Темно. Вокруг очень темно. Темень такая, хоть глаз выколи. Я бегу по пустым запутанным лабиринтам грязных улиц Города. Из-за недостатка освещения то и дело спотыкаюсь о камни, наступаю в лужи. В ботинках хлюпает, да и сама я промокла насквозь от мелкого промозглого холодного осеннего дождя. Конечно, надо было захватить с собой фонарик, но я так спешила... Однако дождь, холод, лужи, камни - все это так: ерунда, пустяки. Труднее всего то, что мне приходится тащить за собой Лили. А это, надо сказать, совсем не легко. Лили не любит слякоть, не любит дождь и поэтому всю дорогу вздыхает и жалуется, да и ко всему вдобавок, она еще совсем не умеет бегать. Правда, никто не просил ее обувать туфельки на каблуках, но разве Лили переубедишь? А от ее способности перемещаться со скоростью хотя бы чуть-чуть выше средней сейчас зависит очень и очень многое: не преувеличу, если скажу, что - наша судьба.
Мы несемся по улицам умирающего темного Города. Я знаю, что в этом Городе уже никогда не взойдет Солнце, он обречен на мрак и пустоту, и вместе с ним обречены все, кто не успеет уехать отсюда. Оставаться здесь, на мой взгляд, равносильно самоубийству. Эта мысль не дает мне покоя, и я бегу вперед, тащу за собой недовольную Лили и думаю только о том, как бы побыстрее добраться до Вокзала. Да, здесь темно и страшно, ночь плотным покрывалом застилает все вокруг, создавая иллюзию пустоты. Кажется, что нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Но я знаю, что где-то там, всего в нескольких минутах ходьбы отсюда, есть Поезд, который вывезет нас из и этого Города. Меня не смущает то, что кругом совсем темно, и я не могу даже различить очертания руки, поднесенной к моему лицу, я уверена в том, что смогу найти дорогу, даже если кругом станет в тысячу раз темнее, чем сейчас. Хотя, по-моему, темнее уже некуда. Мне кажется, что нас с Поездом неразрывно соединяет тонкая невидимая нить, продетая сквозь мое сердце. Дерни за такую ниточку, и я тут же отзовусь. Но Лили - разве она понимает? Конечно, она даже не представляет, скольких трудов стоило мне купить билеты на этот Поезд, ведь все, кто еще не уехал из Города, только и думают о том, как сделать отсюда ноги. Помню, вчера у кассы в очереди за билетами разразилась настоящая битва, не хило сказать: прямо Ледовое побоище. Я вообще-то девочка спокойная и почти никогда не дерусь, но в тот момент даже я в сердцах разбила табуретку о голову какого-то уж очень нахального гражданина. Правда, и мне не очень повезло: на правом плече у меня теперь красуется глубокий порез, оставленный чьей-то открывашкой для консервов. Я, конечно, об этом помалкиваю: если Лили узнает - мне несдобровать: начнет ахать, охать, морали читать, а мне и без этого тошно. Рука-то, как никак, болит, а мне тут приходится еще с Лили воевать за свободу перемещения.
Ну почему я так упорно волочу за собой Лили сквозь непроходимую стену тьмы и дождя? Ответ прост, как сама смерть: по той же причине, по какой мне вчера в очереди за билетами чуть не откусили ухо: Поезд этот не совсем обычный - он последний, другого уже не будет. И те, кому не хватило билетов, будут вынуждены остаться в Городе... навсегда.
Мы тащимся, как черепахи, а время прямо-таки несется галопом. Смотрю на часы с подсветкой: опаздываем. Ужас! Но нет, я знаю: если мы будем бежать очень-очень быстро, то все-таки успеем. Но Лили - она совсем не умеет бегать! Однако это еще полбеды. Лили - страшная трусиха, ее пугает любая мелочь: она боится каждого куста, каждой лужи, каждой кочки, даже меня она боится. Так-то в темноте я не вижу ее лица, но когда мы пробегаем мимо чудом уцелевшего тускло светящего фонаря, я замечаю, что она смотрит на меня так, будто ждет, что я сейчас превращусь во что-нибудь страшное. Иногда мне кажется, что Лили даже ненавидит меня, и в другое время обязательно бы сбежала, но в данный момент она не может этого сделать по ряду причин: кроме меня у нее никого нет; она не умеет ориентироваться в ночном городе; да, и еще она боится темноты. Меня это раздражает, и иногда порождает во мне искушение напугать ее: зашипеть, зарычать, защелкать зубами, словом, поставить Лили на место. Но я сдерживаю себя. Лили ведь совсем непредсказуемая: убежит куда-нибудь, что тогда я буду делать? Лили психует, думает, что все ее переживания мне до форточки. Но это не так. Я, если честно, прекрасно ее понимаю: лет эдак восемь назад у меня тоже были все шансы стать заезженной ипохондричкой, которая берется за дверные ручки не иначе, как через стерильные салфетки, и все равно не перестает пикетировать больничные коридоры, размахивая, как флагом, списочком симптомов, которые особенно четко почему-то проявляются глубокой ночью. Правда, теперь я впала в такую крайнюю стадию пофигизма, что Лили, созерцая мои выходки, готова упасть в обморок. Но я, конечно, почти ничем не рискую: мне поставили столько прививок, что сначала даже показалось, будто у меня от всей этой красоты вены опухли. Хотя, как известно, от самых распрекрасных вещичек вакцины еще не изобрели...
