Copyright 2004-2024 Василий Пучеглазов (Vasily Poutcheglazov)


Василий Пучеглазов

ЕГО ВОЙНА
(Не документальная хроника в двух частях)

Поколению моего отца посвящается


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ШОЛОХОВ Михаил Александрович - русский писатель.
СТАЛИН И. В. - руководитель советского государства, генсек ВКП (б), Верховный главнокомандующий рабоче-крестьянской Красной Армии.
БРЕЖНЕВ Леонид Ильич - партийный работник полковой комиссар РККА.
ИВАН - младший лейтенант запаса, ровесник Октябрьской революции.
СТАНИЧНИК - земляк и приятель Шолохова из казаков.
НЕМЕЦ - офицер вермахта, член национал-социалистической партии Германии.
МАТЬ Шолохова.
МАША - молодая жена Ивана.
МЕДСЕСТРА.
ДЕВУШКА - молодая немка.

Время действия - июнь 1941 г. - май 1946 г.
Место действия - Россия, Восточная Пруссия.

Пьеса исходит из отдельных реальных фактов биографии М. А. Шолохова, но не носит документального характера. Произведения М. А. Шолохова в пьесе не используются.

*

Пьеса написана к 100-летнему юбилею М. А. Шолохова для Ростовского академического драмтеатра им. М. Горького.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ГОЛОС. "Цена победы. Её острее всего чувствуешь и переживаешь в день великого свершения надежд..." Михаил Шолохов.

Мирное щебетание просыпающихся птиц. Берег Дона возле Вёшенской в июне 1941 года. В рассеивающемся предрассветном тумане, курящемся над водой, становится виден человек в казачьей гимнастёрке и пиджаке внакидку. Это ШОЛОХОВ, только что закончивший свои ночные труды за письменным столом. Привычно набивая трубку, он машинально напевает знакомую с детства мелодию донского гимна.

ШОЛОХОВ (напевает).
"Всколыхнулся, взволновался
православный тихий Дон..."
Ну, что же, товарищ Шолохов, неплохо ты потрудился сегодня ночью. Эдак, глядишь, и второй роман скоро до ума доведёшь. (Поёт)
"И послушно отозвался
на призыв монарха он..."
Ей-богу, братцы, сильная вещь получается. Есть ещё порох в пороховницах... (Поёт уже победно и громко, отмахивая такт трубкой)
"И послушно отозвался
на призыв монарха он!"

Во время его пения к реке выходит пара, ИВАН и МАША.

ИВАН. Извините, товарищ...
ШОЛОХОВ (резко оборвав песню). Тьфу ты! У меня ж с перепугу родимчик мог случиться!
ИВАН. Мы вам не помешали? Может, вы тут рыбалите?
ШОЛОХОВ. То-то б я на рыбалке так распелся. Чтобы меня все сазаны услыхали.
МАША. Какая песня красивая. Казачья, наверное? Старинная?
ШОЛОХОВ. Это не просто песня, это старинный казачий гимн. Прежде его на парадах пели, до революции. А вы кто, собственно будете? Станичных я, вроде, всех знаю.
ИВАН. Мы не местные. Мы погостить приехали к родственникам.
МАША. И нашего первенца им показать. Васятку нашего, белобрысого.
ШОЛОХОВ. И чего ж вы по берегу в такую рань шастаете? Ладно, я полуночник, люблю тут зорьки встречать по холодку, но вам бы ещё в постельке нежиться. (Не без интереса оглядывает Машу.) Вы пока, можно сказать, молодожёны.
МАША. Ну, уж "молодожёны". Второй год как женаты.
ШОЛОХОВ (с иронией). Да, это срок. (Раскуривает трубку.)
ИВАН. Не спится никак на ваших степных просторах. Мы всё-таки городские жители.
МАША. Красотища вокруг такая - дух захватывает!
ШОЛОХОВ. Вот и я города недолюбливаю. Угнетают они сельского вольника.
ИВАН. Мы от здешнего воздуха как пьяные ходим...
МАША. Не воздух, а эликсир!
ШОЛОХОВ (хмыкнув). Как вы сказали? Эликсир? Вы, очевидно, представитель трудовой интеллигенции?
ИВАН. Относительно. Машута у меня служащая.
ШОЛОХОВ (Маше). Вы, оказывается, с моей женой тёзки? У меня тоже Маша. (Ласково) Моя Марусенька...
ИВАН. Но, правда, от книжки её не оторвёшь. Репрессии к ней применять приходится, чтобы хозяйством занялась.
ШОЛОХОВ (Маше). Неужели бьёт?
МАША. Слушайте вы его. Это он свои поцелуйчики репрессиями называет.
ИВАН. А большего ты не заслуживаешь. На тебя руку поднять - себе же накладно. Зашибу ведь - сам бобылём останусь.
МАША (Шолохову). Эгоист мой Ванечка, только о себе и думает.
ШОЛОХОВ. На такую красоту у меня бы тоже рука не поднялась.
МАША. Вы меня в краску вогнали... А где у вас в Вёшенской Шолохова дом?
ШОЛОХОВ. Шолохова? Писателя, что ли?
ИВАН. Да он один, Шолохов. На весь Советский Союз.
МАША. На весь мир, Ваня. (Шолохову) Вы нам покажете? Страсть как хочется на него посмотреть живьём.
ШОЛОХОВ. Если живьём, то вам тогда поспешать надо. Он у нас в преклонных летах, из него уже песок сыпется.
МАША. Подождите, какие преклонные лета? Ему и сорока нет!
ШОЛОХОВ. Правильно. В мае тридцать шесть стукнуло. Самый что ни на есть дряхлый старик.
МАША (подозрительно приглядываясь к Шолохову). А скажите-ка мне - как ваше имя?
ШОЛОХОВ. Я что, не представился? Михаил.
МАША (полувопросительно). А отчество Александрович?
ШОЛОХОВ. По метрикам, вроде, так.
МАША. А фамилия - Шолохов?! Я угадала?
ШОЛОХОВ. Вынужден признать и это. Вы меня разоблачили.
МАША. Ой, а я растрёпа такая...
ИВАН. Что же вы нас разыгрываете, товарищ Шолохов?
ШОЛОХОВ. Жалко было прерывать беседу. Хотел на вас подольше полюбоваться, на молодых и счастливых.
МАША. Но вы тоже совсем молодой. Я потому вас сразу и не узнала.
ШОЛОХОВ. Молодой-то молодой, а в доме уже четверо по лавкам. И вы, Маша, меня по отчеству величаете - даже как-то обидно.
ИВАН. Вы же её кумир, товарищ Шолохов. Она ваш "Тихий Дон" до дыр зачитала, все четыре книги.
МАША. Я и "Поднятую целину" запоем прочла, за одну ночь.
ШОЛОХОВ. Ну, Маша, вы даже товарища Сталина перещеголяли. Ему две ночи потребовалось на этот роман.
МАША. А когда вы вторую книгу закончите?
ШОЛОХОВ. Вторая книга, считай, закончена, Машенька. Лежит в том самом доме, о котором вы спрашивали. Подшлифую маленько и, пожалуй, отдам в печать.
МАША. Вот это, я понимаю, настоящий расцвет литературы! В прошлом, сороковом, даже Анна Ахматова книжку стихов выпустила. А она же так долго молчала.
ШОЛОХОВ. Вам нравится Ахматова?
МАША. Очень нравится. А вам?
ШОЛОХОВ. Я в стихах не специалист. Скажу вам только, что к изданию этой книжки я имею самое непосредственное отношение.
ИВАН. Вы, товарищ Шолохов?!
ШОЛОХОВ. А что удивительного? Во-первых, хорошим людям я всегда стараюсь помочь. Во-вторых, дело у нас с Анной Андреевной общее, в одной русской литературе трудимся. Я её сборник ещё и на Сталинскую премию выдвинул...
МАША. Не дали?
ШОЛОХОВ. Дали. Мне по рукам. (Закрывая тему) Впрочем, вам о нашей литературной кухне знать незачем. У вас, ребятки, другая жизнь впереди, повеселей нашей. Я вам, честно сказать, завидую. (Смотрит на постепенно поднимающееся солнце.)
ИВАН. Это мы вам завидуем, товарищ Шолохов. Вы и Революцию захватили, и в гражданской войне участвовали. Вам в самые героические годы жить довелось.
ШОЛОХОВ. В гражданской, положим, я не участвовал по малолетству, ни в Белой, ни в Красной армии. Но войну я действительно видел с детства, тут вы правы; в разные переплёты я попадал на той войне... Но Бог миловал: и батька Махно меня в расход не вывел, "вражонка", и смертный приговор мне отменили, когда я в продразвёрстке комиссарил. В войну ведь жизнь человеческая дешевеет, а отправили бы меня, как говорится, к генералу Духонину за здорово живёшь - и кто б вам сейчас романы писал о том героическом времени? Нет, братцы, не стоит вам сожалеть, вам, может быть, своя война предстоит. Не такая, конечно, страшная, не междоусобная...
ИВАН. И, конечно, не на своей земле. Мы к нашей войне готовы, товарищ Шолохов: фашизм не пройдёт! В Испании - это только начало.
МАША (Шолохову). Видите, какой у меня муж романтик?
ИВАН. Я не романтик, а младший лейтенант запаса РККА.
МАША. Он и в войну с белофиннами добровольцем просился, да его не взяли.
ИВАН. Возьмут ещё. Нас всех призовут, когда грянет. Думаю, недолго осталось ждать, судя по обстановке в мире.
МАША. Типун тебе на язык. Сын сперва пускай подрастёт, потом воюйте.
ШОЛОХОВ. По-моему, Иван, недоработка у вас в семье с патриотическим воспитанием. Не хочет вас ваша Машенька на боевые подвиги провожать.
ИВАН. Вы опять шутите, товарищ Шолохов...
ШОЛОХОВ. Я-то шучу, а с войной шутки плохи. Кто может знать, какой она будет, эта война.
ИВАН. Товарищ Сталин знает. И будьте уверены - Европу мы от фашизма освободим.
МАША. До Европы, Ваня, дело ещё дойдёт, а пока, наверное, пора нам Михаила Александровича освободить от нашего присутствия. Мы тут на отдыхе, а у него, вероятно, дела днём.
ШОЛОХОВ. Ценю вашу деликатность, Машенька. Да, дел у меня хватает, скоро урожай убирать. Буду опять всё доставать - выбивать, пользуясь служебным положением. Пойдёмте, покажу, где писатель Шолохов обретается... Кстати, сегодня у нас какое число?
ИВАН. Сегодня? Сегодня двадцать второе июня.
ШОЛОХОВ. Уже двадцать второе?
МАША. Увы, уже. Двадцать второе июня сорок первого года...

Внезапный надрывный нарастающий вой сирены - и Шолохов, выйдя из угасающего мирного утра, оказывается в круге света у окошка почты.

ШОЛОХОВ. Ну-ка, девонька, передай срочную телеграмму на имя маршала Советского Союза товарища Тимошенко. Диктую текст. "Дорогой товарищ Тимошенко! Прошу зачислить в фонд обороны СССР присуждённую мне Сталинскую премию первой степени. По вашему зову в любой момент готов стать в ряды рабоче-крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую родину. Полковой комиссар запаса РККА писатель Михаил Шолохов". Вроде, всё. (В окошко) Не куксись, красавица, побьём мы немца. Уж в отечественной войне русский народ любому врагу хребет сломает. Будем наших станичных хлопцев на фронт провожать, я об этом скажу пару слов. Приходи на митинг...

Всплеск нестройной маршевой музыки в отдалении. Шолохов выходит из светового круга почты в пространство двора своего дома, где его МАТЬ режет на деревянном столе овощи для борща в большую кастрюлю, стоящую на земле, а на скамеечке у забора сидит СТАНИЧНИК, изрядно принявший на проводах новобранцев.

ШОЛОХОВ (напевает на ходу).
"Слава Платову-герою,
победитель был врагам..."
СТАНИЧНИК (подхватывает).
"Победитель был врагам!
Слава казакам-донцам!"
ШОЛОХОВ. Уф, запарился на солнцепёке...
СТАНИЧНИК. Зато ты, Лександрыч, такую речугу толкнул на митинге - у меня ажно слеза навернулась.
МАТЬ. Ты б ишо больше водки с утра выдул - у тебя б слёзы градом полились.
СТАНИЧНИК. Вот ты смолоду, Тося, такая языкастая. Тут народ на войну идёт, а тебе б токо надо мной насмехаться. Да нешто я не должон с каждым моим родным земляком отдельный посошок на дорожку выпить? За победу над лютым ворогом!
ШОЛОХОВ. Надо было тебя, Кузьмич, на трибуну выпустить - ты бы лучше меня справился. (Матери) Мамань, ты мне кочерыжку хоть дай - закусить. Я ить тоже уважил станичников.
МАТЬ (давая ему кочерыжку). На, Миня, грызи, пока детвора по станице бегает. А то как кагал наш навалится, да с друзьями-подругами, - всё подчистую сметут...
ШОЛОХОВ. Опередил обжор. Сейчас я вернусь, Кузьмич. Не уходи. (Грызя кочерыжку, идёт в дом.)
СТАНИЧНИК. Глядит-ко, Тося, как Мишанька твой размахнулся. "Писатель-академик"! С любым начальством запросто ручкается... А давно ли я этого "академика" дитём голопузым знавал?
МАТЬ. Это с чего же тебя на воспоминания потянуло? Хмель в голову ударил?
СТАНИЧНИК. Не хмель, Тося, а неугасшее чувство. Помнишь, как вы когда-то вот так же нас на войну провожали?
МАТЬ. Чтоб я тебя провожала - такого я не припомню. Да и войн больно много было: то японская, то германская, то белые с красными, то красные с белыми... То вообще не поймёшь, кто с кем. (Режет ножом капусту.) Крошили народ почём зря, детишек да баб обездоливали...
СТАНИЧНИК. И какая ж ты политически неграмотная, Анастасия! Хорошо, что я не партейный. Но то - дело прошлое, и совсем не о том я гутарю.
МАТЬ. А об чём же? Тоже, небось, на кочерыжку от кочана заришься?
СТАНИЧНИК. Будто ты не догадываешься, на что я зарюсь... Будто тебе неизвестно, какое у меня к тебе отношение...
МАТЬ. Мабуть, подзабыла, Кузьмич? Ты уж меня надоумь, будь ласков.
СТАНИЧНИК. Ласковым, Тося, я с тобой завсегда готов быть.
МАТЬ. Особливо опосля "посошков".
СТАНИЧНИК. Али забыла, как я тебя вдовую голубил? Нешто не люб уже?
МАТЬ. Люб, Кузьмич, люб...
СТАНИЧНИК. Так что же мы хороводимся попусту?
МАТЬ. Но токо вприглядку. Было и сплыло, быльём поросло.
СТАНИЧНИК. Не поросло, Тося. Ой, чую, не поросло...
МАТЬ. Ой, чую, крепко ты глазоньки-то залил. Нам по скоку годков?
СТАНИЧНИК. И считать не желаю эти годки! Главное, сына ты подняла, в люди вывела, - могёшь таперича и для себя маненько пожить.
МАТЬ. Дак я для себя и живу, Кузьмич. Хозяйство веду, внучков да внучек своих обихаживаю...
СТАНИЧНИК. А бабье счастье, Тося? Жизня-то наша под уклон котится, а ноне опять же война разразилась, чтоб её...
МАТЬ. Ты войной меня не стращай. Ишь, запекло ему, старому хрычу...
СТАНИЧНИК. Настоящему казаку возраст не помеха.
МАТЬ. Знамо дело. Бугай комол, а всё глядит под подол.
СТАНИЧНИК (в сердцах). Горазда же ты зубоскальничать, Тося! Зараз весь мой любовный пыл остудила, охальница.
МАТЬ. Ты благодари Бога, что я мой секач в ход не пустила.
СТАНИЧНИК (отодвигаясь). Но, но, не шуткуй! Размахалась она своим ножиком... Обрежешь чего-нибудь сгоряча - обратно не вырастет.

Из дома выходит Шолохов с наганом в руке. Он уже переменил казачью гимнастёрку на гимнастёрку армейскую, с портупеей и четырьмя шпалами полкового комиссара РККА.

