Рассказчик - Константин Иванович Никитин, коренной уралец, мастер на все руки, родился 3 декабря 1931 года в посёлке Урляды Верхнеуральского района. С малолетства был поводырём у слепого отца, работал пастухом, оператором буровых установок, плотником, скотником, трактористом, оператором машинного доения, механизатором, комбайнёром, печником, пасечником...
Приличного образования Константину Ивановичу получить не удалось. Но, любознательный, изобретательный и сметливый, он любит технику, а техника любит его и работает, как часы. Константин Иванович производит впечатление человека с врождённой интеллигентностью, шуткой умеет разрядить обстановку. Человек он верующий, но в церковь не ходит: Никитины - из казаков-староверов. Крестились они двумя перстами, а тех, кто крестится тремя перстами, в семье называли "щепёточниками".
В центре - Костя Никитин.
С огромным уважением рассказывает он о своём дедушке, Дмитрии Осиповиче и о бабушке по имени Домна.
Это была крепкая зажиточная семья. От желающих попасть к Дмитрию Осиповичу в работники не было отбоя - был хозяин справедлив и не жаден: после трёх лет хорошей работы выделял работнику, как сыну, пашню, корову, лошадь, достаточное количество мелкого скота и птицы. Угодья Никитиных - "Никитинские кусы" - простирались вдоль речушки Гумбейки.
Кроме ослепшего от оспы в трёхлетнем возрасте Ивана Дмитриевича, Костиного отца, все сыновья Дмитрия Осиповича были белыми офицерами и погибли во время гражданской войны. В юности они дружили с известными в области братьями Кашириными. В Челябинске есть улица братьев Кашириных, в Верхнеуральске - памятник и материалы в экспозиции краеведческого музея. Жили они на хуторе Каширинском близ Форштадта, что в двух километрах от Верхнеуральска.
Иван Дмитриевич играл на гармошке на всех домашних праздниках Кашириных. Они присылали за ним тройку лошадей - этим оказывали музыканту почёт и уважение. Да и было за что: Костин отец слыл замечательным гармонистом. Однажды с ним поздоровался за руку сам Чапаев, который был дружен с братьями Кашириными, он тогда заехал к ним на часок. Голос Чапаева был негромок и высок, даже немного пискляв - так говорил Иван Дмитриевич Косте. И добавлял, что именно Чапаев повлиял на решение братьев идти против генерала Дутова.
Несмотря на слепоту, Иван Дмитриевич выполнял всю нескончаемую домашнюю работу: ходил за лошадьми, запрягал их, косил для них траву, поил, кормил, скирдовал сено...
Научился играть на гармошке и Костя. Ни одна свадьба в деревне не обходилась без него, особенно трудно бывало гармонисту, когда затевалось соревнование: кто кого перепляшет. На гуляньях, когда ребят провожали в армию, играть ему приходилось сидя верхом на лошади задом наперёд...
Война, которая длилась четыре года, всей страной воспринималась бесконечной. Всех мужиков отправили на фронт. Было холодно, голодно и страшно: как там наши? Вернувшимся с фронта инвалидам радовалась вся деревня..
Дрова выписывать перестали, самовольно рубить деревья в лесу запрещалось. Топили кизяком, не хватало и его. Собирали полынь, лопухи, солому - ими тоже топили. На дрова разбирали стайки. Вода в избах замерзала.
Во время войны в магазин Урлядов перестали завозить соль. Купить её можно было только на базаре в Магнитогорске. Костин отец был физически крепким человеком, разве что незрячим. Его "глазами" был Костя. Брали они санки и шли в Магнитогорск. Ни о каком попутном транспорте зимой не могло быть и речи. Было Косте тогда лет 10 - 11.
День шли до Верхнеуральска. Ночевали у родных и на другой день двигались до второй ночёвки - Спасска. Там родных не было, зато было что-то вроде гостиницы. Утром шли дальше. К концу третьего дня добирались до города. В Магнитогорске жила сестра Ивана Дмитриевича, тётка Анна. Она заранее покупала им 100 кг соли.
