Я любил космолеты. Они были моей слабостью. Серо-стальные, изящные, смертоносные машины. Я и на войну-то пошел ради них.
Война закончилась, а я до сих пор жив.
Я обычный пилот. Я давал клятву защищать мир, страну, и всех блядей родного штата, и все такое. Наверное, все дело в клятве.
Я сел у барной стойки и распечатал пачку "Мальборо". За окном во вселенском холоде стыковались два китайских корабля. Из приемника звучала электронная музыка. Вдоль сцены были расставлены прогнившие стулья. Там сидели местные; лениво посасывая пивко, они пялились на танцовщицу. Это была свежеоживленная девчонка - когда она умерла, ей не было и тринадцати; теперь она корячилась под восьмибитную музыку, а из ее обнажившегося позвоночника торчали неоновые электроды.
Я поднес руку к левому глазу. Сдвинув повязку, я осторожно дотронулся до запекшейся раны - все, что осталось от глаза - и тут же поморщился.
Сраные гуки.
Уходя на войну, я не знал, за что мы сражаемся. Я знал только, что гуки должны подохнуть всем скопом; лучше уж мы их, чем они - нас.
И я все еще жив.
Ко мне подошла маленькая, до черноты загорелая девушка в джинсовой куртке. Ветеранка; половину тела она разменяла на черные, жужжащие при движении киберпротезы.
Вьетнамка.
Чем-то, наверное, я ее привлек.
- Привет, - сказал я.
Она уставилась на меня черными горящими глазами.
- Ты хосешь потлахаться?
- Проститутка? - спросил я. - Ебать-ебать?
- Хочешь потлахаться? - без всякого выражения повторила она.
Я взглянул на нее повнимательнее. Да, протезы. Но лучшая часть уцелела, в том числе и плоские груди, и загорелый мускулистый живот. Жаль, горло и челюсть металлические - можно забыть о поцелуях. Но так да, сносно.
Я вгляделся в ее лицо.
Затем резко отвернулся.
- Ты не проститутка, - сказал я.
- Я плоститютка, - возразила она, усаживаясь рядом. - Тепель так. Только так. Лаботы нет.
- Хочешь выпить? - спросил я.
- Да.
Я заказал ей виски. Она выпила, издавая лязгающие звуки горлом, и поставила стакан на стойку. Смуглые щеки слегка покраснели от спиртного.
- Как глаз? - спросила она.
- Сгнил, - ответил я. - Слушай, а как ты выжила? Я вышиб тебе мозги. Размазал по всему астероиду.
Она кивнула маленькой сальной головой.
- Я умелля. Умелль... Подохла, - сказала она. - Но меня оживили.
- И как ощущения?
- Плохо."Симменс" осень плохой плотез, - она сжала и разжала пальцы механической рукой, затем звонко прищелкнула ими. - Еще хосю выпивки. Напои меня.
Она была снайпершей. Стреляла в нас, метила в кислородные баллоны. Спряталась, сука эдакая, за ледяным выступом, и оттуда палила по нам из винтовки. Я снес ей пол-башни, но она ухитрилась и дохлой всадить мне нож в глаз - когда я наклонился, чтобы отрезать на память ее симпатичные ушки. Дурная тяга к трофеям.
- Замуж-то хоть вышла? - спросил я после пятого стакана. - Семья, дети?
- Какие дети? У меня вся киска полысела от ладиации, детей нельзя иметь.
Я засмеялся как идиот.
- А ты? - наклонилась она. - Яйса есть еще?
Она вдруг опустила руку и бесцеременно ощупала мой пах.
- Бля, - сказал я.
- Влоде есть еще, - она приблизила свое лицо к моему.
От нее пахнуло рыбой и еще чем-то, металлическим и родным. В паху стало тесно.
- Хосешь потлахаться? - повторила она.
Наверное, она была заразной. Не суй конец во узкоглазых - все это знали. И регулярно этот запрет нарушали. Война есть война, ебля есть ебля. Меня вдруг потянуло к ней.
Может, это восьмибитная музыка так повлияла...
Я достал наградной значок из кармана и показал вьетнамке.
- Видала? - спросил я. - Это всё, что я вынес с войны. Ради этого говна я лишился глаза, а рядовой Уилкинс - жизни.
- Кто такой Уилькинс? - спросила она.
- Не помню. Да и хуй с ним, - ответил я и взял ее за талию.