ШОЛОХОВ. Дозволь, Кузьмич, и я присяду в тенёчке. Пока суть да дело, надо, что называется, готовить оружие к бою. (Садится на скамейку, начинает чистить наган.)
СТАНИЧНИК. Давненько, поди, не пользовался наганом?
ШОЛОХОВ. С какой мне стати им пользоваться в мирное время? Я, чай, писатель, а не работник НКВД.
СТАНИЧНИК. Ну, и как ты, Лександрыч, думаешь своим писательским умом - долго война продлится?
ШОЛОХОВ. Думаю, не слишком долго. По крайней мере, на нашей территории. Сам поразмысли: по количеству бойцов Красная Армия больше немецкой, оружия и техники у нас вполне достаточно, а уж про ресурсы и боевой дух и говорить нечего. Соотношение сил целиком в нашу пользу.
МАТЬ. А чего ж их тогда на границе не удержали, фашистов этих?
ШОЛОХОВ. Преимущество внезапного удара, мама. Но преимущество это временное.
СТАНИЧНИК. Они ж вероломно вторглись, Тося, - газеты надо читать!
ШОЛОХОВ. Нет, я уверен, далеко они не продвинутся. Чуток оправимся и погоним их до Берлина и дальше.
МАТЬ. Лишь бы до нашего Дона они не дошли.
ШОЛОХОВ. Ты не выдумывай, мать. "До Дона"! Скажи ещё - до Москвы. По карте хотя бы прикинь: где - Дон, а где - западная граница.
СТАНИЧНИК. Башковитый же ты мужик, Лександрыч! Зараз от сердца отлегло опосля твоих мудрых слов. Уразумела, Анастасия? Карта врать не будет!
МАТЬ (быстро крестясь). Дай-то Бог, дай-то Бог...
СТАНИЧНИК. А в случае надобности мы все поднимемся. Выймем свои казачьи шашки и порубаем собаку Гитлера в капусту!
МАТЬ. Крутенек ты что-то нонче, "боец молодой"...
СТАНИЧНИК. Ты свово сына слухай - ему верить можно!
ШОЛОХОВ. За что ж мне такая честь, Кузьмич? Я как будто не полководец и не политик.
СТАНИЧНИК. Брось прибедняться, Лександрыч. Ты в Москве свой человек, обстановку поболее всех нас знаешь. Бают, ты с самим Сталиным дружбу водишь.
ШОЛОХОВ. Преувеличивают, Кузьмич. Сталин не тот человек, чтобы с ним дружбу водить. Другое дело, Сталин каждого по достоинству оценить умеет, а я, видать, его уважение заслужил моими писаниями.
МАТЬ. Вот ты, Миня, сызмальства такой гордый был. (Станичнику) Помнишь, Кузьмич, как мы его мальцом дразнили?
СТАНИЧНИК. Я б - да не помнил. "Неподкупный"!
ШОЛОХОВ. Это почему же? Я, вроде, в бессребрениках себя не числю.
МАТЬ. А ты в детстве никогда ничего не просил и ни от кого не брал.
СТАНИЧНИК. Точно! Бывалоча, из чужих кто-нибудь и сластями тебя приманивает, и приласкать пробует, а ты отойдёшь в сторонку, набычишься - и не подступись!
ШОЛОХОВ. Меня ж мать с отцом казаком воспитали, Кузьмич. А казака не замай, он сам всё добудет, ему ни подачек, ни дармовщинки не надо.
СТАНИЧНИК (хлопая Шолохова по плечу). Сказано - неподкупный!
ШОЛОХОВ (встаёт со скамейки с наганом). Ну, вот, оружие в боевой готовности, вещмешок уложен, будем ждать приказа командования.
МАТЬ. Ты только там в пекло не лезь, сынок. Ты же один у меня, кормилец...
ШОЛОХОВ (пряча наган в кобуру). Не беспокойся. Я, мама, корреспондент, не строевой командир. Да и звание мне присвоено солидное, с таким званием в пекло меня никто не пустит.
МАТЬ. А то я тебя не знаю. Ты пытливый, тебя всё собственными руками пощупать надо.
ШОЛОХОВ. Кабы я, мама, собственными руками всё щупать не любил, откуда бы у тебя внуки взялись?
МАТЬ (улыбнувшись). И безобразник ты, Минька, - даром что отец семейства.
СТАНИЧНИК. В этом вопросе, Тося, у нас с им полное совпадение политических взглядов. Правда, ему покуда везде столбовая дорога, а мне некоторые несознательные гражданки чинят препятствия. Ножиками грозятся - по сугубому недомыслию...
ШОЛОХОВ (застёгивая кобуру). В общем, придётся повоевать, никуда не денешься.
СТАНИЧНИК. Воюй смело, тылы мы тебе надёжно прикроем! Пообломай им, паскудам, их поганые зубы и возвертайся с победой!
ШОЛОХОВ. Непременно, Кузьмич. Но знаешь, как мой роман о коллективизации назывался?
СТАНИЧНИК. "Поднятая целина". А что?
ШОЛОХОВ. Это потом, при публикации. А первоначально было иначе: "С кровью и потом". Думаю, так нам и предстоит к победе идти - с кровью и потом. С кровью и потом...

Гудок паровоза. Шолохов выходит из угасающей реальности двора - и он уже в тамбуре поезда, везущего его на фронт. Стук колёс, мелькание ночных заоконных огней.

ШОЛОХОВ (доставая трубку). Ну, вот, товарищ спецкор, будет тебе материал для следующего романа. Засиделся ты в академиках да лауреатах, пришло время и с этой войной поближе познакомиться - в действующей армии и на переднем крае. (Смотрит в окно) Сколько уж раз русскую землю кровью поливали, скольких людей-человеков ради этой земли в яму поклали, и снова пошло - поехало... Главное, масштаб действий пугает: просторы наши, конечно, бескрайние, но пора бы и упереться где-то, не тащить врага вглубь страны...А то что ж у нас получается? До войны пели: "Своей земли вершка не отдадим", а теперь Гитлера, как Наполеона, к Москве заманиваем, так, что ли? Нет, братцы мои, за свою землю до последнего драться надо, иначе и вовсе без Родины можно остаться - и без советской, и без любой другой... (Отдалённая канонада боя.) Приехали, кажется. Дальше - пешим ходом. (Выходит из светового круга тамбура в редкую рощицу позади пригорка, на котором видны временные укрепления окопавшейся здесь роты.)

Пряча так и не раскуренную трубку, Шолохов идёт к пеньку, к своему офицерскому планшету, лежащему там. Одновременно со стороны пригорка появляется ИВАН. Сейчас он уже в потрёпанной гимнастёрке со знаками различия младшего лейтенанта, в грязных штанах, замурзанных солдатских сапогах и пилотке со звездой. На плече у него болтается немецкий автомат.

ИВАН. Товарищ корреспондент! Вы хотели со мной поговорить?
ШОЛОХОВ (поворачиваясь к нему). Да, хотел.
ИВАН. Вы, товарищ Шолохов?! То есть, извините, товарищ полковой комиссар. Разрешите доложить - младший лейтенант Иванов прибыл в ваше распоряжение.
ШОЛОХОВ. Постой-ка, да мы с тобой уже где-то встречались...
ИВАН. Так точно. У вас в Вёшенской, перед самой войной. Вы ещё, я заметил, на мою жену Машу глаз тогда положили.
ШОЛОХОВ. Помню, помню. Иван да Марья и сын Васятка... (Деловито) Значит, такое дело, лейтенант. Ты, мне сказали, почти с самого начала войны воюешь. Из окружения выходил, в боях неоднократно участвовал...
ИВАН. Участвовал - не совсем точно. Я второй месяц с передовой не вылезаю, коростой уже от грязи покрылся.
ШОЛОХОВ. Да, лейтенант, видок у тебя вполне партизанский. И оружие, я смотрю, трофейное.
ИВАН. Оружие всякое. Мы, бывает, и вообще без оружия сражаемся, на одном энтузиазме...
ШОЛОХОВ. Я поэтому и хотел именно с тобой побеседовать. Как с непосредственным участником событий.
ИВАН. Других участников не нашлось? Всех повыбило?
ШОЛОХОВ. Всех не всех, но потери колоссальные.
ИВАН. А какими же ещё им быть, если мы с голыми руками на танки ходим? (Сдержавшись) Я для вас, товарищ полковой комиссар, кандидатура явно неподходящая. Вам, я так понимаю, героические примеры нужны для газеты?
ШОЛОХОВ. Для газеты - это отдельная статья. Мне, лейтенант, правда нужна о происходящем. Причём желательно - из первых рук.
ИВАН. Правда? Тогда вы, тем более, не по адресу обратились: моя правда вам вряд ли сгодится. К тому же, времени на беседу у нас не больно-то много. Скоро тут жарко будет.
ШОЛОХОВ. Ничего, не спекусь, я к жаре привычный.
ИВАН. Канонада, слышите, приближается? Так что передовая вот-вот по нашей высотке пройдёт, а оборону держать нам особенно нечем. Уезжайте, пока не поздно, незачем вам самолично нашу правду с нами расхлёбывать.
ШОЛОХОВ. Позволь самому мне решать, лейтенант, когда уходить с боевых позиций.
ИВАН. Какие там "позиции"! У меня в роте уже полторы калеки и боеприпасов с гулькин нос. Да немцы нас просто сомнут к чёртовой матери! А мне за невыполнение приказа, знаете, что полагается по законам военного времени?
ШОЛОХОВ. Догадываюсь.
ИВАН. И так вот - два месяца! Только зацепимся чуть, как они нас опять раздолбают вдребезги и дальше гонят, а мы отступаем и отступаем... Что это за бардак, объясните?! Где наши танки? Где авиация? Где командование нормальное, в конце концов?! О чём они думают наверху?!
ШОЛОХОВ. За такие риторические вопросы, лейтенант, тоже ведь полагается по тем же законам...
ИВАН. Да мне и там и там - клин. Из окружения выходили - это красиво звучит, а вы бы видели, как они, гады, нас с самолётов расстреливали в том котле да танками безоружных давили... И во что мы тогда превратились. Как зайцы по полю бегали, пачками немчуре в плен сдавались... Трусы, скажете?
ШОЛОХОВ. Не мне судить. Только не надо бы, лейтенант, эти вещи предавать гласности. Хорошо, я тебе попался, не кто-то другой.
ИВАН. А другому я бы и не открылся. Но вы у меня правды просили, вот я вам часть её и представил - как любимому писателю. Сейчас бой начнётся, а у меня каждый бой - "последний решительный", - что же мне правду мою с собой уносить?
ШОЛОХОВ. И то верно.
ИВАН (с горечью). Хвалились, что шапками закидаем, а теперь спохватились... (Зло) Умники!
ШОЛОХОВ. Ничего, лейтенант, не ты один в эти дни лиха хлебнул и сердцем ожесточился, не ты один... Будут и немцы от нас зайцами бегать, не сомневайся.
ИВАН. Я и не сомневаюсь. Просто обидно по чьей-то глупости умирать, в бестолковщине и неразберихе...
ШОЛОХОВ. Бестолковщины на войне всегда хватает, могу заверить. Ты письма-то от жены получаешь?
ИВАН. Не доходят письма. Да и они в эвакуации с сыном, наш город нынче уже на оккупированной территории... Давайте прощаться, товарищ Шолохов, откладывать больше нельзя. Если немецкие танки прорвутся, уходить будет некуда, а вы, как никак, мировая величина, ваша жизнь слишком ценна.
ШОЛОХОВ. Любая жизнь ценна, Иван.
ИВАН. Не замечал. По крайней мере, не солдатская. Уходите, прошу вас, нам тут сейчас опять насмерть стоять. Случится что с вами - я же себе по гроб не прощу.
ШОЛОХОВ. Убедил, лейтенант. Ухожу.
ИВАН. Вы лучше потом обо всём этом напишите.
ШОЛОХОВ. Обо всём - не обещаю, но что в моих силах - напишу обязательно.
ИВАН. Ну, стало быть, не поминайте лихом, Михаил Александрович. Извините, товарищ полковой комиссар.
ШОЛОХОВ. Да ладно, Ваня, Бог с ними, со званиями. Что бы там ни было, надеюсь встретиться. (Протягивает руку Ивану.)
ИВАН (пожимая руку Шолохову). Чему бывать - того не миновать. В штабе там передайте - будем держаться, но пусть они хоть патронов подкинут. А то у меня даже связи с ними нет, воюю на свой страх и риск. Прощайте, товарищ Шолохов.
ШОЛОХОВ. До свидания, лейтенант.
ИВАН (напевает, идя к высоте).
"Чужой земли мы не хотим ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим..." (Скрывается в окопах.)

Шолохов выходит из рощицы в световой круг, отделяющий его от грохочущей всё страшней реальности наступления немецких танков на высотку, заволакиваемую тёмным дымом разрывов.

ШОЛОХОВ. Не видать Гитлеру блицкрига как своих ушей. О такие высотки он себе лоб и расшибёт...

Над окопом на высоте поднимается перед наступающими танками Иван с пистолетом.

ИВАН (кричит, перекрывая рёв моторов и грохот взрывов). Не отступать! Не отступать без приказа! Держать оборону! Огонь по танкам! Вперёд! Вперёд, орёлики! Бей фашистов! Ура!.. (Кидается было вперёд и тут же падает раненный, выронив оружие.)
ШОЛОХОВ (в круге). Эх, Ваня, Ваня... Геройский ты парень был...

В шум боя вплетается бодрая мелодия немецкой песни, и над лежащим Иваном возникает поднявшийся на высоту весёлый НЕМЕЦ в офицерском мундире нараспашку и с автоматом на боку.

НЕМЕЦ. Ахтунг, зольдатен унд официрен! Ауф!
ШОЛОХОВ. Вот и конец...
НЕМЕЦ (делая дулом автомата знак Ивану встать). Ауф, швайн!
ИВАН (с трудом поднимаясь). Сейчас... Сейчас я встану...
НЕМЕЦ. Шнеллер!
ШОЛОХОВ. Стоя смерть принять хочет, не на коленях...
НЕМЕЦ. Гут... Зер гут...
ИВАН (стоя). На, убивай... Убивай офицера Красной Армии!
НЕМЕЦ (смеясь). Найн! Форвардс! Марш! (Бьёт Ивана прикладом автомата, гоня вперёд.) Шнеллер! Шнеллер!

Пьяно напевая песню, Немец, гоня Ивана перед собой, спускается с высоты, угасающей позади Шолохова, и вокруг светового круга простирается тёмное пространство разорённой фашистами земли, над которой назойливо продолжает звучать весёлая немецкая песня.

ШОЛОХОВ (вслед Немцу). Песенки распеваете, бравые ребята? Весело вам нашу землю топтать - разорять да над беззащитными глумиться? Жги, грабь, убивай, мучай - не война, а сплошная потеха! Сверхчеловеки - как же! Белокурые бестии... Вон, что вы после себя оставляете со своими песенками: пепелища да трупы, да слёзы и горе. Детей - и то не щадите... (Смотрит в темноту перед собой.) Ей же и десяти не было, девчушке этой, она, поди, в школу шла. Изнасиловали и по лицу тесаком - крест-накрест... (Поднимает с земли залитую кровью книгу.) "Учебник географии". Моя старшая по такому училась. (Не отрываясь, смотрит на убитого ребёнка.) Вот оно, истинное лицо войны, - вот эта девочка... (Стиснув зубы) Выродки... Выродки вы осатанелые, не люди! (Жестко) Что ж, как аукнется, так и откликнется. Посмотрим, какие вы песенки запоёте, когда война на вашу землю перехлестнётся, когда мы к вам с оружием придём. Страшную ненависть вы разбудили, и страшной будет расплата. Страшной, как ярость нашего гнева...

Бой кремлёвских курантов. Шолохов с окровавленным учебником в руках выходит из светового круга в приёмную Сталина в Кремле, к столу с лампой под зелёным абажуром. У двери на вешалке - шинели высшего командования РККА и один чёрный кожаный плащ со шляпой. 2 сентября 1941 года.

ШОЛОХОВ (в полумрак за столом). Прошу передать записку товарищу Сталину. Сегодня я вернулся с фронта и хотел бы лично сообщить о своих впечатлениях.
ГОЛОС СТАЛИНА. Товарищ Сталин не может вас принять, товарищ Шолохов.
ШОЛОХОВ. Но, Иосиф Виссарионович, я прямо с передовой. Мне столько необходимо сказать вам и о стольком спросить...
ГОЛОС СТАЛИНА. Товарищ Сталин занят более неотложными делами.
ШОЛОХОВ. Ну, на нет и суда нет. Значит, ответить нечего...

