На долю культуры первобытного общества слишком часто выпадают только презрение, насмешки и осуждение. Между тем в числе благодетелей человечества, которых мы обязаны с благодарностью чтить, многие, если не большинство, были первобытными людьми.
Джеймс Джордж Фрэзер.
"Золотая ветвь".
Часть 1
Лилиэда.
Глава 1
Лукав Ле-ин. Извилист путь его. Нравится или не нравится такое неудобство народу бад-вар - приходится с ним мириться.
В то злосчастное летнее утро Любимая дочь Повелителя Молний нечаянно встала с левой ноги. И ещё в полусне, ещё не осознав ужаса, она почувствовала ожог и мгновенным звериным движением отняла от коврика свою преступную ногу. Было, однако, поздно...
Притаившись в самом углу широкого низкого ложа, Никогда Не Убывающая Луна или - на языке её народа - Эн-лиг-о-моэда, тряслась как дочь последней невольницы. Она чувствовала, что Великий и Грозный Че-ду уже прикоснулся к ней и оставил знак. Да, было уже поздно. Непоправимое совершилось. Че-ду - это не Тен-ди-лен. От него не откупишься смазливой рабыней. Да даже и сестру он, увы, не возьмёт.
При мысли о том, как хорошо было бы отдать Че-ду одну из многочисленных своих сестёр, на миг озарилось лицо Лилиэды. Но знак Великого бога горел на подушечке большого пальца, лицо погасло, а дрожь, усиливаясь, перешла в озноб, и преступная левая нога слегка омертвела. Уткнувшись лицом в изголовный валик, рыдала Любимая дочь Повелителя Молний. Её ещё детские плечи и острые лопатки вздрагивали от подавленных воплей - от подавленных: ибо, осознавая свою обречённость, она таки надеялась, надеялась и хотела, чтобы её не услышал спящий у входа за узорчатой ширмой Великий воин Некуар.
Это потом, через сотни - и многие! - равноденствий, когда Великий и Грозный Че-ду потеряет власть, а с ней и своё имя, когда прочие боги, от которых и сейчас уже можно откупиться сестрой или братом, падут до того, что не станут брезговать рабами и пленными и породят совсем уже смехотворное племя, берущее, что ни дадут: вола ли, свинью ли, кувшин ли вина - цари придумают для охраны бесчисленных жён увечить мужей, и этим невольным жрецам Ра-да-бада (2) доверят чистоту своей крови. Но Повелителю Молний и в голову не могло прийти поручить служителям Ра-да-бада охранять сон Лилиэды; да и как бы они - эти женоподобные служители - могли унять её буйных братьев?! Ибо волчатам этим нужна не её девственность. Нет, не цветок она, который хочется сорвать. Знает, знает Повелитель Молний их чёрную жажду!
И потому за две луны до праздника особенно чуток сон Некуара. И потому, давясь, Лилиэда глотает слёзы и плачет молча. Плачет и прислушивается. Нет. Тихо. Никого, кажется, не разбудило её немое отчаяние. Озадаченная девочка слегка успокоилась. Слабейшая, почти неуловимая надежда повеяла на её воспалённую голову.
Чуток сон Некуара. А если воин не слышит - значит, вмешался Ле-ин. Бог, о котором никто ничего не знает. О прочих - людям известно многое. Не всем - конечно. Но Лилиэду, Любимую дочь Повелителя Молний, почти с младенчества в тайное тайных с настойчивостью и долготерпением ведёт осторожный и строгий Му-нат.
Мудрейший, возросший чуть ли не с младенчества при храме Че-ду, в ранней юности достигший высокого ранга Носителя Священной Бороды, при возмужании он был замечен Легидой. И те три ночи, которые ему подарила богиня, стали для Му-ната ночами откровений. Ибо ветреная богиня - среди любовных забав - беспечно выболтала жрецу очень многое о мире богов и предков. Выболтала столько, что Великий Че-ду, давно махнувший рукой на её бесчисленные приключения с богами, царями и даже неразумными тварями тёмных лесов и горячих степей, на этот раз разгневался всерьёз. Он до того жестоко избил Легиду, что та, когда настало время снова появиться на небе, вынуждена была от глаз смертных на несколько ночей укрыться за непроницаемой - из облаков - завесой. Он захотел, чтобы Де-рад (3), не дожидаясь сроков, немедленно забрал Му-ната к себе. "Никак не может женщиной рождённый столь много тайного нести в себе", - эти слова Великого Че-ду одна из Младших богинь шепнула на ухо своему возлюбленному, а он, разумеется, в секрете их удержать не смог.
С этими словами согласились и Де-рад, и Мар-даб, и давно бы дыхание покинуло Му-ната, но вмешался Ле-ин. Конечно, достоверных слов Лукавого бога не знает никто - правда, по сомнительным слухам Ле-ин намекнул на древнюю клятву, которой все Старшие боги будто бы связали себя ещё до начала мира... но что это за клятва... и как ею по отношению к смертному может быть связан бог... тайна... и тайна великая... остаётся лишь смиренно сказать: Лукавому богу слава! Ибо без его воли не могло бы совершиться ни то, что совершилось уже, ни то, чему ещё предстоит быть. Слава Ле-ину!
Му-нат остался среди смертных и своей мудростью помог одному из младших сыновей верховного жреца Че-ду стать Повелителем Молний; ибо открыла ему ветреная Легида, что править народом бад-вар должен отнюдь не верховный жрец, не тот, кто после двенадцати равноденствий обязан в пламени костра предстать перед Че-ду и дать ему отчёт в своих делах, но править должен тот, кто сам повелевает огнём, и не медленным огнём костра, а быстрым небесным огнём.
А как получилось, что новое имя и новая власть перешли к одному из младших сыновей верховного жреца Че-ду - это другая история. Важно одно: Му-нат остался Первым другом Повелителя Молний - его советником и наставником Лилиэды.
При мысли о Ле-ине отчаяние девочки не то чтобы прошло, но сделалось иным, не убивающим мгновенно. Вместо смерти наступило странное состояние - несхожее ни с одним из знакомых Лилиэде прежде.
Всё будто бы остановилось. Остановилась кровь, остановилось сердце, остановилось время. И всё будто бы раздвинулось. Не стало стен её комнаты, не стало стен Дома и Города, не стало и той дальней, достигнутой одним лишь Тим-би-а-таном, (4) границы; границы соединяющей и разделяющей Небо и Землю. Не стало ни Земли, ни Неба. Исчезли и боги, и люди. А может быть, ни что никуда не исчезло, но просто потеряло знакомый облик? Другим всё сделалось - новым и непонятным. И имя этому головокружительно новому - Ле-ин. И что перед этим Великий Че-ду? И где ты, Великий Че-ду? Исчезло Небо - и ты исчез! Исчез - и зачем теперь тебе девственность Лилиэды?
Увы, пришло время немного рассказать о тяжком преступлении Любимой дочери Повелителя Молний. Конечно же, не мелкий, случайный грех осквернения священного коврика поверг Лилиэду в отчаяние. Ей и раньше - по детской беспечности - случалось его совершать: так что же? Стоило рассказать об этом Му-нату и тот, исполняя обряд очищения, несколько раз совсем не больно стегал её плёткой, произносил нужные слова, брызгал на коврик заговорённой водой, и всё забывалось.
