Земной путь Валентины Андреевны Пахаревой завершался.
Она пока не понимала этого умом, но чувствовала сердцем: дорога идёт к концу. Причём, сердечное прозрение случилось сразу, едва женщина узнала о гибели Алексея. И то состояние прострации, в котором Валентина находилась в понедельник, вторник и первую половину среды, было отчаянной попыткой физически здорового организма защититься от разрушительных психических импульсов, посылаемых наиболее древними, влекущими к смерти, структурами.
На беду Валентины, исключительно здоровым оказалось не только тело, но и сознание женщины: вредоносные импульсы из глубины смогли лишь немного поколебать душевное равновесие. И уже в среду (ещё до похорон, когда, освобождаясь от невыносимой душевной боли, Валечка бросала в лицо Окаёмову фантастические обвинения в намеренном - с помощью астрологии! - убиении друга) ум женщины стал приходить в норму - во всяком случае, реагировать на внешние раздражители.
В четверг, маясь с похмелья, умом Валентина практически не пользовалась, и посему нельзя сказать что-нибудь определённое о его состоянии в этот день, а вот в пятницу - да: её сознание полностью восстановилось - чего, к сожалению, не скажешь о психике: душа женщины продолжала мучительно болеть. Конечно, не той безумной нечеловеческой болью, которая обрушилась на Валентину при известии о гибели Алексея, но всё равно: терпеть её было тяжко. Да, до какой-то степени помогал алкоголь, но именно - до какой-то степени: не исцеляя, а только снимаю остроту. Да и то - на короткое время. Соответственно, каждые полчаса Валентине в качестве лекарства требовалась рюмка водки - что, разумеется, не могло продолжаться до бесконечности.
Имеющая глубокие корни в русском простонародном быте, Валентинина нравственная основа, снисходительно относясь к алкоголизму мужскому, - что с них бедненьких, со времён отмены Юрьева дня пребывающих рабском состоянии, спрашивать! - совершенно не выносила алкоголизма женского: на ком, чёрт побери, будет стоять Россия, если бабы, следом за мужиками, смысл жизни начнут искать в вине? И что же? Теперь ей самой, сломавшейся после гибели Алексея, пополнить ряды этих раздавленных невыносимо тяжёлой жизнью падших созданий? Нет! Что угодно - только не это!
А что, собственно, "что угодно", если в настоящем - мучительная душевная боль, а впереди - пустота? И в этой ужасающей пустоте?.. одной одинёшенькой?.. без Алексея?..
Отца Валентина не помнила, мать умерла два года назад, родных братьев и сестёр у неё не было, двоюродные жили в Харькове - стало быть, в чужом государстве - и, главное, знаться она с ними не зналась. Да и вообще: во всём мире для Валентины существовал единственный родной человек - Алексей Гневицкий. И будь у неё ребёнок от возлюбленного... а лучше - два или три... о, как она этого страстно желала! И не остановило бы её отсутствие штампа в паспорте - но! Алексей! Из принципиальных соображений он категорически не хотел детей: мол, и вообще в этом мире жить крайне трудно, а уж в нашей стране... неужели ты, Валечка, хочешь, чтобы они, также как мы, страдали и мучались в земной юдоли? Ладно ещё, если родятся дураками, а если - умными? Или, не дай Бог, талантливыми?
Конечно, люби Валечка Алексея чуть меньше, её не остановила бы эта идиотская заумь: родила бы - и всё тут. Однако любовь настолько обострила все чувства этой от природы, в общем-то, грубоватой женщины, что сердце подсказало Валентине: с Алексеем - против его согласия - нельзя. Вернее, в существенно важном для него - нельзя. Во второстепенном - даже значительном - сколько угодно: в крайнем случае, лишь состроит снисходительную мину - дескать, женщины, какой с них спрос. С чем - в отличие, скажем, от Окаёмова или Танечки Негоды - Валентина была согласна. Два будто бы взаимоисключающих постулата - об изначальном превосходстве мужского начала и о том, что в реальной жизни мужики против баб не в пример слабее - превосходно уживались в её, правилами формальной логики не отягощённом сознании.
Впрочем, Алексей не совсем укладывался в эту нехитрую схему: будучи, по мнению Валентины, в большинстве жизненных обстоятельств слабее всех ей знакомых (тоже, в общем, никчёмных!) мужчин, в немногом - для него принципиально важном - он проявлял исключительную твёрдость. Такую, что женщина чувствовала: несмотря на всю любовь к ней, затронь она узкую область Алексеева абсолютного суверенитета, Гневицкий, не колеблясь, от неё уйдёт. И дети (точней, нежелание художника их иметь), к сожалению, находились в этой узкой запретной области.
