Ренсков Андрей Викторович : другие произведения.

Хозяин Леса. История большой любви и маленькой лжи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Этот роман тоже лежал здесь в главах с весны. Решил собрать в один файл. К сожалению, не могу разместить здесь весь текст - одно небольшое издательство всё ещё рассматривает его. Поэтому объём - примерно две трети. Если кому-то интересно, чем всё кончилось, могу отправить спойлер на указанную почту. Хотя здесь и указан жанр - мистика, скорее, это психологический триллер, смешанный с производственной драмой. Марине восемнадцать лет, три из которых она состоит в связи со своим инструктором по туризму. Женя никак не может определиться - кого он любит больше: Марину, или женщину из далёкого детства, так похожую на неё. Макс немолод и опытен, однако у него тоже проблема - он не способен отличить выдуманные воспоминания от реальных. Самая плохая идея - собрать весь этот груз вместе и отправиться в долгий лесной поход. Ведь как у всего на свете, у леса есть свой Хозяин. Про него говорят, будто он может исполнить любое желание. Но взять за это большую цену.
  РЕНСКОВ АНДРЕЙ ВИКТОРОВИЧ
  
  
  ХОЗЯИН ЛЕСА
  
  
  ИСТОРИЯ БОЛЬШОЙ ЛЮБВИ И МАЛЕНЬКОЙ ЛЖИ
  
  
  Посвящается первой жене и всем, с кем мы так беззаботно
  проводили время. Кажется, ещё совсем недавно.
  
  
  
  От строительства по направлению к лесу, неорганизованно, растянувшись в длинную цепочку, шли молодые люди. Так они и вступили в лес.
  
  Геннадий Шпаликов. "Долгая счастливая жизнь".
  
  
  Я люблю лес. В городах трудно жить - там слишком много похотливых людей.
  
  Фридрих Ницше. "Так говорил Заратустра".
  
  
  Предисловие.
  
  В этом тексте нет призраков, монстров и маньяков.
  Это абсолютно жизненная история, во многом основанная на
  реальных событиях. История не моя - я просто воспользовался ей при разработке сюжета.
  Если в двух словах - она о том, что мы никогда не знаем, чего хотим на самом деле.
  
  
  
  
  
  Контактные данные:
  
  
  
  INTRO
  
  Я лежу у обрыва, на самом его краю. Там, внизу - море, зелёное море. Всюду, насколько хватает взгляда, только оно - бездонное, бесконечное. Отсюда и до неровной, размытой линии горизонта, а потом ещё дальше, до самого края земли.
  Тяжёлые волны бьют в подножие утёса, земля дрожит, а вместе с ней и моё сердце. В воздухе висит низкий звенящий гул. Похожий можно услышать, приложив ухо к привезённой с юга раковине: если закрыть глаза, то кажется, что внутри неё заключено море. Но на самом деле это шумит кровь, прилившая к барабанным перепонкам. На самом деле нет никакого моря.
  Но я всё равно закрываю глаза, воображая, что оно гремит и стонет, там, внизу. Обманывать себя - это единственное, что я умею делать хорошо.
  Сзади меня тень, безмолвная и холодная. Этот сосняк, вроде бы давно мёртвый, представляет собой непреодолимую преграду. Скрюченные чёрные ветки, похожие на старушечьи пальцы, и сухие иглы, твёрдые как сталь. Самая неудачная мысль - прорваться сквозь всё это бегом.
  Конечно, так я и сделал. Потому, что в какой-то момент показалось: впереди, из-под корней и бурелома, брызнуло светом. Должно быть, там опушка, конец этого проклятого леса - подумал я.
  Но это оказалась вовсе не опушка, а просто маленькая площадка, размером два на два шага, покрытая толстым рыжим одеялом опавшей хвои. Крохотный кусочек земли, повисший между светом и тенью на высоте девятиэтажного дома. Бежать дальше некуда - впереди обрыв.
  Линия, отделяющая свет от тени, проходит прямо по ногам, чуть ниже коленей. Я почти не чувствую их, словно в том сосняке нет тепла, только вакуум, превращающий всё живое в лёд. Кровь, сколько её не стирай, не размазывай по ладони, всё равно сочится из десятка маленьких круглых дырочек, стекает между пальцев и падает вниз, красивыми большими каплями цвета гранатового сока.
  Закрыв глаза, я снова вижу, как красная гильза, кувыркаясь в воздухе, падает в заросли папоротника. Как притаившийся в подлеске бьёт меня чем-то горячим под колени. Как я падаю, будто срезанный стебель - покорно и безвольно. Как моё тело не сдаётся: ползёт, волоча за собой разорванные ноги, цепляясь за ветки в надежде спрятаться и выжить. Острое желание, знакомое любой жертве, за которой тихой поступью следует охотник.
  В отличие от не умеющего мыслить зверя, я понимаю, что эта моя последняя попытка скрыться безнадёжна. Охотник идёт за мной. Его ведёт моя кровь на листьях, моё тяжёлое дыхание, запах моего страха. И когда у меня больше не останется сил, он заберёт свою добычу.
  В мой затылок упрутся горячие от солнца стволы, я почувствую запах пороха и разогретого железа. Он рассмеётся:
  -Отдыхаешь?
  Я промолчу. А что тут скажешь-то?
  Помолчит и он. А потом нажмёт на курок. Боёк ударит по капсюлю, высекая искры, и времени у меня на этом свете останется совсем немного.
  Ведь порох горит очень быстро.
  
  МАРИНА.
  
  Пора бы и знать честь.
  
  Потом я долго лежала, глядя в потолок и пыталась понять: что происходит со мной и миром вокруг меня? Что же, всё-таки, не так?
  Его ладони гладили меня, начиная своё движение с лодыжек, слегка касались внутренней поверхности бёдер, затем перемещались выше, уверенно ложились на живот, обнимали грудь с набухшим соском - тёплые, знакомые, твёрдые ладони. Первая, самая острая, страсть улеглась, и лежавшему рядом требовалось время, чтобы прийти в себя.
  Его нога, зажатая между моими, горячая, жёсткая, и, как всегда - с ледяными пальцами. Сколько не растирай их в ладонях, теплее не станут. Что-то с сосудами, или нервами, последствия давней контузии - никогда не могла запомнить, как это называется правильно. Его запах, мускусный аромат уже не голодного, но ещё не сытого мужчины.
  Фотографии жены и сына на прикроватной тумбочке: некрасивой женщины и белобрысого рыхлого карлика с прыщавым лицом, не похожего ни на мать, ни на отца. Пейзаж на стене. Дурацкая красноухая черепаха Павлик, зависшая посреди аквариума в той же позе, что и год назад.
  Всё, так же как и раньше. И всё равно - что-то не так.
  Просто девочка подросла - подумала я, глядя, как тёплая апрельская ночь медленно заливает чёрным квадрат окна, на который мы забыли набросить штору. Девочка стала старше на триста тридцать дней, двух мужчин, полкило помады и несколько десятков пепельниц, доверху заполненных окурками тонких сигарет. А здесь ничего не изменилось.
  -Что-то не так? - спросил он, приподнявшись на локте и заглядывая мне в глаза. Если даже он почувствовал - значит, не показалось.
  -Не знаю, - ответила я, погладив его по колючей щеке. И снова испытала прилив раздражения: словно делала это не по собственной воле, а по навязанной кем-то необходимости. - А что значит: не так? И что значит: так?
  -Ты какая-то скованная, Лиса. - Чуть влажная ладонь опустилась на мою грудь, зажав сосок между пальцами. - Вообще другая стала...
  Странное чувство не проходило, а, напротив, усиливалось. Я была рада тому, что на улице стремительно темнело, и у него не было возможности видеть мои глаза.
   -Ты же говорила, что у тебя никого нет, - продолжил он, не получив ответа. Все мужчины одинаковы. Их невозможно заткнуть и невозможно научить думать не только о себе.
  -Есть, нет - тебе какая разница? - ответила я, гораздо злее, чем следовало. - Думаешь, я целый год ждала, когда ко мне приедет пожилой принц на белом "Шевроле"?
  Пальцы, поглаживающие сосок, застыли, будто в недоумении, а потом разжались и исчезли в темноте. Скрипнула кровать: это он перевернулся на спину и немного отодвинулся.
  -Уже не твой уровень, что ли? - спросил он. Хотел, чтобы прозвучало насмешливо, а вышло - чуть ли не растерянно.
  Внезапно, за один удар сердца, я поняла, что было не так. Словно луч света пробил облака, ночную мглу и вонзился в мой нелогичный, подверженный гормональным штормам женский мозг. Не так было всё.
  Точнее - всё было никак.
  Секс был никак. Мне и раньше случалось обманывать, и не только его - но сегодня процесс был просто чудовищен. Я так и не смогла расслабиться душой, не говоря уже о теле. Макс старался, правда. Он всегда старался. Если бы я сказала ему, что мне каждый раз было плевать на его старания, что они только отвлекали от сути, он бы наверно, даже не обиделся. Он просто не понял бы: о чём это я.
  Его квартира была никак. Год, а тем более полтора назад, меня безумно заводила мысль о том, что мы делаем это в кровати, на которой Макс спит с женой. На простынях, которые она постелила, и которые ещё пахнут ей. А сейчас - ничего, кроме разгорающегося всё сильнее раздражения.
  Где мы только не занимались с ним любовью. На расстеленной посреди ржаного поля палатке, которую так и не успели поставить по-человечески, рухнули прямо на неё. У меня дома, под бормотание пьяного отца из соседней комнаты. В его машине, на заднем сиденье, неожиданно уютном и нисколько не тесном даже для двоих... Сначала всё это было волшебно. А потом стало - никак.
  Внезапно мне показалось, что я - кукла, которую чьи-то сильные руки нежно кладут на дно пыльного сундука, поправляют платьице и медленно закрывают крышку. Мне суждено остаться одной в странном тревожном месте, где нет ни настоящего, ни будущего - только прошлое. Только давным-давно сказанные слова, скрипучая кровать с одной и той же сменой белья и придурочная черепаха-зомби по имени Павлик.
  -Ты куда? - тихо спросил он, подпустив в вопрос самую капельку тоски. Спасибо тебе, луч света, сумевший объяснить подросшей, но всё ещё глупой девочке, каким образом этот мужчина всегда добивался своего.
  -В душ... - Это было первое, что пришло в голову. В темноте я нащупала лифчик и сумку. Колготки и стринги куда-то исчезли, наверное, их заиграл домовой - фетишист. Чёрт с ними, с колготками: платье длинное и плотное, прокатит и так. А стринги... Думаю, никто не заметил бы их отсутствия на положенном месте, даже я сама. Только бы Макс не додумался включить свет... Когда он увидит моё лицо, то без труда разгадает единственное желание, отпечатанное на нём: быстрее, быстрее бежать отсюда!
  Включив душ, я присела на краешек ванны, подложив под бёдра край платья. Было холодно, неловко, и стыдно - за сегодняшний вечер, за свою глупость. И ещё за тысячу вещей - лень перечислять.
  Почти сразу раздался стук в дверь, аккуратный, но настойчивый:
  -Ты чего там, в темноте, делаешь?
  -Я моюсь!
  -В одежде, что ли, моешься? - недоумённо спросил Макс, не получил ответа, потоптался у двери и вернулся в зал. Сквозь шипение льющейся воды я услышала, как он щёлкнул выключателем, и успела зажмуриться, прежде чем ослепила вспыхнувшая лампочка. Ещё через мгновение что-то забубнил телевизор, невнятно, словно набрав полный рот каши.
  "Обиделся", - подумала я, извиваясь у зеркала. Эх, кто бы помог застегнуть молнию на спине... Платье мятое, но на улице уже темень, никто не заметит. Шухер на голове - уже хуже, но вот эта расчёска вполне подойдёт. Интересно, какое у него будет лицо, когда жена спросит: чьи это светлые волосы застряли между зубцами? Тушь осыпалась, но краситься заново нет ни времени, ни желания... Сбежать прямо так, или всё-таки умыться?
  Он сидел на краю кровати, сложив руки на колени, изучающе глядел на меня и молчал. Туфли стояли в коридоре, напротив настежь открытой двери в зал. Правильно - опытный охотник всегда знает, где устроить засаду на маленькую глупую лису. Мне пришлось постараться, чтобы застегнуть их как можно быстрее. Не хотелось встречаться с его взглядом. Даже случайно.
  -Пока, - сказала я, улыбаясь из последних сил.
  -Можешь, объяснишь, что случилось?
  Я подняла брови так высоко, как смогла, закатила глаза, изобразила самую глупую улыбку из своего небольшого запаса, выдохнула и ответила:
  -Ничего страшного. Просто мы, бабы, дуры. Завтра пройдёт.
  -Что, без колготок пойдёшь? - протянул он мне перепутанный комок синтетики. - Не боишься простудиться?
  -Оставь себе. Раз забыла - значит, ещё вернусь.
  -Вернёшься? - недоверчиво переспросил он. - Уверена?
  -Не знаю, - соврала я. - Надо разобраться в себе... Найди мои стринги, а то тебе потом Света... Они под подушкой, вроде бы.
  -Ну, да, - покивал Макс, и на щеках надулись злые тугие желваки. Если прислушаться, то можно различить знакомый тихий скрип: это трутся друг о друга его коренные зубы. - Вообще-то со Светой мы развелись... Я говорил тебе. Раза четыре, наверное.
  -Ага, - только и смогла ответить я. - Забыла, извини...
  Вот, наконец, и лестница, ведущая прочь отсюда. Я вдохнула затхлый подъездный воздух - в нём явственно чувствовался сладкий запах свободы от старых привязанностей. И стала спускаться, приподняв подол платья до колен: не хватало ещё навернуться со ступенек прямо у него на глазах.
   -Тебе, может, такси вызвать? - спросили сзади. Надо же - такси. Подвезти не предложил, наверно, за свой "Ланос" оскорбился. Ну и ладно. Слава богу, не вызвался проводить.
  -Не надо! - ответила я, убегая от него всё ниже, всё быстрее. На последней ступеньке не удержалась: бросила взгляд вбок, через плечо. На жёлтый прямоугольник входной двери, на широкоплечий силуэт, вырезанный из чёрной бархатной бумаги и небрежно наклеенный сверху. Гуд бай.
  Пробежав пару этажей, я тихонько, на цыпочках, подкралась к стене, прижалась к ней и стала ждать, пока наверху не хлопнут дверью.
  За углом был бар "Влад", около которого постоянно паслись таксисты, словно гиены, поджидающие ослабевшую антилопу прямо у водопоя. Обнаружив в сумке триста рублей, я обрадовалась - впервые, наверное, за весь это дурацкий день. Но тут зазвонил телефон.
  -Давай обсудим всё завтра... - Боже, как же хочется зашвырнуть этот телефон подальше в тёмные кусты. - Я сегодня странная какая-то... Извини...
  -Во сколько? - спросили после долгого молчания.
  -Давай в девять, - бросила я наобум, лишь бы отвязаться.
  -В девять, так в девять, - задумчиво протянули в трубке. Я подождала ещё немного, но дальше пошли только гудки. Аста ля виста, бейба.
  Из бара доносилась этническая музыка, и вываливались посетители - кто по одному, кто в обнимку. В углу дисплея горело: 22:40. Время, когда даже не очень хорошие девочки должны возвращаться домой.
  Таксистов было четверо. Я выбрала белую "Шкоду", сделать это оказалось несложно: только её водитель имел славянскую внешность.
  -На заказе, - презрительно процедил он, оглядел меня с ног до головы и сплюнул сквозь зубы. Ладно, не сплюнул, вру. Но ему очень хотелось, по глазам было видно.
  -Тут недалеко, две песни, - устало сообщила я.
  Водитель ещё раз внимательно оглядел меня, теперь с головы до ног. Я уже сто раз пожалела, что подошла к нему. Был он какой-то бесформенный, кругловатый. Шея отсутствовала вовсе, а на плоском, как блин, лице торчала маленькая пуговка носа и блестели неприятные маслянистые глазки.
  -А что мне за это будет? - наконец, поинтересовался он.
  -Триста рублей...
  -Ну, поехали, - многообещающе сказал кругловатый.
  В машине пахло ванилью, так сильно, что меня едва не стошнило. Таксист на дорогу, кажется, и не глядел. Его интересовали только мои голые коленки, выглядывающие из разреза на платье. Глядя на них, кругловатый ёрзал, причмокивал, дёргал бровями, игриво раскачивал короткими волосатыми пальчиками ручку коробки передач. И, наконец, не выдержал:
  -А ты когда в чужую машину садишься - не боишься?
  -Что изнасилуют?
  Он радостно закивал, а я устало прикрыла глаза.
  -Молодой человек, вы, наверное, ждёте, что я отвечу: не боюсь, а наоборот, только этого и хочу. Что на всё согласна, потому, что с парнем поругалась, и хочу отомстить?
  Он неуверенно кивнул. Масляный блеск в его глазках потух, и вместо него зажглось тревожное ожидание подвоха. Я не стала его долго мучить.
  -Ну, так вот - закатай губы. С парнем мы поругались, но это не твоё дело. Будешь приставать, и я воткну тебе в глаз вот эту пилку для ногтей.
  Я открыла косметичку и продемонстрировала инструмент с целью внушить ужас. Инструмент и, правда, внушал. Такая длина и не снилась бедному толстячку.
  Высадил этот козёл меня у другого конца дома, там, где не было ни одного фонаря. Хорошо, что идти было недалеко: на голову и руки упали первые холодные капельки начинающегося дождя. Подсвечивая себе телефоном, я побрела к своему подъезду, ежесекундно рискуя налететь на ограду, провалиться в яму, сломать каблуки, или что-то действительно важное. Достойный конец достойного дня.
  У меня теплилась надежда, что до своей комнаты удастся добраться незамеченной, но не вышло: мама сидела на кухне и читала какую-то старую книгу с вытертой серой обложкой.
  Из зала даже сквозь закрытые двери слышался булькающий храп. Нет нужды заглядывать внутрь - там никогда ничего не меняется. Отец лежит на диване, уронив руку на пол. Около дивана валяются смятые полторашки из-под пива: когда три, когда четыре. Три, или четыре - интрига заключается только в этом. Ещё в тринадцать лет я дала себе клятву: что бы не случилось, никогда не позволю себе жить с такой интригой под одной крышей. Интересно, а какие клятвы давала себе в тринадцать лет мама?
  Она не ложилась спать нарочно - ждала меня. Попить чая, пожаловаться на жизнь, повыспрашивать секреты. Года два назад мне ещё нравились эти вечерние посиделки: я чувствовала себя взрослой и почти равной ей. Пока однажды за очередной уютной чашкой чая не поймала себя на мысли, что уже слышала всё, что она говорит, и не раз. Что больше не хочу вести эти кухонные разговоры, потому, что на другой стороне стола сидит не мама, а большое зеркало, в котором отражается бледная морщинистая женщина с глазами старой лошади. Ей за пятьдесят, и эта женщина - я.
  -Привет, - быстро сказала я, чтобы мама не успела первой. - А ты что не спишь? Не ломай глаза, ложись...
  -Здравствуй, дочка... Ты что свет не включишь?
  Мама отложила книгу, сняла очки и подслеповато вгляделась в сумрак коридора. Расстёгивая туфли, я нагнулась пониже, отвернув лицо к стене, спрятав его в темноте. Распущенные волосы упали вниз, закрывая полустёртый макияж и горящие от злости на себя щёки.
  -Что-то ты сегодня долго... Опять палатки сушили? В школе моталась с этими палатками, теперь в институте...
  Сушить палатки? Да, была у меня такая отговорка, когда вместо того, чтобы учить уроки, я убегала к Максу. Ничего нелепее, кажется, и придумать нельзя, а мама всё ещё верит.
  Я с трудом подавила рвущийся из груди смех - злой, усталый. И, справившись, наконец, с застёжками, сбросила с ног чёрные орудия пытки. Зачем вообще их обувала, понравиться хотела, что ли? Кому, Семёнычу? Со старого козла хватило бы любимых туфель, где каблук удобен и носит вполне себе туристическое название: "скала".
  Мама уже поднялась из-за стола, нацепила очки, но встречаться с ней лицом к лицу в мои планы не входило. Я снова спаслась бегством в ванную и закрылась на щеколду. Не хватало ещё начать привыкать к этому.
  -Мама, я в ванную!! - Вышло это чересчур громко и немного глупо - и так было непонятно, что ли?
  В дверь поскреблись и негромко спросили:
  -У тебя всё хорошо?
  Не знаю, мама, подумала я. У меня всё странно.
  -Да, мам. Всё расчудесно - лучше просто некуда. Устала только немного. Сейчас немного полежу, и - спать.
  -Не усни там. Захлебнёшься.
  Я стянула через голову пропахшее Максом платье, запихнула его в машинку и стала набирать ванну. Струя с силой ударила в тонкое стальное дно, и оно громко загудело. Почти сразу же задёргалась ручка двери, и слабый задушенный голос прошептал сквозь щёлку:
  -Марина, убавь воду! Ты что так врубила? Отец спит!
  Да наплевать - хотелось ответить мне. Когда уже он уснёт навечно, напившись, наконец, на сто лет вперёд - хотелось ответить мне. Но я просто передвинула кран ближе к краю ванны, и стало тише.
  Пока вода набиралась, я придирчиво оглядывала себя в зеркало. Ноги, может, и коротковаты, но до земли достают. Грудь, как грудь - небольшая, но, как однажды пошутил Макс, развивающая мелкую моторику пальцев. Светлые, пшеничного оттенка, волосы до плеч. Острый, пожалуй, чуть длинноватый, носик. И большие глаза зелёного, самого редкого на Земле, цвета. В общем, никаких особенных конкурентных преимуществ. Почему он именно ко мне прицепился?
  А то прицепился, что таких дур, как ты, найти нелегко - ответила мне девочка с умными, но колючими глазами, живущая в зеркале. Самое простое, что может с тобой сделать неглупый взрослый дяденька - заставить поверить, что это ты его хочешь, а не он тебя.
  Воды набралось немного, сантиметров двадцать, но терпеть дольше не было сил. Побрызгав на стенку ванны горячей водой, чтобы не было холодно спине, я улеглась, закрыла глаза и стала ждать, когда ласковые тёплые волны затопят меня всю целиком.
  Интересно, если бы получилось вернуться на несколько лет назад, стала бы я с ним спать?
  Ночь, запахи и звуки леса, пляшущие языки пламени, за которыми - он. Серьёзный взрослый человек, офицер в отставке по ранению. Твой учитель. Только твой учитель. Поэтому и кажется, что все его взгляды - только на тебя, все песни под гитару - для тебя одной. Сначала ты пытаешься спорить с очевидным. Но в голове уже бродят мысли, от которых становится жарко и стыдно. Именно в таком порядке.
  Да у меня ни шанса не было. Стала бы, разумеется. Мне только исполнилось пятнадцать, и я была обычной дурой, малолетней и восторженной.
  Ну, а сейчас-то зачем? Думала, что будет - как тогда?
  Вот и поделом.
  Намотав на голову полотенце, я тихо выскользнула из ванной и, не включая света, добралась до своей комнаты. Постель оказалась застелена, а на столе мирно горела жёлтая ночная лампа. У меня даже сердце ёкнуло, но мамы в комнате не оказалось. Ну, и к лучшему.
  Нырнув под одеяло, я вытянула ноги, потянулась, зевнула, и тут до меня дошло, что надо бы высушить волосы. Забыла, и неудивительно, ведь фен включать нельзя: отец же спит. Эх, Марина - сердца у тебя нет.
   Сняв с головы мокрое полотенце, я аккуратно повесила его на спинку стула и немного поборолась с искушением завалиться спать так, как есть. Но, представив свой утренний образ, решительно вылезла из-под одеяла и достала из сумки расчёску. Потом долго, вглядываясь в совершенно неузнаваемое отражение, расчёсывалась. Вот и всё - осталось подождать полчасика, пока не подсохнут волосы.
  
   Взгляд охотника.
  
  Сон всегда начинается с середины.
  Если ты приходишь в себя в странном месте и понятия не имеешь, как там оказалась - скорее всего, ты спишь.
  Я стою босиком на асфальте. Дожди сильно размыли тёмно-серую поверхность, выдолбив ямки, из которых выглядывает залитая битумом щебёнка. От моих босых ног в разные стороны разбегаются тысячи трещин. Одни тонкие, с волосок, другие довольно глубокие - вполне пролезет ладонь. Кажется, что я стою на лице какой-то старухи, покрытом сеткой морщин.
  На мне ситцевая ночнушка, вроде тех, что лежат у мамы в шкафу. Она советская ещё, наверное. Ткань начинается сразу, как только заканчивается шея: никаких зон декольте, только безумные тряпочные цветочки по всему вороту. Я пытаюсь подобрать подол, но он примёрз к асфальту. Дёргаю сильнее, и подол, окаймлённый белой узорчатой бахромой из острых кристалликов льда, отрывается с лёгким треском, открывая голые ступни.
  Лак на ногтях не мой, таким ярким я никогда не пользовалась. На пальцах рук лак попроще, только вот сами пальцы не мои: слишком тонкие и длинные. Ну и пусть. Зато, оказывается, я умею видеть во сне ладони, пусть даже и не свои. Дон Хуан гордился бы способной ученицей.
  Чтобы развеять все сомнения, прибегаю к классическому способу - а именно, пытаюсь ущипнуть себя за грудь. Боль есть, но она расплывчатая, отдалённая, какая-то ненастоящая. Заодно делаю открытие, что и грудь не моя, а полновесный третий размер. Мне начинает нравиться этот сон.
  Делаю осторожный шаг, потом другой. Зачем ещё нужна асфальтовая дорожка, если по ней нельзя прогуляться девочке с третьим размером?
  Дорожка петляет, извивается, теряется из вида в плотном тумане цвета разбавленного водой молока. Как только мне становится интересно, куда она ведёт, туман начинает таять. Сначала появляются тени, потом силуэты, и, не успеваю я моргнуть, как вокруг меня вырастает мрачный ноябрьский лес: чёрные голые ветки, иней на коре, последние обледеневшие островки рыжей листвы на самых верхушках.
  Над искривлёнными стволами висят тяжёлые, неподвижные тучи, похожие на насосавшихся пиявок. Кажется, спустись они ниже, вполне могут напороться на острые голые ветки и пролиться на меня ледяным дождём. Бросает в дрожь от одной мысли об этом.
  Вдоль дороги попадаются чугунные колонны, украшенные коваными листьями со следами облетевшей позолоты. Все они повреждены: смят верх, покорёжены весёлые виноградные грозди. То, что это фонари, я понимаю, когда мне встречается колонна, увенчанная цилиндром, разделённым на части тонкими бронзовыми кольцами. Очень красиво, правда. Забытый фонарь, уснувший на зиму лес. Всё это напоминает сцену из какой-то сказки, но вот из какой - не помню. А, нет, помню. Нарния - вот как она называлась.
  Вообще, всё это похоже на заброшенный парк. Думаю, если сойти с дорожки и углубиться в туман, можно отыскать развалины старой усадьбы, увитые сухим хмелем, звенящим на морозе. А рядом с ними - небольшой пруд, покрытый льдом, в который вмёрзли домики для лебедей. Но сходить с дорожки не хочется. Запустение и звенящая тишина, царящие в этом монохромном мире, фонари с раздавленными головами - всё это пугает, наводит на мысль, что вернуться обратно будет не так просто.
  Из тумана вырастают огромные ворота, явно не сказочного вида: кривые, грубоватые, сваренные наспех из попавшихся под руку железяк. Они заперты на тяжёлый амбарный замок. Значит, путь вперёд перекрыт. Сходить с дорожки не хочется, поворачивать назад - глупо. Но стоять на месте в ожидании пробуждения - ещё глупее. Может быть, в этом парке найдётся кто-нибудь, желающий помочь полуодетой девушке хотя бы советом?
  Оборачиваюсь по сторонам, но кроме замерших в летаргическом сне деревьев и фонарей, поблизости нет никого. Тогда я берусь за замок и изо всех сил дёргаю на себя: может, удастся сорвать?
  Проушины, в которые просунута дужка, отрываются легко, не оказав ни малейшего сопротивления. Они превращаются в струйки ржавого песка, которые стекают между моих пальцев. От неожиданности я взмахиваю руками и, благодаря этому, сохраняю равновесие. Ворота начинают проваливаться в себя. Как будто в музее рушится скелет динозавра - вот на что это похоже. Над дорожкой эпично встаёт рыжая туча пыли. Я отступаю назад, но уже поздно: по всей ночнушке поползли оранжевые пятна.
  Пыль медленно оседает, и я вижу, что дорога впереди на добрых семь метров завалена обломками ржавого железа. Каждый из них размером сантиметров двадцать, не больше, но имеет острые рваные края.
  Что ж, этот сон становится всё интереснее - загадка на загадке. Преграда рухнула, и осталась одновременно. Но мне совсем не хочется ломать голову над ответами. Пусть бессознательное, затащившее меня сюда, само и разбирается. Почему бы ему, например, не прислать сказочного принца на белом коне, чтобы показал глупой девочке путь домой? А если ещё и подвезёт, то я его поцелую, обещаю.
  Мне кажется, или на вершине холма что-то движется? Может, это просто шевельнулись нависшие над дорожкой ветки, или проплыл, не касаясь земли, большой и плотный сгусток тумана? Но уже через секунду я вижу, как невысокая, вроде бы мужская, фигура спускается с холма и приближается ко мне странной изломанной походкой.
  Похоже, что он наблюдал за мной, думаю я. Вот оно, приключение, начинается. Добро пожаловать в сказочную Нарнию, маленькая Люси Певенси. Кто встретит тебя в тумане Фонарного Леса? Может, это приближается добрый и милый фавн, мистер Тумнус, в обнимку с горой посылок? Наверное, поэтому его походка и кажется какой-то неестественной - а как ещё можно ходить, имея вместо ног козьи копытца?
  Мистер Тумнус уже близко - в тумане слышатся его шаги, тихие, шаркающие, словно фавн специально прижимает подошвы к земле. Разве у фавнов бывают подошвы - мелькает мысль. Тут наблюдавший за мной показывается из тумана. Мгновение я не могу сообразить что именно вижу, а потом кровь замёрзает сразу во всех сосудах, хрящах, мягких тканях, и моё тело превращается в ледяной столб.
  На меня надвигается, подволакивая сломанную в колене ногу, мой одноклассник Дима. Какое-то время, классе в седьмом, кажется, он даже считался моим парнем. А теперь остался только в памяти, потому, что в прошлом году покончил с собой, выбросившись из окна двенадцатого этажа. Вроде, дело было в каких-то деньгах. Точной причины никто так и не узнал, только всё загадили пошлыми версиями. Впрочем, так бывает всегда.
  На нём синяя рубашка. Она порвана и залита чем-то тёмным, даже не хочется думать - чем. Из-под рубашки выглядывает впалая грудь, покрытая инеем. Осколок кости выглядывает из дырки в джинсах каждый раз, когда Дима опирается на сломанную ногу. Сама нога при этом гнётся почти до земли и, кажется, вот-вот отвалится. При каждом шаге Дима взмахивает правой рукой, чтобы сохранить равновесие. А левая вообще примёрзла к боку.
  Но хуже всего - это его голова, раздавленная, плоская, обречённо свалившаяся набок из-за сломанных позвонков. И глаза, мутные, покрытые морозной зеленоватой плёнкой - как у замороженной рыбы.
  Всё это мелькает перед моими глазами яркими вспышками-слайдами. Я вижу только замёрзшие кусочки чего-то красного, прилипшие к его волосам, только кроссовок с полуоторванной подошвой, шаркающий по асфальту. А цельной картины не получается. Потому, наверное, что тогда придётся поверить в то, что, гуляя по нарнийскому лесу, можно встретить мёртвого одноклассника - а я не готова этого сделать.
  Он медленно ковыляет ко мне, я же, не в силах сдвинуться с места, завороженно смотрю, как после каждого его шага что-то вываливается из разбитого затылка и падает на асфальт. Что-то, что раньше было им, Димой. Кусочки Димы. Я начинаю медленно пятиться назад, и тут в моих ушах возникает голос. Сначала мне кажется - это поднялся ветер, и заскрипели промёрзшие ветки. Но потом, среди шорохов возникают слова, которые можно различить, если прислушаться:
  "Пожалуйста, не бойся. Я не причиню тебе вреда".
  Я останавливаюсь. Димина голова свёрнута набок, замороженные глаза уставились куда-то в небо.
  -Дима?
  "Не кричи. Не говори, даже шёпотом. Здесь нельзя. Тебя услышат. Думай, просто думай. И я пойму".
  -Ты же... Ой, прости... "Ты же мёртвый!"
  "А ты наблюдательная".
  При жизни Дима обладал неплохим чувством юмора. Его шутки и подколочки были милыми. Они мне даже нравились - все, кроме последней.
  "Что ты тут делаешь?"
  "Меня здесь нет. Я умер. Сейчас я - это часть тебя. Долго объяснять. Лучше ответь - как ты собираешься пройти дальше? Ведь она ждёт тебя".
  "Что ещё за она?"
  "Ты узнаешь. Нет, даже не так. Ты знаешь".
  Опять загадки. Что ж, времени в избытке - пока не кончится фаза быстрого сна. Начнём с первой: как пройти сквозь колючий железный прах?
   "Я помогу".
  Дима неуклюже, ломая пальцы, пытается снять рубашку, отчего в сказочном лесу раздаётся глухой морозный треск. Несмотря на подступающую к горлу тошноту, я еле сдерживаю себя, чтобы не броситься помогать. Слишком жалкими кажутся его потуги. Ему очень тяжело не то, что отрывать от тела примёрзшую ткань, а просто сохранять равновесие из-за сломанной ноги. Но он всё равно старается. Ради меня.
  "Ещё бы не тяжело. Вообще-то у меня центральная нервная система не работает. Всё, наконец-то".
  Снятую рубашку Дима роняет под ноги - неловко, вроде бы случайно. Но порыв ветра, разметавший мои волосы, подхватывает её, надувает, как парус, и она мягко приземляется на середину самой высокой кучи обломков. Маленькое синее пятно посреди громадного ржавого - и я непонимающе смотрю на него, пока Дима не говорит:
  "Прыгай. Сначала на рубашку, потом сюда. Не обращай внимания на расстояние, оно не имеет значения".
  Я в ужасе трясу головой - нет, это же безумие? Воображение рисует картинки, одну веселее другой. Вот - я приземляюсь на ноги, и обрезки металла пронзают их насквозь. Вот - я валюсь набок, туда, где уже лязгают в ожидании тёплой плоти кривые ржавые зубы. Отдельный крупный план - моё лицо, почти не пострадавшее, лишь слегка забрызганное кровью. Взгляд пуст и устремлён куда-то за горизонт.
  "Глупости. Что с тобой может случиться в собственном сне?"
  Нерешительно оглядываю рыжую кучу - прыгать не хочется совершенно. Но, если не прыгнешь, то никогда не узнаешь, кто же эта загадочная Она, и что ей нужно. Уж не Света ли это, женщина с фотографии, обладательница голодных глаз и тяжёлой челюсти?
  Внезапно черная шальная мысль проносится в моей голове, и тело вздрагивает, словно от удара током. Отодвинувшись подальше от края ржавой кучи, я смотрю на Диму уже по-другому - недоверчиво, с испугом.
  "Я знаю, о чём ты подумала. Не надо больше так думать. Я никогда в жизни не причинил бы тебе вреда".
  "Но сейчас ты мёртв, поэтому я буду думать, как захочу. И вообще - меня уже утомил этот дурацкий сон, и я желаю проснуться. Так что давай, исчезай, растворяйся в воздухе, или что там положено делать призракам. А я буду считать, что ты приснился просто к перемене погоды. Адьос."
  Я изображаю воздушный поцелуй, и этот нелепый, несвойственный для меня жест показывает, насколько силён страх. Мальчик Дима грустно вздыхает, непонятно как, и непонятно чем, разворачивается, и начинает ковылять к холму. Навстречу ему сползают облака плотного белого тумана.
  "Прощай. Будь осторожна. Охотник уже идёт за тобой".
  Я вижу его спину и то, что когда-то было затылком. Всё внутри сжимается, от отвращения и жалости одновременно. Сзади он плоский, как камбала, спина покрыта ссадинами. Сломанные рёбра проткнули кожу и вылезают из-под неё всякий раз, когда Дима делает очередной неуклюжий шаг.
  Было это так: в канун моего первого юбилея я заболела: простыла, набегавшись в лёгкой куртке по обманчивому мартовскому теплу. Поэтому поздравить меня никто не пришёл. Я плакала три дня, почти без остановки. Не от того, что проклятая болезнь скручивала и выламывала каждую мышцу в моём маленьком теле. От злости на несправедливость бытия.
  Когда температура спала, ко мне разрешили пускать друзей. Дима пришёл первым. Когда ему позволили войти в комнату, где под толстым одеялом лежала я, бледная и опухшая, он растерялся и начал нести какую-то чушь. Я слушала, пока не надоело, а потом пожаловалась:
  -Мне на день рождения куклу подарили, китайскую, фарфоровую. А она куда мне, кукла-то? Я уже взрослая.
  И грустно посмотрела на него, чем довела бедного мальчишку до нервного тика. Оказывается, он тоже принёс подарок - самодельный кораблик. Корпусом кораблику служила конфета, завёрнутая в фольгу, мачтами - зубочистки, парусами - разноцветные кусочки шёлка. Кораблик показался мне идиотским, но милым. Сначала я решила съесть его, но потом передумала и поставила за стекло серванта. Там он и остался, несмотря на то, что мама постоянно собиралась его выкинуть, чтобы не завелись тараканы.
  Чтобы не расплакаться, я сжимаю кулаки. В правой руке что-то есть - маленькое, продолговатое, шуршащее фольгой. Кусочек детства, такой же нелепый и раздавленный, как и тело его создателя, скрывшееся в тумане, отчалившее на всех парусах в страну мальчиков, которым не суждено вырасти.
  "Дима! Извини, я просто испугалась... Я не хотела..."
  Нет ответа. Нет никакого Димы, есть только клубящийся вокруг холма туман. И так стыдно открыть ладонь, и посмотреть - что в ней. Я опускаюсь на колени и бью по мёрзлому асфальту. Увы, нет ни боли, ни крови. Что-то продолговатое в руке ломается, и между пальцев протискиваются несколько чёрных тараканов. Я сжимаю кулаки ещё сильнее, и они лопаются. Их зеленоватые внутренности сочатся из-под дрожащих пальцев.
  Внутри растёт, поднимаясь из глубин души, красная горячая волна, которая сметает все дамбы, возведённые здравым смыслом и воспитанием. Ещё секунда, и они рухнут, думаю я, улыбаясь. И раскрываю ладони.
  А потом они рушатся, эти дамбы - и это хорошо. Потому, что наполняющий меня огонь должен отыскать выход, иначе можно сгореть заживо, изнутри. Закусив губу, я вижу, как он загорается в моих ладонях, тёмный, с ярко-алыми прожилками. Полюбовавшись, как огонь жадно облизывает мои пальцы, говорю ему, уже не в силах сдерживаться:
  "Лети".
  И отпускаю огонь из рук, будто голубя.
  Сознание темнеет, в ушах что-то звенит, перед глазами проплывают знакомые лица - недовольные, угрюмые. Отец, Максим, мама. Я говорю им:
  "Убирайтесь из моей головы - я ничего вам не должна. Где та великая и счастливая, предназначенная только мне жизнь? Вы меня обманули, сволочи... Вы не хотите мне счастья, вы хотите одного - чтобы всегда выходило так, как вам надо! Да горите вы все, нет сил смотреть на ваши рожи..."
  И они горят, плавясь в струях огня, но я не хочу видеть их искривлённых ртов и слетающей чёрными хлопьями кожи, поэтому отворачиваюсь.
  А когда поворачиваюсь снова, вижу, что туман, сбитый огнём моей ярости, отлетел от холма, порванный в клочья. Тяжёлые чёрные облака стали более светлыми и прозрачными. Всё ещё пасмурно, но такое ощущение - вот-вот, и неяркий свет ноябрьского солнца всё же пробьёт тучи.
  Когда я перевожу взгляд на разбросанные по асфальту обломки, они начинают истончаться и исчезать. На дороге остаётся большое рыжее пятно: мелкий ржавый песок, труха. И мальчик Дима. На этот раз он выглядит гораздо лучше: застёгнут на все пуговицы и причёсан. Нет и следа увечий - передо мной симпатичный паренёк, разве что бледноватый слегка.
  "Я знал - ты сможешь. Ты сильная. Пойдём, она ждёт".
  Мальчик Дима протягивает мне руку, но я, не в силах ступить на рыжую пыль, вопросительно смотрю на него. Он улыбается ещё шире:
  "Не бойся. Это всего лишь прах. Когда что-то уходит навсегда - остаётся только прах. Он не может причинить вреда".
  Аккуратно, словно ступая в ледяную воду, ставлю босую ногу на рыжий песок. Ничего не происходит. Я делаю шаг, другой. Я иду, словно Пётр по волнам моря, и с каждым шагом моя вера становится всё сильнее. Не доходя до Димы пару шагов, останавливаюсь, чтобы сбить с ног приставшие песчинки. Но их нет. Эта ржавая дрянь не прилипает к моим ногам.
  "Ты меня извини. Я очень испугалась".
  "Да ладно. Теперь-то ты веришь мне? Веришь в себя?"
  Я киваю, и, переборов секундное замешательство, опираюсь на учтиво предложенную руку. Она тёплая.
   "Прямо как в первом классе. На самой первой линейке. Когда нас построили по парам и повели в школу. Помнишь?"
  "Помню. Только я с Григорьевой Оксаной шёл, сзади тебя. Встал неправильно - надо было справа, а я слева. Я с тобой хотел, но не разрешили".
  Я ещё крепче сжимаю его пальцы и, чтобы он не заметил сбегающие по щекам слёзы, начинаю раскачивать наши сплетённые руки вверх-вниз, пританцовывая при этом. Он поддерживает игру:
  "Три-пятнадцать!"
  И мы прыгаем, не разжимая рук, так высоко, как можно только во снах. А потом медленно опускаемся вниз, словно седые парашютики, сорванные с одуванчика. Всё это время я думаю: как это чудесно - гулять по нарнийскому лесу с мёртвым одноклассником, как мне легко и спокойно.
  "Помни - ты всё можешь сама. Тебе не нужна ничья помощь - особенно помощь Хозяина Леса. Он берёт за неё слишком дорого".
  Что ещё за Хозяин? Какого леса? Что-то очень знакомое, из детства, из прошлой жизни... Но я никак не могу вспомнить подробностей.
  Дима молчит. В конце концов, асфальт приводит нас к дереву, растущему на другом склоне холма, метрах в двадцати от дороги. Чего довольно в моём сне - так это деревьев, облетевших, замёрзших, разных. Но это дерево - оно другое. Увидев его, я останавливаюсь.
  "Мы пришли?"
  Дима кивает и отпускает мою вспотевшую ладонь.
  "Иди. Она ждёт".
  Я потихоньку спускаюсь, держась за кустики. Здесь, в низинке, полно опавших листьев, и мои босые ноги проваливаются в них по щиколотку. Особенно большая куча наметена под самым деревом. Когда я вижу, что на самой её вершине лежит, свернувшись клубком, огромная рыжая лиса, то застываю с открытым ртом. Таких лис, дородных, пушистых до невозможности, можно встретить только в советских мультиках. И во сне.
  Боясь даже дышать, чтобы не спугнуть чудесную лису, я жадно наблюдаю за тем, как поднимаются и опускаются её бока. Как дёргается во сне великолепный хвост, как дрожат усы. Поглощённая лисой вся без остатка, я вздрагиваю, когда за моей спиной ломается ветка: сверху спускается Дима.
  "Тише! Спугнёшь!"
  Дима беззаботно отмахивается:
  "Стала бы она искать тебя, чтобы пугаться! Самой-то не смешно?"
  Я замечаю, что лиса вовсе и не спит, просто зарылась чёрным носом в тёплый подшёрсток и наблюдает за мной. Её изумрудные глаза слегка приоткрыты, в них горит лукавый огонёк. Боже, как она красива! Я отдала бы полжизни, чтобы погладить её, и всю жизнь - чтобы прижать к груди и тискать, зарывшись лицом в пахнущий листьями мех.
  "Ведь это не просто лиса, так?"
  "Конечно. Ты что, никогда не видела просто лис?"
  Серое тощее тело, покрытое свалявшейся шерстью, слипшейся от крови, безвольно подпрыгивает на полу, когда машину подбрасывает на ухабах. Глаза открыты, левый глядит прямо на меня - и в нём нет ни страха, ни лукавства, только пустота. Даже в блестящей пуговице больше жизни...
  Я дёргаю головой, отгоняя нечаянное воспоминание.
  "Видела. Но они были мёртвыми..."
  "Ой! Смотри, смотри - у неё лисята!"
  И правда - лисята, как я не заметила. Шустрые оранжевые комочки носятся друг за другом, ловят летящие листья, дерутся за них, покусывая друг друга за уши, визжат от боли и азарта. Я смотрю на них так долго, что в глазах начинает рябить, но не могу разобрать, сколько же их: три, четыре?
  "Она говорит - столько, сколько захочешь..."
  Лиса жмурится, прикрывая огромные зелёные глаза, подтверждая - всё будет так, как я захочу. И тут я делаю потрясающую глупость. Протягиваю к лисе руки и кричу - на весь лес, наверное:
  -Спасибо, лиса!!!
  Ледяной ветер бросает мне в лицо горсть листьев. Пока я моргаю и отплёвываюсь, лисята слаженно зарываются в опавшие листья, словно огромные оранжевые червяки. Лиса поднимается на лапы, секунду смотрит в глаза, запоминая моё лицо, а потом спрыгивает с кучи и исчезает в зарослях.
  "Марина, что ты натворила?"
  Мальчик Дима в ужасе. Сквозь синеющую на глазах кожу просвечивает череп, а по щекам ползут трупные пятна. Я зажмуриваюсь от досады.
  "Я не хотела. Я... слишком обрадовалась..."
  "Ты разбудила охотника..."
  Под низкими, быстро темнеющими тучами проносится непонятный звук - то ли визг, то ли скрежет. От него мгновенно тяжелеют виски, и голова наливается тупой тяжёлой болью. Даже Дима хватается за затылок, вскрикнув, будто от удара. Из-под его пальцев начинает капать кровь.
  "Беги! БЕГИ, МАТЬ ТВОЮ!!!"
  Я спотыкаюсь, падаю, пытаюсь подняться, но босые ноги скользят на осыпающихся, заваливающих меня с головой, листьях. Запах гнили, раньше незаметный, теперь лезет в ноздри уверенно, по-хозяйски. Лес растворяется в налетевшем тумане, таком густом, что я больше не могу видеть своих вытянутых рук. Откуда-то издалека до меня долетает голос Димы, искажённый болью и расстоянием:
  "Прячься, Маринка... Он идёт за тобой... Что бы ни случилось дальше - помни лису... Всегда помни лису... "
  Когда эхо в моей голове затихает, я открываю глаза.
  Сон всегда начинается с середины.
  Если ты приходишь в себя в странном месте, а в голове ещё звенит эхо от крика мёртвого одноклассника, это ещё не значит, что ты проснулась.
  Если в прошлом сне вокруг меня был ноябрь, то теперь - снежные сугробы, высотой до неба. Значит, это тоже сон, только январский. Тут тоже есть деревья - в белых зимних шапках, тяжёлых и мохнатых. Снега столько, что тонкие стволы молодых берёзок согнулись под его весом до самой земли. Я - в белых зимних сапогах и пуховике, снова с чужого плеча, розовом, до колена. Ну почему моё подсознание так безвкусно?
  Вокруг стоит звенящая тишина. Мне легко и спокойно от этой тишины, от вида снега, лежащего на ветвях. То, что я на кладбище, нисколько не смущает: эти места нравились мне с детства.
  Дальние могилы засыпаны до самых верхушек памятников. Те, что находятся у дорожки, относительно чистые. На них видны имена и фотографии. Около многих - свежие, но уже замёрзшие цветы. Медленно иду по аллейке, вглядываясь в чужие лица. Иногда останавливаюсь, чтобы набрать в руки снега и поглядеть, как снежинки плавятся, теряя узорчатую форму. Неширокая аллейка аккуратно расчищена. Скорее всего, проезжал трактор, лопатами махать замучаешься.
  Чем дольше я иду, тем больше жизни, а точнее, не-жизни появляется вокруг. Дорогу неспешно пересекают прозрачные силуэты. Прилипший к гранитному памятнику снег осыпается, из-под него выезжает и, бесшумно стуча колёсами по вырезанным в камне рельсам, исчезает за краем перспективы, свернувшись в точку.
  "Заслуженный железнодорожник" - читаю я. И иду дальше, уже догадавшись - куда. Склонившийся в вечной скорби мраморный ангелок поднимает голову и внимательно смотрит вслед. Встретившись со мной глазами, оживает фотография на ограде: женщина в косынке растягивает губы в злой ухмылке. У неё неприятное худое лицо и чёрные глаза.
  "Помни лису... Охотник идёт за тобой".
  "Причём здесь охотник?" - приходит мне в голову запоздалая мысль, когда ноги выносят меня за угол. - "Кто такой этот охотник?"
  Невысокая лиственница встряхивает раскидистыми лапами, роняя вниз комки слежавшегося подтаявшего снега. С мягким шумом он падает на дорожку и разбивается, рассыпается на маленькие комочки. Я продолжаю орать, дико и надрывно, пока в лёгких не кончается воздух.
  Могилы деда нет. Вместо неё огромная яма с неровными краями, а на дне ямы - вода, чёрная и неподвижная, словно расплавленный битум. Памятник с улыбающейся фотографией завалился набок, как подбитый танк. Пара соседних оградок, смятых, поломанных, валяются рядом. Вырванные из земли металлические ноги ещё дрожат, с них на снег сыпется жёлтый песок.
  Глина и земля кругом, повсюду. Такое впечатление, что могила взорвалась изнутри, расплескав себя на сотню метров вокруг. Повсюду оспины грязи, бурые комья с торчащими обрывками корней, камни. Грязь медленно стекает по когда-то белоснежным стволам берёзок и падает вниз тягучими каплями, похожими на отработанное машинное масло.
  А рядом с могилой стоит охотник. Мальчик Дима был прав: он всё-таки нашёл меня. Только теперь я понимаю, что бежать уже поздно.
  Охотник стоит на другой стороне ямы, между двух деревьев. На его плечах что-то вроде плащ-палатки, перепачканной грязью. Лица не видно - его черты неразличимы в темноте, которая сочится из-под капюшона. Заметен лишь кусок подбородка, неестественно белый и гладкий.
  На плече охотника лежит не ружьё, а огромная ржавая лопата с грубым квадратным черенком, покрытым грязными волокнами, густо, словно шерстью. На лопате налипли куски глины. Струйка чего-то чёрного стекает вниз по грязным пальцам с огромными расплющенными ногтями.
   -Иди ко мне, - глухо говорит охотник, и ноги сами несут меня к нему. Остановившись на краю ямы, я с ужасом смотрю вниз. Гроба не видно. Там, на дне, только мутная жижа, да ещё корни, упрямо лезущие вверх.
  -Это твоё? - спрашивает он, а во мне всё трясётся. Мне страшно, как никогда до этого, но зубы стучат не от страха. Я не могу видеть его глаз, только чувствую исходящую из них стужу.
  -Нет... Я никогда не знала его... - Язык уже не подчиняется мне.
  -Неважно, - говорит он. - Убирай отсюда свою дрянь...
  -Какую дрянь?
  -Вот эти кости. Начнём с них.
  Он показывает вниз. Несколько комьев глины, оторвавшись от подошвы, скатываются вниз и медленно тонут в чёрной жиже. Вот оно что, понимаю я. Нет там никаких костей и гроба. Эта мутная жижа и есть дед.
  -Нет там никаких костей, - шепчу я и тискаю, щипаю себя сквозь пуховик в тщетной надежде проснуться. - Тебя никто не звал... Уходи.
   Кажется, и такая жалкая попытка бунта выводит его из себя. С отвратительным звуком выдирая сапоги из оттаявшей глины, он подходит ближе. Теперь нас разделяет только яма.
  -Там, куда я прихожу, всё становится моим. Запомни это. Потому, что когда мы поженимся, у тебя не останется вообще ничего. Ни отца. Ни матери. Ни воспоминаний. Ничего.
  "Помни о лисе"...
  Кто и когда говорил мне эти слова? О какой лисе идёт речь? Наверное, о той, что лежала на полу "уазика", тогда, в детстве... Узкая пасть открыта, из неё вывалился серый язык, чудовищно длинный, непонятно как помещавшийся там при жизни. Кажется, она дразнит меня - даже мёртвая.
  Моя воля гаснет, как спичка на ветру. И я падаю прямо в открытую могилу, вниз головой. В чёрную воду с запахом и вкусом нефти. Сказать, что она холодная - ничего не сказать. Она ледяная. Она - жидкий азот, смешанный с землёй. Дыхание останавливается сразу.
  