Шолохов поворачивается уходить, и тут же в его воображении в полумраке позади стола появляется СТАЛИН в своём френче и с трубкой в руке.

СТАЛИН. Не будем пороть горячку, товарищ Шолохов. Не могу уделить вам ни минуты свободного времени, но это не означает, что мы с вами не можем побеседовать. Вы, я знаю, большой художник слова, и мы с вами давно знакомы. Почему бы вам не вообразить нашу встречу?
ШОЛОХОВ. Спасибо за подсказку, товарищ Сталин. Так я и сделаю.
СТАЛИН. Будем считать, мы договорились. (Выходит из полумрака на свет.) По какому вопросу вы хотели меня видеть?
ШОЛОХОВ (протягивая Сталину окровавленный учебник). По вот этому, товарищ Сталин.
СТАЛИН. География? У вас есть ко мне вопросы по географии, товарищ Шолохов?
ШОЛОХОВ. Не только у меня.
СТАЛИН (внимательно смотрит на Шолохова). Я понимаю вашу мысль. Действительно, положение на некоторых участках фронта тяжёлое.
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, какие "некоторые участки"?! Украина под немцем, Ленинград в кольце, бои уже под самой Москвой!
СТАЛИН. Не спорю, военная обстановка пока складывается не в нашу пользу. Но мы не должны поддаваться панике, товарищ Шолохов. Отдельные нерадивые военачальники допустили непростительные просчёты, за что и были наказаны. Нам теперь необходимо время, чтобы исправить их преступную халатность.
ШОЛОХОВ. Вы позволите быть с вами откровенным, товарищ Сталин?
СТАЛИН. Мы, коммунисты, обязаны быть откровенными друг с другом, товарищ Шолохов. Я всегда ценил вашу искренность, хотя иногда вы не до конца правильно понимали политику партии и значение происходящих событий. Например, в период коллективизации и ликвидации кулака как класса.
ШОЛОХОВ. Как же не понимал, товарищ Сталин? А мой роман о коллективизации?
СТАЛИН. Роман ваш - интересная штука. Но у меня хорошая память, товарищ Шолохов. И ваши письма ко мне я отлично помню.
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, люди от голода погибали, - как я мог не писать вам об этом?!
СТАЛИН. Вы писатель, товарищ Шолохов. А писателям бывает свойственно за частностями не видеть общего. За деревьями не видеть леса.
ШОЛОХОВ. У нас на Верхнем Дону почти весь народ перемёр бы, если бы вы тогда хлеб не прислали, товарищ Сталин. Ничего себе "частности"...
СТАЛИН. Задача такого масштаба, товарищ Шолохов, не могла быть решена без потерь и перегибов на местах. Классовая борьба вещь жестокая, и мягкотелость в этой борьбе недопустима. Временные трудности не должны мешать достижению первостепенных целей социалистического строительства. Разве время не показало нашу правоту, товарищ Шолохов?
ШОЛОХОВ. Показало, товарищ Сталин. Конечно, я принимал это слишком близко к сердцу, из меня плохой теоретик.
СТАЛИН. Поэтому я и не вступал с вами в дискуссию, а только изредка поправлял вас, как старший товарищ по партии. А вы, в свою очередь, не разделили судьбу раскольников и оппортунистов из числа бывших партийцев. Продолжайте вашу мысль, товарищ Шолохов. Вы хотели быть откровенным со мной - с какой целью?
ШОЛОХОВ. Чтобы задать вам один вопрос, товарищ Сталин. Вопрос, который сейчас задают себе все советские люди.
СТАЛИН. Спрашивайте, товарищ Шолохов. Коммунисты не боятся острых вопросов.
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, ответьте: почему мы так долго и тщательно готовились к войне и оказались к ней не готовы?
СТАЛИН. Вы напрасно думаете, что мы были не готовы к войне, товарищ Шолохов. Вопрос в другом: как получилось, что мы сегодня вынуждены вести совсем другую войну, не ту, к которой готовились? (Смотря мимо Шолохова) Германия не в состоянии воевать на два фронта - это ясно даже младенцу. Гитлер просто безумец...
ШОЛОХОВ. Тем не менее, Красная Армия отступает, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Война только в самом начале, товарищ Шолохов. Взгляните на карту в вашем учебнике. Советский Союз - большая страна.
ШОЛОХОВ (раскрыв книгу). Тут кровь на карте, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Очень большая. Как бы неблагоприятно ни сложилось для нас начало войны, за Уралом ещё остаётся огромная территория.
ШОЛОХОВ. За Уралом? Но Москва вовсе не за Уралом, товарищ Сталин...
СТАЛИН. Я хорошо знаю географию, товарищ Шолохов.
ШОЛОХОВ. Неужели вы не исключаете и такой исход?
СТАЛИН (тихо). Пока Сталин в Кремле, Москва не будет сдана врагу. (Шолохову) Но я не случайно напомнил вам о вашем чересчур субъективном восприятии отдельных проявлений политической незрелости и лево - троцкистского уклона в проведении принципиально верной линии партии. Вам не кажется, товарищ Шолохов, что вы сегодня впадаете в ту же крайность? (Пристально смотря в глаза Шолохову) Вы думаете, Верховный главнокомандующий хуже вас представляет реальное положение дел?
ШОЛОХОВ (выдерживая взгляд Сталина). Уверен, что вам известна полная картина происходящего, товарищ Сталин. Но вы разрешили мне говорить с вами начистоту...
СТАЛИН. Со мной - разрешил. Но помните - на войне слово тоже оружие. Без веры победить врага невозможно.
ШОЛОХОВ. Веру в победу я всячески укрепляю, товарищ Сталин. Я, правда, не журналист, я обычно работаю медленно, но сейчас, разумеется, не до литературных трудов. (Прячет книгу в планшет.)
СТАЛИН. Не вижу причин для подобного ограничения, товарищ Шолохов. Дело писателя - писать, и советский народ ждёт от вас не только статей, но и литературы. Тем более, вам вашу миссию осуществить куда легче, чем генсеку ВКП (б) и вождю мирового коммунистического движения... (Шолохов недоуменно смотрит на него.) Путь к цели, товарищ Шолохов, бывает неимоверно труден, но мы никогда не откажемся от нашей цели. Нет, не откажемся, на какие бы жертвы нам ни пришлось пойти. Если у нас есть цель, и великая цель, средства достигнуть её всегда найдутся. Не для того мы строили наше великое государство, чтобы потерять его из-за головотяпства и ротозейства нескольких бездарных руководителей. Не для того мы создавали нашу могучую Красную Армию, чтобы обороняться и отступать... (С сильным грузинским акцентом, выдающим его гнев) Советский Союз я Гитлеру не отдам! Докуда бы он ни дошёл, я его поверну мордой на запад! Перехитрил, думает, Сталина? Погоди же, собачий сын, ты ещё сдохнешь, а вся Европа советской будет! Сталин от своей цели не отступится!.. (Шолохову) Победа будет за нами, товарищ Шолохов, поверьте моему слову. Задача нами поставлена - освободить Европу от фашизма, и, рано или поздно, эта задача будет выполнена. Наше дело правое, и до сих пор со всеми поставленными задачами мы успешно справлялись.
ШОЛОХОВ. Я не сомневаюсь в нашей победе, товарищ Сталин. Но цена её может быть непомерно высокой.
СТАЛИН. Вы же не считаетесь с затратами сил и времени, когда создаёте свои художественные миры. Почему вы решили, что создание нового мира в реальности ничего не стоит?
ШОЛОХОВ. Но в реальности - реальные люди...
СТАЛИН. Верно, товарищ Шолохов, материал более неподатливый. Но мы, коммунисты, умеем обращаться и с таким материалом. "Много званых, но мало избранных", товарищ Шолохов. Мы с вами оба руководствуемся этой библейской мудростью, поэтому мы побеждаем. И будем побеждать впредь, что бы ни случилось. А теперь возвращайтесь к своей работе и поднимайте своими произведениями боевой дух бойцов Красной Армии, героически сражающихся с жестоким и коварным врагом.
ШОЛОХОВ. Есть возвращаться к работе, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Намотайте на ус, товарищ Шолохов: никакой катастрофы не произошло. Пока Сталин жив, война будет продолжаться до победного конца. Так можете и передать в войсках.
ШОЛОХОВ. Не премину, товарищ Сталин. Извините, что отнял у вас столько времени.
СТАЛИН. Время вы отняли исключительно у себя. (Уже в полумраке за столом) Но, я полагаю, овчинка стоила выделки?
ШОЛОХОВ. Безусловно. Теперь я знаю, почему вы меня не приняли.
СТАЛИН. Рад, что мы поняли друг друга. (Исчезает в полумраке.)
ШОЛОХОВ (выходит к вешалке с шинелями в сужающийся световой круг). Великий вы человек, Иосиф Виссарионович, тут спорить не с чем. Но человек всё-таки, не Господь Бог, а человеку свойственно ошибаться. (Снимает с вешалки свою шинель.) И за ваши ошибки, к великому сожалению, расплачиваются другие. Миллионы людей расплачиваются, миллионы...

Шелестение осеннего дождя. В предвечерней унылой мороси вырисовывается амбарное здание склада на окраине Вёшенской, а возле него - телега, на треть закрытая зданием, так что лошади не видно. На телеге СТАНИЧНИК укладывает мешки, которые ему выносят из склада МАША и МАТЬ Шолохова. И Маша, и Мать в телогрейках, серых платках и облепленных глиной, тяжёлых сапогах. Станичник - в брезентовом плаще с откинутым капюшоном.

СТАНИЧНИК. Давай, давай, милаи! Шибчее! Мне на ферме ишо разгрузиться надоть засветло...
МАТЬ. Ты, командир нас не погоняй - не запряг. Слабосилен без баб управляться, так уж имей терпение...
СТАНИЧНИК. Грыжа, зараза, замучила, Тося. С телеги тяжесть какую спустить - куды ни шло, а на телегу покласть - никакой мочи нет.
МАТЬ. Ладно, не жалобись, всем жизнь не сахар нонче. (Маше) Бери, Марья, пока оно не помокло...

Шолохов с шинелью идёт к Матери и Маше, взваливающим мешок на телегу.

СТАНИЧНИК (завидев Шолохова). Не могёт быть... Никак, Лександрыч! С фронту воротился?
ШОЛОХОВ. Здравия желаю, товарищ начальник. (Матери) Ты что же, мама, делаешь тут?
МАТЬ. Мишенька... (Обнимает его.) Ты бы хоть известил, я бы сготовила что-нибудь к твоему приезду.
ШОЛОХОВ. Не успел известить. Оказия подвернулась - домой наведаться, а у меня дел было невпроворот. Но ты не увиливай, я тебе вопрос задал.
СТАНИЧНИК. Ты с ею построже, Лександрыч! Пораспустилась она без твоего надзору!
ШОЛОХОВ. Ты зачем, мать, мешки таскаешь?
МАТЬ. Да я не таскаю, Миня, я так... Зашла на склад - для хозяйства корму выписать, глядь - а она корячится в одиночку...
МАША. Я учётчицей тут работаю, Михаил Александрович.
ШОЛОХОВ (вглядываясь в лицо Маши). Ты, вроде, не нашенская?
СТАНИЧНИК (с телеги). Эвакуированная! Мужиков-то нема, так мы всех, кто ни есть, к полезному труду приспосабливаем.
МАТЬ. Даже совсем завалящих - которые с грыжами.
СТАНИЧНИК. А бабы у нас - передовой отряд. (Матери) Даже которые совсем зловредные.
МАТЬ. Она ж городская, Миша, к сельской работе не приучена. Я маненько и подмогнула, чтоб ей пупок не надрывать.
ШОЛОХОВ. Уходить ты себя решила, помощница. (Отдавая Матери шинель) Держи вот лучше. Отдохните-ка обе в сторонке, я вас, так и быть, подменю. (Вручая Маше свой планшет) Доверяю самое дорогое, там у меня мои записки. Кого же ты мне напоминаешь, не пойму...
МАША. Мы с вами перед войной познакомились Здесь же, в Вёшенской. Мы ещё об Анне Ахматовой говорили...
ШОЛОХОВ. А, ты Марья! Не узнал - богатая будешь. Ну, потом погутарим, сейчас показывай, что грузить. (Идёт в склад.)
МАША (идя за ним). Там немного уже осталось. У двери стоят.
СТАНИЧНИК (Матери). Наконец настоящая работа закипит! А то ползают туды-сюды как сонные мухи...
МАТЬ. Чья бы корова мычала. Шустрый выискался.

Шолохов выходит из склада с мешком на плече. За ним - Маша, бережно держащая его планшет.

ШОЛОХОВ (идя к телеге, Маше). Хорошо, мои огольцы мне сказали, куда бабушка пошла... (Сбрасывает мешок на телегу.) Принимай гостинец! (Идя к складу, Матери) Нашу бабушку только отпусти... (Скрывается внутри.)
МАТЬ (вслед ему). Сынок, не серчай. Мне же это не в тягость, я сызмала на тяжёлой работе хрип гнула. Мать у тебя всё ж таки крестьянского происхождения, как ты в анкетах пишешь...
ШОЛОХОВ (выходя с мешком, Маше). Слыхали, каких мы благородных кровей? (Сбрасывает мешок на телегу.) Кузьмич, не зевай! (Идя в склад, Матери) Ты тогда в грузчики подрядись - чего уж там мелочиться... (Скрывается в складе.)
СТАНИЧНИК (радостно, Матери). Ну, сын тебя приструнит, Анастасия! Он тебе спуску не даст, он не я!
МАТЬ (язвительно). Да, Кузьмич, разница налицо.
СТАНИЧНИК. А ты без подначки, ну, не могёшь!
ШОЛОХОВ (выходя с мешком, Маше). Двужильные у нас женщины на Дону, не чета прочим хлипким... (Сбрасывает мешок на телегу.) Казачки! (Идя в склад) Им по семьдесят, а они в поднятии тяжестей соревнуются... (Уходит в склад.)
СТАНИЧНИК (Матери). Эк он тебя отчихвостил! Сразу видать, что большой армейский начальник.
МАТЬ. Он не армейский, он по политической части. Вишь, у него шинелка какая - не из простого сукна... (Трётся щекой о сукно шинели.) Не из простого...
ШОЛОХОВ (выходя с мешком, Маше). Что, уже косточки мне перемывают? (Сбрасывает мешок на телегу.) Последний! (Отряхивая гимнастёрку) Вот и весь сказ...
СТАНИЧНИК. Вот, бабоньки, что значит ударный темп работы! А вы б дотемна колготились. Подсоби-ка, Лександрыч, чтоб я о землю не грянулся... (Слезая с телеги) Механизм изношен до крайности...
ШОЛОХОВ (помогая ему слезть). Безвременной твоей гибели мы не допустим. С кем я иначе рыбалить буду?
СТАНИЧНИК. Это - да. Без меня какая рыбалка? Стерлядку и даже сазана ты возьмёшь, спору нет, но щуку али сома - ни в жисть!
ШОЛОХОВ. Что-то, Кузьмич, память у тебя короткая. Брал я их, и не раз, ты сам мне уху варил...
МАТЬ. Ну, схлестнулись, добытчики! До вечера потерпите, за столом поспорите...
МАША (Станичнику). Идёмте, я вам накладную выпишу. (Отдаёт Шолохову планшет.) Берегла, как могла. Возле самого сердца.
ШОЛОХОВ (смотря ей в глаза). Благодарность вам от командования, Маша.
СТАНИЧНИК (засмотревшейся Маше). Не дремай, ясноглазая! Выписывай энту бумажку да я побёг. Мне до фермы ишо грязюку месить... (Уходит вместе с Машей в помещение склада.)
ШОЛОХОВ (Матери). Пожалуй, мама, и ты домой иди.
МАТЬ. А ты, Мишенька?
ШОЛОХОВ. Я попозже к вам подойду. Я за околицей погуляю, покуда ты стол накроешь.
МАТЬ. Дак ить слякотно для гуляний. И дождик, вон, моросит.
ШОЛОХОВ. Ничего, не растаю. (Забирает шинель, накидывает на плечи.) С народом хочу покалякать.
МАТЬ (кивая на склад). С этим, что ли, народом? (Грозит ему пальцем) Ой, Миня, гляди, седина в бороду...
ШОЛОХОВ. Да я, мама, и бороды-то ещё не отрастил. Так что тревогу бить рано.
МАТЬ. Вот же чертяка неугомонный... (Уходит.)