Дня через три Костя с отцом впрягались в санки и таким же образом возвращались домой. В деревне соли не было ни у кого, а потому её охотно покупали или обменивали. За зиму таких изнурительных походов было несколько.
Я спросила: а почему государство не озаботилось доставкой? Костя, с усмешкой: "А кому мы нужны?".
Этот ответ я слышала от него множество раз. И когда Костя рассказывал, как комбайнёром работать ему приходилось без кабины. Пыль забивалась в нос, в рот и в уши. Воду на поля привозили в бочках из-под солидола. Жирный солидол плавал на поверхности, и напиться было непросто. Только после войны появились приличные гусеничные тракторы - ДТ-54 и самоходные комбайны СК-3.
В годы войны в колхозе ребятишки изо всех своих силёнок помогали женщинам, а те говорили о них: "наш кукольный театр".
Этим же ребятишкам приходилось уже после войны мирить отчаявшихся женщин, которым пришли похоронки, с теми, счастливыми, чьи мужья с фронта вернулись. В этих ссорах не было здравого смысла, только горечь невозвратной потери подсказывала несправедливые слова обвинения. Ребята, оказавшись рядом, увещевали несчастных, а потом и обидчица, и обиженная обнимались и ревели в голос, проклиная эту чёртову войну...
Дома я не раз слышала от старших фамилию "Маленков". Произносили её с неизменной теплотой и добавляли, что при нём народ наконец-то "вздохнул". А от Кости я часто слышала фамилию Георгия Максимилиановича просто с восторгом: вместо "палочек"-трудодней за вспаханный гектар трактористам стали платить целых шесть рублей! Все жалели, что срок правления Г.М.Маленкова ограничился всего лишь двумя годами.
Константин Иванович был моим добрым другом. Помогал делом, советами, дружеским участием; принимал и мою посильную помощь. Не стало его 18 июня 2023 года. Полгода не дожил он до 92 лет. Светлая память этому умному неравнодушному человеку...
Много чего пришлось пережить Константину Ивановичу. Эти маленькие рассказы я записала с его слов.
Было мне тогда лет девять. Мой родной брат, 13-летний Вася, работал дневным пастухом - пас лошадей. Однажды я пошёл к Васе на пастбище, в ложок, что у Назаровой горы.
От Урлядов топать надо было около пяти километров. Шёл я через Крутенькую горку - с неё всё видно: и речку Урлядку, и тракторную будку, где ждал меня брат.
Спустился я с горки и пошёл по всходам пшеницы.
Там было много птенцов куропаток, они, маленькие, шли, путаясь в траве и запинаясь. Я брал их в руки, рассматривал, потом отпускал. Даже на другое место не переносил.
Пришёл к Васе. В деревянной тракторной будке были вагранка и котёл - там повара и в дождь могли варить еду.
Вася дал мне лошадь - Карьку и попросил с Назаровой горки пригнать кобылу с жеребёнком.
Я верхом доехал до Назаровой горки, увидеп кобылу. Смотрю - жеребёнок с кем-то играет. Я подумал, что забыл Вася сказать мне: ведь у кобылы-то не один, а два жеребёнка! Стал звать второго: "Шинька, Шинька" - так обычно в деревне подзывали жеребят. Кричал, щёлкал кнутом. И лошадь ржала, подзывая его к себе.
Когда я подъехал, второй жеребёнок сразу же исчез в траве. Я хотел его найти, но не смог.
Я ехал, гнал Васе кобылу с жеребёнком и ревел: жалко было, что второй жеребёнок потерялся.
Приехал к Васе, стал рассказывать. А Вася мне: "Чё нюни-то распустил! Ведь это волк был!".
Вот это да! Значит, спас я жеребёнка, а не потерял...
В то время по деревне ходили волки - задирали скот. Время голодное было. Волк хитрый: сначала играет с жеребёнком, а потом как схватит зубами за хвост, да как упрётся в ноги - тут и конец жеребёнку... Так волки ловят даже сильных лошадей.
Мой отец ослеп от оспы в трёхлетнем возрасте. С лошадьми он управлялся не хуже зрячего, а на улице был беспомощным. Я ходил с ним поводырём. Надо ли говорить, что отцу всегда хотелось увидеть мир своими глазами!