  Умри, Лиса, умри.
  
  Потом я долго сидела на диване, раскачиваясь и дрожа, как осиновый лист. Жуткий озноб колотил моё тело, мокрое и липкое от выступившего пота. Наверное, во сне с меня свалилось одеяло - отсюда и приснившийся холод. Не хватало ещё заболеть. Не хватало ещё задохнуться собственными страхами. Не хватало ещё сойти с ума.
  Пальцы тряслись, и не хотели слушаться. Переворошив верхний ящик прикроватной тумбочки, я, наконец, нащупала градусник. Встряхнув стеклянную колбочку пару раз, для верности, я засунула её в подмышку и рухнула обратно, в жаркую темноту влажной постели.
  Что это было - спросила я себя, когда мысли, разбросанные кошмаром, потихоньку осели вниз, как намокшие чаинки. Что это было, Марина? Гормональные шторма, или тихий треск подгнивших стропил, по которым вот-вот поедет крыша?
  Нет - ответила я себе, слушая своё дыхание в жаркой темноте. Дело в нём, в Максиме. Вернувшийся из детства, он тянет меня обратно - а я не хочу. Прошёл год, и я почти забыла о том, как это - быть с ним. Хотя два года назад не смогла бы даже представить, как это - быть без него.
  Нечему удивляться: Макс всегда умел быть настойчивым, умел находить незащищённые места, умел пользоваться слабостями. И всегда бил без промаха. Он был... Охотником, спасибо тебе, Дима за внесённую ясность.
  Однажды, зимой одиннадцатого класса, когда мы остывали после бешеной скачки на моём диване, в дверном замке неожиданно зашевелился ключ. Моё сердце, ещё не успокоившееся от нескольких оргазмов, чуть не выпрыгнуло прямо изо рта. Серьёзно - я почти увидела, как оно скачет по полу, скользкое и почему-то серое.
  -Пусти! - прошептала я одними губами, округлив глаза, насколько смогла. - Дай, я оденусь, дурак! Если это мама...
  -Тогда что - с балкона прыгать? - Макс не испугался и не разжал рук. Я дёрнулась, а потом дверь скрипнула, и меня с головой захлестнула тяжёлая волна паники. Кажется, я даже вцепилась зубами куда-то повыше его локтя, но добилась лишь того, что он ещё крепче сжал объятья.
  Потом дверь хлопнула, и послышалось пьяное бормотание. Напряжение спало, и я растеклась в руках Макса, как обмякшая резиновая кукла с вынутой пробкой. Почувствовав это, он поцеловал меня в шею и прошептал:
  -Это не мама... Это папа, наверное... Познакомишь?
  В коридоре что-то грохнуло - отец, потерявший равновесие в попытке снять ботинок, ухватился за створку шкафа и опять оторвал.
  -Пошёл он, - ответила я.
  -Зачем ты так с папой? Родителей надо любить, - насмешливо сказал Макс. Я только потом поняла, что так он всегда реагировал на стресс: просто находил кого-то и делал ему больно.
  -И детей тоже надо любить, - возразила я, сбрасывая его руки и усаживаясь сверху. - Не надо пить... Не надо распускать руки.
  -Так мне что - всё-таки прыгать с балкона? - Макс дурашливо сложил губы трубочкой. - Не любишь родителей - твоё дело. Но как можно настолько не любить своего учителя?
  -Можно... Потому, что он учит только плохому, - ответила я, чувствуя внутренней поверхностью бёдер, что Макс не собирается никуда прыгать. Влажные ладони уже вовсю скользили по моему телу.
  -Сейчас... - Я распахнула дверь в коридор прямо так, не накинув даже халата. Отец храпел, прислонившись к стене, так и не сумев снять непослушного ботинка. Его дублёнка была усыпана древесной стружкой и на локтях вымазана грязью. Краем глаза я заметила, как Макс заинтересованно наблюдает за мной. Повернувшись к нему, я развела руки и сказала:
  -Прохода нет. Прямо у двери уснул - даже до зала не дополз.
  -Значит - всё-таки прыгать?
  -Прыгать придётся, - сказала я, приближаясь к нему. - Но не тебе... Прыгать буду я. Вот на нём.
  Он проследил за движением пальца, и усмехнулся:
  -Связался чёрт с младенцем...
  А потом я прыгала. Сначала затаив дыхание, словно перед настоящим прыжком в ледяную воду. Потом, когда вода оказалась ласковой и тёплой, я начала стонать от удовольствия. Какая-то часть меня, помнящая, что в коридоре спит отец, шептала, что это неправильно. Но клокотание кипящей воды, пальцы, впившиеся в мою кожу, хрипящее дыхание Макса на груди - всё это приносило тёмное, злое удовольствие. А шёпот совести лишь раздражал, поэтому я наклонилась ниже, и он пропал.
  "Пусть слышит... Пусть все слышат... Плевать... Потому, что..."
  -Потому, что я их всех ненавижу, - сказала я, когда всё кончилось. Макс проявил лишь вялый вежливый интерес:
  -Кого, Лиса?
  -Всех, - уверенно ответила я.
  Макс не ответил, только его пальцы по-хозяйски ползали вдоль моего позвоночника. Что ж, мир устроен так, что охотник всегда получает своё, и ему плевать на богатый внутренний мир добычи. Я и не обиделась.
  Потом он полюбил приходить к нам. Познакомиться, похвалить дочь за успехи, вручить синюю книжку обладателя первого юношеского разряда за пятидневный поход с байдарками. А потом, кажется, просто так, словно к себе домой. Когда мы сидели на кухне с мамой и пили чай, он находил под столом мою коленку и поглаживал, глядя при этом прямо в глаза. Ждал, наверное, что буду дёргаться, нервничать, поднимать брови. Не на ту напал: я сидела и улыбалась ему, как ни в чём не бывало.
  Иногда эта странная игра захватывала меня своей неестественностью. Так одновременно отталкивает и привлекает уродство или сексуальное извращение. Я принималась подыгрывать: закатывала глазки, расхваливая ум, смекалку и заботу Максима Павловича. Взахлёб рассказывала о том, он учил нас переворачиваться на байдарке. Мама ахала, прижимая ладонь к сердцу, а лицо моего учителя озарялось загадочной полуулыбкой.
  -Не зови меня Лисой, - просила я. Сотню раз, наверное.
  -Почему? - усмехался он. - Тебе идёт, по-моему.
  В ответ я начинала в очередной раз рассказывать одну и ту же историю. Всякий раз Максим Павлович уверял меня, что не слышал её и симулировал обиду, если я не верила. Развлекался, одним словом.
  -В детстве отец взял меня на охоту. Там я начала плакать: было очень жалко убитых лис. За это он запер меня в "уазике", вместе с лисами - они там, на полу лежали. Я должна быть сильной - вот как он сказал. Так мы целый день вместе прокатались. Мне эти лисы потом долго снились, почти каждый день. И даже сейчас, иногда...
  После этих слов Макс брал мои щёки в ладони и негромко объяснял, что детство давно кончилось, лис пустили на шапки, и расстраиваться из-за этого глупо. Что отец всё сделал правильно, благодаря его поступку я и стала сильной. А сильные девочки должны уметь смеяться над такими глупостями, как детские сны и давно позабытые страхи.
  Градусник так и не смог показать мне мою температуру - или сломался, или она и вправду была 35,3. Положив его на стол, я прикрыла глаза, но неприятные воспоминания лезли в голову, щекотали изнутри своими грязными крылышками. В конце концов, от этого заболели виски, и захотелось курить. Я слезла с дивана и, уже взявшись за ручку балконной двери, вспомнила вдруг, что сигареты в сумочке кончились.
  Заначка лежала в туалете, за пыльными бутылками, в которых когда-то был ацетон и прочая нефтехимия, а что плескалось теперь, вряд ли разобрался бы и Менделеев. Я присела на краешек унитаза и, мысленно махнув рукой, чиркнула зажигалкой. Не успел щекочущий нёбо дымок втянуться в лёгкие, как скрипнула дверь, к туалетной двери приблизились озабоченные шлёпающие шаги и встревоженный мамин голос прошептал:
  -Марина, ты что там делаешь?
  Мне захотелось расплакаться от злости. Только что зажжённая сигарета отправилась в унитаз, еле слышно пшикнув на прощание. Прощай, надежда на спокойный сон.
  -Почему у тебя пахнет сигаретами?
  -Не знаю. Я не чувствую. Может - отец курил.
  -С тобой всё хорошо?
  -МАМА!!! - не выдержала я. - ИДИ СПАТЬ, А???
  За дверью потоптались и отошли, тоскливо прошептав:
  -За что ты нас с отцом так ненавидишь?
  Это история не на одну ночь - мелькнуло в моей голове.
  На балконе я курить не рискнула - знала, что мама теперь не уснёт и будет чутко следить за малейшим скрипом. Ну а если и уснёт, то я всё равно буду шарахаться от каждого шороха и не получу от сигареты никакого удовольствия. Будильник показывал абсолютно безнадёжные цифры - 03:12. Час волка, время голода и страха. Наверное, мне больше не уснуть, подумала я. Может, оно и к лучшему.
  Разбудил меня телефонный звонок:
   I cheated myself
  Like I knew I would
   I told ya, I was troubled
   You know that I'm no good
  Надо бы сменить его, в сотый раз подумала я. Хотя сначала надо, наверное, поменять подаренный Максом телефон. Испытывать стресс от одной мысли о мужчине, и пользоваться его подарком - это очень по-женски.
  -Эмми Уайнхаус? Почему? Нравятся алкоголики? - спросил он, услышав мой звонок впервые. Тогда мы ещё не спали, я даже не могла представить себе такое. Но уже ловила на себе его странные взгляды, смутно догадываясь о чём-то, опираясь лишь на собственное незрелое чутьё Инь .
  -Алкоголики мне не нравятся. Мне...
  Но он, не дослушав, перебил:
  -Я думал, что у тебя на звонке что-то вроде Митяева - про раскосые глаза или царицу Непала... Серёжа вчера играл эту песню, а ты подпевала...
  -Я хотела сказать, Максим Павлович...
  - В лесу зови меня Макс, как все. Лес не знает, что такое отчество.
  -Я хотела сказать, что в этой песне мне нравится припев. Вы...
  -Ты...
  -Ты меня недослушал.
  Он внимательно посмотрел на меня, отчего девичье сердечко, ещё не испорченное вниманием, тоненько заныло.
  -А зачем такой плохой девочке туризм? Дома скучно?
  -Я лес люблю. И только здесь себя как дома чувствую, - ответила я, и впервые увидела, как в его карих глазах разгорается огонёк любопытства.
  -Ты какая-то слишком взрослая для своих лет...
  -Я с самого детства взрослая. Так можно, я звонок всё-таки этот оставлю? Даже если он не туристический?
  Он задумчиво кивнул. Я поправила волосы, подняла воротник куртки, ёжась от прохладного ветра и, шмыгнув носом, добавила:
  -Кстати, переводится припев иначе, чем вы думаете. Она не плохая, эта девочка из песни. Она просто не умеет. Ноу гуд - это значит не уметь.
  -Да? - хрипло переспросил он. - Не умеешь, значит... Ну, это ничего: я тебя научу. Было бы желание.
  -Научи, - кивнула я, навсегда и бесповоротно переходя с ним на "ты". Страшно не было, да и стыдно тоже. Просто перехватило дыхание, будто летишь вниз головой по рельсам русских горок. - А если хочешь, чтобы у меня был другой звонок - подари новый телефон...
  Почему, интересно, в моей голове снова играет мелодия звонка, лениво подумала я. Её давно бы пора сменить: та девочка давно уже пропала, растворилась в синей дымке соснового леса, оставив только следы на песчаной дороге. И есть ещё что-то, что предстоит сделать завтра. Никак не вспомню, что именно - но оно тревожит, не даёт расслабиться...
  Внезапно я всё вспомнила.
  Из-под штор бил яркий солнечный свет, в комнате стояла тёплая духота погожего апрельского утра. Солнце стояло уже высоко, судя по всему. Сколько-сколько времени????
  Скатившись с кровати колобком, я несколько секунд приходила в себя, глядя, как надрывающийся телефон ползает по столу. Когда ждать стало невмоготу, я, вдохнув глубже, протянула руку и подняла дарёный "Самсунг", молясь, чтобы голос не задрожал.
   Но это оказалась всего-навсего Лариска. Облегчённо выдохнув, я отклонила звонок. Скорее всего, речь пошла бы о турецком мальчике, с которым она познакомилась на той неделе. То ли дорвавшийся до желаемого турок проявил себя очень достойно, то ли произошёл межэтнический скандал с повреждённым о голову кальяном - сейчас мне было не до этого. Пытаясь собраться с мыслями, я походила по комнате, попинала подушку и поняла, наконец, что Макс только этого и хочет: чтобы я ждала его звонка.
  Ну, уж нет. При таком раскладе у меня нет ни шанса объясниться быстро и безболезненно. Всё будет так, как в выпускную ночь, а может, ещё хуже. Если договорились созвониться в девять, значит, так тому и быть. А вот оно и девять - сложилось из чёрных палочек на дисплее электронного будильника. Ничего страшного, если я позвоню первая.
  Телефон долго не брали. Я стояла, считая гудки и, сморщившись, словно в ожидании удара в живот. Когда девушка - робот сообщила мне, что абонент не отвечает, я нажала на иконку "Макс" снова. Во второй раз было уже почти не страшно. Ну, может быть, только чуть-чуть, в тот момент, когда длинные гудки сменились шорохом, скрежетом и воем.
  -Да, Лиса?
  Спокойно так, буднично. Как обычно. В самом деле, подумала я. С чего вдруг ему волноваться? По его плану это должна делать я, и пока этот план работает. Вон, как пальцы отбивают нервозную дробь по столешнице.
  -Привет. Хочу извиниться за вчерашнее. Я поступила с тобой некрасиво. Нам, наверное, не стоило...
  -Как доехала?
  Я скривилась, как от острой зубной боли, челюсти свело злой мгновенной судорогой. Он опять меня перебил.
  -Спасибо, хорошо.
  После этого секунд десять мы просто молчали. Я слушала, как жадно пожирает пространство белый дьявол "Шевроле-Ланос" с номерами В666АД, как в колонках надрывается любимый им Кузьмин - про сказку в его жизни. Хороший телефон: всё слышно, и можно ничего не говорить.
  -Максим?
  -Марина? - Детский сад. Вот так и знала, что этот разговор превратится в соревнование по перетягиванию каната.
  -Мне очень жаль, что так получилось, - сказала я, постаравшись добавить в голос максимум того, что люди называют сожалением. Судя по тому, как понимающе хмыкнули на другом конце трубки, постаралась я плохо.
  -Ладно... бывает... Придешь, сегодня в гости?
  -Максим, я...
  -Понял. Про завтра, наверное, можно не спрашивать?
  Ну как у него, получается, сделать так, что я не могу ответить грубостью на откровенное издевательство? Почему я чувствую себя виноватой?
  -Нам, наверное, надо расстаться... Всё это... прекратить...
  -А мы что с тобой встречались? Я-то думал - мы просто переспали по старой памяти...
  Я закрыла глаза, чувствуя, что больше не могу произнести ни слова. Перед глазами промелькнул острый угол стола, и мне захотелось с размаху разбить об него свою глупую голову. Чтобы это всё, наконец, кончилось.
  -Да ладно, я всё понимаю, - сказал он, помолчав. - У тебя теперь другие интересы, другая жизнь... Но мы можем остаться просто друзьями?
  Я кивнула, не в силах произнести вслух - да. Слёзы текли сами по себе, и все попытки остановить их только делали дырку в плотине ещё шире.
  -Значит - друзья?
  -Да, - прошептала я, только для того, чтобы он отстал. Удалить его номер, сменить симку. Тотчас же, сразу после того, как он положит трубку. Растоптать и выбросить с балкона подаренный телефон, как вещь, отравленную порчей. Не иметь с этим человеком ничего общего даже во снах.
  -Вот и хорошо, - продолжил он, а я всё думала: Господи, да когда же ты заткнёшься? Слёзы капали на полированную поверхность стола, разбиваясь на маленькие капельки. - Ты не забыла, что собрание группы сегодня в восемнадцать часов на лыжной базе?
  Для меня эта фраза прозвучала, словно на монгольском языке.
  -Что? Зачем собрание?
  -Извини, просто так нарисовать разряд я тебе не смогу... Для этого нужны отчёты, фотографии - всё по-взрослому. Ты же сама всё понимаешь... Так что всё будет по-настоящему: восемь дней, двести километров.
  -Двести километров? - пробормотала я, и уже договаривая, вспомнила то, о чём напрочь забыла, поглощённая вечерними и ночными страстями. То, с чего всё и началось. Мои планы на будущее, убогие и нелепые, как первые чёрно-белые фильмы. Не - ет, ну, нет, так не бывает!
  -Лиса... Марина, я не понял: тебя включать в списки? Сегодня я иду регистрировать группу.
  -Я не знаю. Теперь я вообще уже ничего не знаю!
  -Я тебя плохо слышу... Значит, не забудь - собрание в шесть! Но перед этим я хотел бы с тобой поговорить.
  -О чём? - Мне показалось, что я задала вопрос достаточно громко, но его всё равно не услышали.
  -Что? Плохо слышно! Слушай, я уже подъезжаю, и мне неудобно разговаривать... - Мой новый старый друг Макс заторопился и перешёл на скороговорку. - Давай после второй пары встретимся за лыжной базой. Окей?
  -Окей, - повторила я. А что мне оставалось?
  -Плохо слышу тебя...
  -ДА-А-А!!! - заорала я в трубку. - ДА-А-А!!! ХОРОШО, МАКСИМ ПАВЛОВИЧ!!! ОБЯЗАТЕЛЬНО ВСТРЕТИМСЯ!!!
  И от всей души, не выключая, запустила телефоном в стену. Раздался тоненький треск, и во все четыре стороны полетели разные чёрные детальки: крышка под дверь, аккумулятор под ножку шкафа. Я рухнула на диван, зарывшись лицом в подушку, изо всех сил вцепилась зубами в наволочку, но и это не принесло облегчения, только тупую боль в висках.
  -Что мне делать? - спросила я, сама не зная у кого. - Ну, вот что мне теперь делать?
  И замерла, вслушиваясь в тишину, в ожидании ответа.
  
  ЖЕНЯ
  
  Десять лет спустя.
  
   Когда я увидел её снова, через десять лет и один месяц после нашей последней встречи, то решил, что схожу с ума. Её просто не могло быть здесь и, тем более, сейчас.
  Девушка была одета в короткую белую курточку и плотные тёмные джинсы, слишком тёплые для жаркого утра. Она шла, наклонив голову, размышляя о чём-то приятном и тихо улыбаясь своим мыслям - так же, как раньше. В то, что за десять лет эта девушка совершенно не изменилась - нет, в это поверить было невозможно.
  Но это было так.
  А когда сильный порыв ветра донёс до меня еле уловимый запах "Диор Жадор", я поверил, что это не фокус, а настоящее чудо.
   Магия этой встречи заключалась именно в том, что я поднял глаза в единственный нужный момент. Секундой раньше я вообще не узнал бы её среди одинаковых пешеходов. Секундой позже она свернула бы на другую дорожку. Какая-то неимоверная, чудовищная, кем-то запрограммированная случайность, вот что это было. Или просто - судьба.
  Судьбу звали Андрей Мухин, по прозвищу Муша. Она была довольно увесистой: килограммов девяносто радостного молодого мяса. Прежде чем столкнуть нас с Мариной, судьба много раз роняла меня на мокрую землю - то ударом по ногам сзади, то ухватив руками за майку. Прав был друг Димон, играть они действительно не умели.
  Они - это пацаны из параллельной группы, у которых мы осенью выиграли в футбол два ящика пива, и не дали отыграться. Зарядили дожди, а потом началась сессия - в общем, вае виктис, горе побеждённым. Но, как только подсохла грязь, побеждённые стали требовать реванша. Мы отказывались до тех пор, пока это не стало прямо-таки неприлично.
  -Ну а где мы играть будем? В парке, на дорожках, что ли? - спросил я. - Обе поляны заняты. Может, подождём, а после пар вернёмся?
  -Пока мы ждать будем, Рифат с Вованом всё пиво выпьют, - мрачно возразил Сэд, постукивая мячом об асфальт. - Не надо было пиво в общаге оставлять. За лыжную базу пойдём. Я с утра там проходил - вроде сухо.
  -Так там же нет ничего. Ни ворот, ни разметки, - ещё упирался я, уже понимая, что все мои потуги безнадёжны.
  -Ворота из сумок сделаем. Разметка... - Сэд секунду подумал, повертел мяч в руках и, сплюнув под ноги, сказал, будто приговорил: - Разметка на хрен не нужна. Что Олег, не увидит, что ли - когда пенальти?
  Олег, судья-самовыдвиженец из группы И-12, сутулый мутный тип в кожаном плаще, хмыкнул и покачал головой - ну вы даёте, дескать.
  -Ну, этому-то вообще по барабану, - негромко пробормотал кто-то сзади. - Кто бы ни выиграл, пивка он всё равно попьёт.
  -Как играть-то будем? - спросил я у друга Димона. - Вратаря нет.
  -Будем без вратаря - они всё равно играть не умеют.
  -А вы нашего Мишу Шалимова на ворота возьмите, - лукаво улыбаясь, посоветовал Сэд. Его бледное лицо лучилось добром и светом. Мне тогда уже следовало заподозрить подвох. - А что, он нормально стоит...
   -Хоть Мишу, хоть Гришу, - легкомысленно согласился Димон, тем самым совершая фатальную ошибку.
  Миша оказался настоящим троянским конём. Всё, что летело в сторону ворот, летело прямо в него - достаточно просто выставить ладони. Но он как-то умудрялся пропускать, раз за разом. Когда круглый намок, став грязным и тяжёлым, Миша стал уворачиваться от него, брезгливо поднимая ладони с растопыренными пальцами, словно напуганный визажист.
  -Куда ты даёшь? - У Димона такие интересные глаза становятся, когда он злится: узенькие, лезвие ножа не просунешь. - Ты что, не видишь, кому даёшь? Сделай передачу хоть одну нормальную!
  -Пошёл ты! - огрызнулся я, отыскав, наконец, мяч в переплетении корней. - Стоишь, красавец такой, лицом торгуешь и ещё передачу требуешь... Иди в защите побегай. Посмотрим, какие ты передачи давать будешь!
  -Ладно, - неожиданно согласился Димон. - Всё равно сгорим, наверное. Беги на правый фланг - мне Андрюша уже все ноги отдавил.
  Вратарь Миша, почувствовав спиной наши взгляды, обернулся и наигранно улыбнулся, показав огромные, как и положено коню, зубы. Я катнул мяч Димону, тот не спеша, сместился в центр, а за мной тут же потрусил необъятный, как ожидающий нас впереди позор, Мухин.
  -Сколько осталось? - крикнул я судье Олегу, увлечённо терзающему пальцами экран "Айфона". Рассерженные птицы занимали его, судя по всему, гораздо больше, чем происходящее на поле. - Эй, ты глухой, что ли?
  -Семь минут, - буркнул он, не желая связываться. И злорадно добавил: - Ещё успеют вам парочку вкатить...
  Бах - удар тяжёлого мяча пришёлся мне прямо в живот. Хорошо, что заметив, как Сэдова нога растянулась для удара, успел напрячь мышцы пресса. Дыхание сбилось, но мяч отскочил прямо под ноги, и я, прикусив губу, из последних сил втопил по флангу, чувствуя себя Криштианом Рональду.
  -Пасуй! Пас! Я открыт!!!
   Это орал Димон, рванувший по центру. Ну, нет, не для этого я майку пачкал - отсюда можно и пробить. Я увидел, как мечется вратарь, прижимаясь к бетонной урне, обозначающей штангу, а за ним, метрах в двадцати...
  Медленно, никуда не спеша, щурясь от непривычно яркого света, аккуратно переступая через мелкие лужи, оставленные ночным дождиком, идёт она - та, о существовании которой я давно позабыл.
   Наверное, мне следовало остолбенеть от изумления, но вместо этого я ощутил восторг. Почему-то. Как будто все эти десять лет я только и делал, что ждал - второго шанса, чуда. А увидев, сразу поверил, что дождался.
  В общем, не успев даже подумать, не успев толком испугаться, я набрал полные лёгкие свежего весеннего утра и заорал:
  -Стойте! Эге-гей! Стойте! Тётя Стеша!
  Ничего лучше не придумалось.
  Мяч медленно катился, подпрыгивая на чьих-то вдавленных в грязь следах. Надвинувшаяся справа тень Андрюши запрыгнула мне на плечи. От этого сразу заболела голова, а ноги подломились как спички. Уже падая навстречу распахнувшей объятья земле, я успел заметить, как они обернулись: девушка и незнакомый крепкий мужик, который всё это время шёл с ней рядом и придерживал под руку.
  А потом всё погасло - так, же, как и десять лет назад, когда небо упало на меня в первый раз.
  В середине девяностых, когда меня угораздило родиться, брак родителей давно катился к чертям, как и вся страна. У матери появилось забавное хобби: она стала обожать плохие новости. Сплетни, услышанные на лавочке, чернуха, льющаяся с экрана, подпитывали её, словно вампира, даруя силы и энергию. Когда отец всё-таки не выдержал и ушёл, для матери наступили по-своему счастливые времена.
  Наверное, она искренне считала, что экономическая катастрофа охватила бывшую одну шестую минимум лет на триста - словно ядерная зима. Найдя себе подруг вдвое старше, она все дни просиживала с ними на лавочке, пока сама не превратилась в старуху. Работу она не искала, а если и предлагали, слышать не хотела. Ведь у неё на руках был я. Надо было проверить, одел ли я шапку, не мухлюю ли с деньгами, выданными на столовую, с кем общаюсь... Всё это забирало уйму времени.
  У матери был брат... Как бы правильно вспомнить это слово... Единоутробный, вот. От разных отцов, в общем. Я звал его дядя Лёша, а в определённых кругах он был известен, как Лёня Шиш. Ему принадлежало несколько магазинов, ООО "Промвентиляция", ярко - красная "Камри" и настоящий пистолет в бардачке.
  -Был бы настоящий, твоего дядю давно бы в тюрьму посадили, - не верил из врождённой вредности одноклассник Коля, сын участкового. - Статья 222, часть первая. Незаконное приобретение, хранение, перевозка.
  -Кто же его посадит? - искренне удивлялся двоечник и беспредельщик Сокол - Это ж Лёня Шиш! Ты, ментёнок, чё, дурак, что ли?
  Появлялся дядя лишь, когда мать надоедала ему сверх обычного. Он привозил деньги и нелепые вещи, вроде фиолетового свитера со стразами, в котором я вынужден был ходить в школу почти всю зиму. Мы висели чугунными гирями на его мускулистой шее и, должно быть, очень тяготили его.
  Искренне не понимаю, что щёлкнуло в голове матери, когда на весенних каникулах она неожиданно вызвала брата и заставила его взять меня в Москву. Какая ещё Москва? Она меня в магазин одного не пускала, чтобы цыгане не украли.
  Но дядя охренел ещё больше:
  -Я что с ним там буду делать?
  -Покажешь ребёнку Москву.
  -Ну, а жить он, где будет? У меня же эти... - Дядя пощёлкал пальцами, то ли на самом деле вспоминая, то ли придуриваясь. - Квартиранты...
  -Тебе кто дороже - квартиранты, или родной племянник? - пошла в наступление мать, и дядя сдулся. Когда меня, закутанного в пуховик и два шарфа, наконец, вывели на площадку, она сказала:
  -Вот если бы ты не выпендривался, Алексей, ребёнок бы не вспотел.
  По глазам дяди было видно, что он давно перешёл некую черту и сохраняет спокойствие лишь благодаря стальным нервам. Ухватив меня за капюшон пальцами, покрытыми синими и золотыми перстнями, он процедил:
  -Тебя, Галя, только на стрелки с собой брать...
  На что мать ответила, по-моему, весьма достойно:
  -Не забудь, Алёша: у Жени АДЕНОИДЫ!
   Чудо японского автопрома донесло нас с дядей Лёшей до МКАДа, как сказочный ковёр-самолёт - часов за восемь. Какую-то часть этого времени я провёл с пользой: разглядывал отделку салона, пытаясь определить на глаз, что это - пластик, или дерево. И не определил. Пришлось несколько раз ковырять, украдкой от дяди. Пластик.
  Потом я спал. Когда в окнах начал разгораться серый рассвет, проснулся и жадно прилип носом к стеклу: за всю свою недолгую жизнь так далеко от дома мне бывать ещё не приходилось. Мне казалось, что вот-вот, и они начнутся - сказочные леса, полные единорогов, высокие остроконечные пики, на которых гнездятся драконы. Но вдоль трассы бежали, размахивая голыми серыми ветками, одинаковые берёзки и не было никаких драконов. Реальность была монохромна и состояла из чёрной грязи и белого снега.
  Всю дорогу дядя Лёша был молчалив и задумчив. Неподвижный бритый затылок и часть лица с нахмуренной бровью, которую я мог видеть в зеркале, говорили о тяжёлых мыслях в его голове. Только однажды он поинтересовался: что такое аденоиды? Я честно ответил: сопли. Услышав это, дядя хмыкнул и надолго замолчал.
  На окраине Шацка он остановил машину возле придорожного кафе, заказал пельмени, ананасовый сок и, немного подумав, водки. Я попытался объяснить ему, что не люблю пельменей. Молча выслушав, дядя подвинул дымящуюся пластиковую тарелку к моему носу и сказал:
  -Мне позвонить кое-кому надо. Через пять минут вернусь. Если не съешь, я тебя здесь оставлю.
  Дядя Лёша вернулся не скоро. Я гонял по дну тарелки последнюю остывшую пельмешку, собирая ей майонез. И так увлёкся, что не услышал, как он появился из-за спины.
  -Жендос, - сказал он мне, пряча глаза. - Ты пацан уже большой, и...
  -Да доем, доем сейчас! - непритворно испугался я. В том, что дядя Лёша способен оставить меня в Шацке, сомневаться не приходилось.
  -Да ладно, - сморщился дядя, оттолкнув тарелку. Подчиняясь центробежной силе, вилка с пельмешкой вылетела и покатилась по столу, рисуя майонезом белые иероглифы.
  -Сейчас тетя придёт, - сказал я, глядя, как вилка падает на пол.
  -Тётя не придёт. Мы к ней поедем. Будешь у неё жить.
  -Не хочу, - замотал я головой так сильно, что чуть не упал вместе со стулом. - Зачем нам какая-то тётя?
  -Боишься что, ли? Не бойся, она хорошая! - Дядя ласково потрепал меня по затылку широкой жёсткой ладонью, отчего голова чуть не отлетела. - Звать её будешь - тётя Стеша.
  -А она тебе кто?
  Вместо ответа дядя зажал мой холодный нос между пальцами:
  -Любопытной Варваре на базаре печень порвали...
  Вырвавшись из цепких пальцев, я принялся торговаться:
  -А из пистолета дашь пострелять?
  Дядя Лёша недобро прищурился.
  -Из какого?
  -А который в бардачке лежит.
  Дядя откашлялся и зачем-то огляделся по сторонам.
  -Хитрый ты стал, Евгений... Я думал, дурачком растёшь, как отец твой. Да и Галька не семи пядей во лбу. Ты в кого такой умный-то?
  -Не знаю... А маме надо говорить, что я жил у этой тёти?
  -Не стоит, - покачал головой дядя Лёша. - Скажешь, что жил у меня, в Выхино. Ты на день Рождения что хочешь?
  -Плейстейшн, - ответил я, пугаясь своей наглости. - Только мама не разрешит. Она говорит, что от неё телевизор портится.
  -Посмотрим, - неопределённо пообещал дядя, почёсывая заросший подбородок. - А на обратном пути заедем в карьер, и там постреляем.
  -На слово пацана отвечаешь?
  Дядя аж захрюкал от восхищения:
  -Чего-о? Да где ты, босота малолетняя, такого нахватался? Сказал - постреляем, значит - постреляем!
  Пострелять у нас не получилось: дядя так торопился домой, что забыл об обещании. И подарил не "Плейстейшн", а всего лишь "Сегу", с единственным картриджем про полоумного ёжика. Невелика цена за удовольствие сбагрить племянника бывшей любовнице, чтобы не мешал проводить время с нынешней. Но матери я всё равно ничего не рассказал. Потому, что пацан сказал - пацан сделал.
  В квартире тёти Стеши дядя появился дважды: когда сдавал меня, и когда забирал. Ему было неловко, и он даже не пытался это скрывать.
  -Это мы, - буркнул он в домофон.
  -Хорошо, - ответил ему искажённый помехами женский голос. - Заходите... Дверь открыта.
  Дверь и вправду оказалась приоткрыта, но нас никто не встретил: хозяйка чем-то занималась на кухне. Оттуда доносился шум льющейся воды и металлический звон.
  -Я в пятницу, с утра, заберу его... Его Женька зовут...
  -Я помню... Ещё что-нибудь? Если нет, то ты, Алёша, ехай, пожалуйста. Ты торопишься, наверное.
  Дядя надулся, как разозлённый индюк, похрустел пальцами, обозначил удар кулаком в стену - словом, выглядел абсолютно беспомощно.
  -Ну, ладно, тогда... Пока! - простился он, упорно не замечая того, что я изо всех сил дёргаю его за рукав. - И... Ещё это... У него эти... Аденоиды...
  Выдернув рукав из моих ослабевших от страха пальцев, он чуть не бегом убежал вниз по лестнице. Первой моей мыслью было бежать следом.
  За полуоткрытой дверью по-прежнему лилась вода и звенела посуда. Услужливое воображение нарисовало мне старую зубастую ведьму с ввалившимися щеками, которая деловито помешивает кипящую воду в огромном чугунке. Картина получилась реалистичной, и коленки задрожали.
  -Женя, привет...
  Я медленно, словно в чём-то провинившись, поднял глаза. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и улыбалась. Как-то странно улыбалась, словно морщилась. От этого улыбка выходила грустной, изломанной, но не злой. И я несмело улыбнулся в ответ.
  -Здравствуйте, тётя Стеша...
  Она рассмеялась и откинула назад светлую чёлку, упавшую на глаза. Глаза у неё были огромные и такие зелёные, каких я не видел никогда в жизни. На мгновение на самом дне этой зелени вспыхнули какие-то золотые искорки, непонятные, но тоже, в общем, не злые.
  -Это тебя дядя Лёша научил так меня называть?
  Я кивнул. Тётя Стеша закивала в ответ, и неожиданно подмигнула мне - знаем, мол, мы этого дядю Лёшу, знаем, какой он озорник. Получилось забавно: словно у нас появился какой-то общий весёлый секрет.
  -Господи, кто же тебя так закутал? Мама?
  -Мама, - пробурчал я. - Мне нельзя простужаться: у меня аденоиды.
  -А это что такое? - удивилась тётя Стеша. Я вытаращил на неё глаза. Кажется, она не шутила.
  -Ну, это... Короче, сопли...
  Тётя Стеша снова рассмеялась. С кухни, привлечённый непонятными звуками, вышел огромный белый кот, прополз между ногами хозяйки и настороженно вытянул свою глупую усатую морду: нюхал. Видимо, ему было интересно - чем это я пахну. Я пошевелился, и кот спрятался за дверью.
  -А как его зовут?
  -Его зовут Мистер Уайт, - очень серьёзно ответила тётя Стеша, изо всех сил сдерживая улыбку. - Это... герой одного фильма. Но тебе ещё рано смотреть такое кино, и ты можешь называть его по-простому: Василий.
   -Красивый, - похвалил я осторожного кота, а потом добавил, быстро-быстро, чтобы не успеть передумать: - И вы тоже очень красивая. Правда.
  Тётя Стеша, опустившись на колени, провела мягкой ладонью по моим слипшимся от пота волосам.
  -Спасибо... Как раз те слова, которые можно говорить любой женщине. Никогда не ошибёшься. У тебя от девчонок отбоя, наверное, нет.
  Я засмущался и принялся изучать странный рисунок на линолеуме, напоминающий барельефы майя, виденные вчера по телевизору.
  -Ты мороженое хочешь? - неожиданно спросила она. Я ушам не поверил. Мороженое? В начале апреля? На улице? Мать, едва услышав о таком, сразу убила бы меня.
  -Хочу, - прошептал я, пряча рот в шарф, а глаза в пол.
  -Тогда проводишь меня до магазина. Ты же у нас мужчина? Сможешь меня защитить, если что?
  Я оторопело покачал головой.
  -Вот все вы, мужчины, одинаковые, - заявила тётя Стеша, снимая с вешалки короткую белую курточку. - Говорить комплименты - это одно, а когда надо защитить любимую девушку, сразу начинаются проблемы.
  -Я не такой, - вырвалось у меня. Грустная изломанная улыбка снова озарила её лицо. - Я - настоящий мужчина.
  -Очень хорошо, - сказала она, рассеянно гладя меня по мокрым волосам. - Сейчас это большая редкость. Ну, так что: у тебя уже есть девочка?
  Я больно прикусил губу и покачал головой.
  -Вот и хорошо, - кивнула тётя Стеша. - Значит, тебя не надо ни у кого отбивать - не люблю это дело. Будешь моим парнем, когда вырастешь?
  Не знаю, что и от чего отразилось, сквозь какое количество блестящих поверхностей прошёл искривлённый луч ещё слабенького весеннего солнца. Но в эту секунду её светлые волосы вспыхнули ослепительным серебряным огнём. Ничего величественнее этого зрелища я никогда не видел, ни до, ни после - пусть и длилась эта причудливая игра света и тени недолго.
  -Да... - заворожённо ответил я. - Буду. Обязательно буду.
  
  Запах взросления.
  
  Правду об их высоких отношениях дядя Лёша рассказал мне только в прошлом году, весной. Это была наша последняя встреча: через неделю он заехал на своём Х5 под МАЗ, на ста сорока, не оставив себе и тени шанса. Вышло это под Коломной. Видимо, это был один из немногих случаев, когда белорусский автопром взял верх над немецким.
  Он вытащил меня из полиции - забрали за драку с какими-то любителями солей. В обезьяннике был аншлаг: пятница, ясное дело. Телефон отобрали, да и звонить никуда не хотелось. Вообще ничего не хотелось, только сидеть, уткнувшись носом в поднятый воротник и верить, что завтра никогда не настанет. Когда дядя нашёл меня через час, показавшийся вечностью, сил хватило только на вежливое удивление:
  -Ты как меня нашёл?
  -КАкой кверху, - довольно невежливо ответил тот. Я не обиделся: представил, как бешеный напор маминой истерики разъедает сначала динамик телефона, а потом дядин мозг. Как кислота, выделяемая Чужим. Где я могу быть, кроме морга? Здесь, как вариант.
  -Сколько отдал? - поинтересовался я у дяди Лёши уже на выходе. - Рублей пятьсот, наверное?
  -Тысячу, - ответил дядя. - Сдачи не было.
  -Спасибо, дядя Лёша...
  -Домой торопишься?
  -Кто же на расстрел торопится? - философски ответил я.
  Просидели мы в его Х5 с час, наверное. Я пригрелся, отбитые рёбра, утонувшие в мягком сиденье, ныли уже не так сильно. Пару раз звонила мать, дядя ей что-то объяснял, терпеливо повторяя одно и то же несколько раз. В конце концов, ответные визги добили его, и он, выключив телефон, отшвырнул его на заднее сиденье.
  -А как ты меня отмазал? Что дежурному сказал?
  -А? - отвлёкся от размышлений дядя. - Что сказал? Сказал, что ты собираешься в школу полиции поступать. Попросил не ломать жизнь.
  -Что? - расхохотался я. - И он поверил, что ли?
  -Когда в руках путёвка в Ярославль, можно поверить во всё.
  -Какая путёвка?
  -Зеленоватая такая. С тремя ноликами. Курить будешь?
  Я кивнул. Дядя достал из-под панели пачку "Парламента", чиркнул зажигалкой и замолчал, забыв про меня. Пришлось позаботиться о себе самому. Затянувшись, я выпустил в потолок струйку горького дыма. Он смешался с запахом кожи, дядиного одеколона, и ароматом ёлочки - вонючки. Запах взросления. Так я узнал, из чего он состоит.
  Мы говорили о разном. Слушая меня, дядя размышлял о чём-то своём, конкретном и беспокоящем. Настолько беспокоящем, что дядя Лёша очень не хотел оставаться в эту ночь наедине с собой. Может, уже тогда он что-то чувствовал, а может, терзали проблемы, решением которых стал поворот на встречку. Я знаю одно: какая-то тень, отголосок будущей беды, сидела рядом с нами, на заднем сиденье, слушала и ждала.
  И тут какой-то чёрт меня дёрнул. Да так, что я почти физически ощутил это: как он меня дёргает. За язык.
   -А зачем ты от неё ушёл? - спросил я. - От тёти Стеши?
  Дядя Лёша пристально посмотрел на меня своими глазами цвета глубоководного льда - пронзил насквозь мою голову и кожаное сиденье.
  -Евгений... Скажи мне: а почему это тебя волнует?
  Ну, он другое слово применил, конечно. Это же дядя Лёша - прямой и суровый. Не стану употреблять его здесь, это слово.
  -Понять хочу, - ответил я, любуясь красивыми кольцами, выпускать которые только научился. - Она ведь симпатичная была. С работы бы тебя ждала. Прощала бы всё.
  Дядя ударил меня в плечо кулаком. Не сильно, скорее наигранно: дескать, мал я ещё. И глуп.
  -Это тебе так кажется, что в жизни всё просто. Просто - такого слова вообще нет. Бычки не кидай на коврик - пепельница же есть. Сейчас щётку дам, будешь собирать.
  -Да ладно... На мойку завтра съездишь, - вяло махнул я рукой.
  Дядя Лёша потрепал меня по голове. От его рубашки остро пахло потом. Не спасал ни табачный дым, ни дорогой одеколон. Как будто он в ней спал и вообще жил, не снимая, очень долго.
  -Евгений, чтобы я больше от тебя про эту суку не слышал.
  -Ты так про неё не говори... Она хорошая.
  Его лицо озарила неприятная улыбка, похожая на оскал.
  -Если ты ещё раз скажешь, что она хорошая, я тебе язык вырву.
  -Она хорошая, - повторил я, на всякий случай, нащупывая ручку. Дядя закашлялся, тяжело и надрывно, затушил окурок и тут же щёлкнул зажигалкой снова. Я заметил, что его правая щека слегка подрагивает.
  -Что у вас случилось-то?
  -Деньги ей нужны были, - нехотя ответил дядя Лёша. - А я не дал. Тогда она про Виталю вспомнила. Очень зря.
  -Какого ещё Виталю? - не понял я.
  -Да никакого... Сидели вместе, в Мордовии. Пересеклись в Москве чисто случайно, в кабаке. Догоняться к нему поехали. Там я её и встретил, у него на хате. Будешь, говорит, её? Предлагает, понял, что ли? Потом уже у неё спрашиваю: а Виталя-то тебе кто? А она и отвечает: отчим. Мать умерла, и больше никого из родных не осталось.
  -Чего? - Дядины слова, вроде бы простые и понятные, никак не хотели укладываться у меня в голове. - Нет. Не верю.
  -У этого Витали, погоняло было - Фашист, - безжалостно продолжил дядя. - Что он с людьми на зоне творил, лучше тебе не знать. В общем, забрал я девчонку, снял ей хату, но потом оказалась, что она с икрой. А аборт никто делать не берётся - малолетка. Нашёл одного, и оказалось, что у него руки растут не из того места... Кровищи было - как с кабана.
  -Врёшь!!! - вырвалось у меня.
  Дядя резко развернулся ко мне. Так резко, что мне показалось: сейчас он возьмёт меня за голову и будет долго бить лицом о красивую панель из мягкого пластика, пока панель и лицо не разлетятся на куски.
  -Евгений, может, хватит? А? Хочу воспользоваться 51 статьёй, племяш, притомил ты меня.
  Подмигни мне ещё, подумал я. А вслух сказал:
  -А куда Виталя делся?
  -Да утонул...
  -А... - только и смог ответить я. - А дальше что было?
  Дядя Лёша выматерился. Коротко, зло. Как плюнул.
  -Дальше? Зашили и сказали, что детей больше никогда не будет. Она всё молчала, что-то думала, а потом надумала и вены вскрыла. Опять зашили. А доктор сказал: папаша, вы за дочкой следите лучше. Сейчас время мутное, потеряете девочку. Папашей меня назвал, понял, что ли?
  Я не ответил.
  -А она сразу повела себя, будто я ей должен. Аборт на меня повесила - твоя, мол, вина, что уговорил. Что за радость - чужие грехи собирать? Своих, как медалей на собаке. Не делай никому добра, и зла не получишь...
  Я пожал плечами.
  -Вот такая у нас вышла любовь. Вымотала она мне все нервы с этим ребёнком... А где-то через годок я понял, что уже не один стараюсь.
  Дядя помотал в воздухе рукой, подбирая слово, не подобрал, и просто махнул, поморщившись - проехали, дескать.
   -В общем, приезжаешь к ней с утра, в квартире все окна открыты, но всё равно мужиком пахнет. Лежишь с ней, сиську мнёшь в руке, а она даже не скрывает, рассказывает - с кем, как... И жалуется: ни с кем не выходит. Дай денег на операцию, Алёша. А с деньгами как раз вышла неприятность. Я же тогда как зомби был: голова вообще не работала. Деньги кончались - занимал. Потом пришли люди и сказали: отдавай, Лёха. Пятьдесят с тебя. Может и, правда, пятьдесят, кто же их считал-то?
  -Теперь понятно, - услышал я странный голос, глухой, сдавленный, не мой. - А она что?
  -Она? Да ничего. Как обычно: дай денег, на операцию. Не дашь, покажу дяденькам из шестого отдела, где Виталя Фашист утонул. А ты что отворачиваешься? Слушай, сам просил! - Дядя Лёша больно ухватил меня за кадык холодными сильными пальцами. - Не будешь слушать, я тебе сейчас кадык вырву, понял? Это - жизнь, понял, щенок?
  -Буду слушать... - прохрипел я. - Только это - не жизнь.
  Но он меня не услышал. Или не понял.
  -Не помогла операция... Она мне опять скандал закатила, тут уж я не сдержался. Видел, как у неё лицо кривится, когда она улыбается? Это потому, что челюсть сломана. Не сильно заметно, да? Опять деньги, куда без них.
  Дядя Лёша достал из пачки последнюю сигарету, а пачку скомкал и бросил под ноги. По салону вновь пополз сиреневый туман. Почему-то теперь этот запах мне уже не нравился. И моему желудку тоже.
  -После этого я её долго не видел, пока она до Лёшеньки не додумалась. Лежу я однажды, на диване, никого не трогаю. И тут звонок, на домашний. А будьте добры Алексея Евгеньевича. Здравствуй, говорю, котик. Чего надо? Денежек, отвечает. Мальчика хочу усыновить из детдома. Лёшеньку.
  -Не было никакого Лёшеньки, - устало удивился я. - Не помню. Или это уже после меня было?
  -А? - Дядя уставился на меня так, будто я возник на переднем сиденье из пустоты. - Правильно, не было. Кто ж ей даст усыновить? У неё же ни образования, ни прописки. Ну, а она мне опять про Виталю напомнила. И тут меня взяла такая злоба на неё, племяш. Всё, думаю, хватит с меня этих отношений. Кака така любовь? Не знаю ничего.
  -И что с ней случилось? - спросил я, не слыша своего голоса. - Куда она исчезла? Утонула, как тот Виталя?
  -Не знаю. Договорились мы с ней встретиться. Я опоздал немного, смотрю на окна: свет не горит. Абонент недоступен. Поднялся: дверь заперта, изнутри вроде. Не хотелось светиться, конечно, но куда деваться - вызвал МЧС и участкового. Они замок вскрыли, а в квартире никого. Так и не нашли. Детектив прямо, Эркюль Пуаро, понял, что ль?
  -А может - это всё-таки ты её? - прошептал я. - А?
  -Евгений, - покачал головой дядя. - Ты что говоришь? Я её любил... Была б моя воля - подарил бы ей тебя. Всё равно твоя мать - дура...
  -Это точно, - согласился я. - Это прямо в яблочко...
  -Ага, - повеселел дядя Лёша. - Ну, что - домой?
  Я кивнул. И взялся за ручку. Ключ зажигания повернулся быстро, не давая больше ничего сказать и сделать. Но я уже открыл дверь, повис на ней и дышал полной грудью, стараясь остановить...
  -Ты чё?
  -Дядь Лёш... Тошнит...
  Паузы между словами вышли из-за того, что я пытался загнать рвущийся из желудка ком обратно. Получалось плохо: слёзы из глаз, сопли на куртку, на воротник, на рукава. Больше никогда, никогда не буду курить...
  -Держаться, Евгений!
  Мир вертелся перед глазами бешеной каруселью. Я вывалился наружу. Выпрямиться до конца не удалось: желудок тут же скрутило спазмом.
  -Спятил, что ли - напротив ментовки? Бегом в кусты!
  -Ага, - ответил я, облизывая губы. И шагнул вперёд, в темноту сквера, пахнущую сыростью и прелыми листьями. Запрокинул голову к небу, затянутому серой пеленой, и прошептал:
  - Пусть так. Пусть даже ещё хуже. Только я всё равно буду тебя любить. Всегда. Слышишь?
  Какая-то шальная веточка, потревоженная ночным ветром, слегка коснулась моей щеки. Я опустился на колени. Потом растянулся на мокрой траве, не чувствуя холода, сжал в горстях мёртвую сырость опавших листьев.
  И заплакал. А вы что подумали?
  
  Упавшее небо.
  
