Пробки - одна из главных проблем Москвы. В них теряешь время, нервы, деньги. Степан Данилович Безруков угрюмо смотрел на багажник впереди стоящей "девятки".
Начало июня, а столбик термометра подбирается к отметке +30, да ещё в машине вышел из строя кондиционер.... Злость распирала: опаздывал на лекцию - последнюю в этом семестре. А после неё консультации, экзамены.... Правда, впереди - долгожданный отпуск. Почему-то к лету у него всегда кончался запас жизненной энергии. Наверное, сказывалась напряжённая работа в учебном году: студенты, аспиранты, научные исследования, подготовка докторской диссертации.
В этом году он планировал провести отпуск с семьёй в Испании. Однако пришло письмо от отца: заболел старик, подумывает о смерти и желает попрощаться с детьми и внуками. Вероятно, это серьёзно, потому что раньше он никогда не жаловался на здоровье, впрочем, как и дед, и прадед Степана Даниловича. Крепкие были казаки!
"Надо заранее заказать билеты. Уехать домой будет трудно - южное направление...", - подумал и тут же поймал себя на мысли - "домой". Как давно не произносил он этой фразы! И повторил вслух:
- Домой! На Кубань!
Да, уже четверть века живёт он в Москве. Теперь она его дом. Но почему же так щемит сердце при мысли о Кубани, о родной станице, об отчем доме....
Степан Данилович глянул на часы: лекция уже началась.
- Ай-я-яй! Опаздываю, - недовольно пробурчал, - студенты больше пятнадцати минут не ждут.
Уф-ф, жара.... Он вытащил из кармана платок, но тут "девятка" дёрнулась и, кажется, пошла. Затор рассосался довольно быстро, появилась надежда: "Может, застану".
Степан Данилович явился перед студентами, когда те уже покидали аудиторию. Можно сказать, успел в последнюю минуту. Заключительная лекция прошла на уровне, но, несмотря на то, что весь материал выдан, не удовлетворила его. В аудитории было шумно: студенты не могли сосредоточиться на теме, переговаривались, передавали записки.... Ну, ладно, экзамен покажет, кто из них чего стоит! Теперь домой.
Жена Маргарита и дочь Валентина встретили его радостными возгласами и засыпали вопросами:
- А на корриду пойдём?
- Милый, как тебе мой новый сарафан?
- Папка, ты думаешь, удобно будет загорать в этом? Мама говорит, что испанцы горячие и нечего их провоцировать, - Валентина стояла перед горой вещей, держа в руках некое подобие купальника.
- Возьми, чёрный купальник со стразами. Это будет прилично. А я обязательно захвачу тёмно-синее вечернее платье, с боа. В ресторан всё ж пойдём, милый. И в оперу, правда? Стыдно быть Испании и не послушать "Кармен". Стёпочка, я закажу люкс в отеле! Надо же побаловать себя, - щебетала жена.
Степан Данилович хлопнул в ладоши:
- Всё, девочки, тихо! В Испанию мы не едем.
Валентина стала в позу следователя и строго спросила:
- Но почему, папа?
Жена удивлённо и выжидательно посмотрела на него:
- Что это за фокусы, Степан?
- Получил письмо от отца. Он заболел, и мы едем на Кубань. Быть может, последний раз увидим старика.
Маргарита пожала плечами:
- Все старые люди болеют. Это не повод откладывать поездку.
- Мама уже заказала билеты! Вот! - со слезами на глазах выкрикнула Валентина.
- Придётся отказаться, доча. Надо с дедушкой попрощаться.
- Нет, отказываться мы не будем, - жена начинала заводиться, - твой отец, ты и поезжай на свою Кубань. А мы с Тиночкой едем в Испанию!
Разговора не получилось. С женой спорить бесполезно, всегда так было, и Степан Данилович, молча, прошёл к себе в кабинет.
Наутро на вокзале, как не тряс Безруков удостоверениями перед равнодушной кассиршей, билетов на Краснодар не было. Он простоял полдня в общей очереди перед кассой, в надежде, что кто-нибудь откажется от брони, и хотел уже уходить, как его позвали:
- В СВ поедете? - вдруг улыбнулась, сразу похорошев, кассирша.
- Конечно, - обрадовался Степан Данилович.
- А почему ему? Я впереди стою! Моя очередь! - тонко завизжала восьмипудовая дама в шортах. Но когда услышала стоимость билета, не говоря ни слова, пропустила Безрукова к окошку.
Оставшееся до отпуска время прошло в перебранках и ссорах с домашними. Но жена, как он и ожидал, своего решения не поменяла, а дочь обиженно надувала губы. Впрочем, днём он дома почти не бывал - в институте сессия, а вечерами заканчивал обработку данных для диссертации.
В середине июня Степан Данилович проводил жену и дочь в аэропорт. На душе был неприятный осадок. Отец просил приехать с семьёй. Придётся врать о болезненном состоянии жены, о занятости дочери.... Тренькнул мобильник. Пришло сообщение, что на счёт поступили отпускные. Забежал в первый попавшийся магазин, рассеяно глянул на витрины. Что же купить отцу в подарок? В глаза бросился дорогой банный халат. Попросил завернуть. Накупив разных деликатесов к столу для родных, он поспешил домой: поезд через два часа.
Его попутчиком оказался угрюмый и молчаливый старик. Степан Данилович попробовал его разговорить, но на все вопросы Безрукова тот отвечал односложно, а вскоре и вовсе лёг на полку и отвернулся к стене.
"Подумаешь.... Это даже и лучше", - Степан Данилович, в свою очередь, тоже прилёг и предался воспоминаниям.
Вырос он крестьянской семье, с детства зная, что булки с маком на деревьях не растут. Детей у отца-матери было трое: две дочери и он, Степан. В ранние годы всё время проводил с дедом и прадедом. Много полезного почерпнул у них о жизни, о природе. В школе полюбил учиться. Много читал.