И вдруг однажды наш фельдшер сказала ему, что в Одессе есть чудесный доктор - Филатов. Он лечит слепоту - только что получил за это Сталинскую премию. И, если дядя Ваня хочет, она даст ему направление. Отец обрадовался: как можно не хотеть! Хоть после своих 57 свет увидит.
Направление получили и стали готовиться к поездке. Готовились долго. Сначала решили, что с отцом поедет моя старшая сестра Шура, но у неё были какие-то дела, и отец решил взять меня, десятилетнего. Мать насушила нам сухарей, связала по паре шерстяных носков: дело было ближе к осени. Ехать до Киева больше шести суток. Там пересадка.
В Киеве на перроне было суматошно и тревожно. От вагона к вагону бегали люди с детьми, грудными и постарше, навьюченные узлами и мешками. Женщины плакали в голос, дети кричали.
Вдруг услышали: "Дядя Ваня, здравствуй!". К нам подбежал наш сосед - Акулинин, его не так давно вызвали в военкомат, и он уехал. Жили они в Урлядах на нашей улице, я играл с его младшим сыном - Горкой. И ещё двое детей у них было, постарше нас.
Взрослые расцеловались, Акулинин и меня поцеловал. Он был в военной форме с погонами и руководил посадкой людей в поезда. Узнав, зачем мы приехали, Акулинин встревожился: "Не надо вам туда ехать! Немедленно возвращайтесь домой: ночью снова бомбили Киев! Война ведь идёт! Давайте я посажу вас в поезд, быстро доедете до станции, а там формируется состав до Магнитогорска". И он втолкнул нас в вагон. Попрощались, и поезд тронулся. Было нас в вагоне, как в бочке селёдок.
Доехали мы до той станции, там все вышли. С полчаса посидели на перроне. Откуда-то прошёл слух, что в поезд из Киева, который ждали позже, попала бомба!
Да-а-а! Не втолкни нас Акулинин в тот вагон, не было бы нас в живых...
Вскоре объявили посадку на поезд, и он привёз нас в Магнитогорск.
Мы с отцом недоумевали: почему нас из Магнитогорска пустили в Киев? Эта мысль мне и сейчас не даёт покоя.
Надо сказать, что в Урлядах не было ни уличного репродуктора, ни радиоприёмников. В сельсовет приходила одна газета - "Красный уралец". Про начало войны слухи ходили, всех военнообязанных мужиков вызвали в военкомат, в Верхнеуральск. Из Карагайки пришла машина с открытым кузовом. В ней уже были люди из разных деревень. Наши, урлядинские, еле втиснулись. Мы помахали им, и они уехали.
Война была где-то очень далеко, и никто серьёзно о ней не думал. Жизнь шла своим чередом. Про голод, холод, про искалеченных мужиков, которым повезёт вернуться с фронта, про похоронки (выключки), про вой и слёзы по погибшим родным мы ещё не знали. Вот и поехали к доктору.
Горкин отец с фронта не вернулся. Жена долго его ждала, потом вышла замуж за человека по фамилии Воробьёв: одной троих детей было не поднять.
Мой отец дожил до 82 лет, так слепым и умер. К доктору Филатову больше не собрались.
Шла война. Мы не знали, как прокормиться. Есть хотелось всегда. Колоски на ближних полях манили, но объездчики на лошадях, откуда ни возьмись, выгоняли кнутами оголодавших, хоть ты женщина, хоть ребёнок.
И я решил сходить на дальние поля, за речку Гумбейку. Туда объездчики не ездят - далеко, семь километров где-то от Урлядов. За мной увязались соседские дети, трое их было - мал мала меньше. Я не возражал: они тоже есть хотят, пусть идут.
День был жаркий. Перешли мы через Гумбейку. Воды в ней - по щиколотку. Дошли до поля и стали собирать колоски.
Набрали, собрались идти домой. И вдруг подул ветер, началась гроза, и дождь, как из ведра, нас исхлестал. С горем пополам дошли до Гумбейки. А она вспучилась, разлилась - мне по шейку. Что делать?
Пришлось переносить на закорках по очереди всю мелюзгу.