  Вечер четвёртого дня, несмотря на то, что я старался не вспоминать о нём, всё же наступил. Огромный город продолжал своё бесконечное движение, но уже по инерции. Люди, прижимая к груди пакеты с продуктами, торопились домой, чтобы забыться сном и не думать о завтрашнем утре. Москва укладывалась спать, как укладывается спать дворняга - кружась на одном месте в погоне за собственным хвостом.
  Весь день мы с тётей Стешей гуляли по городу. Мои карманы распухли от ненужных жвачек, фигурок супергероев и прочей дребедени, Уличные торговцы улыбались и махали нам вслед: в каждом ларёчке, под каждым зонтиком мы оставляли приличную сумму. Домой не хотелось: в голову сразу лезли мысли о матери, школе, неизбежном возвращении обратно. От осознания этой необходимости хотелось плакать.
  Тем временем стемнело. Я ловил ртом редкие снежинки и впитывал, впитывал этот город в себя, чтобы ничего не пропустить и не забыть.
  -Как настроение? - спросила тётя Стеша, подойдя сзади.
  -Во! - показал я большой палец, не оборачиваясь: знал, что она видит моё отражение в витрине.
  -Понравилось в Москве? - спросила она, расправляя мне капюшон.
  -Очень понравилось! - подтвердил я. - Большо-ой город! И красивый! Как Саратов. Только больше. И красивее.
  В Саратове я никогда не был. Просто захотелось сказать тёте Стеше что-то приятное. Она развернула меня к себе, так, чтобы свет от витрины падал на мордочку, и аккуратно вытерла мой нос ладонью в мягкой перчатке. Было немножко щекотно, но очень приятно. Так приятно, что я не выдержал, и мой рот растянулся в широкой улыбке
  -Не хочу уезжать, - признался я. Она погладила меня по щеке.
  -Ну, это же ещё не скоро. Мы сначала спустимся до метро. Потом погуляем по скверу. Зайдём в магазин, купим твою любимую спаржу. Видишь, сколько у нас ещё дел?
  И я, странным образом, успокоился. Мне словно сделали прививку от хандры. Какая-то непонятная радость наполнила меня, лёгкая, щекочущая ноздри. Я скакал вокруг обезьяной, ржал, как конь, показывал, как у нас на переменах играют в слона. Пару раз упал, испачкал брюки, растерял все жвачки из карманов, но ни капельки не расстроился.
  -А ты знаешь - что, тётя Стеша?
  -Что? - переспросила она, сдвинув брови вниз и подняв верхнюю губу. Меня изображала.
  -Когда вырасту, обязательно в Москву перееду! Буду здесь работать.
  -Кем? - устало улыбаясь, спросила она.
  -Таксистом! - зачем-то соврал я. Ну, не соврал, а так, на ходу сочинил. - И мы все вместе будем - я, ты и дядя Лёша!
  Ладонь, поглаживающая меня по волосам, дёрнулась и остановила движение. Когда я поднял глаза, то увидел, что от обычной странной полуулыбки не осталось и следа.
  -Вы что, тётя Стеша, обиделись? - заторопился я, охваченный ужасом, пытаясь исправить непонятную мне самому ошибку. - Не обижайтесь. Вы же очень красивая, вы обязательно ещё с кем-нибудь познакомитесь...
  Тётя Стеша нашла в себе силы улыбнуться, вздохнула и прижала меня к себе, как котёнка. Я успел заметить, как в уголках её глаз что-то заблестело - скорее всего, растаявшие снежинки, упавшие на лицо.
  -Женя, не забывай, что у тебя есть мама. Вот когда вырастешь...
  -Что - когда вырасту?
  Она замолчала. Где-то во дворе глухо хлопнула входная дверь: похоже, ветер усиливался. Я опять вздрогнул: ледяные лапки пробежали вниз по позвоночнику. Беспокойство, терзающее меня, усилилось. Тётя Стеша, увидев испуг в моих глазах, опустилась на колени и прижала к себе, вытапливая мой страх теплом своего тела.
  -Что - когда вырасту? - повторил я дрожащим голосом. - Что, когда вырасту? Что?
  Она заговорила, и от звуков её голоса наваждение исчезло.
  -Да ничего плохого. Вырастешь сильным и смелым. Встретишь прекрасную принцессу, и женишься на ней.
  -Не надо мне никакой принцессы! - твёрдо сказал я. - Я тебя люблю, тётя Стеша... Вот вырасту, и сразу приеду к тебе жить! Ты меня подождёшь?
   Я увидел, как она отвернулась, чтобы смахнуть со щеки слезинку. Она сделала всё быстро, но я всё равно догадался: у неё губы задрожали.
  -Обязательно подожду.
  В следующий раз я увидел её только в сентябре, по телевизору.
  К ней я рассчитывал вернуться на летних каникулах, но шарики в маминой голове закрутились в обратную сторону. Ни о какой Москве она и слышать уже не хотела: что за фантазии, придёт же такое в голову! Дядя Лёша технично ушёл в тень. Вряд ли стоит его сильно упрекать: я начал надоедать ему сразу после нашего возвращения, почти каждый день.
  -Дядя Лёша, а когда мы с тобой поедем в Москву?
  У меня даже выработался некий ритуал. Когда мать выходила за хлебом, чаще всего это кончалось долгими посиделками на лавочке. Я наблюдал за ней сквозь пыльный тюль кухонных занавесок. Если разговор затягивался, то я вытаскивал в коридор табурет и принимался крутить диск телефона, спрятанного высоко в шкафу.
  -Женя, это ты звонил с домашнего на мобильный?
  -Мама, да ты что, я даже не достаю до него...
  В итоге она отправлялась разбираться с телефонной компанией, и пару раз ей даже что-то пересчитали. Хорошо, что мать так и не узнала, что это - дело моих ручонок. Думаю, она просто выкинула бы меня с балкона.
  Какое-то время дядя меня обманывал. Что потерял её номер. Что она переехала. Или вот, например:
  -Поедем, если окончишь год на все пятёрки...
  -Да у меня и так пятёрки... Кроме рисования... У меня не получится, наверное. Не умею я рисовать...
  -А меня волнует? - слово он, конечно, другое использовал, более безальтернативное. - Учись, а то дураком вырастешь.
  Это был четверг, как сейчас помню. Весь вечер среды я посвятил изучению членов предложения, а также их подчёркиванию - двойными, одинарными и волнистыми линиями. С рисованием, даже на таком уровне, у меня действительно всё было очень плохо: пришлось переписывать домашнюю работу раз двадцать. Часам к трём ночи мать начала орать на меня, а потом пошли пощёчины. Стало понятно, что и её силы подходят к концу.
  Спать оставалось недолго - часа три с половиной. Всё это время мне снились линии: прямые, косые, параллельные. Они кружились вокруг, пересекаясь, и скручиваясь друг с другом. Наверное, эта картина послужила бы источником вдохновения для художника - авангардиста. А я проснулся с тяжелой, как кастрюля щей, головой и звоном в ушах.
  -Женя, что ты там копаешься? Бегом пить чай!
  Мать спала ещё меньше меня, но совершенно не выглядела вымотанной. Она была до краёв наполнена нездоровой тёмной энергией, бралась сразу за несколько дел и тут же бросала их, найдя новое занятие.
  -Мама, я посмотрю, сколько градусов на улице?
  Дело было не в погоде, конечно: на местном канале в это время всегда показывали мультик. Минуты три, не больше, что-то вроде рекламной паузы перед новостями.
   Телевизор "Фунайва", подаренный нам дядей ещё лет десять назад, нагревался очень долго. Сначала появлялся звук, в виде гудения, сквозь которое пробивались голоса, а потом свет в виде размытых пятен. Только позже, в шестнадцать лет, испытав операцию на аппендиците, я понял, на что это было похоже. На ощущения человека, отходящего от наркоза.
  В общем, пока он нагревался, мультик уже кончился. Вместо весёлой музыкальной заставки скучный голос бубнил что-то о женщине, которая пропала без вести, в Москве. То ли вышла из дома, и не вернулась, то ли пропала так, прямо из дома. Воспоминания о Москве кольнули меня в душу тупой ржавой иголкой. И тут изображение появилось, сразу чёткое и качественное. Настолько чёткое, что и сейчас стоит перед глазами.
   Скорее всего, эта фотография была сделана уже после нашей встречи. Взгляд был так же упрям, но где-то в глубине таилось осознание бесполезности своего упрямства. Волосы были грязными, и выглядела тётя Стеша плохо, нездорово. Но всё-таки это была она, а значит всё то, что набубнил голос, относилось к ней, а не к другой тёте, которых в Москве миллионы.
  И всем этим миллионам было глубоко наплевать на вышедшую из дома в середине июля и до сих пор не вернувшуюся гражданку Тарасову, рост метр шестьдесят семь, телосложение худощавое, волосы светлые. И на заплаканного мальчика, упавшего на колени и измявшего все стрелки на только что отглаженных брючках.
  С тех пор прошло почти десять лет, и в памяти остались лишь какие-то бессвязные обрывки. Хорошо помню, например, как звонил дяде Лёше с телефона - автомата. Он почти минуту ничего не отвечал, я слышал только, как по полу катаются пустые бутылки. Но потом всё же прохрипел:
   -А?
  Я изо всех сил старался не расплакаться, честно. Но не получилось. Что-то защипало внутри, и слёзы побежали сами собой. Единственное, что у меня получилось выдавить:
  -Она жива? Жива? С ней ведь ничего не случилось, да?
  На другом конце провода раздался тяжёлый вздох, и дядя ответил, лаконично, как всегда:
  -В душе не знаю. Если у тебя всё, малой, тогда отстань. Ты не представляешь, как мне сейчас плохо.
  Я представляю, дядя Лёша. Я очень представляю. Особенно сейчас, когда на меня упало тяжёлое, пахнущее землёй небо. И раздавило в лепёшку.
  У размокшей глины оказался неожиданно солёный привкус. Чёрно-красные комочки грязи упали под ноги Мухина. Получилось очень похоже на разжёванный шоколад с вишней.
  -Пенальти, - неуверенно сказал кто-то сзади.
  -Штрафной, - важно заявил судья Олег, стараясь не смотреть в мою сторону. - По свистку... Вот с этого места...
  Взгляд Муши выражал сдержанное любопытство. Вроде того: братан, а ты, почему после этого ещё ходишь?
  -Водички дайте человеку, рот прополоскать, - пожалел меня друг Димон. - А то смотреть страшно...
  -Штрафной кто бить будет? - спросил судья Олег, брезгливо держа мяч перед собой, одними пальцами.
  Сэд выдернул грязный, уже ни на что не похожий шар из его рук, отмерил пять шагов и поставил на мокрую глину.
  -Был штрафной, - тихо возразил Олег.
  -Нет, - улыбнулся ему Сэд. - Пенальти было. Мне оттуда лучше было видно. Андрюша, ты бы аккуратнее, что ли, играл. Так ведь и убить можно.
  Мухин расплылся в довольной улыбке - словно нарвался на комплимент. Можно, а чего ж нельзя-то?
  -Димон, - промычал я, пытаясь определить, что шатается больше: передние зубы, или ноги. - Там девушка шла, по дороге... Куда она делась?
  -Где? - обернулся он. - Нет никого... Может, и не было?
  -Пенальти кто бить будет? - с усталой брезгливостью произнёс судья Олег. - У меня философия через пятнадцать минут, а идти через весь парк.
  -Я пробью, - сказал Димон, и мне пришлось остановить его, положив на плечо перепачканную грязью руку.
  -Димон, дай пробью. Я же пострадавший, как-никак.
  Вратарь смотрел на грязный мяч с тоской и недоверием. Я отошёл на пару шагов для разбега. Потом посмотрел сквозь ресницы в небо, где плавился жёлтый круг солнца. А потом изо всех сил, с носка, послал тяжёлый, пропитанный водой, мяч мимо ворот, туда, где поворачивала залитая солнцем асфальтовая дорожка.
  Все выдохнули, и наступила тишина.
  -Я сбегаю, - сказал я, глядя, как мяч скачет по свежей молодой траве и быстро превращается в маленькую мельтешащую точку. - Сбегаю...
  
  МАРИНА
  
  Борьба нанайских девочек.
  
  -Семёныч, ну ты... - Серёга хотел, наверное, спросить: как, мол, твоё состояние, дорогой наш руководитель, но в итоге вышло что-то уж совсем несуразное: - Ты что ж, Семёныч?
  Я стояла почти у самых дверей, машинально теребя ленточки завязок. Белая больничная накидка, пахнущая лекарством и стерильной, мёртвой чистотой, давила на плечи, словно неудобный рюкзак-колобок. Семёныч лежал у окна, укрытый до пояса казённым проштампованным одеялом. Из дырок в пододеяльнике выглядывало что-то серое и волосатое.
  -Бывает, - развёл слабыми руками Семёныч. - Извините, студенты... Запомните себе на будущее: водку закусывать надо. Желчный - это...
  Его лицо внезапно перекосилось, словно кто-то невидимый изо всех сил сунул кулаком в область печени. Кожа на лбу собралась складками, между которыми заблестели капельки пота. Щёки, наоборот, разгладились от морщин, но стали ещё желтее, чем были. Наконец, он расслабился, медленно выдохнул, и, открыв глаза, закончил свою мысль:
  -Желчный - это желчный.
  А сорванный по вине этого желчного поход, "двойка", так необходимая мне - это просто сорванный поход. Ничего личного. Я прислонилась к косяку и повернула голову в коридор, чтобы никто не видел моих глаз.
  -С вами всё в порядке? - спросил Саша Аверин, нелепая прыщавая голова, состоящая, кажется, только из носа и ушей, каким-то хитрым образом прикреплённая к телу греческого бога. - Может, вам медсестру вызвать?
  Лежавший слева маленький сухой старичок, похожий на скрученный корень, при упоминании сестры оживился. И, тыкая в мою сторону кривым пальцем, просипел что-то неразличимое. Может, обратил внимание на мою накидку. Я посмотрела на него и снова отвернулась в коридор, полный равнодушных врачей и гремящих каталок. Не дай бог дожить до таких лет.
  -Ты лучше за пузырьком сгоняй, Сашок, - посоветовал ему Семёныч. - А то вон апельсинов нанесли...
  -Вам нельзя, - насупился Аверин.
  -Чем калечим, тем и лечим... Но, раз уж ты не разрешаешь, то, ладно, не надо, - картинно всплеснул руками Семёныч. - А чем мы тогда займёмся, господа студенты? В "Крокодила" сыграем? Или просто будем стоять, и смотреть на меня влажными глазами?
  -Мы просто за вас переживаем, Владислав Семёнович...
  -Так дома и переживайте. Чего в больницу припёрлись? За то, что с походом вас подвёл, извините. Но, если бы на маршруте это случилось, вам что, легче было бы? Я, между прочим, под сотню вешу.
  -Допёрли бы, Семёныч, - Серёга аккуратно присел на краешек кровати, подоткнув одеяло под ногу больного.
  -Да вы без присмотра и себя до сортира не допрёте. Вот, помню, в девяностом, при Союзе ещё, в Балкарии с местными стрелялись из ружей. Их двадцать, а нас четверо, и одна ба... Девушка. Смогли бы вы в такой ситуации честь девичью спасти? А свою? Балкарцы, они такие, могут и нарушить.
  -Семёныч...
  -А в девяносто третьем, на Алтае уже... Там вообще страсть что было, ребята... - Голос Семёныча понизился до страшного шёпота. - О таком не рассказывают. Мы ведь, знаете, что? Мы ведь людей ели!
  -Семёныч, ну завязывай ты уже, - не выдержал даже Серёга. - Мы тебе что, матрасники?
  Сколько лет руководителю клуба "Пегас" Владиславу Семёновичу Удальцову, не знает никто. Вообще в нашей среде принято называть бывалых туристов уважительно: по отчеству. В основном такие люди работают инструкторами, водят по простым маршрутам чужих детей, получают за это скромную денежку, и так всю оставшуюся жизнь. Ужасное будущее. Единственное будущее, которого я для себя хочу. Хочу.
  Я встряхнула головой, отгоняя невесёлые мысли, отчего чёлка упала на лицо, закрывая глаза.
  -А ты, Рябинина, чего пыхтишь? - обратился ко мне наблюдательный Семёныч. Я убрала волосы за уши и посмотрела на Серёгу. Тот отвернулся.
  -Говорите уже - зачем пришли.
  Ну ладно, подумала я, но Серёга, набравшись храбрости, опередил:
  -Владислав Семёнович... В общем, мы хотим самостоятельно.
  -Самостоятельно? - наигранно округлил глаза Семёныч.
  -Да. По вашему маршруту... С парой отклонений... Севернее Верхней Алексеевки высотка есть, а под ней речка. Если через высотку пройти и крюк дать, как раз километров на тридцать маршрут длиннее выходит. Плюс две ночёвки. И две переправы. На "двойку" потянет.
  Семёныч пожевал губами, наблюдая, как увлёкшийся Серёга, прищурившись, рисует в воздухе только одному ему видимую карту.
  -Рябинина, ты придумала? - наконец, отозвался он. - Больше ни у кого наглости не хватит. А ты, Серёжа, ведёшься, как телок. У тебя в носу кольцо, а она тебя за него тащит.
  -Я придумала. А что, плохо придумала? Неправильно?
  -Какая ты... - Семёныч задумался, подбирая слово, а потом подобрал: - Какая ты молодец. В качестве руководителя, конечно, себя рассматриваешь? Может, ты, и отчёты составлять умеешь?
  Я попыталась изобразить такую же усмешку.
  -Могу и в качестве руководителя. И отчёты составлять умею. И ребята не против. Я их попросила, и они не против.
  Ребята нестройно подтвердили, что они не против, раз Марине надо.
  -Значит, хочешь первый взрослый, - произнёс Семёныч в пустоту. - Тебе, зачем это, девочка?
  -Я лес люблю.
  -Ну, хочешь, я тебя на станцию возьму, младшим инструктором? Будешь детей водить в поход выходного дня. Учить их узлы вязать. Три тысячи получать будешь. Потом надоест, выйдешь замуж и забудешь всё, как страшный сон. Тебе первый разряд всё равно никто не присвоит. Ты, сначала хотя бы второй получи.
  -У меня, Владислав Семёнович, времени нет.
  -Да у тебя вся жизнь впереди. Ты хотя бы свой приборостроительный закончи. Для начала.
  -Я, Владислав Семёнович, больше не хочу строить приборы. Я людей хочу по лесу водить. Хотела сразу после похода забрать документы и подать на инструктора. Я чувствую, что это - моё...
  -Лю-дей? И тебе их не жалко? У них же дети, семьи...
  -Мне восемнадцать лет, - выложила я свои козыри, стараясь не обращать внимания на хамство. - Я уже в шестнадцать группу водила сама. У меня "единичек" штук семь. И сплавлялась, и таскала байдарки с мужиками наравне. Почему я не имею права? Кто мне запретит-то?
  -Ты моей смерти хочешь, что ли? - спросил Семёныч.
  Ещё позавчера не хотела - честно ответила я сама себе. Ещё позавчера я бы тебе ноги мыла и воду пила. А сейчас... Придушила бы, твоей же подушкой. Что, думаешь, не вытерплю твоего дурного взгляда, козёл старый?
  Турклуб Семёныча мне посоветовал Макс. Дело шло к концу одиннадцатого класса, и он уже начинал тяготиться моим обществом. Так что с его стороны это выглядело как добрый совет и забота о будущем.
  -Если хочешь заниматься дальше - иди в "Пегас".
  -К Семёнычу? - фыркнула я. - Да он же отморозок! Мне Горбунов рассказывал, что он "чайникам" на посвящение в котёл с кашей свои носки кладёт. И смотрит потом: кто ест, а кто нет.
  -Ужас, - задумчиво произнёс Макс, целуя меня в плечо.
  -Я начинаю думать, что все тренера...
  -Инструктора...
  -Какая разница. Все вы - извращенцы, - заявила я и раскинула руки, потягиваясь, перекатывая себя голую по расстеленным на полу кладовки спальникам. - Иди ко мне. Ну, его, этого Семёныча.
  -Только он человек жёсткий, - предупредил Макс. - Ещё хуже, чем я. Не нарывайся, Лиса.
  -Докажи, что ты жёсткий, - прошептала я ему на ухо. - Где ты жёсткий? В каком месте? Я не вижу.
  В "Пегасе" мне не понравилось, однако остальные клубы были ещё хуже. А с Семёнычем мы невзлюбили друг друга сразу. Это была нелюбовь с первого взгляда, сильное обоюдное чувство.
  -Чего молчишь? - выдернул меня из воспоминаний нарочито слабый голос. - Хочешь, Рябинина, смерти моей?
  Я посмотрела на пацанов. Серёга наблюдал, как на другой стороне улицы ползают по лесам неуклюжие штукатуры, похожие на коал в зелёных комбинезонах. Саша Аверин сидел, опустив голову, словно двоечник на педсовете. Его огромные уши пылали даже не красным, а ярко-алым.
  -Не хочу. Точнее, мне всё равно. Я в Майкоп хочу. Там набирают в школу инструкторов. Занятия с июня начинаются. Что я там буду с моими "единичками" делать? Там у каждого соискателя минимум второй разряд...
  -Нет у тебя никаких "единичек", - безжалостно проскрипел Семёныч. - У тебя есть только твои слова, девочка. У нас областная МКК "единички" не регистрирует. Вот беда-то... Такой инструктор пропал...
  -У меня ещё месяц есть, Владислав Семёнович, - безнадёжно попросила я. - Чтобы документы подать... Помогите, а? Пожалуйста...
  -Не-е-ет, - покачал головой Семёныч, улыбаясь во весь рот. - Да как ты вообще смеешь думать, Рябинина, что из тебя выйдет хотя бы помощник инструктора? Вы вообще, откуда такие отмороженные берётесь?
  Кто бы говорил, подумала я, стараясь не разреветься. Видимо, заметив, как предательски дрожат мои губы, благородный рыцарь Серёга ринулся на защиту. Ну, как ринулся: сцепил пальцы в замок и пробубнил в сторону тумбочки, заваленной рыжими шарами апельсинов:
  -Семёныч, зря ты так. Маринка лучше меня в топографии соображает. И помощником у Палыча полтора года пробегала. "Двойка", Семёныч, обычная "двойка". С четырнадцати лет допуск. Что с нами может случиться?
  Семёныч зажмурился, заскрипел зубами и потянулся к животу.
  -Да мне вообще по барабану, что там с вами будет, - раздражённо ответил он. - Хотя нет... Ничего с вами там не будет. Сейчас я в маршрутную комиссию позвоню, и скажу, чтобы вас на выстрел не подпускали.
  Я зацокала каблуками по мраморному полу, думая только об одном: не запутаться бы в длинном платье. Подошла ближе и нагнулась над койкой:
  -Семёныч, посмотри, какое я к тебе в больницу платье одела. Как на праздник. Колготки... Филипп Матиньон, между прочим... Я же тебя, как человека прошу: помоги. Что мне для этого надо сделать? Переспать с тобой?
  -Рябинина, - ответил Семёныч после долгого раздумья. - Как бы это помягче... Мы почему "Пегас" называемся?
  -Потому, что двадцать километров в день по пересечёнке только лошадь может. А сорок километров - только лошадь с крыльями.
  -Правильно, - одобрил Семёныч. - Только Пегас, он - конь, а не лошадь. Сиди дома, Рябинина, вари борщ.
  -Скажите, а что у вас на втором этаже? - спросила я у мужичка, лежащего на койке напротив. - Под нами?
  -Урология, - вежливо ответил он.
  -Спасибо, - поблагодарила я. - Я, ребята, сейчас сквозь пол провалюсь от стыда. Встретимся в урологии. Спасибо тебе, Семёныч! Чтоб у тебя в твоём желчном рак нашли!
  -Пожалуйста! - беззлобно махнул рукой Семёныч. - И апельсины свои заберите, придурки! Диета у меня!
  Серёга догнал меня уже на лестничном марше. Сигареты ломались и упорно не желали вылезать из пачки. От отчаяния я оторвала крышку.
  -Дай помогу. - Он выдернул полуразодранную пачку из моих пальцев, чиркнул зажигалкой и прикурил. - Держи.
  -Герпесом не болеешь? - спросила я, затягиваясь. Он потряс головой. Горький, щекочущий гортань, дым провалился в лёгкие, и стало чуть лучше.
  -Здесь не курят, - напомнила санитарка, одетая в ядовито-зелёную робу. Я кивнула, спрятав сигарету за спину. - На улицу выходите.
  -Мы больше не будем, - извинился Серёга перед закрывающейся дверью и выдал: - Марина, ты не расстраивайся только. Есть одна идея...
  Колбаска пепла увеличивалась прямо на глазах. Или время вокруг меня бежало с утроенной скоростью, или сигарета и в самом деле тлела, как бикфордов шнур. Я щёлкнула по ней пальцем, и колбаска рассыпалась.
  -Слышишь, что я говорю?
  Надо бы сделать маникюр. Все ногти поломала... Всё равно ведь теперь не будет никакого похода - значит можно. Теперь будут только учебники по приборостроению. До следующего, такого далёкого года.
  -Он специально ведь, так? - горько усмехнулась я, стряхивая хлопья пепла с платья. - Потому, что это я, да?
  -Марина, понимаешь... С тобой не всегда бывает просто... Ты плохо сходишься с людьми.
  Мне страшно захотелось вцепиться ногтями в Серёгино застенчивое лицо. Так, чтобы маникюр пришлось делать уже наверняка.
  -Зато с тобой всегда просто, - ответила я, и он сдёрнул руку с моего плеча. - Какая идея-то, сэр Галаад Непорочный?
  -Палычу надо позвонить! Он сейчас в пединституте работает. Кого-кого, а тебя он по-любому выручит! Ты ему всегда нравилась, - сказал он. Вот так просто, взял и сказал, от чистого сердца, даже не предупредив.
  От его слов у меня в сердце что-то взорвалось. Какой-то давно забытый старый снаряд, до этого момента мирно гнивший себе в земле. А раскопавший его добрый друг Серёга продолжал сиять, невероятно гордый тем, что помог мне советом. Пока не понял по моему лицу, что я не хочу радоваться вместе с ним.
  -Я что-то не то сказал? Или с ним ты тоже в контрах?
   Можно и так сказать. Знал бы ты, верный рыцарь, как обстояли дела на самом деле. Я погладила его по щеке, отчего он сразу же покраснел. Взяла за воротник, двумя пальцами.
  -Никогда не носи таких рубашек. Не идут они тебе.
  -Почему? - захлопал глазами Серёга.
  -Вот заведёшь подружку, она тебе объяснит...
  Сверху громко хлопнула дверь, и через секунду к нам на площадку скатился растрёпанный, сбивший дыхание, Аверин.
  -Вот вы где, - сказал он, нагнувшись и тяжело дыша. - А я на лифте поехал. А он вверх... А тут девять этажей... Вы что тут, сексом занимаетесь?
  -Ч-чего ты выдумал, Ухан? - от неожиданности Серёга начал даже заикаться. - Мы тут про Палыча рассуждаем. Инструктор наш бывший...
  Это мой бывший - чуть не сказала я вслух. Метр восемьдесят роста, девяносто килограммов, тёмная чёлка и острые скулы. Орден Мужества. Страшный шрам в области левой почки. Всё это - мой бывший. Не ваш.
  -Палыч, что ли? - задумался Аверин. - Так он сейчас в пединституте работает. А зачем он вам?
  Вот именно - захотелось крикнуть мне. Вот именно - зачем он мне, а тем более вам? Я обернулась в поисках чего-нибудь, способного заставить Серёгу заткнуться, но не нашла ничего подходящего. Поэтому толстые губы всё-таки разлепились, и с них сорвалось:
  -Да мы хотели ему позвонить, спросить: может педагоги в поход на майские собираются?
  -А-а-а, - протянул Саша, почёсывая ухо. - А что, правда, позвоните! Он мужик вроде серьёзный... Может, он Маринке даже разряд нарисует. Первый, правда, это до хрена ей будет, тут с Семёнычем не поспоришь. А второй - нормально. Тем более, если он её хорошо знает.
  Ещё бы не знает - подумала я. И слово-то, какое: хорошо... То есть - с хорошей стороны. И ведь не объяснишь этим увальням, что они ошибаются. Что лучше всего Палыч знает меня как раз с плохой стороны. Я больно прикусила язык, но капельки в уголках глаз всё же выступили.
  -Ребята, вы иногда такие добрые - прямо убить хочется...
  -Чего? - не понял Серёга. - Марин, ты чего?
  -Ни-че-го.
  -Палычу звонить, или нет?
  -Твоя идея, Горбунов, - потерянно ответила я. - И вообще - мне в туалет надо. Звоните, кому хотите...
  Я спустилась по лестнице. Каблуки цокали звонко, как у стриптизёрши. Да я и была сейчас ей: казалось, что с меня сдёрнули одежду и лезут в душу с огромной блестящей лупой. Эхо отражалось от стен и наполняло пустой коридор. Надо бы поставить другие набойки.
  -Марин, я не понял, - Серёга перегнулся через перила. - Тебе что - не надо, что ли?
  -Позвони сам! - крикнула я.
  -А почему я?
  -Потому, что у меня телефона его нет!
  Когда я вышла во двор и присела на скамейку, пытаясь избавиться от прилипшего к каблучку листочка, в моей сумочке запела Эми Уайнхаус.
  -Да! - ответила я, даже не посмотрев на номер.
  -Всё нормально! - ворвался в мою трубку ликующий голос Горбунова. - Договорился! Есть "двойка"! У них как раз завтра по этому поводу собрание. И он нас ждёт! Меня, тебя, и Ушастого! Извини, Санёк, вырвалось...
  -А про меня что сказал? - спросила я.
  -Сказал, что поможет. Очень удивился, что ты его ещё помнишь...
  Я не выдержала и хрюкнула прямо в трубку. Спохватившись, прикрыла рот ладонью, но это не помогло, щёки надулись, как у хомяка.
  -Марина, а ты мне спасибо не хочешь сказать? - устав держать паузу, обиженно спросил Серёга.
  Ну, всё, с меня хватит... Мазнув пальцем по экрану, я завершила звонок и, спрятав лицо в ладонях, расхохоталась. Проходившие мимо больные недобро косились в мою сторону. Их можно было понять. Да и сама я осознавала, что была в этот момент очень близка к полной потере вменяемости. Когда снова раздался звонок, я даже начала громко подпевать ему.
  Потом мой большой палец долго дрожал над дисплеем, а между указательным и средним дымилась сигарета. Песня кончалась и начиналась снова, а телефон всё не унимался.
  Звонил Максим.
  Если бы у меня было время успокоиться, всё вышло бы по-другому. Но всё случилось слишком быстро, вот в чём дело. И мой палец со сломанным ногтем уверенно двинулся вниз, принимая звонок. Уже потом, лёжа в его кровати, я поняла, на что это было похоже. На жест римского императора, приговаривающий гладиатора к смерти.
  -Привет, - сказала я. Вот он, этот момент. После него я больше не могла себя контролировать. Течение стремительно несло мою байдарку туда, где над водой уже показался валун, острый и такой красивый в обрамлении белых хлопьев пены.
  -Привет. Чем занимаешься?
  -Сижу на лавочке около больницы. Представляешь, Семёныч, и, правда, урод. Впрочем, и все остальные тоже.
  -Марина, что случилось?
  -Мне скучно, - сказала я, поглаживая ногу, красиво обтянутую дорогой лайкрой. - Приезжай за мной! Я тут нарядная сижу, колготки Филипп Матиньон, а кавалера нет...
  -Через десять минут, - быстро сказал он. - Только никуда не уходи.
  -Никуда не уйду. Мне некуда идти.
  Вот так всё оно и вышло - глупо, донельзя глупо.
  
   Предложение, от которого нельзя отказаться.
  
  -Такая молодая, а уже пьяная... - Бабулька, сидящая напротив, сказала это очень громко, чтобы остальным пассажирам никак нельзя было остаться безучастными. Наверное, приняла моё сонное бормотание за бред алкоголика. Я дёрнулась, не понимая, где нахожусь. Вроде бы только что сидела на лавочке у больницы. Ах, да - это же было вчера, целую вечность назад.
  -Остановите здесь...
  Дорога к лыжной базе уходила под плотно сомкнутые кроны старых дубов. Надо было только подняться по каменной лестнице. Я опаздывала на полчаса, поэтому смысла торопиться уже не было. Никогда не стоит жалеть времени, потраченного на то, чтобы хорошенько проплакаться.
  В парке пахло мокрой землёй и свежими дубовыми листьями. Могучие ветви смыкались над дорогой, образуя арку, в некоторых местах настолько густую, что не было видно неба. Здесь царили полумрак и прохлада. Самое место для девочки в тёплой осенней куртке.
  Конечно, на месте встречи Макса не оказалось. За базой вообще никого не оказалось, кроме вороха листьев, сметённого ветром и студентами-залётчиками. Ещё там лежали старинные бетонные урны из парка, помнящие ещё вкус папирос "Казбек", да гуляла пара голубей.
  Несмотря на то, что дисплей покрылся сетью трещин, телефон всё-таки работал. Макс был сух и деловит. В трубке слышались женские голоса, шарканье ног и низкий гул, характерный для забитых людьми помещений.
  -Я у ректора, - сообщил он. - Ты на месте?
  Я беззвучно выругалась. А где же: извини, Лиса, я опоздал на сорок минут? Не вспотела ли ты? Может, тебе подвезти лёгкую ветровку и дезодорант? С друзьями, наверное, он не привык так церемониться. Козёл.
  -Да, - сообщила я ему, выливая в динамик весь яд, накопившийся в душе. - Только что подошла. Кстати, вы могли бы, и позвонить, Максим Павлович. Назначить встречу и опоздать на сорок минут - это невежливо.
  -Я не мог позвонить. - В его голосе читалось удивление: как я могу не понимать очевидного. Самоуверенный козёл. - Подходи к приёмной.
  -Там у вас душно очень.
  -И что ты предлагаешь?
  -Подходи сюда. Это же ты хотел встретиться за лыжной базой. Тогда почему я должна бегать за тобой?
  На пару секунд мне показалось, что сейчас он бросит трубку. Но нет, сдержался. Умный козёл.
  -Ладно, сейчас подойду.
  -Жду, - ответила я, полная решимости ждать хоть месяц. Ну а что, в самом деле: сигареты есть, полпачки, зажигалка тоже. Чем ещё можно заняться, чтобы скоротать время?
  -Жил на свете козёл, настоящий козёл
  Вот с такой бородой! Бе-Бе-Бе-Бе!!!
  Вот так я пела, ковыряясь в настройках телефона, а голуби на асфальте вежливо слушали. В голове промелькнул почти забытый обрывок утреннего сна: как я встаю с колен, отряхиваю ладони, нетронутые огнём и, вдохнув запах гари, улыбаюсь сама себе. Промелькнул, и тут же исчез.
  Герой моей песни появился минут через десять. Я заметила его высокую, худощавую фигуру издалека. При всём моём сложном отношении к этому человеку, должна отметить один факт. Никогда в жизни не видела мужчины, которому так шли бы классические джинсы. И джинсовые рубашки. И, что уж там - любые рубашки вообще.
  О чём ты вообще думаешь, одёрнула я себя.
  Ну, как о чём? О его рубашках, туго обтягивающих поджарое тело. О длинных жилистых ногах с плоскими, будто стоптанными ступнями. О лёгкой сутулости, присущей многим высоким людям. Об острых скулах и жёстком чёрном ёжике волос, пахнущих сухой травой и орехом.
  -Привет, - сказала я, глядя на него снизу вверх. Максим сдвинулся левее и закрыл собой солнце. Получилось, что я, сидящая на бордюре, оказалась в его тени. Сильные руки мягко взяли меня за плечи и потянули вверх.
  -Чем от тебя пахнет? - спросил он задумчиво.
  -Это называется женский пот, - зло выплюнула я. - Дезодорант "Скоро лето". Не нюхал ни разу, что ли? Если бы ты не опоздал...
  -Лиса, ну хватит, может, а? - попросил он. - Самой не надоело? Я духи твои имею в виду.
  -Диор какой-то. Не помню. Отец маме дарил, давно ещё... Макс, не трогай меня, пожалуйста.
  Он, подумав пару секунд, отступил назад.
  -Почему вчера можно было трогать, а сегодня - нельзя?
  -А ещё взрослый мужик, - покачала я головой.
  Максим что-то прошептал и отвернулся, нервно почёсывая заросший чёрным подбородок. Слишком уж заросший, насколько я его знаю. Наверное, и, правда, развёлся - пятна на джинсах, нет нижней пуговицы на рубашке. Из-под ремня виден кусочек молочно-белого живота, поросшего жёсткими тёмными волосами. Раньше такого он себе не позволял. Странно - почему я вчера не обратила на эти мелочи никакого внимания?
  -Марина, я устал уже от твоих загадочных поступков! Скажи мне нормально, пожалуйста, и я услышу, на слух не жалуюсь! Что это было?
  Он широко развёл руки, словно вызывал на драку - давай, выходи!
  -Мне отношения нужны, - сказала я, пытаясь застегнуть молнию сумочки, зажевавшую дермантин. Получалось плохо - молния шла туго, рывками. - А у нас с тобой был только секс. Всегда, и вчера тоже.
  -Да? А я думал, что тебя всё устраивает.
  -Потому, что я всё время молчала? Ты вспомни: когда ты мне что-то приятное сделал? Подарок, например?
  -Какой ещё подарок?
  С этими словами бывший офицер и кмс по боевому самбо от души пнул бордюр ногой, вымещая на нём рождающуюся ярость. Мамочки, подумала я. Пора сваливать, не то сейчас он меня прибьёт, оттащит за ноги в парк и где-нибудь там прикопает.
  -Обыкновенный, - сказала я. - Что дарят маленьким девочкам?
  -Куклы, - ощерился он. Жёсткий ёжик волос поднялся, как шерсть на волчьем загривке. - Куклу, что ли хотела?
  -После того, что ты со мной сделал? - нервно пошутила я, думая, куда можно дать дёру. - Розочку чахлую. Серёжки самые дешёвые. В знак внимания. Просто, потому, что я девочка, а девочки любят внимание.
  Тут я увидела, как его тёмные глаза становятся чёрными. Полностью, включая даже белки. Мне показалось, чернота уже не помещается в них, хлещет наружу, течёт по щекам, словно уголь, растворённый в слезах.
  -Господи, Макс! - отчаянно закричала я, и, кажется, добилась своего: темнота в его глазах дрогнула и начала рассеиваться. - Возьми себя в руки!
  Он вздрогнул, прислушиваясь к чему-то внутри себя, и уронил руки. Они немного покачались, будто часовые маятники и остановились. Из-за угла появилась троица увлечённо обсуждающих что-то студентов. Увидев нас, они замолчали и, ускорив шаг, прошли мимо.
  -Присядь, присядь... - Я давила его вниз всем весом, но с таким же успехом могла повиснуть на железобетонном столбе. - Ну, пожалуйста...
  Макс, опустившись на бордюр, согнулся, закряхтел и начал массировать лицо ладонями. Даже не массировать - мять, как тесто. Особенно сильно давил пальцами на глаза, словно пытался вдавить их в череп.
  -Ты не вставай пока... Голова закружится. Я пойду...
  Он хотел схватить за руку, но промахнулся, уцепившись за ремешок.
  -Я тебя провожу.
  -Не надо, Макс, - вполголоса сказала я, аккуратно расцепляя его пальцы. К нам приближалась группа радостно щебечущих вьетнамцев. Макс, кажется, тоже услышал их: встряхнул головой и отпустил сумку.
  -Всё холосё? - спросил один из вьетнамцев, наверное, самый вежливый. На голове у него красовалась огромная синяя шапка, в совокупности с ростом делающая его поразительно похожим на смурфика. - Помочь н-надо?
  -Нет, - сказала я, стараясь не рассмеяться. - Спасибо. Не н-надо...
  Макс поднялся с бордюра, и вяло отряхивал джинсы. На мой взгляд, никакой грязи на них не было, но что видели его глаза, покрытые сеткой лопнувших сосудов, знал только Бог.
  -Тебе надо в больницу... Посмотри на свои глаза. Это всё из-за контузии, наверное.
  -Просто давление скакнуло. У меня таблетки есть... Там, в машине.
  -Тогда, давай я тебя провожу, до машины.
  -Я боевой офицер! - усмехнулся он. Его ощутимо пошатывало. - Это я тебя провожу. Чтобы никто в парке к тебе не пристал. Ручку извольте...
  -Макс... Ну зачем это?
  -Мне до утра так стоять? - Он приподнял локоть, ожидая моей ручки. Я, обречённо вздохнув, изволила. И мы двинулись прогулочным шагом по направлению к зарослям сирени, начавшей опасливо, с оглядкой, цвести. От неё к стоянке вела узкая асфальтовая дорожка.
  Лёгкий запах маленьких цветков слегка перебивал аромат, струящийся от Макса. У меня сложилось ощущение, что после нашей встречи он так и не сходил в душ. Потому, что уснул в обнимку с бутылкой виски.
  -Ты до сих пор боишься, что нас увидят?
  -Привычка, наверное... Ещё со школы.
  -А сейчас-то чего бояться?
  -Я и говорю - привычка. Ты что, думаешь, я после выпускного всем хвалиться побежала, что с тобой спала?
  -И что, до сих пор никто не знает? - заинтересовался он. - Что, даже Селиванова? Она же твоя лучшая подруга!
  -А чем гордиться-то? - огрызнулась я. - Вы, Максим Павлович, не Джонни Депп. Что было, то было - зачем об этом кому-то знать?
  -Да ты конспиратор, - похвалил он.
  -Я умная просто...
  -А какие у тебя ещё положительные черты?
  Господи, да где уже эта машина с таблетками?
  -Я готовлю хорошо, Максим Павлович. Я целеустремлённая: разобьюсь в лепёшку и других разобью, чтоб на пути не стояли. Потому, что я злая. Это моя последняя хорошая черта. Остальные плохие.
  -Да и этого за глаза, - задумчиво произнёс он. А потом, должно быть, передышав распускающейся сиренью, заявил: - Выходи за меня замуж, а?
  Я вздрогнула. Это был не жаркий трепет бьющегося в истоме сердечка, а резкий и больной укол адреналина. Мы как раз выходили из кустов на поляну, где начиналась долгожданная дорожка. И мне показалось, что на другом краю поляны стоит вылинявший под апрельским солнышком, но всё ещё узнаваемый, призрак из утреннего сна.
  "Когда мы поженимся, у тебя не останется вообще ничего. Ни отца. Ни матери. Ни воспоминаний. Ничего. Всё твоё станет моим".
  От воспоминания о ледяной воде у меня сбилось дыхание. Моргнув, я снова посмотрела на призрака. Он исчез. Вместо него появился покосившийся фонарный столб, отбрасывающий изломанную тень.
  -Что, неожиданно? - Макс истолковал мой мимолётный испуг, как обычно, в свою пользу. - На самом деле я очень долго размышлял, Лиса. С тобой было хорошо, спокойно. Я ещё вчера хотел тебе сказать. Но не успел.
  -Ваше предложение мне льстит, Максим Павлович, - аккуратно переступив лужу, ответила я. - Тем более что оно не первое. Помните выпускную ночь? Так в чём разница?
  -Помню, - кивнул Макс и, пожевав губы, объяснил. - Тогда я хотел, чтобы ты испугалась и ушла. Сейчас хочу, чтобы вернулась. Вот и вся разница. А Суку надо было давно выгнать. Будешь постарше - поймёшь...
  Сукой, с заглавной буквы, Макс звал свою жену Свету. Наверное, было за что. Интересная, наверное, женщина. Жаль, не довелось пообщаться.
  С поляны донёсся странный звук: как будто кто-то громко чихнул. Мы, не сговариваясь, повернули головы налево. Там месили грязь футболисты - судя по перекошенным лицам, из последних сил. Я увидела скрюченное тело в когда-то белой футболке, распростёртое в грязи.
  Бедненький, подумала я. Хоть бы выжил.
  -Ну, так что? - Максим попытался, обняв за плечи, притянуть меня к себе. Я, упёршись локтями в его грудь, старалась этому помешать. Скорее всего, со стороны это выглядело каким-то экзотическим видом единоборств, вроде борьбы на поясах, и вообще чем угодно - кроме объятий влюблённых. Моя голова моталась, как у игрушечной собачки, которую крепят на панель в машине. Вперёд. Назад. Вперёд. Назад.
  -Отпустите меня, пожалуйста. Я никуда не убегу.
  Макс послушался. Я нащупала в сумке зеркальце. Увиденное воодушевило меня: ожидала гораздо худшего.
  -Вы, Максим Павлович, слишком много просите и ничего не предлагаете. Я вам буду щи варить, носки стирать, принимать в себя вашу сперму, никогда не жаловаться - я же сильная... А что получаю я?
  Максим долго, не моргая, смотрел мне в глаза, а потом недобро усмехнулся и начал загибать пальцы:
  -Моё уважение. Любовь. Верность. Мало, что ли?
  -Мало, - ответила я и, воспользовавшись предлогом вернуть зеркальце в сумку, отвернулась: неприятно смотреть в красные злые глаза, направленные в упор. - Я, может, этого всего хочу, но не так. И не от вас.
  Если бы на моём месте стоял мужик, уверена, сейчас он уже корчился бы в грязи со сломанным носом. Но, так как перед ним стояла я, Макс сделал то, что на его месте сделал бы настоящий мужчина. Он растерялся.
  -Понятно, - выдавил он из себя. - Насильно мил не будешь.
  -Пойдёмте уже, пожалуйста, к машине, мне на вас смотреть больно. Вам таблетки надо выпить, упадёте же сейчас.
  К моему удивлению, преодолеть его вялое сопротивление не составило труда. Теперь уже я вела его к стоянке, поддерживая за локоть. Где-то минуту он просто молчал, уставившись под ноги: переваривал.
  Его белый "Ланос" приветственно зарычал нам, заведённый с автопуска. Охранник в синей рубашке с чёрными накладными карманами, махнул Максу, и красно-белый шлагбаум взмыл вверх.
  -Насчёт похода, - сказал Макс, рассеянно перебирая ключи.
  -Макс, я тебя прошу - даже не начинай.
  Он скорбно покачал головой: видишь, мол, как мне грустно, но как преодолеть силу обстоятельств?
  -Я не могу тебя вписать задним числом. Люди, которые сидят в комиссии, будут всё проверять. Маршрутная книжка, фотоотчёт... Если тебе так нужна эта "двойка", придётся идти с нами. Будешь моим помощником.
  Осторожно - тихо простучало сердце. Охотник вернулся. Да он никуда и не уходил, просто нацепил скоморошью маску старого контуженого козла, жалкого и безопасного. И плясал вокруг лисы в этой маске, и песни пел, да так сладко, что лиса почти поверила. Стоит дать слабину, мигом очутишься на полу его машины, вся в крови и прилипших листьях. Мёртвая.
  -Палыч, ты едешь? - высунулся из будки охранник.
  -Сейчас, прогреется, - равнодушно ответил Макс, даже не взглянув в его сторону. Не отвлекайте охотника, подумала я. Лиса почти попалась.
  -Так май скоро... Чего её греть? - удивился секьюрити, но не удостоенный ответом, снова исчез за прозрачной дверью.
  -Марина, я долго буду ждать твоего решения?
  -Я с вами, если ты обещаешь не приставать, - наконец ответила я. Прозвучало это весьма жалко.
  -А я что - пристаю? Это же тебе стало скучно...
  Макс спокойно смотрел на меня, прекрасно зная, о чём я думаю.
  -Этого больше не повторится, - ответила я, улыбаясь самой доброй из своих улыбок. - Никогда.
  -Почему нет?
  Господи, ну помоги ты мне, хотя бы раз в жизни!
  -Потому, что...
  Какая-то мысль шевельнулась на дне мозга и затихла. Но я всё же нашла силы потянуться вслед за ней, как за первыми судорогами приближающегося оргазма, не давая погаснуть. И когда сбережённая мысль раскрылась и взорвалась яркой вспышкой, я чуть не заорала: да, да, да! Конечно!
  -Потому, что у меня есть парень...
  -Чего???
  -У меня что, парня быть не может?
  Пока Макс соображал, каким образом надёжно спутанная лиса смогла удрать, махнув на прощание рыжим хвостом, я нащупала стойку шлагбаума: напряжение ушло, и ноги, расслабившись, поплыли.
  -Ну, допустим, это многое объясняет. Только я всё равно не пойму: а что тогда произошло вчера?
  -А вот про вчера ему вообще знать не обязательно, - невинно ответила я. Максим почесал свой ёжик. На висках блеснули два седых волоска, ранее мною не замеченных.
  -А он кто? Как его хоть зовут-то?
  Да сама не знаю, чуть не ответила я.
  -А какая разница? Вас что - познакомить, что ли? Чтобы ты нас благословил? Ты мне не папа, вообще-то...
  -И давно ты его завела, этого парня?
  -Давно. И не завела, а познакомилась - он же не собака.
  -Как, говоришь, его зовут?
  Этот разговор надо сворачивать как можно скорее, поняла я. И делать ноги. Сейчас Макс раскачает меня наводящими вопросами, поймает на противоречиях, и поймёт, что вся эта история - фуфло.
  -Это, что, допрос, что ли?
  -Ну, почему - допрос? - неторопливо произнёс Максим, наблюдая за тем, как я вытираю с губ остатки помады. - Может, я его знаю? Он ведь из наших, так? Туризмом занимается?
  -Почему? - не поняла я, роняя скомканную салфетку на асфальт.
  -Я тут недавно вспоминал, как ты рассказывала, что любишь лес. - В кровавых глазах Макса плясали бешеные черти. - У вас должно быть что-то общее. Скажи, что он туризмом занимается, и я отстану.
  -Ладно, ты угадал, - сказала я мёртвым голосом, чувствуя, как ступаю на тонкий, ненадёжный лёд.
  -Я знал! - заявил довольный Макс и тут же нарушил обещание, данное секунду назад: - Он где занимается?
  -У Колесникова, - назвала я наобум смутно знакомую фамилию.
  -О! Многоборец? И как же вы познакомились?
  -Через Интернет! Через группу "В Контакте"! - заорала я так, что охранник озабоченно высунулся из будки. - Тебе какое дело? Ты - уже прошлое! Ты - мамонт! Ты уже вымер!
  -Палыч! - недружелюбно позвал охранник. Седые бакенбарды грозно развевались на ветру - не хватало только белоснежного кителя и капитанской фуражки. Смотрелся он внушительно, словно выглядывал не из будки, а с мостика броненосца. - У вас там что происходит? Это знакомая твоя?
  -А я теперь даже и не знаю. Ты мне кто - знакомая?
  Я молчала. Щёки охранника налились лиловым.
  -Палыч, забирай свою машину, и вали отсюда на хрен! В другом месте разбирайтесь!
  -Моя машина, сколько надо, столько и будет греться, ясно? Скрылся в будке своей, быстро! И завязывай с бормотой: с утра синий уже!
  Тяжело сопящий капитан-охранник, бросив на Максима уничтожающий взгляд, с треском захлопнул дверь боевой рубки и злобно уставился в газету "Неведомое". Всем машинам - полный назад, подумала я.
  -На чём мы остановились?
  -На том, что мне пора домой.
  -Ну, ладно, - он потрепал меня по щеке. - Всё равно, спасибо, что пришла. Приятно было просто поговорить. И не думай ничего плохого - я даже рад за тебя. Это же надо: у Маринки появился парень. А я ей ещё жениться предлагал, клоун престарелый...
  Макс развернулся и зашагал по направлению к машине, весело крутя брелком. Я осталась стоять с открытым ртом. Это что - всё?
  Чувствуя себя евреем, которому добрые улыбчивые немцы разрешили уйти из концлагеря, я медленно развернулась и побрела к остановке с прямой спиной, ожидая выстрела каждую секунду. Он раздался почти сразу.
  -Лиса, подожди!
  Я медленно развернулась. Макс стоял у шлагбаума, облокотившись на него, и загадочно улыбался.
  -Я подумал: а почему нам твоего парня не взять с собой?
  -Зачем? - спросила я. И в самом деле - зачем? Зачем я обернулась?
  -А ты что, не будешь по нему скучать? - подмигнул Максим. - Или мне не доверяешь? Зря. Я к несвободным девушкам равнодушен.
  -Он работает,- ответила я, понимая, что придуманный мною призрак тает, растворяется в воздухе, растерзанный на куски злым взглядом Максима Павловича. - Ему некогда.
  -Так праздники же! А потом отгулы возьмёт... Восемь дней на свежем воздухе, рядом с любимой девушкой... Кто же от такого откажется? И потом - почему это ты за него решаешь? Может, он будет только за?
  -Он тут никого не знает. - Слёзы подступили к горлу, и я снова полезла в сумку, якобы за салфетками, а на самом деле, чтобы дать антракт в этом спектакле. - Он стесняться будет. Макс, мы поговорили уже?
  -Не - ет, подожди, - Максим повис на шлагбауме всем телом. - Если он с нами идёт, тогда мне нужны его паспортные данные. Для заявки.
  -И что? - спросила я у его замшевых мокасин.
  -Как - что? Звони ему! Или у тебя номера его нет?
  -Есть номер, - дёрнула я плечом. Сумка свалилась, повиснув на локте. - Но звонить никуда не надо. Не пойдёт он с нами. Я точно знаю.
  -Ладно... Как скажешь, - заулыбался довольный собой Максим. - А он есть хоть, этот парень?
  Наверное, у него в душе в этот момент пели ангелы - если, конечно, они водятся в душах у офицеров в отставке. Развернувшись, я побрела - иначе мою походку и не назовёшь - к автобусной остановке. Шах и мат. Партия проиграна, вариантов остаётся всего два, и оба ужасны.
  Капитуляция: я иду в "двойку" его помощником. А потом ещё раз. И ещё. Когда наиграется, подпишет мне бумажку. Или нет. И я смогу сбежать в Майкоп. Или нет. Это может продолжаться, пока ему не надоест.
  Отступление: я никуда не иду, и не еду. Впереди сессия, которую я обязательно завалю. Естественно, моё бешенство будут подогревать воспоминания о том, что счастье было так близко. А также Максим Павлович лично: теперь-то уж, почувствовав слабину, он меня в покое не оставит.
  -Научись врать! - крикнули вслед. - В жизни пригодится!
  Я не стала оборачиваться, просто продолжила идти. Загребая прошлогодние листья носками сапог, не жалея их гладкую кожу, и ни о чём не думая. Так и надо расставаться с глупыми мечтами: без сожаления. Жаль, что так красиво никогда не получается: жизнь - это не кино, всё-таки.
  