- Профессором будет, - с гордостью говорил отец.
В свободное от учёбы время, подростком, помогал родителям управляться со скотиной, с четырнадцати лет сел на трактор и на летних каникулах работал в колхозе как заправский механизатор.
Степану повезло, что когда он родился, жив был его прадед Матвей. Может быть, благодаря ему, Степан так увлёкся историей, что связал с этой наукой свою жизнь. Зимними вечерами дед Мотя сидел в мягком кресле в своей спаленке и плёл длинную нить воспоминаний. О том, как он, родившийся в конце девятнадцатого столетия, перенёс все беды и свершения следующего века. В революцию сражался в отряде красных партизан. Потом, получив землю, трудился и богател. В тридцатом был выслан в северный спецпосёлок как кулак. Бился с фашистами в Отечественную на Ленинградском фронте, в штрафбате, и остался жив. Великое счастье - возвращение на родную землю, в станицу. Это уж при Хрущёве было. И снова крестьянский труд - надо было поднимать колхоз. Его сын Анисим, дед Степана, хотел стать учителем, но получил в педтехникуме от ворот поворот - сын кулака, и всю жизнь протрубил в колхозе трактористом. Отцу Степана Даниле Анисимовичу повезло больше. Он окончил сельскохозяйственный институт в брежневские времена и работал агрономом в родном колхозе - до выхода на пенсию и окончательного развала хозяйства.
А ещё прадед рассказывал Степану казачьи легенды и байки, одну из которых он хорошо запомнил: о барских сокровищах, якобы захороненных у подножья кургана с каменной бабой, что за станицей. Он вспоминал, как каждое поколение станичных пацанов перекапывало все подходы к нему, но так никто ничего и не нашёл. Да и сам Степан Данилович, поверивший в эту красивую сказку, не раз орудовал там лопатой. Как взволнованно билось сердце каждый раз, когда она наталкивалась на что-то твёрдое! Но чаще всего это были кости животных или переплетённые корни вековых деревьев, подступавших к самому кургану. Потом студентом он не раз бывал на археологических раскопках и испытывал те же чувства. Как давно это было!
Ни дед его, ни прадед не дожили до нового времени. И, слава Богу, что не видели, как рухнула система, разрушившая когда-то уклад кубанского казачества и ничего не давшая взамен. Да, была в предках Степана Даниловича сила¸ дух казачий.... Хотя прадед рассказывал, что первый Безруков, поселившийся на Кубани, или, как тогда говорили, в Задонье, пришёл в восьмидесятых годах восемнадцатого века из псковщины пешком. Через всю Россию шёл к воле.
Достойные люди были пращуры. А он, сам.... Кое-чего добился, что-то сделал, но утратил главное, без чего человек не человек, - корни! Валентина и знать не желает о прошлом их семьи. А сына нет: жена не захотела делить любовь к Тиночке с другим ребёнком. Значит, он, Степан, последний в роду Безруковых.
Разбудил Степана Даниловича нахальный луч летнего солнца. Посмотрел в окно - а там уже степные просторы, чуть розоватые от цветущего ковыля.
Проехали Дон, и сердцу стало тесно в груди. Батьковщина моя! Глаза заволокло слезами.
- О! Доброе утро! Вы встали? - вошёл попутчик с двумя стаканами чаю.
Они пили чай и смотрели на степь.
- Я, знаете, с четверть века здесь не бывал. И сейчас турист, - криво усмехнулся старик. - Думал "родина" - сентиментальная чушь. Ан, нет. Знаете, в восьмидесятые годы я попался на удочку западных голосов. Сбежал в Америку, снедаемый жаждой свободы. А потом копил деньги, чтобы приехать сюда, хотя бы в качестве туриста. Объять глазами простор, почувствовать запах июньских трав. Как бы хотелось мне здесь умереть....
Старик опять приуныл, замкнулся....
Степан Данилович подумал: "Вон, из какой дали приехал человек, чтобы встретиться с родиной. А я?". На душе стало горько.
В Краснодар прибыл после обеда, затем долго трясся на рейсовом автобусе до своей станицы. Встретила младшая сестра, Елена. Прижалась к его и груди, зарыдала.
- Неужели так плохо?
- Умирает. Врач сказал, что до утра не доживёт. А Светка не успеет приехать, она в экспедиции, в Африке, вместе с Гришей. Татьяна их с женихом уже здесь. А твои?
Степан промолчал - лгать не хотелось.
Бросив сумку у входа, стремительными шагами Степан Данилович, прошёл в спальню к отцу. У кровати, держа руку деда в ладонях, сидела с заплаканными глазами Таня. Увидев дядю, уступила ему место.
- Стёпа, - слабо выдохнул отец, - успел.... Ухожу я....
Грудь Степана сдавило болью и жалостью:
- Батя! Родный мой!
- Прости меня, Стёпка! За всё, что в жизни было... не так ... как хотелось, - тихо прошелестел он.
Степан взял его холодеющие руки в свои:
- Это ты прости меня. Какой же был я дурак.... Работа, наука, а главное в жизни упустил...
- Нет, ты молодец, ....профессор.... Позови всех...- от усталости веки у него смежились.
В спальне стало тесно. Родные скорбные лица, и у всех, он уверен, чувство вины...
Степан видел, сколько усилий прилагал отец, чтобы сказать последние слова перед вечной разлукой:
- Прощайте.... Помните, кто вы.... - он захрипел, губы дёрнулись, и светлая, умиротворённая улыбка легла на его побледневшее лицо и застыла. Степан Данилович закрыл дрожащей рукой родные глаза и вышел во двор. Сердце сжималось. Слёзы душили. Тяжким бременем на плечи навалились печаль и безысходность.
Организацию похорон взял на себя зять, муж Елены. Степан Данилович отдал ему все деньги, которые были с собой, оставив лишь на дорогу. Он всю ночь просидел у гроба, размышляя и виня себя в том, что мало уделял внимания старикам. И мать ушла без него в мир иной, а теперь едва успел попрощаться с отцом....