Из склада, пряча накладную, выходит Станичник, с ним Маша.

СТАНИЧНИК. Лександрыч, звиняй, должон я с тобой ненадолго разлучиться. Но ты не горюй, вечерять мы вместях будем.
ШОЛОХОВ. Заходи, Кузьмич, буду ждать. Я по твоим байкам дюже соскучился.
СТАНИЧНИК (беря вожжи). Иде туточки мой боевой верный конь? (Лошади) Но, залётная! Трогай!
ШОЛОХОВ. Конь-то, похоже, не больно резвый, Кузьмич.
СТАНИЧНИК. Это, Лександрыч, у его выездка такая особая. Чтобы со мной в ногу ходить. (Встряхивает вожжи.) Пошла, кляча старая! Не позорь казачьего звания! Но! Но, чтоб тебя! Но! (Идёт за тронувшейся телегой и скрывается за зданием склада.)
МАША (навешивая замок на дверь склада). Вы не меня ждёте, Михаил Александрович?
ШОЛОХОВ. Вы уже освободились?
МАША. Да, только склад запру.
ШОЛОХОВ. Вот и славно. Могу вас до дому проводить, если хотите.
МАША. Конечно, хочу. Сейчас, минутку... (Запирает замок.)
ШОЛОХОВ. Не суетитесь, время у меня есть. Коли уж снова судьба свела, надо хоть парой слов перекинуться.
МАША. Я готова. Я неподалёку живу, вам, в сущности, по пути...

Шолохов с Машей выходят на улицу, склад сзади исчезает в серой дымке дождя, и они остаются вдвоём.

ШОЛОХОВ. У родственников квартируете?
МАША. Да, приютили, спасибо им. Мы же из города под бомбёжкой уже уходили, мы всё тогда потеряли, все вещи... Но это ладно, главное - я Василька моего спасла.
ШОЛОХОВ. А от мужа какие известия?
МАША. Никаких. В октябре сообщили, что без вести он пропал, а как это понимать? Убит, да?
ШОЛОХОВ. Не обязательно убит. Возможно, он в окружение попал, или в плен.
МАША. В плен? Нет, вряд ли, он бы фашистам не сдался.
ШОЛОХОВ. Война, Маша, не всегда оставляет выбор.
МАША. Думаете, ещё есть надежда? Я тоже не верю, я сердцем чувствую, что не так, что не погиб он...
ШОЛОХОВ. Сердцу и надо верить. Кто знает, может, от вашей веры жизнь его и зависит на войне.
МАША. Зависит, я знаю. Лишь бы живой он был, лишь бы живой...
ШОЛОХОВ. В августе был живой, я свидетель. Я с ним встречался на фронте, с вашим Иваном.
МАША. Правда?! Вы, правда, его сами видели?!
ШОЛОХОВ. Своими глазами. Даже беседовал с ним. Но с тех пор много воды утекло, бои там потом были очень тяжёлые.
МАША. И что он? Как он выглядел? Не ранен был, не болел?
ШОЛОХОВ. Выглядел он вполне боеспособно. А болеть ему было некогда - немецкие танки напирали.
МАША. Вы меня просто к жизни вернули. А он не передавал ничего? Ой, извините, я глупости говорю... Я же ему столько писем послала, а от него ни весточки...
ШОЛОХОВ. Это, Машенька, не его вина. Но вы расскажите, как вам тут живётся, в тылу?
МАША. Нормально живётся. И крыша над головой имеется, и работа, и Василёк мой не голодает... А теперь, после ваших слов, у меня вообще сил прибавилось.
ШОЛОХОВ. Как вы Ивана вашего любите, однако. На глазах расцвели.
МАША. Люблю - очень. Разве же без любви можно всё это вынести?.. Мы пришли. В этой хатке я и живу.
ШОЛОХОВ. Действительно, недалеко. Постойте-ка, Маша, вы же поклонница Анны Ахматовой... (Открывает планшет.) У меня как раз газета с собой - с её июльским стихотворением. (Достаёт сложенную газету.) Владейте, дарю.
МАША. Спасибо. (Читает)
"И та, что сегодня прощается с милым,
пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянёмся могилам,
что нас покориться никто не заставит!"
ШОЛОХОВ. Ну, как, вы согласны с Ахматовой?
МАША. Да. Да, согласна. Никто. (Пряча газету за пазуху) Спасибо вам. Спасибо за всё.
ШОЛОХОВ. Если вы про мешки, то не стоит благодарности.
МАША (глядя ему в глаза, берёт его за руки). Не только про это. Не только...
ШОЛОХОВ. Ну, ну, Машенька, ступайте... (Не слишком охотно высвобождает свои руки.) Ступайте к вашему Васильку, а я уж к своим пойду. Они меня, поди, заждались.
МАША. Всё равно спасибо. (С чувством) Огромное... (Уходит.)
ШОЛОХОВ (глядя ей вслед). Эх, если бы не война! Если бы не эта война, будь она трижды проклята!

Резко повернувшись, Шолохов идёт прочь и входит в комнату в штабе Южного фронта в Каменске-Шахтинском, где ему предстоит прожить некоторое время с молодцеватым полковым комиссаром, присевшим в распахнутой шинели на край стола. Это БРЕЖНЕВ, каким он был в конце 1941 года. Кроме стола, из обстановки в комнате только пара стульев, на столе - вещмешок Брежнева, у входа - вещмешок Шолохова, стоящий на полу.

БРЕЖНЕВ (радушно). А, наконец-то вы прибыли! (Встаёт со стола.) Мне в штабе фронта сказали - с самим Шолоховым тебя поселим, и вот, пожалуйста, сам Шолохов собственной персоной! (Представляется) Полковой комиссар Брежнев.
ШОЛОХОВ (протягивая руку). Полковой комиссар Шолохов. А по имени отчеству?
БРЕЖНЕВ (пожимая ему руку). Леонид Ильич. Вы можете не представляться, Михаил Александрович, вас вся страна знает.
ШОЛОХОВ. Товарищ Брежнев, не слишком ли официальный тон мы взяли? По званию мы равны, субординация, вроде, не требуется, да и по возрасту мы, похоже, ровесники.
БРЕЖНЕВ. Что правда, то правда, товарищ Шолохов.
ШОЛОХОВ. Так, может, мы сразу перейдём на "ты"? Жить нам тут вместе, и, судя по обстановке, кроме двух наших шинелей, другой постели у нас не предвидится. Думаю, удобней будет обходиться без церемоний. Как решим?
БРЕЖНЕВ. Так и решим - по взаимному согласию. (Протягивает руку Шолохову.) Лёня.
ШОЛОХОВ (пожимая ему руку). Миша.
БРЕЖНЕВ. Но только такое знакомство, Миша, должно быть оформлено соответствующим образом. Иначе оно не будет иметь законной силы. (Откидывает полу шинели, показывая висящую на поясе фляжку.) На чарку-другую у меня найдётся.
ШОЛОХОВ. У меня тоже что-то во фляжке плескается, Лёня. (Сбрасывает шинель на стул, идёт к своему вещмешку.) Хоть я и прямо с передовой, но сухой паёк получить уже изловчился. Да и харч кое-какой припасён на сей случай... (Лезет в вещмешок.)
БРЕЖНЕВ. И мы люди не бедные. Вопросы снабжения из виду не упускаем. (Достаёт из своего вещмешка банку тушёнки.) Вот - доказательство. (Ставит банку на стол.)
ШОЛОХОВ. Ты, я смотрю, подготовился к ответственной встрече.
БРЕЖНЕВ. А как же. Я, Миша, перед войной обкомом руководил, у меня опыт богатый. (На банку) Чем будешь крыть?
ШОЛОХОВ (доставая фляжку, буханку хлеба и сало, завёрнутое в газету). Да хоть этим шматком. Ты как, Лёня, к салу относишься?
БРЕЖНЕВ. С душевным трепетом. Я ж с Украины родом.
ШОЛОХОВ. В таком случае, у нас с тобой достигнуто полное взаимопонимание. (Разворачивает газету, достаёт нож.) Открывай покуда тушёнку, а я нам сальца настрогаю... (Режет сало.)
БРЕЖНЕВ (открывая своим ножом банку). Ну, у нас теперь пир горой пойдёт. При такой закуске одной чаркой не обойдёшься.
ШОЛОХОВ. А кто тут собирается одной обходиться? У меня, например, фляжка куда более ёмкая. А у тебя?
БРЕЖНЕВ (начинает резать на газете хлеб). У меня она вообще под завязку заполнена. Зачем же мне лишний груз на себе носить, когда у нас задушевная компания сложилась? (Оглядывая стол) Во многих застольях я сиживал, Миша, но с нашим нынешним пиршеством они ни в какое сравнение не идут!
ШОЛОХОВ. А хочешь, Лёня, я тебя наповал сражу? (Идёт к своему вещмешку.) По части деликатесов, я имею в виду.
БРЕЖНЕВ. Коли так - сражай.
ШОЛОХОВ. Я по пути предпринял вылазку на штабную кухню и кое-что умыкнул оттуда. (Достаёт из мешка два солёных огурца внушительных размеров.) Военный трофей!
БРЕЖНЕВ. Огурцы?!
ШОЛОХОВ. Они самые.
БРЕЖНЕВ. Солёные?!
ШОЛОХОВ. Солоней не бывает.
БРЕЖНЕВ. И всё нам двоим?
ШОЛОХОВ. А с кем нам делиться?
БРЕЖНЕВ. Тогда не будем откладывать дело первостепенной важности, товарищ лауреат... (Снимает с пояса фляжку.)
ШОЛОХОВ. Принципиальных возражений нет, товарищ секретарь.
БРЕЖНЕВ. Подставляй свою стопку. (Наливает водку в подставленный стаканчик с фляжки Шолохова.) Если ты, Михаил, ещё и по женскому полу не промах...
ШОЛОХОВ. Что это за писатель, Лёня, который в таком коренном вопросе не сведущ? (Садится за стол.) С тобой-то, конечно, мне не тягаться: у тебя и стать молодецкая, и выправка, и брови вразлёт...
БРЕЖНЕВ. Ты у нас тоже гарный хлопец, не скромничай. Ну, первый тост - за нашу грядущую победу? (Поднимает стаканчик.)
ШОЛОХОВ. Первый всегда за неё. За победу! (Пьют оба, закусывают.) Вторую давай из моей, чтобы честь по чести... (Наливает.)
БРЕЖНЕВ. Думаешь, твоя водка слаще?
ШОЛОХОВ. А мы попробуем. (Поднимает стопку.) За знакомство?
БРЕЖНЕВ. И за фронтовую дружбу. Хай живэ! (Чокаются, пьют.) Хороша, злодейка... (Закусывая) Я, грешным делом, побаивался, что ты важничать будешь, нос передо мной драть...
ШОЛОХОВ (закусывая). С чего бы вдруг?
БРЕЖНЕВ. Ну, мало ли. Ты всё-таки человек известный, у товарища Сталина в любимчиках числишься... (Наливает из своей фляжки.)
ШОЛОХОВ. Это всё, Лёня, легенды. Любимчики в секретариатах штаны протирают и на кремлёвских банкетах велеречивые здравицы провозглашают. А я у себя в станице сиднем сижу да с местным начальством цапаюсь, - какой из меня любимчик? По третьей хлопнем, давай, чтобы традицию не нарушать. (Поднимает стопку.) Выпьем, Лёня, за наших близких. За тех, кто нас любит и ждёт.
БРЕЖНЕВ. Поддерживаю. За них. (Пьют.) А я было за нашу партию тост предложить хотел. (Закусывает.)
ШОЛОХОВ (закусывая). Дельное предложение. Но тогда нам и за наш народ надо выпить, и за Красную Армию. А кроме того, за флот и за авиацию, за все отрасли промышленности и за советское правительство поимённо... У нас так водки не хватит.
БРЕЖНЕВ. Не передёргивай, Михаил. Мы же одно поколение, партия нам с тобой широкую жизненную дорогу открыла.
ШОЛОХОВ. Относительно поколения - согласен. Но, объективности ради, замечу, что в литературе дорогу никто мне открыть не может, я её сам прокладывать должен.
БРЕЖНЕВ. А как же партийность искусства? Нет, Миша, мы оба с тобой солдаты партии: обоим она доверие оказала, и с обоих она строго спросит. Или грудь в крестах, или голова в кустах - другого пути мы не признаём. Я прав?
ШОЛОХОВ. Кругом прав, Лёня. Но опять же с поправкой: я никем не руковожу и указаний сверху не исполняю. Я вольный казак, я в чистом поле службу несу.
БРЕЖНЕВ. Ну, разумеется, у вас, творческих работников, своя специфика.
ШОЛОХОВ. Совесть моя поэтому чиста. Я даже если дров наломаю в моей работе, люди от этого не страдают.
БРЕЖНЕВ (наливая). Как учит нас товарищ Сталин, лес рубят - щепки летят. Большое строительство требует больших затрат всех имеющихся ресурсов - я это ещё по своей инженерной профессии усвоил.
ШОЛОХОВ. Да, но затрат, не разбазаривания.
БРЕЖНЕВ. Что-то мне невдомёк - о чём ты. Врагов народа мы, понятно, уничтожаем как бешеных псов, но ты же не это отребье имеешь в виду?
ШОЛОХОВ. Знаешь, Лёня, в тридцать восьмом я сам чуть врагом народа не стал. На меня в краевом НКВД и дело состряпали, и срок моего ареста назначили. Благо, старый товарищ предупредить успел.
БРЕЖНЕВ (с интересом). И как же ты выкрутился тогда?
ШОЛОХОВ. Ушёл через степь под покровом ночи на поезд в Москву. Потом до Кремля добрался, потом записку товарищу Сталину написал. Кабы не принял он меня, не сидел бы я здесь с тобой.
БРЕЖНЕВ. Сумел, стало быть, доказать свою невиновность?
ШОЛОХОВ. Сумел. Кого-кого, а товарища Сталина в отсутствии объективности не обвинишь. Я при его поддержке в те годы многих оклеветанных вызволил.
БРЕЖНЕВ (уважительно). Смелость города берёт. И как тебе удалось, не могу представить.
ШОЛОХОВ. В правоте своей был уверен. И не лукавил с ним никогда - он всё равно раскусил бы.
БРЕЖНЕВ (в раздумье). Да нет, не так это просто - своей головой рисковать... Может, выпьем?
ШОЛОХОВ. Верно, довольно лясы точить.
БРЕЖНЕВ. Есть тост. (Встаёт) За дорогого товарища Сталина!
ШОЛОХОВ. Все встают. (Встаёт) За Верховного! (Пьют оба.)
БРЕЖНЕВ. И вдогонку ещё стакашку. (Наливая) А то время позднее, выезжать нам рано...
ШОЛОХОВ. Тогда дозволь и мне слово молвить. Заключительное.
БРЕЖНЕВ. Сейчас твоя очередь. (Берёт стопку.)
ШОЛОХОВ. Хочу поднять тост за нашу с тобой удачу. Пока она, вроде бы, нам не изменяла, судя по результатам. Дай Бог, чтобы она и дальше нас не покидала - как минимум, до конца войны.
БРЕЖНЕВ. За удачу! (Чокаются, пьют.)
ШОЛОХОВ (закусывая). Ну, доедаем, да пора укладываться...
БРЕЖНЕВ (снимая шинель). Буду после рассказывать: мол, с самим Шолоховым под одной шинелью спал...
ШОЛОХОВ. Как знать, Лёня, может, ты до таких чинов дослужишься, что и мне вспоминать доведётся. С самим, мол, товарищем Брежневым запросто водку пивал в суровые годы войны. (Выходит вперёд из пространства комнаты.) Пережить бы нам только эту войну...
БРЕЖНЕВ (стеля на пол свою шинель). Авось да переживём. Мы же с тобой, Миша, ребята удачливые...

Комната постепенно угасает, и задумавшийся Шолохов остаётся один в круге света у ящиков с боеприпасами в темноте летящего самолёта, в январе 1942 года.