Какие уж тут колоски? Всё растеряли, ладно, хоть сами не утонули.
Во время войны это было. Мы с Мишкой что-то хорошее сделали для нашей соседки - тёти Маши. А она, как могла, отблагодарила: насыпала нам в карманы пшеницы - складом семенного зерна она заведовала. Да ещё в каждый карман сыпанула по горстке земли: "Если кто увидит, скажете, что с земли собрали: воон там бестарка с зерном прошла и зерно просыпалось, а вы собрали".
Идём мы с Мишкой домой, И, как нарочно, милиционер на мотоцикле нас догоняет. Карманы никуда не спрячешь... И, сколько мы с Мишкой ни плакали, ни просили "Дяденька, отпусти! Мы с земельки зерно собрали, там из бестарки высыпалось!", - посадил он нас в люльку на мотоцикл и привёз в Верхнеуральск, к начальнику милиции.
В то время начальником милиции был фронтовик, седой человек без руки. На этой должности он был совсем недавно, видно, не успел очерстветь.
Услужливый милиционер высыпал на стол начальнику четыре горсти зерна с землёй из наших карманов: "Вот, нарушают. Воруют зерно!"
Мы с Мишкой ревели и всё повторяли: "Мы не воровали! Это мы с земельки собрали!"
Начальник гневно посмотрел на милиционера: "Ты кого мне привёз? Скоро из зыбки вытащишь и привезёшь! Мы на фронте немецких детей подкармливали - дети же! Голодные! Им расти надо! Иди с глаз моих!" Он вытащил из кармана кусок хлеба, взятый из дома, разломил и дал нам: "Ешьте!".
Потом позвал милиционера и велел развезти нас по домам и отдать родителям.
Этого седого человека без руки я помню всю жизнь. И никогда не ворую.
Была зима. Одна из тех четырёх долгих, студёных, какие только и были в годы войны.
Однажды утром услышали мы шум мотора, выбежали на улицу и увидели, что за мостом, на поле, сел САМОЛЁТ!
Это было какое-то чудо! Самолёты в наши Урляды прежде не прилетали, и видели мы их только на картинках.
Оказывается, посадка была вынужденной: кончилось горючее. И решено было оставить самолёт в посёлке до весны.
Запрягли в самолёт "пожарную" лошадь. На фронт её не взяли - не ровён час, пожар в посёлке случится, тогда и будет кому возить воду - вёдрами от речки не наносишься.
Самолёт, на трёх своих лыжах, с поля поехал на другое место, поближе к домам. Потом Лётчик куда-то уехал и в Урляды вернулся уже в марте, когда снежный наст был ещё крепок.
С утра в тот день снова услышали мы гул с неба. Увидели, как другой самолёт покружил над тем же полем, сбросил две канистры с горючим, стараясь не угодить в одно и то же место, и улетел.
Вся деревня собралась: не каждый день самолёты летают. Снова запрягли пожарную лошадь. Перевезли "наш" самолёт на старое место.
Нас, ребятишек, человек двадцать было. Встали мы плотными рядами у крыльев по обе стороны, и каждый держался руками за крыло. Пилот не возражал. Гордость нас распирала.
Самолёт покатился сначала медленно, и мы пошли с ним вместе, потом побежали.
И вдруг он к-а-а-к дунет! И от этой воздушной волны мы попадали, как горох, и снег оказался у нас и во рту, и за пазухой. Под наш хохот и восторженные возгласы самолёт растаял в небе.
Вот уж второй год шла война. Лошадей отобрали ещё в прошлом году. Оголодавшая деревня не знала, как прокормиться. Ни хлеба, ни зерна нигде не купишь. Весной мы искали и выкапывали мёрзлую картошку. На полях оставались колоски, но их почему-то нельзя было собирать - объездчики на лошадях кнутами выгоняли с полей и взрослых, и ребятишек. Есть хотелось всегда.
Кто-то сказал, что в Казахстане на базаре можно купить зерна, было бы на что. Дома на семейном совете решили продать трёхгодовалую тёлочку и попытать счастья.
Мой отец и две его сестры собрались в дорогу. Взяли и меня.