После поминок Елена заговорила о наследстве.
- Нет, нет, мне ничего не надо, сестра. Так, на память чего-нибудь возьму, мелочь какую, - торопливо пробормотал Степан и прошёл в комнату отца. Он с детства помнил древний сундучок, который часто просил старших открыть. Степан любил вдыхать запах времени, перебирать старые вещи, слушая неторопливый говор деда про давнее.
"Как только удалось предкам сохранить всё это? Ну, теперь уж не узнаешь...", - думал он, вытаскивая из-под кровати знакомый облупленный сундук со следами восточного орнамента на крышке.
В тряпицу завёрнутый потемневший кинжал, рукоять которого была когда-то инкрустирована камнями. Но теперь на месте их пустые ячейки. Степан вынул оружие из ножен, попробовал лезвие пальцем. Острое.... Наверное, отец подтачивал, и не раз.
Поржавевшая коробочка от леденцов-монпансье. В ней лежали крючки, монетки и перстень, потемневший от времени. Протерев кольцо платком, он заметил на внутренней стороне гравировку. Это интересно! И он отложил перстень.
Несколько старинных фотографий предков, в папахах и черкесках. Все стоят, подбоченясь, правой рукой сжимая эфес шашки. Такие гордые и ответственные, что ли.... А вот семья прадеда. Четырнадцать детей! Он нашёл глазами деда, семилетнего мальчишку, утонувшего головой в казацкой папахе отца. Он прижимался к коленям бабки, серьёзной и важной.
А вот образок! Степан Данилович вспомнил, как дед уговаривал взять иконку в армию. Де, оберегает она всех Безруковых. Степан посмеялся и не взял. Теперь же возьмёт. На память о деде. Сложив "наследство" в пакет, он вздохнул: "Ну, вот и всё. Попрощаюсь с родичами и можно ехать". Ему не хотелось встречаться со школьными друзьями, соседями, говорить о смерти отца.... Это потом, позже.... Сейчас он чувствовал себя безмерно виноватым перед всем своим родом. Хотел скорее остаться один, переосмыслить жизнь.
Степан Данилович вернулся домой раньше, чем предполагал. Жена и дочь прибудут позже. Конечно, предстоит неприятный разговор.... А пока надо отдохнуть. Подумать....
Он лёг на диван. Мысли крутились вокруг кинжала. Вероятно, антикварная вещь? Как она попала к его деду? В революцию? А может быть, и раньше? Сколько оружию лет? Да это ж можно узнать! Степан Данилович вскочил с дивана и включил компьютер.
Сидел в интернете допоздна. Наконец, нашёл сайт по истории холодного оружия Кавказа, на котором увидел фотографию своего кинжала. Оказывается, что это черкесский кинжал середины 18 века, даже указано место изготовления. Безруков довольно потёр руки и решил на этом не останавливаться. Возможно, что можно найти материал и об иконке. Вскоре действительно выяснилось, что образок изготовлен в мужском монастыре на псковщине, который закрыли по причине прелюбодейства монахов (они прокопали подземный ход под рекой к женскому монастырю и посещали монашек). Таким образом, прекратилось изготовление и освящение образков, а те, что раскуплены за два года их выпуска, стали раритетными.
А перстень! Степан Данилович не поверил своим глазам, когда сравнил с данными одного геральдического сайта: монограмма Суворова! Как это могло быть?! Как могли эти вещи попасть в руки его предков?
.... Конец восемнадцатого века. На территории Кубани война. Заключаются договоры, военные союзы.... Передел земель! Хотя Суворов-то Александр Васильевич несколько раз бывал на Кубани, и, может быть, даже встречался с его предком?! Не исключено....
В нём заговорил учёный-исследователь: "Что я знаю? Что предок из псковщины! Раз! И что события происходили в последней четверти восемнадцатого века. Это два! Хорошо, уже есть зацепки. Если посмотреть ревизские сказки, записи в церковных книгах того времени, может быть, удастся кое-что узнать ещё. Или хотя бы точнее датировать побег предка на Кубань".
Часть первая. К воле
1.Степан
Хорошие нынче травы уродились, сочные. Будет чем скотину кормить.
На барском лугу бодро звенит косами дюжина мужиков. Завтра неделя , и они радуются, что смогут накосить сена и своим коровушкам.
Прямые лучи полуденного солнца выбеливают мокрую от пота рубаху молодого плечистого косаря с соломенными, подстриженными в кружок светло-русыми волосами и широким разрезом зелёных глаз. Взмах косы - и высокие травы укладываются в одинаковые ряды. Несмотря на восемь часов непрерывного труда, Степан идёт с косой по заливному лугу, будто играючи. Он любит эту работу, размеренную, спокойную. Но мысли его не здесь. Он думает о доме, о молодой жене.
Вот Степанида пришла с барщины, входит в избу, вот стряпает, что-то напевая и поглядывая на дверь в ожидании его, Степана. Потом они ужинают, весело переговариваясь. Перед сном жена расчёсывает длинные русые волосы и нежно, светло улыбается. И есть чему радоваться: скоро у них появится первенец!
От приятных мечтаний Степана отвлекли голоса мужиков-косарей:
- Глядите, кто-то бежит!
- Что-то кричит. Не слышно...
- Дитё!
Уже ясно видно, что это мальчик лет семи-восьми.
- Никак Гришка, Гаврюшкин сын.
Мальчик, запыхавшись, остановился перед Степаном и, не переведя дух, выпалил:
- Дядька Степан, тётка Степанида утопла!
Косарь глазами вонзился в Гришу, пытаясь понять мальчишку. Но воспринял только одно слово - Степанида!
Степан, отшвырнув косу, сорвался с места и помчался через луг к деревне. Тревожно билось сердце. Что случилось? Что?
