- Держись, Путята! Одни лапотники! Никакой дружины! Навались товарищи!
- А-а-а! Ах! И-и-и!
- Чудики тут, понятно! Эти смерды снюхались с чудиками! Отходим!
Дело принимало серьезный оборот. Васятка Пегий понял это сразу, как только услышал испуганный вопль Путяты. Обычно Белоглазая Чудь пряталась по глухим чащобам, не принимая участия в усобицах славян, но если все-таки принимала... И дело не в дополнительной военной силе, хотя дикие лесные люди были куда лучшими бойцами, чем лапотники смерды, но они никогда не выходили из дебрей большими отрядами, нет - в колдовстве.
Чтобы ватага из ста пятидесяти удалых ушкуйников от полуночи до рассвета не могла взять обнесенное невысоким тыном торговое село? Конечно, дождь не давал разгореться огню, а почему ни с того ни с сего полил дождь? Когда с вечера ничто его не предвещало?
Вопли о вмешательстве в распрю Белоглазой Чуди посеяли панику в рядах нападающих - отчаянные новгородцы дрогнули и побежали к своим ушкуям.
Васятка Пегий, чураясь и чертыхаясь про себя, успокоился только вскочив на нос многовесельной ладьи. Рано успокоился. Оставленные им позади, не столь легкие на ногу ушкуйники падали один за другим, поражаемые злым колдовством инородцев. В предрассветных сумерках дальнозоркие глаза воина отчетливо видели спотыкающихся и падающих на бегу товарищей. А находящаяся при пяти ушкуях немногочисленная охрана и не думала спешить на помощь невезучим соратникам - напротив, проверенные в боях отважные воины помышляли только о бегстве.
Впрочем, и сам Васятка, начальствующий над сорока ушкуйниками, ни слова не возразил, когда, с трудом оттолкнув от берега тяжелую ладью, человек двадцать перевалилось через борт и бросилось к веслам. Ушкуй стремительно вышел на стрежень, и только здесь на середине реки, почувствовав себя в относительной безопасности, незадачливый командир смог оценить ущерб, нанесенный нечистой силой.
Кроме их ладьи от берега отчалил только один ушкуй - три других оставались в заводи, в которой их спрятали новгородцы перед набегом на казавшееся таким беззащитным село. И на тебе! Кто бы мог подумать, что местные смерды столкуются с Белоглазой Чудью! Но все равно, учиненное колдовство не лезло ни в какие ворота! Напугать - да; но чтобы разом погубить полтораста человек - извините! На это не способна никакая чудь!
Васятка Пегий почему-то был уверен в гибели упавших на бегу товарищей - хотя это противоречило многовековому опыту славян: настоящее смертельное колдовство действует строго индивидуально. А не так скопом, когда люди падают на бегу, будто пораженные невидимыми стрелами!
Вставало солнце, страх проходил - бежавшие ушкуйники, устыдившись своего малодушия, решили возвратиться назад: вдруг да не все их товарищи пали жертвой нечистой силы?
Против течения грести было не легко, места ночной битвы они достигли ближе к полудню, и были встревожены неестественной тишиной. Настолько неестественной, что опытные речные волки засомневались - полноте? То ли это место, где они потерпели сокрушительный разгром? Если бы не причаленные в укромной заводи три ушкуя, ратники решили бы: не то. На длинном пологом косогоре никаких трупов, но это бы - ладно. Смерды могли убрать тела их павших товарищей, не было главного - села. Которое от полуночи до рассвета осаждало почти сто пятьдесят отважных, искусных воинов. И, естественно - никаких следов ночного побоища. А ведь по прикидкам Васятки Пегого возле невысокого тына пало... а действительно? Сколько дружинников пало в ночной битве?
Теперь, когда и само село, и все его жители, и сраженные колдовством ушкуйники провалились в тартарары, Васятка вспомнил удивительную особенность ночной осады: в том отчаянном сражении не было убитых ни с той, ни с другой стороны. Он сам, два раза пораженный стрелами и получивший зверский удар топором по голове, не имел на теле ни одной раны. Да что раны - царапины. Да, когда топор хрястнул по черепу - у него в глазах потемнело, и он, кажется, упал на землю. Однако сейчас нигде ничего не болело, а на голове не прощупывалось даже шишки. Не говоря о глубокой рубленой ране, которую должен был оставить топор.