Водились за Лилиэдой и куда посерьёзней грехи, даже и такие грехи водились, за которые любая другая перед богом, запрет которого осмелься она нарушить, предстала бы лично. Но и в этих печальных случаях Му-нат знал очистительные обряды. Правда, иной раз приходилось жертвовать сестрой или братом - и Повелитель Молний, радуясь или хмурясь, всегда соглашался. Не мог он (здесь его власть кончалась) пожертвовать самой Лилиэдой - ибо ей, Лилиэде, была назначена Великая Ночь. И этой долгожданной Ночью, соединившись с Че-ду (в образе её брата, Вин-ваша), Любимой дочери Повелителя Молний надлежало зачать Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана - того, кто поведёт народ бад-вар к бессмертной славе.
(Из откровений Легиды Му-нат запомнил и это. Увы, многим великим замыслам воплощаться не дано...)
Кошмар поразил Лилиэду четыре луны назад - и потому-то сегодня, нечаянно осквернив священный коврик, она мгновенно отдёрнула левую ногу, но как ни мгновенно, а всё-таки поздно. Че-ду наложил свой знак. И по нему Лилиэда поняла: рассерженный Грозный бог требует её к себе. Не медля. И дело не в том, что Че-ду, знающий, как велико легкомыслие женщин, подобного преступления простить бы не мог вообще - мог! Всякой другой оно стоило бы лишь нескольких капель крови, брызнувших на его, выделанную из драгоценного дерева, огромную (в два человечьих роста) статую в храме - при очистительном бичевании брызнувших. Всякой другой. И всякая другая, после этой отнюдь не чрезмерной жертвы, могла считаться очищенной. Всякая, но только не Лилиэда. Она, осквернившись, очиститься не могла. Ибо Великий Герой и Мудрец родиться мог лишь от соития бога с девой, а девой Лилиэда, увы, не являлась.
Четыре луны назад - и всего за шесть до своего двадцать четвёртого равноденствия, до Великой Ночи - Луна-Легида похитила её разум. И тогда бы девочке отчаяться и ужаснуться было. Но прихотливо устроены люди. Все четыре луны - с той незабываемой ночи - опьянённая и оглушённая новым ни с чем несравнимым чувством, Лилиэда жила во сне. А знание того, что её счастье не может быть долгим, днём вызывало тихую тоску, а ночью рождало такую жажду, что её не утоляли самые пылкие ласки. (Не в чувственности, конечно, дело - у только-только достигшей половой зрелости было бы сомнительным предположить особенную чувственность; нет, жажда дочери Повелителя Молний распалялась одним лишь свирепым страхом.)
И, разумеется, Лилиэда понесла. Понесла не от Че-ду и не Великого Героя Ту-маг-а-дана, а понесла от Некуара, и кого понесла - неизвестно. Легида ли тогда вмешалась и приняла образ Лилиэды или в него Мар-даб вселился, а может быть, в обоих воплотились боги и, тайное своё свершая, забыли вовсе двух ничтожных человеков. Как знать? И легче ли от этого Лилиэде?
Боги не постоянны, боги капризны; они могут строить и разрушать, могут отнимать и дарить, могут ненавидеть друг друга, ссориться и мириться, устраивать заговоры, таить злобу - да мало ли что они могут! - но во всех случаях, всегда и за всё обязан платить человек. И платит он, обычно, жизнью.
Это сравнительно недавно, за несколько поколений до Лилиэды, когда народ бад-вар, спустившись с гор, обрушился на изнеженных Жителей Побережья и, за исключением жрецов Ра-да-бада, истребив всех мужчин, а также, опьянённый кровью, всех мальчиков и всех непривлекательных женщин, от уцелевших он кое-что узнал о Ле-ине; узнал с изумлением, что боги во многих случаях допускают замену. А значит, необязательно всегда самому отправляться к ним с каким-нибудь важным делом: достаточно послать дочь или сына, и чаще всего - младенца. Младшим же богам вполне достаточно пленного или невольницы.
Ещё узнал народ бад-вар, что Жители Побережья до того опустились в своей изнеженности, что даже и к Старшим богам крайне редко отправляли своих детей: если только глупая рыба почему-то переставала идти в сети, исчезали звери в лесах, и не давала земля плодов. И в конце концов терпению богов наступил предел - они разгневались и орудием праведной ярости избрали народ бад-вар. В той великой резне были перебиты все служители Ле-ина, а женщины и жрецы Ра-да-бада мало знали об этом загадочном, чужом и для их народа, боге.
Сохранилось предание, что Жители Побережья, когда они ещё таковыми не были, а спустились с гор, как много позже спустился народ бад-вар, изумились прекрасному храму в малонаселённой стране. И в своём изумлении они не только не разрушили дивный храм - но преклонились перед Лукавым богом. (6) Преклонились, и со временем этот странный, мало требующий, но зато вездесущий бог главным сделался и у них самих; и под Ле-иновым - конечно же! - тлетворным влиянием в преступном небрежении пришельцы оставили исконных богов; и, получая всё меньше, разгневались боги предков, разгневались и уничтожили нечестивцев.
Народ бад-вар не хотел повторять ошибку Жителей Побережья. Не хотел повторять... и всё же...
...не сменилось и трёх поколений, как верховные жрецы Че-ду, Мар-даба, Де-рада, Легиды, Данны, Аникабы, а также некоторых Младших, но влиятельных богов и богинь собрались на Большой Совет. Семь дней совещались они - от дней появления Легиды на небе до дней её полной славы. Смутил их мужество Лукавый Ле-ин. Не тем смутил, что ему пришлось отвести почётное место - несколько в стороне, но всё же в ряду со Старшими богами народа бад-вар - а тем смутил, что дерзостно поколебал их веру в необходимость лично, спустя три жалких равноденствия после посвящения, каждому из верховных жрецов предстать перед своим богом. Семь дней совещались верховные жрецы, семь дней вопрошали богов, и будто бы боги им разрешили не через три, а через... шесть... двенадцать... сорок восемь! - равноденствий являться лично, а так достаточно будто бы первенца от свободных мирян, а от жрецов: в каждое равноденствие по младенцу... Семь дней совещались верховные жрецы, и ещё семь дней убеждали свой недоверчивый народ.
И дрогнули суровые сердца. Могучие вожди и неустрашимые воины, охотники и пастухи - все те, кто по первому требованию бога с загадочной улыбкой и отрешённостью в глазах бросались в пропасть, поднимались на костёр, подставляли горло под нож - все согласились на возможные замены. И у многих, наверно, мелькнула нечестивая мысль, что и своих детей они представят богам только в особо важных случаях, ну, а во всех других - откупятся пленным или невольницей.
Лукав Ле-ин! Извилист путь его. Народ бад-вар не заметил, как встал на гибельную дорогу Жителей Побережья. Встал, не заметил, и зашагал: в неведомо, страшное - в иное.