Вот улица. Перед избой толпа народу. При виде его крестьяне расступились. Дверь избы распахнута настежь. На лавке - его Степанидушка, в мокрой исподнице, с влажными слипшимися волосами.
- Отпевать батюшка не будет - самоубивица. За погостом, небось, закопают.
- Что ж так... Степан, вроде, не обижал её?
- Вы что бабы, ополоумели? Тяжёлая она была. На такой грех не пошла бы.
- А кто ж её вытащил?
- Дворовый Матвейка. Рыбалил он на пруду. Видит: баба разделась и в исподней рубахе вошла в воду. И не вышла.... Пока сообразил что к чему, было поздно. Захлебнулась, бедняжка...
- Может, судорога схватила?
На возбуждённых пересудами баб прикрикнула старуха Мокеевна:
- Цыть, девки! У покойницы-то грех!
Все замолчали, скорбно и жалостно глядя на Степана. Он в отчаянии упал на колени перед лавкой, обхватил жену руками и беззвучно и зарыдал. Его силой вывели из избы, чтобы обмыть и одеть покойную. Мокеевна вытолкала и соседей.
Когда Степан вернулся в горницу, Степанида, в праздничном сарафане, причёсанная, лежала на лавке. Лампада едва освещала строгое выражение её лица.
Всю ночь провёл Степан, стоя на коленях перед телом жены. Наступило утро. Не по-летнему хмурое небо давит предгрозовой духотой. Больно дышать и даже думать. Но надо жену по-человечески похоронить. Сколотить гроб, отпеть, отнести на кладбище, помянуть....
Степан делает всё сам. Родных в этой деревне у него нет. Где-то далеко за Вязьмой живут отец, мать, восемь братьев и сестёр, может быть, ещё жива и бабка. О ней он вспоминал чаще, чем о других родственниках. Добрая была, любила его. В эту деревню Степана привёз барин - ещё мальчиком купил, в придачу к кузнецу, определил в малодетную семью. Натерпелся малец от неё горя: и били, и голодом морили - думали, помрёт.... Он выжил, вырос, превратился в сильного парня, избу поставил, женился на красавице...
Сам Бог их свёл. Увидел Степан будущую жену два года назад, на жатве. Она снопы вязала. Проворно, ладно так. И собою хороша! Сердце зашлось, и полюбил парень. Он Степан - она Степанида! Как не подивиться на такую схожесть! Чем не пара? Сколько раз ходил он к барину Дмитрию Сергеевичу, чтобы тот разрешил ему жениться на Стеше. Сбился со счёту. Отказ за отказом. А тут на прошлый Ильин день засватали барышню - криворукую Апполинарию, ну, на радостях, наверное, согласился барин на свадьбу крепостных Степана и Степаниды. Даже лес на избу выделил. Посажённым отцом невесты на венчанье был. Ведь она сиротинушка, кроме тётки Мокеевны, никого.... Мать умерла, отец сгинул на войне: как забрили ему лоб пятнадцать лет тому назад, за строптивость, так ни слуху, и ни духу. Жив ли, нет?
В сельскую церковь Степан покойную жену не повёз - по деревне пошла нехорошая молва. Всегда найдутся завистники чужому счастью, но охотников обсудить чужое горе ещё больше. Степану с трудом удалось уговорить дьячка-то, чтобы он сам приехал в деревню. Тот долго противился, пришлось отдать пяток кур, но всё же отпел несчастную и уехал. Заколотили гроб. Хоронить её собрались соседи, старики да старухи. Правда, управляющий дал лошадь и отпустил с работы на день самого Степана и плотника Гаврилу, который и сколотил домовину.
Вдвоём погрузили гроб на телегу, запрягли лошадь, - и скорбное шествие двинулось через всю деревню в сторону кладбища. Кругом пусто - людей нет.... По улице бегали только куры, бродили свиньи да лаяли собаки.
Степан брёл за телегой, понуро опустив голову, и думал: "Как это случилось? Почему? Ведь всё меж ними было хорошо. Ни разу голоса не повысил на свою жёнушку, ни разу словечка обидного ей не сказал. Нет, правильно баба сказала - судорога схватила. Говорят, в тягостях это часто бывает. А его рядом-то и не было".
Вот и последний приют Стешеньки: старый деревенский погост - глубокая яма да деревянный крест. Мужики выровняли лопатами могилу. Все перекрестились да разошлись, кроме Мокеевны, которая тихо, чтобы не тревожить замершего у могилы Степана, шептала вслед:
- Приходите, люди добрые, помянуть светлую душеньку новопреставленной Степаниды.
А Степан камнем застыл у могилы жены. Долго стоял. Наконец, старуха тронула его за руку:
- Пойдём, милок. Успокойся. Ей хорошо сейчас, легко у Бога-то под крылом. ...
Степан невидящим взглядом обвёл всё вокруг, и вдруг упал, как подкошенный, на могилу, прижался к ней, гладит, словно человека, нежно и ласково, и каким-то неестественным, утробным голосом вопрошает:
- Что ж ты, моя ладушка, наделала? Аль обидел? Зачем же мне жить без тебя? ...
И сам отвечает:
- Незачем. Нету жизни. Закончилась. Не встретим вместе зорюшки. И сынок наш не родится, не будет меня тятей звать....
Мокеевна обняла его за плечи, пытаясь поднять:
- Не надо, Стёпушка! Пойдём, пойдём!
- Я не верю, баушка, что она сама.... Не могла такое сотворить с собой и с не рождённым дитём.
- Конечно, не могла, ох, Стёпушка. Случай... Беда! Ох, беда! Только ты, парень, не теряй головы от горя-то.
Старуха развернула тряпицу и протянула ему маленькую иконку:
- Вот тебе образок. В монастырском храме освящённый. Матерь Божия на нём, с младенцем. Милующая. Когда туга-печаль навалится на тебя, молитву Богородице почитай. Знаешь, чай?
- Знаю, баушка.