Не только Васятка Пегий, но и все уцелевшие ушкуйники были в большом замешательстве: что делать? Возвращаться в Новгород без добычи, потеряв три ладьи и большинство своих товарищей - покрыть себя несмываемым позором. Задержаться здесь и попробовать выяснить судьбу пропавших бойцов? Страшно! Нет, отчаянные рубаки не испугались бы и втрое превосходящего их по численности врага, но иметь дело с таким могущественным колдовством? Допустим, чудики отвели им глаза, и само село, и ночной бой - морок, но куда в этом случае делись их товарищи? Действительно - провалились с тартарары? Но тогда необходимо немедленно бежать отсюда!
Потолковав и посудачив между собой, храбрые речные разбойники все же решили задержаться до вечера - днем нечистая сила почти не имеет власти и не может угрожать всерьез, а подобно побитой собаке на брюхе ползти домой... да какой купец после такого позора вложит деньги в их промысел? Какой атаман возьмет трусов в свою ватагу?
Добровольно в дозор не хотелось идти никому, поэтому бросили жребий. Васятка прутика не тянул, ему, как начальствующему, волей-неволей пришлось возглавить разведчиков. Оставшиеся при ушкуях восемнадцать человек откровенно радовались: чего ждать от нечистой силы и где безопаснее - неизвестно, однако широкая полноводная река всегда давала шанс на спасение. Если не от нечистой силы, то от дружинников князя.
Сначала дозорные еще раз тщательно осмотрели холм, на котором стояло заколдованное село и вновь не нашли никаких следов людского жилья - воистину, бесовское наваждение! Нет, Белоглазая Чудь ни при чем - самое изощренное человеческое колдовство не в силах сотворить подобного чуда. Только, не к ночи он будь помянут, Беспятый Анчутка.
Исчезли также окружавшие село поля ржи и огороды с репой, капустой и огурцами. Насколько можно было видеть с невысокого холма - во все стороны от реки простиралась девственная дикая земля, поросшая березовыми и осиновыми рощами, которые на расстоянии трех полетов стрелы сливались в необозримый лесной массив. Васятка мог бы поклясться, что вчерашним вечером, когда они, замышляя набег, украдкой следили за селом, сплошной лес начинался гораздо дальше.
Ушкуйники, попавшие под чары этого нехорошего места, боязливо жались к командиру - нечего было и думать о настоящей разведке, только сбившись в стаю бесшабашные удальцы могли пересилить страх и не броситься, забыв о приличиях, к спрятанным в заводи ладьям. Поэтому Васятка не стал разбивать разведывательную партию на мелкие группы, а повел ее наугад в ближайшую рощу.
Казалось бы, что могло быть светлее и веселее белых березовых стволов и мелодичного лепета зеленой листвы - увы, не сейчас. Сейчас, в той роще, в которую робко вошло двадцать ушкуйников, все было как-то не так: деревья не прямо тянулись к небу, а кривились и изгибались во все стороны, будто они не березы, а ольхи, рябины, ветлы. Белую кору пятнали лишайники, со стволов и нижних веток густо свешивались длинные нити кукушкиного льна. Да вдобавок, деревья хоть и казались старыми, но были не по возрасту низкорослыми - вполовину нормальной высоты. А если к этому присоединить зловещую тишину - не стрекотал ни один кузнечик, не пела ни одна птичка - бурелом и валежник, то ничего удивительного, что страх и без того напуганных ушкуйников только возрос.
Почувствовав общее настроение, Васятка захотел вывести отряд на опушку, да не тут-то было. Кривые березы сменились сначала чахлыми лиственницами, затем угрюмыми елями - новгородцы поняли, что заблудились. И самое удивительное: ушкуйники не могли сориентироваться по солнцу - оно почему-то все время оказывалось у них за спиной. Да, сквозь густую хвою до земли доходили немногие лучи склоняющегося к закату солнца, но они все же давали возможность повернуться лицом к светилу - увы. Стоило сделать несколько десятков шагов - солнце упрямо оказывалось за спиной.
Скоро всем стало ясно - леший. Он водит их отряд, заманивая людей в непроходимые дебри, чтобы в конце концов скормить обессиливших ратников своим подручным - рысям, волкам, медведям.