И всё-таки?.. если бы она родила, так сказать, контрабандой?.. неужели бы - не простил?
Прежде, на протяжении всей их совместной жизни, Валентине казалось, что нет - не простил бы. Сейчас, после гибели Алексея, женщина вдруг почувствовала: простил бы! Ведь все его благоглупости относительно беспросветности земного существования - в основном, позёрство! Такое же, например, как демонстративный католицизм! Шляхетские, видите ли, корни, а на Рождество и Пасху за милую душу причащался в православном храме! И его "философски" обоснованное нежелание иметь детей - тоже! Один выпендрёж - и только! Другое дело, что дети: ответственность, хлопоты, необходимость зарабатывать на их содержание - это да, это Валечка понимала. Человеку, интимная жизнь которого строго распределена между любимой женщиной, живописью, преподаванием и алкоголем не потянуть дополнительной нагрузки.
(Вообще-то, этот перечень требует некоторого уточнения: себя и живопись Валентина беззастенчиво поменяла местами, а в рубрику "преподавание" целомудренно включила также и Татьяну Негоду, и прочих, изредка случавшихся у Алексея любовниц.)
И?.. Роди она всё-таки?.. Боже! Ну, почему этого сердечного прозрения с ней не случилось раньше?! Или Алексей, или ребёнок от Алексея - не было этой дилеммы! Что бы он там ни говорил! Нисколько ребёнок не стеснил бы Алексея! И даже - два! При её-то энергии, трудолюбии и здоровье! На всех бы с лихвой хватило! И на Алексея, и на детей! Нет же! Как дура, разинув рот, выслушивала все его несуразности! Напрочь забыв исконную бабскую мудрость: соглашайся со всем, что говорит мужчина и делай по-своему! Нет же: Алексей - единственный свет в окошке! И вот теперь... когда он погас... Господи! Ну, почему этого прозрения с ней не случилось раньше?!
Вообще-то, понять Валентину можно: замысленная Творцом амазонкой или валькирией, она по ошибке получила чувствительное и нежное сердце - её склонность к рукоприкладству не в счёт, здесь сыграли роль и физическая конституция, и, главное, воспитание и среда. И это несоответствие телесного и душевного могло компенсироваться лишь достойным спутником - мужчиной физически выдающимся, с чуткой, способной за внешней грубоватостью разглядеть и оценить многие Валечкины достоинства, душой. Мужчину, которого ни в Великореченске, ни в России, ни на всём земном шаре в последней четверти двадцатого столетия заведомо не могло быть... а вот, подишь ты, нашёлся! На новогоднем балу в Доме культуры водников художник Алексей Гневицкий углядел-таки прядильщицу Валечку Пахареву.
Разумеется, поначалу этот потомок шляхтичей привлёк Валентину в основном внешне: очень высокий, могучего телосложения - наконец-то, ёкнуло женское сердце, нашёлся мужчина, которого она, побаиваясь, сможет уважать. Правда, скоро выяснилось, что побаиваться Алексея ей не следует ни при каких обстоятельствах - однако Валентина не перестала уважать художника из-за полного отсутствия агрессивности. И даже - напротив: прониклась каким-то суеверно-мистическим - на грани обожания - трепетом. Будучи трезвым, Алексей с лёгкостью пресекал все Валечкины попытки распустить руки, железными объятиями полностью обездвиживая любимую "амазонку" и поцелуями скрашивая ей горечь поражения - пьяным: становился настолько нечувствительным к увесистым Валечкиным плюхам, что она скоро утратила интерес к сему исправительно-воспитательному процессу - всё равно, что колошматить мешок с картошкой: себе больнее. Ну, разве, когда Алексей являлся особенно "остекленевшим", отпустит две-три затрещины, но ведь не со зла - любя.
Словом, почти идиллическая семейная пара - нежелание Гневицкого регистрировать их отношения в Загсе мало что значило: Валентина сошлась с художником, когда ей было за тридцать, и, соответственно, уже давно утратила иллюзию, будто штамп в паспорте сулит стабильную совместную жизнь. Церковного венчания - как чего-то таинственного и ужасно красивого! - ей, конечно, хотелось, но... выудить из реки лунное отражение тоже порой ведь хочется! Ребёнок - другое дело... ах, ну почему она не смогла убедить Алексея, что дети нисколько бы ему не помешали? Не отняли бы и малой толики времени и свободы? Почему, Господи, почему? Ведь будь сейчас у неё ребёнок... но - поздно! Непоправимо поздно...