  Капкан на барана.
  
  Ш-ш-шух!!!
  Прямо под ноги из кустов с шумом выпрыгнуло что-то мохнатое, и моя душа ушла в пятки. Уродливый предмет прошуршал по листьям, скрылся в молодых побегах клёна и замер, спрятался. Я нагнулась и осторожно раздвинула листья, чтобы посмотреть - что же меня напугало?
  Мяч, грязный и ободранный. Оглянись я, наступила бы на это чудовище и упала в грязь лицом. Теперь уже в прямом смысле.
  -Наконец-то я тебя нашёл, - громко сказали сзади.
  Боже, как хорошо быть молодой и иметь крепкое сердце! Я медленно провернулась на каблуках, готовя себя к чему угодно. Так оно и вышло.
   Передо мной, непонятно откуда, возник длинный рыжеватый парень, одежда которого состояла из порванной на плече футболки и джинсов, закатанных до тощих коленок. Что-то щёлкнуло в моей голове, отмотав память на несколько минут назад. Конечно. Это же один из тех безумных футболистов, месивших глину на поляне.
  -Наконец-то, - повторил он. Выражение его глаз мне не понравилось. На маньяка парень не тянул, но на мгновение показалось, что сейчас он упадёт на колени, и будет целовать мои ноги. Завышенной самооценкой я никогда не страдала, поэтому так и не смогла представить, чем мои внешние данные могут вызвать такую реакцию.
  -А мы знакомы? - осведомилась я.
  -Ты не узнаёшь меня? - огорчился парень и свет, льющийся от его лица, несколько потускнел. Впрочем, через секунду он снова воспрял духом:
  -Ну, правильно, всё-таки десять лет прошло... Я жил у тебя в Москве, когда маленький был! Меня дядя Лёша привозил! Помнишь? Я - Женя!
  -Нет. - Мои брови удивлённо поползли вверх. - Не помню. Потому, что в Москве ни разу не была. А десять лет назад я во второй класс ходила.
  Он вытаращился на меня, и в ответ я вытаращилась на него. Так мы стояли, играя в переглядки, пока он не отвёл глаз первым. А потом озадаченно почесал рыжую макушку, с которой тут же посыпалась засохшая грязь.
  -А лет тебе сколько? - спросил он невпопад.
  -Восемнадцать, - ответила я. - А вам, молодой человек, зачем? Вы в парках только на совершеннолетних нападаете?
  -Нет. - Чудак затряс головой. - В смысле, я вообще ни на кого не нападаю... Я, вообще, против насилия в парках.
  Я хихикнула, не удержалась.
  -Извините, - неуверенно произнёс он. - Я вас спутал, наверное, с другой. Вы очень похожи... Только она теперь старше должна быть, лет на десять. У неё такая же куртка была. И духи - Диор, её любимые...
  С этими словами странный парень протянул мне чёрную от земли ладонь. Я отшатнулась назад.
  -Блин. - Он вытер ладонь о футболку. - Меня Женя зовут...
  -Это же ты на поле валялся, - вспомнила я тело в грязи. - Жесть какая-то... Как не убили...
  -Бывает и хуже, - признался пострадавший. - Главное, чтобы без сотрясения обошлось, а то у меня одно уже было...
  -Заметно, - сказала я, смутив его прямо до неприличия. - Ну ладно, Криштиану Роналду, счастливо тебе отыскать твою знакомую...
  -Это вряд ли, - печально произнёс Криштиану Роналду и зашуршал обратно, оставляя после себя комья грязи. Что-то настойчиво застучало в моём затылке. Ещё не мысль, а так, предчувствие мысли. А что, если...
  Да нет, это бред. Макс никогда на такое не купится. С другой стороны, если не сделаешь - точно не узнаешь.
  -Эй, Роналду, стой! - Ноги сами понесли меня обратно, к стоянке. Парень в недоумении обернулся. Наверное, за ним редко бегают девушки. Ничего - подумала я. Сейчас твоё лицо вообще до земли вытянется.
  -Слушай... Только не подумай, что я ненормальная... В общем, мне нужна твоя помощь, - сказала я, стараясь выглядеть взволнованной и озабоченной. Чуть-чуть. Сейчас главное - не переиграть.
  -Что случилось? - Парень, нахмурившись, повернулся ко мне, и спиной к дороге, соответственно. Лучше и не придумать. - Чем я могу помочь?
  -А ты готов помочь любой незнакомой девушке? - спросила я, подойдя вплотную. - Или только похожей на кого-то?
  -Только похожей, - вздохнул он. - Просто у меня... Ты не смейся только. У меня такое ощущение, что это очень важно... Я не знаю, почему.
  -Это очень важно, - приободрила я его. - Короче... Ты только в обморок сразу не падай, ладно? Мне нужно, чтобы ты на пять минут побыл моим парнем. Прямо сейчас. Потом - проси, что хочешь.
  Прозвучало это сурово, но любая девушка с детства знает, что легкомысленно данное обещание не считается обязательным для выполнения.
  -Это что - шутка какая-то? - растерянно спросил он севшим голосом.
  -Нет, не шутка, - сказала я, небрежно проводя рукой по волосам и грустно глядя из-под полуопущенных ресниц. - Это вопрос жизни и смерти.
  -Ладно, - кивнул он, не зная, куда деть свои длинные руки. Я вцепилась в его грязную майку обломанными ногтями:
  -Не облажайся, пожалуйста! Просто поверь, что очень сильно меня любишь, и жить без меня не можешь!
  -Да я и так верю, - ответил Женя, как-то слишком честно для очевидного вранья. Но времени разбираться, откуда возникла такая уверенность, уже не было - из-за поворота показался "Ланос", белый дьявол. Я толкнула своего парня в грудь, и он послушно отступил назад, замерев у самого бордюра. Отсюда мы просматриваемся идеально. Макс точно не сможет проехать мимо такой картины.
  -Поцелуй меня!
  -Что? - округлил он глаза, да поздно. Я уже обнимала его, прижималась к груди, не обращая внимания на грязную одежду. Его губы сопротивлялись, тревожно сжатые, сухие, твёрдые. Я закрыла глаза, пытаясь определить на слух: сработало, или нет? Сработало, кажется. Ладно, хватит.
  Женя потянулся следом за ускользающим поцелуем, как ребёнок за соской. Хорошего понемножку, подумала я, украдкой выглядывая из-за его плеча. Стоит "Ланос", стоит, родимый! Стекло опущено до упора, в пол. А сам Макс сидит, постукивая пальцами по оплётке руля, и выглядит, как школьник, пытающийся вспомнить нужную формулу. Задачка-то оказалась сложнее, чем выглядела.
  -Эй, молодёжь, я вас не отвлекаю?
  -Поворачиваемся тихо и медленно, - прошептала я страшным шёпотом. - Я тебе потом всё объясню.
  Женя повернулся следом за мной, с грацией и изяществом Буратино. По его лицу было видно, что парень окончательно сбит с толку.
  -А, это вы, Максим Павлович? - Надо же сделать вид, что я только что его заметила. Можно даже немного смутиться, потупить зелёные глаза и самую малость покраснеть. - А мне показалось, что вы уже уехали...
  -А я не уехал, - многозначительно сказал Макс. - А это - кто?
  -Да это мой парень - я же вам рассказывала. Женя! - Я повернулась к Роналду, который таращился на Макса, как на новые ворота, и взяла его под локоть. - Познакомься - это Максим Павлович, мой тренер по туризму.
  -Ж-женя, - произнёс мой кавалер, протягивая грязную ладонь. - Очень рад знакомству, Максим Павлович, я много хорошего про вас слышал.
  -А чего это он у тебя грязный такой? - спросил Максим, проигнорировав протянутую руку.
  -В футбол играл. Он футболом занимается.
  -Да? - Макс заинтересованно оглядел длинную нескладную фигуру, как будто до этого на месте Жени находилась пустота. - А мне сказали, что ты занимаешься туристическим многоборьем.
  Женя покосился на меня, а я, прижавшись к любимому плотнее, разрешающе кивнула ему. Вроде незаметно.
  -Да... Занимаюсь... И футболом, и многоборьем.
  -Женя, ну зачем врёшь? - проворковала я, поглаживая его мокрые от пота пальцы. - Ты же бросил многоборье.
  -Да? - Парень сглотнул слюну. Как он ещё не сбежал, подумала я. - Бросил, да. Но иногда прихожу на тренировки.
  -Молодец! - восхищённо сказал Макс. - Ну, футбол ладно: у нас пока ещё ни одного Пеле не случилось. А вот за многоборье - уважаю!
  С этими словами Макс крепко пожал протянутую ладонь - словно только что её заметил. Вовремя: она начала дрожать от напряжения.
  -Ух... - произнёс Женя. - Крепкая у вас рука!
  -У нас с тобой много общего, - продолжил Максим, задумчиво поглаживая подбородок. - Я тоже многоборьем занимался. Ты к кому ходил?
  Женя покосился на меня. Пора брать игру в свои руки.
  -Максим Павлович, он...
  Я замолчала, наткнувшись на отсутствие в своей подкорке нужной информации. А у кого он занимался? Чью фамилию я назвала десять минут назад? Блин, чью? Ну, как можно было это забыть?
  -Рябинина, а я не с тобой сейчас говорю, - сухо произнёс Максим Павлович, заглушив движок. - Что он, сам за себя не может ответить?
  Вот и конец. Мой сапожок пошевелил опавшие листья: может, под ними есть какая-нибудь яма, или портал в другой мир? Очень хотелось просто взять и исчезнуть.
  -Я занимался у...
  Ну, что ты мямлишь - безразлично подумала я. Всё равно не угадаешь... Эх, а какая была идея! И ведь почти же...
  -...у Колесникова.
  Надо признать, я была ошарашена. С таким же успехом можно было поверить в то, что нужную фамилию произнесло, разлепив корявые губы, вот это раскидистое дерево.
  -А-а, - понимающе покивал головой Макс, сложив губы трубочкой. - Да, я слышал, у Толи есть пара хороших ребят.
  -Это что, проверка какая-то? - уже спокойно спросил Женя и приобнял меня за талию. Освоился, паразит, даром, что придурок. - Он не Толя. Он Владимир Ильич. Да его все Лениным называют - вы должны знать.
  -Да - да - да, - защёлкал пальцами Макс. - Точно... Я же про другого Колесникова! Вы где находитесь, возле аэропорта?
  -Нет, в Заводском.
  -Ну да, правильно. Это Толя Колесников со своими ребятами как раз - возле аэропорта. А Ленин - это другой Колесников. Ты с Рифатом знаком?
  -С Якуповым?
  -С Якуповым. Он теперь у меня. А ты, значит, подзавязал? Зря.
  -Да некогда особо... Работа, учёба...
  -Слушай, - перебил Макс, как-то сразу потерявший интерес к многоборью. - А вы с Мариной давно? Она раньше про тебя не рассказывала.
  Пока Женя собирался с мыслями, я выпалила:
  -Двадцать третьего сентября у нас год будет. О свадьбе мы пока не думали, конечно - рано. Мне сначала нужно на инструктора выучиться.
  Нежно прижавшись щекой к костлявому плечу, пахнущему потом и землёй, я добавила в картину завершающий мазок, совершенно спонтанный:
  -Помнишь, как ты мне на наши полгода двадцать три розы подарил? Мне так приятно было... м-м-м... малыш.
  -Угу, - неуверенно кивнул он, следя за движением моих глаз, прищуренных от нахлынувшей нежности. - Помню. Тебе приятно было.
  Судя по выражению лица Макса, ему приятно не было.
  -Ладно, милуйтесь, - разрешил он, заводя двигатель. - Кстати, а про поход Марина тебе что-нибудь говорила?
  Ловкий ход, направленный на то, чтобы вбить между нами клин. Это просто замечательно: значит, поверил, старый козёл. Я посмотрела на стремительно впадающего в ступор Женю. Что же ты не киваешь, когда надо?
  -Да говорила я ему, не переживайте, Максим Павлович...
  -И ты что, отпускаешь её одну? Не боишься, что уведут?
  -Я ей доверяю, - очень серьёзно произнёс Женя, поглаживая мою ладонь. Я закусила губу и улыбнулась чуть виноватой улыбкой. Максим наблюдал за нами, даже не считая нужным скрывать чувство брезгливости. Примерно так смотрят на совокупляющихся собак.
  -Это правильно. Если любишь - надо верить, - сказал он, рассеянно настраивая зеркало заднего вида. - Я вот Марине говорю: бери своего жениха с нами, а она говорит, что ты не хочешь. Зря, я считаю.
  -У него на работе завал. - Я начала плести какую-то отсебятину. - И ещё бабушка, инвалид, лежачая.
  -Бабушка - это причина, конечно, - согласился Макс. - Но ты всё-таки подумай. Сформулирую это так: тебя приглашаю я, лично.
  -Да я не претендую, - скромно ответил Женя. - Я давно не занимался. Всё уже забыл, наверное...
  Вжился в роль, надо же. Врёт, и не краснеет. Хотя надо бы немного, а то весь бледный, как смерть, вот как нервничает. Ну, хорошо хоть, под грязью не так заметно.
  -Ну, если ты хотя бы вполовину хорош, как твой друг Рифат, то всё будет нормально. А он, между прочим, в прошлом году третье место занял...
  -Да, я знаю. Только не друг он мне. Так, занимались вместе...
  -Ну вот, значит, будет время подружиться. Если надумаешь - позвони мне сегодня. И продиктуй свои паспортные данные.
  -Мы подумаем, - сказала я. - Да, малыш?
  -До свидания, - вежливо попрощался Женя, но Максим Павлович уже опустил стекло и рванул с места, с прокрутом. Тридцать шесть лет - а туда же, пижонить. Я вытерла со лба пот и полезла в сумку за сигаретами.
  -Спасибо, Жень. Ты даже не представляешь, как ты меня выручил.
  -Пожалуйста, - он чуть помедлил, словно пробуя моё имя на вкус. - Пожалуйста, Марина.
  -Зажигалки нет? - Куда же она подевалась, неужели я забыла её на бордюре за лыжной базой? Блин!
  -Хочешь - сбегаю до ларька, куплю тебе зажигалку?
  -Спроси лучше у охранника. Он курящий, мне кажется.
  -Почему?
  -Потому, что пьющий.
  Пока Женя ходил на стоянку, я, сложив куртку и засунув под зад, расположилась на выглядывающем из травы пне. Солнце гладило меня по щеке тёплыми пальцами, в воздухе носились обрадованные погожим деньком мухи. Пахло мокрой листвой и почему-то виноградом.
  Женя вернулся с зажигалкой, как я и думала. Закурить после такого сумасшедшего дня - что может быть лучше?
  -А какой у тебя рост?
  -Метр восемьдесят восемь.
  Ну, правильно. Выше Макса на восемь сантиметров. Весьма неудобный кавалер для девушки моих габаритов: чтобы не заболела шея, надо с собой табуреточку таскать. Малыш и есть, удачно это я придумала.
  -Ты как про Колесникова догадался? - спросила я, стряхивая лёгкий пепел на бурую поганку чудовищных размеров.
  -Я не догадался. - Женя почесал лоб и усмехнулся. - Я знал. Мне Рифат много чего про него рассказывал.
  -Какой ещё Рифат? - не поняла я.
  -Да товарищ мой. Я так понимаю, что вы с ним в один и тот же поход идёте, - ответил он, и, заметив, как расширяются мои глаза, торопливо замахал руками. - Ты не подумай - это просто случайное совпадение...
  -Твою ж мать! - с чувством сказала я, роняя окурок прямо на поганку. - Чего такого я должна подумать? Тут проблема серьёзней... Макс... сим Павлович сейчас позвонит этому татарину, и всё про тебя узнает!
  -Да мой татарин сейчас пиво пьёт, - с какой-то тоской сказал мой спаситель. - Не дозвонится ему твой Палыч.
  -Палыч дозвонится, - уверенно сказала я. - Женечка, позвони этому Рифату, пожалуйста... Предупреди его, а? Скажи - я ему ящик пива куплю!
  -Конечно... Только ты мне ответь, пожалуйста, на один вопрос. - Женя замялся. - А он, Палыч этот, тебе кто?
  -В смысле? - строго спросила я. - Тренер, а кто же ещё? Я в школе у него занималась, десятый и одиннадцатый класс.
  -Слушай, а зачем мы его обманываем?
  -А ты что, эталон честности и благородства?
  -Нет, - Мой малыш снова почесал затылок. Получилось это у него весьма нелепо: футболка задралась, а выражение лица сменилось на обескураженно - наивное. - Я просто думаю, что у тебя неприятности.
  -А ты поменьше думай. Знаешь, что - продиктуй мне телефон этого Рифата, я с ним сама поговорю. А потом иди, а то на пары опоздаешь.
  Но он никуда не пошёл, а присел на корточки и начал, вооружившись веточкой, счищать грязь с кроссовок. Фу, ну не прямо же на моих глазах этим заниматься?
  -Ты мне ведь не расскажешь ничего, да, Марина?
  -А что, должна? - искренне удивилась я.
  -Ты обещала, что в обмен на помощь я могу попросить у тебя что угодно. Мне угодно, чтобы ты рассказала, зачем был нужен этот спектакль.
  -Обещанного ждут три года, - сказала я, слезая с пенька. - Вот и приходи на это же место двадцать девятого апреля две тысячи... Ну, в общем - сам посчитаешь. И я тебе всё расскажу.
  -Так не пойдёт, - возразил он, отбрасывая веточку в кусты. Надо же, какой настырный. Что ж, значит, настало время спецприёмов. Я подошла к нему вплотную, так, что моя грудь упёрлась в его лицо.
  -Ты хороший парень, Женя. А это чужая и очень вонючая тайна. Не надо её трогать, и она не станет вонять.
  -Я тебе сейчас кофту испачкаю, - глухо сказал он, стараясь не шевелить головой. - У меня лицо грязное.
  -А ты не ёрзай, - посоветовала я.
  И погладила его по волосам. Но он не угомонился.
  -Марина, у тебя что: проблемы серьёзные? Тебя что, преследуют? Шантажируют? Может, я могу помочь?
  -Извини, Женя. - Я улыбнулась, криво, одной половинкой рта. Он вытаращился на меня так, словно увидел привидение. - У меня всё в порядке. Было приятно с тобой познакомиться. Тебе пора, наверное.
  -Дай мне телефон Палыча, - сказал он и требовательно протянул руку. - Я ему свои паспортные данные продиктую.
  -Зачем? - спросила я и только спросив, поняла - зачем. - Нет. Даже не думай. Нечего тебе там делать.
  -Не хочешь рассказывать, что ты скрываешь - пожалуйста. Только учти: тогда я иду с вами.
  -Ты больной, что ли? - опешила я. Сумка сползла с локтя, пару секунд покачалась на запястье и рухнула в мокрую траву.
  -Я нормальный, - ответил он. На его некрасивом лице горела печать мрачной решимости. - Я просто не хочу потерять тебя снова. Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
  -Да ты мне кто такой? - Стоило большого труда сдержаться и не заорать. Что толку орать на ненормального?
  -Я твой парень, забыла, что ли?
  -Больше нет! - Я помахала перед его лицом сложенными крест-накрест запястьями. - Женя, это была просто игра! И она кончилась! Всё! Чурики, я в домике! Ты мне - никто!
  -Никто, так никто, - невозмутимо сказал Женя. - Тогда я сейчас позвоню Палычу, и расскажу, что мы его обманули. Ты этого хочешь?
  Я с размаху плюхнулась на пенёк, не веря своим глазам и ушам.
  -Ты меня шантажируешь, что ли? Посмотри на себя: грязный, длинный, ноги кривые, а на лицо полный Квазимодо! Ты... Ты - рыжий, вообще! Ты мне, зачем там нужен, многоборец липовый?
  -Ты всё равно не поймёшь. - Женя, не моргая, смотрел на что-то вдали. - Или не поверишь.
  Внезапно меня охватило странное чувство. Что-то похожее творилось со мной у Семёныча: я не отдавала отчёта тому, что делаю и говорю. Мощное течение тащило меня на глубину, и сопротивляться ему не было сил, ни физических, ни моральных. Как бы я не барахталась, конец был одинаков: моё тело разрывали на куски острые подводные скалы.
  Я потрясла головой. Мозги вернулись на положенные им места, и наваждение исчезло, как и не бывало.
  -Представляешь, дежа вю поймала. Знаешь, что это?
  -Ложное воспоминание. Или предсказание будущего.
  -Умница. Телефон в сумке.
  -Я не буду в твоей сумке копаться, - быстро сказал Женя.
  -У меня просто слов нет. Ты - ходячее моральное совершенство.
  -Ты на меня злишься сейчас, а зря. Просто поверь, что у меня есть причина. - Тут он сбился, не закончив мысль. Очень благородно с его стороны: избавить меня от экскурсии в своё шизофреническое подсознание.
  -Да что я с тобой спорю! Иди, куда хочешь... Только не надейся - ничего тебе не обломится.
  -Не надо мне ничего, - смутился он и, кажется, немного покраснел. - Главное, чтобы ты была в безопасности.
  -Ну-ну. - Похоже, в безопасности я больше не буду уже никогда. Потому, что рядом этот навязчивый шизик. - Хочешь позвонить - давай, звони...
  -Что говорить? - напрягся он, ожидая моего решения. Ну и дурак: ведь когда течение тащит маленькую девочку на дно, абсолютно всё равно, кто будет принимать решения. И - какие.
  Поэтому я со спокойной совестью свалила всё на рыжего:
  -Что решил, то и говори. А от меня отстань.
  
  ЖЕНЯ
  
  Искушение блаженного Евгения.
  
  Марин Рябининых было в нашем городе ровно две. Может, конечно, их было и больше, но "В Контакте" они не регистрировались, а "Одноклассники" не знали такой девушки вообще.
  Обе аватарки были мелкими и размытыми. Я ткнул наудачу, в верхнюю, и попал. Марина сидела на бревне, сложив руки на коленях. Неподалёку дымил костёр, и синеватый дым упорно лез в кадр. Снимок был сделан на старый телефон и давно, наверное: на нём она выглядела совсем девчонкой.
  Ты очень похожа на мою первую любовь, объяснил я ей, как мог. У неё была такая же причёска и куртка. И глаза зелёные. Да, и духи, конечно.
  Из моей внутренней темноты поднялась другая женская фигура, и застыла, на самой границе мрака и света. Как я ни пытался вдохнуть в неё жизнь, она так и осталась колеблющимся бесплотным привидением.
  Определённая схожесть есть, сказала Марина, оглядев соперницу, не вставая с бревна. Но что, если я постригусь короче, если перекрашусь в брюнетку? Если вставлю голубые линзы? Ты её, вообще, хорошо помнишь, свою тётю Стешу? Всё-таки тебе было только восемь лет.
  Ты права, подумал я, закусив губу. Не помню я её хорошо. Черты её лица движутся, меняются, оплывают как плавящийся воск. Должно быть, в моей памяти сохранилась лишь пустая внешняя оболочка: одежда, причёска, движения. Эту оболочку вновь наполнила жизнью ты, Марина.
  Две девушки, так похожие друг на друга, смотрели на меня и молчали. Думай сам, Евгений, делай сам. А потом прильнули друг к другу и стали одним целым. После чего взорвались, разлетевшись на миллионы маленьких капель, в каждой из которых сверкали зелёные глаза и грустная улыбка.
  Я прикрыл глаза, откинувшись в кресле. Мать, не отрывая взгляда от вязания, слушала, как по телевизору бубнит диктор. Изображение давно пропало с экрана, остались только смутные тени. У старых телевизоров всё так же, как у старых людей: сначала пропадает изображение, потом звуки.
  -За людей страшно, - сказала мать. - Ужас, что творится... Ты учись, сынок. Может, большим человеком станешь!
  -Может, - на автомате согласился я. - А может - маленьким.
  -Не умничай! Спать пора... Тащи свою бандуру на кухню, и чтобы ни звука: мне завтра на работу!
  Как же меняет людей отсутствие минимального стажа, нужного для начисления пенсии... Придётся подчиниться - если гардеробщица поликлиники проспит, тысячи людей останутся без медицинской помощи.
  Какая же отвратительная вещь - нищета, думал я, накручивая на кулак провода. Взять системный блок: собран на коленке из запчастей, подаренных друзьями. Или старый монитор. Или древнюю "Нокию"... Да, Евгений, вы завидный жених. На оставшиеся до стипендии сто рублей вы вполне можете позволить чахлую розочку для своей любимой.
  На этом месте скрученные узлом провода полетели в угол. Вспышка ненависти к себе и своей глупой жизни пронзила меня дугой в миллионы вольт. Загремело задетое мусорное ведро, и из-за стенки завопили:
  -Женя, я же просила!
  Я рухнул на табуретку, уронив голову на кухонный стол. Надо бы и, правда, забыть о Марине, исчезнуть с её горизонта. Ничего. Через некоторое время стыд уже не будет грызть так сильно, а потом и вовсе останется без зубов: когда мы взрослеем, наша кожа становится толще.
  Стоило, конечно, задуматься об этом раньше - когда я предложил Марине проводить её до остановки, а она отказала, в нецензурной форме.
  -Да что такого? Можно подумать, я всегда такой грязный хожу!
  -Не приближайся ко мне, - очень серьёзно сказала она, выставив вперёд руки. - Если ты за мной увяжешься, я кричать буду.
  -Да ладно - сейчас я джинсы расправлю, и будет нормально.
  -Отмойся и переоденься! А если придёшь так на собрание, я...
  -Оторвёшь мне голову, - улыбнулся я, представляя эту картину.
  -Не голову, - понизив голос, ответила Марина. - А кое-что другое... Чтобы ты перестал приставать к честным девушкам в парках. Это ясно?
  -Вообще-то ты сама просила помочь.
  -А лезть в мою жизнь не просила.
  Марина поправила волосы небрежным, выработанным годами, движением - и поразила меня прямо в сердце.
  -Марина, мне кажется, мы созданы друг для друга... Видишь - мы уже разговариваем, как муж с женой.
  -С ума не сходи... - Кажется, моя попытка отшутиться не вызвала улыбки. - Пока! И позвони своему татарину!
  Потом мне снова вспомнилась её тоненькая фигурка, одиноко бредущая по засыпанной листьями и желудями тропинке. С каждой секундой она становилась всё меньше. Сейчас и вовсе исчезнет, растворится среди дубов и ёлок. Прямо как та, другая, не оставившая о себе даже воспоминаний.
  -Марина! - окликнул я её, вдоволь налюбовавшись видом сзади.
  -Что? - раздражённо огрызнулась она, оборачиваясь. Этакая разъярённая лесная дева, охотница, раз и навсегда прострелившая моё сердце. - Что тебе ещё от меня надо?
   -Кого ты боишься? - спросил я, опустившись на колено и раскатывая завёрнутую штанину. - Ведь видно же, что боишься.
  -А ты не смотри, - посоветовала охотница после секундного замешательства. - Ты смотри в другую сторону. Тебе же лучше будет.
  Она удалялась, а я, присев на пенёк, ещё хранящий её тепло и запах духов, чувствовал, что мир сейчас крутится вокруг меня. И что я могу всё, и не дам ей исчезнуть снова. Что изменю свою жизнь, заработаю денег, и стану достойным этой девушки. Интересное ощущение - всеобъемлющая эйфория и ничем не обоснованная уверенность в собственных силах. Хорошо, хоть вспомнил, что надо позвонить Рифату, а то так и сидел бы в парке, до самого вечера. Капал бы слюной на траву и улыбался.
  -Алло, - задумчиво произнёс женский голос. - Что вы хотели?
  -Я бы хотел услышать Рифата Якупова.
  -Это невозможно, - грустно ответили мне. - Рифат просил не будить.
  В это можно было бы и поверить, если бы не посторонние звуки: звон посуды, крики и вопли, тяжёлое падение чего-то деревянного. Ну да, а посреди всего этого безобразия в бескрайней, как степь, комнате общежития стоит шёлковая юрта, в которой безмятежно спит маленький татарин.
  -Девушка. - Я чуть не откусил себе язык, когда понял, что вот-вот назову её Юлей, потому, что это была не Юля. - Позовите его, пожалуйста. Это Женя. Он меня знает.
  Где-то минуту я слышал только треск. Но потом сквозь царящую в эфире какофонию прорвался голос Рифата, как ни странно, довольно бодрый:
  -Исенмесез, Евгеша! Хелер ничек?
  -Эйбет...
  -Хочу тебе спасибо сказать, что проиграли: пиво свежее, холодное, не пиво, а медок! Открываю бутылку, и каждый раз тебе рахмет говорю!
  -Мы старались, - ответил я. - А Юлька где?
  -Авылга...
  -Риф, говори по-русски! В деревню, что ли отправил? А это - кто?
  -А это шамотра одна, с физмата. - В трубке раздался возмущённый визг. - Нет, ну, скажи ещё, что ты не шамотра!
  -Слушай, а ничего, что тебе на собрание к шести часам? Успеешь проспаться? - Я отодвинул телефон от уха: в наш разговор ворвался страшный металлический лязг. - У тебя там что происходит?
  -Да это Ганс с Кирюшей ножи в дверь кидают...
  -Зачем?
  -Как зачем? - искренне удивился Рифат. - На спор! Прикинь, Вован умудрился табуретку воткнуть! Двумя ножками вошла! Я её хотел уже в "Инстаграм" выложить, а тут ты звонишь! Ты чего хотел-то, кстати?
  -Есть такая Марина Рябинина, туризмом занимается. Ты её знаешь?
  -Матур?
  -Красивая, да.
  Татарин засопел в трубку, вспоминая Марину изо всех сил. Даже поскрипел панцирной сеткой койки.
  -Нет... Их всех упомнишь, что ли? А тебе зачем?
  -Ну, это девушка моя.
  -Поздравляю! - важно произнёс Рифат и, судя по характерному хлопку, открыл очередную бутылку. - И нерсе?
  -Да ничего! Если кто станет спрашивать: Марина Рябинина моя девушка! А с тобой мы вместе туризмом занимались, у Колесникова!
  -Понял, - слишком быстро согласился Рифат. Наверное, почуял какую-то афёру, связанную с разводом на секс, или что-то не менее грязное.
  -Не забудь... - Я приложил трубку к другому уху. - Слушай, ещё вот такой вопрос: твой тренер по туризму, Палыч... Он что вообще за человек?
  -Палыч? - протянул Рифат, пытаясь сообразить, о ком я. - Палыч, он мужик!!! Ик... Евгеша, я чего-то пьяный совсем... Ты чего звонишь-то?
  -Вы пива-то пацанам оставьте, - посоветовал я, теряя интерес к разговору. - Они сейчас с пары вернутся и вас с Вованом на ремни порежут.
  -Не порежут... Мы только один ящик выпили. Второй не трогали... Почти. Ик... - На этот раз Рифат икнул с особенной глубиной и чувством, что немного встряхнуло его превратившиеся в кисель мозги. - А что у вас вообще происходит с Палычем, а? Он ведь звонил, спрашивал о тебе.
  -Давно? - прилипнув к трубке ухом, спросил я.
  -Минут десять назад.
  -И что ты ему сказал? - Нервы натянулись туго, как стальная струна, а время замерло. Я слушал, как оно гудит, когда сквозь него проталкиваются слова Рифата, такие невнятные и заторможенные.
  -Что я тебя знаю.
  -В смысле - ты меня знаешь? - закричал я, испугав маленькую беспокойную белочку, которая намеревалась спуститься с дуба за вкусным желудём. - Он спрашивал что-нибудь про Колесникова? Про Марину?
  -Женя, ты достал меня. - Рифат взмолился мне, словно своему Аллаху: искренно и немного надрывно. - Палыч спросил: знаю ли я тебя. Я сказал, что знаю. Всё. Сау былыгыз. Давай, до свиданья!
  -Спасибо, Риф... Ты главное, оклемайся до шести...
  Кажется, он не успел услышать моего пожелания - связь отрубилась мгновенно, как сознание, когда пуля снайпера входит в череп.
  Чайник вскипел уже в третий раз. Часовая стрелка неуклонно ползла к цифре "11", и нужно было на что-то решаться. Я рассматривал Маринину фотографию, пытаясь разглядеть в размытых чертах лица хоть какие-нибудь ответы. Но, как только моё внимание расплылось по всему экрану, я обнаружил в верхнем правом углу надпись online. Сердце забилось, а пальцы на клавиатуре задрожали, словно клавиши были под током.
  Чтобы побороть дрожь в суставах, я поднялся и, ругая себя тряпкой, слабаком, налил чая. Чай был горьким, от него щипало язык, но я всё равно пил его мелкими птичьими глотками, не спуская глаз с монитора. Тот, кто хочет общаться - ищет возможность, тот, кто не хочет - причину отказаться от общения. Марина была online, а значит, я боялся общаться.
  Ну, давай, напиши! Лучше жалеть о том, что сделал!
  ПРИВЕТ, КАК ДОБРАЛАСЬ?
  Следующие секунды стали самыми длинными в моей жизни.
  ПРИВЕТ, ЖЕНЯ! СПАСИБО ЗА СОБРАНИЕ, ТЫ ОЧЕНЬ ХОРОШО ДЕРЖАЛСЯ. КСТАТИ, ТЫ И, ПРАВДА, ЛУКАШИН? ЭТО НЕ ПРИКОЛ?
  Какой уж тут прикол, промелькнуло у меня в голове, пока пальцы быстро достукивали ответ:
  ПРИВЕТ, МАРИНА! ОБРАЩАЙСЯ ЕЩЁ. ФАМИЛИЯ ПРАВИЛЬНАЯ, ПАСПОРТНЫЕ ДАННЫЕ ПОЛНОСТЬЮ СОВПАДАЮТ СФИЛЬМОМ. А ПРИКОЛЫ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ МНЕ ЕЩЁ В ШКЛЕ НАДОЕЛИ.
  Пока мой ответ нёсся по оптоволоконным кабелям, я допил остатки чая вместе с чаинками, не замечая горечи. Мои глаза не могли оторваться от трёх строчек на синем фоне: спасибо, хорошо держался - это что? Может, я просто сплю? Не так всё это было, совсем не так.
  Солнце клонилось к закату, и тени от парковых скамеек стали длинными и плотными. Идти было недалеко, но мрачноватая дорожка, петляющая между закрытыми павильонами, навевала тоску и уныние.
  Смотри, шептали в ухо тихие голоса, принадлежавшие моим комплексам. Смотри, Евгений, не прогадай. Забудь эту девочку, забудь её затравленный волчий взгляд, забудь, что наговорил сдуру. Не ходи на это собрание, а то пожалеешь.
  Последние сто метров я почти бежал, отмахиваясь от голосов, как от назойливых мух. Стараясь не думать ни о чём, кроме приближавшейся двери.
  Внутри лыжной базы оказалось тихо и темно. В коридоре горела единственная лампочка, и не было никого. Разве что запах давно высохшего пота стал ещё гуще, чем обычно. Отдышавшись, я посмотрел на экран телефона: 18:05. Странно, а где же все туристы? Я что, опоздал?
  Когда одна из дверей распахнулась прямо перед носом, самым сложным оказалось не закричать сразу. Боков - выдал после мгновенной заминки мозг, собравшийся было отдать приказ о тотальной панике всего организма. Он тренер футбольной сборной, за которую играет друг Димон. Ух. Однако так недолго и инфаркт в восемнадцать лет заработать.
  -Ты кто? - грозно спросил Боков, нависая надо мной. Я попятился, пока не упёрся пятками в стену. - А?
  -Человек... - Не вредно лишний раз напоминать о своём статусе, а то люди, они такие - могут и забыть.
  Боков задумался. Его густые, как у Брежнева, брови съехались посредине лба и превратились в одну, большую.
  -Человек - в смысле Хомо Сапиенс?
  На этот раз взял паузу я, причём надолго.
  -Ну, да, вроде разумный... Я же с вами разговариваю.
  -Воровать пришёл, - утвердительно кивнул Боков, и тут с моих глаз упала пелена. Разумеется, он был пьян в стельку, и не падал лишь благодаря тому, что опирался на дверную ручку.
  -Нет, я не воровать... Я на собрание. Тут туристы должны были в шесть часов собираться, а их что-то нет...
  -А они есть! - ответил Боков, и на мгновение оторвался от ручки, чтобы поднять вверх указательный палец. - Они в подвале...
  -Ага, спасибо... - Я сделал пару шагов по коридору, а потом вдруг понял, что не знаю, куда идти. - Извините, а где у вас подвал находится?
  На лице Бокова отразилось глубокое разочарование:
  -А ещё говоришь, что разумный! Подвал, он - внизу!
  Нужная дверь отыскалась не сразу, для этого потребовалось дважды обойти помещение. Была эта дверь низенькой, приземистой, и к тому же отделанной тёмным, растворяющим её в сумраке, дермантином. Над ней красовалась табличка: "Турклуб". Она открылась бесшумно, я спустился по ступенькам и сразу же услышал низкий мужской голос. Принадлежал голос, кажется, моему новому знакомому, Максиму Павловичу.
   -...проходим вдоль русла ручья, километров шесть. После этого преодолеваем возвышенность и разбиваем лагерь.
   Голос раздавался из небольшой аудитории, спрятавшейся за углом. Я медленно приоткрыл дверь. Ближе всех ко мне сидел головастый белобрысый парень в коричневом свитере, задумчиво ковыряющий в носу. Всего мне удалось разглядеть четверых: трёх парней и рыхлую девушку, расплывшуюся в нижней части спины. Их взгляды были прикованы к невидимому руководителю туристической секты. Тьфу, ты, секции.
  -Ну, раз вопросов нет, значит, идём дальше. Оглашаю состав группы: Юрьев Максим Павлович, руководитель. Рябинина Марина Геннадьевна, помощник руководителя и топограф. Также она отвечает за документацию.
   Головастый надулся и стал похож на бледную, как смерть, рыбу-шар. Его пальцы затряслись и ещё глубже погрузились в бездны расплющенного носа. Наверное, сам рассчитывал стать помощником, но заветную должность перехватили залётные варяги из политехнического. Где справедливость, люди? Почему у нас в стране испокон веков педагогов обижают?
  -Якупов Рифат Наильевич, - сухо продолжил Максим Павлович. - На собрание не явился. Рассматривался мной как ответственный за снаряжение, но хлеб за брюхом не ходит. Значит, ответственным за снаряжение назначается Серёжа Горбунов. Марина, как ты считаешь - Сергей справится?
  -Почему вы у меня спрашиваете? - несколько раздражённо ответил знакомый голос. - Вы и сами давно знаете Горбунова. Сами и решайте.
   От этих звуков моё наивное сердце весело подпрыгнуло куда-то очень высоко - выше бетонного потолка, выше крыши, выше начинающего темнеть неба. Прямо в космос. Вот и весь ответ на твои вопросы, Евгений - зачем ты здесь, и стоило ли оно того.
  -В таком случае, Серёжа, подумай, как распределишь оборудование среди ребят. На своё усмотрение.
  Я подумал, что разобиженный пухлячок в коричневом свитере и есть Серёжа. Но ошибся: им оказался плотный парень в красной ветровке, обладатель грустных собачьих глаз.
  -Пономаренко Оля... Оля, ну ты в курсе, кто ты?
  -Да знаю я, знаю, - громко сказала рыхлая девушка с хвостиками и картинно обвела глазами аудиторию. - Палатку поставить, да песни у костра орать всю ночь - это мы запросто. А как пожрать сготовить - извините, мы не умеем. На это Оля Пономаренко имеется.
  -Оля, повар в походе - самая важная фигура. Если что-то случится с руководителем, подготовленные туристы выберутся из любой передряги сами. А если что-то случится с поваром? Всё, конец!
  -Почему конец? - не согласился лопоухий обладатель грудных мышц, прокачанных до такой степени, что я из коридора слышал, как трещит обтягивающая их майка. - Можно червей есть, как Беар Гриллс!
  -А политеху тут никто слова не давал! - возмутилась Оля. Надо было ещё гордо упереть руки в перевалившиеся через ремень джинсов бока, и получилась бы вылитая базарная торговка. - Ты кто такой, вообще?
  -Я - Саша Аверин, турклуб "Пегас", - наивно ответил лопоухий, и тотчас был стёрт в порошок под одобрительные смешки сектантов:
  -Максим Павлович, чтобы этот ваш Саша Пегас близко к моей кухне не подходил! Пусть червяков своих жрёт!
  -Мы поступим по-другому. - В голосе Максима Павловича ничего не изменилось, но я был уверен: он улыбается. - Александр Аверин назначается ответственным за продукты. Уверен, вы сработаетесь!
  -Нет, ну а чего? - поскрёб затылок Аверин. - Можно! Только дежурный всё равно должен быть, а то я один взвешусь.
  -Ну, вообще-то у нас не бывает дежурных, - сказал Максим Павлович. - Группа небольшая, так что рубят дрова и ходят за водой все, без исключения. Даже руководитель.
  Однако пора как-то заявить о себе, пока не заметили - подслушивание испокон веков считалось занятием недостойным
  Тут судьба сжалилась, и сделала нелёгкий выбор за меня. Головастый демонстративно покосился на дверь - надоели вы мне все, жду не дождусь, когда закончите. И его дрогнувшие в недоумении белобрысые ресницы сказали мне: тебя заметили, Евгений, чужак, подслушивающий в коридоре.
  С большим трудом подавив желание бежать, я широко распахнул дверь. С таким видом, будто только что взялся за ручку. На самом деле пальцы чуть не сорвались с железа - оно было мокрым от пота.
  -Здравствуйте, Максим Павлович. Я опоздал, извините...
  Вот, что я должен был сказать. Но не смог. Что-то заклинило в устройстве, переводящем слова в звуки человеческой речи, какой-то очень важный привод. Придуманные извинения с бешеной скоростью вращались в мозгу вхолостую, а язык не двигался.
  -Здравствуйте, молодой человек, - заинтересованно сказала толстуха.
  Максим Павлович смотрел на меня так же, как днём, на стоянке - с брезгливым интересом. А Марина только взглянула - а, пришёл всё-таки - и отвернулась, сгорбилась над партой.
  -Добрый вечер всем...
  Хорошо начал - сказали мне чёрные внимательные глаза Максима Павловича. Продолжай. Потому, что мне очень интересно, что ты за птица, а именно - можно ли тебя ощипать и употребить в пищу?
  -Меня Женя зовут, всем привет. Максим Павлович, извините за опоздание. Вас найти очень трудно...
  -Ну, присаживайся, - Максим Павлович показал на свободное место рядом с Мариной: давай сюда, чтобы я мог вас, голубков, контролировать. Марина продолжала держаться так, словно происходящее её не касалось.
  -Да, спасибо, - сказал я, присаживаясь за одну из свободных задних парт. Дело было не в том, что мне не хотелось поближе к Марине. Очень хотелось, до дрожи в коленях: почувствовать её запах, идущее от тела тепло, полюбоваться ямочками на щеках. Но - всему своё время.
  -Познакомьтесь, это Евгений Лукашин. Занимался многоборьем, вместе с нашим Рифатом. В общем - парень подготовленный, толковый.
  Сказано всё это было очень скучно, словно ведущий программы о животных нехотя комментировал их до смерти надоевшие повадки: смотрите, вот обезьянка ест, а вот она спит, а вот какает. Примерно так же эта информация и была поглощена аудиторией - без подключения мозга.
  -У меня есть вопрос! - Оля подняла вверх руку, не отрывая локотка от парты, как учили в первом классе. - А кто его сюда притащил?
  -Оля, - укоризненно произнёс Максим Павлович. - Здесь не рынок рабов. Сюда никто никого на аркане не тащит.
   Веско сказано, конечно. Вот только противная Оля, судя по всему, относилась к неприятному типу толстух, которых просто так не заткнёшь.
  -Мы, Максим Павлович, вчетвером идти планировали. А сейчас нас уже восемь. Ладно, хоть политеховские. Но этот рыжий - вообще левый!
  -Взять его посоветовала Марина Рябинина. Это её близкий друг.
  Сказав это, Максим Павлович невозмутимо присел за стол, перебирать какие-то бумажки. Значит, это Марина меня пригласила, вот как теперь это называется. Представляю, как ей, упорно не желавшей этого, теперь смешно. Даже глаз от парты не поднимает - наверное, тушь потекла от смеха.
  -Насколько близкий? - сладко прищурившись, пропела Оля, оглядывая меня заново: статус-то изменился. Её взгляд был почти осязаем. К моему лицу словно прикасался мокрый язык, и на щеках оставалась слюна.
  -А это, девушка, извините, уже не ваше дело, - ответил я.
  Аверин, откровенно не догоняя, посмотрел на меня, на спину Марины, на невозмутимого Максима Павловича и снова на меня. Потом до него дошло, и он, пожав плечами, отвёл глаза. А вот Серёгин взгляд, один-единственный, брошенный исподлобья, я расшифровать так и не смог.
  -Ах, это вы извините. - Оля наклонила голову в издевательской пародии на поклон. - Я просто хотела уточнить... Девушку вашу я видела пару раз, на слётах. А вас не помню. А запомнила бы: вон вы, какой заметный.
  И тут случилось чудо: Марина, не выпуская из рук телефона, обернулась - правда, только на секунду.
  -Оля, я не поняла - ты что, клеишь моего парня?
  -Так, девочки и мальчики, хватит! - Как опытный режиссёр, Максим Павлович поднял голову ровно в тот момент, когда артисты растеряли листочки со словами, и начали нести полную отсебятину. - Политех, педагоги, друзья, братья, сваты - всё оставляем дома! В лес выдвигается студенческая группа, сплочённая общей целью и любовью к туризму! Это ясно?
  -Ясно, понятно, угу, - ответили мы, нестройным хором. Дальше пошло проще. Какое-то время я сидел, словно на иголках, боялся каверзных вопросов по теме. Но быстро понял, что моя персона никого не интересует.
  -Максим Павлович, - решился, наконец, головастый. От былой бледности щёк не осталось и следа. Теперь при взгляде на них в голову сразу приходила мысль о варёной свёкле. - А почему вы мне ничего не поручили?
  -Ну, вообще, на маршруте планируется две переправы. Так вот, предлагаю назначить Андрея Лягина ответственным за спецоборудование: тросы, репшнур, блоки, страховочные системы. Справишься, Андрей?
  Коричневый свитер кивнул, ничего не ответив. Устроило его это назначение, или нет, оставалось только гадать. Когда красный оттенок стал покидать его лицо, я решил, что устроило. Было бы из-за чего себя доводить.
  А потом всё кончилось и ребята стали галдеть, поднимаясь со стульев. Марина попыталась было проскочить мимо меня, усиленно игнорируя мою мимику и жесты. Пришлось её окрикнуть:
  -Марина, ты куда?
  -Прости, Женя, меня такси ждёт, я тороплюсь. Вечером спишемся.
  -Так уже вечер...
   Но её уже и след простыл, остался только тонкий шлейф знакомых с детства духов и звонкая дробь каблучков на лестнице. Обернувшись, я увидел, как Максим Павлович, отвечая на чей-то вопрос, смотрит прямо на меня.
  Деньги сдавать пришлось последним, слишком уж все торопились домой. Ну, а мне торопиться было уже некуда.
  -Вот здесь распишись, - показал он ручкой. Я нарисовал какую-то птичку. - Финансовый отчёт предоставлю после похода: чеки, билеты... Рюкзак, спальник, каремат - всё есть? Если нет, можешь взять здесь, под расписку. Хотя лучше поищи по знакомым - наши в ужасном состоянии...
  -Найдём, - ответил я, не желая даже думать, что такое каремат. - А зачем мне финансовый отчёт? Я вам и так доверяю.
  -А он не для тебя. Он для комиссии, чтобы твоя девушка по итогам похода имела право претендовать на разряд. У вас на личном фронте всё нормально? А то она какая-то странная в последнее время, дёрганая.
  -Это же Марина, - развёл я руками. - Она всегда такая.
  -Она ничего тебе не рассказывала про Майкоп? Откуда он взялся, Майкоп этот? Её что, туда пригласил кто-то?
  Внезапно меня пронзил острый приступ злости к склонившемуся над ведомостью человеку, который, в принципе, не сделал мне ничего плохого.
  -Так она же у вас не занимается. Откуда вы знаете, что она дёрганая?
  -И здесь распишись, - Максим Павлович ткнул в очередную табличку, пропустив мой вопрос мимо ушей. - Значит, у вас всё хорошо? Прекрасно. Потому, что на маршруте мне ваши разборки ни к чему.
  -Не будет никаких разборок, - пообещал я, и Максим Павлович протянул мне руку. Сам. Я пожал её - а что прикажете делать. И понял, что поступил глупо, потому, что моя ладонь оказалась крепко зажата в тисках.
  -Ты ведь не обижаешься на меня? - спросил он, не отпуская её. - Не обижайся, не надо.
  -За что? - не понял я. Правда, не понял.
  -За то, что назначил Лягина ответственным за спецоборудование. Это ведь ты у нас профессионал в этом деле.
  -Нет, - со всей прямотой ответил я. - Вы руководитель, вот и назначайте, кого хотите. Да и что вы всё: профессионал, многоборец... По-моему, это вы меня хотите обидеть.
  -Это хорошо, что у вас с Мариной всё в порядке, - невпопад сказал Максим Павлович и отпустил руку. - А когда до переправы дойдём, работы там на всех хватит, да?
  -Да, - согласился я. Перспектива натягивать какие-то верёвочные переправы, да ещё в качестве эксперта немного пугала. Но, ввиду своей абстрактности, лишь немного.
  На улице было уже темно и пахло прохладой. От близости парка, полного шорохов, мне стало не по себе, и я решил сделать крюк, чтобы пройти по освещённой аллее. Там меня уже ждали: мешковатая фигура у фонаря была заметна издалека. Сначала сердце ёкнуло: показалось, что меня поджидает с целью избавиться от конкурента белобрысый Лягин, ответственный за спецснаряжение. Но уже через пару шагов я понял, что ошибся.
  -Сергей, да? - Он пожал протянутую руку, вяловато, словно с отвращением. - Я Евгений. А ты чего домой не идёшь? Ждёшь кого-то?
  -Вообще-то тебя.
  Я обругал себя за то, что неудачно встал: свет от фонаря бил в глаза и мешал видеть лицо Сергея. Руки тот держал в карманах - и на том спасибо.
  -Ну вот, дождался. И что теперь?
  -У тебя с Мариной всё серьёзно?
  Да вы все сговорились, что ли? Не туристическая секция, а прямо секта свидетелей Марины...
  -А что? - ответил я, отступая немного назад, чтобы лучше контролировать движения неподвижной тёмной фигуры.
  -Странно, она про тебя никогда не рассказывала.
  -Ну, она и про тебя никогда не рассказывала, - отплатил я Серёже его же купюрами. - Но ты же есть!
  Эта простая логика ввергла Серёжу в ступор. Пока он размышлял, я застегнул две нижних пуговицы на куртке: в парке всё ощутимее холодало.
  -Она хорошая, - сказал он, наконец. Интересный вывод - только стоило ли думать полминуты, чтобы выдать это шедевр?
  -Я знаю.
  -Ты её не обижай, ладно, - несколько заторможенно попросил Серёжа. - Тебя до дома добросить? Я на машине.
  -Не надо, спасибо. Мне проще пешком - спуститься с горы и потом через частный сектор. Минут десять идти.
  Внезапно я оказался в его объятьях - не успел отреагировать на быстрое движение. Впрочем, и ситуация, вполне себе катящаяся к урегулированию, ничего такого не предвещала. К счастью, объятья оказались дружескими, и я даже немного поучаствовал, когда отошёл первый шок.
  На прощание он добавил мне кулаком в плечо: вроде по-братски, а всё равно мощненько так. Крепкий парень, а с виду и не скажешь.
  -Ты её береги.
  -Обязательно.
  Когда мешковатая фигура растворилась во тьме, я ещё какое-то время тупо смотрел ей вслед. Потом сплюнул, поднял воротник и зашагал по направлению к дому, уже ничего не боясь. Не испугала меня и собачья стая, выкатившаяся из подворотни с визгом и лаем. Я гордо прошёл прямо сквозь них, и правильно сделал, потому, что ко мне никаких претензий не было. Их интересовала лишь беленькая текущая сучка, бегущая впереди.
  Так что, Марина, не так всё было, совсем не так.
  А вот и ответ - довольно быстро для девушки, получившей от меня всё, что хотела:
  ТОЧНО ИДЁШЬ С НАМИ? НЕ ПЕРЕДУМАЛ? КАКИЕ ВЕЩИ С СОБОЙ БРАТЬ, ЗНАЕШЬ? СПИСОК СКИНУТЬ?
  Не помешало бы, подумал я, тем более, что Максим Павлович этот вопрос не осветил совершенно. Хотя нет, детка - мы будем работать над ролью по системе Станиславского. Раз я крутой многоборец, то разыщу нужную информацию сам.
  РАЗБЕРУСЬ, СПАСИБО. ИЗВИНИ ЗА НЕСКРОМНЫЙ ВОПРОС... А КАК МЫ БУДЕМ СЕБЯ ВЕСТИ? Я ИМЕЮ В ВИДУ - КАК ПАРА? ЕСЛИ ЧТО-ТО ПОКАЖЕТСЯ НАИГРАННЫМ, НАС РАЗОБЛАЧАТ.
  Последние строчки я печатал, чувствуя, как щёки горят от стыда.
  ТЫ ХОТЬ РАЗ БЫЛ В ПОХОДЕ, ЧАЙНИК? КОГДА ПРОХОДИШЬ 2О КАМЭ ПО ПЕРЕСЕЧЁНКЕ, НЕ МОЖЕШЬ ДУМАТЬ НИ О ЧЁМ, КРОМЕ УЖИНА И ТЁПЛОГО СПАЛЬНИКА. ВСЕМ БУДЕТ ПО БАРАБАНУ. ЕСЛИ ТЫ САМ НЕ ОБЛАЖАЕШЬСЯ, ДЕБИЛ.
  Даже смайлик не поставила в конце, чтобы не думал, что шутит. Да я и не думал. Не знаю, конечно, эту девушку так хорошо, как хотелось бы - но с юмором у неё, кажется, даже не проблемы, а прямо беда.
  ДАВАЙ Я ЗА ТОБОЙ ЗАЕДУ, ЧАСОВ В СЕМЬ УТРА.
  ТЫ ЧТО, НА МАШИНЕ?
  НЕТ, НА ТАКСИ.
  НУ, ЗАЕХАЙ. УЛИЦА СТРОИТЕЛЕЙ, ДОМ 25 КВ 12.
  Ну вот, думал я, пока в голове с треском рвался шаблон. Стоило только упрекнуть её в отсутствии чувства юмора...
  УЛИЦА СТРОИТЕЛЕЙ, Д.25, КВ.12 - ЭТО ТВОЙ АДРЕС? - уточнил я, чувствуя, что кто-то из нас двоих сходит с ума, и судорожно кликая по серо-зелёным квадратикам Google map.
  НУ ДА, А ЧТО?
  Уже ничего, подумал я. Действительно - есть там девятиэтажка.
  УТОЧНИЛ ПРОСТО. А ТЕЛЕФОН СВОЙ НЕ СКИНЕШЬ? КОГДА ПОДЪЕДУ - ПОЗВОНЮ, ЧТОБЫ СПУСКАЛАСЬ.
  ТЕЛЕФОН ТЫ ЕЩЁ НЕ ЗАСЛУЖИЛ. ТЫ ПОКА НА УРОВНЕ ДОМОФОНА, ВОТ В НЕГО И ЗВОНИ. СПОКОЙНОЙ НОЧИ.
  Спокойной ночи, ответил я Марине про себя. И потянулся губами к монитору, поцеловать её на ночь, да вот незадача: задел бокал. Пока ловил его, пляшущего на столе, всё романтичное настроение исчезло. Пора спать.
  Когда мне постучали в стекло, я сначала не понял, что это вообще за звук и откуда он раздаётся. Тук-тук-тук... Стучат очень сильно, стекло дребезжит, и вот-вот вылетит из рамы. Странно, что этого звона не слышит мать. Интересно, что это: сквозняк, или просто какая-нибудь ветка? Хотя какая ветка дотянется до окна шестого этажа?
  Внезапно сон слетел, как туман, сорванный с земли порывом ветра. Я поднялся и на цыпочках подошёл к окну. Не понял - а почему это занавески раздвинуты, и щербатая луна заливает пол молочно-белым? Уж что-что, а занавески на ночь я задвигаю всегда: не могу уснуть, когда на меня сквозь оконное стекло таращится огромная Вселенная.
  Сам не знаю, зачем, я осторожно открыл форточку, в которую тут же ворвался ночной ветер, и моя тёплая с постели кожа покрылась пупырышками. За окном шестого этажа не было ни души - странно, правда?
  Чтобы выглянуть из окна, пришлось опереться левой рукой за подоконник. Она стояла внизу, и мне сначала показалось, что сон продолжается. Потом я понял, что это не Марина, и ледяной душ показался бы тёплым летним дождём, по сравнению с моими ощущениями.
  Тётя Стеша стояла, положив руку на капот белой "Гранты" и смотрела вверх, на мои окна. Её лицо, белое и неподвижное, похожее на алебастровую маску было отчётливо различимо в сумраке. Я заморгал и замотал головой, изо всех сил. Потом выглянул наружу ещё раз, и никого не увидел.
  Ботинки пришлось бы расшнуровывать, а это могло разбудить мать. Пришлось спускаться вниз в трусах, майке, тапочках и наброшенной на плечи куртке. Подъезд был тих, мёртв и полон беззвучно крадущихся прозрачных теней. Меня изрядно колотило, и вряд ли только от свежего воздуха.
  Минут пять я ходил вокруг "Гранты" кругами. Потом рассудок шепнул мне - Евгений, если хозяин машины сейчас наблюдает за тобой в окно, то наряд ППС уже едет. Испуг тут же сменился чем-то вроде стыда алкоголика, который всю ночь гоняет вполне осязаемых чертей, а с утра стесняется этого. Но стоило мне отвернуться, как ветерок пощекотал мои ноздри ароматом "Диор Жадор", сменившимся плотным тяжёлым запахом тухлого мяса.
  Когда я поднимался по ступенькам, пришлось обернуться ещё раз: чужой взгляд из тёмных зарослей шиповника, жёг спину между лопаток, как пойманный в увеличительное стекло солнечный луч.
  -Кто здесь? - негромко спросил я, но в ответ не услышал ни звука. Только где-то недалеко пару раз мяукнула кошка. Или кот, не знаю. Идти проверять не хотелось: лимит моей храбрости на сегодня был исчерпан.
  Пока я ждал лифта, в моей голове было пусто, как в церкви ночью. Все сомнения и переживания сейчас казались такими же смешными и далёкими, как детские мечты найти на дороге миллион долларов. Если я хочу сегодня уснуть, надо постараться ни о чём не думать. Ничего не было. Мне показалось. Если снова подойти к окну, то я увижу только жёлтое пятно от лампочки, тёмную гряду шиповника, машину соседа и больше ничего. Никаких призраков не существует - всему виной навязчивые мысли.
  Но подходить к окну нет никакой необходимости - всё ясно и так. Несмотря на то, что искушение велико, и сопротивляться ему трудно.
  