Поэтому, наткнувшись на труп белой лошади, ушкуйники сначала не удивились: видать, бедолага пала совсем недавно, и хищники не успели ее сожрать. Однако, когда из-за толстого елового ствола вышел человеческий скелет и, оседлав вдруг вставший с земли лошадиный труп, бесшумно поскакал прочь, отважные воины сначала оцепенели, а затем дружно зачурались: чур меня, чур! Спаси и сохрани от нечистой силы!
Солнце скрылось за верхушками деревьев, до земли не доходил уже ни один лучик - скоро совсем стемнеет, и?.. Насмерть перепуганные разбойники были уверены: в темноте местная нечисть разгуляется вовсю. А если к ней присоединится Белоглазая Чудь - гибель неизбежна. Уж если здесь днем скелеты преспокойно разъезжают на трупах лошадей, то этот ужасный бор не просто заколдованное место, но родовая вотчина Беспятого Анчутки. Из которой невредимым мог выбраться только праведник, да и то - с трудом. А уж им, из лета в лето разорявшим низовые земли - где им.
Перед тем, как совсем стемнело, ушкуйникам посчастливилось выйти то ли на опушку большой поляны, то ли на край болота - где они решили заночевать. Конечно, ушлые новгородцы знали, что в болотах нечисти водится не меньше, чем в самом глухом лесу, но им, привыкшим к открытым речным просторам, под звездным небом было все же спокойнее, чем под нависшим еловым лапником. Да и водяной, русалки, кикиморы пугали ратников меньше, чем леший, оборотни и бельмесые хохотунчики.
Когда запылал большой костер, ушкуйники приободрились - ништяк! Авось, да и пронесет! Нечисть не любит открытого огня, а костер будет гореть всю ночь.
Поужинав толокном и сушеной рыбой, новгородцы наладились спать, порешив, сменяясь, караулить партиями по пяти человек. Чувствуя ответственность, Васятка Пегий вызвался возглавить дозор, приходящийся на самое недоброе время - от полуночи до первых петухов. Однако, едва заснув, он был разбужен истошным воплем: Путятко!
Этот вопль разбудил не только предводителя - очнувшись, он увидел, как очумевшие спросонья ушкуйники хватаются за топоры, кистени, бердыши, пики. Выхватив из ножен меч, Васятка уставился на орущего Пузача - в чем дело? Однако вопящий ратник лишь тыкал рукой в сторону ближайшей ёлки и пронзительно окликал: Путятко, Путятко! В ответ из-за елки раздавалось громкое чавканье, хруст разгрызаемых костей и басовитое урчание то ли огромной кошки, то ли оборотня, то ли бельмесого хохотунчика.
Свободной рукой схватив пылающую ветку, Васятка, размахивая мечом, бросился на нагло, чуть ли не на виду, пожирающего их товарища людоеда - однако за елкой никого не было. Присоединившиеся к предводителю, осмелевшие ушкуйники при свете горящих ветвей углубились в лесную чащу - нигде никого. Между тем, чавканье, хруст и басовитое урчание продолжали доноситься из-за ствола следующей ближайшей ели... и следующей...
Леший! Заманивает! Уводит их от костра!
Сообразив это, ушкуйники вернулись на опушку - к огню, к свету. Звуки нечестивой трапезы вновь заслышались из-за той елки, на которую первоначально указывал Пузач. И можно было бы считать их обыкновенным бесовским мороком, если бы не пропал Путята.
Пришедший в себя ражий детина Пузач сказал, что Путята, собирая хворост, отошел всего на несколько шагов от костра, как вдруг из-за елки выскочила огромная белая тень и, сцапав ушкуйника, зачавкала его плотью и захрустела его костями. При этом он сам так перепугался, что ноги приросли к месту, и он смог только закричать.
В другое время над столь откровенно струсившим товарищем новгородцы могли бы и посмеяться, но сейчас им было не до смеха - сгрудившись у костра, отважные воины с ужасом всматривались в чернеющие в каком-нибудь десятке шагов от них лесные дебри. После недолгого совещания новгородцы решили перенести стоянку подальше от края леса. Захватив побольше хвороста и светя себе горящими ветками, ушкуйники осторожно двинулись по поляне, бугрящейся поросшими осокой, брусникой и клюквой кочками.