Дело было летом, а потому до вокзала в Магнитогорске мы смогли доехать на попутной машине. Нам разрешили ехать в "телячьем" вагоне грузового состава. Был этот вагон весь в дырках от пуль - на фронте изрешетили, так что душно нам не было. Поезд часто останавливался, днём долго стоял, ехали, в основном, ночами. Путь оказался долгим. Наконец, поздно вечером, приехали в Атбасар (Акмолинской области). Был у нас адрес землянки на окраине, где можно было переночевать, но плутать ночью по незнакомому месту не решились. В ларёчке купили еды на ужин и расположились ночевать тут же, в кустиках, у базара. Взрослые ложиться не стали, дремали сидя.
Утром женщины ходили по базару, приценивались. Мы с отцом бродили просто так. Я увидел, что какой-то красномордый мужик торгует творогом. В его мерной чашке-миске творог белеет так аппетитно! И очередь не такая уж большая.
Я попросил: "Тятя, давай купим!" Отец достал из сумки миску, и я побежал покупать.
Тут же этот творог съели и пошли искать ту землянку. Прошли мимо стадиона, дошли до дороги. И вдруг я почувствовал, что мне плохо. Отцу - хоть бы что, видно, организм покрепче, а я прилёг у дороги - всё мне стало не мило. Потом вспомнил, что творог мужик продавал из цинкового ведра. Может, от солнышка ведро нагрелось, и мне попал творог от стенки ведра - а что ещё можно было подумать?
Уже надо идти к месту встречи - перейти через лог и найти ту белёную землянку. Найти её смогу только я - отец-то незрячий. А я не могу встать. Отец присел рядом и плачет.
Мимо шла женщина лет сорока. Спросила отца: "Что плачешь? Что случилось?" Отец рассказал. Женщина: "Ждите, я сейчас приду, принесу водичку". И ушла. Через некоторое время вернулась с бутылкой и кружкой. Налила в кружку какую-то тёмную жидкость и говорит: "Выпей. Если вырвет, жить будешь долго. Оставила бутылку и ушла. Меня вырвало, и сразу стало легче. Это был отвар какой-то травы. Сколько буду жить, столько буду помнить эту добрую женщину.
Кое-как нашли землянку, тётки мои были уже там. Пшеницы они купили по мешку на человека.
Обратный поезд в Магнитку уходил вечером другого дня, и это было хорошо: к тому времени я уже оклемался и сам мог нести свою долю.
Когда мы пришли на вокзал, поезд уже стоял. Нас с мешками было человек 50, было шумно и беспокойно: никто не хотел оказаться в хвосте - вдруг возьмут не всех. Но тут появился милиционер и погрузку запретил.
Наши женщины от отчаяния заплакали, а отец велел мне вести его в комендатуру. Там он сказал, что дома семья без хлеба умирает с голоду, а в вагон с зерном не пускают. Комендант, которого дёргали со всех сторон, увидев слепого человека, успокоил: "Всех отправим, никто не останется, все с зерном уедете в Магнитку".
Часа через два мешки разрешили грузить.
Домой мы ехали уже в пассажирском вагоне, и на другой день, вечером, были в Магнитогорске.
Нам повезло: в поезде мы случайно встретили дальнюю родственницу, тоже Никитину. Её в Магнитогорске встречал на машине муж. Родственники взяли нас к себе ночевать, а утром хозяин отвёз на вокзал. Там мы нашли машину и без приключений добрались до своих Урлядов.
Жил я в Урлядах, что в двенадцати километрах от Карагайки. В декабре пришла мне повестка - в военкомат надо ехать, в Верхнеуральск. Автобусы тогда не ходили. А в Карагайке сыну директора совхоза тоже повестка пришла - годкИ мы с ним, Геннадием звали. Его отец, Тимофеев, дал нам лошадь, и рано утром на санях мы отправились в Верхнеуральск. После обеда нас отпустили. Гена собрался было задержаться в городе - выпить он любил. Но я прикрикнул, даже сматериться пришлось: буран начинается. Дорогу заметёт, и заблудимся в темноте.