Да, зашагал, ибо на том же собрании, не расспросив как следует Старших богов, а довольствуясь туманными намёками одной Аникабы - ой ли, а не Ле-иновыми ли, с протоптанного пути сбивающими подсказками?! - постановили они ограничить Тайную Охоту, (7) разрешив её лишь в дни Великого праздника Че-ду, и не всего праздника, а тех только трёх ночей, когда Легида небо покидает и ищет приключений на земле. (И это против завещанного предками ежелунного вкушения свежерастерзанной человеческой плоти!)
Пожалуй, единственное, в чём устоял народ бад-вар, это в вопросе о судьбе своего почётного правителя, верховного жреца Че-ду.
По-прежнему каждые три равноденствия он был обязан лично - в пламени костра - являться к грозному богу. Надолго ли? Нет, к сожалению. Прошло немного времени, а срок пребывания верховного жреца на земле удвоился... и раз... и ещё раз... и так было до Му-ната, до его связи с Легидой, до полученного им откровения, до того, как власть над народом бад-вар перешла к Повелителю Молний. А вместе с властью перешла и почётная обязанность отправлять своих чад ко всем Старшим и даже некоторым Младшим богам и богиням. Обязанность, для прочих свободных ставшая уже непростительно лёгкой: ибо только первенцев они теперь отдавали Данне, а остальных детишек - лишь тогда, когда те нарушали какой-нибудь важный запрет одного из Старших богов; да и то, конечно, не без тайного вредительства Ле-ина, всё больше и больше распространялось пагубное поветрие очистительных обрядов.
(Поветрие это почти не затронуло жителей Священной Долины, но об этом - в своё время.) И детей Повелителя Молний, за исключением, разумеется, Вин-ваша и Лилиэды, оно не коснулось.
Потому-то - готовые в любое время отправиться в тяжкий путь - дочери и сыновья вождя мало чего боялись. Потому-то, ещё не умея толком разговаривать, ненавидеть они умели. И по странной прихоти все - и братья, и сёстры - ненавидели не сильного, отважного Вин-ваша. Нет, все ненавидели хрупкую беззащитную Лилиэду.
Однажды, когда девочке не исполнилось ещё и четырнадцати равноденствий, две старшие сестры ночью прокрались в её комнатку - и за малым не задушили. В последний момент, услышав подозрительный шум, Му-нат успел-таки вырвать полумёртвую девочку из рук опьянённых яростью старших сестёр. Повелитель Молний тогда до того разгневался, что спровадил к Де-раду не только обеих преступниц, но и их мать - Редкозубую Тенбину.
С этой-то памятной ночи и спит у единственного снаружи входа - за тонкой узорчатой ширмой - лучший воин Повелителя Молний, Непобедимый воин Некуар. С этой-то памятной ночи...
Но мог ли даже осторожный и мудрый Му-нат предвидеть Легидин путь? Да знала ли и сама Легида свой путь через много-много равноденствий? А если даже и знала, то - по беспечности - легко могла оступиться. Легида ли сошла с пути, вмешался ли Мар-даб или Младшие боги замыслили зло - непоправимое совершилось...
Открывшийся на пределе отчаяния, на границе между жизнью и смертью, ни на что не похожий Ле-инов мир нёс Лилиэде надежду. Не стало неба - и Че-ду не стало. Не стало моря - и Мар-даб исчез. Кому теперь и от кого родит Героя Лилиэда?
И если всё открытое Ле-ином не доступным оказалось девчоночьему уму, то последнее упало зерном и проросло в её голове. Проросло и созрело, но достойного не принесло плода, а обернулось простенькой мыслью, что ценность многих норм и запретов весьма и весьма относительна. Вин-ваш ли, Некуар - не имеет значения. Теперь Лилиэда знает: отцом её ребёнка является Ле-ин. Почему именно Ле-ин? Но не может же, избранная самим Че-ду, понести от смертного?! Конечно, Некуар непобедимый воин, но он не может быть отцом Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана. (Гордыня, обошедшаяся впоследствии дочери Повелителя Молний, ох, до чего же дорого!) С другой стороны: Че-ду не мог принять Некуаров образ - и уж тем более вряд ли бы изменил назначенный срок.
А если Мар-даб - допустим? Или - Де-рад? Однако мысль о Мар-дабе Лилиэде была противна - бог-Жеребец, исходящий немыслимой похотью! - о Де-раде же она старалась совсем не помнить; да и какая женщина за две луны до Ночей Тайной Охоты способна без содрогания вспомнить о существовании этого бога?
Остаётся Ле-ин. Бедный Ле-ин! Несчастный Ле-ин! Интересно, что бы ответил он Лилиэде устами жрецов своего храма? Но, разумеется, не устами жрецов народа бад-вар: ибо бесстыжие эти самозванцы - по мнению большинства - только делают вид, что понимают его тёмные речи; нет, устами своих настоящих жрецов, тех, которых давным-давно в почти ненаселённой стране застали Жители Побережья; застали, но перенять от них смогли мало что. Ну, а народу бад-вар от этой мудрости и вовсе, считай, ничего не осталось - последние крохи её погибли вместе с мужами и жрецами Жителей Побережья. Осталось только имя - Ле-ин... Самый чужой, загадочный и непонятный из всех, существующих в мире богов...
И почему бы ему ни быть отцом носимого Лилиэдой ребёнка?
Ведь девочка ещё не знает, что Ле-ин ни чьим отцом быть не может. А раз не знает - то и обидеть его не обидит...
"Ле-ин, Ле-ин! Пускай родится не Ту-маг-а-дан! Пускай не от Че-ду! Пьяна душа у Лилиэды тобой открытым новым знаньем! Ей всё дозволено отныне! Запреты потеряли силу!"
Перерождённая Лилиэда медленно приходила в себя. Не взволнованная, не потрясённая, а именно перерождённая. Не может человек, за несколько мгновений испытавший и переживший столько всего, не умереть. И Лилиэда умерла. Но умерла она без воли и согласия Де-рада (8) и поэтому была вынуждена родиться снова. А значит, случившееся с ней можно смело назвать перерождением.
Итак: перерождённая Лилиэда медленно приходила в себя. И первым её осознанным ощущением было - спасена! Да - спасена. Спасена - и не надо никому признаваться в своём страшном преступлении. Спасена, ибо знала теперь: без её воли и без согласия народа бад-вар ничего с ней Че-ду не сделает. Путь к этому богу лежит через костёр - и только через костёр. Велика, очень велика власть Че-ду, но остановить дыханье смертного он не может. Из богов такое доступно лишь одному Де-раду.
Спасённая перерождением Лилиэда открыла глаза. Новые глаза. И новыми глазами она впервые посмотрела на мир. Вот спинка её ложа. Вот мягкая пятнистая шкура. Пятнистый пёстрый полумрак. Если бы не утренние лучи из крохотных - из-за возможного злодейства - окошек, то и совсем темнота. На полу, у самого ложа, коврик, при взгляде на который Лилиэда вздрогнула, ибо ужас от прикосновения к нему ещё не совсем прошёл. Но вздрогнула та, прежняя, теперь уже мёртвая Лилиэда, а новая, живая, дерзко поставила на него нечистую левую ногу. И ничего. Никакого знака - Че-ду отступил от девочки.