На улице достаточно холодно, и руки у меня прямо-таки ледяные. Но самой мне жарко: я слишком возбуждена. Да и нелегкая это работа - тащить Лили из болота... Ах да, Лили - она же совсем замерзла! Она такая мерзлячка и всегда ужасно боится простудиться. Я привыкла к холоду и сырости, для меня это совсем не страшно, поэтому снимаю свой теплый шарф и протягиваю ей. Но Лили упрямится, не хочет его одевать: ей вздумалось, что от него пахнет кровью. "Боже упаси!" - восклицает она и машет руками. Мне некогда с ней спорить. Я бросаю шарфик в лужу, и мы бежим дальше. Лили мной недовольна: капризничает и всячески мне мешает. Жалуется, что у нее ноги промокли, что она устала, говорит, что порядочные люди не бегают, как заполошенные, по ночам. Я благоразумно помалкиваю, но Лили этого мало: теперь за каждым углом ей мерещатся вампиры. Она шугается каждой тени. В конце концов, это становится уже невыносимым. И когда Лили в очередной раз, показывая пальцем на кусты, испуганно шепчет: "Там вампиры!", я зло отвечаю: "Я сама - вампир!" И... тут же жалею об этом: Лили шарахается от меня так, словно я больна проказой, и всячески старается вырвать у меня свою руку. Кое-как успокаиваю ее, и мы бежим дальше, хотя теперь и идиоту ясно, что мы опоздаем. Но я девочка упрямая: буду стараться, пока не увижу своими глазами, что Поезд уехал, и ничего уже нельзя сделать. Во всяком случае, я смогу потом сказать себе, что я пыталась. Глупая Лили боится вампиров, но я сейчас злая: выходи мне на встречу хоть черт с рогами - перееду, честное слово, и даже не замечу! Смешно, но справиться я не могу только с Лили: она мой враг и моя Лили в одном лице. Жутко...
А вот и Вокзал! Но, что это?! За ночь кто-то успел обнести его кирпичной полуразвалившейся стеной, на которой тускло поблескивают закованные в ржавые решетки фонари. Сначала я думаю, что это - бред, галлюцинация, но потом убеждаюсь: стена настоящая! И... я никак не могу найти ворота... Бегаю, как сумасшедшая, туда-сюда: стена длинная-длинная- нет ни конца, ни начала... и ворот тоже не видно. Если бы я была одна, я бы конечно, просто перелезла через эту стену - и не через такие заборы перебираться приходилось. Но Лили - она не умеет лазить по заборам! А мне ее не поднять. Что же делать?! Неужели придется остаться здесь?
Тут в слабом свете фонаря замечаю: прямо передо мной мельтешит фигура, закутанная в длинный плащ, широкополая шляпа закрывает лицо... Бегу к этому человеку, чтобы спросить, не знает ли он, где находятся злополучные вокзальные ворота. Но Лили тянет меня за руку, не подпуская к незнакомцу. "Это же оборотень, - шепчет она. - Ты только посмотри, какие у него клыки!" Какие глупости, как она может видеть зубы этого "оборотня", если его лица не видно?! Но мне, откровенно говоря, на все это совершенно наплевать. Если незнакомец мне подскажет, где ворота, я брошусь ему на шею, будь он хоть трижды оборотень. Правда, оборотни не нуждаются в подобных знаках внимания... Хотя, кто знает? Волоча за собой упирающуюся Лили, я все-таки подбегаю к человеку в плаще, хватаю его свободной рукой за рукав и ору, как дикая: "Ворота! Где ворота?!" Одновременно я почему-то пытаюсь заглянуть ему в лицо. Наши взгляды встречаются: на меня смотрят черные неживые, пустые глаза... из-под бескровных губ выглядывают длинные клыки. Вот тебе раз! Но все это ерунда, потому что оборотень тут же поворачивается к стене, указывая на нее рукой, затянутой в черную перчатку. Весь его вид говорит мне: "Как можно быть такой тупой?" Я слежу за направлением его руки, и вижу... зияющие рваной раной полуразвалившиеся ворота. Кидаюсь по направлению к ним, увлекая за собой близкую к обмороку Лили. Только бы успеть, только бы успеть!
