- Фома, перед тобой две репки - красная и синяя. Если ты вытащишь красную репку - история продолжится, и ты останешься в сказке. Если же ты вытащишь синюю репку, ты поймёшь: всё вокруг ложь и обман, а красных и синих репок не бывает...
***
Дом Деда деревенские обходили стороной. Знали: колдун обидчив и злопамятен, а у Бабки его дурной глаз.
За примерами далеко ходить не приходилось: по весне у годовалого сынишки кузнеца приключилась падучая. Был малец кровь с молоком, богатырь, а теперь чахнет на глазах, не жилец, видать. А все почему? Кузнец на базаре Бабке поклониться забыл!.. И ходили ведь к Деду потом, и подарки носили, женка кузнеца каялась, плакалась, в сенях полночи простояла - не вышел к ней никто. Такие они, колдуны, с ними лучше не ссориться... Вот и кланялись в пояс, а кто и в землю, когда Дед с Бабкой, да с женатым сыном своим, да с Внучкой малолетней гордо проходили по улице или по рядам базарным. Кланялись им, а вслед отплевывались: тьфу, выводок бесовский.
Дед держал в жилистом, крепком кулаке всю деревню. Сам староста шапку ломал - даже перед Внучкой на всякий случай. Чтоб падеж скота не случился, чтоб градом рожь не побило, чтоб не заболел никто.
На каждой свадьбе Дед - первый гость. Самое красивое крашеное сукно - Бабке на поневу. Сын - нелюдимый, мрачный, с глубоко посаженными мутными глазами, первым мясником в округе был. Ежели кому бычка забить али там кабанчика надо - его звали, ну и почти половину туши отдавали - в благодарность за труд как бы... а поди кого другого позови!.. прознает Дед - скотина у тебя навек водиться перестанет. Хотя, конечно, и резал Сын чисто и быстро, без суеты, что душой кривить.
Это могло бы продолжаться бесконечно. Сын со временем стал бы новым колдуном, переняв отцовские умения, а там и Внучка бы в силу вошла...
Это могло бы продолжаться бесконечно, если бы Дед не зарвался.
Когда помер малолетний сын кузнеца, деревенские смолчали. Слишком силен был страх. Дед даже не постеснялся прийти на поминки и унести мешок пирогов, испеченных заплаканной и почерневшей от горя матерью. Да только после этого Дед решил, что обнаружил самый мощный рычаг воздействия на людей.
Дети начали болеть все чаще. То поповская дочь (попа Дед особенно не любил), то двойняшки пасечника (мед дареный Бабке не понравился, то-то кричала на всю улицу), то рыжий сорванец печника (говорят, Внучку ненароком то ли зашиб на бегу, то ли грязью обрызгал, то ли и вовсе дразнился).
Вот когда этого рыжего постреленка схоронили, в эту же ночь дом Деда запылал.
Привел всех кузнец. Пришли с вилами и топорами, кто с рогатиной, кто с мотыгой, со злыми охотничьими кобелями, словно на медведя-шатуна собрались...
С колдунами лучше не связываться, это верно. Но иногда отчаяние сильнее, чем животный страх.
Первой погибла дедова невестка. Металась по двору заполошно, простоволосая дура, голосила, на помощь звала, да там ее бабы осатанелые чуть на клочья не порвали, собственной косой придушили.
Сын Деда отбивался долго, молча и зло, только глаза сверкали из-под спутанной гривы. Не замечал ран, казалось. Пока с ним мужики возились, забивая дрекольем, колдун с Бабкой уйти в лес успели, и Внучку прихватить...
Преследовать их никто не решился. Схлынула красная горячая ярость, словно общее безумие отпустило. Темная кромка леса, где скрылись беглецы, пугала. На рассвете расходились, избегая смотреть друг другу в глаза.
Прошел день, за ним другой, наступила осень, выпал снег, но от Деда не было ни слуху, ни духу.
- Сгинул в болоте каком, да и черт с ним, - озвучил всеобщее мнение староста и перекрестился.
