Жил, значит, Николай Василич в Петербурге, жил себе, печатался в изданиях, с Пушкиным дружил и Жуковского вблизи видел, по родине тосковал, но отчего-то возвращаться туда не спешил. Короче, существовал как все, и проводил время с радостью и даже с пользой. Раньше, как Вы, должно быть, знаете, для этого было вовсе не обязательно уезжать в дальние страны, всё здесь имелось.
И вот, Гоголь Николай Василич вышел как-то утром из своих апартаментов. Без всякой цели, просто так. На голове - цилиндр, в руках - трость, ботинки - блестят, шарф - развивается. Красавец, право слово! И молодчина!
Дай, думает, пройдусь по городу, погляжу, как и что, опять же, может, сюжетец какой-никакой подсмотрю из реальной жизни. Но вот незадача: выйти-то он вышел, да и встал у дома как вкопанный. Куда идти? И направо можно, и налево. И даже прямо пойти никто не возбраняет. Полная свобода, хоть плачь!
А русский человек, не только крестьянин, а и даже литератор, отродясь не знали, что такое свобода и как с ней обходиться. Вся жизнь была чрезвычайно регламентирована: полицейский - штрафует, крестьянин - бедствует, чиновник - надувает щеки и геморроидальной болезнью гордится, солдат - в баталиях мрёт и вошек ногтем щелкает, генерал - ордена на грудь примеряет. И никто заведенный порядок не нарушает. Так уж было заведено с незапамятных времен, а что не нами заведено, то и отменять не нам, так люди думали.
Вот и Гоголь Николай Василич не с Луны, простите, сюда упал, а всю свою сознательную жизнь тут прожил, и к укладу жизненному привык больше, чем колорадский жук к картошке. И что со свободой делать ну просто не знает.
Делает он шаг вправо - а получается как-то неуверенно, криво как-то и даже комично. Нет, думает, не пойду вправо, а то этакой походкой пол Петербурга насмешу, а другую половину перепугаю. Делает тогда шаг влево. И опять не то: снова неуверенно, да еще и глупо. Шагает, значит, вперед, и снова глупо, а заодно и вертляво, так влево и крутит. Будто сглазил кто литератора!
Потом опять вправо, а после - и влево, и - вперед, и - назад... В ту пору гостил в столице один проезжий, из Аргентины что ли, или из Мексики, не знаю точно. Выглянул как раз в окошко, смотрит - стоит господин на мостовой и ловко так одним ботинком - туда, другим - сюда, тросточкой - влево, плечом - вправо! Загляденье! Сальса, бачата и ча-ча-ча в одном флаконе! И, главное, ритмично так!
Зажглось в проезжем что-то исконное, латиноамериканское, выскочил он из дому, и - к незнакомому господину, тоже танцевать рядышком. Хоть и без музыки, а все же карнавал!
Мимо проходил крестьянин по своим незначительным делам. Глядит - господа на дороге танцуют - пыль столбом! Думает: праздник что ль какой церковный аль государственный? Может, турка опять победили под Костромой? И, хоть дела крестьянского это не касается, а патриотизм взял свое: скинул мужичок зипун - и к гражданам, фигуры танцевальные повторять!
Так часа через два вся улица наполнилась танцующими и ликующими гражданами. И даже полиция ничего сделать не смогла: сначала, конечно, кому-то бока намяла, потом - кого-то в участок сопроводила, но участок - не резиновый, а тумаков на всех не хватит. Так что стала полиция мероприятие охранять и даже принуждать не танцующих прохожих к участию в ликовании.
В общем, внезапная свобода одного-единственного гражданина превратилась во всеобщее увеселение и бессмысленную канитель. Опять же, как водится, воры тут как тут, кое-что и полиции перепало.
К вечеру, как водится, всё угомонилось и разошлось. И Николай Василич вернулся в квартиру. Порядком уставший и в недоумении. И спать лег. А наутро - опять делать нечего и писать не о чем. Опять надо бы по Петербургу идти и реалии городские на бумагу излагать. Да удержался писатель, недаром человек был ученый и с аттестатом: понял, что свобода в творчестве - не помощник, а даже наверняка вредитель и неуместная материя.
Вот, господа, как было раньше! Трудное было время и темное, хотя и в чем-то поинтереснее, чем теперь, да-с!
И я тут третьеводни из дому вышел. Так же, как Гоголь, только без трости. Тоже стоял на тротуаре, стоял... Да куда уж мне! И мне свобода ни к чему, не знаю, что с нею делать! Мало что изменилось с темных времен, как я погляжу.