ШОЛОХОВ. Будем надеяться, Лёня. Но на войне лучше вперёд не загадывать... (Гул мотора сменяется воем падения, и Шолохова резким рывком откидывает на ящики.) Чёрт! Что это за фигуры высшего пилотажа?! (Кричит лётчику) Эй, сталинский сокол! С такой посадкой всё седалище отобьёшь! Что? Держаться покрепче? Весёлое дельце! Приземляться он так решил... (Себе) Похоже, Миня, твоё везение кончилось: сейчас ты на этом аэроплане и навернёшься с музыкой. И от тебя сей прискорбный факт ничуть не зависит, ты разве что Богу молиться можешь. А ты же в Бога не веришь, ты коммунист... Ах, ты, незадача какая! Мать-то как убиваться будет, и Марусю до чёртиков жалко, и детишки осиротеют... Он же падает, а не садится! (Торопливо) Итоги, положим, мне подвести не стыдно: "Тихий Дон" издан, второй роман, фактически, закончен, только вторую книгу издать... Главное дело я, считай, сделал, а что я смог бы - это из области догадок... Но я ж ещё молодой, в сущности, - рано мне в райские кущи. Рано - хоть тресни! И утешений тут быть не может!.. Минутку, братцы, но я ведь крещёный. А церковь в Вёшках во имя архангела Михаила освящена, а я её спас в своё время своим авторитетом, не отдал на поругание... Выходит, есть у меня к кому обратиться, есть кому молиться сейчас... (Небу) Что, тёзка-архангел, зачтётся мне моё доброе дело? Спасёшь раба Божьего Михаила в его падении на грешную землю? Спасёшь или так и бросишь? (Рёв грохающегося на поле самолёта.) Спасёшь?..

Сокрушительный удар о землю. Темнота.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


Весна 1942 года. Скверик вблизи госпиталя. В едва зазеленевших кустах видна облупившаяся статуя девушки с веслом, перед кустами - скамейка, на которой с планшетом на коленях сидит ШОЛОХОВ в больничном халате, накинутом на форму. Время послеобеденное, и он что-то сосредоточенно просматривает в своих записях, машинально напевая по привычке мелодию казачьей песни.

ШОЛОХОВ. М-да, такие-то пироги, брат архангел. Живуч тёзка твой оказался...

В скверике появляется МЕДСЕСТРА, тоже в военной форме.

МЕДСЕСТРА. Товарищ Шолохов? Вот так встреча! С кем вы беседуете?
ШОЛОХОВ. С высшими силами, Зиночка. С моим заступником, архангелом Михаилом, дай ему Бог здоровья. (Прячет записки.)
МЕДСЕСТРА. Всё-то вы шуткуете, товарищ полковой комиссар...
ШОЛОХОВ. Казак иначе не может, Зинуля. Казак и живёт с ухмылкой, и в гроб с ухмылкой сходит.
МЕДСЕСТРА. Это уж точно. Вас без сознания в госпиталь доставили, контузия такая тяжёлая, а вы чуть глаза приоткрыли и шепчете: "Кажись, я уже в раю, сестричка?.." Ваше счастье, что обошлось более-менее.
ШОЛОХОВ. Вот, вот. Где-то более, где-то менее. Ну, главное - уцелел, остальное - дело наживное.
МЕДСЕСТРА. Да сейчас вы совсем молодцом. Девчата уже, наверное, заглядываются.
ШОЛОХОВ. Несколько староват я, пожалуй, для девчат. У меня своя дивчина вымахала - невеста на выданье.
МЕДСЕСТРА (явно заигрывая с ним). Одно другому не помеха. Вы же не старше меня, а я пока ничего ягодка, как считаете?
ШОЛОХОВ. Ну да, ты - ягодка, а я, значит, тот ещё фрукт?
МЕДСЕСТРА (смеясь). Вы за словом в карман не полезете... Вы тут ждёте кого?
ШОЛОХОВ. Да нет, я в основном выписки жду. Я своё, как положено, отлежал, пора и честь знать.
МЕДСЕСТРА. Докторам виднее, Михаил Александрович. Они за вас отвечают.
ШОЛОХОВ. Стыдно, Зинуля, здоровому байбаку койку попусту занимать в военном госпитале. В строй возвращаться надо.
МЕДСЕСТРА. Но вы же пишете что-то, не бездельничаете.
ШОЛОХОВ. Только тем и спасаюсь. Иначе бы вконец захирел и зачах в неволе.
МЕДСЕСТРА. Уж так и неволя... К постели вы не прикованы, руки - ноги у вас на месте. Да и прочие органы без существенных нарушений.
ШОЛОХОВ. Печёнки - селезёнки отбиты, но помаленьку функционируют...
МЕДСЕСТРА (с прозрачным намёком). Я вовсе не про печёнки - селезёнки говорю.
ШОЛОХОВ (шутливо). А что другое нуждается в проверке. В боевых испытаниях, так сказать.
МЕДСЕСТРА. Про то я и намекаю. Зачем же проверку откладывать? Здоровье поправлено и весна на дворе...
ШОЛОХОВ. Действительно, самые веские причины. Но ты как будто шла на дежурство?
МЕДСЕСТРА. Нет, я в ночь заступаю.
ШОЛОХОВ. То есть, ты просто мимо проходила?
МЕДСЕСТРА. Вообще-то не мимо, была у меня одна встреча назначена. Но я её считайте что отменила, если вы в гости ко мне заглянуть согласны. Я возле госпиталя живу, к ужину вы вернётесь...
ШОЛОХОВ. Серьёзное предложение. Ты что же, незамужняя?
МЕДСЕСТРА. Какая разница? Мужики всё равно на фронте.
ШОЛОХОВ. А война всё спишет?
МЕДСЕСТРА. Списала уже. Поголосила уже над похоронкой - будя. Плачь не плачь, никто мне его не воскресит... Папироску можно у вас?
ШОЛОХОВ (подавая ей раскрытый портсигар). Разумеется. Хоть все.
МЕДСЕСТРА (беря папиросу). Я-то ещё живая, не век мне слезами обливаться...
ШОЛОХОВ (доставая зажигалку из гильзы). Прикуривай, Зина.
МЕДСЕСТРА. Спасибо. (Прикуривает от зажигалки.) Дома-то я махорку курю, она покрепче... А хотите я спиртом вас угощу? У меня есть.
ШОЛОХОВ. И спирт вдобавок? Злостное нарушение режима, причём двойное. Даже боязно как-то за хлипкий свой организм.
МЕДСЕСТРА. Но я же с вами. Если что, окажу вам первую помощь.
ШОЛОХОВ. Только это и успокаивает.
МЕДСЕСТРА (заглядывая ему в глаза). Пойдёмте, а? (Снимает с Шолохова халат.) Вы мне давно симпатичны.
ШОЛОХОВ. Что ж ты, Зинуля, в грех меня вводишь? Я ведь едва ли не с того света вернулся, я теперь очень жадный до жизни...
МЕДСЕСТРА. Потому и зову. (Приближает свои губы к губам Шолохова.) Идёмте же...

Неожиданно в скверик входит ИВАН. Под халатом у него больничная пижама, и лицо пересекает шрам.

ИВАН. Ха! Зинаида уже при деле!
МЕДСЕСТРА (отпрянув от Шолохова). А, здравствуй, Ваня. Ты не слишком-то вовремя.
ИВАН. Это я догадался. На повышение пошла, я смотрю? Младшего командного состава тебе уже мало?
ШОЛОХОВ. Никак, ты, Иван? Ты меня что, не узнаёшь?
ИВАН. Почему же не узнаю, товарищ Шолохов. Узнаю. Только радости я от этого не испытываю.
МЕДСЕСТРА. Злобиться-то не надо, Ванюша.
ИВАН. Ты, Зина, лучше подальше держись от меня. Кулак, неровён час, сорвётся - будешь потом фингалом светить...
МЕДСЕСТРА. Такая, значит, твоя благодарность, да? За то, что тебя пожалела...
ИВАН. Мне на жалость твою - плюнуть и растереть. А я-то думал - у тебя чувство ко мне...
МЕДСЕСТРА. А разве нет? Конечно, чувство, Ванюша.
ИВАН. Чего ж ты тогда с другими путаешься, шалава?!
ШОЛОХОВ (резко). А чего ж ты, герой, про собственную жену не вспомнишь?
ИВАН. Жена моя тут при чём?
ШОЛОХОВ. К слову пришлось. Ты, моралист, поменьше бы лаялся: женщину оскорблять - это не по-офицерски.
ИВАН. А я и не офицер теперь. Мне моё звание ещё снова выслужить надо.
ШОЛОХОВ. За что разжаловали?
ИВАН. Никто меня не разжаловал, меня после плена не восстановили. Хотя я сам и из лагеря выбрался, и к своим пробился. Сам, с оружием в руках!
МЕДСЕСТРА. Хорошо, что тебя вообще не арестовали.
ИВАН. Да уж меня так трясли - чуть душу не вытрясли. Но воевать кто-то должен - вот и пришлось им в окопы меня вернуть, чтобы искупил кровью...
ШОЛОХОВ. Видимо, искупил, Иван, раз ты в госпитале?
МЕДСЕСТРА. Вы бы его ранение видели. Мы его еле выходили после операции.
ШОЛОХОВ. Она тебя выходила, Иван, а ты ей чем платишь?
ИВАН. Не терплю я, когда мне врут. (Медсестре) Не терплю, поняла?!
МЕДСЕСТРА. А что тебе с моей правды, Ванечка? Ты подлечился и снова в бой, мы с тобой и не встретимся никогда, скорее всего, а мне тут дальше других таких же выхаживать и выхаживать. И раненных, и искалеченных, и кровью, как ты, истекающих... И жалко вас всех, мужиков, так жалко, Ваня, кабы ты знал! Вы же беспомощные совсем, вы же - как дети малые, хоть вы и хорохоритесь, и зубами скрипите, чтоб боль унять, и бодритесь, как можете... Да многие и с девчонками толком не целовались, а им опять на войне со смертью в обнимку ходить. Что же с меня убудет - приласкать их, любовью их отогреть немного? Может, другой-то любви им узнать и не доведётся... Эх, Ваня, Ваня, зря ты нас, баб, обижаешь по своей молодости да горячности. Жить-то всем охота. (Отвернувшись, вытирает глаза рукавом.)
ШОЛОХОВ (кивая на Медсестру). Мудрые слова, Иван.
ИВАН. Ну, мне эту мудрость объяснять не надо. Я который месяц под Богом хожу, сам своему везению удивляюсь. Что ни день, убивают тебя с утра до вечера из всех видов оружия - диву даёшься, что опять не убили. Тут поневоле за каждую передышку цепляться начнёшь, когда в окопной грязи помёрзнешь да по трупам в атаку побегаешь... А уж у немцев что было - вслух лучше не говорить. Я после плена живыми их видеть не могу, рука к штыку сразу тянется.
ШОЛОХОВ. Ты хоть с семьёй связь наладил? А то я с Марьей твоей встречался.
ИВАН. Знаю, писала. Связь у меня есть, да вот письма писать ей не очень-то получается. Как-то всё притупилось внутри, как будто в плену мне душу отбили. (На Медсестру) Зинка меня, вон, жалеет, а я чуть что - бешеным делаюсь.
МЕДСЕСТРА (поворачиваясь). Брому тебе попить нужно, Ваня.
ИВАН. Лучше бы коньяку. (Шолохову) А вы, я слыхал, на самолёте гробанулись?
ШОЛОХОВ. Да, вышло дело кандибобером. Я-то легко отделался, а лётчик погиб при посадке.
ИВАН. Бывает. (Медсестре) Ну, ладно, Зина, ты извини, если что не так. Запрещать я тебе ничего не вправе, ты только предупреждай...
МЕДСЕСТРА. Был бы повод хоть - ревновать.
ИВАН (Шолохову). А что, повода ещё нет?
ШОЛОХОВ. Увы, не сподобился. Совсем уж было хотел сбиться с пути истинного, но - не судьба. (Берёт планшет со скамейки.)
МЕДСЕСТРА. Отчего ж не судьба? Наш уговор остаётся в силе.
ШОЛОХОВ. Нет, не сбылось, Зинуля, не состоялось. Пойду этих лекарей поторапливать, чтоб выгоняли меня скорей... (Ивану) Душа, Иван, потом отойдёт понемногу. По опыту своему говорю.
ИВАН. Самолёт - не тот опыт.
ШОЛОХОВ. Не о самолёте и речь. Ну, не буду мешать вам выяснять отношения... (Выходит из скверика вперёд.)
МЕДСЕСТРА (вслед Шолохову, с горечью). Напрасно надеялась, Зинаида... (Ивану) Пойдём, Ванюша, развеем тоску-печаль... (Уводит Ивана из угасающего скверика с халатом на скамейке.)
ШОЛОХОВ (один в световом круге достаёт из планшета карту). Жить всем охота - что верно, то верно. А она не даёт, война эта, она, знай, косит и косит, она каждого на прицеле держит... (Смотрит на карту.) Она, стерва, к Дону уже подбирается, опять отступаем "под натиском превосходящих сил противника"... А я, дурак, своих из эвакуации домой вернул - думал, остановили немца. Теперь, выходит, снова эвакуировать надо...

Складывая карту, Шолохов идёт из круга во двор своего дома в Вёшенской, где на том же деревянном столе лежит его фанерный чемодан, а рядом МАТЬ и СТАНИЧНИК увязывают последний узел с вещами. 9 июля 1942 года.

СТАНИЧНИК. Готово, Лександрыч! Увязали вам узелок в дорогу. Чичас я его к машине доставлю...
МАТЬ. А грыжа твоя, Кузьмич? Поберёгся бы, Миня сам справится.
ШОЛОХОВ (пряча карту в планшет). Правду мать говорит, Кузьмич. Чего тебе надсаживаться?
СТАНИЧНИК (Матери). Миня твой, Тося, нехай с родной матерью попрощается без спешки. (Шолохову) Не боись, Лександрыч. Хучь кто-то и сумлевается, мы доволокём. А там сынки твои подсобят в кузов закинуть. (Тащит узел на улицу.) Эхма, иде моя силушка богатырская! Бывалоча, по десять пудов таскал... (Уходит.)
МАТЬ (вслед Станичнику). Брехун же ты старый!
ШОЛОХОВ. Мама, поехали с нами. Вчера они уже вблизи станицы бомбили, они, гады, не успокоятся.
МАТЬ. Куда ж я поеду, Мишенька? У меня и хозяйство тут, и дом...
ШОЛОХОВ. Так что же, самой поэтому пропадать из-за хозяйства? Поехали, за внуками будешь присматривать.
МАТЬ. Стара я, Мишаня, по белу свету скитаться. Убьют - значит, убьют. Дома зато помру, не перекати-полем.
ШОЛОХОВ. А если они до Вёшек дойдут? Вдруг я тебя забрать не поспею, что тогда?
МАТЬ. А ничё. Нужна я им, старуха...
ШОЛОХОВ. Ты, между прочим, мать писателя Шолохова. А я у Гитлера в чёрном списке - особой статьёй.
МАТЬ. Дойдут али нет, я всё одно из родных мест не сдвинусь.
ШОЛОХОВ. Упрямая же ты, мама, - до невозможности!
МАТЬ. Какая уж уродилась. А ты, помнится, год назад уверял, что наш Дон в безопасности будет. (Ехидно) И где же та безопасность?
ШОЛОХОВ. Не я один ошибался. Ладно, коли решила остаться, я тебя приневоливать не могу.
МАТЬ. Не могёшь, сынок. Ты семью свою вывози, а я тут сама перебьюсь как-нибудь.
ШОЛОХОВ. Стало быть, наотрез отказываешься?
МАТЬ. От ты ж зануда какой! Раньше я за тобой не примечала.
ШОЛОХОВ. Да у меня, мама, сомнение есть. Часть моего архива я нашим чекистам уже передал на хранение, другая часть в моём кабинете лежит, я тебе показывал...
МАТЬ. Ну, и какое сомнение у тебя?
ШОЛОХОВ. Ты понимаешь, у меня целая книга второго романа написана, но не издана. Рукопись, не дай Бог, потеряется - и пиши пропало.
МАТЬ. А где эта рукопись?
ШОЛОХОВ. Здесь, в чемодане. Но с собой на фронт её не возьмёшь - слишком опасно, а Марусе отдать - тоже ненадёжно. Ей с ребятнёй в эвакуации по чужим углам мыкаться... Может, дома оставить?
МАТЬ. Конечно, оставляй, сохраню как зеницу ока.
ШОЛОХОВ (открывая чемодан). Будем надеяться, фашистам она не достанется. (Достаёт из чемодана папку с рукописью.)
МАТЬ. От фашистов я её так спрячу, что никакой ихний продинспектор не сыщет.
ШОЛОХОВ (вручая Матери папку). Ты сама, главное, прячься во время бомбёжки.
МАТЬ. Обязательно, Миша. В погреб буду спускаться.
ШОЛОХОВ (закрывая чемодан). Всё равно душа у меня не на месте. Ну, как я тебя одну брошу?
МАТЬ. Где же одна, Миня? Родственников половина станицы.