Влетаем, как угорелые, на перрон. О нет! Поезд тронулся! Хотя можно все-таки еще запрыгнуть на подножку... Можно, знаю: можно, но Лили - она не умеет прыгать! Но я все-таки должна попытаться, просто обязана. Бежим за Поездом. Он двигается медленно, очень медленно: почти стоит на месте, как будто дразнит меня. Но вот беда - Лили не хочет никуда ехать! Надула губы, говорит, что ей все это надоело. Поезд набирает скорость. Теперь я понимаю, что будет довольно-таки сложно попасть в вагон. А Лили, как назло, вместо того, чтобы помочь, нарочно замедляет шаг, висит на мне мертвым грузом. На перроне темно, только кое-где мерцают фонари. Кругом - ни души: все, кто хотел уехать - уже в вагонах, а провожать их некому. Как затащить Лили в Поезд?!
Тут смотрю: навстречу мне из вагона свешивается мужчина лет тридцати. Длинные каштановые волосы падают на его красивое лицо, окутанное той прозрачной бледностью, которая характерна лишь для больных на последней стадии туберкулеза. Правда, у тех на щеках пылает яркий нездоровый румянец, а тут... По всей видимости, у незнакомца высокая температура: на висках дрожат капли пота, изъеденные лихорадочным жаром глаза блестят, как у безумного... хотя впрочем, почему "как"?
- Давай, я помогу тебе, - говорит он и протягивает мне руку.
В этот момент Лили издает дикий вопль и шарахается в сторону. Ну что же она?! Я вообще-то не люблю, когда мне кто-нибудь предлагает помощь - предпочитаю обходиться своими силами, но сейчас я не в таком положении, чтобы отказываться. Мне во что бы то ни стало нужно затащить Лили в вагон. Я конечно, девочка спортивная, но во мне всего сорок восемь килограммов, как ни крути! Я ловлю глазами протянутую мне руку, и теперь наступает моя очередь вопить от ужаса (правда, я успеваю вовремя прикусить язычок): на протянутой мне руке не пальцев. Но само по себе это ничего не значит - пугает другое: на месте суставов зияют глубокие язвы, кровь в которых кажется черной в болезненном свете фонаря. Вот так бывает всегда: помощь, как правило, приходит не от тех, от кого мы бы хотели ее принять - ирония судьбы. К тому же Лили... Как странно: я всегда считала, что это я держу ее за руку, а сейчас понимаю: все как раз наоборот. Когда же мы успели поменяться ролями? Да, это Лили держит мою руку в своей и теперь изо всех сил старается оттащить меня подальше от вагона.
Раздумывать некогда: я хватаю протянутую мне незнакомцем руку и оказываюсь в странном взвешенном положении: он тянет меня в вагон, а Лили - на перрон. Смешно... Но правы те, кто утверждает: не верь глазам своим. Болезненный вид еще ни о чем не говорит: меня затаскивают в поезд, будто во не сорок восемь, а всего лишь десять килограммов! Лили тоже должна последовать за мной. Но она видимо понимает, чем дело пахнет и... разжимает пальцы. В это время Поезд вздрагивает от непонятного толчка. Чтобы сохранить равновесие мой спутник прислоняется спиной к стене, я же никак не могу устоять на ногах, резко наклоняюсь вперед и непроизвольно прижимаюсь лицом к его груди. Кожей ощущаю что-то мокрое, на губах - солоноватый привкус крови. Отстраняюсь и вижу: черный плащ незнакомца распахнулся, открыв белую рубашку, а на ней прямо посредине груди - большое липкое кровавое пятно, совсем свежее. Кровь просачивается сквозь ткань, образуя на ее поверхности темные тяжелые капли... Вот и хлебнула чужой кровушки... Но... Лили! Нужно помочь Лили!
- А я знал, что ты запрыгнешь, - говорит незнакомец, и на его губах играет ироническая улыбка. - Я же вижу: ты тоже гниешь, только изнутри.
Но мне некогда его слушать: я должна спасти Лили. К тому же я ненавижу, когда ко мне лезут в душу, тем более, когда тот, кто лезет, знает, как это делать. Я хватаюсь за поручни и свешиваюсь вниз. Кажется, при этом меня немножко шатает. Лили бежит рядом с Поездом.
- Лили! - кричу я. - Давай руку!
