Кажется, я больше не могу доверять собственной памяти.
...Я помню.
Пригородная электричка. Бьющий по сетчатке грязно-белый свет. Слежавшийся снег между путями, располосованный длинными полосами - грязь? Сажа?.. Словно бы поезд разлагается на ходу, и из-под мягкого надорванного брюха тянется по снегу черный след. Или он кажется черным в мутной взвеси фонарей. Вагон трогается с места, и фонари размазываются по стеклу.
Тургеневский Мальчик сидит у окна, трогательно острит коленками и носом. Молчит долго, от Ржевской до Дмитровской молчит, выглаживая взглядом телебашню, сверкающую в небе.
- Видишь тех, в розовых беретах? - наконец говорит он, не поворачиваясь.
Розовый берет оказывается совсем рядом, на соседней скамейке. И на следующей скамейке то же самое, серое затертое пальто, одышка, стеклянный взгляд и розовый берет. И возле двери. Третий.
Мальчик молчит, а я нахожу в вагоне четверых долговязых парней с рюкзаками Адидас, двух померанских шпицев в белых ошейниках и пятерых кавказцев с одинаково стертыми лицами.
- Подсознание не напрягалось, когда лепило эту массовку, да?
Я точно помню выстуженную хрущевку, банки великопоповицкого козела и Леху-Асуса в очередной майке с понятной одним програмистам хохмой. Я точно помню, что мы над чем-то ржали, как ненормальные, но даже после второго косяка Леха норовил отодвинуться от Мальчика подальше, на противоположный край икеевского дивана. Мальчик был безмятежен, словно бы вовсе не замечал этой деревянной настороженности, выпрямлявшей позвоночник Лехи не хуже проглоченной швабры. Хотя, если не считать этого, посидели тогда неплохо.
И если не считать неотвязного холода, будто бы в Лехиной хрущевке никто не ставил чайник по утрам и не принимал душ вечером.
И если не считать, что с Мальчиком мы знакомы год (год ведь, да?..), а Леху сожрал рак в две тыщи девятом.
...Я помню.
Я помню, какие у Мальчика теплые, искусанные и потому колючие губы. Я знаю, как меняется его голос в темноте. Помню, как он вгрызается в костяшки пальцев за секунду до оргазма. Помню, как лежит потом неподвижно, глаза в потолок невидяще распахивая и осторожно дыша. Помню, как любит утыкаться головой куда-то мне в подвздошье, подтягивая колени к груди, будто превращаясь в гигантскую мягкую гусеницу, ебаный Грегор Замза.
Я откуда-то помню все это, но не помню, чтобы я с ним спал.
- Танжер. Йокогама. Джакарта. Будапешт, - улыбается Мальчик сквозь утренний сон. - Так легко ложится на язык, правда? Так знакомо. А ведь ты никогда там не был.
- Я люблю тебя, - говорю я Мальчику. Потому что надо ведь что-то ему сказать.