Во двор входит Станичник, слышащий конец разговора.

СТАНИЧНИК. А ишо половина, Тося, - задушевных друзей - товарищей. (Шолохову) Не хочет она с тобой?
ШОЛОХОВ. Ни в какую.
СТАНИЧНИК. Оно и правильно. Неча нас разлучать в тяжёлую годину. Езжай, Лександрыч, я твою мамку в обиду не дам.
МАТЬ. Видали вы храбреца! Чугунами он немца закидает!
СТАНИЧНИК. Моя забота - за тобой, Тося, приглядывать. А фашистские полчища бить найдётся кому и без моих чугунов.

С улицы доносится бибиканье грузовика.

ШОЛОХОВ. Ну, мама, давай прощаться. Шофёр уже нервничает.
СТАНИЧНИК. Я вот его призову к порядку. (Выглядывает на улицу.) Цыть, горлопан!
МАТЬ (обнимая Шолохова). Береги себя, Мишенька. (Крестит его.) Храни тебя Господь...
ШОЛОХОВ. Я потом постараюсь заехать, если удастся. (Целует Мать.) Не скучай, ладно? (Идёт с чемоданом из пространства двора вперёд.)
СТАНИЧНИК. Скучать мы ей не позволим!
МАТЬ (прижимая к груди папку с рукописью, вслед сыну). Всё обойдётся, сынок... Всё обойдётся...

Двор дома угасает, и Шолохов остаётся один в световом круге у заднего борта в кузове крытого брезентом грузовика, где в глубине, невидимые в темноте, сидят его дети и другие отъезжающие.

ШОЛОХОВ (отдавая чемодан кому-то в темноту). Держите мой саквояж, архаровцы... (Шофёру) Поехали, что ли! (Держась за раму и раскачиваясь в кузове едущего по степи грузовика, смотрит на исчезающую станицу.) Вот, братцы, учитесь стойкости у своей бабушки. Ни слезинки не проронила. Не помню, рассказывал я вам? В гражданскую, когда мне чуть больше было, чем Сашке теперь, годков четырнадцать от силы, меня однажды белоказаки по станице разыскивали, чтобы кончить за большевистскую агитацию... Один её спрашивает: "Где сын? Говори!" - "Не знаю", - отвечает. Ну, он её плетью сплеча как стеганул по спине - она аж зашлась от боли. Падает, а сама всё твердит: "Ничего не знаю, сыночек, ничего не знаю..." Да они её на куски порубить могли - она б и тогда меня не выдала... (Вдалеке слышатся глухие взрывы.) Опять что-то бухает в той стороне. Кажется, снова бомбят, сволочи. Панику сеют, чтобы не дать скот увести... Сейчас до хутора доберёмся - попробую со станицей связаться из сельсовета, узнаю, что там творится... (Короткие требовательные сигналы нагоняющей грузовик машины.) Кто там сигналит, такой нетерпеливый? (Шофёру) Эй, притормози-ка! (Грузовик резко тормозит и останавливается.) Да это никак Кузьмич. Может, мы что забыли?

Рядом с Шолоховым появляется Станичник, очень серьёзный.

ШОЛОХОВ. Что случилось, Кузьмич?
СТАНИЧНИК. Спустись с машины ко мне, ребятишкам этого знать не надоть...
ШОЛОХОВ (сходя к Станичнику). Ну, что? Не тяни!
СТАНИЧНИК. Горе, Миша. Большое горе.
ШОЛОХОВ. Мать?!
СТАНИЧНИК. Да. Бомба прямо в твой дом попала, а она во дворе была. Всю осколками посекло.
ШОЛОХОВ (пошатнувшись, как от удара, быстро закрывает лицо рукой). Ах, ты ж...
СТАНИЧНИК (взяв его за локоть). Крепись, Михаил.
ШОЛОХОВ (жестко проведя ладонью по лицу). Я как чувствовал...
СТАНИЧНИК. Он, подлюка, нарочно выцеливал. Ты у них на заметке, видать.
ШОЛОХОВ. Её-то за что?.. Я вернуться должен.
СТАНИЧНИК. А твои как же?
ШОЛОХОВ. Скажи Марусе, пускай они едут, куда условились, я их потом догоню. Объясни, что и как, лады?
СТАНИЧНИК. Объясню, не тревожься. Это само собой. (Уходит.)

Шолохов переходит из угасающего светового круга в другой, освещающий одинокий могильный холмик ещё свежей земли, а сзади, взметаемые ветром, кружат, оседая, бумажные обрывки его книг и рукописей, усыпавшие улицу.

ШОЛОХОВ (идя к могиле). Я похоронить её должен. Хотя бы похоронить... (Замечает листы, оглядывается вокруг.) И труд мой прахом. Думал, тут безопасней. Не безопасней, оказывается... (Склоняется над холмиком.) Что ж я тебя не уговорил уехать? Что же не настоял?.. Я же мог, мог! (Тяжело опускается на колени, кладёт ладони на холмик.) Прости меня... (Гладя землю) Прости, единственная ты моя... Прости...

Из темноты к Шолохову подходит Станичник с кипой листов.

СТАНИЧНИК. Ну, будет, Лександрыч. Не убивайся ты так... Тут ребята тебе листки собрали.
ШОЛОХОВ. Какие листки? (Встаёт, вытирает ладонь о ладонь.)
СТАНИЧНИК. Да от книжек твоих. Дом когда разнесло, бумажки всю улицу засыпали.
ШОЛОХОВ. Это библиотека моя.
СТАНИЧНИК. Красноармейцы, понятное дело, на самокрутки их собирать стали.
ШОЛОХОВ. Всё польза какая-то.
СТАНИЧНИК. А как узнали, что это писателя Шолохова бумаги, они тогда все листочки, твоей рукой исписанные, отдельно сложили и тебе передать велели. Нельзя, говорят, чтобы такая литература погибла. Вручаю - что есть в наличии. (Отдаёт бумаги.)
ШОЛОХОВ (берёт листы). Что там на них? (Быстро листает страницы.) Это мой "Тихий Дон", черновики... И это... И это... (Вздохнув) Нет, чудес не бывает.
СТАНИЧНИК. Не то, значит, насобирали? Не помогли литературу спасти?
ШОЛОХОВ. Да нет, помогли. Как ещё помогли - спасибо им. И тебе спасибо, Кузьмич. Что бы я без вас делал...
СТАНИЧНИК. Ну, вот и не уходи в своё горе, будь на людях. А мы тебе в тяжкий час завсегда поможем, чем можем. Догоняй, Лександрыч, своё семейство, за Тосиной могилкой я поухаживаю... (Скрывается в темноте.)
ШОЛОХОВ (один). В меня они целили - в меня и попали. Бомбой - в самое сердце... (Прячет листы в планшет, а над ним уже летят белые хлопья снега.) Ну-ка, без этого, товарищ полковой комиссар, ты, чай, не красна девица. Не плачь казак, атаманом будешь - чему тебя мать учила? (С нарастающей яростью) Нет, пусть они слезами умоются... Пусть у них сердца их поганые разрываются... Пусть они от отчаянья землю грызут! Они, а не мы!..

Взяв себя в руки, Шолохов решительно идёт сквозь снег в высветившийся фронтовой блиндаж, где на табурете перед столом лежит его шинель, а у входа стоит только что вошедший НЕМЕЦ, закутанный в какое-то тряпьё. Зима 1942 - 1943 гг.

ШОЛОХОВ (на ходу в сторону). Пленного офицера привели? Позовите мне переводчика.
НЕМЕЦ (хрипло). Не надо переводчика. Я хорошо говорю по-русски. (Отогреваясь в блиндаже, снимает с головы башлык.)
ШОЛОХОВ (входя в блиндаж) Вот как? Мне повезло больше, чем я предполагал. (Берёт шинель, садится.) Где вы учили русский?
НЕМЕЦ. Я его не учил. Мой отец был колонистом в Поволжье, я вырос в России.
ШОЛОХОВ. Так вы русский немец?
НЕМЕЦ. Немец не может быть русским.
ШОЛОХОВ. Почему же?
НЕМЕЦ. Потому что мы, немцы, - высшая раса, а вы, славяне, - низшая.
ШОЛОХОВ. Вы, очевидно, член национал-социалистической партии?
НЕМЕЦ. Да. И я горжусь этим.
ШОЛОХОВ. Очень хорошо. Я давно хотел побеседовать с убеждённым нацистом.
НЕМЕЦ (с насмешкой). Выясняете настроения в армии противника?
ШОЛОХОВ. О настроениях я могу судить по вашему виду. Сколько вам лет?
НЕМЕЦ. Тридцать семь. А что?
ШОЛОХОВ. То есть, мы одногодки. Просто вы не похожи на юнца, оболваненного геббельсовской пропагандой.
НЕМЕЦ. Юнцом я был в то время, когда ваши дикие мужики жгли наши поселения и топорами рубили наши семьи.
ШОЛОХОВ. И теперь вы пришли отомстить за прошлые обиды?
НЕМЕЦ. Мы пришли защитить немецкий народ от варваров.
ШОЛОХОВ. А заодно - очистить территорию для новых колонистов.
НЕМЕЦ. И мы её очистим. Народы, представляющие опасность для германского рейха подлежат тотальному истреблению.
ШОЛОХОВ. А вы не боитесь проповедовать вашу доктрину мне, офицеру Красной Армии?
НЕМЕЦ. Вы меня в любом случае расстреляете - зачем же мне скрывать свои взгляды? К тому же, я не боюсь тех, кого презираю.
ШОЛОХОВ. Ну да, мы же варвары. А вы - раса господ и хозяева мира.
НЕМЕЦ. Совершенно верно. Идея фашизма - идея великого очищения человечества, и не вам её победить с вашими марксистскими бреднями.
ШОЛОХОВ. Спорный вопрос. Для нас бредни - это ваш тысячелетний рейх и ваша расовая селекция.
НЕМЕЦ. Классовая селекция, по-вашему, разумней? Мы уничтожаем враждебные нам народы, а вы - свой собственный, и вы считаете себя правыми?
ШОЛОХОВ. Свои, случается, бывают враждебней чужих. И я не думаю, что ваш припадочный фюрер представляет всех немцев.
НЕМЕЦ. Не беспокойтесь, к внутренним врагам мы не менее беспощадны, чем к внешним.
ШОЛОХОВ. Беспокоиться надо вам. Когда фашизм будет разбит, вам придётся ответить не только за ваши подвиги на чьей-то земле, но и за концлагеря в Германии. Немецкий народ ещё проклянёт вас.
НЕМЕЦ. Не вам бы говорить о концлагерях. А кто кого будет проклинать, зависит от результатов этой войны. Но я жил в Германии после той, предыдущей, и я не забыл нашего унижения. Плутократы-банкиры жирели, а немецкие дети рождались с глазами без век от голода...
ШОЛОХОВ. Поэтому вы теперь считаете себя вправе убивать не немецких детей?
НЕМЕЦ. Да, считаем. Высшая справедливость в том и состоит, чтобы в мире установился должный порядок.
ШОЛОХОВ. Порядок - как его видит Адольф Гитлер.
НЕМЕЦ. Это и есть должный. Владыки - правят, рабы - подчиняются.
ШОЛОХОВ. Русский народ однажды уже восстал против рабства. Помните - с топорами?
НЕМЕЦ. Восстал против одного рабства - и создал другое, большевистское. Впрочем, русским уготована та же судьба, что и евреям: в новом порядке вам места нет.
ШОЛОХОВ. Откровенно. И как средство - тактика выжженной земли?
НЕМЕЦ. Всякий порядок рождается в огне и крови. Россия в этом огне исчезнет, а Германия возродится, как Феникс.
ШОЛОХОВ. Теперь я понимаю, почему вы жгли мои книги на площадях после прихода к власти.
НЕМЕЦ (удивлённо). Вы писатель?
ШОЛОХОВ. Русский писатель. Слово "русский" хочу подчеркнуть, учитывая ваш ницшеанский пафос.
НЕМЕЦ. Вы слыхали о Ницше? Может, вы назовёте мне и свою фамилию?
ШОЛОХОВ. Шолохов.
НЕМЕЦ. Михаил Шолохов? "Тихий Дон"?
ШОЛОХОВ. Да, это мой роман.
НЕМЕЦ. Я читал его.
ШОЛОХОВ. На немецком?
НЕМЕЦ. Нет, на русском. В оригинале.
ШОЛОХОВ. Совершенствовались в языке будущего врага? И как он вам, глянулся?
НЕМЕЦ. Вы очень талантливы.
ШОЛОХОВ. Рад, что вы объективны.
НЕМЕЦ. Таких, как вы, нужно уничтожать в первую очередь.
ШОЛОХОВ (хмыкнув). Из вас бы мог получиться литературный критик. (Доставая папиросы) Действительно, уничтожьте культуру - и народа не станет. Но вот что я вам скажу, как русский писатель немецкому фашисту: рано вы размечтались о мировом господстве. Немцы не единственная великая нация, и у советских людей - своя мечта.
НЕМЕЦ. Поэтому мы и здесь. Поэтому фюрер и проливает драгоценную немецкую кровь вдали от Фатерлянда.
ШОЛОХОВ. Придёт срок - ваш Фатерлянд этой же кровью захлебнётся. "Драгоценная", видишь ли! Вы мою мать-старуху в её собственном доме бомбой убили - это как? Да я до последнего вздоха вам не прощу, до последнего удара сердца... А вы уже миллионам беду в их дом принесли, и, думаете, вы вашей спесью такую ненависть пересилите? Никогда!
НЕМЕЦ. Свою судьбу мы всегда решаем на полях сражений. (Распахивает свои обноски.) Надпись на бляхе ремня прочесть сумеете?
ШОЛОХОВ. Я и так знаю, что там написано. "С нами Бог".
НЕМЕЦ. С нами, не с вами. Вы Бога отрицаете. Папиросу мне не дадите?
ШОЛОХОВ (резко). Не дам! Вами сейчас контрразведка займётся, я своё любопытство вполне удовлетворил. Но неужели в душе у вас никогда ничего не шевельнулось?
НЕМЕЦ (с издёвкой). "Я освобождаю вас от химеры, называемой совестью". Адольф Гитлер.
ШОЛОХОВ. Ну, пусть не совесть, но жалость хотя бы. Вы же всё-таки человек, вас тоже мать родила.
НЕМЕЦ. Я ариец. Тевтонскому духу жалость не свойственна.
ШОЛОХОВ. Вот тем мы и отличаемся от вас. У вас душа не болит... Между прочим, арии шли в Европу через наши донские степи. Так что ещё вопрос, кто из нас больший ариец.
НЕМЕЦ. Жаль, вы не встретились мне при иных обстоятельствах.
ШОЛОХОВ. Что, правда глаза колет?
НЕМЕЦ (с ненавистью). Жаль...

В блиндаж входит ИВАН, в шапке и зимнем полушубке.