Зимой темнеет рано. Ветер завывает, дорогу замело. Лошади тяжело - ноги вязнут. Я слез с саней и пошёл рядом: лошади будет полегче, да и мне теплее - жиденький зипунок продувало, и я мёрз до костей. А Генка всё время сидел в санях, завернувшись в тулуп.
Шли мы, шли в полной темноте, и стало сомнительно и боязно: а правильно ли мы идём? Лошадь молодая, плохо обученная. Она часто сбивалась с пути, и вместо твёрдой дороги мы оказывались в овраге или в придорожной канаве. Приходилось вытаскивать её за повод.
Было у нас немного спичек - отец Геннадия дал. Чиркали мы, чиркали, но ветер их тут же гасил. Но вдруг повезло: ветер на мгновение стих, и пламя осветило дорогу.
Неожиданно сквозь вой ветра до нас донеслись еле слышные голоса: "Дяденьки, подождите, мы заблудились!". Это, увидев наш огонёк, случайные путники бросились к нам. "Дяденьки" оказались ненамного старше. Парнишечки сбились с дороги и шли к озерку. Без нас они неминуемо замёрзли бы.
Все вместе с горем пополам добрались до Урлядов. С неделю все трое пережидали буран у нас, в отцовском доме. Задувало так, что в окно ничего не было видно.
А Генка отморозил себе пальцы. Лучше бы уж шёл рядом с санями...
Зима 1948 года выдалась снежная. Было мне 17 лет. Я работал на буровых. Бурили мы в Поляковке, недалеко от посёлка Учалы. На выходные в первый раз собрался в Учалы, где квартировал. Спросил самую короткую дорогу, надел лыжи и пошёл.
Вдруг поднялся сильный ветер, прямо ураган. Только успел подумать, не вернуться ли: дорогу-то заметёт, как ветер подхватил меня и понёс. От страха показалось, что летел долго.
Ветер ослаб, и я упал. Полежал немного. Стал подниматься и увидел позади себя в двух шагах глубокую заброшенную шахту.
Ай да ветер! Чудом перенёс меня через опасное место. Дунул бы послабее - упал бы я в эту шахту и никто меня не хватился бы.
Дальше шёл осторожно, смотрел под ноги. А ветер стих, будто и не было того урагана.
Наша младшая рабочая ушла в декрет. Приняли другую.
Дело было зимой. Бригадир привёз бочку машинного масла. Отвинтил крышечку, увидел, что масло не льётся - застыло, и велел новой работнице подогреть бочку, а сам пошёл давать ценные указания нам. Женщина развела под бочкой огонь.
Работали мы метрах в ста - ста пятидесяти. Бригадир был с нами. Он и думать забыл про бочку с маслом.
Вдруг мы услышали сильный хлопок и увидели, что бочка взлетела на воздух! Снизу она казалась размером с шапку - чёрным пятном. Дно из неё вышибло, и оно, как летающая тарелка, вертелось винтом.
Бочка упала возле костра. Ладно хоть, никого не задела.
Бледная перепуганная "виновница" раскачивалась и стонала по-башкирски: "Ой, алла". Спереди одежду с неё сорвало догола.
Я подошёл к ней, укрыл грудь, обнял, что-то сказал, чтобы успокоить. Отдышавшись, она ушла домой. Больше мы её не видели.
Всё могло быть гораздо хуже, не открой бригадир в бочке сливное отверстие.
После войны надо было строить, строить и строить. Требовалось много древесины. Нашему Урлядинскому колхозу зимой 1952 года велели командировать колхозников с лошадьми - заготавливать лес, чтобы потом сплавлять его по реке Юрюзань (Ярузань, Эрезень).
Мужики, что покрепче, валили лес, работали ручными лучковыми пилами "стахановка" и топорами. Другие пилили деревья на части, женщины обрубали сучья, а мы возили брёвна на санях к реке.
Делянку выделили нам за горой Иремель, на Каменном плёсе. Квартировали в деревне Александровка Катав-Ивановского района.
Стояли жестокие морозы, до 50 градусов. Были дни, когда нас освобождали от работы из-за мороза.