...Наполненная волнующими и драматическими событиями пятница - открытие выставки Алексея, фантастическая гибель его "Фантасмагории", послевернисажный (с небольшой дракой и большим скандалом) банкет - несколько приглушила душевные страдания Валентины. Оживившись, женщина даже нашла в себе силы, игнорируя некоторые условности, пригласить Окаёмова "на постой" - выплеснув в среду душевные боль и гнев, в своём сердце она уже не обвиняла астролога в гибели Алексея и, встретив на вернисаже, извинилась перед ним совершенно искренне: всё-таки Лёшенькин давний (и, в сущности, единственный!) друг. И, в память о старой дружбе, не пригласить его в гости, по мнению Валентины, было бы не по-людски. Да и - в чём женщина не отдавала себе отчёта, но что в её отношении ко Льву играло заметную роль - ощущение их общей избранности. Её божеством - Алексеем Гневицким. Она - единственная женщина Алексея, Лев - его единственный друг.
Почему, вероятно, узнав, что Окаёмов остановился у Татьяны Негоды, Валечка приревновала: мало было этой мерзавке несколько раз переспать с Алексеем - добралась до его единственного друга! Оно, конечно, дело вроде бы не её, но... с какой это стати потребовалось перевозить к артистке отключившегося мужика?! Танечка, Танечка - ой, неспроста! Ой - не блядская только твоя натура! Ой - положила глаз! На Льва - как прежде - на Алексея! Но если с Алексеем у тебя шалавы ничего серьёзного выйти заведомо не могло, то со Львом Ивановичем - как знать? С женой у Лёвушки в последние годы, прямо сказать, ни к чёрту... а баба ты, Танечка, вовсе ещё не старая... и далеко не уродина... разумеется, не красавица, но на мужской неприхотливый вкус - очень даже смазливенькая... и, главное, развращённая и распущенная донельзя... не зря ведь, наверно, сплетничают, что спишь не только с мужчинами, а иногда и с женщинами - вот стыдоба-то! - и? Как говорится, звонить во все колокола? Марии Сергеевне - о том, что Льва у неё вот-вот уведут, а самому астрологу - о постельных причудах Танечки? Хотя... сплетню о не совсем традиционных пристрастиях артистки он на банкете не мог не слышать! Жанночка постаралась! И ладно бы - об одной извращенке-Таньке, нет же! О ней самой эта мразь посмела вякнуть такую ядовитую гадость! Ну, ничего! Морду гадюке-Жанночке она начистит до блеска! В лоск разделает! Когда они сойдутся на узкой дорожке! Долго будет паскуда помнить! И хотя её вытянутую кривую рожу испортить трудно...
Весь день субботы Валентина жила этими пятничными впечатлениями - вспоминая, перетолковывая и мысленно отыскивая новые и новые сюжетные повороты. И картинки, разворачивающиеся в воображении "амазонки", постепенно смягчались: Жанке, при случае, по морде она хорошенько съездит - чего уж! - но ни калечить мерзавку, ни отыскивать её для этой цели специально, разумеется, не станет - не велика птица! И, конечно, ничего Марии Сергеевне на Льва она не наябедничает - никогда не была доносчицей! Одно дело, чтобы позлить Татьяну, ехидненько намекнуть на такую возможность этим "сворковавшимся" голубкам, и совсем другое - стучать в действительности. Да и вообще - сама виновата, если Лёвушка от неё уйдёт. Как всякая баба - от которой уходит муж. А если он на старости лет просто вздумал покобелиться - тем более. В сторожа она к Машеньке не нанималась. И вообще - не её дело... А вот то, что в это ужасное время Лев бы ей очень не помешал... выплакаться, выговориться, поделиться воспоминаниями об Алексее... это - да! За это может она иметь зуб на Таньку! Приспичило, видите ли, похотливой сучке! В то время, как для неё сейчас пообщаться с Лёвушкой... а не с этими слезливыми утешительницами - Наташкой, Элькой... которым ведь не скажешь, что Алексей - и позавчера, и вчера, и, особенно, сегодня - зовёт её за собой... ТУДА... где нет ни печали, ни воздыханий, ни слёз... ах, если бы у неё был от Алексея ребёнок!
В воскресенье, проснувшись около девяти часов утра, Валентина Андреевна Пахарева почувствовала, что "Распятие" должно быть возвращено в Алексееву мастерскую - квартира Его не вмещает. Только мастерская - там, где оно было создано - могла вместить скромную, вырезанную из ствола старой липы, полутораметровую скульптуру.
Зная, что Валентину не переубедить, ночевавшая у неё Наталья предложила выйти на улицу и вызвонить по телефону-автомату имевшего машину Андрея, но Валечка заартачилась: пять минут хода, "Распятие" не такое уж и тяжёлое, она, слава Богу, не барыня - донесёт за милую душу.