Степан встал, бережно принял образок, посмотрел на Богородицу, она и впрямь глядела на него ласково, милостиво. Мокеевна взяла иконку за шнурок и повесила её Степану на шею:
- Вот так, будет образок у тебя рядом с крестом нательным. Перекрестись, поблагодари Богородицу за её деяния, поцелуй иконку.
Степан послушно исполнил наставления Мокеевны, затем спрятал образок под рубаху.
- Ну, пойдём, пойдём, Стёпушка. Люди ждут.
Он бросил последний взгляд на могилу, и медленно, как после тяжёлой болезни, зашагал к дому, оставляя позади бедный погост с покосившимися крестами.
На поминки собрались несколько соседей: Гаврила с женой, две древние соседки да Макеевна. Щи, брага, квас, хлеб, огурцы, квашеная капуста. Вот, пожалуй, и всё, чем мог помянуть Степан свою любимую жену.
- Ну, по последней. Светлая память твоей Стеше. Ласковая да работящая была.
- Помолимся Господу нашему, всемилостивейшему и всепрощающему, - поднялась тётка, - "Господи Иисусе Христе, сыне Божии, помилуй и упокой душу рабы Твоея Степаниды в бесконечные веки, яко благ и человеколюбец. Рабе Божией преставившейся Степаниде вечная память".
Гости перекрестились и начали расходиться. Один Гаврила топтался на месте. Он несколько раз смущённо порывался ещё что-то сказать, потом всё-таки решился:
- Слышь, Степан, не знаю, говорить ли тебе? ... Ну, да ладно... Люди бают, что Стеша утопилась. Сама.... Вишь ли, видели, как барчук приставали к ней. И снасильничали, вроде...
У Степана потемнело в глазах.
- Барчук?! - как эхо он повторил. И вдруг взревел, распаляясь от гнева, - Барчук!? Ну, говори, говори дальше! Что ты ещё слышал от людей?!
- Больше ничего. А барчук Лексей Дмитриевич и вправди из Москвы приехали. Неделю уж здесь. Отдыхают от учения.
Степан сжал кулаки, глаза его налились кровью, опрометью бросился из избы.
Гаврила испуганно закричал:
- Э-э, Стёпка, ты что? Чего удумал?
Побежал за ним следом. Но куда там?! Степан быстрее ветра мчался в сторону поместья. Не догнать....
Гаврила схватился за голову, испуганно прошептал:
- Убьёт! Зачем я сказал?!
У Степана сейчас действительно на уме только одно - убью!
С чёрного хода заскочил в дом, осторожно прошёл кухню и - к знакомому кабинету, где не раз ломал шапку перед барином с нижайшей просьбой - отдать Степаниду в жёны. Из щели под дверью пробивался свет. Степан бесшумно приоткрыл дверь и по-кошачьи подкрался к барчуку. Тот сидел за столом и рассматривал рукоять кинжала, украшенную драгоценными камнями. Прилизанные волосы.... Белоснежный стоячий воротник рубахи.... Задушу!
Алексей Дмитриевич или услышал шорох, или почувствовал присутствие постороннего, - обернулся. Он увидел огромные ручищи Степана, тянущиеся к его горлу, и лицо, полное ярости. Машинально направил лезвие кинжала на холопа. Но Степан перехватил оружие и повернул его в обратную сторону. Брызнула господская кровь. Степан бросился прочь и уже не видел, как голова молодого барина упала на стол, опрокинулась свеча, загорелась скатерть.
Степан мчался от усадьбы в сторону леса, сжимая в руках окровавленный кинжал. Сзади него - пламя: горела барская усадьба. Впереди зияла кромешная тьма. И тут разразился летний дождь. Ливень! Он хлестал в лицо, смешиваясь со слезами, стекал по шее и груди за пазуху. Но он не мог остановить несчастного. Степан, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежал и бежал.
Наконец, выбившись из сил, он рухнул лицом вниз на влажную подстилку из молодых трав. Долго лежал так, до самого рассвета.
- Господи! За что?! За что, Господи! - шептали губы, - За что?!
Перед его глазами возникла Степанида. Она с любовью взывала к нему:
- Стёпушка, сокол ясный, ненаглядный мой! Что же ты наделал? Сгубил себя.
- Он - тебя! Я - его! Чего уж обо мне печалиться, - услышал он свой надтреснутый болью голос.
Дождь давно прекратился. Степан сел на пень, достал образок из-под рубахи, поднёс к глазам. Почудилось ему, что не Божья матерь на нём изображена, а Степанида с не рождённым младенцем. Долго смотрел на неё, читая молитву. Поцеловал образок, вкладывая в этот поцелуй любовь и нежность, боль и жалость, спрятал под рубаху. Взгляд коснулся кинжала - он не помнил, как отбросил его, но поднял и заткнул за пояс.
2. Кудеяры
Сгущались сумерки. Мартовский морозец уже схватил талые лужи. Налетел студёный ветер. По дороге, дзинькая колокольчиком, мчалась запоздалая карета. Помещица Тучина с сыном-недорослем и его дядькой возвращались из гостей. Они спешили: на дорогах было небезопасно. Тати в округе развелись в премножестве. Недавно ограбили настоятеля монастыря, который вёз оклады к новым иконам, хотя и ехал он не один - под охраной пяти солдат и унтер-офицера. Но это не помогло, несмотря на то, что солдаты всю дорогу держали пистоли и фузеи с взведёнными курками. Одного шиша даже подстрелили, и тот упал с древа, словно глухарь битый. Но разбойников было много - гораздо больше охраны. И никому, кроме попа, уйти не удалось. Полегли родимые от неправедных рук. А священнослужитель, когда пальба началась, бежал - и к исправнику.... Вызвали подкрепление. Но погоня, осмотр места происшествия ничего не дали - шайки, как не бывало. Передавали и другие слухи о грабежах и убийствах, и, в основном, в вечернее время. Вся округа была поражена татьбой. Даже родилась пословица: "Орёл да Кромы - ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец - всем ворам отец, да и Карачев на поддачу!" Так что опасения пассажиров кареты были не напрасны.