ИВАН (козыряя). Товарищ Шолохов, здравия желаю! Узнал, что вы у нас - решил заскочить, поприветствовать, пока затишье. Я Иван.
ШОЛОХОВ. Правильно сделал, Ваня, что заскочил. У тебя как, порядок на всех фронтах?
ИВАН. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Раны все лёгкие, жена пишет, что худо-бедно пристроена, Васька мой, карапуз, уже бегает вовсю... Сейчас вот в полку борщецом подзаправился - теперь я эту фашистскую нечисть готов гнать до самой их рейхсканцелярии. (Кивает на Немца.) Видите, фрицы во что превратились? На морозе не пофорсишь: как бабы, закутываются и завшивели сплошь... (Внимательно вглядывается в лицо Немца.)
ШОЛОХОВ. Да, я как раз типичного представителя просил привести - для беседы по душам.
ИВАН. Какая у них душа, товарищ Шолохов? У них не душа, у них "хайль Гитлер!" вместо души... (Немцу) Герр лагерфюрер?! Ты, сука?! (Сгребает Немца за грудки.)
НЕМЕЦ (Шолохову). Уберите его! Я военнопленный!
ШОЛОХОВ. Ты с ним разве знаком, Иван?
ИВАН (не отрывая взгляда от Немца). Знаком, очень близко знаком... Он у нас в лагере комендантом был. (Немцу) Был, гнида?! Измывался над нами, как хотел, развлекался на свой манер... На нём же сотни замученных, сотни наших...
ШОЛОХОВ. Иван, постой, ты его задушишь...
ИВАН (хрипящему Немцу). Я тебя тоже не сразу убью... Я тебя медленно убивать буду...
ШОЛОХОВ. Иван, прекрати! Его ещё допросить должны.
ИВАН (почти не владея собой, Немцу). Должок у меня к тебе, сука... Должок - за всех нас...
ШОЛОХОВ. Лейтенант, отставить! (Отдёргивает Ивана от Немца, который валится на пол.) С какой стати тебе из-за этой мрази под трибунал идти?
НЕМЕЦ (хрипит на полу). Дикари...
ШОЛОХОВ. Отведи его, передай с рук на руки и доложи подробно, кто он такой. Где и как зверствовал, и так далее... Поверь, миндальничать с ним не будут - вздёрнут на ближайшем суку.
НЕМЕЦ (хрипит). Русские свиньи... Швайн...
ИВАН (Немцу). Встать, гад! Ауф, если тебе не понятно! (Рывком поднимает Немца на ноги.) Вперёд, скотина! Форвардс! (Выталкивая Немца из блиндажа) Пошёл, быстро! (Уходит с Немцем.)
ШОЛОХОВ. Вот так-то лучше. У нас, Ваня, не личная месть, у нас война посерьёзней... (Выходит из блиндажа, на ходу) В этой войне идеи сражаются, не только армии...

С шинелью в руках Шолохов идёт из зимы вперёд, в солнечный весенний день, к штабному газику, стоящему на краю площади освобождённого российского городка.

ШОЛОХОВ. Смотри-ка, весна уже! Пора рассупониваться... (Забрасывает шинель в газик, расстёгивает ремень.) Ишь ты, как припекает, на Дону, поди, пахать начали... (Стаскивает через голову гимнастёрку.) Уф! Весь взопрел! (Бросает гимнастёрку в газик и остаётся в нательной рубахе и галифе.) Хорошо... Тишина, солнышко светит, вроде как и войны нет...

На площади появляется с ведром воды МАША. Она уже в довольно нарядном платье, но в грубых ботинках и в мужском пиджаке поверх платья. Напевая, Маша идёт через площадь.

МАША (поёт).
"Что случилось вдруг с тобой,
Вася-Василёчек..."
ШОЛОХОВ. Эй, красавица! Дай-ка водицы испить, будь ласкова.
МАША (оборачиваясь). Товарищ Шолохов? Да это вы!
ШОЛОХОВ. Я, а то кто же. (Смотрит на Машу) Лицо знакомое...
МАША. Я Маша. Ну, помните, в Вёшенской?
ШОЛОХОВ. А, ты жена Ивана. А здесь ты каким ветром?
МАША. Это же мой родной город, товарищ Шолохов. Как немцев отсюда выбили, я и вернулась с сыном. Вы воды хотели?
ШОЛОХОВ. Не откажусь. Боюсь только - не маловато ли?
МАША. Чего?
ШОЛОХОВ. Ну, одного ведра.
МАША (засмеявшись). Пейте, не бойтесь, для вас я ещё сбегаю.
ШОЛОХОВ (забирая у неё ведро). Тогда будем пользоваться гостеприимством, пока не передумала. Твоё здоровье. (Поднимает ведро к губам, пьёт.)
МАША. Пейте, пейте, колонка близко...
ШОЛОХОВ (опуская ведро). Всё, а то лопну... (Зачерпывает из ведра воду, смачивает волосы и шею.) Освежился - и как заново на свет народился... А ты изменилась как будто.
МАША. Я причёску сделала.
ШОЛОХОВ. Верно. Похорошела и расцвела. И платьице тебе к лицу.
МАША. Да это старое. И пиджак совершенно дурацкий, больше одеть нечего... (Снимает пиджак.) Если уж красоваться, то так хотя бы.
ШОЛОХОВ. Теперь, Машенька, ты и вовсе неотразима. (Оглядывает себя.) А я, извините, только что не в подштанниках. (Лезет в газик.) Подожди, не уходи, сейчас предстану во всей красе... (Достаёт из газика китель с погонами, надевает его.) Ну, вот, я тоже при полном параде.
МАША (оценив форму). У вас новая форма?
ШОЛОХОВ. Как видишь.
МАША. Вы тут проездом?
ШОЛОХОВ. Мы, корреспонденты, везде проездом. Но нынче я, правда, с комфортом путешествую, в штабном газике, мне на судьбу грех сетовать. Плохо, конечно, что от чужих планов зависеть приходится, - загораю вот в ожидании товарища генерала.
МАША. Зато мне случай представился вас опять встретить. И уже не зачуханной замарашкой, как прежде.
ШОЛОХОВ. Ты в этом платье вылитая принцесса. И счастьем вся светишься - отчего бы?
МАША. Я же домой вернулась, товарищ Шолохов. Оттого и счастливая.
ШОЛОХОВ. Дом-то хоть цел? Мы к штабу ехали - всюду одни развалины.
МАША. Цел относительно. Но это беда поправимая, лишь бы война побыстрей закончилась.
ШОЛОХОВ. А что Иван с фронта пишет?
МАША. Пишет, что наконец начали наступать. Ну и подбадривает, понятно: мол, победим фашистов - вернусь героем...
ШОЛОХОВ. Не хандрит больше?
МАША. А он у меня никогда не хандрил. В письмах, по крайней мере. Ему если верить, с него всё - как с гуся вода. Он даже про своё ранение не сразу сообщил - не хотел расстраивать.
ШОЛОХОВ. Абсолютно правильная политика, Маша. На войне человек всяким бывает, и незачем его близким обо всём знать. Война обычно зрелище малоэстетичное.
МАША. Но вы-то пишете о ней.
ШОЛОХОВ (со вздохом). Только о ней и пишу, Машенька. Третий роман уже набрасываю. Но это пока под грифом "Совершенно секретно".
МАША. И вы же правду пишете.
ШОЛОХОВ. Иначе я не умею - я реалист.
МАША. Значит, не всю правду?
ШОЛОХОВ. Я бы рад всю, но я, к сожалению, не Господь Бог. Кроме того, и я дорогих мне людей подбодрить хочу, чтобы им легче жилось - воевалось. Вот сам я, к примеру, на красоту маненько полюбовался - и у меня сердце запело.
МАША. Где это вы красоту увидели, любопытно спросить?
ШОЛОХОВ. Прямо перед собой, насупротив. Просто, знаете ли, забил копытом от полноты чувств, честное слово. Так и подмывает приударить за такой красавицей.
МАША (включаясь в игру). Ой, вы лучше не пробуйте! Разве ж я перед вами устою?
ШОЛОХОВ (галантно). Надеюсь, что нет. Но подскажи ты мне, Марьюшка: что именно тебя во мне особо пленяет? Оцени, так сказать, беспристрастным взглядом - для дальнейших моих боевых действий на данном направлении...
МАША. Но это же очевидно.
ШОЛОХОВ. Моя известность как писателя? Нет? (Маша отрицательно качает головой.) Недюжинный ум? Неужели и тут не угадал? Может, походка кавалерийская?
МАША (качая головой). Достоинство, безусловно, но не то. В мужчине женщину привлекает главное. А что главное в мужчине?
ШОЛОХОВ (хмыкнув). Не решаюсь предположить.
МАША. Погоны!
ШОЛОХОВ. Опять ошибся!
МАША. Я подобные золотые погоны только в музее видела да на белогвардейцах в кино.
ШОЛОХОВ. Мне тоже в них несколько непривычно щеголять. Случится попасть на приём к товарищу Сталину, непременно передам ему мнение женщин о новой форме одежды Красной Армии. Мне как раз нужно скоро в Москву наведаться, по редакциям пройтись.
МАША. Завидую вам. Там, кстати, не ваш генерал идёт?
ШОЛОХОВ (оглядываясь). Он самый, разлучник. (Застёгивает китель.) Кажется, рухнули мои дерзкие мечты о нашем греховном союзе. Но хоть искру надежды я на прощание получу?
МАША. Могу даже поцеловать вас. Хотите?
ШОЛОХОВ. Об этом я не смел и мечтать. Целуй быстрей, Марья, пока начальство не помешало.
МАША (целует его). Берегите себя, Михаил Александрович. Мы все вас любим, а я - сильней всех.
ШОЛОХОВ. Ловлю на слове. Нагряну после войны и отобью у мужа самым честным и благородным образом. Договорились?
МАША (смеясь). Согласна! Значит, тогда и свидимся, после войны. До скорой встречи! (Грациозно идёт с ведром и с пиджаком под мышкой через постепенно угасающую площадь.)
ШОЛОХОВ (смотря вслед Маше). До встречи, Машенька. После войны, да. Сразу же после войны...

Направляется через тёмное пространство площади к столу с зелёной лампой в высветившейся приёмной в Кремле, где на вешалке висят фуражки высшего командования и всё та же штатская шляпа. Весна 1943 года.

ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин! Прошу принять меня на несколько минут.
ГОЛОС СТАЛИНА. Товарищ Поскрёбышев! Передайте товарищу Шолохову мои извинения и скажите, что я не в состоянии выполнить его просьбу ввиду перегруженности работой.
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, почему вы уже второй раз избегаете встречи со мной? Я хотел поделиться с вами некоторыми своими мыслями.

В полумраке за столом появляется СТАЛИН, уже в мундире с маршальскими погонами.

СТАЛИН. Ваши мысли, товарищ Шолохов, не составляют большого секрета для товарища Сталина.
ШОЛОХОВ. Поэтому вы не хотите их обсуждать?
СТАЛИН. Вы думаете, у товарища Сталина нет более важных дел?
ШОЛОХОВ. В таком случае, товарищ Сталин, разрешите мне последовать вашему совету и представить эту несостоявшуюся встречу в воображении.
СТАЛИН. По моему мнению, это будет самым разумным решением. (Выходит из полумрака на свет.) Продолжим нашу беседу, товарищ Шолохов. Я вас слушаю.
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, насколько я могу судить, в войне наметился перелом...
СТАЛИН. Перелом произошёл значительно раньше, товарищ Шолохов. Ещё в самом начале войны, когда Красная Армия оправилась от первого удара и остановила натиск фашистских войск. А сегодня мы накопили сил не только для отражения нападения, но и для перехода в наступление, и окончательный разгром врага - дело времени.
ШОЛОХОВ. Я не военачальник, товарищ Сталин, у меня более приземлённый взгляд. Веру в победу я не терял никогда, но я не могу не видеть всех тягот этой войны.
СТАЛИН. Если у нас есть вера, любые тяготы нам по силам, товарищ Шолохов. Чем крепче вера, тем сильней боевой дух народа. И для укрепления веры мы даже готовы идти на временный компромисс с некоторыми из наших идейных противников.
ШОЛОХОВ. Вы имеете в виду Церковь, товарищ Сталин?
СТАЛИН. В том числе и Церковь. Согласно Конституции, у нас в стране свобода вероисповедания, и если Православная Церковь намерена оказать реальную помощь в защите отечества, мы ей не будем препятствовать. Но это не означает нашего примирения с религией. Как идеологический работник вы должны понимать это.
ШОЛОХОВ. Я понимаю, товарищ Сталин. Религия слишком отвлекает людей от насущных задач.
СТАЛИН. Совершенно правильно. Царство Небесное - утешение для слабых и угнетённых. Мы, коммунисты, строим своё земное царство. И мы построим его, наперекор любым империалистическим хищникам, посягающим на нашу советскую Родину.
ШОЛОХОВ. Я всецело согласен с вами, товарищ Сталин. Коммунизм и религия, в принципе, несовместимы, но, как бы это сказать...
СТАЛИН. У вас есть какие-то поправки к данному тезису?
ШОЛОХОВ. Скорей, дополнения из личного опыта. В жизни бывают моменты, когда человек поневоле обращается к небу. Особенно во время такой страшной войны.
СТАЛИН. Так как мы с вами беседуем не наяву, товарищ Шолохов, открою вам одну военную тайну. В те дни, когда немецкая армия стояла на подступах к Москве, нами было получено послание от митрополита Гор Ливанских Илии. После трёх дней молитвы митрополиту было видение Божьей Матери, и она объявила ему определение Божие для спасения России.
ШОЛОХОВ. Мистика чистой воды.
СТАЛИН. Разумеется, мистика. Но мы не стали пренебрегать добрым советом в трудную минуту и выполнили условия определения.
ШОЛОХОВ. Иначе говоря, терпимость была условием спасения?
СТАЛИН. Одним из условий. Нельзя было сдавать врагу ни Ленинград, ни Сталинград, и мы не сдаём их, несмотря на жестокие бои и лишения. По тем же условиям самолёт с чудотворной иконой Казанской Божьей Матери облетел вокруг Ленинграда, а затем перед этой иконой был отслужен молебен в Москве. Чтобы враг не мог ступить на святую землю.
ШОЛОХОВ. И враг не ступил, товарищ Сталин.
СТАЛИН. И не ступит, товарищ Шолохов. Справедливость на нашей стороне, и, как видите, мы имеем серьёзную поддержку в небесных сферах. Конечно, мы сами тоже не плошали, но, тем не менее, определение пока что сбывается.
ШОЛОХОВ. Выходит, не я один молюсь иногда в глубине души.
СТАЛИН. Не будем преувеличивать значение молитвы. Наша победа куётся не в молитвах, а в ратных подвигах и самоотверженном труде всего народа. Мы побеждаем, потому что идём к победе, не считаясь ни с какими потерями.
ШОЛОХОВ. Об этом я и хотел поговорить с вами, Иосиф Виссарионович. О потерях.
СТАЛИН. А вы знаете другой способ вести войну с захватчиком? Без потерь?
ШОЛОХОВ. Есть неизбежные потери, товарищ Сталин, а есть совсем иные.
СТАЛИН. Какие такие "иные"? К чему вы клоните, товарищ Шолохов? Выражайтесь ясней.
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, я говорю о попавших в плен.
СТАЛИН. В моей армии нет пленных, есть предатели.
ШОЛОХОВ. Но большинство из них оказалось в плену не по своей вине.
СТАЛИН. Вину каждого пускай устанавливают те, кому положено. Вас этот вопрос не должен касаться.
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, речь идёт о судьбах сотен тысяч людей. И не просто людей, а боеспособных солдат, которые могли бы сражаться дальше...
СТАЛИН. Боеспособных солдат у нас вполне достаточно, товарищ Шолохов. Население Советского Союза значительно превышает население фашистской Германии. И с каких пор, товарищ Шолохов, вы стали адвокатом трусов и перебежчиков, нарушивших воинскую присягу?
ШОЛОХОВ. Товарищ Сталин, я не берусь никого судить, но мне кажется, в столь кровопролитной войне к собственным гражданам можно бы относиться чуть бережней.
СТАЛИН. А мне кажется, товарищ Шолохов, вы потеряли бдительность и оказались в плену у абстрактного гуманизма. Вы так мастерски описали в своём романе хаос безвластия и анархии периода становления советской власти, и сегодня вы же призываете меня к тому, чтобы снова выпустить этого джина из бутылки.
ШОЛОХОВ. Никак нет, товарищ Сталин. Но в том же романе я писал также о милосердии.
СТАЛИН (с иронией). Кто из нас учился в семинарии, товарищ Шолохов? Надеюсь, вы всё ещё советский писатель и не переметнулись в стан церковнослужителей?
ШОЛОХОВ. Именно как писатель я должен думать о русских людях, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Ну а я именно как руководитель должен думать о будущем, товарищ Шолохов. В Отечественной войне мы несомненно одержим победу, но это далеко не последняя война. Пока существует капиталистическое окружение, Советский Союз в любую минуту обязан быть готов дать отпор любому агрессору. А если необходимо - и обуздать аппетиты империалистов там, где это понадобится. Сегодняшние наши союзники завтра повернут оружие против нас, и мы не можем позволить себе быть добренькими, товарищ гуманист. За время этой войны очень многие разболтаются и отобьются от рук, и скоро нам надо будет восстанавливать в стране порядок и дисциплину. А как, по-вашему, заставить целый народ подчиняться дисциплине, если нарушен основополагающий принцип неотвратимости наказания? Нет, товарищ писатель, на уступки мы не пойдём, такие уступки обойдутся нам слишком дорого.
ШОЛОХОВ. Вероятно, товарищ Сталин, мы с вами мыслим несколько разными категориями.
СТАЛИН. Не так давно ваши категории назывались словом "ревизионизм". (В упор смотрит в глаза Шолохову.) Мне не хотелось бы, чтобы вы попали в число коммунистов-перерожденцев, когда партия в очередной раз будет очищать свои ряды от скрытых врагов всех мастей. Вы хорошо меня поняли, товарищ полковник?
ШОЛОХОВ. Так точно, товарищ Верховный главнокомандующий!
СТАЛИН. Не поддавайтесь слабости, товарищ Шолохов. Непримиримость и беспощадность вам ещё не раз потребуются.
ШОЛОХОВ. Есть не поддаваться, товарищ Сталин.
СТАЛИН. На прощание дам вам совет. Триумф грядущей победы не должен заслонять перспективу дальнейшей борьбы. Не забывайте про это.
ШОЛОХОВ. До триумфа дожить бы, товарищ Сталин...
СТАЛИН. Доживите, пожалуйста, товарищ Шолохов. Вы нужны советской литературе. Жду вас на Параде Победы. (Исчезает в полумраке.)
ШОЛОХОВ (вслед Сталину). Спасибо за приглашение. Уверен, товарищ Сталин, с вами победу мы вырвем любой ценой. Воистину - любой...

