- Капитан, - спросил я проходившего мимо капитана, - есть здесь какие-нибудь удобства?
Капитан приостановился, задумчиво обвел взглядом родные ему просторы аэродрома и ответил отрицательно. Это было печально. Устраивая этот праздник, отцы-командиры забыли, что человек - существо биологическое, и ему время от времени нужно отправлять свои естественные потребности. Что стоило пригнать сюда взвод солдат и за день построить временные удобства. Не пригнали, и теперь тысячи людей озабоченно рыскали в окрестностях самолетных стоянок, среди суровой, заросшей полынью военной действительности в поисках удобств. А их попросту не было. Это было грустно. С задумчивыми, но какими-то напряженными лицами мужи и дамы, дети и прочая публика отправлялись в близлежащие кустики и лесопосадки, и возвращались оттуда с благостным, умиротворенным взглядом.
Стал накрапывать мелкий, даже мельчайший, микроскопический дождь, скорее водяная пыль сыпалась с серого неба, затянутого мутью. Занесло меня на этот Ле Бурже и, может быть даже, Фарнборо местного разлива. Конечно, для нас первым делом, первым делом - самолеты, и где немцу смерть, там русскому - здорово.
Выйдя из лесопосадки, я, наверное, тоже с благостным лицом отправился дальше, в поисках ощущений военно-воздушного праздника и столкнулся с Севой. Он был не один.
- Знакомься, - сказал своей русоволосой спутнице Сева, - мой друг Женя.
- Женя, - представился я.
- Наташа, - сказала спутница Севы, глядя на меня ясными серыми глазами. Впрочем, не будем о взглядах.
Мы пошли вместе по широкой, выложенной старыми, выщербленными бетонными плитами, полосе. Вдали играла военная музыка, медно звенели тарелки, и кто-то что-то говорил в микрофон. Вокруг нас продолжалось движение, люди ходили туда и сюда, разглядывая самолеты, ракеты, бомбы, подвешенные под самолетами, фотографировались, дымилась полевая кухня и очередь стояла в ожидании исходившей паром гречневой каши. Разноцветные тенты торговых палаток расположились на одной из стоянок сданных в металлолом самолетов, и здесь было большое оживление, люди пили пиво и ели, что бог торговли, имеющий склонность к авиации, послал им в это августовское утро.
- Какая широкая полоса, - сказал я.
- Да, - согласился Сева, - сто метров.
- Широкая, - сказал я.
- Очень, - сказал Сева. И добавил: "И длинная. Знаешь, какая ее длина? Четыре тысячи восемьсот метров. Таких полос в мире немного". Сева знал все. Я тоже знал, откуда Сева почерпнул эти знания, - мы как раз проходили мимо большого стенда, где все это было написано. Ему была приятна его осведомленность. Он всегда и во всем был осведомлен. Такой он любознательный человек, все знающий. Повзрослевший вундеркинд.
- Давайте, попробуем каши, - предложил Сева. Мы встали в очередь, и в ожидании своей порции, разговаривали о погоде в этом году и ее странностях, и неудобствах для сельского хозяйства, огородничества и авиашоу.
- Прыжков, наверное, сегодня не будет, - говорил Сева. - В дождик, вряд ли, будут прыгать. Как это неудачно, что погода испортилась.
Я согласился с этим и тоже высказал сожаление, что прыжки с парашютами могут отменить. Хотя мне было все равно, будут прыгать или петь, или плясать лезгинку.
- Жаль - сказала Наташа. - Очень жаль. - Она держала Севу под руку. Сероглазая. Русоволосая. В курточке с кармашками. Ну, просто уйма всяких кармашков была на этой курточке. В них, наверное, удобно хранить всякую всячину.
- Жаль - согласился я.
Мы съели горячую, быстро остывающую гречневую кашу и пошли дальше, туда, где кто-то говорил в микрофон. Там, за толпой зрителей, виднелся строй офицеров в синих мундирах. Когда мы подошли к этому месту, говорильня в микрофон уже кончилась, музыка тоже, и офицеры уже расходились. Некоторые из них несли в руках коробочки и почетные грамоты. Их боевые подруги встречали своих боевых друзей, и они оживленными компаниями отправлялись к своим легковым авто, чтобы ехать для продолжения своего военно-воздушного праздника. Воины. Сталинские соколы. Или как они теперь называются?