Прежде, чем Плешивый Тетеха с головой ухнул в топь, Васятке показалось, будто из трясины высунулась синяя рука и, схватив воина за ногу, сдёрнула его с кочки. Шедший рядом с оступившимся Тетехой Смурной Илейка, вскрикнул и, надеясь спасти товарища, сунул древко пики в открывшееся окно. Тетехе удалось за него ухватиться, и над булькающей болотной жижей показалась облепленная тиной плешивая голова. И сразу же завопила благим матом, будто ушкуйника снизу живьем поедала тысяча раков. Илейка, потянув пику к себе, ухватил товарища за руку и вдруг сам вниз головой кувыркнулся в топь. Мерзко захохотала кикимора. Над булькающей болотной жижей замельтешили ступни и икры Илейкиных ног. Остолбеневшие ушкуйники могли только наблюдать за агонией своего товарища, не будучи в силах прийти на помощь. По воде побежали синие огоньки - пламя охватило бьющиеся ноги страдальца. Илейка давно должен был захлебнуться, но он не захлебывался - горящие ноги несчастного ушкуйника все били и били по мутной жиже, приводя в ужас остолбеневших новгородцев.
Наконец кто-то из пришедших в себя ушкуйников завязал на веревке скользящую петлю и сумел накинуть аркан на один из бьющихся в мучительной судороге живых факелов - нога оторвалась, и незадачливый ловец вытащил на сушу пылающую головешку, которая, подобно рыбине на сковороде, продолжала подпрыгивать, отталкиваясь от земли то ступней, то коленной чашечкой, до тех пор, пока опять не свалилась в топь. Этого ужаса новгородцы уже не выдержали и, заорав, бросились в рассыпную.
Смертельно перепуганный, но все же сохранивший остатки благоразумия Васятка Пегий мгновенно понял, что по одиночке они все неизбежно погибнут и закричал так громко, как до этого не кричал никогда в жизни:
- Куда, черти! Здесь же кругом трясина! Сгинете, в бога, в бабушку и в душу мать! Давай ко мне! Я на сухом месте!
Отчаянный призыв главаря подействовал. Услышав его, многие из разбежавшихся соратников вернулись к размахивающему горящей веткой Васятке. Многие, но не все. Пяти человек ушкуйники не досчитались. Надеясь на доброе чудо, Васятка велел замолчать обступившим его товарищам - вдруг да из темноты донесутся призывы о помощи? Не донеслись. Вообще - тьма поглотила все звуки. Не слышалось ни кикиморы, ни болотной выпи, ни даже лягушки. И только вернувшись к брошенному догорающему костру новгородцы увидели взвившийся шагах в пятистах от них огненный столб. В центре которого корчилась черная человеческая фигурка. Таким образом, прояснилась участь одного из сбежавших ратников.
Понимая, насколько опасно оставаться у кромки леса, там, где белая тень сожрала Путяту, ушкуйники тем не менее боязливо жались к костру, не в силах сделать ни шагу в сторону. И хотя Васятка Пегий убеждал товарищей перенести костер хотя бы шагов на тридцать в сторону болота, ему никак не удавалось уговорить оцепеневших от страха ратников - все одно погибать! А нечистая сила - она повсюду! Здесь или в другом месте - без разницы! Эх, сюда бы хоть самого завалящего попика! Чтобы он молитвой и крестом припугнул Анчутку! Этого Беспятого злыдня!
Ночь приближалась к середине. После полуночи должно было наступить самое опасное время, однако отчаявшихся ушкуйников сморил сон - один черт! Из этого гиблого места им все равно не выбраться! Ни о каких дозорах уже не могло идти и речи - какая разница, наяву или во сне тебя сцапает местная нечисть?
У Васятки Пегого все же достало сил взять из костра большую головню и пропахать ею борозду вокруг спящих товарищей. После чего, прочитав "Отче наш", вконец измотанный командир рухнул на землю и сразу захрапел, уже не противясь чарам Дремотника.
На этот раз Васятку разбудило липкое прикосновение к его лицу. Открыв глаза, ушкуйник увидел, что его гладит мертвец. Как известно, в мире нет ничего страшнее ходячего покойника, поэтому неудивительно, что, увидев склонившегося над ним Путяту, Васятка завопил не своим голосом, разбудив и переполошив товарищей. Которые в свою очередь, завидев Путяту, принимались орать как резаные: мало того, что к ним присоединился мертвец - съеденный мертвец!