  МАРИНА
  
  Мы в ответе за то, что приручили.
  
  -Ты больной? - спросила я так, для порядка. Больше всего мне сейчас хотелось сесть в поданное к подъезду такси и, ни о чём не думая, поспешить к вокзалу, навстречу приключениям. И ведь настроение такое хорошее было с утра: рюкзак уложен, обряд забывания тарелки проведён успешно , оставалось только присесть на дорожку. И вот - пожалуйста.
  -А что? - растерялся Женя, и глупая улыбка сползла с его лица, как плохо приклеенные фальшивые усы.
  -Подожди... - Я подняла руку. - Объясни - может, это шутка такая? Ты вот прямо с этим пакетом из "Магнита" собрался идти в поход?
  -Я думал, мне рюкзак дадут в клубе. И я свои вещи в него переложу, и всё. - Он покачал круглым, туго набитым пакетом. - А чего случилось-то?
  -Чего случилось? - Мне захотелось вырвать пакет из его пальцев и, раскрутив над головой, врезать по испуганной физиономии. - А ты Палычу говорил, что тебе нужен рюкзак, спальник, пенка?
  -Нет, - пробормотал он. - Я думал - привезут.
  -Тогда у меня сюрприз: они уже выехали. И возвращаться не будут: семеро одного не ждут.
  -Да? - ответил Женя, а потом потерянно обернулся по сторонам, как будто в разрешении проблемы ему могли помочь снующие у помойки голуби, или потасканного вида кот, развалившийся на капоте чьей-то "Нексии".
  -Я же тебя спрашивала: нужен список?
  -Я хотел сам в интернете поискать, но его отключили, - беспомощно признался он. - Извини, я облажался, похоже.
  Я попыталась сбросить с плеч тяжёлый рюкзак, но от злости запуталась в лямках и ремешках. Женя бросился помогать, но был отброшен моим взглядом, после чего присел на низкий металлический заборчик и сгорбился.
  -Юноша! - окликнул его таксист, мужичок лет пятидесяти, одетый в замшевый пиджачок и бейсболку "Вашингтон Кэпитэлз". Он уже давно с интересом прислушивался к нашему разговору. - Ехать до вокзала будем? Или будем онанизмом заниматься?
  -Езжай без меня, Марина, - глухо сказал Женя, глядя в асфальт, покрытый шелухой от семечек и засохшими плевками. - Этого ты и хотела.
  -Езжай?!! - Я с удовольствием перешла на крик. - А как я поеду без своего парня, твою мать? Который на собрании уже нарисовался? Который на крови поклялся меня беречь и охранять - хрен знает от чего! Который крутой многоборец, а сам о себе позаботиться не в состоянии!
  -Марина, извини меня, пожалуйста... - Кажется, сейчас крутой многоборец рухнет в покрытую капельками росы траву и зарыдает навзрыд. И пусть - нисколько не жалко гада.
  -А что мне с твоих извинений? Думай, что теперь делать!
  -Ну-у, - протянул он. - Например, заболела моя выдуманная бабушка. Она и так лежачая, её всё равно не жалко.
  -Лучше думай! - Я от души врезала своим новеньким, ещё не опробованным "вибром" по длинным ногам, раскиданным на асфальте.
  -Ну... Можно Палычу позвонить - пусть возвращается...
  На этот раз Лукашину прилетело по щеке. В последний момент нежное девичье сердце дрогнуло, и кулак разжался. Получилась пощёчина, звонкая, смачная, от которой это длинное недоразумение чуть не кувыркнулось с заборчика. Хорошо, что не стал закрываться руками, а то прилетело бы ещё чем-нибудь, вроде вон той половинки кирпича, притаившейся в траве.
  -Эй, молодёжь! - снова влез в разговор таксист. - Я уезжаю!
  -Отпусти такси, - тяжело дыша, приказала я. - Быстро!
  Женя послушно сполз с заборчика и, сгорбившись, поплёлся к машине. Я брезгливо потыкала его барахло носком ботинка. Что это за волосатая гадость лежит сверху?
  -Камеди клаб, блин, - прокомментировал ситуацию таксист, покачивая головой и неторопливо отщёлкивая сдачу железными десятками. Женя безропотно терпел. Я подождала, когда он проводит взглядом отъехавшую машину и в очередной раз пнула его пакет, так, чтобы он видел.
  -Открывай.
  -Прямо здесь, что ли?
  -А ты что, хочешь, чтобы ЭТО пересекло мой порог?
   Первым на свет появился таинственный свёрток. Пакет тут же сдулся, стал заметно меньше.
  -Это что?
  -Куртка тёплая, отцова. Я подумал, что в лесу ночью будет холодно.
  -А ты не подумал, как на тебя будут смотреть люди, когда ты будешь её одевать? Женя, туристы не спят в таких куртках! В них спят только бомжи в теплотрассах!
  -Хочешь сказать, что на меня посмотрят, как на дурака?
  -Именно! - щёлкнула я пальцами. - А на меня - как на девушку дурака. Как она называется в русском языке?
  -Не знаю. Может, придурочная? При дураке, в смысле...
  -Помойку видишь? - показала я недрогнувшим пальцем на зелёный мусорный бак с грязными потёками на облезающей краске. Надо же, какое удовольствие, оказывается, можно получить от вида переваливающихся через край ящика лохмотьев!
  -Теперь бери своё барахло и мой рюкзак - и быстро за мной!
  -А мы что, к тебе домой сейчас? - недоверчиво и как-то испуганно спросил Женя. - Зачем?
   -У тебя есть другие варианты - где взять оборудование?
  Вместо ответа он подхватил мой рюкзак и неловко закинул себе на плечо. Конечно же, вверх ногами. Хорошо, хоть клапан затянула, как следует, ничего не вывалилось.
  -Живой? - спросила я, когда он, пыхтя и отдуваясь, забрался на третий этаж. Лифт не работал, и Жене пришлось подниматься пешком, что доставило мне немало тёмненького и сладкого, как шоколад, удовольствия.
  -Квартира двенадцать. - На его шее и коротко остриженных волосах заблестели капельки пота. - Значит, это не шутка... А у тебя родители дома?
  -Ну, а если и есть? - спросила я, подбирая нужные ключи. - Придумал, что будешь говорить? У меня отец мужик очень суровый, если что.
  -Очень красивый коридор у вас, - сказал Лукашин из-за моей спины, застыв на пороге, как вампир, которого забыли пригласить. - Шкаф очень интересный и карниз тоже. Самодельный, кажется. Отец у тебя с руками.
  -Или заходишь, или остаёшься на улице.
  Женя перевалился через порог и снова замер, уставившись на пол. Господи, ну что я тебе сделала, почему ты подсунул мне это недоразумение, впадающее в транс по малейшему поводу?
  -Запомни, - сказала я из зала, загоняя под диван все следы вчерашнего отцовского вечера. - За все твои косяки ты теперь мой раб. Если будешь повиноваться - разрешу жить.
  -Линолеум у вас знакомый, - донеслось из прихожей. - Такой же рисунок, точь-в-точь, как в Москве. Просто дежа вю какое-то... Что ты сказала?
  -Иди сюда. - Сил моих хватило только на это. - Открой антресоли, пожалуйста. Ты длинный, дотянешься.
  -Я не длинный, а высокий. А что доставать?
  -А что видишь - то и доставай.
  Первым ему попался спальник. Не новый, конечно - не хватало ещё давать ему новый. Но, в целом, нормальный, достаточно тёплый, служил мне два года верой и правдой. Прожжён угольками, вот здесь и здесь, а на самом верху, возле молнии - сигаретой. Пользуйся, сволочь, пока добрая!
  -Э... - Женя замялся, удерживая спальник на весу и неумело прикладывая к себе. - А ничего, что он розовый?
  -А каким ешё должен быть женский спальник?
  -Женский?
  -Извините, другого нет. - Любо-дорого посмотреть на его изменившееся лицо. - А ты чего так расстроился - сейчас это нормально! Осталось, правда, у нас в турклубе ещё парочка гомофобов, но мы с ними боремся...
  -А как им пользоваться-то вообще? - спросил он, продолжая осторожно держать розовое чудовище в некотором отдалении от себя.
  -Вообще-то само слово "спальник" должно было натолкнуть тебя на мысль, что в нём спят. Расстёгивают молнию, залезают внутрь, и спят. Хр-р...
  Всё это сопровождалось условными движениями, которые я проделывала со спальником, вырванным из его рук. Женя оторопело наблюдал за моими манипуляциями.
  -Лицо оставляем снаружи, а то можно задохнуться. На голову вот эту штуковину одеваем, как капюшон. Если залезешь в ботинках, или с немытыми ногами, можешь оттуда даже не вылезать, понял? Вот тебе рюкзак. Он не розовый - считай, что повезло.
  -Мэйд ин Чайна, - Женя повертел рюкзак, размышляя, где у него верх. - Выглядит, как новый.
  -А он и есть новый. И даже не мой. Лошадь я, что ли, девяносто литров на спине таскать? Да, прежде чем возвращать - не забудь постирать. И спальник тоже. Нет, спальник не тоже, спальник - в первую очередь.
  -А что такое каремат?
  -Пенка, что ли?
  -Не знаю, но раз ты так говоришь - наверное.
  -Ты на неё смотришь.
  -Спасибо, - поблагодарил он, глядя, как бесформенный мешок защитного цвета надувается всё больше, приобретая очертания цилиндра.
  -Не за что. Я не для тебя стараюсь. Ты презервативы взял?
  -Зачем, - вытаращил глаза Женя.
  -А, хотя ладно, я взяла.
  Оказывается, эти бледные щёки всё-таки умеют краснеть. Вдоволь налюбовавшись лёгким стыдливым румянцем, я сжалилась:
  -Да ты не бойся - это не для того, о чём ты подумал.
  -А для чего? - хрипло спросил он.
  -Всё просто, - пожала я плечами. - Соль, спички, мука. Даже если целый день идёшь под дождём - всё остаётся сухим.
  -Ну да, - почесал он нос. - Всё сухое, только клубничкой попахивает... Слушай, время - без десяти восемь. Пока они билеты будут покупать, пока грузиться - минут сорок у нас есть. Но надо, наверное, поторапливаться.
  -То есть, в том, что мы опаздываем - виновата я?
  Женя покашлял в кулак и разрумянился пуще прежнего.
  -Нет, конечно, это всё из-за меня. Но мы успеем, отвечаю. Дай, пожалуйста, свой телефон - я такси вызову.
  -Ты решил, что у меня сегодня день благотворительности?
  -У меня деньги на балансе кончились, - вспотев под моим строгим вопрошающим взглядом, признался он. - Я тебе потом, на вокзале, закину.
  -Ну-ну, - покивала я. - Удачи, она тебе понадобится.
  И как в воду глядела: удача пролетела сквозь кривые длинные руки, как фанера над Парижем. Везде было занято, а когда диспетчер освобождался, выяснялось, что в нашем районе нет ни одной машины. Я, не обращая внимания на страдальческие гримасы, внимательно осматривала Лукашина с ног до головы, пытаясь понять, что именно упустила из вида. Ощущение этого было настолько осязаемым, что его можно было мазать на хлеб.
  -У тебя какой размер ноги?
  -Сорок третий, а что? - растерянно ответил он.
  -А уже ничего. - Зачем спрашивала - и так видно, что нога больше, чем у отца. - Хватит мои деньги переводить, всё равно опоздали.
  -А что случилось? Тебе чем-то мои кеды не нравятся?
  -Только в советских мультиках туристы идут в поход в кедах. Ты сам, случайно, не из такого мультика сбежал? Ботинки дома есть, разношенные, но ещё крепкие?
  -Осенние если только.
  -Поехали. - Я мотнула головой в сторону двери. - Где живёшь?
  -В центре, как раз недалеко от вокзала... А почему нельзя в кедах?
  -Потому, что ноги убьёшь к вечеру.
  -Да? А я думал...
  Я встряхнула его за шиворот:
  -Давай договоримся так: за нас двоих буду думать я. У меня это лучше получается. Хватай рюкзаки, раб.
  Хотя такси всё-таки приехало, на вокзал мы, разумеется, опоздали. Надо было сразу отправить Лукашина восвояси, пока была возможность - доброта всегда приносила мне одни проблемы.
  -Подожди здесь, пожалуйста, - попросил он, показывая на лавочку у подъезда. Лавочка, хоть и старенькая с виду, оказалась очень уютной. К тому же она была прикрыта разросшимися кустами шиповника. Летом, когда листвы больше, здесь, наверное, благодать для бабушек - не жарко и всё видно.
  Время от времени в квартире на шестом этаже отдёргивалась занавеска, и какая-то худая черноволосая женщина недобро косилась на меня. А когда понимала, что я тоже её вижу, пряталась. Женя появился минут через десять, я даже не успела докурить. Выглядел он, словно труп, покусанный пираньями: нечто бледное и красное одновременно.
  -Не скучала?
  -Нет, - пропела я. - Мне некогда было, я за мамой твоей наблюдала. А она - за мной. Вон, смотри - и сейчас наблюдает.
  Я не соврала: на шестом этаже вновь колыхнулась занавеска. Женя поперхнулся - выходит, угадала.
  -Ты чего красный такой? Бежал от неё, что ли?
  -Ага, - кивнул Женя. По тому, как он морщился, было ясно, что ситуация доставляет ему прямо-таки физические мучения. - Пойдём, а?
  -Боишься, что тебя сейчас мамка домой загонит? - поинтересовалась я, подпрыгивая с рюкзаком. - Интересно, что она про меня сказала? Что я тебе не подхожу, потому, что курю? И ещё, наверное, что я проститутка?
  -Н..нет...
  Когда мы свернули за угол, и глаз Саурона уже не мог нас видеть, Лукашин заметно расслабился, зашагал бодро и весело, словно сбросил с плеч тяготящий груз. Даже дыхание изменилось: стало ровным и глубоким.
  -Ты отдышись, отдышись, - посоветовала я. - Ну, подумаешь, мама поругала... Мама - такой человек, на которого нельзя обижаться. Потому, что она тебе только добра желает.
  -Марина, давай завяжем с этой темой, пожалуйста, а? - попросил мой малыш. - Ты лучше расскажи, как с Палычем поговорила.
  -Да никак, - сказала я чистую правду. - Он сказал, что мы чудаки на другую букву. Заметь, он применил местоимение "мы", с чем лично я не согласна - но ему не докажешь. Догадываешься, кто в этом виноват?
  -Может, хватит? - поморщился он.
  -Нет, не хватит, - безжалостно сказала я. - Ты мой раб, помнишь?
  -Добрая ты... А ничего, что меня тоже назвали...
  -Ничего. Потому, что так оно и есть.
  Два квартала мы прошли в блаженной тишине, а на третьем Женя не выдержал. Наверное, думал, что я злюсь, и очень зря: мне было всё равно. Мало ли кто там семенит чуть впереди и слева, косится, пытается поймать мой взгляд? Гораздо важнее другое: погожий денёк, хруст сучьев под ногами, терпкий запах смолы, белые клубы дыма и красные угольки, по которым лениво ползает вальяжное рыжее пламя.
  Скоро. Уже очень скоро.
  -А что он с нами сделает? - с показным равнодушием спросил он. Типа - абсолютно не волнуюсь, просто интересно.
  -Со мной - ничего, не я же ботинки забыла. А что с тобой, даже не знаю. Может, сложит все продукты в твой рюкзак и заставит тащить. Может, назначит вечным дежурным. Может, новенькое что-нибудь придумает.
  Вокзальная площадь была пуста, только на остановках стояло по два-три человека. Даже таксисты попрятались по машинам: мёртвый час.
  -Восемь пятьдесят, - сказал Женя, засунув большие пальцы под лямки и высоко запрокинув голову. Часам на вокзальной площади, он, видимо, доверял больше, чем собственному телефону. - Может, они ещё не уехали?
  -Уехали, - огорчила его я. - Но есть и хорошая новость: мы их догоним. Ты, вот что - иди и купи два билета до Липовки, на ближайшую электричку. Хотя нет - давай сюда деньги, а сам стой тут, сторожи рюкзаки. Хотя нет - пойдём со мной, а то потеряешься ещё.
  -Точно догоним? - спросил Женя, удобнее устраивая на костлявых плечах рюкзак. Полицейский, окинув нас ленивым взглядом, отвернулся, несмотря на то, что рамка металлоискателя переливалась всеми цветами радуги и чуть не подпрыгивала. - Уверена?
  -Ну, если не догоним - придётся в лесу ночевать.
  -В лесу? - недоверчиво покрутил головой Женя. - А ничего, что у нас палатки нет?
  -Ничего. Сделаем навес из веток, сложим нодью: это костёр такой специальный, охотничий. А ещё ты будешь всю ночь защищать меня от хищников - сам напросился.
  -Романтично, - криво улыбнулся он. - С милым рай и в шалаше.
  -Да ладно, расслабься, - потрепала я его по щеке, вдоволь налюбовавшись на округлившиеся глаза. - Я пошутила. Там до Михайловки одна дорога. Если повезёт, то мы их даже перегоним. Так что, не будет никакой романтики, закатай губу.
  Очередь была небольшой: две бабульки с сумками из толстого дермантина и бравый седовласый дед в штормовке и тельняшке, изнывающий от желания пообщаться.
  -Чем торгуете, ребята?
  -Ничем. Мы просто туристы - в поход собрались.
  Как назло, одна из бабулек, стоявших у окошка, не сумев пересчитать сдачу, принялась за гору мелочи заново, подслеповато разглядывая каждую монету. Ну, бабуля, давай быстрее, пожалуйста...
  -У-у-у, - настырный дед замахал руками. - Туристы, вон чего... Барыги вы - вон у вас какие тяжёлые рюкзаки.
  -Мы туристы, - зачем-то повторил Женя, тихо, словно сам себе не веря. - Спортивный туризм, понял, что ли?
  -А-а! Нефть, значит, ищете? А это твоя девка, что ли? Хоро-о-шая!!!
  Комплимент был сомнительным изначально, а потом и вовсе оказался испорчен. А именно: подняв руку с вытянутым большим пальцем, дедок вдруг опустил её на моё плечо. Уж не знаю, зачем - только это было напрасно. Я оттолкнула его, и дед плюхнулся на грязный пол. Из раскрывшейся сумки покатились круглые коричневые луковицы. Старушки вжались в стену, и, вроде даже, досрочно перестали дышать.
  -Вы, кажется, подружились? - спросила я у Жени, кивнув на деда, изумлённо ловящего разбегающийся лук. - Тогда объясни своему другу, что я не твоя девка. А то, что я не хорошая, думаю, он уже понял.
  -Ты зачем так, внучка? - раскрыла, наконец, рот одна из бабулек, судя по всему, самая сердобольная. - Он же тебе в дедушки годится.
  -Ну а вам вполне подходит, - ответила я. - А если вам ещё и нравятся алкаши, которые вас лапают, сегодня прямо ваш день. Можете забирать.
  Дед, усевшись на скамейку, начал клокотать. Негодование и праведная злость кипели в нём, требуя выхода. Женя застыл на месте, весь обращённый вдаль, туда, где неторопливо прогуливались люди в синей форме.
  -Отвернись, - сказала я. - Если долго вглядываться в пропасть, пропасть начнёт вглядываться в тебя. А мы торопимся, поэтому концерт закончен. Женщина, нам два до Липовки, на девять сорок.
  Но у настырного дедка было иное мнение насчёт того, когда и как должен закончиться этот концерт.
  -Проститутка! - неожиданно звонко выкрикнул он. А чтобы у сидящих в зале не возникло сомнений, кто является таковой, ещё и пальцем на меня показал. И оказался неправ: нельзя считать проституткой девушку, которая спит с мужчиной не за деньги, а исключительно по глупости.
  -Ну, чего сопишь? - сказала я Жене, когда пригородные кассы скрылись за углом. - Не ты ли обещал оберегать меня от всех опасностей? Иди, разберись с дедом, раб! Убей старика, так, чтобы я видела, как он мучается!
  -Пойдём лучше пива попьём в буфете, - предложил он альтернативу. Я аккуратно сняла его горячие и влажные пальцы со своего запястья.
  -Я не пью, а ты делай, что хочешь... Только в электричке туалета нет. Если сикать захочешь - придётся терпеть. Посмотри за рюкзаками.
  -А ты куда? - встрепенулся он.
  -Еды купить.
  -Я с тобой.
  Следующие двадцать минут мы провели за продуктовым шоппингом, и даже в этом нехитром деле наши желания не сошлись. Я забраковала весьма подозрительные слойки, а он наотрез отказался от плавленого сыра в конвертиках. Ну и дурак - мне же больше достанется.
  -Лукашин, если от этих пирожков тебе станет плохо, я брошу тебя прямо в лесу. Ты бы ещё шаурму купил, придурок. Совсем мозгов нет?
  -А что, здесь шаурму продают? - закрутил он головой в поисках заветного ларька. Мне сначала показалось - опять придуривается. Но нет - желание сожрать тухлой курятины с ядрёной морковью, слепленной в некое подобие хот-дога не очень чистыми узбекскими пальцами, было искренним.
  -Дай-ка сюда деньги, - сказала я. - У меня целее будут.
  Женя вывернул карманы под одобрительным взглядом продавщицы.
  -Молодой человек, послушайте свою девушку. Возьмите лучше колбаски Краковской - она свежая, на той неделе привозили.
  Я промолчала, отвернувшись к лотку с газетами: делала вид, что мне интересна статья о том, как у какого-то актёра на самом деле нет звёздной болезни. Иногда нужно промолчать, даже если очень хочется возмутиться.
  Зато мой малыш прямо-таки раскраснелся от гордости. Поглядывая на меня и счастливо улыбаясь, он сказал:
  -Хорошо, я возьму - МОЯ девушка не против.
  -Слушай, ты, - сказала я, когда мы вышли из магазина. - Последний раз говорю тебе: я не твоя девушка. Не была ей и никогда не буду. Не питай ложных надежд: от них всегда бывает очень жёсткий отходняк.
  -Я потерплю, - ответил он, пряча бегающие глаза. - Ничего. Главное, чтобы с тобой...
  - ... всё было хорошо, - с усталым вздохом закончила я.
  
   Как убить время и при этом не погибнуть самой.
  
  Электричка - самый скучный вид транспорта на свете. Мы стояли на каком-то забытом полустанке вот уже полчаса. Немногочисленные пассажиры откровенно клевали носом. Из открытого окна пахло креозотом и горячим асфальтом, а рядом с вагоном кто-то долго и нудно звал Мишу. И все, в каком-то оцепенении, ждали, когда он, наконец, откликнется. Лукашин поглядывал на меня, облизывал губы, ёрзал, но завязать разговор не решался.
  -Ладно, - сдалась я, когда поняла, что уже точно не засну. - Спрашивай. Можно. Если по делу - ругаться не буду.
  -Давай так, - вкрадчиво сказал он, и по его загадочному лицу стало ясно, что меня ждёт какая-то домашняя заготовка. Спустя секунду в его руках откуда-то появилась колода карт. - Сыграем?
  -На что? - спросила я, уже понимая, куда он клонит.
  -На честность. Если выиграю, то задам вопрос, а ты ответишь.
  -Честно?
  -Конечно! - с каким-то восторгом ответил он. Его глаза загорелись странным огнём, который мне очень не понравился. - В этом и смысл!
  -А если я выиграю? Как тогда быть? Не хочу я задавать тебе никаких вопросов. Извини, конечно, но мне не интересно.
  -Ну, - смешался он. - Ну... Тогда давай, тогда я сам расскажу какую-нибудь историю о себе.
  -О, нет, избавь меня от этого! - Я замахала на него, как на залетевшую в комнату муху - кыш, кыш!
  Женя торговался, юлил, пытался заинтересовать, но я не поддавалась. В конце концов, он сдался, согласившись на отжимания и синицу в руках - мой возможный проигрыш. Как только карты оказались в руках, произошло долгожданное - электричка тронулась. Настроение сразу улучшилось, а после трёх подряд Жениных проигрышей почти достигло утреннего уровня. Уж больно нелепо и смешно он выглядел, когда поднимался с пола, отдуваясь и отряхивая с ладоней прилипший мусор.
  -Ниже! - командовала я, наблюдая за процессом расплаты. - Чего задницу выставил? Так не пойдёт! Давай сначала! И - раз, и - два!
  Проиграв в седьмой раз, Женя поник, как подсолнух под дождём. Я дала ему шанс сохранить лицо: особо не следила за техникой выполнения отжиманий. Так, одним глазком, чтобы уж совсем не наглел. Мне же пришлось проиграть на восьмой раздаче, когда его руки уже ходили ходуном. Да и карты, честно говоря, были паршивыми - только один козырь за всю раздачу: несчастная семёрка пик. Вини, вини, дурака сменили...
  Мне показалось, победитель не поверил в свою удачу, даже собрав в своих руках шесть старших козырей. И уронил карты на рюкзак, только тогда, когда я решила, что продолжать этот цирк дальше не стоит.
  -Спрашивай, - благосклонно разрешила я. - Можно.
  -И ты ответишь честно? - не поверил он, глядя на меня измученными глазами. - Блин, у меня руки не поднимаются...
  -Сам виноват. А отвечу честно, да.
  -Хорошо, - хрипло сказал Женя. - Этот Палыч - он тебе кто?
  Хороший вопрос. А может взять, да и рассказать ему всё - мелькнуло в голове. Мелькнуло и погасло.
  -Ты у меня уже спрашивал...
  -Да, я помню. - От волнения Женя задел ногой рюкзак, и карты посыпались на пол, но никто из нас не обратил на них внимания, потому, что они были всего лишь предлогом и инструментом. - Ты сказала, что он твой руководитель. Но это, извини, конечно - масло масляное.
  -А твой отец с тобой, почему не живёт? - спросила я, внезапно для него. - Спился, помер, или бросил вас?
  -Бросил, - неуверенно ответил Женя. Было видно, что такой поворот разговора оказался неприятным сюрпризом: ожидал он совсем не этого.
  -А-а... - кивнула я. - А у меня просто бухает. Это же лучше, чем совсем бросил, да?
  -Марина, а это ты сейчас к чему?
  -Когда я задаю вопросы о твоей семье - тебе приятно?
  Он промолчал, поглаживая плечи - видно и впрямь болели нещадно.
  -Так вот. Палыч - моя семья. И пацаны. А ты - чужой человек. Поэтому отвечу честно, как и обещала: это не твоё дело. Я не лезу в твою душу, а ты в мою. Сходили в поход и разбежались. Договорились?
  -Нет, - помотал он головой, глядя в пол. - Я ведь видел вас с Палычем около стоянки... Ну, перед тем, как подойти за мячиком. Ничего, правда, такого не услышал, кроме последних слов. Тут уж извини, их пол-парка слышало. Что-то вроде: научись врать, как следует, да?
  Я подождала продолжения, и оно последовало незамедлительно.
  -Мне показалось, что с его стороны это была угроза.
  -Лукашин, не было никакой угрозы! - С этой особью мужского пола надо говорить очень твёрдо, тогда она теряется. Скорее всего - отзвуки маминого воспитания. - И мне всё равно, что ты там себе напридумывал.
  -Я ничего не придумывал. Помнишь, я рассказывал о девушке, которая была очень на тебя похожа?
  -О, Боже! - демонстративно зевнула я. - Так она существует? А я думала, что это твой вымышленный друг. Ну, и причём здесь она?
  -Я её видел ночью у себя во дворе, - нехотя сказал Женя. Судя по его бегающим глазам, это должно было стать для меня откровением.
  -Ну, тогда это точно была не я.
  Электричка снова притормозила у какой-то станции. Два мужичка в одинаковых пиджаках проволокли мимо нас грязные мешки с чем-то тяжёлым. Проводив их взглядом, Женя нагнулся ближе, поманил пальцем, а я, дура, послушно подчинилась, загипнотизированная его серьёзностью.
  -Мне кажется, - сказал он негромко. - Только ты не смейся, пожалуйста... Мне кажется - она мёртвая была.
  -Лежала мёртвая у тебя во дворе? - Я ничего не поняла, но почему-то тоже перешла на шёпот. - Жесть, какая...
  -Нет, стояла и на меня смотрела.
  -Мёртвая? - уточнила я, отодвигаясь подальше, на всякий случай. - То есть, призрак? У-у-у, Лукашин, я пришла за твоей рыжей душонкой!
  -Ты не смейся только... Вы же очень похожи... Вот я и решил, что это она предупредить приходила. О том, что тебе угрожает опасность.
  Женя коротко выдохнул и выпрямился, сложив руки на коленях. Вроде того: я сказал, что хотел, а ты теперь думай. Да вот ещё, больно надо.
  -А у тебя девушка была когда-нибудь? - спросила я, интуитивно почувствовав мягкое розовое место в его ощетинившейся иголками защите.
  -Нет, я всю жизнь ждал только тебя, - уклончиво ответил он и, придумав, наконец, куда деться от моего наполненного скептицизмом взгляда, нагнулся, чтобы подобрать рассыпанные по полу карты.
  Тамбурная дверь отъехала в сторону, запустив в вагон облако табачного дыма и двух молодых людей. Один из них показал на пустую скамейку, предлагая присесть, но другой остановил его коротким, как удар в живот, движением, сканируя вагон тяжёлым взглядом исподлобья.
  Тут я совершила две ошибки: во-первых, встретилась с ними глазами, а во-вторых, слишком быстро отвернулась к окну. Дикое животное надо давить прямым, как линия прицела, взглядом, отводить который нельзя ни в коем случае. Поскольку так, по мнению зверя, мы проявляем слабость.
  Первым к нам подошёл тот, что помоложе. Старший остался за его спиной, небрежно облокотившись на спинку скамьи и полностью перекрыв проход. На него оглядывались, но он невозмутимо щёлкал семечками, и случайные взгляды отскакивали от его груди, как мячики от стенки. Лукашин всё возил по полу руками, выискивая залетевшего под сиденье туза. Чёрные ботинки, покрытые толстым слоем дорожной пыли, поравнялись с ним, а потом один из них небрежно ткнул Женю в бедро.
  -У-ру-ру! Э, студент, ты чего там потерял?
  -Ты чего? - с недоумением спросил Лукашин.
  -Я? - ткнул себя пальцем в грудь молодой. Роста он был небольшого, но смотрелся покрепче Жени. К тому же его тело будто было наполнено до краёв крутым кипятком, и ноги не могли стоять на месте. Больше всего это было похоже на причудливый танец. Только вот таких танцоров я достаточно повидала на районе: парень явно на чём-то сидел, и плотно.
  -Ты. Ногами можно и поаккуратнее.
  -Ну, извини, браток, попутал, - облизав губы, сказал молодой.- Я думал, раз ты под шконкой шаришься, значит, опущенный. А гомосеков только ногами, а куда деваться!
  Ну, началось - подумала я. В животе зашевелилось что-то горячее, и появилась тянущая противная боль, как при месячных. Пассажиры уткнулись в давно прочитанные газеты, а те, у кого их не было - в окно. Впрочем, так бывает всегда. Где вы, любители помочь униженным и оскорблённым, в тот момент, когда вы действительно нужны?
  -Ты ошибся, уважаемый, - сказал Женя. - Я не из таких.
  -А чего под шконку залез?
  -Да вот, карты упали.
  -А чего ж ты безрукий такой?
  -Да упали вот.
  Разговор явно заходил в тупик, и молодой решил сменить тактику. Впрочем, это могло быть и заготовкой.
  -Фрол! - позвал он старшего, и тот обернулся, вроде бы нехотя. - Студенты тут колотьё метают, может, впишемся?
  -Спроси, на что играют, - процедил тот сквозь зубы, а я удивилась тому, какие же ярко - голубые у него глаза. Как у ребёнка.
  -На интерес. - Женины пальцы дрожали. Еле заметно, но дрожали, и колоду в руках он тасовал уже слишком долго, даже на мой взгляд.
  -А что за интерес? - нагнулся к нему молодой, и пальцы замерли, застыли. - Может, и мы впишемся?
  -А свой у нас интерес, уважаемый. Вас не касается.
  -Нет, Фрол, ты посмотри, как пацанчик меня отшил! - оскалился молодой. Бешенство так и пёрло из него, пузырилось в уголках губ. - Ну, давай, тогда на просто так метнём!
  -Я на просто так не играю.
  -Смотри ты, грамотный... А на что играешь?
  Молодой нисколько не смутился вежливому отказу, попинал рюкзак, ощупал его хозяйской рукой, потом, нимало не стесняясь - меня. Слава Богу, только взглядом.
  -Ни на что.
  -Так, прямо, и ни на что? - радостно возразил молодой. Его глаза, казалось, вращались в глазницах по часовой стрелке - жуткое зрелище. - А если найду что-нибудь? Тогда ведь играть по-любому придётся.
  -Не можешь заставить, - негромко возразил Женя. - Если я не имею желания - не можешь.
  -А кто его будет спрашивать, твоё желание, пацанчик? Взял карты в руки - играй. Что на кон ставишь? Барахло своё? Или, может - тёлку?
  -Нет. На неё играть не будем, - Женя хотел сказать это решительно, по-мужски, я понимаю. Но не получилось, буду справедлива - голос слегка дрогнул. Ладно, буду справедлива до конца - не слегка.
  -Что так? - поинтересовался вроде бы непричастный к разговору Фрол. То ли ноги затекли, то ли семечки кончились. - Подруга твоя, что ли?
  -Знакомая, - Лукашин поглядел на меня с такой тоской, что мне показалось, сейчас он добавит: прыгай в окно, Марина, я их задержу.
  -На знакомую не грех сыграть - нахрен она ещё нужна?
  -Молодой человек, разрешите пересесть, - Я приподнялась, пока ещё не решив, что буду делать с ногами, перекрывшими проход. Но молодой просто толкнул меня в плечо, продолжая скалиться. Толкнул легко, без злобы, можно сказать, походя. И я упала обратно на скамью.
  Увидев это, Женя дёрнулся. Но это его движение было лишено агрессии, желания вцепиться в чужое горло зубами. Молодой понял это и, скучая, закрыл глаза тёмными очками. А в лукашинский воротник вцепилась другая рука, с плоскими, словно стёртыми о чьи-то зубы, костяшками.
  -Сиди, студент, - ласково сказал Фрол. Его мятое лицо оставалось добродушным, а ярко-голубые глаза говорили - куда ты, дурашка...
  Женя дёрнулся ещё раз. Воротник затрещал, но рука со сбитыми костяшками сжала ткань сильнее и не дала повернуть голову.
  -Сиди смирно, кому говорю.
  -Вы чего беспределите, парни? Это не по понятиям!
  Молодой фыркнул, как нетерпеливый жеребец, обрызгав слюной свой подбородок и, частично, Женины джинсы. Посмотрев на меня, развёл руками и вытер рот грязной ладонью. Что-то вроде извинения, наверное.
  -А ты что, по понятиям живёшь? - спросил Фрол, не ослабляя хватки. - Сидел, что ли?
  -Дядя научил, - выдавил Женя. - Лёня Шиш, слыхали за такого?
  Молодой с Фролом быстро переглянулись. Непонятно почему, я приободрилась. Нет, ну, правда - в электричке полно народа, на улице белый день. Что эти урки могут нам сделать?
  -Слыхали, - ответил Фрол после недолгой паузы. - Был такой человек при делах. А сам-то кто по жизни будешь?
  -Человек, - гордо сказал Женя, словно не замечая, что его держат за шиворот. - Просто человек.
  -Че-ло-век? - по слогам повторил молодой и снова повернулся ко мне, как бы ища поддержки. - Нет, ну ты слыхала? Да какой ты человек, посмотри на себя, дырявый...
  Интересно, а что это у меня в кармане такое жёсткое, неудобное? Оно ещё постоянно норовит ткнуть в живот, когда я нагибаюсь... Ах, да, это же подаренный Максом телефон...
  -Витюша, остынь, - вежливо попросил Фрол, и Витюша остыл, щёлкнув Лукашина по носу, красному от стыда. - Пацан вроде ровный... С чего ты взял, что он заднеприводной?
  -Нет, ну а я что - против? - демонстративно поднял руки вверх Витюша. - Это я просто предположил... А вообще, у меня к нему претензий нет. Пусть идёт на все четыре стороны. Только Клаву свою пускай оставит. Мне кажется, у нас намечается взаимность.
  -Я Марина, вообще-то, - сказала я. - Так, для справки.
  Витюша, лучась гнилозубой улыбкой, прижал руки к груди:
  -Марина, Клава - мне вообще по хрену, веришь, нет?
  -Слышь, студент, - Фрол встряхнул Женю посильнее, перестав улыбаться. Даже глаза полиняли, став серыми и скучными. - К тебе претензий нет. Но чтоб на следующей остановке тебя в вагоне не было, всосал?
  -Я без девушки своей никуда не пойду, - ответил Лукашин, прекратив попытки вырваться.
  -Ты чё, кукарямба? Ты же говорил, что она тебе никто!
  Женя попытался было расцепить короткие пальцы, но в итоге только обогатился оплеухой.
  -Ребята, ребята! - Кричать пришлось громко: я уже видела на лукашинском лбу красные точки от недобрых взглядов, конкретных, как луч лазерного прицела.
  -Чего? - неохотно ответил Витюша. Понять его можно: уже поднялся с лавки, уже неторопливо сжал кулак, занёс руку для хорошего смачного крюка. И тут: ребята, ребята...
  -Ну, вы чего? Это и, правда, мой парень.
  Женя смотрел затравленным зверем, будто пойманный охотниками волчонок с толстой рукавицей в маленькой пасти.
  -А чего ж ты тогда, мразота, нам лечишь? - сказал Фрол и слегка ослабил пальцы, разрешая Лукашину дышать.
   -Да он напугался, наверное, - ответила я за Женю. - Вы, извините, конечно, но вас вполне можно напугаться.
  -Пугливый, что ли? - Витюша потянулся к Жениному лицу, а я подавила желание вцепиться в его дряблую серую кожу зубами. Кто знает, какая дрянь в крови у этого субъекта?
  -Вы, молодые люди, до какой остановки едете? - поинтересовалась я, сумев совладать с собой. - Просто нам на следующей выходить.
  -Ну, значит, и нам на следующей, - переглянувшись с Фролом, сказал Витюша. - Ты, коза, по-любому с нами выходишь. А этот пускай дальше едет - мне такие на зоне ещё надоели.
  -То есть вы тоже в Липовке выходите? - Никогда не думала, что мои ноги могут так дрожать. Кажется, что коленки бьются друг об друга с глухим костяным стуком.
  -В какой Липовке? - хитро прищурился Фрол. Пассажиры потихоньку потянулись к дальнему тамбуру. Мужичок лет сорока в майке с Терминатором подхватил под мышку старенький рюкзак и засеменил к выходу, даже не поглядев в нашу сторону. Айл би бэк, детка.
  -А сейчас, что разве не Липовка? - наигранно удивилась я. - По-моему, мы сто девятый километр уже проехали.
  -Сто девятый проехали, - согласился Фрол, почёсывая подбородок. - Значит, следующий - сто первый.
  Витюша загоготал, в восторге хлопая ладонью по коленке. При этом щедро орошал слюной всё вокруг, уже без извинений. Я достала из кармана телефон и кокетливо чиркнула ногтём по тёмному дисплею.
  -О!!! - восторженно заорал он. - Дай мобилу с камерой позвонить, а?
  -Подожди, - пересилив себя, я улыбнулась, и он нехотя разжал пальцы. - Мне надо звонок сделать.
  -Кому? - разминая затекшие мышцы шеи, спросил Фрол.
  -Маме. Хочу предупредить, что сегодня не приеду. - Тут мне пришлось подмигнуть Витюше.
  -Ну, позвони, - настороженно позволил он, не ожидавший от меня такой уступчивости. - Быстро только! И мобилу потом мне отдашь!
  Я, закусив губу, ткнула в нужный номер дрожащим пальцем, молясь, чтобы он не оказался занят. Женя заворочался, сжав кулаки - судя по всему, приготовился к какой-то самоубийственной глупости.
  -Привет! - решительно сказала я, дождавшись, когда трубку возьмут. - Это Марина Рябинина, дочь твоя. Что? К Липовке подъезжаю. Да, скоро буду, минуты через три.
  -Э, слышь, - Фрол нахмурился, но я состроила умильную рожицу, показывая пальцем в динамик, а потом прижала этот палец к губам, призывая к тишине. Не знаю, поверил ли он - проверять было некогда.
  -Что ты говоришь, мама? Прямо на перроне стоишь? С дядей Колей? Это хорошо! Потому, что срочно нужна твоя помощь! Тут к нам в электричке два урода пристали...
  У Витюши, судя по всему, вместо крови по венам бежала тормозная жидкость. Зато Фрол слушал внимательно. Не теряя времени на раздумья, он шагнул вперёд и попытался вырвать телефон из моей руки. Хорошая попытка, но ваши сегодня не пляшут, друзья - уголовнички. Мне удалось увернуться, и рука загребла только воздух и пару десятков моих волос. Зашипев от острой боли, я выплюнула в трубку:
  -Шестой вагон, шестой вагон, помогите!!! - После этих слов короткие толстые пальцы выбили телефон из руки и он, ударившись о верх сиденья, развалился на несколько частей. Как куски "Самсунга" упали вниз, я уже не услышала: где-то в районе уха надулся и взорвался красным ядовитым огнём пузырь, до краёв наполненный болью. Всё, конец. Не успею даже завизжать, как следует - сейчас он меня добьёт.
  Но этого не случилось. Во-первых, всё испортил Витюша. Его поза "ноги на чужую лавку" оказалась ценной с точки зрения понтов, но бесполезной в драке. В этом случае Лукашин сделал всё грамотно: дёрнул наркошу за ноги, пока тот сучил руками в попытке ухватиться за что-нибудь. И Витюша провалился между сиденьями с печальным криком раненой чайки, только ноги в грязных ботинках взмыли вверх.
  Во-вторых, на этом победы и кончились. Озверевший, сбросивший маску увальня, Фрол сбил Лукашина с ног одним сочным ударом - примерно такой звук раздаётся, когда на колоде рубят мясо. Тот рухнул, как бревно, но удачно: прямо в проход, поперёк Витюши. Который, в свою очередь, истошно завопил - непонятно, от физической или душевной боли:
  -Слезь с меня, петушара!
  Вот так между мной и злобно сопящим Фролом оказалась куча переплетённых между собой конечностей и две головы, одна из которых изрыгала матерные проклятья, а вторая просто мычала. Фрол, конечно, попытался достать меня, перегнувшись через скамейку, да не тут-то было.
  -Ну? - спросила я у него, когда восстановилось дыхание. Отчаянно кружилась голова, и бешено колотилось сердце: давно не было такого стресса. - Что дальше-то? Выходим в Липовке? Там опорка, и я вас обоих туда сдам, граждане бандиты.
  -Ну, ты сука, - восхищённо сказал Фрол, и в этот момент я поняла какого цвета глаза у моей смерти. Голубого. В его руке был нож - небольшая раскладная китайская игрушка. Починить карандаш, поковыряться в зубах, покромсать закусь, или лицо одной упрямой девочки.
  -С ума не сходи, - попросила я, не сводя глаз с узкой серебристой полоски. - Пошутили, и хватит. Дай пройти, и мы расстанемся друзьями.
  Где там. Окинув оценивающим взглядом кучу рук и ног, он принял единственно верное решение, не оставляющее мне шансов: обойти её по пустым скамейкам и выйти мне в тыл. Вагоны катились удручающе медленно, как во сне. Когда убегаешь от чудовища, а тяжёлые ноги путаются в одеяле.
  В отчаянии я ударила по стеклу ладонями, и с подоконника поднялось облако пыли. Среди ползущих посадок, там, где к полотну выходила узкая грунтовка, вдруг мелькнуло что-то рыжее. Я пригляделась - вдоль путей в сторону перрона неторопливо шла одетая в оранжевую куртку женщина. А за ней по пятам следовали два мужика приличных размеров, которые несли большую сумку, каждый за свою ручку.
  -Мама! Мама!!! Дядя Коля!!! - закричала я, колотя в стекло изо всех сил. Слава Богу, что форточка была открыта: женщина услышала и с недоумением подняла на меня глаза. Я помахала ей рукой.
  -Привет! Я здесь!!!
  Не знаю, о чём она подумала, увидев в окне бледную растрёпанную девочку с огромными от страха глазами. О том, что я выглядела именно так, мне подсказало моё отражение, колыхающееся в стекле. Мужики замедлили шаг, и в этот момент электричка начала тормозить.
  -Что такое? - крикнул один из них. - Ты чего?
  Фрол, всё-таки добравшийся до соседней скамейки, замер, всматриваясь в окно, а потом немного отступил назад. Я, поднявшись на цыпочки, замахала руками, словно взбесившийся сурдопереводчик.
  -Я здесь!!! Помогите, пожалуйста! Мама! Дядя Коля!
   Наш вагон остановился прямо напротив здания станции - приземистого одноэтажного сооружения, выкрашенного оранжевым и зелёным. Первое, что я увидела в окно, было рябое лицо полицейского, с ленивой брезгливостью наблюдающего за торговлей щавелем. Прямо вот взяла бы за торчащие из-под фуражки конопатые уши и расцеловала, не задумываясь.
  Фрол стоял в проходе, задумчиво поставив ногу на лавочку, и глядел куда-то в сторону выхода, потеряв ко мне всякий интерес. Нож куда-то делся, да и не было никакого ножа, гражданин начальник, не докажете. Лукашин, с трудом поднявшись на ноги, разглядывал распластанного Витюшу, словно раздумывая: не стоит ли пнуть его ещё разок? Передумав, он прислонился к сиденью, растирая подбородок и сплёвывая на пол красным.
  Когда мы выходили из вагона, нам опять повезло: конопатый коп смотрел в сторону. Ну и хорошо. Не хватало ещё отвечать на дурацкие вопросы по поводу растерзанного вида.
  -Стой, - сказала я, опёршись на плечо Лукашина. Мимо нас проходили, сновали, шлёпали голосящие, пыхтящие, галдящие люди. - Сделай вид, что подтягиваешь ремешки на рюкзаке. Я хочу посмотреть - где эти двое...
  Женя занялся ремешками, а я, прикрыв пылающую щёку волосами, внимательно осмотрела электричку и перрон. Ни в окнах, ни рядом с вагонами гопников не было. Я схватила Лукашина за рукав.
  -Женя, пошли, быстро...
  -Что? - встревоженно спросил он, и завертел своей приметной рыжей головой во все стороны, как флюгер. - Что?
  За углом здания станции асфальт был перепахан корнями огромных тополей и покрыт плотной коркой из полусгнивших листьев и окурков. Люди, спешившие на электричку, огибали это место, поднимаясь по бетонной лестнице. Ещё одна, такая же, рассыпавшаяся до состояния железных прутьев в куче щебёнки, сбегала вниз и исчезала в разросшихся одуванчиках.
  -Вот по этой лестнице, - показала я. - Спускаемся чинно и благородно. Потом будет дорога, песчаная.
  -И что дальше? - спросил Женя, массируя подбородок.
  -А дальше - топим по ней изо всех сил, пока не упадём.
  Так мы и сделали. А что было дальше, и сколько это продолжалось, я помню очень смутно. Всё время, пока мы неслись, как напуганные зайцы в лучах света фар, у меня в голове прыгала только одна мысль. Насколько всё-таки оно в точку, это высказывание - язык на плече.
  -Всё, хватит! - простонал бегущий впереди меня Женя. К счастью, он сдался первым. Последние метры я выжала из своего организма лишь благодаря тому, что крепко сжала зубы и почти перестала дышать. - Марина, хорош, я больше не могу!!!
  Мы остановились посреди полоски плотно утоптанного песка, которая по недоразумению считалась у местных просёлочной дорогой. Длинные ноги Лукашина разъезжались, и, кажется, готовы были сломаться под весом рюкзака. Чёрт с тобой, подумала я и рухнула на землю. Через секунду Женя последовал моему примеру.
  -Есть анекдот, - сказала я, закрыв глаза и слушая своё хриплое дыхание. - Идут по лесу инструктор, турист и чайник. Чайник думает: скорее бы привал. Турист: сейчас молодой сдохнет и, наконец-то, будет привал. А инструктор: твою ж мать, ну и лоси мне достались.
  -Смешно, - ответил Лукашин. - А кто из них - я? Болит?
  Пришлось дать, как следует, с размаха - по нескромным пальцам с прилипшими песчинками, которые вознамерились погладить мою щёку.
  -Руки убрал! Забыл, что такое личное пространство?
  -Извини, - слегка опешив, сказал он. - Я просто хотел посмотреть.
  Зря я косметичку оставила дома. Ну ладно, помада и тени - без них в лесу тяжело, но ни одна девушка ещё не умерла. Но хотя бы зеркальце можно же было положить!
  -Воды дай, - попросила я.
  -Нет воды... - Женя сник прямо на глазах. - Выпала бутылка из кармашка, ещё в электричке.
  -Ну, тогда пойдём искать. Должны же тут быть какие-нибудь колонки, колодцы. Деревня всё-таки, не пустыня же.
  -Пошли, - согласился он. - Только вот... Это тебе.
  С этими странными словами Лукашин снова потянулся ко мне своими грязными пальцами. Но в этот раз я, неожиданно для себя, не стала их сбрасывать. Пальцы немного поковырялись в области моей груди, а потом отодвинулись сами. Остался только небольшой жёлтый цветок мать-и-мачехи, вставленный в дырочку для пуговицы.
  -Очень красиво, - поблагодарила я. На мой взгляд, довольно сухо, но Женя всё равно расцвёл, краше своего цветка.
  Рычаг обнаруженной нами колонки оказался очень тугим. Я хотела уже просить помощи, но потом он всё-таки поддался, и вспененная вода с шипением брызнула на щебёнку.
  -Бутылки другой нет? - зачем-то спросила я, и, не дожидаясь ответа, приказала: - Спроси в доме.
  Женя, немного потоптавшись вокруг меня, уточнил:
  -А мы долго идти будем? Может, она и не нужна?
  Прижав струю пальцем, я направила на него целый фонтан из холодных брызг, чем вывела из ступора.
  -Ты чего?
  Вместо ответа я показала на дом, обнесённый забором из вырвиглазно зелёного штакетника. Он обречённо поплёлся к калитке, за которой басил невидимый пёс. Вернулся он быстро, суровый и решительный.
  -А почему они такие жирные?
  -А в них молоко было, на продажу, - сбивчиво объяснил Лукашин. - Не хотели так отдавать, пришлось заплатить двадцатку.
  -Отмывай, давай! - Не хватало ещё пить из бутылки, в которой могло быть всё, что угодно, вплоть до крысиного яда.
  Женя послушно склонился над струёй, наполнил бутылки водой и принялся трясти, время от времени поглядывая сквозь них на солнце. Я отошла в сторону, достала из кармашка рюкзака сигареты и с наслаждением закурила, переваривая случившееся.
  -Может, хватит, Марин? По-моему, они уже чистые. У меня пальцы уже не сгибаются! - Лукашин продемонстрировал мне ничуть не изменившиеся бутылки и свои посиневшие руки.
  -Хватит, - разрешила я, докурив. - Но, если я всё-таки отравлюсь, то ночью приду и сделаю все сопутствующие дела тебе в спальник. Вопросы?
  -Ещё один вопрос, последний, обещаю, - Женя помедлил, наблюдая за моей реакцией. - А с кем на самом деле ты разговаривала по телефону? Ведь не с мамой же, правда?
  -А с чего ты взял, что я с кем-то разговаривала?
  -Потому, что я слышал, как тебе что-то отвечали. Женский голос. Ни слова не понял, только "бу-бу-бу". Как будто из бункера говорили.
  Я сладко потянулась. Страх и злость ушли, улетели с лёгким ветерком, словно плохой сон. Внутри, разбуженные запахами, звуками и красками весеннего леса, отходили от зимней спячки знакомые с детства азарт и любопытство. Дорога звала меня - в этом не было никаких сомнений.
  -Ну, это у них связь такая - причём тут я?
  -У кого связь?
  -Да у телефонной компании. Я в службу поддержки звонила, и мне отвечала девочка, оператор. Представляю, конечно, какие у неё были глаза после нашего разговора. Но кому сейчас легко?
  Бутылка уже наполнилась до краёв и вода, радостно выбегая из горлышка, потекла вниз, по стенкам. Женя, забыв и о воде и о бутылке, пристально смотрел на меня.
  -А если бы не получилось? Если бы занято было? Тогда - что?
  -Тогда - всё.
  Я, встав на цыпочки, подняла руки к небу и закружилась в радостном весеннем танце. Вместе со мной крутились зелёный забор, чья-то грязная "Нива", дом, сложенный из белого кирпича, колонка вместе с прилипшим к ней Лукашиным. И даже вода, плещущая через край бутылки, прямо на крепкие осенние ботинки.
  
