На комбайне
я жал
кусты
сирени.
Зная свой манёвр: свернувшись
броненосцем в шар - я сбивал
идолов Пасхи - страйк
- позавидуй!
Я ощущал восторг
Пингвина, прыгающего
С льдины
В зелёную полынью!
Я видел секс Солнца и Моря - от него
Родились мыс Доброй Надежды и мыс Игольный.
Яйцо камчатского краба разбилось
Как Шалтай-Болтай.
Меня сопровождали
дельфины, репетируя
взятие
поезда ковбоями.
Море качало меня как бутылку с письмом,
Адресованным детям капитана Гранта.
Я разобью бутылку в кабаке Пуэрто-Рико
О голову танцующего красную тряпку куска мяса с усами.
Я плавал как блуждающая почка в теле Кришны,
Я сбежал, как лев из цирка, чтобы замёрзнуть в степи,
Я узнал, что чувствовали лемуры
На плоту преодолевая Мозамбикский пролив.
Я нёсся как волчок, как огненный столп,
Я выжигал рабство греческим огнем, как Анубис выгрызал мертвечину утробы,
Я видел дрессировщика рыб,
Он побирался с перевёрнутой шляпой из рыбьей чешуи!
В бурю мой киль становился хребтом эпилептика,
и пена дней тушила пламень секунд
не хуже пожарной команды. Я ощущал молнии,
как загнанная лошадь все удары кнута по глазам.
Солнце было жемчужиной растворяющейся в уксусе моря,
Кит выпивал ее и затем извергал в виде фонтана, салюта,
Я видел в бегущих волнах, то Тройку Перова,
То Лаокоона, то бегуна Марафона, он домчал весть и упал замертво.
Дельфин Иван Сусанин заводил польских акул
глубоко в коралловый лес, и вихрь задирал шкуру моря,
словно под корнями дуба прятался Фродо Беггинс, тем временем как по тропе
мчались вороные кони с всадниками в капюшонах.
Летучая рыба, как стрела из лука Одиссея
Поражала женихов - торговые чванные суда,
Они шли ко дну по щёлканью пальцев Мефистофеля.
Будь у моря второе дно, я спрятал бы там единорога!
Волны распахивались, как Красное море и я видел собаку, спящую, положив голову
На рельсу железной дороги, я видел святого с собачьей головой - Бонифация;
Я видел на арене трупы христиан, растерзанных львами.
Я видел рыб, они торчали, как ключи из скважин и медвежатником был апостол Андрей.
Водоворот Мальштрома
Загустевал в амфитеатр
И в центре стоял Нерон, читая свои стихи;
По скатам вазы мчались гонщики спидвея.
Я размешивал кофе - совсем как Мальстрём.
Я видел розового слона - и тёмную материю,
Она торчала как волосы
Из его хобота.
Я видел волны как ступени эскалатора,
Сбегающие вниз, туда,
Где моря андеграунд,
Где пережидают бурю медузы.
Я плыл сквозь щербет вторчермета,
Я опылял глаза рачков на усиках, как пестики цветов зла,
Я зацветал, как плохо забальзамированный фараон,
От дыр я напоминал ковёр Серпинского.
Я ставил то на красную, то на чёрную икру,
Выпадали зелёные водоросли, и Океан забирал своё,
Я тонул бессчетное число раз и мне присуждена награда
За дар, утопая, не утонуть.
Я видел латимерию,
Она, как русалка тянула меня вниз,
В прошлое, в царство губок,
Адсорбирующих дух авантюризма.
В Бермудах корабли зацветали
И становились островами.
Святое семейство срасталось позвонками в коралловый риф,
И языки морских звезд были не властны над Неопалимой купиной.
Все птицы и рыбы были моими друзьями, а ветра и течения врагами. Луна играла
На свирели, море на гармонике, на волынках играли дельфины. Сам Святой Дух
Мчался на мне, как на сёрфе, и, делая мертвую петлю, я наносил визит карфагенской богине
С лошадиной головой. Волна катилась как горящее бревно и морской слон прыгал, как кот в мешке.
Я так люблю и хорошо знаю море, что чувствую за 39 миль,
как камбала укололась о колючки скорпены,
и как вуалехвостка покраснела от долгого
назойливого взгляда влюблённого краба.
Я знал расписание сезонной миграции белух твёрже расписания пригородного транспорта,
Я знал всё о любви рака-отшельника к актинии,
Я знал, что рыба-архитектор завидует славе Микеланджело, строителя Ватикана.
Океан был ухой, а я был ложкой.
Ищейка Гриони - рыба-молот выследила по электрическому импульсу
в недостроенной ветке метро блаженную душу последнего поэта Элгара
- электрического ската - поймавшего перо Жар-птицы - научившегося
говорить метафорическим языком на сухом языке техногенной эпохи.
Синий кит - Бог со свитой ангелов
- птичьим базаром касался меня
хвостовым плавником, и мой киль
становился птичьим.