Тучина, то и дело, высовывалась из окошка и торопила кучера. Она боялась, что ночь застанет их в пути.
- Говорила же, что раньше надо выезжать, а ты всё с барышнями любезничал, ручки им выцеловывал, - ворчала она, обращаясь к сыну, - "подождите, маменька", вот и подождали. Скоро совсем стемнеет. Что будем делать тогда? Где укрываться от татей? Лучше б сами принимали гостей. Пусть щами да грибами, зато в безопасности.
- Да, что Вам за охота, маменька, брюзжать, всё равно скоро дома будем. Тут вёрст-то всего осталось.... Митька, сколь вёрст до дому? - высунувшись в окно, прокричал недоросль кучеру.
Митька ничего не ответил. Его внимание было занято другим. Тройка резво приближалась к лесу, который круто огибала просёлочная дорога. Неожиданно в том месте, где она подступала близко к деревьям, со старой сосны на облучок кареты спрыгнул мужик с лицом, вымазанным сажей.
- Вор, - едва успел выдохнуть кучер, как ему в бок уткнулось острие ножа.
- Пикни только, кишки выпущу, - прошипел разбойник и зверски зыркнул очами на несчастного возницу. Перехватив у него вожжи, мужик остановил экипаж и примотал кучера вервью к облучку.
Тучина выглянула в окно узнать в чём дело, но разбойники уже бросились к дверцам кареты и предстали перед её испуганным взором. Барыня пронзительно закричала:
- Караул, тати!
Грабитель схватил её за плечи и начал выволакивать из кареты. Она, изловчившись, укусила его за ухо. Тот на мгновение выпустил жертву из рук, и она с воплями бросилась бежать в лес.
Другой - с криками: "Держи! Уйдёт!" - догнал барыню и с силой ударил ребром ладони по шее. Она охнула, обмякла и кулем пала на землю. Он быстренько заломил ей руки за спину и обмотал их верёвкой.
Тем временем у кареты завязалась настоящая драка. Едва разбойники вытянули из экипажа дядьку и попытались связать его, как недоросль неожиданно резво прыгнул на одного из них и изо всех сил стал сжимать ему горло руками. Разбойник попытался сбросить надоедливого щенка и вертелся волчком, хрипя от натуги. Но тот вцепился в него, как клещ. Грабитель всё же исхитрился и разжал мальчишке руки, затем, присев, перебросил его через плечо. Отлетев к карете, недоросль ударился головой о колесо и затих. Старик, проклиная негодяев, бросился к воспитаннику, но несколько тел навалились на него, и после недолгого сопротивления дядьки, его тоже связали.
Кучер сидел на облучке и следил выпученными от страха глазами за происходящим. Помочь он не мог, убежать тоже.
- Обшарьте карету! - резко приказал предводитель шайки, с чёрной повязкой на лице. Кривоногий бородатый малый бросился к экипажу и вскоре вынес из него погребок с серебряными приборами, несколько подушек в вышитых наволочках и корзину с провизией.
- Кудеяры проклятые, погодите, злодеи, всех вас переловят. Нашли, кого грабить, беззащитную вдовицу. И тут её взгляд упал на неподвижное тело сына.
- А-а-а-! Убили! Убили, изверги! - истошно завопила мать, пытаясь освободиться от пут. Да и дядька не молчал. Он кричал, ругался, плевался, грозил Божьим судом.
- Заткни им пасти, а то, не ровен час, кто услышит - велел главарь, обращаясь к юркому, кудрявому парню, и указал также на недоросля:
- Вишь, шевелится уже, его тоже свяжите, да покрепче. Да к дереву, дереву всех примотайте!
И строго пригрозил злосчастным путешественникам:
- Будете плохо себя вести, порешим. А так, если, конечно, не сожрут вас волки, останетесь живы. Ребята, лошадей выпрягите! - продолжал он распоряжаться, - а ты, - он тихо обратился к чернявому кудряшу, - отведёшь их к цыганам. Напомни Бейко, что у него должок с того раза, пусть не задерживает.
Тот, кивнув головой, выпряг коней и, вскочив на одного из них, погнал добычу к цыганам. Остальные разбойники, гружённые отъятым добром, через полверсты вышли к замызганной коляске с впряжённой в неё старой лошадью, которая безмятежно подрёмывала в ожиданье хозяина.
- Морды вытрите, - приказал подельникам ещё нестарый господин приятной наружности, сняв повязку, - и давайте, что там, кресты, перстни.
- Эге, ж, - согласно кивнул один из мужиков и послушно протянул награбленное. Второй поставил к ногам главаря корзину.
- Негусто, - повторил он.
Кривоногий сел на место кучера, а предводитель и другой, худой вертлявый парень, - в экипаж, и коляска бодро двинулась к тракту.
Эту шайку собрал Александр Петрович Залесский - мелкопоместный дворянин. Всего-то у него семь душ крестьян. В уездном городе N было много таких бедных дворян. Ну, конечно, Александр Петрович отличался ото всех прочих. Ведь когда-то он был богат, успешно продвигался по военной службе, имел красавицу жену и малютку-дочь. Но всё постепенно порушилось.
Со смертью родителей вотчина осталась за старшим братом, остальное одиннадцать страждущих богатства и знатности детей растащили по кускам, и Александру, находившемуся тогда в военной службе в гусарском полку, как многие богатые дворяне, не досталось ничего. Одно было спасенье - выйти в отставку и жениться на богатой невесте. И это случилось! Однако его жена, урождённая княжна Барятинская, будучи с детства слабою здоровьем, тяжело заболела и вскоре умерла, оставив ему малолетнюю дочь Лизоньку. Ну, надо сказать по чести, досталось Александру Петровичу от жены приличное состояние. Он задался целью лёгким "гусарским" путём приумножить богатство, - и проигрался в пух и прах. И теперь он владел кучером Фролкой, цирюльником Авдюшкой и семьёй дворовых: работником про всё - Никодимкой, его женой, кухаркой Фимкой, и тремя их детьми, которые путались под ногами в утлом домишке.