Одному мужику (я его знал) жена послала из дома комплект: шарф, носки и варежки из козьего пуха и 800 рублей. Он валил лес. Сам я не видел, но рассказывали, что однажды к нему на загривок с дерева спрыгнула рысь. Она пыталась прокусить ему шею, но пышный шарф защитил его. Может, и прокусила бы, но, к счастью, рядом оказался начальник лесхоза - на своей кошёвке он объезжал делянку. И была у него с собой винтовка с оптическим прицелом. Он крикнул: "Ложись!" и, выстрелив, убил рысь. Она подпрыгнула и упала рядом с лежащим лесорубом.
Лесничий подошёл, попинал беднягу в пятку - "Вставай!". Мужик встал и заплакал. Начальник лесхоза посадил его в свою кошёвку и они поехали. Неделю пропивали они все деньги, что были у лесоруба.
В доме, куда меня расквартировали в деревне Александровка, хозяина в живых уже не было. Хозяйничали старенькая мать и пятидесятилетняя дочь. Сын, Костя-пилоправ, приходил каждое воскресенье проведать мать и сестру.
Они рассказали мне удивительную историю, которая случилась с хозяином дома, охотником. Хаживал он и на волков, и на медведей, был умелым и удачливым. Женщины показывали мне медвежью лапу.
Дело было осенью - время заготовки сена на зиму. Бродил охотник по лесу, искал себе покос и не заметил, как сзади подошёл медведь.
Охотник почувствовал страшный, тяжёлый удар лапой по голове. Упал, обезумев от страха и боли. А медведь схватил лесину и положил её поперёк упавшего мужика - чтобы добыча не убежала.
Немного оклемавшись, понял охотник, что ему повезло: лесина не придавила его. Она лежала на кочках. Когда же охотник ощупал голову, то с ужасом понял: медведь содрал с него скальп...
Но ещё раз повезло мужику: как раз в это время невдалеке, по дороге, шли подводы - люди шумно возвращались с покоса, громко переговаривались. На жеребятах звенели колокольчики. Медведь испугался и убежал в чащу, а охотник, постанывая от боли, кое-как выбрался из-под лесины. Косари заметили его и остановились.
Нога за ногу приплёлся он к дороге. Его посадили на телегу и привезли домой.
Жена хорошенько промыла ему ободранную голову и скальп, обильно смазала то и другое медвежьим салом и туго прибинтовала снятую кожу к голове...
И скальп прирос!
Выздоровевший человек ещё долго жил, работал по дому, но на охоту больше не ходил.
Зимой, в буран, году в 1954-59, проездом из Учалов, оказался у нас в Урлядах цыганский музыкальный ансамбль. Ехали они табором, примерно на десяти подводах. Не все в посёлке готовы были взять цыган к себе в дом. Мои родители пустили ночевать пятерых, среди них оказался руководитель ансамбля. В нашем дворе стояло две подводы. Нашлись и другие радушные хозяева. Мы дали лошадям сена, позвали гостей к столу. Поставили на стол всё, что было. И они выложили свои припасы.
Замёрзшие люди радовались теплу, горячему травяному чаю из душицы ("матрёшки", как здесь говорят). Потом те, что постарше, забрались на печь, остальные расположились на лавках в горнице.
К вечеру у нас в избе собрались все.
Отогрелись и начали петь. Увидели гармонь, попросили отца сыграть. Играли на гармони и они. Наши гитара и балалайка тоже пригодились. И получился настоящий концерт!
Часов до трёх пели песни, и русские, и цыганские. Парни и девушки плясали. Больше всех запомнилась мне девочка Ирочка, лет 13-14. Тоненькая, гибкая, красивая, как она танцевала! (Думаю, что это была Ирина Некрасова (Золотарёва) /Т.Р./)
Когда глаза начали слипаться, "соседи" ушли, а наши гости уснули на широких лавках.
Утром двинулись они своим путём - в Верхнеуральск. Тепло попрощались.
Шёл я как-то на покос. Вижу: на зелёной лужайке играют жеребёнок и тёлочка. Жеребёнок зубами хватал тёлочку за шею и нагибал её к земле. Терпела тёлочка, терпела, а потом вдруг наклонила голову с рожками, просунула её между передними ногами жеребёнка под брюхо и опрокинула его.