Спасённая перерождением Лилиэда от радости захлопала в ладоши - из-за узорчатой ширмы вышел Могучий воин Некуар. Её Некуар. Некуар, в образе которого четыре луны назад на ложе Лилиэды явился Ле-ин. Некуар, чей образ не отделим теперь от образа Великого бога. Некуар, чьи поцелуи и ласки, освящённые именем Ле-ина, станут, если только это возможно, ещё желаннее, ещё горячее.
(Увы, дочь Повелителя Молний знать не знала, что её страсть, распаляемая смертельным страхом, с исчезновением этого страха быстро остыла бы - по-прежнему, разумеется, всё продолжай идти. Вскоре, однако, всё завертелось так...)
Перерождённая Лилиэда новыми глазами смотрела на своего - ?! - воина и, может быть, поэтому не сразу заметила: его взгляд устремлён вниз. В направлении этого взгляда скосив глаза, девочка покраснела: в то время как благословенная правая нога покоилась на ложе - нечистая левая нахально попирала священный коврик. Де-рад побери - это слишком! Нельзя быть такой неосторожной! Нельзя столь пренебрежительно относиться к дару даже и Младшего бога - не забыть бы о своём прегрешении рассказать Му-нату! Диг-ди-гид, конечно, не велика птица - насколько Лилиэда помнит, несколько поколений к нему не посылают даже невольников - но зачем же так, по легкомыслию и беспечности, сердить хотя бы и его: какой никакой - а бог. И уязвить, стало быть, способен: избрал же его Великий и Грозный Че-ду, чтобы переслать зловещий знак!
(Девочка три раза сплюнула и нарисовала в воздухе указательным пальцем правой руки незамкнутый круг - детское колдовство, конечно, а помогает... немножечко... надёжнее всё-таки рассказать Му-нату...)
Некуар поднял глаза. Поднял и заморгал, встретившись с Лилиэдиным взглядом. Тыльной стороной ладони провёл по своему лицу, но наваждение не исчезало. Не Лилиэда сидела перед ним. Не пугливая ненасытная девочка, с которой четыре луны назад - на погибель обоим! - свела их Великая Аникаба.
В отличие от Лилиэды, Некуар с самого начала знал имя бога, вернее богини, расстроившей замыслы Грозного Че-ду. Знал, потому что Аникаба давно призывала его к себе. А он, связанный высоким доверием Повелителя Молний, не спешил на призыв богини. Но разве можно долго противиться желанию женщины? Поупираться немного - да, но коль скоро захотела она всерьёз...
...четыре луны назад, лишив его разума, Аникаба устроила так, что волей или неволей, а он перед ней предстанет - и скоро! Неволей... даже смешно! Будто Некуар, не будь он связан высоким доверием и ответственной службой, помедлил хотя бы мгновенье, услышав призыв богини! И что, спрашивается, Аникабе стоило подождать каких-нибудь десять лун - и он, Некуар, свободный от долга и службы, с радостью поспешил бы на её зов?! Нет, до чего же коварны и нетерпеливы женщины - смертные или богини, всё одинаково! И как, не задумываясь, походя, способны они разрушать высокие замыслы!
Некуар мог понять, что судьба Лилиэды, ничтожной девочки, для Аникабы значила менее чем ничто, но как эта - отнюдь не беспечная, а вполне ответственная - богиня столь легкомысленно отнеслась к судьбе народа бад-вар?! Не могла же она не знать, что Лилиэда - тот сосуд, из которого, по замыслу Че-ду, должен был выйти Великий Герой и Мудрец Ту-маг-а-дан? Должен... был... нет! Некуар ещё поговорит с Аникабой! Это сейчас она для него богиня, а когда своекорыстный замысел ошалевшей от страсти бабы увенчается успехом и Некуар - наконец-то! - станет её возлюбленным, о, тогда она узнает, что значит дразнить настоящего воина!
(Извечная мужская самонадеянность: хоть и богиня - а женщина!)
И Некуар терпеливо ждал своего времени.
И если бы не Лилиэда... не развратная эта девочка... четыре луны назад посмевшая от него зачать... девочка, которую он не любил и любить не мог... и не только - из-за заждавшейся богини...
...на кровавых и грязных дорогах войны разные женщины прошли через Некуаровы руки: невольницы и свободные, и свободные, ставшие невольницами, и невольницы, получившие свободу - и никогда могучего воина не привлекали лилиэдоподобные полудевочки. Нет, ему нравились женщины сильные, способные постоять за себя, ему нравилось обладать ими после яростного сопротивления, сопротивления, сломить которое требовала его природа, природа бойца - всегда и во всём бойца. И полученными в такой борьбе царапинами и укусами Некуар гордился не меньше, чем настоящими боевыми шрамами. А порой попадавшие в плен лилиэдоподобные полудевочки годились, по мнению воина, только для жертвоприношений. Так было... Но четыре луны назад он по воле или - вернее! - по нетерпению Аникабы лишился разума, пришёл на ложе Лилиэды, и с нею лёг, и на народ бад-вар упала беда.
Да, Лилиэду Некуар не любил... не любил... но почему же четыре предыдущие луны он каждую ночь приходил и ложился с нею?.. когда Аникабе - для исполнения своего коварного замысла - вполне бы хватило одной? Да, та безумная первая ночь от богини, а остальные - они от кого?
Некуар ищет разгадку. Некуару не по себе. Его голова, не приспособленная для решения столь мучительных отвлечённостей, разламывается: путаница, сумбур, шевеленье тьмы и - молнией! - страшная мысль: "А что если Великая богиня разжечь разожгла огонь, а водички - дабы его погасить - не приготовила?!"
Но и не только это: глядя на Лилиэду, воину впору и вовсе лишиться разума - на Лилиэду?.. дочь Повелителя Молний?.. очаровательную губительницу высоких замыслов?.. (будто бы одна только девочка виновата в случившемся!)... знакомое тело, знакомые волосы, знакомое лицо... впрочем, лицо... его, пожалуй, не назовёшь знакомым... и не только потому, что самое родное лицо никогда не бывает совсем знакомым... нет, сейчас лицо Лилиэды казалось особенно чужим ...
...не её эта складка на лбу, не её припухшие слегка растрескавшиеся губы, и нос как будто не её, но главное - глаза! Глаза не только не её, но, что особенно сбивало Некуара с толку, вообще - не человеческие глаза. И даже не глаза вообще - ибо таких глаз не может быть ни у смертного, ни у зверя, ни у морского гада. Нет, не глаза это, а два чёрных, опушённых ресницами провала - чёрных, бездонных, но и светоносных, но и кипящих; нет, не глаза это, а два источника чёрного - не земного! - света.
И Некуару открылось всё. Не Лилиэда ему протянула руки. Не Лилиэдины глаза сжигали, но и дарили другую жизнь. Не захотела ждать Великая Аникаба! Ни десять лун, ни две, ни одну - ни дня! Прошедшей ночью наступил предел её терпенью. И по примеру легкомысленной Легиды она сошла и приняла образ Лилиэды. И как только могла эта - отнюдь не ветреная, но лишку скорее строгая Аникаба! - так низко пасть?!