Жилище Залесского состояло из двух половин: барской и людской, впрочем, друг от друга они почти ничем не отличались. Ещё у него был огород, конюшня для единственной лошади, сарай, где стояла старая облезлая коляска, и жалкий палисадник с резедой.
По протекции родственника жены, князя Барятинского, Александр Петрович устроил дочь в столичный пансион на казённое обеспечение и теперь спал и видел, что тоже переезжает Санкт-Петербург. Но для этого ему нужны были средства и немалые. Он долго размышлял, как ему разбогатеть, но честных способов не находил. И тогда, по дурному примеру некоторых обедневших дворян, он стал на опасный путь разбоя.
Только дворовые Залесского знали истинное лицо своего барина. Они как подневольные вынуждены участвовать в грабежах. Корысть в том была небольшая. Много ль рабам надо? Поблажка какая-нить, понюшка табаку, сюртук с барского плеча, штофик вина.... Отказаться от разбоя они не могли, и пожаловаться начальству тоже. Кто им поверит? А барское право - забрить лоб или обуть в кандалы, а то и до смерти розгами уговорить. В уезде были такие случаи. Помещик Миронов забил до смерти кузнеца, который, без его ведома, подковал проезжему кобылу. Трое подневольных младенцев того же Миронова с голоду умерли: он заставил их матерей выкармливать грудью щенков. Конечно, Александр Петрович был не таков, и если б не ночной промысел, жили бы его рабы беспечально. Но кто знает, что барам может прийти в голову? Поэтому крепостные Залесского не роптали, а следовали велениям своего господина.
Фрол - похожий на цыгана, подвижный, сообразительный малый, достался барину по наследству и числился кучером, хотя выполнял любую работу. Когда Ефимья разрешилась от бремени третьим парнишкой, он несколько дней даже кухарил и довольно хорошо. Свободными вечерами Фрол балагурил с соседями, бренчал на балалайке, заигрывал с девками. Жениться, правда, он не спешил, так как понимал, что в теперешнем его положении - разбойника, лучше оставаться холостым.
Смазливого, разбитного Авдея Александр Петрович выиграл в карты. Прежний барин отправлял парня учиться цирюльному делу в Москву. Оттуда Авдюшка приехал подкованный и развратный. А ещё набрался от мастера куафер , француза, ужимок и вольностей - вольтерьянства, как тогда говорили. Вольтерьянство Авдея заключалось в пустых разглагольствованиях о вещах, в которых он не смыслил. Зато умел он, благодаря природной хитрости, удобно устраиваться. Вот и для барина Авдей был скорее наперсником, чем цирюльником. Знал все его тайны и пристрастия и, как мог, угождал ему: приводил девок, гадал на картах, чесал пятки. Залесский хоть и обеднел, но сохранил старые замашки до лучших времён - он грезил о богатой жизни.
У Авдея была зазноба, Марфуша, в селе Слёзки, в котором он родился и жительствовал до того, как прежний барин поставил его на кон и проиграл Залесскому. Но будущего у него с Марфой не было. Её отец "за особые заслуги" получил от помещика вольную на семью, и, конечно, не собирался отдавать девку за крепостного, чтобы закабалить её снова. Да, он и принимал меры, чтобы отвадить Авдея: не пускал Марфу на улицу, держал наготове у ворот оглоблю.... Авдей часто наведывался в это сельцо, где, кроме Марфы, остались его родственники и приятели. Он взахлёб рассказывал Фролу о том, как озоровал в детстве, как весело и вольготно жил, пока не взяли его в дворовые. ч
Иногда после обеда барин надевал праздничный сюртук, приказывал Авдюшке завить и напомадить ему волосы и отправлялся "совершать променад", а рабы ждали, пока он вернётся, чтобы пуститься в разбой. У них были свои места, где подстерегались одинокие кареты, пролётки, тарантасы. Грабили в повязках, или вымазывали лица сажей, связывали кучера и пассажиров и на своей коляске скрывались. Добыча обычно была невелика - на богатые обозы они не нападали, по причине малочисленности шайки, смертоубийством тоже не занимались. Но, несмотря на эти ограничения, кошель барина постепенно полнился монетами, ассигнациями, камешками. И он всё реже участвовал со своими холопами в грабежах.
Сегодня, расфрантившись, Александр Петрович отправился в дворянское собрание. Городок был небольшой, так что для прогулок собственным выездом Александр Петрович пользовался редко. И, слава Богу! Его транспортное средство, гордо именуемое "экипажем", в пору было выбросить.
Как только барин вышел за ворота, Фрол, заговорщицки подмигнув, позвал Авдея на чистую половину и обеспокоенно зашептал:
- Авдюшка, ведь мы когда-нибудь попадёмся и не отвертимся. А барин выйдет сухим из воды.
- Эге, ж, я тоже всё время об этом думаю, - отозвался Авдей и, актёрствуя, добавил:
- Но мы люди подневольные, что поделаешь.
- А давай уйдём от него, - предложил Фрол.
- Ты что? - возмутился Авдей, - поймают, высекут, а то и на каторгу. Сейчас с беглыми строго.
- С умом надо бежать. Всё продумать... - серьёзно произнёс Фрол, - и будем не подневольные, а вольные. Сами себе баре.
- Боязно всё же, Фролка, да и опасно.
- Не трусь!
- Да я не трушу, а раздумываю. Нам ведь и так живётся неплохо.... - вздохнул Авдей, - нет, беги один.
- Продашь, - убеждённо сказал Фрол и поморщился.
- Ей Богу, буду нем, как рыба. Ничего не знаю, не ведаю. А я ведь и, правда, не знаю, куда ты побежишь.