Мы вместе покинули бар. Значок остался лежать на стойке.
Во вьетнамском отсеке нестерпимо воняло тушеной морковью и немытым человеческим телом. Узкоглазые толпились у питательных ям - почерневших пластмассовых бассейнов, над которыми возвышались жирные модифицированные киборги с вываленными наружу желудками; киборги то и дело распахивали пасти, струями выблевывая синтезированную пищу в жадные воздетые ладони. Вот оно, решение вьетнамского вопроса.
Коротко и ясно.
Нормальная гравитация была лишь вдоль извилистых тротуаров - сходя с них, прохожие тут же переворачивались в воздухе, теряя точку опоры. Ебучие узкоглазые сэкономили на гравимоторах, или им бог (не знаю уж, кому они поклоняются) запретил - так или иначе, выглядело это убого.
Нам предложили ребенка. Беззубая женщина протягивала нам его прямо в лицо, младенец плакал, его красное сморщенное личико мелко подрагивало, изо рта текла слюна. Я сказал:
- Да отвали ты! - и увлек мою спутницу дальше.
На нее этот случай не произвел никакого впечатления - похоже, здесь это в порядке вещей.
Она завела меня в свою каморку.
Здесь было темно и тесно. В углу стоял алтарь с фоторамками. Дым от зажженных свечей вел себя странно: он не поднимался кверху, а свертывался в маленькие дымные шарики и начинал расти. Понятно. Она тоже сэкономила на моторе. Я ощутил неприятное сосущее чувство под ложечкой, и ожидаемо взлетел. Теперь я парил под потолком, шевеля руками, как осьминог.
- Бля, - сказал я.
Так и обосраться недолго.
Вьетнамка со смехом потянула меня за ремень. Прикосновение стальных пальцев слегка напрягло меня; впрочем, я быстро взял себя в руки и помог ей со штанами. Уперевшись спиной в потолок, я стал стаскивать с себя футболку; штаны парили рядом, беззвучно шевеля ремнем.
Было чертовски неудобно, но я изогнулся, поджал ноги к груди и кое-как стащил с себя плавки.
Теперь я парил перед ней абсолютно голый.
- Я тебе не нлавлюсь? - рассмеялась вьетнамка, указывая на мой скукоженный член.
- Разденься, что ли, - я поежился.
Она покачала головой.
- Тебе не понлавится. Не стоит.
- Да господи, - я подплыл к ней и внезапно перевернулся в воздухе. Теперь я висел вниз головой, и мой член оказался прямо перед ее лицом. Она хихикнула и ткнула меня в живот.
- Мало выпили, - заключил я.
- Да, - сказала она, слегка шевеля обутыми в сапоги ногами.
Бля.
Я висел вниз головой. Гравитации не было, но чувство все равно оставалось неприятным. Нужно было найти точку опоры. Я протянул руки и взял ее за талию. Она внимательно смотрела на меня снизу вверх. Недолго думая, я расстегнул ее джинсы и свободной рукой полез к ней в трусики.
- Эй, - забеспокоилась она.
Одна нога ее оказалась целиком металлической. Плоть и сталь соединялись неровным бугристым швом - проходившим как раз между по-девичьи голым лобком и бедром. Я быстро посмотрел на нее. Она молчала. Я сдвинул трусики и на пробу сунул внутрь палец. Она оказалась совершенно сухой.
- Тебе страшно? - спросил я.
Она не ответила. Закрыв глаза, она парила в пустоте.
- Хуевая из тебя проститутка, - сказал я и ткнулся носом в ее вагину.
Вскоре из нее потекли первые соки. Она начала шевелиться. Ее тяжелые руки не могли найти покоя - они то поднимались вверх, нервно поглаживая тощую шею, то бессильно опускались вниз. Соски отвердели, натянув тонкую серую майку. Внезапно она вздрогнула всем телом и издала сдавленный звук.
Ее бедра качнулись ко мне.
Она вся дрожала от возбуждения. Капли смазки медленно отрывались от пылавших половых губ и поднимались вверх. Живая нога трепетала; механическая оставалась мертвой. Я ввел в нее пальцы - два, затем третий, и начал двигать медленно, но ритмично.
Где-то внизу она закусила губу и с обреченным видом схватила мой отвердевший член.
Она боялась, что от ее прикосновений он опадет.