Некуар понял всё. Он весело подошёл и как-то слишком небрежно запустил огромную пятерню в густые, чёрные волосы Лилиэды - и растрепал их, и перепутал. Чьи волосы - девочки или богини? И кто улыбнулся в ответ на эту, небезопасную в общем (9) ласку: дочь Повелителя Молний или сама Великая Аникаба? Для Некуара - после его открытия - это имело уже десятое значение; ибо, пав, Аникаба утратила власть над ним. А до праздника Че-ду оставалось ещё предостаточно времени. И всё это время - каждую ночь! - он может ложиться с Лилиэдой, ничуть не терзаясь тем, что изменяет богине.
Знает теперь Некуар: и Аникаба, и Лилиэда - это одно. Богиня-девочка, и девочка-богиня. И девочка, ставшая богиней, не девочка уже для Некуара. Не видит Некуар ни её худобы, ни детской слабости. Да, Лилиэду, не изменив своей природе, Великий Воин полюбить не мог... но если в девочку воплотилась богиня... нет! Теперь он не променяет её ни на одну из самых соблазнительных наложниц, ни на одну из самых сладострастных, самых свирепых жриц Кровожадной Данны!
Некуар держал руку на голове дочери Повелителя Молний и чувствовал, как в него переливаются тепло и трепет Великой богини. А может быть - тепло и трепет Лилиэды?
Несколько блаженных мгновений постояв так, воин убрал свою руку и, стараясь быть суровым, указал Лилиэде на её, может быть и случайное, оскорбление Диг-ди-гида. Но то ли голос подвёл могучего воина, то ли память о беглой, но обжигающей ласке - выговор вышел разбавленным водицей: тихонечко рассмеялась девочка - тихонечко, но так призывно и многозначительно, что Некуару снова захотелось подойти к ней. И невесть каким бы новым безумием могло всё обернуться, если бы, не без труда собрав остатки долга, Некуар поспешно не отступил за ширму.
Не ведал воин, что смех и радость Лилиэды - не смех и радость Аникабы; и её новые глаза зажжены не пламенем богини, а страшным светом нового рожденья.
Отойдя от девочки, Некуар быстренько овладел собой и, соблюдая должные церемонии, сообщил Му-нату, что дочь Повелителя Молний проснулась и желает его видеть.
* * *
Оставшись одна, Лилиэда, насколько ей позволяли перенесённые ужас и отчаяние, постаралась принять свой обычный вид. Понимая, что и её голос, и её глаза едва ли не всё откроют проницательному жрецу, дочь Повелителя Молний, не поднимая лица, будто бы в смущении от содеянного, молча указала на свою левую ногу, а затем - на священный коврик. И, как обычно в подобных случаях, каждым своим движением подчёркивая раскаяние и трепет - слегка преувеличенное раскаяние и чуть нарочитый трепет - дочь Повелителя Молний прильнула животом к густому пятнистому меху. И, как обычно в таких случаях, Му-нат взял плётку - и, как обычно, Лилиэда почти не почувствовала боли.
Правда, она заметила, что жрец стегал её и дольше, и сильнее необходимого, а затем - зачем бы? - растёр пострадавшее место какой-то резко пахнущей мазью. Но даже серьёзность, с которой Му-нат потом кропил по углам водой и шептал древние слова могучих заклинаний, ничего не открыла девочке. Впрочем, в том её состоянии - не мудрено. Мало того: и то, что в комнатку жрец внёс треножник с горящими углями (символ мужского естества Че-ду) и окурил её густым дымом - ничего не открыло дочери Повелителя молний. И даже после, когда, уходя, он приказал ей одеваться самой, не призывая на помощь невольниц - всё ещё ничего не открыло девочке. И только обёртывая вокруг бёдер белую тонкую ткань, она почувствовала неловкость: будто бы сзади, там где стегал Му-нат, её касалась тёплая шершавая рука. Удивлённая, но по-прежнему всё ещё ничего не понимающая Лилиэда развернула намотанную было ткань и провела ладонью по затвердевшей и липкой коже - отстранённо, будто чужую, оглядела свою руку, и только тогда размазанная по ладони кровь открыла дочери Повелителя Молний всё. Не Диг-ди-гиду была посвящена эта кровь - для второстепенного бога роскошь! - и очистительный обряд совершился, разумеется, не для него.
В любом другом состоянии треножник, угли и благовонный дым на верную мысль навели Лилиэду сразу бы: обряд священного бичевания, обряд очищения перед Великим Че-ду над ней, над дочерью Повелителя Молний, только что исполнил жрец. А она, рождённая заново, глухая ещё и слепая, приняла этот священный обряд за знак обычной вежливости в отношении Диг-ди-гида. (Извинение, конечно, не единственное: очищение - вопреки обычаю - было Му-натом совершено не в храме, а в комнатке, так сказать, келейно.) Теперь - правда, вслед! - Лилиэда вспомнила: прежде чем окурить её благовонным дымом жрец поднёс тонкий жалящий конец плети к пламенеющим угольям - и в треножнике зашипело. Это Великий Че-ду - явив неслыханную милость? - принял её, Лилиэдину, кровь. Тогда, стараясь скрыть от Му-ната и преступление, и перерождение, ни на что постороннее девочка не обращала внимания: но теперь, при виде размазанной по ладони крови, дочери Повелителя Молний открылось всё. На миг воскресла прежняя отвратительно преступная Лилиэда - воскресла и умерла, умерла и воскресла - и великое облегчение, но и великое изумление узнала она теперь. Такое великое изумление, что в прежней - до перерождения - жизни оно могло бы лишить девчонку разума.
Му-нат только что, не говоря ни слова, совершил над ней обряд очищения! Над ней - как над всякой другой!
Что-что, но это не укладывалось в Лилиэдиной голове - чего-чего, но этого быть не могло не только наяву, но и в самом радужном сне! Если жрец как-нибудь узнал о её преступлении, то не знать, что очищение для неё немыслимо, он, конечно, не мог: кому, спрашивается, как не Му-нату ветреная Легида выболтала тайну высокого предназначения Лилиэды, тайну рождения Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана - тайну судьбы народа бад-вар?!
Если же о преступлении Лилиэды жрец не знал, то с какой стати он стал бы совершать над ней священный обряд? Ну, а если помстилось и Му-нат, раздражённый её беспечностью - сколько же можно, в конце концов, гневить по пустякам хотя бы и Младшего бога! - просто-напросто наказал девчонку? И очищение - всего лишь смертельно желанный плод её воспалённого воображения? А треножник с угольями? Малопонятные заговоры и заклятья? Ей же, напротив, жрец не сказал ни слова! А ведь наказывай он набедокурившую девочку - разумеется, не молчал бы: сёк бы и выговаривал, чтобы запомнилось ей покрепче! И ещё: Му-нат никак не мог не заметить, что боли она не чувствовала, а если так - что было толку её наказывать?