Предложение во что-нибудь обернуть скульптуру вдова также отвергла и, положив перекладину креста на правое плечо, так и прошествовала в Наташином сопровождении до Алексеевой мастерской - по счастью, в основном дворами, мало привлекая внимание зевак. То есть, по счастью для Натальи - самой вдове-"крестоносице" не было никакого дела до любопытства прохожих: отнести "Распятие" в мастерскую ей повелел Алексей - это Валечка поняла, едва открыла оббитую листовым железом дверь высокого полуподвального помещения и переступила порог.
Боже! Какую-нибудь неделю назад Алексеева мастерская - при некотором неизбежном "художественном беспорядке" - выглядела так уютно!
(В пятницу, забирая скульптуру, Валентина заскочила сюда на несколько минут и, будучи под сильнейшим впечатлением от случившегося на выставке пожара, ни на что не обратила внимание.)
А сегодня? Сирень в ведре поникла и съёжилась - недописанная, только "раскрытая", (по терминологии художников) "Сирень" на мольберте выглядит куда более живой и свежей! Второй мольберт, на котором стояла законченная всего за неделю до гибели Алексея и из мастерской увезённая прямо на выставку злосчастная "Фантасмагория", задвинут в угол! Конечно, после поминальной трапезы наиболее стойких пьяниц-друзей, после Мишкиного (в поисках киянки) самодеятельного обыска, женщины здесь убрались, но убрались по-своему, по-женски: всё аккуратно расставив по углам, распихав по полкам и ящикам, нимало не сообразуясь с тем, что у каждого предмета, каждой вещицы в мастерской Алексея было своё строго определённое место - уж лучше бы совсем не убирались! Лучше видеть окурки на полу, заплесневшие куски недоеденных бутербродов, кучу пустых бутылок, чем - за ненадобностью задвинутый в угол! - мольберт художника. Чем весь этот - созданный прилежными, но равнодушными руками - ЧУЖОЙ порядок!
Отправив Наталью на местный рыночек за сиренью и розами - а получив от Окаёмова тысячу долларов, Валентина вдруг почувствовала себя богачкой, которой необходимо как можно быстрее "промотать" свалившееся на неё "состояние" - вдова поторопилась придать мастерской прежний (как при Лёшеньке!) вид. Первым делом она переместила лёгкий раскладной мольберт с начатой "Сиренью" ближе к окну, а на освободившееся пространство выкатила пренебрежительно задвинутое в угол массивное сооружение. Водрузила на него натянутый на подрамник большой белый холст, поставила рядом, раскрыв, этюдник и... похолодела от ужаса! Господи! Алексей! Сейчас, через секунду, его призрак войдет сюда, станет к мольберту - и? Нет! Невозможно!
Преодолев мгновенно подступившую слабость, женщина поспешно закрыла и убрала этюдник, сняла чистый холст и задумалась, чем бы его заменить: почти все картины Алексея находились сейчас на выставке, конечно, в мастерской оставалось много этюдов, но на большой мольберт ставить маленькую вещицу было как-то противоестественно, и Валентина в растерянности закружилась по просторному помещению, пока вдруг не вспомнила о старых (чуть ли не времён обучения в изостудии) работах художника. Нашла в тёмной кладовке так ей всегда нравящийся, но (из-за излишнего "натурализма") бывший у Алексея в пренебрежении лесной пейзаж с озером, и поместила его на мольберт: вот теперь - то, что надо! Сквозь трепетные осины мерцающая волшебным светом водная гладь с притаившимся в камышах отражённым месяцем - в отличие от чистого холста, ЭТО не потревожит покой Алексеевой души! Не притянет её к мольберту вопиющей белизной не созданного произведения! Разве что в камышах, возле месяца, неуследимо всплеснёт хвостом русалка да в заозёрной чаще беззвучно прохохочет наевшийся мухоморов леший - ещё не вполне раскрывшимся талантом художника наивно воссозданные добротные старинные чудеса. А не эта - так притягивающая и так пугающая! - дьяволица-Лилит. И уж тем более, не завораживающая - кошмарная! - "Фантасмагория".
Оборудовав "мемориальный уголок", вдова, взобравшись на раздвижную лестницу, прикрепила на старое место под потолком "Распятие" - привязав его к решётчатой балке. К которой у Алексея крепился также мощный светильник собственной конструкции: начинающиеся у самой земли, забранные железными прутьями, небольшие окошки пропускали мало дневного света, и художнику, как правило, приходилось работать при электричестве.
Помещённое на прежнее место "Распятие" вновь "воспарило" - развернулись, из-за расходящихся лучами полукруглых канавок показавшиеся пьяному Окаёмову оперёнными, перекладины-крылья - изломанное крестной мукой тело Спасителя вновь как бы выпало из земного мира: оказавшись разом и здесь и там, и везде и нигде.