Правда, для съеденного Путята выглядел удивительно целым: голова, руки, ноги - все при нем. И никакой вурдалачьей бледности, и никаких вампирских клыков. И кое-кто из наиболее храбрых ушкуйников усомнился: а покойник ли пожаловал к ним в гости? Уж больно он свеж да румян для покойника! Может, просто зашел за хворостом поглубже в лес, заблудился, а дурацкая белая тень Пузачу померещилась? А что за елкой кого-то жевали - бесовское наваждение! Ведь никакой крови, никаких костей они там не обнаружили.
На Васятку Пегого, ощутившего липкое прикосновение руки Путяты, эти трезвые доводы не произвели никакого впечатления - он точно знал: к живым присоединился мертвец. Доказательств чего не пришлось долго ждать - упрямо не отвечающий на вопросы товарищей, Путята вдруг упал на колени и завыл, запричитал бабьим голосом: ой, не могу больше! Ой, простите! Помилосердствуйте! Ой, не ешьте мои глаза! Ой, не пейте мою кровь! Ой, не грызите мои кости! И-и-и! А-а-а! О-о-о! И-и-и!
Услышав эти исполненные нечеловеческой мукой вопли, ушкуйники в ужасе отпрянули от голосящего мертвеца - Господи спаси и помилуй! Защити нас от Беспятого Анчутки!
Вой и причитания Путяты оборвались так же резко, как и начались - испустив особенно пронзительный вопль, съеденный ратник поднялся с колен и, безучастный ко всему окружающему, застыл столбом. Слегка пришедшие в себя ушкуйники заглянули ему в лицо - глаза были на месте. Но взгляд отсутствовал - глаза Путяты если и смотрели, то только внутрь. И там внутри видели такие невозможные муки, что, в пустых зрачках страдальца уловив их отражение, Ушкуйники ужаснулись сильнее, чем услышав визг и вой ходячего мертвеца. И приползший из тьмы безногий Илейка уже не смог увеличить их смятения - тем более, что он не визжал, не причитал, не выл, а только безостановочно ухал, будто никак не мог отдышаться после долгого пребывания вниз головой в трясине: ух, ух, ух.
Прикованные к Северной звезде невидимыми цепями Большой и Малый Ковши показали, что наступила полночь - из леса высунулась невероятно длинная, не меньше шести саженей, Костяная Рука, схватила не успевшего даже вскрикнуть могучего Мизгиря и утащила его в чащу. От пережитых ужасов отупевшие до полного бесчувствия ушкуйники даже не подумали отбивать товарища - где им, против нечистой силы! Однако вдруг выступивший из тьмы, одетый смердом седобородый старик стал укорять отчаявшихся новгородцев: - Негоже, соколики, предавать своих соратников. Бросать их в беде.
- Заткнись, старый дурень! - сердито огрызнулся Федька Скуловорот. - Протри зенки! Куда нам супротив Костяной Руки?
- А ты не бранись, не бранись, соколик. - Примирительным тоном ответил одетый смердом странник. - Как разорять низовые земли, так вы герои, а как с вами чуток пошалили бельмесый хохотунчик, кикимора и Костяная Рука - так сразу же затряслись поджилки?
В другое время высказанное елейным голосом обвинение в трусости взбесило бы горячих ушкуйников, и седобородый смерд подавился бы своими словами, однако сейчас даже Федька Скуловорот побоялся махнуть кистенем, а только отвернулся от старика - дескать, юродивый. И вообще, угодившим в сердце непрекращающегося кошмара ушкуйникам было настолько муторно, тяжело и страшно, что слабый интерес к приставшему к ним страннику они проявили лишь в первый момент и скоро вовсе перестали обращать внимание на седого смерда - мало ли кого куда и зачем носит нелегкая. Им и своих забот по горло. И только Васятка Пегий без всякого интереса, по долгу начальствующего, пристроился на большой кочке рядом с присевшим старцем и продолжил расспрашивать явившегося из тьмы бродягу.
- Старче, а ты, случаем, не из этих краев? Может, знаешь, как выбраться отсюда? Мы бы тебе заслужили.