Но она не слушается. Бежит рядом с вагоном - и все. Обиделась на меня. Вообще, это ее любимое занятие - быть обиженной. Она дуется на весь мир. Вот и сейчас обиделась на меня за то, что я так бесцеремонно протащила ее через тьму зачумленного города, искупала парочку раз в лужах и, конечно, за то, что из-за меня ей приходится встречаться с разными гнусными типами. Но, по-моему, сейчас не время выяснять отношения. Поезд едет все быстрее и быстрее. Стук колес заглушает наши голоса. И я вижу, как Лили одними губами шепчет: "Я не поеду". Но зачем тогда она бежит за Поездом? Уж лучше бы она стояла на месте! Что делать? Уехать одной и оставить ее на перроне? Право, я сделала все что смогла: купила ей билет, тащила ее сюда... Что я могу еще сделать? Все, я умываю руки... Да, руки мне и вправду умыть не мешало бы, и желательно антисептиком. Знаю: где-то в кармане у меня лежит пачка антисептического мыла - не такая уж я сумасшедшая, как думает Лили. Ах да, Лили! Я свешиваюсь, держась правой рукой за поручни, и пытаюсь схватить ее за шиворот. Но куда там!!! Хитрая Лили бежит на таком расстоянии, чтобы я не могла ее достать!
- ЛИЛИ! Прошу тебя! - я думала, что уже разучилась плакать, но сейчас готова разрыдаться от отчаяния.
Лили молчит, но глаза ее говорят красноречивее любых слов: "Ты же знаешь, я ни за что не поеду в этом ужасном Поезде! Ты уже, как я вижу, нашла себе дружка! Ну и, пожалуйста, кати куда хочешь! А я останусь здесь. Но я не могу без тебя, и буду бежать за Поездом, пока не умру! Ты во всем будешь виновата, так и знай! Пусть тебя грызет совесть до конца твоих дней!" Вот шантажистка! Ехать она не хочет, оставаться одна она тоже не хочет, найти мне замену она не может. И, надо сказать, последнее меня крайне удивляет: ведь Лили не нравиться не то, как я себя веду, не то, как я выгляжу... И конечно, можно не сомневаться, что она не сядет в этот Поезд. Черт! Это же последний поезд, мой Поезд, и я готова в нем ехать... хоть с живыми мертвецами, хоть с дохлыми ... какая разница?
Поезд набирает скорость. А я и не знала, что Лили умеет так быстро бегать!!! Я бы на таких каблуках давно уже переломала себе все ноги! Знает же, что я не могу уехать одна! Буду потом всю жизнь мучиться, чувствовать себя виноватой, не смогу даже видеть свое отражение в зеркале. Но вот вагон обгоняет Лили...
Лили, ты злишься на меня, я знаю. Но поверь, мне тоже нелегко. Я обречена постоянно тащить тебя за руку, оглядываться назад, в твою сторону, и вечно, вечно провожать свои поезда. И мне тоже от всего этого ничуть не весело. Руки слабеют и соскальзывают вниз по поручням. Что поделаешь? Наверное, нервы мои все-таки немного расшатались. На несколько секунд я теряю зрение и как будто бы выключаюсь из реальности. А затем... буквально вываливаюсь из вагона на заплеванный больными чахоткой асфальт. Удивляюсь, как вообще мне удалось ничего себе не сломать. Правда, какой-то кретин оставил на перроне пустую банку из-под консервов, и я разрезала об нее ладонь по самое не хочу, наверное, даже до кости. Смотрю: кровь расплывается по коже, как чернильное пятно на тетрадном листе... Да, не везет мне с консервами... Но это все ерунда... Я сажусь, скрестив ноги, на асфальт, подпираю рукой подбородок и несколько мгновений смотрю вслед уходящему Поезду, который тут же пожирает всепоглощающая тьма. Фонари гаснут, становится совсем темно. Я прислушиваюсь к мерному стуку колес, и мне кажется, что эти звуки издает вовсе не Поезд. Чудиться мне: бежит за вагонами, словно за гробом сына, седая женщина в черных изодранных одеждах, плачет и причитает, воздевая к небу слабые исцарапанные руки. Но и этот звук вскоре исчезает. Становится совсем тихо. Рядом плачет Лили. Она обижена на меня за то, что ей пришлось, как сумасшедшей, бежать сквозь холод и дождь, чтобы в конце концов остаться на пустом перроне. Я пытаюсь ее успокоить, но она орет, что не хочет меня больше видеть... и все такое. Я знаю, что через несколько часов она придет в себя. Не пойдет же она одна ночью по Городу, где ей за каждым кустом мерещатся вурдалаки? Ха! Да я сама, наверное, сейчас страшнее любого вурдалака... Поезд уехал, и мы теперь навсегда останемся в этом сером безжизненном Городе, окутанном непроглядной завесой тьмы, которую лишь изредка будет развевать унылое пламя погребальных костров. Лили сидит на холодной земле и безутешно плачет. Как бы она не простудилась. Я, конечно, понимаю, что надо подойти к ней, попросить прощения, отвести домой и хотя бы частично положить конец происходящему кошмару. Но вместо этого я подползаю к железнодорожным путям и прижимаюсь щекой к мертвым рельсам, надеясь хоть так уловить затухающее биение сердца уходящего Поезда.