- Значит, не хочешь со мной?
- Хотеть-то хочу, только хотелку отобьют.
Авдей лукавил. Он давно задумал побег, даже решил, куда спрячет сокровища и как обретёт новое имя, только брать с собой подельников он не предполагал вовсе. Но Фрол такие и похожие разговоры затевал последнее время часто. Даже барин заметил, что приятели секретничают, и пригрозил им поркой.
Последний раз они, по настоянию Александра Петровича, попытались взять почтовую карету с большими деньгами. Однако нарвались на усиленную охрану и еле унесли ноги. Заведя коляску, нарочито заляпанную грязью, в сарай и отмывая её бока, Фрол пыхтел и злился, потом, в сердцах бросив тряпку на землю, сказал твёрдо:
- На Дон побежим. Там всех беглых принимают на службу, в казаки берут и землю дают. Мне офеня намедни рассказывал.
На этот раз Авдей не столь рьяно возражал и даже многозначительно произнёс: "Там посмотрим". Несколько дней после неудавшегося налёта барин им ничего не говорил. Приятели подумали, что всё прекратилось. Авдей пополудни отпросился в Слёзки. Явился он оттуда довольно скоро, сердитый, и сразу вызвал Фрола на улицу.
- Я согласен - надо уходить.
- А что, что-то случилось!
- Случилось, Фролка. Собираются Александр Петрович нас всех продавать. Теперь, благодаря нам, оне богатые и уезжают в Петербург на постоянное жительство.
Фрол недоверчиво посмотрел на Авдея:
- Откуда знаешь?
- Неважно, но точно.
- А кому продавать? - продолжал допытываться кучер.
Авдей скривил губы и со злостью прошипел:
- В том-то и дело, что Миронову, - он яростно сплюнул, - люди слышали, как он с ним сговаривался.
- Ми-ро-онову? - Фрол представил, что его барином станет проклятый душегубец, и его прошиб пот.
- Ну, да. Иисусе Христе, он трёх жён в гроб вогнал, крестьяне у него мрут от побоев, как мухи. Да и люди его говорят, что скупенный страсть: за пашеничный сноп удушит.
- Ай, не робей, воробей! - Фрол был готов бежать прямо сейчас. - Только Никодима не возьмём. Куда ему с таким хвостом - жена, трое детей.
Авдей согласился, и заявил как дело решённое:
- Заберём у барина деньги и камешки. Нам пригодятся.
- Не всё возьмём, только свою долю, - поправил его Фрол.
- Будь, по-твоему. Я ведаю, где они прячут богатство. Как повезёшь в гости, я знаю - они собираются, получили приглашение, задержишься в дороге как можно дольше. Я, тем временем, соберу добро в мешок и побегу в Слёзки, где и буду тебя ждать на заброшенной пасеке. Знаешь, где это? Помнишь, девок водили туда?
Фрол кивнул головой и спросил:
- А мне ж, когда бежать?
- А ты уйдёшь, как только уснут барин. Я думаю, они будут выпивши и не станут проверять свои сокровища, - ухмыльнулся Авдей.
- А ежели кого-то из нас поймают, как выручать будем? Надо всё сейчас решить....
- Не поймают, - уверенно проговорил Авдей. - Ну, а как встретимся, вместе пойдём на твой вольный Дон.
Вскоре барин собрался на именины. Фрол запряг лошадь, и они поехали на другой конец города. На обратном пути у коляски отлетело колесо, и кучер часа два надевал его на ось. Домой прибыли поздно. Александр Петрович лёг спать, а Фрол поспешил в Слёзки. На пасеке Авдея не было. "Наверное, у Марфушки, прощается", - сразу подумал Фрол.
Уже светало. Избу девки нашёл он нескоро, был всего-то здесь один раз и то давно. На робкий стук в оконце светёлки почему-то вышел её отец, высокий, плечистый старик. Остро глянул на Фрола. Одновременно приоткрыла окно заспанная Марфа. Увидев Фрола, вскрикнула:
- Что с Авдеем?
Фрол понял, что Авдея у неё не было, ничего не ответив, развернулся и бросился прочь. "Может быть, Авдей где-то задержался и придёт позже?" - чаял Фрол. Ему не хотелось верить в предательство товарища, но сомнение уже закралось. И голову сверлила мысль: "Дурак я. Что наделал, а? Зачем пошёл к Марфе? Ведь её отец был целых два срока десятским. Беглых переловил без счёту....".
А тот действительно, недолго думая, запряг лошадку и отправился прямо к сотскому, хорошо ему знакомому по прежней службе. Старик не сомневался, что Авдей ударился в бега. Надобно его поймать и наказать. Он надеялся, что таким образом избавится от прилипчивого ухажёра дочери.
Быстро холодало. Через крышу ветхого строения, бывшего когда-то барской пасекой, проглядывали звёзды. "Эх, не догадался прихватить зипун", - сокрушался Фрол. Прилёг на шаткие полати, кулак под голову. Но уснуть не мог. Невесёлые мысли овладевали им: "А если всё же Авдей обманул его? Куда бежать? Или вернуться? Будут спрашивать про Авдея.... Сказать, что ни о чём не ведаю. А если Авдей всё выскреб, а вину свалят на него, Фрола? Запорют до смерти. Сколько крепостных под плетьми испустило дух! Несть числа им. Что делать? Думай, Фролка, думай!".
Но додумать ему не дали. Сорвав хлипкую дверь пасечного домика, два дюжих десятских свалили Фрола с полатей и, заломив руки, туго связали их верёвкой. Один из десятских жалостливо посмотрел на парня и тихо молвил:
- Прости, малый, должность у нас такая.
- И куда вы меня?
- Пока в камору, потом барину, а там, глядишь, в солдаты или на каторгу, как твой господин решит.
- Тебя не спросят "куда", дубина, - оскалился второй, подталкивая Фрола к выходу.