместимы? Знаешь, я ведь тогда пришла второй. Я не смогла не затормозить. Да вот только помочь не могла ни чем. Вас таких перекидывается очень и очень много, калечатся, гибнут...
-- Но?
-- Мне было жаль тебя, мальчишка, мне было жаль тебя...
Она и не заметила, как гроза закончилась, и теперь мир, покрытый мелкими капельками дождя, застил в тишине. Было абсолютно чёрное небо, и тучи немного разошлись, явив взглядам луну. У окна, отперевшись о стену, стоял, слегка светившись в темноте, парнишка лет восемнадцати... Вернее -- призрак без возраста.
-- Теперь всё иначе, -- продолжила ты, -- совсем иначе. Я богата, а ты -- мёртв. Твоя мать разыскала меня уже в аэропорту. Я так и не поняла, что ей было нужно... Она кричала, что это я убила тебя. Хотя...
-- Я же сам сел за руль так ведь?
-- Именно. Тогда тоже была гроза...
Коньяк закончился, и ты сидела, запрокинув голову. Лишь несколько мгновений тишины, чтобы потом опять вернуться к разговору:
-- Мой бизнес - легален, ну почти что, -- улыбка краешком губ, скорее -- ухмылка, - но я уже не могу остановиться. Ты это знаешь -- я всё равно участвую в гонках и, наверное, однажды разобьюсь.
-- Этого не случиться, -- отвечает призрак.
-- Отчего же? Все мы смертны, какими бы хорошими или плохими пилотами мы не были...
-- Пока я твой ангел хранитель, ты всегда будешь выживать...
-- А если я захочу умереть? - смеешься ты.
-- Это уже не ко мне, хотя сомневаюсь, что ты захочешь попасть ТУДА...
-- Нет Ада или Рая, нет даже тебя. Ты -- плод моего возбуждённого алкоголем сознания...
-- Как пожелаешь...
И тишина... Только капли грустно стучат по подоконнику, птица в клетке испуганно вспархивает... Ты медленно подходишь к кровати и падаешь ничком, чтобы забыться в пьяном сне и, проснувшись, найти белую розу на столе, рядом с полной пепельницей и пустой бутылкой от марочного коньяка...