Грохот близкой артиллерийской канонады. Шолохов выходит из угасающей приёмной в пространство пылающих развалин городка в Восточной Пруссии. Март 1944 года.

ШОЛОХОВ. Говорил я, что будет она гореть у них под ногами, их собственная немецкая земля, и вот она горит. Аукнулось наконец... (Останавливается перед уцелевшей стеной.) Это у них вокзал, стало быть. А это указатель... (Читает) "До Берлина семьсот километров". А тут уже наши гаврики приписали, на русском... (Читает) "Всё равно дойдём! Черноусов". Ну, молодец Черноусов! Припечатал им резолюцию! Такой афоризм грех не использовать. (Берёт свой планшет, лежащий на камне.) Запишем в свои анналы... (Открывает было планшет, но тут неподалёку звучит автоматная очередь.) Что ещё за пальба после драки? (Вытаскивает из кобуры наган.) Доблестные германские войска уже как будто драпают без оглядки...

Из развалин появляется ИВАН с автоматом в руке. Он в пилотке и расстёгнутой гимнастёрке с погонами лейтенанта, почерневший и запылённый.

ШОЛОХОВ. Слышь, лейтенант, кто там стрелял в развалинах?
ИВАН. Я стрелял.
ШОЛОХОВ. В кого?
ИВАН. В крысу. Не узнали, товарищ Шолохов?
ШОЛОХОВ. Теперь узнал. (Убирая наган в кобуру) А я уж решил - отстреливаться придётся...
ИВАН. Не придётся. Я своим приказал прочесать все подвалы, эти крысы от нас не уйдут.
ШОЛОХОВ. Не сдаются никак, вояки?
ИВАН. А хотя б и сдавались. Пленных я не беру, мне с ними возиться некогда.
ШОЛОХОВ. Что-то новенькое, лейтенант... Что значит - не берёшь?
ИВАН. То и значит. (Поводит автоматом.) Высшая мера.
ШОЛОХОВ. Это, выходит, ты самосуд тут чинишь?
ИВАН. Крыс истребляю, я же сказал.
ШОЛОХОВ. То есть, приказы командования тебе не писаны?
ИВАН. Вот здесь у меня приказ. (Стучит кулаком по груди слева.) Здесь! Его я и выполнять буду.
ШОЛОХОВ. Ты, лейтенант, что-то сам не свой. Какой-то расхристанный весь...
ИВАН. А я воюю, товарищ Шолохов, не для альбома фотографируюсь.
ШОЛОХОВ. Я не о гимнастёрке твоей.
ИВАН. О душе, что ли? Про душу лучше не будем, это тема опасная.
ШОЛОХОВ. Я не пужливая девица, лейтенант.
ИВАН. Ну да, вы же писатель. "Инженер человеческих душ", как вас принято называть. Только строить вам не из чего будет - сгорело всё... (Вскидывает автомат.) Ещё один фриц!

Из развалин появляется закутанная в тряпьё ДЕВУШКА-немка.

ДЕВУШКА (в испуге вскидывая руки вверх). Нихт шисен! Нихт шисен!
ШОЛОХОВ (отводя ствол автомата). Постой, лейтенант, это, кажется, мирное население...
ИВАН. Какая разница? Все они крысы! (Направляет автомат на Девушку.)
ШОЛОХОВ (резко). Ты что, сказился?! Убери автомат, лейтенант!
ИВАН. Уйдите, товарищ полковник... Не пытайте судьбу...
ДЕВУШКА (в ужасе смотря на Ивана). Найн, герр официр... Найн!
ШОЛОХОВ. Она же девчонка, ты посмотри! (Хватается за кобуру.) Окстись, лейтенант!
ИВАН (вне себя от бешенства). Они мне заплатят... Заплатят - все! Око за око!..
ДЕВУШКА (вскриком). Муттер!
ШОЛОХОВ (оттолкнув ствол автомата, вырывает наган из кобуры). Опустить оружие! Я приказываю! Прекратить истерику, лейтенант!
ИВАН (яростно смотря поверх направленного на него нагана в глаза Шолохову). Им можно, да?! Им всё можно?! А нам их нельзя?!
ШОЛОХОВ (так же яростно). Нельзя! Мы с детьми не воюем! Мы не фашисты!
ДЕВУШКА (сквозь слёзы). Йя, йя... Их бин фройлян...
ШОЛОХОВ. Ты же русский солдат, Иван! Недостойно на беззащитных зло вымещать! Она же, наверное, еды у нас попросить хотела...
ИВАН. Еды?
ШОЛОХОВ. Ну, конечно. Они тут оголодали в своих подвалах, она и вылезла на свет Божий. (Убирая наган) Ты бы хоть Машеньку свою вспомнил, она же немногим старше...
ИВАН. Я помню. Помню... (Трясущимися руками достаёт из нагрудного кармана листок бумаги.) Вот моя память. Читайте. (Отвернувшись) Убили они мою Машеньку...
ШОЛОХОВ. Как - убили?! Я её видел год назад, они домой вернулись...
ИВАН. Там и убили, дома. И её, и сына. Я и не знал ничего, думал - почта плохо работает... (Забирает у Шолохова листок.) И как - могу я жить с этим? Могу простить их?! (Прячет листок.)
ШОЛОХОВ (потрясённый известием). Что же тут скажешь, Иван... У меня они мать убили - бомбой. Но не нам же с тобой им уподобляться.
ИВАН (вешая автомат на плечо). Ладно, поговорили. (Достаёт из кармана штанов сухарь.) Отдайте этой - нехай грызёт.
ШОЛОХОВ. Ты держись, лейтенант. Победа уже не за горами.
ИВАН. Победа мне их не вернёт. Пошёл я, товарищ Шолохов. Пора воевать. (Уходит.)
ШОЛОХОВ (подходит к Девушке). Так-то, фройлян, судьба людей поворачивает... (Вручает ей сухарь.) Это тебе - от солдата-освободителя.
ДЕВУШКА (со слезами). Данке... Данке шойн...
ШОЛОХОВ. И ступай-ка ты лучше в свой подвал, не попадайся под горячую руку. Ауфидерзейн!
ДЕВУШКА. Ауфидерзейн, герр официр! (Делает неуклюжий книксен и скрывается с сухарём в развалинах.)
ШОЛОХОВ (смотря вслед ушедшему Ивану). Скоро победа, Ваня, скоро. А там мы посмотрим, как дальше жить, там разберёмся - после неё. После Победы...

Удар молнии прорезает небо, и в грохоте грома Шолохов выходит из угасающего немецкого городка вперёд, в комнату своего дома в Вёшенской, где его поджидает СТАНИЧНИК. В шуме июньской грозы слышится маршевая музыка Парада Победы. Май 1946 года.

СТАНИЧНИК. Гутарь, Лександрыч, гутарь! В Москве, кажут, дождик полоскал в день Парада?
ШОЛОХОВ (расстёгивая китель). Не дождик, а настоящая гроза. Природа, Кузьмич, и та с нами вместе торжествовала.
СТАНИЧНИК. Это ж тебе Парад Победы, не фунт изюму. Тут, брат, и сам Господь с архангелами в пляс пустится. И салют был?
ШОЛОХОВ (снимая китель). И салюты гремели, и качали нас всех потом, кто в военной форме... (Вешает китель на спинку стула.) Такая в народе радость была великая, что не передать. Слезами от радости обливались.
СТАНИЧНИК. Ты на параде у самого мавзолея стоял?
ШОЛОХОВ. Да, на трибуне внизу. (Берёт со стула казачью гимнастёрку, в которой он был в начале спектакля, до войны. Одевает.)
СТАНИЧНИК. Сталина близко видел? Как он? В кинохронике, вроде, он постарел.
ШОЛОХОВ. Мы, Кузьмич, тоже с тобой не помолодели. Устал он, думаю. Но кто от этой войны не устал?
СТАНИЧНИК. А Жуков какой орёл, ты скажи! На белом коне, по-кавалерийски, по-нашенски, не абы как... Ты с ним не встречался в войну?
ШОЛОХОВ. С Жуковым? Нет, не довелось. (Подпоясывается ремнём.)
СТАНИЧНИК. Жалко. А когда, помнишь, знамёна немецкие к мавзолею швырять стали, я ажно встал перед экраном. "Так их, - кричу, - поганцев! Знай наших!"
ШОЛОХОВ. Ну, а казачьи части видал? Они парад закрывали.
СТАНИЧНИК. Чтоб я - и своих донцов пропустил?! Да я навытяжку в зале стоял, когда они конным строем через Красную площадь шли... Под козырёк бы взял, да фуражке на голове не было.
ШОЛОХОВ (надевая пиджак). Я тоже чуток возгордился тогда. Всё ж таки я в тридцатые годы немало сил положил, чтобы казачество в военную службу вернуть.
СТАНИЧНИК. Тебе, Лександрыч, Дон за многое в ножки кланяться должон.
ШОЛОХОВ. Ты это брось благодетеля из меня делать. Я, чай, не пришлый тут.
СТАНИЧНИК. А потому хочу я тебе подарок преподнести - от всего донского казачества. (Вытаскивает из-за пазухи букетик ландышей.) Держи.
ШОЛОХОВ. По какому же случаю цветочки, Кузьмич? Годовщину Победы мы отгуляли, день рождения у меня только в конце месяца...
СТАНИЧНИК. И всё тебе случай нужон. Шёл мимо балки нонче и углядел их в траве. А ты, я знаю, ландыши любишь, ты же майский.
ШОЛОХОВ. Майскому всю жизнь маяться. (Берёт цветы.) Ну, спасибочки за заботу.
СТАНИЧНИК. Нюхай уж на здоровье. Ты готов?
ШОЛОХОВ. Солдату собраться - только подпоясаться. Пойдём, порыбалим...

Покинув комнату, Шолохов и Станичник выходят к Дону. То же место у Дона, что и в начале, тот же ранний час и тот же курящийся над водой туман, в котором виднеется фигура человека. Это ИВАН, уже в штатском пиджаке поверх военной формы.

СТАНИЧНИК. Гляди-ка, там кто-то уже толчётся, на нашем законном месте. Чичас я его шугану...
ШОЛОХОВ. Да он, Кузьмич, не рыбак, похоже. (Подходя ближе) Не может быть... Иван, ты?
ИВАН. Товарищ Шолохов? Я так и думал, что вас увижу.
СТАНИЧНИК. Товарища боевого встретил, Лександрыч?
ШОЛОХОВ. Товарища, Кузьмич. (Ивану) Ты давно в Вёшках?
ИВАН. Второй день.
ШОЛОХОВ. А чего ко мне не зашёл?
ИВАН. Да как-то неловко - незваным гостем. И, честно сказать, мне пока одному побыть хотелось. Побродить тут, вспомнить былые деньки...
ШОЛОХОВ. Понимаю. Ты как живёшь-то, Иван, после войны?
ИВАН. Как все живу. У меня дочка теперь на руках, пятилетняя, забрал из детдома. С другом моим фронтовым у нас уговор был: кто уцелеет, тот за наших детей и в ответе. А друг не дожил, погиб... В общем, живу - хлеб жую.
ШОЛОХОВ. Она здесь с тобой, дочка?
ИВАН. Куда ж она от меня? Покажу вам её как-нибудь, чудо моё конопатое. Мою Машеньку...
ШОЛОХОВ. Она тоже Маша?
ИВАН. Да, совпадение. Без неё бы не знаю, как жил. Очень мне тяжко было тогда, очень тяжко...
СТАНИЧНИК. Чтой-то, братцы-казаки, я в толк не возьму - встречу мы отмечать будем али как?
ШОЛОХОВ. Обязательно будем. Дай только домашние мои проснутся.
СТАНИЧНИК. Домашние - то отдельная статья. А на бережку по стакашке?
ШОЛОХОВ. А у нас как с этим делом? Имеем должный боекомплект?
СТАНИЧНИК. Не обижай старика, Лександрыч. (Извлекает из-за пазухи бутылку с двумя стаканчиками на горлышке.) Кто ж на рыбалку пустой отправляется? (Раздаёт стаканчики.)
ШОЛОХОВ. Ох, ты, Кузьмич, и запасливый...
СТАНИЧНИК (наливая). А неровён час - ноги промочишь? Али сазан тебя вглыбь под воду утянет? Оно ж первое средство от всякой хвори... Ну, взяли. А я уж, как сочувствующий, к горлышку приложусь. Тебе слово, Лександрыч.
ШОЛОХОВ (со стаканчиком и ландышами). Не возражаю. (Ивану) Знаешь, о чём мне, Ваня, на Параде Победы думалось? О том, как эта война по душам людским прошла, каким лютым огнём она их опалила. Кого-то и вовсе дотла сожгла... Великую мы победу одержали, но и цена её велика, не скоро нам эту цену забыть...
ИВАН. Никогда нам её не забыть, эту цену. Память-то никуда не денешь, она болит...
ШОЛОХОВ. Но мы, Иван, ради жизни с тобой воевали, и мы теперь жить будем, жить - назло всему! А дел у нас хватит: тебе дочку вырастить надо, мне - роман об этой войне написать... Да и погибшую рукопись заново восстановить хочу, я упорный... А поэтому тост мой - за жизнь.
СТАНИЧНИК. Э, Лександрыч, сколько уже мне той жизни осталось...
ШОЛОХОВ. А сколько бы ни осталось, всё лучше, чем на погосте лежать. Слышь, вон, птицы щебечут? Сейчас солнце встанет - авось и ещё денёк небо покоптишь... (Ивану) Будем жить, Иван?
ИВАН (с чувством). Светлый вы человек, товарищ Шолохов.
ШОЛОХОВ. Стараюсь, Ваня. Так как, Кузьмич? Присоединяешься?
СТАНИЧНИК. Когда же было, чтоб я отлынивал? (Поднимает бутылку.) За жизнь - до донца!
ШОЛОХОВ и ИВАН. За жизнь!

Все трое пьют. Станичник занюхивает ландышами, которые держит Шолохов.

СТАНИЧНИК. Вот и ландыши пригодились.
ИВАН. Что ж, будем жить, коли так...
ШОЛОХОВ (обнимая Ивана и Станичника за плечи). Будем, Иван. Будем, родные мои! Ну, вот и солнце...

Свет встающего солнца заливает степной простор над Доном. Щебет просыпающихся птиц.


З А Н А В Е С

Июль 2004

***

---

© Copyright Пучеглазов Василий Яковлевич (poutcheglazov@mail.ru) Размещен: 23/05/2024, изменен: 23/05/2024. 109k. Статистика. Пьеса; сценарий: Драматургия

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список