Жеребёнок медленно поднялся и понуро, с видом обиженного ребёнка, пошёл прочь.
Был я по профсоюзной путёвке в Цхалтубо. Жил на квартире по адресу: улица Ниношвили, 3.
Семья была дружная. Хозяина звали Карлом Михайловичем. Его отец во время войны отбывал в трудармии на рудниках в посёлке Учалы, что в 40 километрах от Карагайки. Поэтому и приняли меня как гостя, оказывали уважение: хозяйка приносила чачу к столу, а разливать предлагала мне. Детей двое: Катя, шестиклассница, и мальчик Илька, помладше. Я с ними подружился и старался помочь во всём. Помню, как делал длинные колышки для помидор.
Дети всё играли в карты, звали играть и меня. Я вообще-то не любитель карт, но заняться нечем было, вот и играл с ними. Катя, маленькая хитрюга: смотрю - карты потихоньку сдвигает...
Помню, ходили мы с ними на кладбище ухаживать за могилкой отца Карла Михайловича. Я предложил поставить четыре столбика, место между ними засыпать глиной и утрамбовать. Так и сделали.
Идём по дороге с кладбища, взошли на горку, довольно крутую, а навстречу свадьба едет на повозке.
На повороте телега вдруг накренилась - и одна девушка, видимо, из гостей, выпала. И лететь бы ей вниз, ушиблась бы сильно. Но я оказался рядом и успел её подхватить.
Девушка благодарила, приглашала ехать с ними на свадьбу. Такая хорошая девушка была. Хотелось мне поехать, но я отказался: вдруг из-за меня скандал какой будет - и не поехал.
Было это году, кажется, в 1977, в посёлке Урляды. Я в то время работал трактористом и жил в родительском доме. Гроза началась вечером и бушевала всю ночь. Свет выключили с вечера. Я устал на работе и уснул крепким сном. Разбудил голос матери, доносившийся, сквозь непонятный шум, из соседней комнаты: "Костя, ты живой?",
В горнице пространство прорезала светящаяся полоса. Она тянулась от углового простенка, вдоль моей кровати - сантиметрах в 30 от неё и в метре от пола. Она вилась, как огромная красно-синяя верёвка и упиралась в шкаф для одежды. Было светло, как днём. Полоса вскоре погасла, оставив множество искр, как при сварке.
Воздух в горнице стал тяжёлым. Резко пахло жжёной глиной и ещё чем-то неприятным. Я, ничего не понимая, встал на пол босыми ногами и ощутил себя как бы висящим в воздухе. Позже выяснилось, что стоял я на битом стекле и глине, но ноги этого не чувствовали.
Искры погасли. Потом оказалось, что электрический счётчик, все розетки, даже патрон осветительной лампочки - всё пришло в негодность - было разорвано. На брёвнах дома не осталось отметин, но упал портрет, висевший рядом с окном. От падения стекло на портрете разбилось, а на фотографии появились крупные крапинки. Они оказались и на зеркале, которое висело рядом.
Слева от окна, сантиметрах в 20 от кровати, были оторваны обои, штукатурка вывалилась кусками. Передняя стенка шкафа для одежды была испещрена выжженными крапинками разной величины.
Ни я, ни мать не пострадали. Мы с молитвой обошли дом. Никаких следов пожара не обнаружили.
Видимо, молния влетела в щель между брёвнами и косяком окна через антенну к радиоприёмнику. Пробила штукатурку. Сбросив портрет, прошла вдоль горницы. Остатки её силы пришлись на шкаф и электроприборы в избе.
Утром засветило солнышко, запели петухи, зачирикали птицы - уже ничто не напоминало о ночном кошмаре.
Посёлок Карагайский, ноябрь 2017 - июнь 2023 года.
![[]](/img/r/razumkowa_tatxjana_petrowna/23kosta/img_8310.jpg)
![[]](/img/r/razumkowa_tatxjana_petrowna/23kosta/img_5550.jpg)
![[]](/img/r/razumkowa_tatxjana_petrowna/23kosta/cheljabinskajaoblastx.jpg)
![[]](/img/r/razumkowa_tatxjana_petrowna/23kosta/img_7895.jpg)