  Дорожные разговоры.
  
  -А ещё есть такая сущность, как Хрумбряк, - вспомнила я. - У него есть хобот, розовый такой, очень противный.
  -А этот что делает? - с явным сарказмом в голосе спросил пыхтящий сзади Женя. - Тоже вещи ворует?
  -Этот не в рюкзаке живёт, а в палатке. Выбивает у людей из рук миски с едой. Хрум, а потом - бряк. И собирай гречу со спальника.
  -Почему? Он что - голодный?
  -А потому, что не надо в палатке точить. Тем более, в одну харю!
  Лесная дорога, две выдавленные в грязи колеи, поросшие травой, всё тянулась и тянулась вдаль. Даже просто шагать по ней, улыбаясь погожему дню, было для меня наслаждением. Далеко позади нас остался огромный бетонный мост, длиной чуть не с сотню метров - слишком сложное и дорогое удовольствие для этих диковатых мест.
  -Круто, - сказал Женя, глядя на бетонное чудовище из-под ладони. Надо было сказать ему, чтобы взял тёмные очки. - Интересно, зачем он тут?
  -Стратегический, наверное. - Этот мост я видела уже третий раз, поэтому сейчас удостоила только лёгкого взгляда. - Здесь другой переправы ещё километров сорок не будет.
  -Что-то не хочется такого крюка давать, - Женя поскрёб начавшую отрастать щетину. Если человек странный, то во всём: волосы на его голове имеют рыжеватый оттенок, а на подбородке и щеках - чёрный, как гуталин.
  -А мы и не будем: тут, внизу, должен быть старый мост. Если половодьем, конечно, не смыло.
  Не смыло. Точнее, смыло, но не весь. Того, что осталось, вполне хватило, чтобы осторожно пробраться на тот берег. Не сказать, что падать было высоко, но тёмные от времени доски были довольно скользкими, а вода бурлила от многочисленных водоворотов. Вряд ли Макс рискнул вести здесь группу: слишком опасно. Ну, а нам, пока никто не видит - можно. Зато теперь у нас есть фора в полчаса минимум.
  Потом дорога долго петляла по пойме, ныряла в неглубокие овражки, заполненные грязным снегом. Лукашин темп, заданный мной, выдерживал исправно, шёл размашисто, глупых вопросов не задавал. Поэтому, минут через пятнадцать после моста, я поняла, что наконец-то могу расслабиться. Вдохнуть тёплый воздух, пахнущий мокрым песком и молодыми листьями. Поздороваться с проплывающими мимо меня липами. Раздавить новым, так удобно сидящим на ноге ботинком мокрый сучок и насладиться его хрустом. Сделать ещё тысячу вещей, о которых мечтала всю долгую, долгую зиму.
  Когда перед нами выросла небольшая рощица, я остановила Женю:
  -Доставай крем, а то сейчас сожрут.
  -Да уже жрут, - флегматично ответил он и хлопнул себя по щеке, оставив на ней размазанную капельку крови.
  В рощице нас атаковала целая армия носатых упырей, но, несмотря на все попытки забраться под воротник, крем своё дело сделал. Когда сплошная волна рвущего мозг ультразвука осталась позади, а перед нами вновь раскинулась пойма с островками деревьев, мы выдохнули с облегчением. Завязался разговор ни о чём, и как-то сам собой скатился до уровня туристических баек. Ну, вот так дошли и до Хрумбряка, куда же без него.
  -И ты, что в него веришь? - скептически спросил Лукашин, сбивая о траву прилипший к его крепким осенним ботинкам комок глины.
  -И ты поверишь, - бросила я через плечо. - Вот вывалишь себе на коленки кашу, ни с того, ни с сего - и поверишь. Кстати, после ужина положено самый вкусный кусочек бросать в костёр. Чтобы завтра дождя не было.
  -А если он будет?
  -Ну, значит - кто-то зажал. Знаешь, как отвратительно бывает: просыпаешься, а палатка протекла. Ты её окапывала, плёнку сверху стелила, а она протекла. Только из-за того, что кто-то за ужином пожалел кусочка.
  -Ты меня извини, Марин, - прореагировал Женя после долгого раздумья. - Только это хрень какая-то...
  Он подпрыгнул, подтягивая лямки: похоже, рюкзак, хоть и лёгкий, уже начал оттягивать плечи. Да и мне тоже, честно говоря. Плюс забились мышцы на ногах: с ноября не ходила пешком столько и сразу.
  -Молчи и запоминай, что говорят! Понял, великий многоборец?
  -Постараюсь сохранить своё инкогнито, чтобы не скомпрометировать даму, - Лукашин изогнулся в нелепом движении, по его мнению, похожему на поклон. И, как всякий плохой клоун, чуть-чуть не наказал сам себя: нога поехала по скользкой траве и угодила в глубокую, заполненную зеленоватой водой, колею. - Блин!!!
   -Аккуратней, ноги не переломай!
  Женя сконфуженно замолчал. Я, в который уже раз, наткнулась взглядом на свежую цепочку чьих-то следов, вышедшую на песчаный откос. Ботинки трекинговые, это факт: у моих похожая подошва. Вот только - наши ли это ребята? И веду ли я свою, пусть и очень небольшую, но всё-таки группу в правильном направлении? Кто бы знал.
  -Чего замолчал? - окликнула я Лукашина. Так, отвлечься от тягостных сомнений. - Говори, чем тебя не устраивает наш фольклор, да погромче: пусть Хозяин Леса послушает, как ты в него не веришь!
  -Всем устраивает... А кто это - Хозяин Леса?
  -Не бубни под нос, я тебя не слышу...
  -Всем устраивает, говорю. Очень интересно. На первый взгляд глупенько, конечно, но зато страшновато. Жертвоприношение, опять же... А когда молодых посвящают в бывалые туристы, это как называется?
  Да нет, это же надо было себя так накрутить! Эта дорога, эта, всё правильно! Вот же - по правой стороне открылся вид на развалины свинарника в низинке. Просто в прошлом году я шла здесь в конце лета, вся эта прелесть была покрыта огромными лопухами и потому выглядела иначе. Теперь вся надежда на то, что Макс нас дождётся, как и обещал.
  -Так и называется - посвящение.
  -А можешь рассказать какую-нибудь страшную историю? О привидениях, например...
  -Лукашин, ты не в пионерлагере после отбоя, - строго сказала я. - Ты опытный, толковый турист, да ещё и чемпион мира по многоборью! Какие, на хрен, привидения? Эти страшилки старики придумывают, чтобы молодых воспитывать. Традиции у нас такие, понял? Хотя... Была одна история...
  Женя тут же вытянул свои длинные руки в предостерегающем жесте:
  -Вот не надо опять впаривать про Шебуршанчика, который живёт в рюкзаке и питается варёной сгущёнкой! Марин, ну я же серьёзно...
  -Всякие вещи бывают, - неторопливо сказала я, высматривая впереди знакомую опушку. Нет, отсюда не видно, надо подняться вон на тот холм. - Я два раза в лесу ночевала, совсем одна. Так же группу догоняла.
  -Правда? - недоверчиво спросил Женя.
  -Я никогда не вру. Не потому, что хорошая такая, а просто память отвратительная. Забываю, кому что соврала. - Подобранная мной на дороге шишка полетела в лукашинскую грудь, которая покорно приняла удар.
  -И как оно - одной ночевать в лесу?
  -Чувствуешь себя одинокой маленькой девочкой в чужом доме. Прямо как Маша у медведей. Лес - он живой, понимаешь? Шорохи, скрипы, тени какие-то бродят, бубнят, а наведёшь фонарик - нет никого. Лежишь в палатке и уговариваешь себя: не бойся, это просто мыши в листьях возятся. А вот это выпь на болоте крикнула. А вот этот шёпот за стенкой - никакой не шёпот, а просто веточка трётся о тент. Хотя знаешь, что нет никакой веточки: до ближайшего дерева даже штормовка не дотянулась... Это шнурки такие длинные, на палатке.
  Холм оказался достаточно крутым, и мне пришлось замолчать, чтобы сберечь силы. Идущий сзади Лукашин тоже стиснул зубы, и некоторое время я слышала только упрямое свистящее дыхание. Но как только подъём стал более пологим, он прокомментировал:
  -Да, жутковато. Но такие вещи очень легко можно объяснить. Это просто страх, вот и всё.
  -Есть такой персонаж, как ты говоришь, фольклорный, - тяжело отдуваясь, сказала я. - Хозяин Леса. Любимая фишка у Палыча, кстати. Нравится ему всем, кто первый раз идёт, мозги выносить этим Хозяином. Если не в теме, просто нельзя не поверить.
  -А ... что... он... рассказывал? - пропыхтел Лукашин.
  -Всякую ерунду, в которую только чайник и поверит: что нельзя шуметь, свинячить, ругаться. Дескать, Хозяин этого не любит, может наказать. Эта сказка давно уже по кругу ходит - от Палычева руководителя к Палычу, от него к нам. Ей лет сто, наверное.
   -А как он может наказать, этот Хозяин? - Лукашин на ходу расстегнул пуговицы на куртке: подъёмчик оказался тяжеловат не только для меня. Надо бросать курить, срочно... - Утащит к себе в чащу и там... Что? Ну, рассказывай уже, Марина - видишь, у меня фантазии не хватает!
  -Да ничего такого... Колышки он из палаток вынимает. Вещи путает, а некоторые с собой уносит. А чаще всего вообще ничего не делает. Просто стоит на опушке и смотрит на лагерь.
  -А на кого он похож? - заинтересованно спросил Женя. С каждым шагом всё труднее выдирать ноги из песка. Господи, да где же эта вершина?
  -Дай попить... - Я притормозила - смахнуть с лица пот перед решающим рывком. - А на кого захочет, на того и похож.
  -В смысле? - недоверчиво спросил Лукашин, протягивая бутылку.
  -Старики говорят, что эта сущность может притвориться, кем угодно, - сказала я, закручивая крышку. - И ещё, что встреча с Хозяином может изменить твою судьбу. Вроде бы даже можно попросить у него что-нибудь, и он выполнит твоё желание, но возьмёт очень дорого.
  -Правда? - Мой малыш выглядел довольно обескураженно.
  -Жень, ты дурак? Ведь просила же не вестись...
  -Ты извини, но я не понял: его, что, на самом деле нет?
  -Лукашин, ну всё просто же: кто-нибудь наряжается и стоит, позирует. Типа наблюдает за лагерем, ищет, кто косячит. Если место удачное, луна полная, или сумерки с туманом - изумительный бывает эффект! Лично видела, как двоих с сосны снимали. Сами потом не помнили, как залезли!
  В принципе, отсюда уже должно быть видно, как люди в разноцветных куртках развалились на молодой травке. Должно быть слышно, как по бокам сухой коряги гуляет топор. Свежий весенний ветерок должен был донести до меня запах тушёнки и бульканье котелка над костром.
  Но на опушке никого не было. Совсем никого.
  -Ну, а где страшное? - разочарованно спросили сзади.
  -Я видела этого Хозяина, когда все, кто мог им быть, стояли рядом со мной, - надёжно придавив глотку вырывающейся из горла истерике, медленно ответила я. - Только можно я эту историю чуть попозже расскажу?
  Вниз я сбежала, не обращая внимания на судороги в ногах, как будто мой бег мог что-то изменить. Споткнулась о вылезшие на дорогу корни, едва не растянулась пластом. И вот она, полянка, точно такая же пустая и вблизи.
  -Мы здесь должны были их встретить? - спросил из-за спины Лукашин. Я не стала ничего отвечать. Осела на траву и спрятала лицо в ладонях.
  -Марина, чем я могу помочь? Не плачь, пожалуйста, и не три глаза - красные станут. Может, ему позвонить, Палычу?
  -Лукашин, ну чем ты можешь помочь? - подняла я, может быть и красные, но абсолютно сухие глаза. - Здесь связи нет, никогда не было и никогда не будет. И, потом, я не плачу. Я просто... Не знаю. Макс обещал ждать нас здесь, но его нет. Доволен? В конце концов, всё это из-за тебя!
  -Марина, - ответил и не думавший разделить моё бешенство на двоих Женя. - Послушай... Только не кричи! Это точно та дорога? Ты уверена...
  -Я уже ни в чём не уверена, - прошипела я, терзая неподдающиеся узлы на шнурках клапана рюкзака.
  -А с Палычем вы как договаривались? Можно, я помогу? - Лукашин потянулся к моему рюкзаку, но я повернулась к нему спиной. Когда у меня бешенство, ногти должны быть заняты. Это отвлекает от желания запустить их в лицо кому-то рыжему и надоедливому.
  -Мы договаривались... - Я сделала глубокий вдох. - Что они будут нас ждать в этом месте, потому, что здесь всегда бывает днёвка. Мы здесь, а их нет. И что теперь делать?
  Женя присев на корточки, поковырялся подобранным прутиком в серой проплешине погасшего ещё в прошлом году костра.
  -А на днёвке костры жгут? Ну, чтоб обед сварить?
  -Да, - сказала я, не понимая, куда он клонит.
  -Смотри сюда, - Женя торжественно обвёл поляну прутиком, словно какой-то персонаж из "Гарри Поттера". - Тут никто не жёг костра как минимум с осени. Посмотри, вокруг ни следов нет, ни окурков, ни-че-го.
   -Хочешь сказать, что мы их обогнали? - подняв голову, спросила я. Робкая надежда на спасение пошла в мощный рост от одного вида сияющего лица Жени. Причудливая всё-таки штука - человеческая душа.
  -Лукашин, если ты прав, я... Я возьму назад все слова, что про тебя говорила. Нет, не все, но половину точно.
  -Оставь себе, - щедро махнул рукой Женя, присаживаясь на сидушку. - Но взамен с тебя та страшная история о Хозяине Леса.
  -Ты уже не отвяжешься, да?
  Он многозначительно улыбнулся и принялся расшнуровывать свой клапан. Откусить бы говорливый язык, да поздно уже. Думай теперь, Марина, как будешь огибать подводные камни, которых в этой истории хватает. Как рассказать её так, чтобы этот долговязый ничего не понял.
  -Хорошо, - сказала я, закуривая, и, между делом, поглядывая на вершину холма. - Только учти: это не совсем моя история. И тебе я её расскажу только для того, чтобы ты понял: не надо связываться с Палычем.
  -Да я и не собирался, - поджал губы Женя.
  -Я тебя предупредила...
   Табачный дымок принёс покой раздёрганным нервам и неожиданно меня начало клонить в сон. Свежий воздух, он такой.
   -В общем, у тех, кто ходит с Палычем, есть традиция. Тебе ли не знать, что такое традиция, Женя Лукашин.
  -Ну да, - хмыкнул Женя, передавая мне собственноручно изготовленный бутерброд. Разобрался всё-таки, как открывать конвертики с сыром, а сколько пессимизма по этому поводу было в магазине. - Каждый год тридцать первого декабря мы ходим в баню, всё так. А у вас что?
  -А у нас - американский футбол, - ответила я. Брошенный на траву окурок продолжал дымить, чем ужасно раздражал. Пришлось, проткнув прутиком, вдавить его в землю.
  -Американский футбол?
  -Ну да. Берётся чехол от палатки, набивается всякой ерундой... Спальниками, свитерами, другими чехлами. Получается мяч.
  -А где вы играете? - Лукашин откусил кусок "Краковской" и замер, прислушиваясь к своим ощущениям.
  -Прямо в лесу, а где же ещё? Если по пути встречается большая поляна, встаём на ней лагерем. А ночью - играем.
  -Ночью? - Лукашин выпучил глаза.
  -Осторожно, не подавись... Ночью, да. Ты не представляешь себе, как это круто... Ночной лес - это очень серьёзная штука. Кажется, на тебя кто-то смотрит из темноты... Что ты на меня так уставился?
  -Как? - улыбнулся Лукашин, чем разозлил ещё больше.
  -Я тебе сейчас вообще ничего не буду рассказывать.
  -Нет, нет. - Его улыбка стала растерянной. - Не обижайся, пожалуйста, я над тобой не смеюсь... Это другое, совсем... Знаешь, мне кажется, я всю жизнь могу сидеть на этой полянке и слушать тебя.
  -Хм. - Остаётся только смахнуть с коленей несуществующие крошки и полезть в карман за новой сигаретой. Честная девушка отвечать на такие слова, в принципе, не обязана. Вот нечестной - раздолье: можно нахамить, можно высмеять в ответ. В этом нет хитрости, но нет и... чести. Перегорела моя тёмная половинка, высосал из неё всю энергию и силу злой колдун Максим Юрьев. Я словно стою голая, одна, в незнакомом месте.
  "Помни лису. Что бы ни случилось. Помни - ты всё можешь сама. Не проси ни о чём Хозяина Леса - он слишком дорого берёт".
  Я закашлялась, царапая горло, где встали каменным комом хлеб с сыром. Чёрная жижа стояла перед глазами так же отчётливо, как и во сне.
  -Что? - Лукашин вскочил на ноги и приготовился подхватить моё обмякшее тело на руки. - Тебе плохо?
  -Нет... Просто кто-то прошёлся по моей могилке. - Сигарета сломалась у основания. Надо же, а я и не заметила, пытаюсь раскурить, и не получается. - Забей, Лукашин. Кстати, ты не знаешь, к чему снится лиса?
  -Нет. А причём тут лиса?
  -Детские страхи, - честно ответила я. - Дальше будешь слушать?
  Он кивнул и уселся удобнее, убрав под себя длиннющие ноги. Я помолчала, пытаясь вдохнуть жизнь в поблёкшие слайды воспоминаний, и они стали оживать, словно старые фильмы, раскрашенные на компьютере.
  -Новеньких было двое - ну, просто оторвяшки. Что бы Палыч им не сказал, они назло ему сделают наоборот. В первую ночёвку велел им спать ложиться пораньше. Так они дождались, когда все уснут, стянули в хозпалатке полмешка картошки, и всю ночь сидели у костра, пекли. Почти всю испортили. А на следующий день обнылись: устали, спать хотим, Палыч! Даёшь привал... Потом яму под мусор их послали выкопать, а они всё в кусты свалили. Потом с сигаретами в овражке попались...
  -Вот черти, - усмехнулся Женя, рисуя веточкой на мокром песке. - Я бы на места Палыча их выпорол...
  -Непедагогично это... Палыч им раз вкатил моральных люлей, другой - не понимают. Он уже злиться начал, а когда он злится, это хорошо заметно. Он как будто щёки кусает изнутри.
  Я попыталась изобразить знакомую мимику. Уж не знаю, похоже, ли получилось, но Женя понимающе кивнул.
  -Ну, в общем, на третье утро эти два отморозка проснулись, оттого, что на них палатка упала. Малолетки взбесились, конечно. Палыч их послушал, покивал, а потом и говорит - это на вас Хозяин Леса разозлился, за мусор в кустах. Они не поверили, а зря. Потому, что когда вечером они присели в овражке покурить, Хозяин вышел к ним лично.
  -Кажется, я понял, кого у вас там снимали с сосны. И кто же так блестяще сыграл роль?
  -Серёга Горбунов - ты его видел на собрании. У Палыча есть старая плащ-палатка, специально для таких случаев. Лицо Серёже разукрасили похлеще, чем чёрту в сказке: и тенями, и помадой, и грязью даже. Самое трудное было - это дождаться, пока малолетки курить пойдут. Потому, что ржали все, как кони - в спальники, в кулаки... В общем, дотянули до самых сумерек, но это того стоило. Когда Серёжа в образе сверху на них посмотрел - это была просто бомба! Отморозки до конца похода из палатки не вылезали. Палыч даже беспокоиться стал. Но ничего, отошли потом: детская психика гибкая.
  Я в очередной раз бросила взгляд на гребень холма, но там всё так же гулял ветер, и только ветер. Второй час уже - что же задержало Макса?
  -А футбол был на предпоследней ночёвке. Ну, декорации ты себе представляешь: полная луна, снег лежит, отсвечивает. Целый день падал. И вот мы бегаем, месим грязь, как вдруг кто-то говорит: смотрите, а кто там, на мыске стоит? Я пригляделась - и правда, стоит. Наблюдает за нами. Здоровый, лица не видно: далеко и высоко. По фигуре - вылитый Серёга в плащ-палатке. И ещё луна, туман такой, прозрачный, еле заметный...
  -Стрёмно...
  -Не то слово. Но у меня сначала и мысли не было, что это не наш. Да и исчезло это нечто так же быстро, как и появилось - развернулось, и ушло в сосны. Даже не ушло, а... Не знаю, как назвать. Движения неестественные такие, изломанные. Начала считать ребят - вроде бы все здесь.
  -А Палыч? - жадно спросил Лукашин, подавшись вперёд, как загипнотизированная дудкой заклинателя кобра.
  -И Палыч тоже. Если бы он был в курсе, то... - Здесь я немного запнулась. - Думаю, мне он сказал бы. В общем, это было бы слишком жёстко, даже для него. Когда я это поняла, мне стало страшно. Но это так, присказка.
  -Даже так? - поднял брови Лукашин. Солнышко давно переползло левее, оставив меня сидеть в тени. Надо передвинуться за ним: жара ещё успеет надоесть в июле, а сейчас самое время для солнечных ванн. - Дальше будет страшнее?
  -Дальше будет непонятнее... Палыч нас послушал и велел молодых спать укладывать. А через час, когда все угомонились, вызвал к себе.
  
  Хозяин Леса.
  
  В ночном мраке, жиденько разбавленном потухающим костром и отсвечивающей от снега луной, острые скулы Макса казались вырезанными из чёрного камня. За спиной, спрятавшись в складках куртки, висел знакомый чехол, почти неразличимый в темноте. Плохо дело.
  -Не врёте, молодёжь? - глухо, и как мне показалось, с непонятной грустью, спросил он. Мы начали негромко, чтобы не разбудить остальных, возмущаться, но он поднял руку, успокаивая гомон. - Остальные спят?
  -Да, - ответила я, как всегда, за всех.
  Секунду он раздумывал, раскачиваясь на пятках вперёд-назад, а потом, кивнув сам себе, сказал:
  -Точно - человек? Не волк, не лось, например?
  Прослушав очередной приглушённый вопль негодования, Макс высморкался и сказал, как отрезал:
  -Скорее всего - другая группа. Или охотник: здесь зимник недалеко, в паре километров. Или лесник.
  Или грибник - чуть не сказала я, но хватило ума промолчать.
  -Но посмотреть всё-таки надо...
  Макс достал из кармана светодиодный фонарик, но включать не стал: в палатках ещё ворочались, похрапывали, что-то доедали.
   -Горбунов - со мной, остальные ждут у костра. Старшая - Рябинина. Вернёмся через полчаса.
  -Макс, ты, как хочешь, но я с вами, - упрямо наклонив голову, сказала я. На самом деле, мне совершенно не хотелось идти в ночную сырость оцепенелого леса. Наверное, это был просто спонтанный порыв, вызванный вспыхнувшей обидой - как же, меня не берут с собой.
  Макс скользнул по мне недобрым взглядом, но спорить не стал: знал, что присутствие чужих людей никак не стеснит меня, бешеную, абсолютно ни в чём. Остальные, явно не страдая жаждой приключений, потихоньку начали пятиться к жёлтому пятну костра.
  -Хорошо. Тогда Олежка за старшего. Пошли.
  И мы пошли, хрустя свежим молодым снегом, как колонна слепых: держа друг друга за капюшоны и не сводя глаз с бегающего по земле света.
  Сразу за лагерем в ночной темноте притаился неглубокий овражек. Чтобы подняться на мысок, надо было пересечь его и пилить вверх по заросшему сосняком косогору. Если и есть лучший способ потерять друг друга в ночном лесу, то я его не знаю.
  -Где он стоял? - обернулся Макс.
  -Вон там, - показала я. - На самом краю.
  -А у него фонарик был? Или факел, лампа керосиновая? Хоть какой-нибудь источник света?
  -Да в том-то и дело, что ничего такого, - поёжилась я. После тёплого спальника ночной лес встретил меня зябкой прохладой. Чёрные силуэты переплетённых ветками сосен уходили вверх до самого неба, где всё расплывалось, и царила только тьма. - Не понимаю, как он прошёл здесь без света.
  -А никак, - подал голос Горбунов, до этого молчавший. - Здесь он вообще не проходил - посмотрите на снег.
  -Ну, значит, он с той стороны поднялся.
  -С той стороны болото и всё заросло молодым осинником.
  Мы с Горбуновым понимающе переглянулись: по этой густой каше из веток и корней трудно пройти даже днём.
  -Там никто не ходит, ребята, - подтвердил нашу догадку Макс. - А ночью - это вообще самоубийство. Повторяю свой вопрос: вы, в самом деле, видели на мысу человека?
  -Макс, ну мы что, по-твоему, дети, что ли? - обиделась я. Горбунов негромко кашлянул и переступил с ноги на ногу, разделяя моё мнение. Иногда очень хочется заставить его прыгнуть с девятого этажа головой вниз, просто ради любопытства. Где та грань, за которой Серёжа начнёт мне противоречить, и существует ли она вообще?
  -Дети... - Макс, не отрываясь, смотрел вверх, на тёмный склон. - А кто же вы ещё? Были бы вы взрослые, то понимали бы, что я за вас отвечаю. Если там действительно кто-то шлялся, это нужно проверить, то есть подняться на мыс. Думаю, вам не очень хочется туда лезть, товарищи взрослые.
  -Горбунов, скажи ты. - От одного взгляда на мрачный сосняк тело начало дрожать пока невидимой для других, но вполне ощутимой дрожью. - Я уже устала ему повторять.
  -Мы не врём, - испуганно сказал Серёжа, зачем-то стащив с головы шапку. Тёплый парок пополз вверх, цепко держась за потные волосы.
  -Хорошо, - согласился Макс. - Тогда слушай мою команду: держаться сзади на расстоянии пяти метров. Меня и друг друга из вида не терять. Если кто всё-таки потеряется - пусть стоит на месте и машет фонариком.
  Макс скинул с плеча чехол. Я покосилась на Горбунова - знала, что в нём, и была готова. А для Серёги это могло оказаться сюрпризом. Тот и впрямь, сначала побледнел, но потом тяга к оружию, сидящая в представителях мужского пола где-то глубоко в переплетении хромосом, победила.
  -Это... Тулка тридцать четвёртая, да, Макс?
  -Посвети, - попросил Макс, пытающийся попасть стволами в пазы, и Серёга направил свет на его руки:
  -Тэ тридцать четыре... Хорошая штука. У моего дяди такая же: старая, бесфлажковая. Собирать только неудобно.
  Не отвечая, Макс, щёлкнул курками. В полной тишине этот тихий лязг прозвучал весьма зловеще.
  -Точно не хотите мне ничего сказать?
  Мы, не сговариваясь, замотали головами. Я взяла Серёжу за руку, для того, чтобы успокоиться самой. И поразилась, насколько они ледяные, его пальцы. Макс достал из кармана два патрона и, не торопясь, зарядил безвольно свисающее с его руки ружьё. Так и не дождавшись раскаяния, ради которого и был затеян этот спектакль, он взвёл курки, вдавил предохранитель, и, не скрывая раздражения, кивнул:
  -Тогда - вперёд!
  И мы нырнули в темноту, до краёв заполнившую овражек. Сосняк встретил нас неприветливо: угрюмые деревья наблюдали за нами, не выдавая себя ни звуком, ни движением. Ветер затих и лес погрузился в вязкую, неуютную тишину - ни шороха, ни скрежета, только льющийся со всех сторон холодный свет луны, похожий на светящийся вазелин.
  С каждым шагом подниматься было всё труднее. Со всех сторон скалились острые когти, цепляющиеся за воротник. Настигнутые светом фонаря, они превращались в обычные ветки, но стоило лучу отклониться, снова принимали прежний, отвратительно - бесформенный облик. Пару раз я крепко приложилась коленом обо что-то твёрдое, а один раз, поехав на обвалившейся кочке, распласталась ничком, выронив фонарик.
  Где-то в середине пути мне захотелось зажмуриться и двигаться дальше на ощупь: я задолбалась уговаривать разум, что шмыгающие в темноте тени есть всего-навсего продукт его игр. Но, как только ресницы сомкнулись, стало ещё хуже. Перед глазами поплыли знакомые с детства картинки: металлические полы, покрытые засохшей кровью, стеклянный взгляд, сломанные усы. Детские кошмары - самые стойкие, подумала я, растирая снегом горящие щёки.
  На вершине Макс потушил фонарик и жестами велел нам сделать то же самое. Впрочем, как выяснилось уже через несколько секунд, эта предосторожность была лишней. Полянка оказалась небольшой, и метров через десять упиралась в точно такую же сплошную стену сосняка.
  -Вот здесь он стоял? - сказал Макс, разглядывая сверху собственную палатку, гаснущее пятнышко костра и сидящих вокруг молчаливых школьников, обложившихся спальниками. - Хорошее место для снайпера.
  -Рукой можно потрогать, - сказал Серёжа, предусмотрительно обнявший сосновый ствол, чтобы не загреметь вниз. - Макс, так кто это был?
  -Никто, - ответил Макс, сломав ружьё и вынимая из стволов патроны. - Никого здесь не было.
  -Но мы видели, - с нажимом сказала я.
  -Тогда, может, и следы его увидите? Или он по воздуху прилетел?
  Полянка была засыпана снегом, довольно тонким слоем, который так не смог придать ей законченной, полной белизны. Из-под снега торчали ветки, протягивая к небу усохшие пальцы - целая россыпь чёрных пятен на белоснежном холсте. Но эти пятна были рассыпаны слишком хаотично, невозможно было отыскать хоть какую-то закономерность.
  -Никого, - сказал Макс, прислонившись спиной к стволу. Ружьё при этом он держал, как держат автомат опытные бойцы: баюкая, как ребёнка, у груди. От этой картины что-то сладко заныло в самом низу моего живота.
  -Но мы его видели... Это правда!
  -Есть такая старая легенда, о Хозяине Леса. Один из сюжетов очень похож: туристы заметили кого-то на обрыве, пошли проверить, а там ни следа нет. В первый раз мне рассказали эту историю ещё в одна тысяча девяностом году. Я поверил, а надо мной посмеивались. Вас, товарищи взрослые, при этом ещё и в проекте не было. И, тем не менее, вы сейчас пытаетесь меня одурачить той же историей.
  -Макс, никто никого не дурачит, - спокойно сказал Серёжа. Лунный луч, блеснувший из-за облачка, осветил его лицо, и я увидела, что лоб и щёки покрыты узором из запекшейся крови: привет сосновым веткам. - Вы же меня знаете: я врать не умею. Здесь кто-то стоял, а потом вон туда пошёл. Странно так, словно подпрыгивал. Скажи, Марин?
  -Ладно, Серёжа, - Макс оторвался от ствола, закидывая ружьё на плечо. - И кто же, по-твоему, это был?
  -А может... Это и был настоящий Хозяин? - Серёжин голос с каждым сказанным словом становился тише и, наконец, превратился в шёпот. Я увидела, как раздуваются ноздри Макса: признак очень плохого настроения.
   Наверху взвыл ветер, роняя с высоких ветвей опоздавшие на землю снежинки. Горбунов заморгал, и втянул голову в плечи. Мне тоже стало, мягко говоря, не по себе.
  -Давайте назад не через лес, - успела пискнуть я, прежде чем тяжёлая, больше не склонная к дипломатии, рука сгребла меня за воротник. Через секунду та же история случилась с Горбуновым - только он ещё и удостоился лёгкого пинка в зад.
  Путь вниз оказался точно таким же, как и вверх, только вниз. Теперь я падала на задницу и, в итоге, отбила копчик, уже выйдя из леса, у самого овражка. Хорошо хоть Макс со своим мощным фонарём, шёл сзади и подсвечивал дорогу. Все эти долгие минуты спуска мне хотелось развернуться, но мешал непонятный страх: казалось, что по склону вслед за нами бесшумно скользит большое и чёрное Нечто.
  Лариска уже спала, завернувшись в спальник, и не отреагировала даже на включённый фонарь. Я великодушно поправила капюшон, полностью скрывший остренький носик. Жалко, если задохнётся, подруга всё-таки.
  Сон не шёл. Всякий раз, когда я переворачивалась на другой бок и утыкалась носом в тёплый, сопящий Ларискин спальник, мне казалось, что под синтетикой вовсе не она, а Макс. В конце концов, я поймала себя на том, что неосознанно поглаживаю тёплый бок, проводя пальцами вдоль выученных наизусть шрамов. Хорошо, что Лариска не проснулась - не хочется думать о том, что могло последовать дальше.
  Расстегнув молнию, я на четвереньках выбралась в тамбур. Костёр уже потух, и холодный ночной ветер деловито забрасывал тёплые угли сырой листвой и снежной пудрой. Стоять на ветру было довольно зябко, зато из посвежевшей головы мигом улетучились всякие глупости. Подрожав ещё немного, я заметила в Максовой палатке отблеск света: ветер, играясь, залетел в тамбур, и на секунду приподнял незастёгнутый полог.
  -Привет... - Он и, правда, не спал. Читал какую-то книжку, улёгшись на живот головой к выходу. На специальном крючочке висел небольшой фонарик, который и был источником света. - Можно?
  Прежде чем ответить, Макс оглядел меня с ног до головы. Зрелище ещё то, надо сказать: растрёпанные волосы, наброшенная на плечи куртка, вывернутая наизнанку, волочащиеся по земле шнурки.
  -Никто не видел?
  -Никто не видел, - сказала я, опускаясь на колени. Макс перекатился на бок, пропуская меня - ни тебе радости, ни удивления. Такое впечатление, что он меня ждал, но только как неизбежное зло.
  -Не спалось, - сообщила я, усаживаясь сверху на его поясницу. Сразу захотелось поозоровать, запустив холодные руки под свитер. - Бу!
  Он даже не вздрогнул. Похоже, у нас нет настроения.
  -Там, на улице, холодает... - Мои пальцы заскользили дальше и глубже. - А ты такой тёплый... Что читаешь?
  На обложке красного цвета была нарисована девушка средневекового типажа, держащая в руке зеркальце, а на коленях - голову единорога. Обложка, надорванная до середины, держалась на честном слове, в книге не хватало как минимум трети страниц. Да и оставшимся досталось: их мяли, рвали, и, кажется, даже курили. Самое место этой книге было в сельском туалете, откуда она, несомненно, и перекочевала в палатку Макса.
  -Райнер Мария Рильке. Записки Матиаса... - Всё, дальше читайте это нагромождение скандинавских имён сами, Максим Павлович. - Фэнтези? Я думала, ты её не любишь?
  -Да нет, не фэнтези, - задумчиво ответил Макс, покачивая книгу на руке, словно взвешивая. По стенам палатки заметалась дёргающаяся прямоугольная тень. - Там и стихи, и сказки, и роман даже... Очень странная книга, одна из самых странных, что я читал.
  -Как же ты её читал? - промурлыкала я в его ухо, поглаживая по щеке, обросшей за неделю колючей щетиной. - Там же половины страниц нет?
  -А, это неважно, - отмахнулся он. В мои глаза он по-прежнему старался не смотреть, и я не стала настаивать на игре в гляделки: не хочет, не надо. - Её с какой страницы не открой, всё равно ничего не понятно.
  -Тогда зачем ты её читаешь?
  -Настроения нет, - ответил Макс и, наконец-то, соизволил погладить меня по волосам, небрежно, словно любимую кошку. Или Лису, например. Ты хорошая Лиса, красивая, но не мешай, пожалуйста.
  -Что случилось? - спросила я уже серьёзно, поняв, что моё игривое настроение разбилось о мрачную стену Максовой угрюмости. - Если ты на нас с Серёгой обиделся, то я тебе клянусь: мы и, правда, что-то видели!
  -Да я знаю, - криво усмехнулся Макс. - Извини, Лиса, мне пришлось тебя обмануть. Понимаешь, я тоже кое-что видел. И уже не в первый раз.
  -Как это - обманул?? - вскинулась я. - А зачем в лес нас погнал, если всё знал? Подожди... В смысле - не в первый раз?
  Ну, да, так примерно мой мозг и работает.
  -Для воспитательного эффекта. Чтобы вы уяснили: единственное, чего стоит бояться - это человек. - Макс провёл рукой по своим жёстким волосам, и с них посыпалась перхоть. - Твои претензии, Лиса, в расчёт не принимаются: ты сама напросилась. Ответ на третий вопрос: в прямом смысле.
  -И что это такое? То, что на нас смотрело?
  -Я не знаю. Но оно существует на самом деле. Его называют Хозяином. Или Духом Леса - кому как нравится. Я думаю - это сам лес принимает человеческий облик, чтобы посмотреть на нас нашими глазами.
  -Макс, ты меня пугаешь! - Я пододвинулась своей изогнутой спиной ближе к его животу. - Придётся мне остаться у тебя ночевать: вдруг на обратном пути меня кто-нибудь съест!
  После некоторого колебания он всё же обнял меня, но так, для вида, лишь бы угомонилась.
  -В лесу надо бояться диких животных и диких людей. Это всё. Остальное, даже если мы не совсем представляем, что это такое, способно только пугать. И притворяться человеком.
  -А на что это было похоже? - спросила я вдруг, вспомнив странную фигуру. - Ну, то, что видел ты?
  И тут же пожалела, что спросила.
  -На меня, - ответил Макс, уставившись глазами в одну точку. - А ещё на моих мёртвых знакомых.
  -Ты шутишь, наверное, - сказала я, отстранившись. - Я просто маленькая девочка, не забывай. Если у тебя нет настроения, я лучше пойду.
  Макс не шевельнулся, хотя одевалась я долго. Не нарочно, просто трясущиеся руки никак не хотели попадать в рукава. Эта его неподвижность и не понравилась мне больше всего. Не бредовые слова о том, что морозный ночной лес может принимать чужой облик и наблюдать за людьми, не пустые, безразличные интонации. А его лицо, превратившееся в маску. Ведь сам факт того, что лицо может превратиться в маску, пугает.
  -Уже уходишь?
  -А что - можно остаться? - ответила я, застыв в неловкой позе: голова в тамбуре, остальное тело в палатке.
  -Задержись немного, - сказал он, втаскивая меня обратно, роняя на спальники и целуя в губы. К счастью, это продолжалось недолго, потому, что при всём желании я не смогла ответить ему с той же страстью. У него даже язык был холодным, а губы - вообще ледяными.
  -Что с тобой? - снова прошептала я.
  -Что-что, - передразнил он меня. - Эхо войны. А то я не слышал, как вы меня между собой называете: "Контуженый".
  -Не знаю, откуда ты это взял, но положи обратно, - строго сказала я. - Мы все зовём тебя только Палыч, и никак иначе. У тебя что, голова болит?
  -Болит немного, - признался он. - Но не из-за контузии.
  -Слушай, можно я выкину эту твою книжку? - попросила я. Даже закинутая в угол и замотанная в спальник, она внушала какое-то запредельное отвращение, словно дохлая змея. - Она меня раздражает. И потом, читать при таком свете вредно: вот голова и болит.
  -Стоит пустить женщину в дом, и она начинает наводить свои порядки, - усмехнулся Макс - Она не моя, а Андрюши.
  -Что за Андрюша? Расскажи... Хотя нет, не хочу ничего знать. Просто выкинь эту гадость - и всё. Хотя нет - расскажи.
  -Эта история не для детских ушей.
  -Эта гадость. - Я брезгливо подняла мизинец, показывая на мерзкую книжонку. - И тот мужик на холме. Они что, как-то связаны, что ли?
  -Ты же знаешь, Лиса, в какой организации я служил? - сказал Макс после недолгого молчания. - Вот и Андрюша служил там же. А познакомились мы в... В одной гордой республике, которая никак не желала понять, что она - субъект Федерации. Ну, как познакомились - скорее мне его показали. Он к этому времени был уже овощ. Даже не узнавал никого.
  -Из-за ранения? - осторожно спросила я.
  -Из-за водки. Когда я приехал в командировку, Андрюша был уже на последней стадии. Мог в душе, извиняюсь, на полу навалить, подтереться трусами и повесить их на крючок в раздевалке.
  -Что же у вас таких никчёмных в ряды набирают?
  -Всяких набирают. Люди, они не железные. А этого просто всё достало. Понял он, что ошибку совершил, когда сюда приехал, что по кабакам агентуру искать - оно спокойней. Стал Андрюша домой проситься, а его не пустили: это же не пионерлагерь. Намекнули: если что-то не нравится, клади рапорт на стол. Вот у него в головёнке что-то и сломалось.
  -Сильно?
  -Сначала он начал косячить, нарочно, чтобы его домой отправили. За это ему люлей навешали, физически - для повышения квалификации. Суд офицерской чести, так сказать. После этого у него вообще из рук всё стало валиться, и стал он очень странный. Ну, а про ручки - это вообще анекдот!
  -А что про ручки? - спросила я, выбравшись из-под руки. Если лежать там дальше, то можно пригреться и уснуть. Лучше уж сесть, в своей любимой позе: обняв колени руками.
   -У Андрюши каждый день пропадали ручки. И каждый день он у кого-нибудь спрашивал новую. Мужики уже начали подшучивать: мол, какой ты опер без ручки? Как кобель без сучки. Потом надоело. Скинулись, и купили Андрюше на рынке целую коробку этих ручек. И что ты думаешь, хватило их только на месяц! Стали думать - куда же он их девает?
  -Нашли?
  -Нашли. Санёк Яшкин случайно телефон уронил в... Ну, представляешь, как устроены удобства на улице? Оказывается, этот Андрюша садился на горшок, отрывал бумажку и подписывал - "52", к примеру. Потом подтирался, заворачивал в бумажку ручку и кидал в дырку. Отмечал, так сказать, каждый прожитый день. Короче там, внизу, все ручки и оказались.
  -Господи, - поморщилась я, пытаясь прогнать возникшую перед глазами картину. - Так вот почему в этой книжке страниц не хватает...
  -Когда об этом узнал товарищ подполковник, то приказал Андрюшу никуда не брать. Сказал - пускай дела подшивает. Андрюша посидел денёк, поподшивал, да и запил, по-чёрному. Дошло до того, что ему стали сопровождение выделять, чтобы его местные не украли. И вот так он жил месяца три: нажрётся и лежит эту самую книжку читает, пока не вырубит его.
  -Чувствую я - не очень хорошо это всё кончилось.
  -Не очень. Подорвался он на гранате. Может, сам так захотел, а может, просто доигрался по синьке. В общем, увезли Андрюшу в цинке, а книжку эту я взял себе. Сам не знаю зачем. У меня в детстве сосед был, Генка-алкаш. И вот вздумалось ему повеситься. В общем, провисел он с месяц, пока не спохватились. Так вот - мы с уроков сбежали, чтобы посмотреть, как Генку выносят. А он чёрный, страшный, жижа какая-то с него течёт. Вроде противно, мерзко - а всё равно, интересно. Вот и здесь то же самое, наверное.
  -Что в этом может быть интересного? - скривилась я.
  -Ну, например, как молодой здоровый мужик сумел сам себя сломать о коленку? Ведь причин для того, чтобы сходить с ума, у Андрюши особо не было. В общем, я решил, что всё дело в этой книжке: не зря же он от неё не отрывался. Вот и вычитал, наверное, что-то на свою голову.
  Макс потянулся в угол, отчего палатка заходила ходуном. Со второй попытки он выудил красный томик из-под скомканных спальников.
  -На, посмотри...
  Я пересилила отвращение, и посмотрела, одним глазом. Прикасаться, а тем более, держать в руках эту гадость - увольте.
  -Видишь: вот этот отрывок он подчеркнул.
  -Одной из тех ручек? - спросила я, борясь с тошнотой.
  " А ему вдруг стыдно своих белых шелков.
  Подальше бы отсюда, снова стоять одному, в латах.
  С ног до головы в латах".
  -Стоять одному с ног до головы в латах... И что это значит?
  -По сюжету, молодой корнет находится у женщины. Но ему хочется обратно, на войну. А может, наоборот, хочется любви - этих модернистов и постмодернистов хрен поймёшь.
  -Макс, убери это от меня, я больше не могу. От этого бреда кто угодно с ума сойдёт, тут и алкоголь не нужен.
  -Текст, конечно, сложноват, - сказал Макс, закрывая книгу. - Вот и я поначалу ни хрена не понял. Потом дела навалились и книжку я в тумбочку забросил. А ещё через неделю агент сдал нам одного абрека.
  -Какой ещё агент? - не поняла я. - Как Джеймс Бонд, что ли?
  -Почти. Если по-простому, то это - осведомитель. Вообще, мы агентурную работу почти не вели - не шли местные на контакт. Поэтому с этим, считай, повезло. Нашли мы у абрека в подвале грязные бинты и шприцы. Тот упёрся: по-русски не понимаю, кровь моя - барана колол и обрезался. Подполковник велел его везти в управу и колоть до победного. Ну, прихватили заодно ещё троих - чего два раза ездить. Колонна ушла, а мы приотстали: "Нива" у нас была капризная в плане электрики. Предохранители часто горели, а в тот раз вообще серьёзно задымило. "Тяжёлые"- спецназ, в смысле - предложили к ним на трос, к бэтэру. А Яшкин отказался: не хотел перед местными операми позориться. Было у нас с ними кое-какое недопонимание.
  -Понятно... Мужской коллектив...
  -Плюс национальный колорит. Ну, наши второй раз предлагать не стали, уехали. Мы замотали всё изолентой, кое-как, и рванули следом. От колонны ещё хвост видно было. Ну, а через пару километров опять дым в салоне, дышать нечем. Мы вылезаем, все красивые такие, чёрные броники, надпись "РосГосСтрах" на всю спину. И стоим, репу чешем, раздолбаи.
  Я смотрела на лицо Макса. Оно стало похоже на кипящую воду.
  -Не знаю, зачем они стали стрелять. Казалось бы - дождись ночи и уходи себе без проблем. Может, нервы сдали, может броники увидели, с буквами. Справа от меня Горе стоял - Пашка Горин, из Читы. У него желудок сильно болел. И вот он говорит, коротко так: ой. И складывается пополам, как стол-книжка. У меня первая мысль - ну всё, отпился Пашка коньяку, похоже, язва. А потом, по ушам - хлесть, хлесть. И звон такой тупой, металлический, как будто град по железной крыше бьёт. Бам, бам, бам.
  Я затаила дыхание, глядя, как Макс ожесточённо лупит раскрытой ладонью по сгустившемуся воздуху.
  -Автоматы в машине, броник Яшкинский в машине, а сама машина уже как решето, насквозь прострелена. Дёргается, прыгает - как живая. Стекло с неё летит во все стороны, пластик. Я лежу, а через дырки видно, как за ней трава растёт. Красиво, прямо, как в кино. Потом они ещё ВОГами добавили - а я уши закрываю и думаю: ну почему мы людей с тросом не послушали? Давно бы уже дома были.
  -А что такое ВОГ? - тихо спросила я.
  -Граната для подствольного гранатомёта. Есть такая штука, прыгучая, как сайгак. Называется "Морковка" . Налево поглядел: Яшкин ещё ворочается, а Павлик - всё. Как упал, так и лежит, и броник не спас. А справа "зелёнка", неширокая, насквозь просвечивает. До неё метров сто. И вдруг отчётливо вижу, как кто-то мне из-за веток рукой машет: давай, сюда, дескать! Пригляделся, вроде свой: жилет наш, разгрузка, шлем. Рванул к нему, а сам думаю - кто же ты такой? Лица не видно. Но по фигуре, по жестам - кто-то знакомый. Понял только, когда метров сорок пробежал. И встал столбом: мозги отключились. Ни хрена себе - да это же Андрюша, как живой.
  -Призрак, что ли, увидел?
  -Не совсем, - покачал головой Макс. - Ты же помнишь, что Хозяин Леса может принимать любой облик? Наверное, покопался в моей голове, что первое нашёл, то и принял.
  -А что, по-твоему, ему было нужно?
  -Услышал, как я прошу о помощи, и пришёл на меня посмотреть.
  -В такое трудно поверить. - Только это и придумалось мне в качестве ответа. - Может, показалось?
  -Да, может... Но пока я стоял, глаза протирал, меня сзади догнало гранатой. Не больно, в общем - просто толкнули в спину и потушили свет.
  Запустив руку под свитер, я без труда нащупала бугристые жёсткие шрамы, напоминающие уродливые наросты на гладкой коре крепкого дерева.
  -Болят?
  -Уже нет, - сказал Макс, погладив мою руку через свитер. - В общем, меня броник спас, а сам - всё. Пластины выпали, какие-то лохмотья одни чёрные свисают. И мясом горелым пахнет - не иначе, как моим. С головой ещё хуже: всё вокруг плывёт. Совсем близко, думаю, рванула. Оглядываюсь, а там ни воронки, ни дыма, ничего. Травка растёт, мухи летают. Лес густой, старый, совсем не те три дерева, к которым я рванул. И тут в голове всё начало назад откручиваться, как будто кино задом наперёд пустили. Вспомнил я про то, что метров шестьдесят до тех кустов не добежал. И про то, что леса никакого там даже близко не было.
  -И что?
  -Нас учили, что всему на свете есть разумное объяснение. Списал на контузию: полз, наверное, пока сознание не потерял, да и приполз куда-то. Потом про Андрюшу вспомнил, его списал на стресс - показалось, мол. Когда в живого человека стреляют, и не такое выдумаешь. Но до конца себя обмануть всё-таки не получилось, всё равно сомнения остались. Где-то глубоко-глубоко. Когда они всплывают, я достаю Андрюшину книжку и сижу, читаю. Всё равно, с какого места, хоть с конца. И уговариваю себя, что он просто алкаш и слабак, а я - контуженый инвалид. И всё, что мне привиделось - результат кровоизлияния в мозг. Знаешь, говорят, если у Хозяина Леса что-то попросить, то он даст, но потребует высокую цену.
  -Дай мне сюда эту книгу, - потребовала я. - Заверни только во что-нибудь: не хочу до неё дотрагиваться.
  -И что ты сделаешь? - поинтересовался Макс.
  -Сожгу. Не хочу, чтобы за ней пришли из леса.
  -Никто не придёт. - Его пальцы пробежались по моим волосам, отчего глаза заволокло дремотой. - Нет там никого. Всё только в моей голове.
  -Тогда кто там стоял, наверху? Кого ты видел?
  -А ты? - криво улыбнулся Макс.
  -Я же говорила. Мужика, какого-то в плащ-палатке. Здорового.
  -А я - себя.
  -В смысле?
  -Себя, - повторил Макс. - Я там стоял, на том пригорке, собственной персоной. С ружьём.
  -Вспомни, чему учили. Всему есть своё объяснение, - твёрдо сказала я. - Нет больше в мире таких вещей, которым не придумали названия.
  -Да? - удивился он, протягивая мне книжку, завёрнутую в какую-то грязную майку. - А наши с тобой отношения, Лиса? Им название придумали? Интересно было бы послушать.
  Так, как ответа я не знала, пришлось промолчать.
  -Иди спать, - сказал Макс. - А то засиделись мы с тобой, как чайники у первого костра. Завтра день тяжёлый.
  -А конец у этой истории есть?
  -Есть, наверное, - сказал он, подумав. - В следующий раз, Лиса.
  -Когда? - спросила я, нащупывая в темноте ботинки.
  -Когда-нибудь. Когда придёт время.
  -А о чём ты думал сегодня, перед тем, как он пришёл? - вдруг спросила я, неожиданно даже для себя. - Чего ты хочешь на самом деле, а, Макс?
  -Иди спать, - повторил он, не глядя на меня.
  С Горбуновым мы столкнулись нос к носу - ноги сами вынесли меня на него. Да он особо и не прятался. Стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на меня, прищурясь.
  -А ты что это в палатке у Палыча делала?
  -А сам-то ты тут что делаешь? - спросила я, прикидывая про себя, сколько он успел услышать.
  -Так, - замялся он. - Не спится.
  -Вот и мне тоже. Решила у Палыча свою книжку забрать.
  -Интересная?
  -Очень, - сказала я, прижимая свёрток к груди. - Думаю, что сегодня уже не усну. Подальше бы отсюда, снова стоять одному в латах...
  -Чего?
  -Ничего.
  Угли в костре уже спали, подёрнувшись тонкой серой поволокой, по цвету неотличимой от разошедшегося снега. Чтобы их раздуть, пришлось повозиться, даже голова закружилась от частых глубоких вдохов. Когда красные точки всё же ожили, я щедро подкормила их вырванными из книжки страницами. Вспыхнув в ночи, они отразились в глазах Горбунова двумя маленькими огоньками.
  -Похоже, не такая уж она интересная, эта книжка.
  -Палыч говорит, что читать можно, - возразила я, с хрустом отрывая обложку. - Хотя текст сложноват.
  -А зачем тогда ты её сжигаешь?
  -Потому, что она моя, - сказала я, бросая в воскресшее из ледяных углей пламя ещё и майку. - Что хочу, то и делаю.
  Я замолчала. Лукашин сидел, как притихший первоклассник. Переваривал услышанное, крутил в голове, раздумывал: верить мне, или нет? Разумеется, многое я опустила, иначе впечатлений было бы ещё больше.
  -Странная история... А продолжение? Ты его слышала?
  -Я обещала тебе одну историю. Она достаточно страшная?
  Но Лукашин, кажется, проникся услышанным всерьёз.
  -Может, он обманул? Ты говорила, что руководители пугают вас.
  -Может... - согласилась я, глядя из-под ладони, как на гребне холма вырастает, словно тридцать три богатыря из морской пучины, долгожданная группа. Сначала головы, потом туловища, навьюченные туго уложенными рюкзаками, потом ноги. - Если тебе так интересно, спроси у него самого.
  Лукашин обернулся, резко, как ужаленный, а я помахала рукой, адресуя свой привет высокому человеку в красной ветровке, который внимательно смотрел на нас с холма, опираясь на длинную суковатую палку.
  