Но я к тому времени слишком возбудился, чтобы обратить внимание на холодные пальцы. Пускай они и стальные.
- Я так не могу, - она дрожала.
- Кончай, - с трудом произнес я.
- Нет! - с отчаяньем в голосе закричала она.
Обхватив меня за бедра, она совершила кульбит и оказались лицом к лицу со мной. Теперь мы оба висели вниз головой. Я видел ее черные распахнутые глаза.
- Как хочешь.
Уцепившись рукой за подоконник, она раздвинула ноги и раскрылась передо мной, как устрица. Я помедлив немного, ловя рукой член, затем приноровился и все-таки вошел в нее. Проникновение было влажным и сильным. Вьетнамка заскулила. Я взял ее сзади за напрягшиеся бедра и подтянул тело поближе, чтобы устроиться у нее за спиной. Мимо проплыл дымный шарик. Я провел рукой по втянутому животу - она затрепетала - и жестко сгреб ее небольшие груди. Майка мешалась, так что я задрал ее и жадно стал водить пальцами по обнажившемуся женскому телу.
- Да тлахай меня уже! - взвизгнула она, когда я ущипнул ее за сосок. - Ненавижу тебя! Уебок!
Принимаю капитуляцию, подумал я и вдруг заржал.
- Окей, - сказал я.
Сжав зубы, я стал совершать фрикции. Член все глубже погружался в нее, упираясь во что-то мягкое во время особо сильных толчков. Она была сладкой. Я ликовал от обладания смуглой девушкой, которую когда-то убил - и которая в ответ убила меня. Теперь она дрожала в моих объятиях, как последняя шлюха, и вздрагивала, когда я особенно сильно входил в нее. В этом было нечто правильное, нечто глубинное.
Я дернул ее за сосок, вызвав поток ругательств.
Похоже, груди у нее слишком чувствительные. Я соскользнул с нее - она недоуменно дернулась, словно не веря, как я мог так с ней поступить, и полез по ней, как скалолаз.
Вскоре я достиг цели - и тоже ухватился за подоконник.
Наши лица вновь оказались вровень.
- Ненавижу тебя, - прорычала она. Все нижние зубы ее сверкали хромом.
Я притянул ее к себе и снова ввел в нее член. Она охнула и злобно сверкнула глазами. Теперь наши тела сопрягались, как две части одного механизма. Я наклонил голову и провел языком по тонкой ключице.
- Не смей! - испугалась она.
Я взял в рот ее маленькую девичью грудь и укусил за сосок.
Все ее тело содрогнулось. Она взвыла, забилась от боли, пальцы ее с хрустом выломали кусок из подоконника, и мы вдруг воспарили под потолком. Вторая ее рука упала мне на ягодицы и вдруг сжала их так, что я вошел в нее до упора, уперевшись в кость.
Рыча, мы продолжили сопрягаться уже в воздухе.
Она пыталась отодрать меня от груди; я же трахал ее все быстрее, ускоряя темп, не обращая внимание на разминавшие мои ягодицы пальцы. Ничто сейчас не имело значения. Сердце, казалось, билось в основании члена. Я не понял даже, когда она начала кончать. По ее телу прошла сильная дрожь; затем она запрокинула голову и принялась жалобно похныкивать, упираясь ладонями мне в грудь. Наконец она смогла оттолкнуть меня, но было уже поздно: с криком блаженства я перевернулся в пространстве, совершив сальто; член колотился о мои бедра, бурными струями извергая нетонущую сперму...
Я кончил.
Цепляясь ногами за привинченный алтарь, я неуклюже одевался. Вьетнамка с опухшими глазами висела под потолком. Она все продолжала плакать. Шарики ее слез рядами выстраивались вдоль неоновой лампы.
- Уходи, - угрюмо повторяла она.
- Сейчас, сейчас, - с неумеренной веселостью отвечал я.
- Ты изнасиловал меня. Уходи.
- Чем именно ты недовольна?
- Я не хотела секс с тобой. Но ты заставил меня хотеть, - в ее голосе скользнула ненависть. - Ты изнасиловал меня.
- Я вернусь, - сказал я и обернулся.
Закрыв глаза, она провела руками по распухшей от укусов груди и внезапно - с отчаяньем в голосе - произнесла:
- Возвлащайся... иногда. Но не часто! Я хотел было поцеловать, но потом подумал, что это будет неуместно - и ушел просто так.