Мы постояли, не зная, чем еще занять себя, но Наташа вдруг воскликнула:
- Самолет!
В дальнем конце поля низко над землей появился маленький самолет, пролетел над второй полосой, находившейся далеко от нас. Сева схватился за видеокамеру и провожал пролет самолета ее сиреневым зраком. Он весь подался вперед, готовый улететь следом за ним в туманные небеса.
Ну, и что? - спросила меня Наташа.
- Ничего, - сказал я. - Зачем все вот так?
- Не знаю, - сказала Наташа. Она следила за самолетом, словно с ним улетало что-то. - Теперь я уже ничего не знаю. Почему все так?
Самолет пронесся, потом круто ушел в небо, затерялся где-то в его туманах.
- Идем к вертолету, - позвал нас Сева. Маленький, обшарпанный и очень престарелый вертолет, облепленный детьми и взрослыми, с надписью на борту "РОСТО", стоял неподалеку. Мы подошли к вертолету, протолкались среди людей, протиснулись к машине. Вертолет, должно быть, уже и забыл, как это - стрекоча и жужжа, подниматься в небо.
- Давайте, я вас сфотографирую, - предложил Сева. Мы встали с Наташей у вертолета, стояли рядом, совсем близко, соприкасаясь, а Сева долго целился в нас фотоаппаратом, все время кто-то мешал, все кто-то лез в объектив, наконец, ему удалось уловить момент, и он нажал спуск.
- Старик, теперь сними нас, - сунул он мне в руки фотокамеру.
Я долго и старательно ловил момент, рассматривая Наташу в зеркальный объектив, ее курточку с уймой карманов, ее русые волосы, и Севу с улыбкой на добродушном лице. Он старательно и долго улыбался, и все не уставал делать это. Она стояла рядом с Севой и тоже соприкасалась. Я, наконец, поймал момент, когда между ними и мной не оказалось ни одной спины, ни одной руки и ни одного чужого лица, и нажал на спуск.
- Готово, - сказал я.
- Пошли к бомбардировщикам! - уже командовал Сева. Его вдохновляла военно-воздушная обстановка.
- Это ТУ-22М, а раньше были просто ТУ-22, - говорил Сева, - там были такие специальные бачки на сто литров медицинского спирта. Однажды офицерские жены обратились к Туполеву с просьбой заменить спирт чем-нибудь другим, а то мужики спиваются. А Туполев говорит: "Можно и заменить. Например, коньяком". Представляете? - Сева все говорил и говорил, и не мог заткнуться.
Мы подошли к серебристым тушам бомбовозов, хищным, остроклювым, присевшим зачем-то на бетон, усталым, тяжелым птицам. В один из самолетов по высокой лестнице поднималась очередь детей и взрослых. Они садились в кабину самолета, сидели там некоторое время, потом, довольные, уступали место очередным. Они тоже соприкасались с чем-то.
- Пошли в кабину! - приказал Сева. Но Наташа стоять в очереди отказалась, ее не интересовала кабина бомбардировщика. Тогда Сева потащил нас к ракетам, лежащим на подставках неподалеку от самолета. Он хотел сфотографировать все ракеты, какие есть, но прапорщик, стерегший вверенную ему технику, сказал строго:
- Эти вот - можно, а эту - нельзя, секретная. - Он с подозрением смотрел на севины видеокамеру и фотоаппарат. Он подозревал, что Сева может быть иностранным агентом, даже шпионом. Это был бдительный воин. Я-то знал, что Сева сроду не был иностранным агентом, а был моим однокашником, но прапорщик этого не знал. Так, в своем подозревающем незнании, он следил за фотографическими манипуляциями Севы, целившегося в ракеты объективом.
- Ну, так что же? - спросил я.
- Ничего, - сказала Наташа. - Все погода эта глупая и все глупо.