  ЖЕНЯ
  
  Водонос.
  
  После днёвки Палыч нагрузил меня гречкой и картошкой, до треска в швах рюкзака - за опоздание. Рюкзак получился неприподъёмный. Марина пристроилась впереди, рядом с боссом, и я мог любоваться только её спиной. Скорее всего, она не обращала на меня внимания, чтобы другие не задавали глупых вопросов. Хорошо бы это было так. Мысль о том, что она просто пренебрегает мной, неожиданно оказалась очень жгучей и неприятной.
  Продержался я в этом темпе не больше часа, да и то, не знаю, как: проклятая гречка завалилась набок и тянула рюкзак влево. Пришлось останавливаться и перекладывать всё заново. Ребята подождали в отдалении, с терпеливым спокойствием, а Рифат даже поучаствовал в процессе:
  -Вот так... И не дёргай его, ручку оторвёшь. На коленку сначала ставишь, а потом подлезаешь в лямки, понял?
  -Спасибо, - поблагодарил я, оценив результат. Рюкзак вжался в спину, как влитой, вес никуда не делся, просто волшебным образом переместился с плеч на бёдра. - Я уже устал раком идти, всё время назад наклоняет.
  -Плечи перетянул, - сказал невозмутимый татарин. - А пояс болтается. Вот этот, ремень, нагрудный, можешь вообще не застёгивать, а то задушишься ненароком.
  -Спасибо. Не знаешь, привал скоро?
  -Устал уже?
  -Не в этом дело. Расскажешь, наконец, как её натягивать, эту переправу. Ну и вообще - поговорить надо.
  -Поговорим, поговорим, братан... - Татарин хитро прищурился, профессионально пробежал взглядом по всем Марининым изгибам, потом цокнул языком и вынес вердикт: - Неплохо. Значит, вот из-за неё это всё? Ну, ты авантюрист, Женяка... Попрыгай на месте - удобно?
  -Лучше, намного, - признался я. - А что с переправой?
  -А забудь. Если до этого никогда не натягивал, с первого раза ни за что не получится. Я могу, конечно, подсказать что-то, но это теория всё.
  -Может, его отговорить можно как-нибудь, Палыча?
  -Это вряд ли. - Татарин ободряюще похлопал меня по плечу. - Похоже, у него к тебе какой-то интерес имеется. Не бойся, мы с Лягиным поможем: будем рядом стоять и ржать.
  -И что же делать? - беспомощно спросил я.
  -А я откуда знаю? Отмажься как-нибудь.
  -Как?
  -Думай, пока время есть.
  И я стал думать, благо заняться было нечем. Какое-то время мы шли по узкой песчаной дороге. Песок был сырым и плотным, особенно в низинах, где приходилось обходить большие, наполненные мутной водой, лужи. Лес, он такой - есть места, где давно прошедший дождь всё ещё висит в воздухе сырой туманной пеленой. Зато идти хорошо - не жарко.
  Когда Палыч велел сворачивать на просеку, стало гораздо хуже. Густая сырая трава стала цепляться за штанины. Ботинки вымокли почти сразу, отчего в них появилось неприятное тёплое хлюпанье. Через некоторое время они стали сваливаться с ноги. Пришлось зашнуровать потуже.
  С чьих-то слов я узнал, что привал будет, когда мы выйдем к какой-то горе. Когда она, наконец, показалась, огромная, тёмная, моё сердце забилось чаще. Наверное, в этом и заключается туристический кайф - больше просто не в чем. Это был прямо древнегреческий катарсис, очищение через страдание. На какое-то время я забыл обо всём, обо всех - даже о Марине, даже о Палыче. Но он про меня не забыл, и назначил водоносом.
  Водонос, так водонос, только бы не ставить палатки, в которых я ничего не понимал. Но, сделав одну лишь ходку, я понял, что жестоко ошибся, тем более что ничего сложного в установке палатки не было. Всего делов-то: собрать алюминиевые дуги и засунуть в нужные места. У Палыча вообще оказалась палатка-автомат, по конструкции напоминающая зонтик, который он играючи разложил и укрепил колышками меньше, чем за минуту.
  Вторая ходка доставила и вовсе непередаваемые ощущения. На обратном пути я представлял себя Джеки Чаном, взбирающимся по крутой горной тропинке с тяжёлыми вёдрами и Учителем, сидящим на спине. К тому же, мне не давал покоя один деликатный вопрос, который я хотел задать Марине. Для этого потребовалось отыскать её - такое впечатление, что она поставила целью снизить наше общение до минимума.
  -Марина, - тронул я её за рукав. Она повернулась, комкая в руках тент от палатки. - Я хотел спросить...
  -Ну? - соизволила она. Её тон мне не понравился.
  -А где мы с тобой спать будем?
   Некоторые, в том числе и деловито стругающая картошку Оля, поглядывали на нас, кто с усмешечкой, кто с явным интересом. Марину, правда, это скорее позабавило. Не обращая внимания на мои усиленные подмигивания, она ответила. Как мне показалось, серьёзно, ни капли не играя:
  -Женя, ну я же тебе говорила, сто раз уже: у Палыча так заведено, что мальчики спят с мальчиками, а девочки с девочками. Подожди до дома. А если уж совсем прижмёт, помоги себе сам. Технику представляешь?
  Пономаренко уронила в траву очищенную картофелину, и долго шарила под раскладным стульчиком. А когда подняла лицо, щёки оказались красными, а глаза мокрыми, от смеха. Первая мысль была такой: объясниться, что ничего такого я в виду не имел. Но, посмотрев на Марину, я решил: нет, всё она поняла правильно, и грубость была осознанной.
  Ну, и плевать, всё равно ты будешь моей - сказал я ей, про себя, конечно. Никуда ты не денешься. Даже если я не подхожу тебе, не вписываюсь в твои жизненные планы. Ты можешь меня ненавидеть, избегать, презирать, но этой настырной щекотки в моей груди вполне хватит на двоих. У тебя нет ни шанса. Клянусь в этом притихшим лесом и прозрачным молодым месяцем. Услышь меня, Хозяин Леса и исполни моё желание - пусть эта девушка будет моей. Готов платить любую цену.
  Прозвучало это очень красиво и романтично - в теории, конечно. Но всё опять опошлила Оля, демонстрируя мне чёрное от грязи дно котелка:
  -А у нас вода кончилась. А водоносу нашему подруга не даёт, и он в печали, бедняжка. Самой, что ли сходить?
  Марина предпочла ничего не услышать, а я ответил:
  -Оля, а у тебя парень есть?
  -Нет, - печально вздохнула она. - Как же ты догадался?
  -А знаешь, почему его нет?
  -Са-ань? - Оля нараспев, протяжно, позвала ушастого из Маринкиной компании. - Он меня толстой назвал.
  Аверин, раздетый до пояса, и красный, как рак, нехотя разогнулся. За ним высилась целая гора нарубленных дров: никому не пришло в голову остановить Сашу. Низкий лоб, глаза навыкате, и особенно огромные уши делали его похожим то ли на мопса, то ли на вампира. Но кем бы Аверин не был, выглядел он внушительно, даже без топора в руках.
  -Какая же ты толстая, - сказал он, отгоняя топором комаров, почуявших вечернюю прохладу. - Ты полная просто. А так ничего - я бы вдул.
  -Вдул бы он, - гордо ответила Пономаренко. - Как будто кроме тебя некому, ушастый. Я, может, любви хочу.
  -Я за водой, - сказал я, сам не зная кому. - Только носки переодену.
  У рюкзака пришлось задержаться - носки лежали в самом низу. Тут за моей спиной возникла длинная чёрная тень, и я вполголоса выматерился. Меньше всего мне сейчас хотелось бы общаться с этим человеком.
  -Как настроение? - поинтересовался улыбчивый Палыч.
  -Хорошо, - ответил я, доставая из рюкзака полотенце и с наслаждением вытирая белые сморщенные ступни. - Только спина болит немного. Мне завтра опять это всё тащить?
  -А ты не думай об этом, - посоветовал он, постучав меня по спине. - Ты думай вот о чём: завтра твой груз уменьшится на одну восьмую.
  -Да ладно... Справлюсь.
  -Справишься, ты парень подготовленный, сразу видно... Где устроишься? Решил уже? Должен сразу предупредить: со своей девушкой, извини, не получится. У нас всё-таки спортивное мероприятие...
  -Да, мне уже рассказали... Мальчики налево, девочки направо... Нет проблем, я у Якупова переночую.
  -Вот и хорошо, - обрадовался Палыч. - А с Мариной вы можете и у костра помиловаться. Только недолго.
  Он, наконец, отстал, но к ручью я не пошёл, решив сначала просушить ботинки - пока таскаю воду, они, глядишь, и высохнут. Подсмотрев, как это делает татарин, я подпёр их палочками и поставил к огню внутренней стороной. А потом, воспользовавшись, случаем, объявил:
  -Я у тебя сегодня ночую. Пустишь, что ли?
  -Ну, куда деваться, - Рифат развёл руками. - Ночуй. Хотя я лучше бы вон того к себе взял, мясистого.
  Мясистым оказался знакомый мне по собранию Лягин - белобрысый завистник с мордовской внешностью. Ничего не подозревая о планах татарина, он сидел верхом на полене, и что-то увлечённо выстругивал. Ну да, у нас дежурят и работают все, даже руководитель, а как ещё?
  -А почему его?
  -Посмотри, какой у него задок - прямо тазик! Ночью возьмёшься за него, прижмёшься... Ну чем в темноте не баба?
  -Тьфу, - сказал я и отправился к ручью, сопровождаемый звонким заливистым смехом. Лягин, услышав его, недоумённо покрутил головой по сторонам, словно старый, поседевший сыч.
  Чтобы убить время, пришлось считать шаги - раз, два, три, четыре. Что-то вроде барабана на галере, который задаёт темп движению вёсел. Третья ходка заняла сто семьдесят два шага до ручья и сто шестьдесят обратно, что косвенно подтверждало теорию о спешащей домой лошади. Оля меня жалела: с каждой ходкой приказы стали всё больше походить на просьбы.
  -Женечка, ну ещё разочек!
  -Сама не можешь? - ответил я, отдуваясь после шестой ходки. Ног я уже не чувствовал: вместо мяса и костей моей опорой была только тяжёлая тупая боль, периодически сопровождаемая острыми уколами судорог.
  - Я же девочка! - удивилась Оля. - А это мужская работа.
  -Мужская работа - мамонта загонять, - ответил я, разминая окаменевшие мышцы. - А жрать всегда готовили бабы и вода - это их забота.
  -Ну, пожалуйста, последний раз, - попросила она. - Пригорает же, неужели не чувствуешь?
  -Да по хрену, - признался я, падая на землю рядом с костром. - Лично я съем и горелым. Риф, проверь мою обувь, а?
  Риф, сидящий у другого костра в позе лотоса, отреагировал неторопливо: отыскал среди нескольких пар обуви мою, потом задумчиво поднял один ботинок, дымящийся свежим паром, и сказал:
  -По-моему, не готов ещё. С кровью.
  -Ладно, - ответил я, опрокидываясь на спину. Небо стремительно приобретало серый оттенок, и по нему стали проклёвываться малюсенькие звёздочки. - Ты их переворачивай, чтобы не вышло как у Оли с кашей.
  -Про татарское иго я слышал, - недоверчиво ответил Рифат. - А про то, чтоб татары были рабами у русских - ни разу.
  -Но я же не просто так прошу, а - ПОЖАЛУЙСТА...
  -Мы, татары, такого слова не знаем.
  -А ПО ЩАМ - такое слово знаете?
  -Нет, - степенно ответил Рифат. - Такого вообще не может быть, чтобы русские татарам по щам надавали. Никогда о таком не слышал.
  -Было такое, - вяло возразил я, наблюдая за тем, как в Олиных глазках проступает тревога. Пусть проступает, не говорить же ей, что она присутствует при нашем любимом занятии - имитации межнациональной розни.
  -Когда? - загорячился татарин. - Хоть одну разборку назови, пусть даже из девяностых? Когда такое было?
  -Это ещё раньше было, в восьмидесятых, - мечтательно закинув под голову зудящие ладони, ответил я. Прохладная земля жадно высасывала из вспотевшего тела всё тепло, но мне было приятно и спокойно. Наверное, так чувствует себя жертва вампира: ей уютно и беззаботно.
  -Пусть в восьмидесятых! Где? В городе или в области?
  -Между Доном и Непрядвой. Есть там такое Куликово Поле.
  -Тьфу, блин, - сказал изрядно разозлённый Рифат, но потом всё же заржал. Похмыкали и ребята, сидящие чуть дальше. А Оля напомнила:
   -Дуй за водой. А то все будут активированным углём питаться.
  -Ещё раз, и сдохну, - пообещал я, глядя на то, как прозрачное пятно луны прямо на глазах обретает форму, плотность и цвет.
  -Женя, ну, пожалуйста, последний разочек, - заканючила Оля. - А я тебе потом котёл помогу помыть.
  Марины нигде не было видно. Наверное, как залезла в палатку, так там и сидела. Ладно, подумал я, проявляя ранее несвойственную мне житейскую мудрость. Схожу за водой, пока не уснул. А после ужина, глядишь, Марина и подобреет.
  Последняя ходка оказалась самой простой. То ли мышцы отдохнули за две минуты лежания на земле, то ли нервная система просто отключила чувствительность в конечностях. Даже не пришлось считать шаги - вместо этого на ум пришла какая-то старая и ужасно глупая песня:
  Ты не бойся муравья
  Если рядом буду я
  Обещаю до утра
  Защищать от комара.
  Холодные мокрые вёдра бились о коленки, как мёртвые осьминоги. Бросив их на землю, я свалился рядом на собственный, изрядно похудевший, рюкзак и впал в какое-то подобие транса. До тех пор, пока Оля не разогнула мои синие скрюченные пальцы, и не засунула в руки миску с кашей.
  -Вкусно, - удивился я, почувствовав, как радуется гречке с тушняком единственная мышца, оставшаяся рабочей - желудок. - Подсыпь-ка ещё. И кетчупа побольше положи.
  -Морда не треснет? - сварливо отозвалась Оля, но исключительно для вида, чтобы не разрушать имидж.
  Пока ложка стучала по дну, собирая последние крупинки, мимо меня прошёл Палыч, идущий от мусорной ямы с пустой миской. Интересно, пожадничал с порцией, или просто не понравилась Олина стряпня?
  -Что, Женя, понял теперь главную туристическую мудрость? Надо быть поближе к кухне!
  Сил ответить что-то остроумное, да и вообще ответить хоть что-то уже не осталось. Я ограничился коротким кивком, усиленно изображая проголодавшегося до смерти. Особо и притворяться не пришлось.
  -Спасибо, Оля, сегодня очень вкусно.
  -Пожалуйста, - кокетливо наклонив голову, пропела Оля. Её куцые серенькие хвостики поднялись вверх, наэлектризованные оказанным вниманием. - Только если так вкусно, зачем вы кашу выбросили? Я всё видела.
  -О-оля, - развёл руками Палыч. - Разве ты не знаешь, что в бочке с мёдом есть маленькая ложечка дёгтя? Вот эта ложечка мне и попалась.
  Миску и ложку он отправился мыть сам, показывая другим пример трудолюбия. Слава богу - значит остаётся лишь котелок и вода для чая. И это надо сделать быстро, потому, что из набитого желудка пошло по всему тело вязкое ленивое тепло, от которого начало неумолимо вдавливать в сон.
  На полпути я обернулся. То, что я увидел, неприятно кольнуло меня в сердце, ещё больнее, чем раньше. Тем не менее, я придумал для Марины целую дюжину оправданий, не успев ещё дойти до ручья. Помешательство какое-то, не имеющее ничего общего с реальностью - что лишний раз подтвердила плюхнувшаяся рядом Оля:
  -Странная у тебя подружка. Как только ты ушёл, она вылезла, наложила каши, и бегом обратно. Она у тебя нормальная? А то ведь мне с ней спать в одной палатке.
  -Дома была нормальная... Может, стесняется меня просто?
  -Стесняется, - фыркнула Оля. - Да она от тебя просто бегает, я же вижу. Поругались, что ли?
  -Да не то, чтобы, - ответил я, испытывая огромное желание бросить к чёртовой матери и этот котелок, и губку, и Марину, и свои предчувствия.
  -Вот что я тебе скажу, - нагнулась над моим ухом Оля. От неё пахло костром - ожидаемо, и конфетами - неожиданно. - Просто стерва она у тебя, вот и всё. Крутит перед тобой хвостом, потому, что сама не знает, чего хочет.
  Зато ты знаешь точно - чуть не сказал я. И ещё пару вещей чуть не сказал. А в итоге не сказал ничего, только больно прикусил губу. Очень советую так поступать, если есть нужда хоть как-то приглушить другую боль.
  -Чего молчишь? - спросила Оля и придвинулась ещё ближе. Это значительно подсократило расстояние между нами. Я потихоньку нивелировал его. Надеюсь, что незаметно.
  -Просто я её люблю, - вырвалось у меня. После этого между нами повисла тактичная пауза, заполняемая журчанием ручейка, а также скрябающими уши и душу звуками.
  -Хвощом бы надо, - не выдержала Оля. - Только его сейчас нет, он к июлю вырастает. Такая хорошая трава - всё оттирает.
  -Угу, - сказал я, отогревая дыханием ледяные пальцы. - Но я бы предпочёл "Фэйри". Который расщепляет жир даже в холодной воде.
  -Должен будешь, - игриво сказала Пономаренко. - Шоколадку хочешь? Могу захватить - у меня ещё много.
  -Я не ем сладкого.
  -Ну и дурак.
  Я проводил взглядом её туго обтянутые шуршащей синтетикой ягодицы - переваливающиеся, подпрыгивающие. Прямо мечта фламандского живописца. Будто почувствовав мой взгляд, Оля обернулась, и пришлось опустить глаза в воду, уносящую вниз по течению чёрные крошки пригоревшего жира. Господи, зачем я здесь? Что я тут делаю?
  Вернулась она быстро: её шаги и пыхтение я услышал за спиной минут через пять. Специально так сел, чтобы не искушать себя - к ручейку передом, к Марине задом.
  -Вылезла твоя из норы, - сообщила Пономаренко. - На бревне сидит, курит. Вот тебе твоё "Фэйри", потом в хозпалатку поставишь. А если уж очень сильно приспичило - беги, целуйся со своей змеёй, я сама домою.
  Наверное, и правда думала, что побегу, всё побросав. По крайней мере, на её рябом лице это читалось отчётливо.
  -Успею, - коротко ответил я. Пену от "Фэйри" понесло вниз, туда, где ручеёк терял силу, превращаясь в каменную ванну метровой ширины и примерно такой же глубины. Странно, столько пены, а запаха химии не чувствуется вообще. Словно дикая вода растворяет её всю, без остатка.
  -Иди, говорю, - Оля пихнула меня в зад, вроде шутливо, а на самом деле, достаточно сильно. - Ты думаешь, я для тебя стараюсь? Как бы не так. Пока вы там будете сидеть, с язычком целоваться, я спальники перетряхну. Больно уж мне не нравится, что она ест прямо в палатке. Вчера всю ночь снились эти крошки. Вроде бы это к болезни соперницы снится, да откуда же ей взяться, сопернице, если и кавалера - то нет?
  -А ты что, Оля, во снах разбираешься? - спросил я, с трудом разогнув спину. - К чему лиса снится?
  -Кому, тебе?
  -А в сонниках только про меня написано? Вообще, я имею в виду.
  -Ну, вообще - нехороший сон - поиграв бровями, ответила заинтригованная Оля. - А она что делала, твоя лиса?
  -А почему она моя, эта лиса?
  -Ты сам сказал...
  Попытка понять и принять женскую логику всегда приводит к головокружению. Тем более, когда она, голова, битком набита сегодняшними впечатлениями. И, к тому же, того и гляди, просто закроет глаза и уснёт.
  -Я сейчас с ума сойду... Перечисли все варианты.
  -Ну, смотри... - Слегка сбитая с толку Пономаренко стала загибать пухлые маленькие пальчики. - Значит, лиса вообще, просто лиса - это враг. Хитрый, коварный, который другом притворяется. А нюансов очень много.
  -Рассказывай, - опрометчиво позволил я, и за следующие две минуты моя голова оказалась завалена лисами по самую крышку. Охотящимися, убегающими, мёртвыми, сонными, кусающими, лающими, бесхвостыми, говорящими - всякими. В конце концов, пришлось заткнуть фонтан Олиных познаний, предложив возвращаться к костру.
  Марина сидела на бревне, как и было, обещано, но не курила. Просто сидела, натянув на ладони красные рукава, и смотрела. Не на меня, не на кого-то вообще, а просто - перед собой. Значит, не подействовал ужин, и, похоже, хорошее настроение покинуло это здание, как Элвис - навсегда.
  -Слушай, - сказал я, присаживаясь рядом. - Вот объясни мне - где в вашем туризме кончаются мучения, и начинаются удовольствия? Идёшь, идёшь, идёшь, потом пожрал и спать. А потом опять идёшь.
  -Я думала, тебе понравилось, - равнодушно произнесла Марина, чиркая зажигалкой. На поляне из всего народа остались только мы, и Лягин, упрямо строгавший что-то, уже незаметное в темноте. Остальные расползлись по палаткам, а кто-то даже начал похрапывать - громко, с присвистом.
  -Понравилось? Да не то слово! - Я помахал в воздухе руками, разгоняя упрямый, едкий, лезущий в глаза, дым. - Я в восторге! Особенно от того, как ты со мной общаешься.
  -А как я с тобой общаюсь? - Марина глубоко затянулась, вспышка огня озарила её спокойное лицо, очертила линию губ, скулы, загорелась в темноте двумя зелёными кругами. Я ёё тут же простил, за всё и сразу.
  -А никак.
  -А я что, должна? - пожала она плечами, такими хрупкими под этой курткой, что их моментально захотелось прижать к себе и не отпускать.
  -Да нет, не должна. Просто - это как-то...
  Вообще-то я хотел сказать - невежливо, потом, в последний момент, передумал - показалось, что она обидится. А чем заменить неудобное слово, в голову так и не пришло. Вот и повисла пауза, длинноватая, надо признать.
  -Хорошо, - нарушила её Марина, удостоив меня взгляда, впервые после встречи с группой. - Может, ты и прав. Давай общаться. О чём?
  -О лисе, - улыбаясь, сказал я, и она вдруг вздрогнула, глядя на меня с обидой и непониманием. - Ты что, Марина? Болит что-нибудь?
  -Нет, - ответила она, отстраняясь. Я быстро убрал руки. - А даже, если и да - это не повод меня тискать. Откуда ты знаешь про лису?
  -Ты сама у меня спросила... Помнишь, на дневной стоянке - к чему снится лиса? Ну, я и узнал, если тебе ещё интересно.
  -Не помню, - покачала она головой, и её пшеничные волосы ожили, зашевелились. Я внутренне взвыл - можете представить, что там, у меня творилось. В душе, я имею в виду.
  -А я вот запомнил, и спросил у Пономаренко.
  -О! - только и сказала Марина. - Она ещё и сны толкует? Палыч говорил, что она по руке гадает, и по картам. А тут ещё... Хотя, ладно, я тебя перебила - что там с лисой?
  -С лисой всё сложно, - уклончиво ответил я. - Она у тебя спала, или ела? Или, может, убегала? Или лизала под хвостом?
  -Господи, - с отвращением произнесла Марина. - Нигде она не лизала, просто лежала на листьях. И я хотела её погладить, но она убежала.
  -Ну, вообще, лиса - это враг, который притворяется другом, - поделился я приобретённым знанием. - А гладить лису - это... Вроде бы, к испугу.
  -Всё верно, - немного подумав, сказала Марина. - Я тогда, в "уазике", очень испугалась. Мне показалось, что эта лиса всё ещё живая, просто зачем-то притворяется мёртвой... Что, если я отвернусь, она тут же... Надо бы поговорить с этой, как её... С Олей.
  -Марина, - торопливо сказал я, чувствуя, что, если не спрошу этого сейчас, то не спрошу никогда. - Ты только не обижайся... Скажи, пожалуйста - ну зачем тебе так нужен этот Майкоп?
  -Веришь, нет - я это объявление в интернете откопала. До этого не задумывалась, а как увидела, сразу поняла: это то, чего я хочу. Не имеет такого уж большого значения - Майкоп, Пятигорск, Нальчик, Горноалтайск... Мне без разницы, лишь бы подальше отсюда. А у тебя есть мечта?
  -Есть, - сказал я, стараясь не отвести глаз, не дрогнуть ни одним мускулом. - Я хочу, чтобы ты никуда не уезжала.
  -Почему?
  -Потому... Потому, что это то... Чего хочу я. Моя мечта.
   Скорее всего, со стороны это смотрелось картинно и глупо: граф признаётся в своих чувствах, дама смотрит на него, как на умалишённого. Скоро уже привыкну, наверное.
  -Лукашин, живи настоящим... Поверь, для тебя же так будет лучше.
  -Не понял, - ответил я, хотя понял всё, конечно.
  -Надо ценить, то, что у тебя есть. И не сходить с ума.
  -А если нет у меня ничего, если мне нечего ценить? - спросил я, но спрыгнувшая с бревна лёгкая тень уже растворилась в сумерках. Ищи ветра в поле, пытайся доказать ему свою правоту.
  Когда я, нащупав в рюкзаке свитер и спальник, забрался в тамбур, то понимал, конечно, что шума произвожу много. Якуповское недовольное лицо появилось в разорванном молнией проёме довольно быстро.
  -Ты где ходишь? Я сплю уже, вообще-то!
  -С Мариной сидели, разговаривали.
  -А-а! - уловив возможность сесть на любимого конька, татарин тут же сменил гнев на милость. - Завидую я тебе, Женяка. Обычно такие, которые все из себя, в постели хуже бревна. Но эта - огонь! Ялкынлы! Ты мне верь, у меня чуйка. Шпилил её уже?
  -Риф, - мягко сказал я, сбрасывая с ног кеды. - Ты же понимаешь, что твой вопрос невежлив и неуместен? Кстати, где мои ботинки, которые ты должен был переворачивать?
  -У костра. Ты просил их переворачивать, а принести не просил.
  -Тебе же хуже - теперь я ещё дольше шуметь буду.
  -У меня арака есть. Будешь пятьдесят граммов?
  -Буду, - сказал я, и поднялся, сминая задники кедов. - Наливай, сейчас приду. Фонарик далеко?
  К моему удивлению, ботинки не сгорели, только немного покоробились, стали жёсткими и провоняли дымом. Лягин всё строгал что-то, озаряемый светом угасающего костра.
  -Эй! - позвал я. Ну, не смог я вспомнить, как его зовут. Не звать же по фамилии. - Слышь, костёр, может, потушить?
  Лягин удостоил меня коротким взглядом. Так смотрят на неприятную мелочь, вроде лужи на дороге. Потом снова принялся за рукоделие. Ну, как знаете - моё дело предложить.
  -Давай, давай, - поторопил меня Рифат, сжимавший в руках доверху заполненную крышку от термоса. - А то я - уже.
  -Сейчас, - сдавленно произнёс я, роясь в рюкзаке. Аромат прелых кедов, водки и подгорелой обуви, смешиваясь, и дополняя друг друга, мешал дышать нормально. - Сейчас, только найду шерстяные носки.
  -Это правильно! К утру вообще колотун будет...
  Водка стекла в желудок огненной вязкой струйкой, и уже через минуту мы повторили. Дальше последовал какой-то непонятный, мутный отрезок времени, когда я не смог бы с уверенностью сказать, что именно делал. Судя по всему, просто выкладывал из рюкзака вещи, тут же забывал о них, и начинал искать заново: действие спиртного наложилось на общую усталость, превратив меня в сельдерей. Кажется, Якупов был не намного лучше.
  -А чего это вы так недолго? - спросил он. - Я уж думал, ты только под утро придёшь...
  -Ну, так как-то, - ушёл я от ответа.
  -Не даёт, - констатировал татарин, подкованный в таких вещах, и добавил, сокрушённо цокая языком: - Ну и правильно делает. Будешь так себя вести - никогда не даст.
  -Да причём здесь это? - плохо выговаривая слова, спросил я. - Тут другое. Нет, не так. Она - другая.
  -Какая ещё другая? - пренебрежительно фыркнул татарин. - Другая! Да все они одинаковые - взял за руку и повёл. Если ты мужик, значит, пойдёт, даже впереди тебя побежит. На самом деле, Женяка, они все хотят этого: чтобы их взяли за руку и повели. Вот ты - мужик?
  -Мужик, мужик, - вяло согласился я, подпихивая под голову опустевший рюкзак, сминая его удобнее. - Только я тебе ещё раз говорю: эта не такая. Ты её за руку возьмёшь, а она тебе эту руку - цап, и отгрызёт.
  -Во-он оно что, - протянул Рифат. - Ну, тогда надо по печени, двоечкой. И на сеновал, пока не очухалась. Лошара ты - всему тебя учить.
  Пошарив слева, я нащупал что-то мягкое и сырое - полотенце, кажется. Скомкав, я отправил его туда, где должна была находиться голова татарина. Но он, ожидая чего-то подобного, накрылся пледом, и избег справедливой кары. А потом, довольный собой, победно заухал и запел:
  -Сызматур кызлар, сызматур кызла-а-ар!
  -Вот ведь басурман, - сказал я и засмеялся вместе с ним.
  -Ещё по одной? - предложил татарин, когда смех затих, выдохся. В темноте я услышал, как скрипнула резиновая прокладка.
  -Он у тебя литровый, что ли?
  -Полтора.
  -Не-не-не! - Я замахал руками. - Завтра не встанем.
  -Ты что? Как не встанем? Тут свежий воздух, братан, природа! Здесь похмелья не бывает!
  -Нет. Если хочешь, давай сам...
  -Ладно, - согласился Рифат. Выпил, хрюкнул, чем-то захрустел, а потом, не успев дожевать, вдруг спросил:
  -Значит, эта твоя Марина подошла к тебе на улице и говорит: притворись моим парнем?
  -Ну, не на улице, а в парке, а так - да.
  -Ну почему она ко мне не подошла? Эх, Женяка, олень ты - ростом вышел, умом нет.
  -В смысле?
  -Бабы всегда так делают, когда надо бывшего отшить.
  -Какого ещё бывшего? - пробормотал я, отворачиваясь к стенке. За моими веками вспухали и опадали неприятные вспышки разных цветов и форм. Похоже, третья крышка всё же была лишней.
  -А она ничего тебе не рассказывала? Значит, не хотела. Ты ещё с кем-нибудь разговаривал про неё?
  -Ну, подходил ко мне один из этих... Серёжа, губастый такой. Бе-ме, береги её, она хорошая. Если даже он и бывший, от него она так шифруется, что ли? В жизни не поверю. Да посмотри на этого Серёжу - он лох лохом.
  -А Палыч? Он тоже лох лохом?
  Я развернулся к татарину и разноцветный тягучий шлейф, приклеившись к ресницам, поплыл в темноте следом за моей головой.
  -Не понял.
  -А что тут непонятного?
  -Не-ет... Ну, нет, - поморщился я. - Он у неё учителем в школе был, и старше раза в два... Рифат, ты извини, конечно, но не все же вещи на свете объясняются тем, что между ног.
  -Всякое бывает, - сказал татарин, судя по звукам, почёсывая что-то. Хорошо, что темно, и не видно - что именно.
  -Риф, ну бред же это! Я слышал, Палыч в очень серьёзной организации работал. Может, с этим что-то связано.
  -А это не бред, что ли?
  -Понимаешь... - Я внезапно почувствовал запах чеснока и жира изо рта Рифата. Салом закусывал, подлец, пока Аллах не видит. - Я чувствую, как она его боится, до дрожи, до истерики. Начинаю спрашивать - уходит от разговора. Тут что-то серьёзное...
  -Женяка, - покровительственно начал Рифат, но тут за тонкой стенкой из синтетики, отделяющей нашу, внутреннюю, ночь от остальной Вселенной, раздался громкий треск: кто-то крупный и неосторожный наступил на сухую ветку.
  -Там ходит кто-то, у палатки!
  -Давай фонарик!
  Конечно, никакой фонарь не смог бы пробить плотный тент и накинутый сверху полиэтилен насквозь. Но, как только пучок света ударил в борт палатки, подслушивающий отступил назад, чем выдал себя: треснуло ещё два сучка, один за другим. А потом, почувствовав, что скрываться больше не имеет смысла, он забухал тяжёлыми шагами вверх по склону - бум-бум...
  Палатка татарина стояла у самого леса. И пока я выбирался из спальника, разрывая молнию, пока на карачках выползал из тамбура, пока шарил по заросшему кустами склону лучом фонарика, след нашего ночного гостя давно простыл. Луч натыкался только на серые искривлённые ветки, торчащие из темноты, словно руки мертвецов.
  -Эй! - крикнул я одиноко сидящему у костра Лягину, закутанному в плед. Меня била мелкая некрасивая дрожь. - Тут никто не проходил?
  Тот даже не поднял головы. Только подбросил в костёр полено, поднял облако искр, и замер, уставившись в огонь.
  Когда я забирался в спальник, меня потрясывало, зато совершенно исчезла тошнота. Кажется, организм переработал алкоголь, и просил ещё.
  -Нашёл кого-нибудь? - спросил Рифат. Я покачал головой, и только после повторного вопроса осознал абсурдность своего жеста - темно же.
  -Нет, никого.
  -Ясно. Может, кто-нибудь в туалет выходил.
  -Спи, давай, - сказал я, заворачиваясь в спальник, как в кокон. - Это был Хозяин Леса. Он приходил за тобой, потому, что ты плохо себя ведёшь и фигню разную про Марину придумываешь.
  -Кто это - Хозяин Леса?
  -А то ты не знаешь. Любимый персонаж Палыча. Говорят, что он может принимать облик любого человека и исполнять желания.
  -Ни разу не слышал. Знаешь, Женяка, поменьше бы ты загонялся на этой Марине. Я не спорю, есть на чём залипнуть. Но... Мутная она какая-то.
  -И тебе спокойной ночи.
  -Потом жалеть будешь, что с ней связался.
  -Спокойной ночи, говорю, - повторил я, и татарин, наконец, заткнулся. Но сказанные слова ещё долго звучали в моих ушах - будешь жалеть, будешь жалеть, будешь жалеть...
  Уже жалею - признался я самому себе, переворачиваясь на другой бок. Только поздно уже жалеть - вот в чём дело.
  Хмурое утро.
  