В конце концов от всего пережитого впав в лёгонькое отупение, дочь Повелителя Молний на всё махнула рукой и полностью - а что ещё оставалось делать? - доверившись Ле-ину, обернула бёдра развёрнутой было тканью. Теперь она знала, что вездесущий Лукавый бог, будучи сотворцем носимого ею ребёнка, не даст совершиться беде.
И потому, как только тонкое полотно скрыло следы священного бичевания - а девочка себя таки убедила, что получила не заурядную порку - Лилиэда дерзко нарушила последний приказ Му-ната и позвала на помощь невольницу. Впрочем, теперь она понимала: на это её своеволие жрец не рассердится - его приказ вызван, скорее всего, желанием оградить её от ненужных вопросов и избавить от унизительной для дочери Повелителя Молний лжи. Одеться же самостоятельно было трудно - многочисленные украшения: ожерелья, браслеты, кольца надевались в строго определённом порядке, причём, не постоянном, а меняющемся каждую луну. Не говоря о невероятно сложной причёске; и не Лилиэдино дело помнить этот порядок, а дело её невольниц - особенно старшей, Шидимы.
2
Му-нат вышел в немыслимом смятении. Знал он или не знал о страшном преступлении дочери Повелителя Молний? Раньше догадывался - теперь, увы, знал. Знал, но очень хотел не знать. Может ли человек вместить в себя знание разрушающее надежды, терзающее душу - унижающее и оскорбляющее его?
Входя к Лилиэде, на что-то (на чудо?) жрец ещё немного надеялся - вопреки опыту, наблюдательности и, главное, посасывающему сердце гнусному червячку. Три луны назад ему - как-никак, а служителю обманутого девчонкой бога! - с трудом удалось связать в себе страшную правду о падении дочери Повелителя Молний. С очень большим трудом - каждый день, к сожалению, укрепляясь в своём ужасном подозрении... И сегодняшнее смятение Лилиэды, как она его ни старалась скрыть, не ускользнуло от Му-ната. Впрочем, и без кошмарного подозрения всё её поведение наводило на нехорошие мысли: явно виновна в чём-то, явно - по-детски неловко - пытается что-то скрыть...
Ах, если бы только это! Детская - пусть даже самая скверная! - шалость: увы, до поры повзрослела девочка... К сожалению - не на столько, чтобы суметь соврать по-взрослому. То, как она безуспешно прятала своё лицо, как молча указывала на левую, якобы осквернившую священный коврик, ногу - сомнениям это, для Лилиэды хоть сколько-то благоприятным, места, увы, не оставляло: всё уверяло жреца в кошмарном его открытии, и, может быть, впервые Му-нат не знал, как ему следует поступить. Не знал, ибо чувствовал: заговори он сейчас с девчонкой - даже от имени своего повелителя, Великого бога Че-ду - она ему не ответит; не ответит, ибо сегодняшней ночью испытала и пережила нечто не человеческое, нечто похожее на пережитое им самим в три незабываемые ночи свиданий с Легидой.
А то, что Лилиэде не прибавилось мудрости?.. а почему он уверен в этом?! Ведь хитрости - хотя многие их и не различают - не равнозначна мудрость! Нет, с Лилиэдой явно что-то не то... И преступление - а в том, что оно всё-таки состоялось, увидев, как дочь Повелителя Молний прячет лицо в шкуру снежного барса, окончательно перестал сомневаться жрец - объясняет пускай и многое, однако не всё. И разгадывать её загадки... в то время, когда, едва глянув на девчонку, потерял уверенность в себе... Лилиэда - или Че-ду?.. девчонка-преступница - или обманутый ею бог?.. не завидный, по правде, выбор... что ни выберешь - всё не то... и?..
...в какой-то неуловимый миг жрец ощутил нездешнее дыхание и сразу же понял: не до истины! Лучше всего сейчас, ни о чём не расспрашивая, исполнить долг по отношению к Диг-ди-гиду. Самое разумное, не мудрствуя зря, принять предложенные девчонкой незнакомые правила незнакомой игры.
И Му-нат честно попытался их принять: осквернён Диг-ди-гидов коврик - что же? Лилиэдой - по беспечности - совершаемый часто грех... немножечко замаравшуюся, легко от него очистить... но... уже после, когда уже всё совершилось и стало поздно, мысленно возвращаясь назад, жрец изумился глубине своих заблуждений: ему (наивному!) казалось, будто в комнате только он и девочка - однако, забывшему о неземном, неземное ему напомнило... ведь давно не мальчишка, чтобы ввязываться в предложенную девчонкой игру... однако - ввязался... а Лукавому богу - задним умом сообразил Му-нат - именно это и надо было! Незримым своим присутствием отвлечь, соблазнить - и... последовавшая затем измена Великому и Грозному богу Че-ду явилась вполне прогнозируемой! Особенно - учитывая неосознанную слабость, питаемую жрецом к Любимой дочери Повелителя Молний! А что повлияло более: Лукавый советчик или преступная эта слабость - не суть. Главное: поколебалось Му-натово мужество, разум затмился - немыслимое предательство совершилось. И до чего же быстро - и незаметно! - рассыпалось стройное здание норм и запретов, правил и исключений из них, здание, на возведение которого так много времени и труда затратили и боги, и люди, и даже Древние Могучие Силы.
Рассыпалось в тот момент, когда, завершая обряд очищения, Му-нат, несколько раз легонько стегнув Лилиэду, собрался уже побрызгать заговорённой водой - и... передумал! Может быть, из самых благих побуждений, но, скорее всего, уже полонённый Ле-ином, жрец почему-то решил, что девочка заслуживает строгого наказания: плётка в его руке словно бы ожила и, просвистев, очень чувствительно ужалила нежную кожу.
Му-нат знал, что Лилиэда, не имея на то важных причин, не стала бы молча терпеть подобную боль - но сейчас она даже не вздрогнула. И в этот, наверное, момент пагубная власть Ле-ина полностью овладела волей жреца. Зная, что от следующего удара след останется надолго, он старательно прицелился и изо всей силы хлестнул по её беззащитному заду - так хлестнул, чтобы этот след был невидимым под закрывающей чресла и бёдра тканью. Выступила кровь, но Лилиэда не вздрогнула даже и теперь.
Му-нат затрепетал, посмотрев на распущенные по плечам и спине густые чёрные волосы дочери Повелителя Молний. Ведь, убедившись, что девочка не только не чувствует боли, но даже и не удивлена, он её волосы обязан был немедленно убрать: соорудив сложную причёску, опасные Силы опутать лентами, закрепить острыми заколками - словом, связать покрепче! А он? Взялся за очищение грешницы, совсем упустив из вида, что она надлежаще не прибрана! И?! Не поздно ли он спохватился? Ведь не просто неземные - пусть даже угрозливые - но всё же достаточно безразличные Силы сейчас затаились в них! Нет, эти густые спутанные пряди сделались обителью бога. И жрец знает его имя. Да и не надо особой мудрости, чтобы знать имя того, кто может одержать верх над Великим и Грозным Че-ду. Он может... (10)
...но... на памяти народа бад-вар не было, кажется, случая, когда бы вмешательство Ле-ина расстраивало замыслы других богов? Не было? А как же он сам, Му-нат - с выболтанными ему Легидой сокровенными тайнами?!