Впрочем, на Валентину - тоже: "Распятие" производило не меньший эффект, чем произвело на очень нетрезвого астролога - укрепив Его под потолком, женщина присела на кушетку и поняла: Алексей не зря велел ей вернуть скульптуру на место - только здесь это его творение жило своей настоящей жизнью. Что, вообще-то, не часто случается с произведениями искусства, если только... вырезанное из ствола старой липы "Распятие" - всего лишь произведение искусства? Созданное человеческими талантом, умом, сердцем, душой, руками. А что, если - не совсем?.. Эти последние Лёшенькины творения... "Портрет историка", "Цыганка", "Распятие", "Фантасмагория". Впрочем, над "Распятием" он работал параллельно с "Фантасмагорией". Днём красками на холсте создавая нечто, на что без содрогания - без смеси ужаса и восторга! - было невозможно смотреть, а по вечерам методично ПЛОТНИЧАЯ над "Распятием"... Ну, да, ну, конечно - плотничая! Из ствола старой липы выделывая Крест с пригвождённой фигурой Спасителя. Выделывая Крест... Крест... Господи! Неужели - предчувствовал?! Взявшись за плотницкую работу? Конечно - предчувствовал! Ведь никогда прежде Лёшенька не увлекался никакой резьбой по дереву...
По счастью, Наталья, явившаяся с огромной охапкой белой сирени и несколькими красными розами, прервала Валечкины болезненные размышления - вдова пока ещё очень недалеко отошла от возможного рецидива душевного расстройства.
Выбросив засохшую сирень, а свежую поместив в чисто вымытое ведро с водой, десять огненно-красных роз Валечка поставила в незатейливый - в форме простого цилиндра - керамический сосуд, и водрузила его на пододвинутый под "Распятие" круглый высокий столик, служивший Алексею подставкой для натюрмортов.
Все эти нехитрые действия вдова совершила сама - доверив рвущейся помогать Наталье отнести на помойку старую засохшую сирень - и только. В мастерской - по глубокому внутреннему чувству Валентины - ей было необходимо прибраться собственными руками.
К сожаленью, дел было немного, и, управившись с ними минут за сорок, работящая женщина стала подумывать: а не вымыть ли и не протереть ли ей всё-всё? Не только пол, но и ящики, шкафчики, окна, стены - чтобы всё заблестело? Но тут же и испугалась этого нехорошего рвения: стало быть, хочешь превратить Лёшенькину мастерскую в музей? Так сказать - в стерильный заповедничек? Опомнись, дура! Ведь Лёшенька здесь работал! И пил, разумеется... а вот последние полгода - в основном работал... а пил - несравненно меньше... и надо же... о, Господи! Неисповедимы Твои Пути! Ну да - неисповедимы? А как же астролог? С его ужасным - в точности сбывшимся! - предсказанием?
Валентине вдруг нестерпимо захотелось увидеть Льва Ивановича - и главное: немедленно! Не в понедельник-вторник, а непременно - сейчас! Ибо во всём мире лишь он один мог найти для неё хоть одно утешительное слово! Почему-то женщине это вообразилось с такой неимоверной силой, что, презрев все нехорошие чувства к Татьяне, она собралась попросить Наталью съездить к артистке, но сразу же передумала: нет! Необходимо - самой! В конце концов, ей глубоко плевать на шлюшку-Таньку, а увидеться со Львом - надо быстрей! Не то - в голове опять начнётся чёрт те что! Шарики вновь зайдут за ролики - ей Богу, попахивает "дурдомом"! Всё явственнее слышится Лёшенькин голос - всё настойчивее звучат его призывы последовать за ним туда, где нет ни воздыханий, ни слёз.
Убедить Наталью, что съездить к артистке ей необходимо одной, без сопровождения, оказалось непросто - обычно мягкая и уступчивая Наташенька на сей раз заартачилась: дескать, мы договорились с девчонками тебя, Валечка, не оставлять в одиночестве. Однако, в конце концов, вдове это удалось: мол, прошла уже неделя и, как ты видишь, я в норме, а со Львом необходимо увидеться с глазу на глаз; если же ты опасаешься за астролога - он мужик далеко не хилый, не бойся, не изувечу.
Однако, прозвонив и пробарабанив в дверь Танечкиной квартиры десять минут - а вдова совсем немного разминулась с кинувшейся на поиски Льва артисткой - разозлившаяся Валентина была уже не вполне уверена в себе: ишь, сворковались! Уединились, понимаешь, в уютном гнёздышке - и хоть трава не расти! Убили Алексея, ну и убили - будто бы Лев не его старый друг, а Татьяна не бывшая (хотя, по счастью, и мимолётная!) любовница? Дескать, их ни для кого нет дома! А может, и правда - нет? Скажем, смылись на речку? Погода-то совершенно летняя! А это надо проверить!