- О хо, хо, добрый молодец, - распутывая бечевки левого лаптя, невпопад ответил седобородый смерд, - нелегко подобрать подходящую обувку на мои ноги. А дорога из этих мест, - старик повернулся лицом к Васятке, - не скорая. И у каждого - своя. Смотря по тому, кто сколько пролил невинной крови. Тебе, добрый молодец, погостить в этих краях предстоит долгонько. Ох, долгонько.
Произнеся это загадочное прорицание, странник замолчал и занялся вконец запутавшимися бечевками левого лаптя. Васятка Пегий задумался было, что бы могли значить темные слова седого бродяги, но пронзительный визг оторвал ушкуйника от его размышлений. Из леса вновь высунулась Костяная Рука и положила недалеко от костра извивающийся и вопящий кусок мяса в форме человеческого тела с начисто ободранной кожей. И как ни притерпелись ушкуйники к ужасам сегодняшней бесконечной ночи, все дружно отпрянули от этого страшного дара нечистой силы. А когда кровоточащая студенистая плоть вдруг стала обрастать новой кожей, то обезумевшие ратники, узнав в голом человеке недавно похищенного Мизгиря, дружно бросились на колени и в голос запричитали: Отче наш, спаси и помилуй! Прости нас, окаянных ушкуйников! Все, что награбили, раздадим убогим! Уйдем в монастырь! До конца дней будем замаливать свои грехи! Только выведи нас из этого ужасного места! Спаси и помилуй, Господи!
Выкрикнув исторгнутые страхом мольбы о пощаде, ратники встали с колен и окружили все еще вопящего голого Мизгиря, к которому присоединился съеденный Путята - оба живых покойника дурными голосами вопили, что не перенесут таких нечеловеческих мук и повесятся на ближайшей осине.
Наконец-то справившийся с непокорными завязками левого лаптя седобородый странник меланхолически заметил по поводу этого малодушного решения: - Пусть повисят, соколики. Отдохнут, наберутся сил, обменяются опытом - в следующий раз съедят Мизгиря, а кожу сдерут с Путяты. О, хо, хо, грехи наши тяжкие. Ведь они болезные не гнушались убивать даже грудных младенчиков.
Взвыв особенно громко, Путята с Мизгирем замолчали, выпрямились и, повернувшись спинами к костру, застыли живыми столбами. Воцарилась гнетущая тишина, которую не нарушало, а напротив как бы сгущало безостановочное уханье безногого Илейки: ух, ух, ух.
Сняв левый лапоть, странник размотал портянку и с облегчением поставил на землю раздвоенное козлиное копыто: о хо, хо, никак не могу подобрать обувку по ноге. Или жмет, или вертится, или рвется. Железная жмет, костяная вертится, лыковая или кожаная рвется. Но лыковая - всего удобнее. А новый лапоточек я себе мигом спроворю.
"Беспятый Анчутка, - обомлел Васятка Пегий, - собственной персоной! Что же, они живыми попали в пекло?"
- Почему, соколик, живыми, - на невысказанный вопрос ушкуйника бодро отозвался принявший облик странника-смерда исконный враг человеческого рода, - здесь нет ни живых, ни мертвых. Ни страдания, ни блаженства. А те муки, которые ты видишь, они только сначала муки. Через каких-нибудь сто лет вы все так к ним привыкнете, что вам сделается смертельно скучно. Вот это, скажу тебе по секрету, настоящая мука. И только избыв ее...
Беспятый Анчутка недоговорил, кряхтя по-стариковски обмотал копыто портянкой, обул ногу во взявшийся невесть откуда новый лапоть и протянул ушкуйнику правую руку: - Пойдем, Васятка. У меня к тебе, как к начальнику, разговор особый.
Ушкуйник почувствовал, что не в силах противится этому властному призыву и, встав с кочки, обреченно побрел во тьму за своим страшным провожатым. Как он понял - в самое сердце ада.
* * *
В конце двенадцатого века у стен града Китежа на берегу Светлояра процветал славившийся особенно строгим уставом Спасский мужской монастырь. Основанный, по ходившим в городе слухам, раскаявшимися новгородскими ушкуйниками. И когда на град Китеж надвинулись несметные орды поганых язычников, первыми ударили колокола этого монастыря. И, услышав их звон, раскрылось озеро.