Лукав Ле-ин. Извилист путь его. И, поколебленный уже давно - и чарами Легиды, и от себя скрываемой слабостью к Лилиэде, и странной мудростью чужеземного бога - жрец окончательно пал. Неслыханное предательство, жертвой которого стал Великий и Грозный Че-ду, совершилось. И это ещё не всё. Сокрытием ужасного преступления дочери Повелителя Молний предав Громовержца-бога, Му-нат на этом не остановился: нет, за предательством последовало святотатство.
Будто бы и не Лилиэда лежала перед ним. Будто бы и не в своей комнате. Будто бы это в храме Че-ду нуждающаяся в очищении женщина прильнула к статуе Великого бога, и Му-нат особенным, употребляемым только для этого бичом несколькими точно рассчитанными ударами рассёк кое-где её кожу - так, чтобы пролитой крови было достаточно, чтобы вымазать детородный орган Великого бога. Это необходимая замена той крови, которую проливает женщина, впервые - по легкомыслию! - познавшая мужчину не у ворот храма. (Изначально: на алтаре любого - не обязательно Старшего - бога, но подробнее об этом чуть позже.) И этого - для всякой другой - достаточно. Но сейчас-то перед Му-натом находилась не случайная грешница - нет, Лилиэда. Та самая Лилиэда, чью первую кровь Че-ду (в образе её брата Вин-ваша) должен был пролить лично, и - хуже того - та самая Лилиэда, чьё чрево уже вынашивает смертельно опасный плод.
Но паденье Му-ната уже совершилось. И гнусность его безмерна. Будто и не Лилиэда перед ним. Будто и не в своей комнатке. Будто в руке у него не обыкновенная плётка, а священный бич. (Впрочем, для совершаемого сейчас немыслимого кощунства вполне подходит и плётка.) Несколько сильных ударов - и крови для жертвоприношения уже достаточно. А если так, то почему бы и треножнику с углями не заменить фаллос Че-ду? А все нечистые, все тёмные заклинания - почему бы и их не употребить для мерзкого обмана Великого бога? А запретное, хранимое от начала мира и избранному избранным передаваемое знание? То страшное, то прельстительное знание, которое в некоторых случаях даёт власть над волей бога - и его в своём ужасном падении использовал жрец! (11)
Отречение совершилось. Отвратительную пародию на обряд очищения дополнило запретное, проклятое и караемое немедленной смертью колдовство. Даже Му-нат, неутомимый искатель и прилежный хранитель драгоценных зёрен тайного знания, очень удивился тому, что после совершённого им святотатства земля не разверзлась, не обрушилось небо или, как наименьшее зло, его сразу же не покинуло дыхание.
Выходя, жрец приказал Лилиэде одеваться без посторонней помощи, опасаясь, что в теперешнем своём состоянии беспечная и - обыкновенно - очень неважно лгущая дочь Повелителя Молний не сможет должным образом пресечь любопытство невольниц. Поэтому, выходя хоть и растерянным, и потрясённым, за ширмой Му-нат всё-таки задержался: приглядеть за Лилиэдой и в случае надобности помешать ей совершить какой-нибудь неосторожный поступок. Он видел, с каким удивлением девочка разглядывала размазанную по ладони кровь. Он видел, как она изумилась, догадавшись о смысле совершённого им обряда. Он видел, что на этот раз обычно легкомысленная девчонка проявила должную осторожность и собрался уже выйти в примыкающий к комнате огороженный дворик, но тут он - впервые за сегодняшнее утро! - увидел её глаза. Глаза Лилиэды. Зажжённые перерождением глаза. Надо ли говорить о впечатлении, произведённом ими на чуткого наблюдательного жреца?
Потрясённый, долго стоял Му-нат, впитывая в себя чёрный свет Лилиэдиных - преображённых! - глаз. Времени для него не стало. А когда оно возвратилось - Му-нат о девочке знал уже всё. И не о только уже случившемся, но и о том, чему ещё предстоит быть. Смятение наконец-то оставило жреца. Он теперь знал: и преступление дочери Повелителя Молний, и его кощунственное святотатство имеют свой высший, уму недоступный смысл.
* * *
Шидима, повинуясь Лилиэдиному зову, почти бесшумно проскользнула в комнату. И чуть удивилась, застав дочь Повелителя Молний уже немного одетой. Впрочем, решив, что для девочки наступили ежелунно насылаемые Легидой дни строгого затворничества - а наступить им было бы уже и пора - Шидима достала из разрисованного сценами любовных похождений Мар-даба ларца соответствующие этим опасным дням украшения. Лилиэда (до срока-то да попасть в нечистые!) вспылила и уже была готова закатить невольнице затрещину, но задержала руку, сообразив, что в её состоянии несколько дней одиночества - подарок судьбы, и пренебрегать им не следует. Сделав вид, что она рассердилась на Шидиму будто бы из-за сломанной красивой подвески, дочь Повелителя Молний велела её заменить и не спеша стала надевать на себя украшения, подаваемые невольницей.
И тут же поблагодарила про себя Лукавого бога, внушившего ей замечательную мысль: сказаться нечистой. (До своего перерождения столь опасная выходка девочке, конечно, и в голову не могла прийти, но взявшему на себя ответственность богу - слава!) Ведь, помимо всего остального, в этом состоянии и украшений носить полагалось меньше, и причёска куда как проще - одевание, значит, времени займёт чуть-чуть, и скоро ей можно будет остаться одной. (Не следует, впрочем, думать, будто Лилиэде не нравилось украшать себя - нет, такое извращение женской природы было отнюдь не свойственно дочери Повелителя Молний.) Время, затраченное на перебор украшений, потерянным временем обычно она не считала, но сегодня, сейчас, ей поскорее хотелось остаться одной. Верней, не одной, верней - наедине с Ле-ином... Лилиэда будто бы всей кожей чувствовала: бог, спасший её от гибели, находится рядом, тут, в этой комнате, и невидим только потому, что не желает показываться кому не надо.
Невольница наконец-то справилась со своими делами - до чего же бывает удобно в нужный момент суметь сказаться нечистой! - и Лилиэда, разумеется, против всех правил, приказала Шидиме принести вкусный, обильный завтрак. А чтобы избежать ненужных расспросов - а нечистой еда полагалась скудная - сослалась на сильную слабость. (Чему-чему, а лгать сегодняшнее перерождение девочку научило прекрасно! Одним только видом она сумела солгать Некуару. Молчанием - попыталась Му-нату. Неудачно - как ей было показалось, однако, с изумлением убедившись, что жрец не просто принял её ложь, но и ответил своей, не менее преступной, обрадовалась и решила: если Великому богу угодна такая ложь - значит она священна. Так неужели же, в любое мгновение ожидая своего спасителя, дочь Повелителя Молний согласится предложить ему жалкий завтрак нечистой затворницы? Нет уж!