Валентина зазвонила и застучала ещё настойчивее, и если бы не выглянувшая на шум соседка, кто знает: именуемая дверью, хлипкая древесностружечная преграда уступила бы напору рассердившейся женщины? Потревоженная грохотом Анна Николаевна спасла Танечкину квартиру от внепланового ремонта, а вдову - от обвинения в попытке взлома.
По словам соседки, получалось, что Татьяна спешно (чуть ли не бегом) ушла куда-то двадцать пять минут назад, а её гостя не видно со вчерашнего дня. Наверное, съехал: потому как такого грома, который устроила Валентина, не вынес бы и покойник, а не то, что живой - хотя бы и "до усрачки укушавшийся"! - мужчина. Да и вообще: оставайся гость у Татьяны, она - Анна Николаевна - не могла бы его не видеть со вчерашнего дня. Хотя, конечно, стоять на своём не будет... мало ли... ведь все мужики - известно...
Растерявшаяся от этой неожиданности, - если Лев натянул Таньке нос, поделом шалаве! но, с другой стороны, где он в этом случае остановился? у Юрия? Мишки? чёрт! если у кого-нибудь из художников, то наверняка уже "тёпленький"! и искать его в этом случае для "душеспасительной" беседы? ха-ха-ха! самой напиться с ними за компанию? ладно! успеется! а пока... - Валентина помялась у запертой двери и вдруг приняла будто бы спонтанное решение: на кладбище! К Алексею! Проведать, выплакаться - и... там видно будет! А на обратном пути вновь заглянуть к Татьяне. И если Льва у неё не окажется...
Немногочисленные розы и тюльпаны с могилы, конечно же, растащили, поникшая белая сирень у основания креста лежала уже не облаком, а осевшим и помутневшим мартовским снегом - по счастью, более никакого ущерба не наблюдалось: крест стоял ровно, ещё свежий могильный холмик оказался не потревоженным. Что, при отсутствии ограды - а её обещали поставить не раньше следующей среды - можно было считать определённым везением.
Первым делом, упав на могильный холмик, вдова хорошенько выплакалась - это у Валентины получилось легко: словно бы вознаграждая за первые два дня мучительного оцепенения, начиная со среды - с похорон - Бог ей даровал обильные слёзы. Затем женщина собрала и отнесла в мусорный контейнер увядшие ветки сирени, а принесённую с собой огромную охапку белых душистых цветов разложила на могильном холмике. В рыхлую землю у основания креста воткнув шесть больших тёмно-бордовых роз, Валентина достала два пластиковых стаканчика, разлила в них четвертинку водки, один, накрыв кусочком чёрного хлеба, вместе с зажжённой свечкой поставила на землю к розам, а из второго, перекрестившись и мысленно пожелав Алексею Царствия Небесного, выпила, зажевав солёным огурцом. Есть Валечке все эти дни совсем не хотелось, и если бы не ночевавшие у неё девчонки, то, возможно, всю прошедшую неделю она бы питалась, как говорится, Святым Духом.
Помянув Алексея, вдова не долго задержалась у могилы - Лёшенькина могила была слишком свежа, душа женщины ещё слишком болела - Валечка выбралась на центральную аллею и медленно зашагала к выходу, по пути не только ни о чём не думая, но и не замечая буйного кладбищенского цветения. А если в голове у женщины и шевелились какие-то зачатки мыслей, то все они сводились, в сущности, к одному: как хорошо было бы ей лежать сейчас рядом с Лёшенькой! Там - под могильным холмиком. А не страдать, не мучаться на этой ужасной земле! Ну, почему, почему она, получив трагическое известие, сразу же не умерла?! Или - хотя бы! - по-настоящему не сошла с ума? Нет, всё-таки, наградив нас истязающим душу разумом, Бог поступил, как минимум, опрометчиво! Чтобы не сказать - жестоко!
На обратном пути вновь заглянув к Татьяне Негоде, Валечка вновь долго звонила в запертую дверь и, не добившись результата, опять обратилась к соседке, от которой узнала, что ни Татьяна, ни её гость сегодня ещё не появлялись. Вздохнув про себя - увы, сегодня не судьба встретиться со Львом! - Валентина отправилась восвояси.