***
Но Дед остался жив и ничего не забыл.
В самой глубине леса была поляна. Даже и не поляна, а выморенный, голый пятак земли, где не росло ничего, кроме чахлой рыжей травы, а в центре раскидывал черные лапы сожженный грозой остов древнего дуба. Там-то Дед с Бабкой и срубили себе избушку, зная, что на проклятое место не отважится сунуться никто из ближайших деревень. Когда-то на этой поляне было капище Чернобога, и до сих пор, поговаривали, нехорошие вещи там творились.
В безлунные ночи мелькали над травой странные зеленые огоньки. Из чащи смотрели внимательные глаза и доносился девичий смех, сходящий на нелюдское подвывание. А иногда приходили к частоколу какие-то черные лохматые фигуры, и пахло от них то тленом, то зверем, то гарью. С ними Дед подолгу беседовал, порой и до рассвета.
- Ничего, жена, - говорил он Бабке, - будет и на нашей улице праздник.
Бабка согласно кивала и трепала по холке лоснящуюся черную суку с недобрыми человеческими глазами. С печки слушал разговоры крупный камышовый кот, а в подполе что-то шуршало.
Рядом с сожженным дубом Дед отгородил клочок земли и щедро полил ее на убывающей луне кровью черного петуха. И посадил там Дед репку...
Репка осознала себя почти сразу, стоило лишь лопнуть кожуре семечка, а зеленому ростку - выглянуть на свободу и втянуть в себя мертвые соки проклятой земли. Репка хлебнула крови и болотной воды, что принесла ей Внучка, и начала расти не по дням, а по часам, пробившись сквозь рыхлую землю зеленой ботвой с кровяными прожилками и закачав листьями на ветру.
- Расти, Репка, - бормотал Дед, на очередное новолуние сворачивая шею краденому щенку и домовито прикапывая его на грядке, чтобы корешки Репки могли дотянуться и отведать плоти, - расти, Репка, большая. Расти высоко и глубоко, прорасти корнями до геенны огненной, передай там от меня весточку, расскажи об обиде моей...
И Репка росла. Наливалась, темнела боками. Вслушивалась в то, что творится вверху и внизу, смотрела по ночам на движение звезд и планет, слушала разговоры в избушке.
Она не знала разницы между добром и злом, все-таки Репка была не философом, а корнеплодом. Не знала иной жизни, кроме этой, не знала других рук, кроме холодных, искривленных пальцев Деда, и полностью осознавала свое предназначение, стараясь и вырастая изо всех репных сил.
***
- О, да ты его новое создание, - услышала как-то ночью Репка.
Она отвлеклась от созерцания небесных светил и обнаружила рядом с собой... непонятно кого. Она его ни разу не видела, но голос незнакомца не таил в себе никакой угрозы, да и сам ночной гость был очень похож на нее саму. Такой же круглый и желтый.
- Ты тоже репка? - обрадовалась она. - А почему ты не на грядке? Ты уже вырос?
Гость приглушенно рассмеялся и принялся кататься вокруг, так что репка едва успевала поворачивать за ним ботву.
- Нет, я не репка. Я Колобок. Твой старший брат, получается. Дед с Бабкой меня испекли чуть раньше, чем тебя посадили. Да только я от них ушел. И от дедушки ушел, и от бабушки ушел... - гость вдруг запел, и репка невольно улыбнулась.
- Здравствуй, братец. А почему ты ушел?..
- Ну, - Колобок задумался, - сначала просто из баловства. Думал, покатаюсь и вернусь. В конце концов, Дед с Бабкой, пока меня месили, мне много о своей обиде рассказывали... Меня ведь испекли, чтоб деревню извести. Я же отравленный, - в голосе Колобка зазвучала гордость, - от такой отравы аж трава жухнет. Один раз лису встретил, она до меня едва успела носом дотронуться - на месте издохла, представь!.. В общем, в колодец нырнуть мне надо было.