И, наслаждаясь вновь приобретённой способностью - !!! - с весёлой дерзостью Лилиэда приказала Шидиме принести кувшинчик лучшего (выдержанного аж трижды по семь равноденствий!) вина, будто бы назначенного ей Му-натом. А осмелится она сомневаться или нет, попытается или не попытается выведать у Му-ната причину неслыханных требований женщины, отмеченной Легидиной нечистотой - её, Лилиэду, это нисколько не волновало. Слава Ле-ину, Му-нат с ней заодно, и уж, конечно же, осторожный жрец не только туповатой Шидиме, но и самому Повелителю Молний ни взглядом, ни словом, ни жестом не подарит ни малейшего намёка на хранимую им тайну.
На некоторое время оставшись одна, Лилиэда постаралась приготовиться к свиданию с Ле-ином. Её никто не учил, как надо принимать Старшего бога, но врождённый такт, а может быть, врождённая беспечность говорили девочке: чем проще - тем лучше. Поэтому, в ожидании заказанного завтрака, она только тщательно расправила прекрасную шкуру снежного барса, поменяла изголовный валик и уселась, скрестив ноги, на доставивший столько треволнений драгоценный коврик. Справедливо считая, что сейчас гораздо важнее привести в порядок свои мысли - чем комнату.
Наконец-то Шидима закончила все приготовления к обильному завтраку, и Лилиэда невольницу наконец-то выслала - наказав объявить о своей осквернённости. Дочь Повелителя Молний не могла, естественно, знать, как и когда явится ей Ле-ин - а поэтому лучше, чтобы никто пока не входил в её комнату.
Всё. Все приготовления закончены, Лилиэда осталась одна - однако Великий бог медлил, зримого образа не принимал, но его присутствие чудилось дочери Повелителя Молний во всякой полутени, во всяком пятнышке света: девочка терпеливо ждала своего бога. Ле-ин медлил, зримого образа не принимал, но зато его сила понемногу передавалась окружающим Лилиэду предметам. И они оживали. Почти незаметно для глаз.
Сначала в дальнем, плохо различимом углу комнаты будто бы шевельнулась высушенная особенным образом голова одного из враждебных когда-то Повелителю Молний Вождей - и голова Редкозубой Тенбины в ответ ей кивнула будто бы. Качнулась подвешенная к потолочной балке объёмистая связка шкур. Это души зверей услышали бога. Скрипнула узорчатая ширма. Сдвинулся кувшин с вином. Приподнялась немного прикрывающая большую миску с вкусно пахнущей тушёной козлятиной тяжёлая глиняная крышка. Опрокинулась скамеечка. Звякнул медный ножичек. (12) Это души вещей услышали бога. И наконец, потрескивая, на голове у Лилиэды поднялись дыбом и зашевелились волосы. Ле-ин пришёл.
Дочь Повелителя Молний будто бы видит его. Но - смутно. Перед глазами светлое, не имеющее формы пятно. Непередаваемо светлое - светлее самого солнца! - но всё ничуть же не слепящее. И мир сошёл на Лилиэду. Блаженный покой, а с ним пронзительная нежность и высокая неземная любовь коснулись её души. И зазвенела душа в ответ. Тетивой волшебного лука зазвенела душа Лилиэды. Неслыханно никогда и никем мелодией в ответ зазвучала её душа. И новое, ни с чем не сравнимое чувство овладело девочкой. Несравнимое и невыразимое на скудном, печально несовершенном человеческом языке.
Звенит душа у Лилиэды. И недавнее, на предела отчаяния, на границе между жизнью и смертью, ниспосланное ей откровение сейчас подтверждает Ле-ин. Звенит у девочки душа. И краткий миг свиданья с богом равен - по самому скромному счёту - вечности.
Вечности - ибо в этот краткий миг Лилиэде открылось всё. И уже бывшее, и то, чему ещё только предстоит быть. И среди прочего - к немалому удивлению девочки - что отцом носимого ею ребёнка является отнюдь не Ле-ин, а, как это ни странно, обыкновенный смертный, обыкновенный непобедимый воин Некуар. Впрочем, слегка унизительным это не льстящее знание могло быть раньше - до свидания с богом. Теперь Лилиэде это совсем не важно - ведь уже сегодня Великий воин оставит земные пределы: за уходящим солнцем вслед уйдёт на запад - к Аникабе. Но и это Лилиэде теперь не важно: из бывшего - ничего ей теперь не важно.
Свет постепенно гаснет. Ле-ин удаляется. Дочь Повелителя Молний остаётся в комнате одна. И начинает - нет, далеко не сразу - различать окружающие предметы. Видит, что завтрак не тронут богом - и улыбается недавней своей наивности. Есть Лилиэде не хочется. Несколько неторопливых глотков сладкого густого вина - и обессиленная девочка падает на низкое ложе и на недолгое время покидает привычные земные пределы: она, кажется, всё же сгорела на очистительном костре. И пусть его пламя питали не сухие дрова, пусть, обугливаясь, не шипела Лилиэдина плоть - пережитые ею ужас, смерть и новое рождение сделали этот костёр таким же палящим, как и любой другой.
* * *
"Некуар должен умереть, - с этой "глубокой" мыслью жрец вышел от Лилиэды, - Некуар обязательно должен умереть на закате солнца", - и Му-нат уже знает, какой смертью умрёт непобедимый воин. Нет, не убийство колдун затеял, но великое испытание - для Некуара, Лилиэды и самого себя. Испытание - да; но знает жрец: ни ему, ни девочке не время ещё уходить в запредельные страны, а Некуару - пора. Пора, ибо Великая Аникаба давно его ждёт к себе. Любовь Великой богини к Непобедимому воину - никакая ни для кого не тайна: ну, а Му-нат от самого Некуара знает об этой страсти. И более: он сам, а не кто-то другой, затратив уйму усилий, сумел запретить воину сразу же, не откладывая, откликнуться на зов Аникабы. Это ещё счастье - благоприятное стечение обстоятельств, о котором несколько позже - что, прежде, чем отправиться в путь, воин открылся ему. И только напоминание о высоком доверии, оказанном Некуару Повелителем Молний, смогло среди смертных задержать его на несколько равноденствий - равноденствий, для воина невыносимо долгих.
Ах, лучше бы не задерживало! Каким же наивным вздором видится это - в свете свершившегося - сегодня, но тогда-то! С какой гордыней тогда возомнил Му-нат, что судьба народа бад-вар находится в его руках! И совсем уже в тайне: "А руки-то его - очень ещё ничего пока! Очень даже не плохо работают необходимую работу!"
Ибо коварных и беспощадных Лилиэдиных сестёр и братьев жрец знает прекрасно! Знает: поспеши Некуар на зов Аникабы - дни беззащитной девочки сочтены. И дело не столько в том, что Некуар могуч и непобедим: у Повелителя Молний триста готовых на всё наёмников, и силу одного Некуара вполне бы могла заменить объединённая сила нескольких - однако незаменимы его преданность и неподкупность. А братья Лилиэды не только отважны и кровожадны, но и вероломны, хитры, ловки. И много ещё коварнее, и несравнимо ещё хитрее её многочисленные сёстры. Да, сильных и храбрых воинов у Повелителя молний вполне достаточно, но таких, как Некуар, беззаветно преданных, нет среди них, к несчастью: а одних лишь силы и храбрости зачастую бывает мало...