В семь вечера на смену Наталье "дежурить" пришла Эльвира - Элька - высокая крашеная блондинка: ругающаяся матом и изрядно пьющая преподавательница физкультуры. Из учениц Алексея Гневицкого и, соответственно, его тайных обожательниц. Бросившая двух мужей, имевшая - предмет жгучей зависти Валентины! - двух (десяти и двенадцати лет) детишек, которых, определив "по спортивной части", видела мало: из-за тренировок, сборов и прочей гимнастической специфики. Сама подававшая большие надежды лыжница - однако, не выдержавшая беспощадных перегрузок и застрявшая на уровне кандидатов в мастера - "отыгрывающаяся" теперь на детях: сложенной вчетверо гимнастической скакалкой время от времени доходчиво им разъясняющая, что терпеть всё равно придётся. При этом, будучи заботливой и по-своему любящей мамой, понимающая, что нигде, кроме спорта (причём - при полной самоотдаче), её детям в России ничего не светит.
Уже не чающая встретиться с Окаёмовым, Валентина обрадовалась появлению Эльвиры: всё равно, кроме водки, утешиться ей сегодня нечем, а с пьющей Элькой это будет куда приятнее, чем с трезвенницей Наташей. И действительно - оказалось приятнее. Правда, сама Валентина выпила немного; к некоторому удивлению вдовы, её настроение резко переменилось уже после двух стопок: душевная боль смягчилась, появилось странное ощущение связи с Лёшенькиной душой, и вместе с этим ощущением - мир и покой. Будто бы кто-то Знающий тихонечко ей шепнул: в конечном счёте, всё будет хорошо. Третью стопку Валечка всё же выпила, а больше не захотела - незачем! Не спиваться же - в самом деле! Эльвире пришлось в одиночестве допить всю большую бутылку - и где-то около десяти часов женщины "отключились". А в одиннадцать вечера вдова вдруг проснулась - с ощущением, что она не будет спать этой ночью: захочет - а не заснёт. Во всяком случае - дома. Нет - только в Алексеевой мастерской!
После шестисот миллилитров водки Эльвира беспробудно спала - никто не мог помешать Валечке встать, одеться в белое бальное платье и потихоньку уйти из дома.
(Не венчанная и не расписанная Валентина, тем не менее, не могла отказать себе в белом - напоминающем свадебное - платье: надевая его на Новый Год, Пасху, свой и Лёшенькин Дни Рождений. И облачиться сейчас в него, а не в чёрный вдовий наряд подсказал Валентине - она в этом нисколько не сомневалась - сам Алексей. Подсказал ОТТУДА.)
В мастерской вдова первым делом включила мощный, засиявший в пять двухсотсвечёвых лампочек, светильник и достала из кладовки три старых картины Гневицкого: два пейзажа и один портрет. Её портрет. Который Валентине очень хотелось видеть на выставке и который её устроители - по их словам, из-за стилистического несоответствия - дружно отвергли.
Разумеется, не будь Валечка гибелью Алексея потрясена до состояния полной невменяемости, она и Мишке, и Юрию, и искусствоведке Ирочке очень доходчиво разъяснила бы, что к чему - и этот "натуралистический" портрет обязательно оказался в экспозиции, но... может оно и к лучшему? Видеть себя сейчас глазами Алексея... сейчас - когда он так настойчиво призывает её к себе... туда, где нет "ни слёз и ни воздыханий"... а только - любовь... и ещё - правда - работа... по формированию души... много работы... особенно для тех - кто от неё отказался ЗДЕСЬ... помешав своей душе должным образом оформиться в этой жизни... вольно или невольно - не суть...
Впрочем, Валентину никогда не занимали подобные метафизические бредни, а уж в данный момент - тем более! И её портрет, девять лет назад написанный Гневицким, сейчас говорил женщине только одно, но главное: Алексей её ждёт! Там! В Небесной Обители! В окрестностях звезды Фомальгаут - их общего с Алексеем (чего, естественно, вдова не могла знать) ангела-хранителя. Ждёт, чтобы продолжать вдвоём восхождение к Горнему Свету! Рука об руку: в ТОЙ - как и в ЭТОЙ жизни!
Портрет Валечка поставила на пол, прислонив к столику с розами - под "Распятием": так, что образовался непрерывный восходящий ряд от Земли к Небу - написанное маслом грубоватое, но озарённое любовью мужчины лицо тридцатилетней женщины внизу, выше (на фоне светло-серой стены) десять роз, как десять кровавых ран, и над всем этим (в беспредельности!) Он: Сын Человеческий... Он - победивший смерть...