- Глупо, - согласился я. - Глупо все получается и нелепо.
- Жаль, - сказала Наташа.
- Жаль. - Я сказал именно это, хотя все было намного хуже.
Сева уже спешил к нам, радостный, что сумел обмануть бдительность строгого прапорщика и сфотографировать все ракеты. Ким Филби. Лоуренс Аравийский.
- Старик, можешь нас поздравить, - сказал он, улыбаясь, - у нас скоро свадьба.
- Да что вы говорите? - удивился я, чтобы сделать ему приятное. - Поздравляю!
- Спасибо, - сказал Сева. - Мы тебе приглашение пришлем. - Он потащил нас под брюхо бомбардировщика, где мы обозрели в открытый бомболюк подвешенные бомбы. Они висели как продолговатые яйца неземного чудовища. Эти яйца мне очень не понравились. И Наташе, наверное, тоже, я видел это по ее грустному лицу. «Прилетит такая вот и шандарахнет, - подумал я, глядя на бомбы. - Ничего не останется, одни туманные клочья седым утром».
- Старик, - спросил вдруг Сева, о чем-то вспомнив, - а ты чего один? Жениться пора.
- Каждому - свое, - улыбнулся я ему своей приятной улыбкой. Кому - белочка, кому - бантик, а кому - свисточек. Такое у меня было настроение этим туманным августовским утром.
Наташа отрешенно глядела на бомбардировщик, и по ней было видно, что вся эта военно-воздушная мощь ей совсем не по душе. Все эти железные цацки. И это утро, уже становившееся долгим и утомительным днем.
Мы фотографировались возле бомбардировщиков, мы с Наташей, мы с Севой, он с Наташей. Мы опять соприкасались и опять разглядывали друг друга сквозь линзы на фоне серебристой мощи самолетов. Я смотрел в просветленный объектив фотоаппарата "Зенит" на их лица, дождик то моросил, то затихал, и туманное серое небо висело над нами низко-низко.
«Скоро осень», - почему-то подумал я. Не нравится мне осень. Вообще, мне многое не нравится. Но я молчу. А, может быть, сесть вот в этот самолет и улететь к чертовой матери, куда-нибудь сталинским соколом. Или как это теперь называется. Но все равно, соколу взвиться орлом и не горевать горе. Солдатушкам, бравым ребятушкам. Все выше и выше стремить полет наших птиц. И чтобы обязательно в каждом пропеллере дышало спокойствие наших границ. И чтобы снился нам не рокот космодрома, а эта ... Дальше я не мог вспомнить, что нам снится. Забыл.
- Поеду я, пожалуй, домой, - сказал я.- Прыжков, наверное, не будет сегодня. Подвела нас погода.
- Тогда до встречи - сказал Сева. - Рад был тебя встретить. А то все как-то недосуг. Жди приглашения. - Он пожал мне руку. Наташа тоже подала мне руку теплую, легкую.
- До свидания, - сказала она.
Я пожал им руки и пошел искать свою машину на парковке.
Когда я выезжал с базы, мне навстречу все еще ехали припозднившиеся зрители, была легкая автомобильная давка. Отъехав пару километров, я остановился, вышел из машины, выкурил пару сигарет, глядя на мутное небо. Там появился кургузый одномоторный биплан, из него стали вываливаться комочками парашютисты, прыжки все же начались. Я хотел развернуться и ехать обратно, но, выкурив третью сигарету, сказал себе: "Поздно, брат, поздно. И ни к чему".
Я сел в машину, включил музыку и поехал домой, дорога крутилась среди березового леса, бежала под колесами серым асфальтом в этом, уже уходящем в прошлое, августовском дне. Одном из многих.
Я представил, как они там стоят, и смотрят на летящих к земле парашютистов, на это серое, мутное небо. Сева и Наташа. Жених и невеста. Добродушный вундеркинд Сева Аравийский и сероглазая, русоволосая Наташа в курточке с обалденным количеством карманчиков.
Что в ней всегда сводило меня с ума, так это ее глаза и родинка на левой груди.