Стоящее мольберте "Лесное озеро" зачаровывало сказочной тишиной, манили свежестью и прохладой низко склонившиеся ветви цветущих яблонь на другой картине Гневицкого, звала убегающая между стогов к дальней берёзовой роще тропинка - на третьей. И, глядя на эту умиротворяющую красоту, Валентина удручённо вздыхала: ну, почему? Почему Алексей отказался от этих милых всякому сердцу, доступных всякому зрению и понятных всякому уму образов реальности? Всё более отдаляясь от так нравящихся ей безыскусных (как в жизни!) пейзажей и двигаясь чёрт те куда! К Дьяволице-Лилит, околдовывающей "Фантасмагории"... однако же - и к "Распятию"! Нет! В искусстве - она не судья! Что делал и куда шёл Лёшенька - не для её куриных мозгов! Любить его и быть с ним рядом - другое дело! Всегда быть рядом... и в этом мире, и в том...
... разумеется, сердцем Валентина Андреевна Пахарева знала уже с понедельника, какой нелёгкий шаг ей предстоит в ближайшем будущем, однако умом, до самого его физического воплощения - до шажка в пустоту с лестницы-стремянки - она никогда так и не осознала этого. То есть, не осознала в земной жизни - зов Алексея звучал слишком настойчиво, потребность соединиться с ним была неодолима для женщины. Возможно, если бы днём Валентине удалось встретиться с астрологом?.. поговорить с ним и быть им утешенной? Впрочем - вряд ли... душа женщины была уязвлена настолько, что её не могли исцелить любые - даже самые умные и доброжелательные! - человеческие слова... только - Он, Чьё подобие Алексей так вдохновенно изваял из ствола старой липы... но Его голоса Валентина не слышала... а Лёшенькин - напротив - звал всё настойчивее...
Около часа просидев в молчаливом созерцании так нравящихся ей старых картин Алексея, женщина стала собираться в свою последнюю на этой земле - короткую и страшную - дорогу.
После Мишкиного обыска и последовавшей затем уборки найти моток толстой - художнику будто бы и ненужной, однако зачем-то у него хранившейся - верёвки оказалось не совсем лёгким делом, занявшим у Валентины не менее двадцати минут. Ещё пять минут ей потребовалось, чтобы отыскать на полке изданную в СССР в начале шестидесятых годов книжку скандинавских криминалистов с описанием редких несчастных случаев и разных (в основном экзотических) способов самоубийств - Бог весть как попавшую к Алексею и года два назад случайно увиденную женщиной.
Тщательно сверяясь с книгой-"инструкцией", Валечка попробовала соорудить так называемый "узел палача" - для чего требовалось, сложив большую петлю, вновь перегнуть верёвку и, вернувшись немного назад, свободный конец несколько раз обмотать вокруг образовавшегося тройного соединения, напоследок пропустив его во вторую маленькую петельку. Бывшей прядильщице в этих хитросплетениях разобраться удалось хоть и не сразу, но без особенного труда - нужный узел завязался у неё минуты через три после начала экспериментов.
Справившись с хитрым узлом, Валентина вспомнила, что для скорейшего затягивания петли верёвку, обычно, намыливают и, отыскав кусок туалетного мыла, уверенно - будто не в первый раз! - проделала эту непривычную работу: узел - действительно - с лёгкостью заскользил по верёвке.
(Всё это, нелишне напомнить, совершали лишь Валентинины руки - сознание женщины оставалось в стороне от её ужасной работы. Ибо после гибели художника только одни эмоции продолжали связывать Валечку с ЭТИМ миром, тогда, как и ум, и душа женщины уже целиком находились в ТОМ - по получении трагического известия устремившись ТУДА, вслед за возлюбленным. А поскольку тело мешало окончательному воссоединению... правда, её душа ещё недооформилась здесь... с другой стороны: душа Алексея - тоже... ведь роковой удар киянкой настиг художника в самом расцвете его таланта, в начале стремительного духовного восхождения...)
Соорудив петлю, Валентина маленьким острым топориком отрубила от верёвки двухметровый конец, забралась на стремянку и надёжно привязала смертоносное приспособление к решётчатой балке - между светильником и "Распятием". Собственно, всё - можно и...
...однако, прежде чем сделать последний шаг, женщина спустилась с лестницы, выпила стакан водки и подошла к зеркалу. Поправила причёску, одёрнула слегка встопорщившееся от работы белое платье и вновь забралась на лестницу. Вспомнив о незакрытых окнах, спустилась опять, задёрнула шторы, выключила светильник, оставив горящей только настольную лампу, но в полутьме Валентине Андреевне Пахаревой отчего-то вдруг стало страшно, женщина вновь зажгла верхний свет и в третий раз поднялась по ступеням стремянки. Отодвинула мешающие волосы, петлёй охватила шею, поплотней подтянула скользящий узел, скосив глаза, посмотрела на "Лесное озеро" на мольберте, перевела взгляд на фигуру Спасителя и, ногой оттолкнув лестницу, шагнула ВВЕРХ - к Алексею.