  Под утро мне приснились второстепенные члены предложения, подчёркнутые алой волнистой линией - знак крайней усталости, полного истощения. Линии неприятно потрескивали, как мокрые провода, потом начали бледнеть, рваться, и из разрывов стала проступать реальность в виде низких голосов, говорящих что-то нечленораздельное.
  -Риф, - прошептал я деревянными губами. - Риф?
  Ответа не было, и моё сердце неуверенно дёрнулось, а потом изо всех сил ударило о рёбра, гоня свежую горячую кровь в парализованные конечности. Я взвыл, прикусив губу. Жизнь возвращалась в мои скрюченные, забитые молочной кислотой мышцы, и несла с собой невыносимую боль.
  С поляны доносились бодрые голоса, смех и звон посуды, что раздражало ещё больше. Слава Богу, что не подняли дежурить - подумал я, осторожно разминая затёкшую спину. За этим занятием меня и застал сияющий, как начищенный самовар, татарин:
  -Женяка, вставай! Палыч велел тебя разбудить и привести в форму! Через двадцать минут выходим!
  -Риф, у меня ноги не ходят, - жалобно сказал я, показывая на раскиданные по спальнику конечности. - Какие двадцать минут? Мне часа два надо, не меньше... Скажи своему Палычу - пусть он меня пристрелит и бросит.
  -Давай, давай, - повторил Рифат, хватая меня за ноги, и пытаясь выволочь в тамбур. Ценой неимоверных усилий мне удалось освободиться.
   -Чё, дурак, что ли? За свой обрезанный себя хватай!
  -Надо молочную кислоту из мышц выгонять! Сделаешь десяточек приседаний - лучше станет. Или, может, пятьдесят граммов?
  -Не надо, - отмахнулся я. - Хотя... давай. Двадцать.
  Сил запихивать спальник и барахло в рюкзак не было, поэтому я просто выкинул их из тамбура прямо на траву. Чтобы встать, пришлось основательно размять голени, неуклюже ёрзая на корточках, шипя и охая.
  -Доброе утро, - сказал Палыч, прихлёбывая чай. Так же вкусно, наверное, это делал Иосиф Виссарионович. - Живой?
  -Угу, - сказал я, переводя дыхание и оглядываясь по сторонам. Свою палатку Палыч уже свернул, впрочем, как и все остальные туристы. Разве что Серёжа Горбунов ещё возился с тентом - неторопливо и обстоятельно.
  -Через пятнадцать минут выходим.
  Марины нигде не было видно: похоже, её раздражаю не только я, а люди вообще. Вот подмигивает мне расплывшаяся со сна Оля Пономаренко, вот зашнуровывает рюкзак Аверин, надавив на него коленом, словно на горло поверженного врага. Вот сидит Лягин, абсолютно в той же отстранённой позе, что и вчера, только без пледа и рукоделия. Если он так просидел всю ночь, я не удивлюсь. А её нигде нет.
  -Зря стоишь босиком. Земля ещё холодная.
  -Угу, - сказал я, переступая с ноги на ногу. Ступни и, правда, обжигало холодом. Хороший знак: если ноги чувствуют боль, значит, они есть.
  Приблизившись к свободному бревну неуклюжей чаплинской походкой, я рухнул на него и кое-как натянул носки и ботинки. Над поляной стоял утренний туман, полностью скрывший под собой подступы к ручью. Кажется, там пару раз мелькнуло что-то красное, или показалось?
  -Мать, плесни чайку, - хрипло попросил я у зевающей Оли: ни дать, ни взять, утренний ханыга в разливайке. - Как моя, спать не мешала?
  -Вообще беспроблемная девочка, - пожала плечами Пономаренко. - Пришла, вжалась в стеночку, и лежит, даже не дышит. Как тряпочка. Утром просыпаюсь, а её уже нет.
  -Чаю бы мне, - напомнил я.
  -Так нету, выпили. Только-только остатки вылила, где же тебя раньше носило? Кстати, если к ручью пойдёшь, будь другом, сполосни котелок...
  -Риф! Собери мой рюкзак, пожалуйста!
  -Ты вообще, что ли, охренел? - От неожиданности татарин выронил чехол, и он, подгоняемый ветром, пополз по примятой траве как живой.
  -Ну, пожалуйста, - громко попросил я, испытывая одновременно и стыд, и удовольствие, от того, что меня сейчас слышит весь лагерь. - Мне надо со своей переговорить...
  Татарин тяжело вздохнул и щедро сплюнул под ноги.
  -Спасибо, - сказал я, глядя, как в тумане снова сверкнуло красным.
  -Десять минут, - напомнил Палыч, прихлопнув на шее комара.
  -Котелок, - напомнила Оля.
  Одни обязанности и никаких прав - думал я по пути к ручью, сбивая мокрыми кедами прозрачную, как слёзы от неразделённой любви, росу. Все от меня чего-то хотят, а мои желания - дело одиннадцатое.
  С Мариной мы столкнулись на полпути, словно парламентёры враждующих армий на нейтральной полосе. Думаю, если бы я не окликнул её, она просто прошла бы мимо, а если бы преградил путь, то - сквозь меня.
  -Доброе утро, - сказал я, загораживая ей дорогу. Эта ухмылка, точнее оскал, когда улыбаешься только одной стороной лица, сейчас полностью отражала моё внутреннее состояние. Вряд ли бы у меня получилось стереть её, даже если бы захотел. Да я и не хотел: в моей голове громко играла песня про "Варяг", который не сдаётся. И не желает пощады.
  -Чего надо? - растерянно ответила она. И подняла на меня глаза, наморщив лоб и прищурившись, прямо как её двойник в моём, таком далёком, детстве. Тем самым задела старые раны в душе. Но я потерпел, как терпят острую боль, которая скоро пройдёт. Когда-нибудь привыкну, наверное, а потом и вовсе перестану обращать внимание.
  Когда я поцеловал её в щёку, она слегка отстранилась, поджав губы - по всему было видно, что ей неприятно.
  -Водка, - медленно, смакуя запах из моего рта, сказала она. - Фу...
  Не сводя с меня глаз, Марина провела по щеке, которой коснулись мои губы, ладонью, потом посмотрела на неё. Уж не знаю, зачем.
  -Что это было?
  -Утренний поцелуй. Ты же моя девушка, помнишь?
  -Господи, опять, - вздохнула она. В её взгляде читалась неподдельная усталость. - И кто же так решил?
  -Ты, вообще-то.
  -Надо уметь вовремя останавливаться, - сказала она, закинув на плечо полотенце. - Вовремя, Лукашин - пока не стало слишком больно.
  -Не умею останавливаться, - ответил я. - Не моё это.
  -Придётся научиться.
  -Ну, не можем же мы притворяться парой, если будем друг от друга бегать, - безнадёжно сказал я, глядя, как она снова уходит от меня по росе. - Нам никто не поверит. Нужно общаться, хотя бы время от времени.
  -Я подумаю, - пообещала она, удаляясь. Примерно то же самое и таким же тоном мы говорим назойливым продавцам.
  За следующий час я понял, что вчера находился только в первом круге ада. Рюкзак, уложенный проклятым татарином кое-как, тянул меня назад, поэтому приходилось напрягать и без того натруженную спину. Ничем хорошим это кончиться не могло, конечно. На одном из спусков я всё-таки споткнулся. И, разбежавшись, влетел прямо в спину Аверину. Не ожидая подвоха, тот встал в интересную позицию, испачкав руки и колени.
  -Ты что творишь, дебил?
  -Извини, - криво улыбнулся я. - Нога поехала.
  -Ещё раз, и челюсть тоже уедет, - пообещал Аверин, брезгливо стряхивая с ладоней прилипшую грязь. Марина обогнула нас, не заинтересовавшись происходящим - естественный снобизм высокородной дамы, которую не тревожат драмы, случающиеся между простолюдинами.
  -Эй, друг, успокойся, - зачем-то сказал я.
  -Я-то спокоен, - сказал Аверин, ухмыляясь. - Это ты не суетись и смотри, куда ноги ставишь.
  Идущие впереди взвинтили темп, и я оказался в самом хвосте, вместе с Олей, безнадёжно отстав от остальных. Когда у меня закатились глаза, и бегущие вдоль дороги ёлки стали чёрными, Палыч объявил привал.
  Лишь огромным усилием переборов желание растянуться на песке и закрыть глаза, я занялся рюкзаком, пытаясь следовать вчерашним Рифатовым советам. Хитрый татарин, накидавший все вещи вперемежку, наблюдал за моими потугами с абсолютно непроницаемым лицом.
  -Опухла челюсть-то, - прищурив глаза, сказала отдыхающая рядом Оля. Я, следуя за её взглядом, машинально потрогал оставленную Фролом шишку. За ночь она и правда весьма выросла в размерах.
  -И посинела. Дать тоналочку?
  -Не надо, - ответил я, в надежде на то, что она отстанет.
  -А у твоей щёчка красная, и ухо такое, словно пчела покусала, - продолжила делиться наблюдениями противная Пономаренко. - Знаешь, я читала одну интересную книжку, называется "Пятьдесят оттенков серого"...
  -Оля, отстань, - собрав последние остатки вежливости, попросил я, прибавив к просьбе красноречивый взгляд.
  -А что я такого сказала? - Пономаренко всплеснула руками. - Хорошая же книжка!
  Следующие часы испарились из моей памяти. Выпали из головы и провалились в щель между однообразными тупыми шагами: левой, правой... Сил восторгаться природой не было, тем более, что особо не было и природы. Только узкая тропинка, с двух сторон зажатая между упрямо лезущими на неё кустами, абсолютно одинаковыми и некрасивыми. Время от времени Палыч останавливал группу, чтобы поколдовать с планшетом, а Марина делала в блокноте какие-то пометки.
   Глядя на это, я вспомнил вчерашние Рифатовы слова - очень опрометчиво. Потому, что упавшие на благодатную почву сомнения сразу же дали всходы. Через некоторое время я поймал себя на том, что пристально вглядываюсь вдаль, туда, где мелькают две красные куртки - не слишком ли близко друг к другу они идут?
  На днёвку мы встали рано, около полудня, когда солнце поднялось выше самых высоких сосен, и начало ощутимо припекать. Палыч объявил всем благодарность за высокий темп - не показалось, всё-таки - и заявил, что, если мы не снизим его после обеда, то дойдём до места ночёвки часам к пяти вечера. Это вызвало сдержанный восторг, а я спросил Рифата:
  -Это круто?
  -Это успокаивает, - меланхолично ответил тот, усаживаясь в тенёчке под берёзкой. - Так бывает: если пропустишь нормальное место для стоянки в пять, то придётся вставать впотьмах и где придётся. Закон подлости.
  Вопреки ожиданиям, назначая дежурных, Палыч меня проигнорировал. Пожалел, что ли? Рубить дрова ожидаемо отправился Аверин, а носить воду - странный Лягин. К слову сказать, встали мы на самом берегу старицы, на небольшом мысу. До воды было рукой подать, и работу водоноса осложнял разве что крутой и скользкий спуск. Остальным было рекомендовано заняться поиском дров.
  -А можно эту воду пить? - спросил я у татарина, когда все вокруг занялись работой. - Она же зелёная...
  -Когда прокипятят, - лениво ответил тот, подставив скуластое лицо под солнечные лучи. - Можно туда ещё марганцовки сыпануть. Главное не переборщить, а то язык фиолетовый станет.
   -А почему мы с тобой сидим и не помогаем?
  -Потому, что нам, татарам, всё равно: дрова рубить, или чай пить, - ответил Рифат. - Главное - вспотеть.
  Сложно было не согласиться с такой жизненной философией, но чувство ответственности заставило меня подняться и принять участие в поисках. Отдышавшись после очередного похода в заросли, я спросил у Аверина, уже переколотившего изрядную кучу:
  -Слышь, может тебя сменить?
  -Слышь, - передразнил меня ушастый. - Тебе чего надо-то?
  -Да я помочь хотел просто...
  -Когда надо будет помочь, я тебе скажу, - пообещал Аверин. И с резким хэканьем вогнал топор в очередное полено - только щепки полетели. Я, постояв для приличия, пожал плечами и отправился продолжать поиски коряг. С мыслью о том, что, кажется, обзавёлся ещё одним другом.
  После этого поспел суп. К костерку потянулись за добавкой не наевшиеся первой порцией, а у меня от напряжения начали трястись пальцы. Чувствовал я себя так, будто меня колола в зад иголка, к которой был подведён ток. И, как известно, кто ждёт, тот дождётся. Не прошло и минуты.
  -Эй, истфак, - лениво позвал меня Аверин. Он полулежал на земле, раскинув ноги, между которыми стояла пустая миска. - Иди сюда!
  -Тебе надо, ты и иди, - ответил я, не успев даже удивиться тому, как быстро слетели с моего языка эти слова. Заинтригованный Рифат отставил суп в сторону. - Я ем - не видишь, что ли?
  -Иди, говорю, - повторил Аверин, почёсывая бычью шею. На руках бугрились мускулы, разбухшие после рубки дров. Наверное, он сам от себя тащился в этот момент: широкое глупое лицо озаряла блаженная улыбка. - Ты мне помочь обещал, помнишь?
  -Ладно, - сказал я после небольшой паузы: от злости дыхательное горло свело судорогой. - Что дальше?
  -Ты что тупой? Видишь, посуда моя стоит немытая? Дуй на речку и помой. Свалил в ужасе, быстро!
  Сидящая рядом Оля коротко хохотнула, некрасиво дёрнув шеей. Но в её выпученных глазах не было смеха, скорее они были наполнены сочувствием. Да, Лукашин Евгений, размякли вы, потеряли и авторитет, и гордость, если даже Пономаренко вас всего-навсего жалеет, как голодного котёнка.
  Внезапно я осознал, что больше не чувствую себя наэлектризованным. Ток ушёл сквозь подошвы ботинок глубоко в землю, и внутри меня стало тихо и спокойно.
  -Риф, подержи, - я протянул татарину свою миску с остатками супа. - Не выливай, я быстро.
  -Ну-ну, - понимающе хмыкнул он, упрямо не замечая миски. - Дрын возьми потяжелее, иначе он тебя ушатает.
  -Мы пойдём другим путём, - шепнул я, аккуратно устанавливая миску на пахнущем тёплой смолой бревне. - Когда начнётся, держи меня за руки и кричи на весь лес: он дурак, мол, он и убить может...
  -Как скажешь. - Татарин расплылся в улыбке. Хлеб, то есть суп, и зрелища - что ещё нужно человеку для счастья?
  -А сам, почему не вымоешь? - спросил я, подходя вплотную к разбросанным в сторону ногам. Была у меня в тот момент надежда, что получится уладить всё это миром. Она всегда теплится, эта надежда, даже когда тебя уже убивают.
  -А вот мне делать нечего, - осклабился ушастый. - Ты же мне хотел помочь - так вперёд!
  -Когда хотел, тогда и надо было предлагать. А сейчас дела у меня.
  -Какие у тебя дела-то, дебил? - Аверин лениво поковырял в зубах сосновой иголкой и не выдержал, скосил взгляд влево, туда, где под деревом сидела Марина. Поняв, что к чему, я выдохнул вспыхнувшее бешенство сквозь зубы. Неприятно, когда тебя играют втёмную, но вдвойне неприятно терпеть это от человека, которого любишь.
  -Твоя подружка, я смотрю, забила на тебя.
  -Разберёмся, - пока ещё вежливо ответил я.
  -Да мне ваши тёрки... Я к тому, что никаких дел у тебя теперь нет. Поэтому взял посуду и пошёл на речку, понял меня?
  -Тебя, кажется, Санёк зовут? - Я нагнулся, поднимая миску. В ней плескались три-четыре ложки бульона и переваливались несколько кубиков разварившейся картошки. Кажется, Аверин пожадничал с добавкой - вот и хорошо. - Слышь, Санёк, а не хочешь в рот буёк?
  -Бессмертный, что ли? - грустно спросил ушастый.
  -Как Кощей, - подтвердил я. - Слыхал за такого?
  -Ну, что ты гонишь, придурок? - устало спросил Аверин, нехотя подтаскивая к себе ноги, чтобы встать. Но его желанию не суждено было сбыться - я запустил в него миской. Хотел острым ребром прямо в губы, чтобы рассечь в кровь, да не повернулась рука - ну, не кровожадный я человек.
  Вышло всё равно неплохо, кинематографично, плашмя по морде, с характерным звуком и выплеском содержимого на щёки и майку. Все повернули головы в нашу сторону, и на поляне повисла звенящая тишина.
  -Карачун тебе, - спокойно произнёс Аверин, снимая с бровей вермишель. - Я тебя сейчас убивать буду, понял?
  Я сделал два шага назад, и торчащий из колоды топорик сам прыгнул мне в руку.
  -Ну, попробуй.
  -Отставить! - раздался грозный рык сзади. Ушастый застыл в двух шагах от меня, словно парализованный. Руки, тянувшиеся к моему горлу, опустились. Я позволил пальцам разжаться, и топорик упал на землю.
  -Что здесь происходит? Я вас, зачем с собой взял - чтобы вы глотки друг другу рвали?
  Сидящие на полянке отвернулись, абсолютно синхронно. Я же наоборот, повернулся, так и не решив, как себя вести. Одного взгляда в бешеные, чёрные и, как мне показалось, вращающиеся глаза, хватило, чтобы понять: вряд ли получится перевести всё это в шутку.
  -Максим Павлович, да никто и не собирался...
  -А ты молчи! - Он больно ткнул меня в грудь сложенными пальцами. - Ты здесь вообще на птичьих правах! Пономаренко, что тут случилось?
  -Да ничего не случилось, - потупив глаза, прощебетала Оля. Руки она держала за спиной. Готов поклясться, что пальцы были сложены в фиги. - Саша на себя суп опрокинул, а Женя над ним посмеялся - вот и всё.
  -Всё? - Палыч встал рядом, и меня обдало злым жаром, струящимся от его сухого поджарого тела. Топорик, лежащий у моих ног, наполовину выглядывал из травы. На его блестящем лезвии прыгал озорной солнечный огонёк, будто топорик подмигивал Палычу: смотри, вот он я.
  -А это что?
  -А, это? - Я попытался подобрать какое-нибудь другое слово, но у меня не получилось. - Максим Павлович, это топор.
  -А почему этот топор лежит здесь, если он торчал вон там?
  -А это я Женю попросила дров нарубить, - пришла мне на помощь Оля. - Кончились дрова-то.
  -А ничего, что их вон там целая куча лежит?
  -Ну, вот такая я дура, - скорбно сказала Пономаренко, и её мышиные хвостики поникли, опустились от стыда. Палыч, задумчиво покачавшись на пятках, приказал:
  -Упор, лёжа, пятьдесят отжиманий, оба. Выполнять!
  Аверин предсказуемо забыковал:
  -Макс, он мне в лицо супом плеснул!
  -Я для своих только Макс, - процедил Палыч. - Шестьдесят!
  -Палыч, ну как так-то?
  -Семьдесят.
  -Блин! - с чувством сказал Аверин, всё-таки опускаясь на колени, за что незамедлительно последовала награда:
  -Восемьдесят!
  К этому времени я уже сделал пятнадцать, или шестнадцать, и был уверен, что пятьдесят вытяну непременно, даже если лопнут криком кричащие мышцы. Поэтому позволил себе тихий смешок. Тут же в мой загривок упёрся недобрый взгляд. Я даже почувствовал какое-то жжение на коже.
  -Рябинина, - раздался голос над моей головой. - Почему твой бойфренд на людей кидается? Ты, вроде говорила - он тихий, скромный, домашний. Чего это он у тебя такой активный стал?
  -Весна, наверное. - Марина отозвалась не сразу.
  -Объясни ему, что в походе ни на кого кидаться не надо: это не зоопарк. А если не поймёт, скажи, что в следующий раз это будет стоить двести отжиманий и вечное дежурство. Тебя, Александр, тоже касается. Понял, нет?
  -Понял, - пропыхтел красный и злой Аверин. Начал он позже, но по моим подсчётам мы сравнялись уже где-то в районе тридцатки. Приделать бы к нему какую-нибудь динамо-машину, чтобы пустить эту энергию в мирное русло. Глядишь, и свет бы в лагере был по ночам.
  -Рябинина!
  -Я поняла, Максим Павлович, - не поднимая глаз от блокнота, сказала Марина. - Сейчас сядем и всё обсудим.
  Палыч присел на корточки, заглядывая мне в глаза. Я сосредоточился на подсчёте и маленьком, только проклюнувшемся сквозь землю кустике подорожника. Он то приближался к моему лицу, то отдалялся.
  -Скоро покажешь, на что способен, - сказал он мне. - Потерпи до завтра. Завтра - переправа.
  Ждать, когда мы доделаем отжимания, Палыч не стал - развернулся и ушёл в палатку. Если бы в ней была дверь, он непременно хлопнул бы ей, да так, чтобы из петель вылетела. Случилось это примерно на сороковом сгибании рук, которые начали трястись, как овечий хвост. И я, недолго думая, рухнул на траву, жадно глотая кислород. Спустя секунду так же поступил и Аверин, давно обогнавший меня, но, по-моему, тоже смухлевавший.
  -Хороши! - с чувством сказала Оля, глядя на то, как мы валяемся на земле, как загнанные борзые.
  -Спасибо, - сказал я, с трудом отыскав силы говорить. - Сочтёмся.
  -Я раньше не думала, что ты такой дурак, - сказала она, с известной долей восхищения. Аверин встал на ноги, пожирая меня глазами. Какую-то секунду мне казалось: сейчас оно последует, продолжение веселья. Но нет: Санёчек поднял миску и отошёл от нас. Друзья навсегда - подумал я.
  -Красавчик! - Рифат поднял руку для приветственного хлопка, но я её проигнорировал. - Не понял, ты что - обиделся?
  -Я не слышал, как ты кричишь - держите его...
  -Так вы один на один выходили, - очень серьёзно сказал Рифат. - А с чего это я в ваши базары полезу? Так что ты это сейчас зря сказал, не в тему.
  -То есть я ещё и виноват, да? - спросил я, но огорчённый татарин поднялся с бревна и гордо удалился. Ну как так получается, а? Женю все полощут, как бельё в проруби, а ему никому и слова сказать нельзя!
  Через некоторое время разгорячённые нервы стали остывать, и тело покрылось липким противным потом. Достав из рюкзака полотенце, я спустился к воде, и немного освежился, зачерпывая мутную воду пригоршнями. Постояв немного в раздумьях - стоит ли сейчас подходить к Марине, я решил: была - не была, вот только немного успокоюсь.
  Вид у Марины был серьёзный: лоб нахмурен, волосы растрёпаны, внимание полностью поглощено отчётом. Усаживаясь рядом, я сказал:
  -Палыч велел провести со мной беседу.
  -Да не буду я с тобой разговаривать, - раздражённо ответила Марина, заправляя за ухо упавшую прядь волос. - Зачем это мне? Хочешь быть клоуном - будь им, пожалуйста.
  -А может, всё проще? - Я наклонился поближе к её уху. - Может, не надо клоунов натравливать на меня?
  -В смысле? - Она подняла на меня взгляд, и в какой-то момент я почти поверил ей. - Я никого на тебя не натравливала. Ты больной, что ли?
  -Хочешь сказать - это всё случайность? - Я кивком головы показал в сторону пинающего всё, что попадалось на пути, Аверина.
  -Это закономерность. - Проследив за моим взглядом, Марина, как ни в чём не бывало, продолжила чирикать карандашом в марщрутной книжке. - Дело в том, что ты не умеешь себя вести по-человечески.
  -Понятно, - В этот момент мне хотелось лишь одного: крепко взять её за плечи, и трясти, пока не отвалится голова. - Значит, ты его на меня натравила, а я же ещё и виноват. Прекрасно. Чудесно.
  -Я никого на тебя не натравливала, - повторила она. - И я не считаю, что виноват ты один - оба хороши.
  -Спасибо, - поблагодарил я, от всей души, с низким поклоном в пояс. Тут Марину немного проняло, наконец.
  -Лукашин, тебе что, кажется, что ты для меня такая большая проблема? Что для того, чтобы тебя отшить, мне нужна посторонняя помощь?
  -Вот и вся благодарность, - развёл я руками.
  -Вообще-то я тебе уже поблагодарила, - сказала она, наконец-то отложив в сторону свой проклятый блокнот. - Но тебе оказалось мало, и ты увязался за мной в поход. Я снизошла, разрешила. А теперь, вместо того, чтобы сидеть на попе ровно, ты начинаешь меня позорить.
  -Что? - замотал я головой, не веря своим ушам. - Я что начинаю? Позорить тебя? А ничего, что мне все вокруг говорят, что ты на меня забила? Думаешь, мне это приятно?
  -А я и не обещала, что тебе будет приятно, - невозмутимо сказала Марина. - И разговаривать с тобой я не обещала. Что, нашёл уже ужасную опасность, которая мне угрожает? Ищи - разве не для этого ты сюда шёл?
  -Не для этого.
  -А для чего?
  -Я тебя люблю, - сказал я, не слыша своего голоса: от волнения заложило уши. - Нравится тебе это, или нет.
  -Ни то, ни другое. Мне безразлично, - спокойно ответила она, и ничто в её голосе даже не дрогнуло. - Потому, что и ты мне безразличен. Ну да, Лукашин, ты - добрый, ну да - весёлый, с чувством юмора, но на любом базаре таких, как ты - пять рублей пучок. Других конкурентных преимуществ у тебя нет. А теперь отстань от меня, пожалуйста - работать надо.
  В принципе, на этом можно было бы закончить. Так хладнокровно меня ещё ни разу в жизни не унижали. Потому и не было опыта, как реагировать на такие вещи. Улыбнуться и уйти со словами: всё равно у нас ничего бы не получилось? Попросить разрешения остаться друзьями? Притвориться, что ничего не понял?
  Я выбрал свой вариант. Тот, что подсказало мне сердце, гоняющее пылающую от избытка адреналина кровь по двум закольцованным маршрутам - малому и большому. Мой кулак врезался в дерево, под которым сидела Марина, и чёрные крошки размолотой коры посыпались вниз, на её волосы. Что-то хрустнуло, кажется один из пальцев. Круто, подумал я, кусая губы. Кажется, переправа отменяется по техническим причинам. Какая жалость.
  -Пусть так, - ответил я, как только снова обрёл способность говорить. - Пусть всё, что ты говоришь - правда. Но всё равно, у меня есть право иметь к тебе чувства. И никто не смеет отбирать у меня это право, даже ты. Я буду любить тебя всегда, что бы ни случилось. Ясно тебе?
  -Звучит, как угроза, - заметила она.
  Потом я долго бродил по поляне, там, где чуть раньше выплёскивал обиду на гнилых пеньках мой ушастый друг Саша Аверин. Мозг распался пополам, на два полушария, и у каждого из них была своя правда. Левое говорило, что не стоит быть насильно милым. А правое кричало, что у меня всё получится - вот-вот, и её сердце дрогнет. Это были ужасные минуты, и я очень обрадовался, когда Палыч приказал выдвигаться.
  Оля плелась рядом, лениво помахивая сорванным прутиком. От одного вида её рыхлого лица, уродливых хвостиков и перекатывающегося под майкой жира мне хотелось плакать и рвать что-нибудь зубами. Неужели отныне меня ожидает только такая мерзкая действительность, в которой нет места светловолосым девушкам с зелёными глазами? И, как апофеоз этих бессмысленных мучений - возвращение домой, к маме?
  А потом - долгая счастливая жизнь.
  Не помог мне Хозяин Леса. Выходит, он и впрямь - всего лишь фольклорный персонаж. Фуфло, короче.
  Утопиться, что ли, в этой старице?
  Наконец, мы остановились на длинной и узкой поляне, в половине пятого, где-то. Палыч снова назначил меня водоносом, и хорошо - Рифат по-прежнему обижался, а кроме него ни с кем говорить не хотелось. Я с жадностью схватил ещё мокрые нейлоновые вёдра, когда остальные лениво копались в рюкзаках. И таскал, таскал, таскал эту воду, не обращая внимания на пульсирующую боль, пока с воем не рухнул на траву: ноги свело судорогой.
  -Ты же сейчас убьёшься, - не выдержала Оля. - Из-за кого? Из-за неё, что ли? Она этого не оценит.
  -Тебе воды хватит? - морщась от боли, спросил я. Когда-то чистые и вполне новые джинсы превратились в обшарпанные бомжовские портки всего за два дня. К тому же и промокли насквозь - а замены нет, не взял.
  -Пока хватит.
  -Тогда вари свою гречу, а от меня отстань, пожалуйста...
  -Больно надо, - гордо сказала Оля, отворачиваясь к закипающему котелку. А потом добавила, тихо, но так, чтобы я услышал: - Урод...
  Скорее всего, так оно и есть, мрачно думал я, пытаясь проглотить вязкий, плохо проварившийся комок каши. Взять остальных, нормальных - все сидят, кушают, негромко общаются. А я, сижу в одиночестве и излучаю в пространство лучи ненависти ко всему живому. Надо что-то менять.
  Рифат сидел рядом с нашей палаткой, в компании головастого Лягина. Чуть не в обнимку с ним - кто бы мог подумать. На меня он посмотрел искоса, недоверчиво. Ну, а Лягин даже не поднял на меня белёсых глаз - это уже стало нормой в наших отношениях.
  -Риф, извини, я был не прав, - начал я ещё на ходу. - Вот тебе моя рука, брат. Что-то я какой-то дурной стал в последнее время.
  -Не просто дурной, а вообще из-за угла мешком прибитый, - сварливо добавил татарин, и, словно прикидывая, можно ли мне верить, подождал немного, зыркая раскосыми глазами. Потом всё-таки пожал протянутую руку. - Женяка, послушай меня: бабы - это зло. Я-то знаю.
  -Давай не будем сейчас об этом, - ответил я, так дипломатично, насколько смог. - Чем занимаетесь?
  -А, да, ты же ещё не видел! - Казалось, как только с моей стороны прозвучали извинения, Рифат мгновенно забыл о нашей ссоре. - Смотри, что Андрюха сделал!
  Предметом, вызвавшим у циничного потомка Темучина столь неподдельное восхищение, оказалась женская фигурка, с несомненным талантом вырезанная из куска какой-то светлой, с желтоватым восковым оттенком, древесины. Так вот, чем Лягин занимался при тусклом свете костра.
  Статуэтка - думаю, её можно было так назвать - изображала женщину, повернувшуюся к резчику в профиль и закинувшую руки за шею. Длинные волосы спускались вниз тугой белой волной, оборачивались вокруг бёдер, скрывая все подробности, и закручивались в спираль, похожую то ли на змеиный хвост, то ли на толстые корни деревьев. Работа не была идеальна: одна рука получилась явно короче другой. Но она, несомненно, впечатляла. В ней что-то было - в изгибе тела, в длинных волосах, превратившихся в корни. Что-то очень древнее.
  -Кто это? - тихо спросил я.
  -Вирява, Хозяйка Леса, - скупо ответил Андрей, и требовательно протянул широкую ладонь со следами порезов: посмотрел, и хватит. Я отдал, с некоторым сожалением. Но, перед тем как вернуть, ещё раз присмотрелся к пока ещё весьма грубым, не доведённым до ума чертам лица Хозяйки. Даже сейчас нетрудно было догадаться, кто послужил скульптору музой.
  -Красота! - с чувством сказал татарин. Я ждал, что дальше последует что-то вроде: я бы вдул. Ну, потому, что такая его реакция на статуэтку прямо напрашивалась. Но Рифат, любующийся Вирявой, на этот раз промолчал. Вот она, волшебная сила искусства!
  -Куда потом денешь? - спросил я. - Подаришь девушке?
  Лягин наконец-то соизволил поднять глаза. Вот где муть-то: кажется, что глазницы полны щедро разбавленного водой молока. Лишь зрачки чуть выделяются на общем фоне.
  -Завтра переправа. Оборудование будешь смотреть?
  -Зачем? - широко улыбаясь, спросил я. - Я уверен, всё в порядке.
  -Гляди, - многозначительно сказал он и ушёл, не прощаясь. Просто сдвинул на поясницу сидушку и побрёл в поисках уединённого места, где нет навязчивых людей, только шелест листьев и шуршание мышей.
  -Он с какого факультета? - спросил я у татарина.
  -Не знаю. С физмата, кажется. Там все странные.
  -Заметил, что эта его Вирява похожа на Рябинину?
  Татарин брезгливо поморщился.
  -Женяка, не начинай опять, а?
  -Скажи, что не похожа!
  -Ну, похожа, допустим, - покрутив в воздухе рукой, сдался Рифат. - Немного... И что? Художник должен черпать откуда-то вдохновение, иншалла... С кого ему ещё резать эту Виряву? С Оли, что ли? Или с меня?
  -И всё равно, чудной он. - Я вздохнул и начал медленно разминать веки. Наверное, завтра будет дождь: в глаза, будто песка сыпанули. Повышенное внутриглазное давление - это старая примета, ещё с детства.
  -На себя посмотри.
  Я уже придумал, кем его обозвать в ответ, но не успел: по поляне пронёсся оглушающей волной командный бас:
  -Товарищи туристы! Проходим на построение!
  Какое ещё построение - подумал я. Вопросительно посмотрел на Рифата, тот только пожал плечами.
  Пока мы поглощали ужин, Палыч переоделся: сменил обтягивающие штаны на короткие красные шорты, довольно легкомысленные.
  -Через десять минут по лагерю объявляется отбой, - сказал он, и, дождавшись, когда стихнут нестройные возгласы недоумения, добавил, подняв к небу указательный палец:
  -Но в двадцать ровно жду всех на полянке за моей палаткой. При себе иметь форму и хорошее настроение.
  -Футбол, Максим Павлович? - Пока все непонимающе смотрели друг на друга, верный Серёжа Горбунов догадался первым. И получил за это ожидаемую косточку:
  -Раз ты такой догадливый, значит, тебе и мячик делать.
  -Сделаем, Макс! - пообещал Горбунов. Человека, счастливее его не было в эту минуту на всём белом свете. Наверное, Серёжа сейчас очень жалел о том, что у него нет хвоста - как вилял бы сейчас, как вилял!
  -А всем остальным - переваривать пищу! - Палыч демонстративно посмотрел на часы. - Можно заодно подремать часок, мы вас разбудим. Кру-гом! Отдыхать ша-гом марш!
  -Есть отдыхать! - звонко выкрикнул Горбунов, лихо развернулся через плечо и проследовал к месту отдыха. При этом он странно подбрасывал ноги: пытался имитировать строевой шаг. Мы с татарином переглянулись, и Рифат, не скрываясь, покрутил пальцем у виска.
  -Он всегда такой? - спросил я, проходя мимо Марины.
  -Какой? - спросила она с некоторой опаской. Из-под пледа, накинутого на голову, торчали бледный носик и самые непослушные локоны.
  -Ответственный, - нашёлся я. - А ты что это вся в одеяле? Холодает?
  -А сам не чувствуешь, что ли?
  -Ну, есть, да. Немного. Похоже, с утра дождь будет.
  -Плохо. Надо не забыть палатку окопать.
  -Ну, до встречи. На футболе.
  -Женяка, ты просто гений съёма, - съязвил Рифат, конечно же, слышавший весь разговор. - О погоде поговорили, о футболе тоже. Теперь ещё пара комплиментов, и она твоя, тащи её в койку. Пятьдесят граммов?
  -Да он у тебя резиновый, что ли? - искренне удивился я.
  -Так мы ещё и половину не освоили, - ответил Рифат, отмеряя очередную крышечку. Отнёсся он к этому делу очень серьёзно и тщательно, даже язык высунул от усердия.
  В общем, совместными усилиями всё-таки ополовинив термос, мы ожидаемо отрубились, прямо посреди разговора. Полноценным сном я бы это состояние не назвал: скорее меня сковала зыбкая дремота. Какие-то странные, малоразличимые образы мелькали в белом киселе, по которому плыло моё тело. С уверенностью я опознал только один: Хозяйку леса Виряву. Не вырезанную из дерева, но живую, ослепительную и грозную.
  
  Уложи квотербека!
  
  Солнце уже ушло за линию горизонта, оставив лишь красное марево на пол-неба. Луны и большей части звёзд не было видно - похоже, пока мы спали, нагнало облаков.
  -Холодает, - зевнул Рифат, растирая озябшие плечи.
  -Ну, накинь что-нибудь сверху, - предложил я. - В одной борцовке, конечно, холодно.
  -А смысл?
  -Не понял.
  -Сейчас поймёшь...
  Палыч, глядевший на темнеющее небо, встретил нас словами:
  -Итак, товарищи туристы, прошу всех за мной. Инструктаж по технике безопасности проведём на месте. Серёжа, дай-ка сюда мяч.
  -Лови, Макс, - радостно воскликнул Горбунов и швырнул Палычу что-то, напоминающее туго набитый чехол от палатки. Швырнул достаточно легко, от груди двумя руками - так делают передачу в баскетболе. Хорошо - значит внутри что-то лёгкое, нет ни кирпичей, ни камней. Хотя, если бы и были, я б не удивился. Кто знает, может, швыряться тяжёлыми предметами считается у туристов занятием весёлым и увлекательным?
  -Нормально, - одобрил Палыч, для порядка помяв чехол пальцами.
  -Куда идём? - спросил я у татарина, пока остальные, пристроившись друг другу в затылок, спускались в овраг, следуя за руководителем. Чем-то всё это действо напоминало сказку о Крысолове - и от этого было не по себе.
  -Наверное, вон на ту поляну, - показал Рифат. - А чего, нормально. Там удобно, и светло будет, не то, что в лесу.
  -Да ЧТО будет-то?
  -Тебе же сказали: американский футбол! - Татарин посмотрел на меня, как на слабоумного. - Ну, ты и олень! Я из деревни, и то знаю, что такое американский футбол.
  В общем, на этом месте следовало, наверное, прекратить разговор, во избежание - так я и сделал.
  Преодолев овраг и небольшой перелесок, мы вышли в заросшее уже довольно высокой травой поле, с трёх сторон окаймлённое чёрной бахромой леса. До лагеря по прямой отсюда было метров двести, не больше. Палатки, догорающий костёр и сохнущая на жердях одежда были видны абсолютно отчётливо. Протяни руку и дотронешься.
  Группа остановилась и немедленно начала рассыпаться. Палыч, обнаружив почти невидимую в сумерках жердь, торчащую из земли, привязал к ней китайскую световую палочку. Переломленная, она загорелась неярким желтоватым светом - так светит лампа с абажуром из толстой ткани. Через минуту метрах в пятнадцати загорелась, рассеивая мрак, другая. Похоже, жерди, к которым их привязывал Палыч, были заготовлены заранее.
  Марина стояла в одиночестве, как всегда. В её пальцах тлела тонкая сигарета. Она задумчиво глядела на линию горизонта, где красное постепенно сползало вниз, и оставалось лишь багровое и серое. Конечно, она слышала мои шаги: я и не думал скрываться. Но всё равно не ушла - уже хорошо.
  -Красиво, - сказал я, подойдя на расстояние, которое сам счёл приличным. Она кивнула, стряхивая пепел. Порыв ветра пригладил высокую траву, растрепал Марине волосы, умчался куда-то за наши спины, и там, вдалеке, тотчас вспыхнула третья, фиолетовая палочка.
  -Но прохладно, - отозвалась она и зябко поёжилась. В темноте загорелась четвёртая палочка.
  -Извини меня, пожалуйста, Марина, я вёл себя очень глупо, и вчера, и особенно сегодня. Хочу загладить. Вот. - Я расстегнул куртку, изо всех сил надеясь, что содержимое внутреннего кармана не помялось.
  -Что это? - растерянно спросила она, роняя сигарету в траву. - Это же анютины глазки, где ты их нашёл?
  -У родника, когда за водой ходил.
  -Лукашин, мне, конечно, очень приятно... Но ты в курсе, что эти цветы девушкам не дарят?
  -А что с ними тогда делают?
  -На могилках сажают.
  -Правда? - только и смог сказать я. - Этот факт был мне неизвестен. Я подумал: какие красивые цветы, на Маринины глаза похожи...
  -У меня вообще-то зелёные глаза.
  -Ну... Я образно. В смысле - такие же красивые. Столь же. И что ты теперь будешь с ними делать? Выбросишь?
  -Оставлю, - вздохнула Марина. - Ты же старался, собирал... Слушай, Лукашин, я понять хочу: ну как это у тебя получается? Даже, если что-то хорошее хочешь сделать, выходит, хрен пойми что?
  Если бы я и знал ответ на этот вопрос, то всё равно бы не успел его озвучить. Над полем разнёсся залихватский свист - это возвращающийся с дальнего края импровизированного стадиона Палыч звал всех на инструктаж.
  -В тех группах, которые ходят со мной, есть традиция, - сказал он, дождавшись, когда подтянутся все. - Вообще-то, пошла эта традиция с зимних походов: так мы всегда отмечали первый снег, если он заставал нас на маршруте. Но постепенно общим решением стали переносить её и на лето, дело-то хорошее. Лукашин, Аверин, подойдите сюда.
  Эту речь я слушал в пол-уха, наслаждаясь близостью Марины. Поэтому, услышав свою фамилию, вздрогнул и машинально сделал шаг вперёд. Ну, а уже потом пришлось делать второй и третий - куда деваться.
  -Вы, ребята, сегодня вроде бы решили выяснить отношения, - сказал Палыч, недобро играя желваками на щеках. - И как, выяснили?
  -Не успели, - хохотнул Аверин, а я промолчал.
  -Сейчас я дам вам такую возможность, - пообещал Палыч. - Все мы здесь туристы, то есть спортсмены. Поэтому выяснять отношения будем цивилизованно, то есть в спортивном состязании. Итак, дамы и господа, прямо здесь и сейчас состоится матч по американскому футболу между сборными Лукашина и Аверина.
  -У-у-у! - завизжала Оля, а Марина ограничилась двумя короткими хлопками в ладоши.
  -Замечательно, - сказал Палыч, когда крики восторга стихли. - В таком случае, напомню правила. Надо занести мяч в пространство между двумя горящими палочками. Это стоит одно очко. Кто набрал десять, тот и выиграл. Команда проигравших катает команду победителей на лошадках - девушек, естественно, это не касается - и дежурит три дня.
  -Максим Павлович, - капризно сказала Оля, похожая на нахохлившегося снегиря: из-под воротника торчало ярко-алое горло свитера. - А можно я не буду играть? Те, за кого я играю, всё время проигрывают, а потом мне претензии предъявляют. Якобы я слишком тяжёлая.
  -Нет, Оля, - Палыч был безжалостен. - Ещё вопросы?
  -Правила, - спросил я. - Что можно, чего нельзя?
  -Греко-римскую борьбу представляешь? - Я неуверенно кивнул. - Хорошо. Значит, тут так: можно блокировать соперника, цеплять, валить на землю, но только руками. Без подножек, и, упаси Господи, без ударов. Особенно по лицу. Девушек трогать запрещается от слова совсем - в их отношении только блокировка. Если, не дай Бог, кто-то нарушит правила умышленно, то будет удалён с поля и станет дежурным до конца похода. Вроде бы всё. Приступим. Кто первый?
  Кто первый - что? В поисках ответа я обернулся, но все встреченные взгляды были либо безразличными, либо светились нездоровым азартом. Ни в одном мне не удалось отыскать не то, что подсказки, но даже сочувствия.
  -Пусть истфак начинает, - снизошёл Аверин. - На Руси испокон веков убогим подавать принято.
  -Выбирай, Женя.
  Высокая поджарая фигура Палыча выделялась в сумраке. На фоне всё еще светлого неба она казалась чёрной. Её контуры были словно высечены из большого куска темноты, и эта темнота задавала мне вопрос, не имеющий смысла.
  -Выбирать ЧТО?
  Аверин пренебрежительно махнул рукой и отвернулся. Видимо, решил, что прогулка будет лёгкой, и победа над таким недоразумением как я, не принесёт никакого удовольствия.
   -Игроков в свою команду. Ты выбираешь первым, значит, Саша первым начинает, у него мяч. У вас что, физкультуры не было в школе?
  -Были, - Странно: вроде Палыч ничего такого не сказал, а получается так, словно я оправдываюсь. - Мы всё время через козла прыгали.
  -Через тебя, что ли? - выкрикнул Аверин, и заржал, оглядываясь на остальных, призывая поддержать веселье. Только что руками не размахивал, заводя толпу - смейтесь, смейтесь, друзья, это же так СМЕШНО!
  -На публику работаешь? - спросил я. - Ну, работай, работай, публицист. Рифата я выбираю, Якупова.
  Татарин нехотя, всем видом демонстрируя смирение перед таким ударом судьбы, поднялся с земли.
  -Эх, дурак, - прошипел он сквозь зубы. - Палыча надо было выбирать! Теперь точно дежурить будем!
  Аверин широко развёл руки, призывая всех в свидетели, что он щедро предоставил мне шанс, а я, по скудоумию, не воспользовался им.
  -Палыч, ну какие тут варианты - ты, конечно.
  -Польщён, - сухо сказал Палыч. - Женя?
  -Серёгу, Серёгу бери, Женяка, - шипел разъярённой кошкой татарин, пока я приглядывался к оставшимся рекрутам.
  -Горбунов, - неохотно согласился я.
  Серёжа вздохнул с нескрываемым разочарованием: наверное, хотел играть в команде старого друга, но не судьба. Извини, ничего личного. Просто против двух крепких ребят играть сложно, а против двух крепких ребят и одного здорового мужика практически невозможно. Будь у нас на поле ещё хоть десять девчонок и парочка вялых увальней вроде Андрюши.
  -Пойдём, Андрюха, - покровительственно сказал Аверин, и Лягин шагнул в его сторону, покидая девушек.
  -Олю, Олю, - от напряжения татарин сбился на тоненький визг, похожий на звук от свистка чайника. - Не вздумай, не вздумай взять Марину!
  -Марина, - сказал я, отпихивая повисшего на плече татарина. Она кивнула, принимая мой выбор к сведению.
  -О-оля! - Аверин расплылся в улыбке. - Иди к нам, цыплёночек! А вы разминайте спины, на которых будете катать нашу БОГИНЮ!
  -Да заткнись ты, - отозвалась богиня. Что-то она сегодня на редкость немногословна - видно, не в духе. Губки бантиком, бровки домиком, похожа на маленького сонного... слоника.
  -Форма одежды - голый торс, - сказал Палыч, постукивая "мячом" по ладони. Традиция - вещь упрямая, ничего не попишешь. Девушек это не касается, разумеется. Складывайте одежду у ворот, а то потом не найдёте.
  -Так вот почему ты в одной борцовке, - сказал я Рифату, снимая майку.- У-ух! Бр-р-р... Свежо!
  Марина стояла ко мне боком, и не смотрела в мою сторону, но я всё равно на всякий случай набрал воздуха и расправил плечи, чтобы казаться шире - было стыдно за свои тощие формы и бледную кожу.
  Серёжа неторопливо стянул футболку, и под ней обнаружились тронутые жирком, но довольно рельефные мускулы. Да он чуть ли не здоровее Аверина будет, просто тот прокачан лучше. Не случайно ещё в парке его рукопожатие показалось мне тяжёлым и заслуживающим внимания.
  -Что это у тебя? - Я сощурился, пытаясь разглядеть переплетённую цепочку странных символов, напоминающих снежинки, сбегающую с плечей на спину. - На руны похоже.
  -Разбираешься, - сказал Серёжа, разминая плечи. - Это руны, да. По детству увлекался скандинавским язычеством. Это вот компас Одина - чтобы никогда не заблудиться. А это шлем ужаса - три раза его прокалывали, никак не заживал. А это - молот Тора.
  Всё-таки, эти туристы странный народ. В кого не ткни пальцем, тут же вылезает какая-то чертовщина. Один читает книжку мертвеца, другой вырезает из дерева языческую богиню, третья толкует сны, четвёртый в детстве любил играть в берсерка... Отличная компания для парня с кучей комплексов и призраком под окнами - подумал я.
  С дальнего конца поля заулюлюкали: показывали, что готовы к бою. Аккуратно сложив свою борцовку поверх набросанных маек, Рифат завопил:
  -Эй, начнём, что ли?
  -Поехали! - донёсся из темноты голос Палыча. И сразу же после этого - глумливое Аверинское:
  -Соси, истфак!
  -Вот гнида ушастая, - не выдержал татарин. Горбунов недобро покосился на него, но промолчал. - Пошли, оборвём ему локаторы!
  -Марина, не хочешь куртку снять? - решил я проявить галантность. - Это контактный вид спорта, испачкаешься.
  -Вот ещё! - Она удивлённо уставилась на меня. - Стану я по земле валяться, делать мне больше нечего!
  -Ну, тогда пожелай мне удачи в бою, - улыбнулся я. - И не остаться в этой траве.
  -А ты мне кто?- спросила она и отвернулась.
  -Вот сука, - вроде бы тихо сказал я, сам не веря в то, что произнёс это вслух. Но Горбунов, кажется, услышал.
  -Ты это кому?
  -Да вот, рука болит...
  Больной палец и в самом деле дёргало нестерпимо, очень хотелось его просто оторвать и выкинуть. Как с таким пальцем его ловить, этот чехол?
  -Ну, что, погнали? - Татарин рвался в бой, его ноздри раздувались, как у разгорячённого жеребца. - Вдвоём валим того, кто с мячом, третий страхует, Марина на стрёме!
  И мы пошли, не отвлекаясь на улюлюканье противника, молча, клином - как волчья стая. Я - по центру, Рифат слева, Серёжа по правую руку.
  Небо оставалось ещё довольно светлым, плотные облака пока не сгрудились сплошной стеной: по всему, дождь откладывался до утра. Если напрячь зрение, можно разглядеть несколько серых фигур, бредущих навстречу. Так вот в чём прикол этого ночного футбола: для того, чтобы остановить соперника, сначала его надо увидеть. Лучшая стратегия, в данном случае - просто лечь в траву и затаиться. Как пить дать, чужая команда пройдёт рядом, не заметив тебя.
  Внезапно одна из серых фигур ускорила движение: Аверин пошёл на прорыв. Я побежал наперерез, шмыгая штанинами по траве, но опоздал. Ушастый, рывком освободившись из неплотного захвата Горбунова, ушёл. Мои пальцы только скользнули по его спине, отозвавшись запоздалой вспышкой боли. Когда Аверин пролетал мимо со скоростью электрички, Марина лишь повернула голову, не вынимая руки из карманов.
  -Ну, Марина, ты что? - сказал я, не скрывая разочарования. Бежать следом за ним было уже бессмысленно.
  -Что? - спросила она. - Мне надо было его держать, пока вы не соизволите подойти? Вы не охренели, мальчики?
  Тем временем, Аверин, добежавший до тусклого жёлтого пятна, победно вскинул над головой чехол и издал восторженный вопль. После чего показал нам неприличный жест, а потом ещё несколько раз повторил.
  Наша ответная атака захлебнулась в центре поля. Палыч заблокировал все направления передачи своими длинными руками. Прорваться сквозь него было нереально, поэтому я тянул время, как мог, поджидая партнёров. Но Серёжа опять затупил, маяча впереди, и требуя пас - то есть то, чего я сделать не мог чисто физически. Прибежавший на подмогу Аверин сел на Рифата верхом, а из-за спины Палыча прогулочным шагом вышел Лягин, крепко прижавший мои руки к телу.
  -Вернись, Серёга, вернись назад! - Полураздавленный татарин надрывался даже, когда выпавший "мяч" уже схватил Палыч. - Вернись, падла!
  Бился Рифат до конца, надо отдать ему должное. Даже лёжа на земле, он не сдавался: почти стянул с Аверина штаны. Марина отреагировала на бегущего в обнимку с чехлом Палыча предсказуемо: отошла в сторону.
  -Твою ж мать! - Татарин в сердцах ударил в землю кулаком, глядя, как ушастый кривляется вокруг воткнутой в землю жерди, изображая, что это шест для стриптиза. - Нет, ну как так-то?
  Вскоре мы пропустили третий, и в воздухе запахло разгромом. На этот раз нам удалось прижать Аверина с компанией к воротам, но всё опять испортил Серёжа, не сумевший поймать "мяч" - тот отскочил от груди. Палыч, не теряя времени, послал его прямо в руки Лягину. Андрюша сначала побежал, а потом остановился и пошёл пешком: а смысл надрываться?
  -Слушай, Серёжа, ты играть будешь, нет? - Татарин, нашёл виноватого, и теперь выплёвывал всё ему в лицо. - Или ты за них играешь?
  -Дайте мяч, - сказал Горбунов, выслушав претензию с каменным лицом. - Смотрите и учитесь.
  Своих громких слов он не оправдал: немного пронёс на плечах Лягина и Палыча, вцепившихся в него, как лайки в медведя и рухнул под их тяжестью. Палыч сделал обманный выпад, и я повёлся, кинулся наперерез. Ну, а он, перепрыгнув через Серёжу, легко и красиво ушёл, продемонстрировав на прощание свою покрытую сеткой шрамов спину.
  Потом татарин отыграл один мяч, заложив огромный крюк и прокравшись по темноте чуть не до самых ворот. После этого удача окончательно покинула сборную Лукашина, и нам занесли три подряд, на любой вкус. На Рифата было страшно смотреть: по-моему, он был единственным из нас, кто отнёсся к игре серьёзно, и потому переживал больше всех.
  Каким образом это получилось, я и сам не понял. Просто, в один прекрасный момент, Аверин решил пробежаться мимо меня по флангу: наверное, хотелось закончить с нами быстрее. Но я, набегавшись до белых кругов в глазах, не стал долго думать и заехал под него в классическом футбольном подкате. Честно говоря, у меня мелькнула мысль, что это приём здесь неуместен, но поздно: я уже скользил по траве с вытянутыми ногами.
  -Эй, ты что творишь?
   Проигнорировав окрик, я заковылял к тому месту, где в траве корчился и охал Аверин. Эти несколько шагов стали самыми трудными в моей жизни: мне реально было страшно. И за него, и за себя. Казалось, что ушастый убился насмерть, или, по крайней мере, сломал что-то важное. Но у страха, как водится, оказались большие глаза и, когда я подоспел к телу, оно уже стояло на ногах и отчаянно тёрло затылок.
  -Живой? - Я облегчённо выдохнул. - Ничего не сломал?
  -Да вроде нет. Блин, истфак, ты что, больной, что ли?
  -Извини, брат. - Я похлопал его по голой грязной спине. - Сам не понял, как получилось. Рефлекс сработал.
  -Да, истфак, - сказал он, выковыривая из волос комья земли. - Похоже, ты ещё больше дурак, чем я.
  К нам уже бежали, я слышал, как со всех сторон приближаются тяжело дышащие озабоченные люди. И, когда чья-то рука грубо развернула меня, схватив за плечо, я не стал сопротивляться, решив, что это Палыч. За долю секунды до того, как моя голова взорвалась, я узнал Серёжу, но отреагировать на летящий из темноты кулак уже не успел.
  Уворачиваясь от ударов, я прохрипел:
  -За что?
  -За то, что ты есть, - совершенно спокойно ответил он, занося ногу над моим лицом. - Откуда ты взялся, а?
  -Отошёл от него, быстро! - Звенящий голос татарина вклинился между визгом Оли и пыхтением Горбунова. Потом послышался мягкий шлепок, и удары прекратились.
  -Да я его сейчас порву за Саньку!
  -Я тебя сейчас сам порву, придурок!
  -Отставить! Смирно! Два шага назад шагом марш!
  А вот это, кажется, уже Палыч. Кавалерия могла бы прибыть к полю боя и пораньше, но спасибо уже и на том, что не бросился помогать своему любимчику. Жилистая рука ухватила меня за предплечье. Опираясь на неё, я попытался подняться, но понял, что горизонт заваливается и лучше бы мне ещё немного посидеть.
  -Как себя чувствуешь? Голова не кружится, не тошнит?
  Я попытался ответить, что нет, но рот оказался полон крови. Пришлось её сплёвывать, собирая языком со щёк. Заодно подвигал челюстью. Кажется, опять повезло, хотя снаряд угодил ровно в ту же воронку.
  -Всё нормально, Максим Павлович. Жить буду. Только уберите от меня Серёжу, пожалуйста.
  Палыч, присевший рядом на корточки, повернулся к бледному, кусающему губы, Горбунову. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.
  -Ты зачем это сделал?
  -За Саньку! - Горбунов выпалил это, яростно сжимая кулаки. Если бы я не был уверен, что он играет, поверил. - За Саньку порву любого!
  -Серёжа, ты успокойся, - мягко сказал Палыч. - Вот он стоит, твой Санёк, жив-здоров. Ты за что человека покалечил?
  -Это - человек? Макс, ты чего? Вот ты - человек... - Горбунова трясло, как припадочного. - А этот...
  -Серёга... - Похоже, что происходящее стало шоком даже для Аверина. - Серёга, я бы за тебя тоже глотку порвал, без вопросов - но это же игра! Зачем так психовать??
  -Да пошли вы все на... - Оскалившись, как загнанный волк, Горбунов злобно выматерился и, растолкав столпившихся вокруг, исчез в темноте. Неплотное полукольцо из шокированных зрителей снова сомкнулось за его спиной. Хоть бы кто помощь предложил... Нет, все просто стоят и смотрят.
  -Ну, что смотрите? - отчаянно шепелявя, спросил я. - Жалко, что темно, а то на телефон бы сняли, да?
  -Ребята, вы что делаете? - Палыч с болью смотрел вслед уходящему по ночному полю Горбунову. - Вы что, звери? Если бы я знал, Женя, что ты такой проблемный, никогда не взял бы с собой. Что опять не поделили?
  -А вы вон у неё спросите, - показал я на Марину. - Что, в этой ситуации я тоже неправ, а?
  -Шизофреник, - печально констатировала она. - И Серёжу я на тебя тоже натравила?
  -Брейк! - Палыч поднял руки. - В лагере разберётесь. Хорош гусь: только что словил, и снова на рожон лезет.
   Потом мне помогли подняться, подхватив с двух сторон, и на этот раз я смог удержаться на ногах. Из разрыва в тучах мелькнула луна - словно подглядывала за мной. Я провёл рукой под носом, вытирая мокрое, потом посмотрел на ладонь. Нет, не кровь, обыкновенные сопли.
  -Дайте куртку, холодно.
  -Стой тут, - приказал Рифат. - Сейчас сбегаю.
  Поняв, что матч вряд ли возобновится, притихшие игроки потянулись следом - разбирать одежду. За ними вдогонку размашистой походкой зашагал Палыч. Мы остались с Мариной наедине. Но, то ли Серёжин удар сдвинул что-то в моей голове, то ли так сошлись звёзды, только я внезапно понял, что больше не хочу с ней разговаривать. Ни о чём.
  Она тоже не изъявила желания общаться, поэтому никто не проронил ни слова: каждый думал о своём. В этот момент выглянувшая из-за облаков луна подмигнула мне и безнадёжно чужой девушке, такой же холодной и недоступной. Привлечённая струящимся с неба бледным светом, Марина подняла голову, и свет лёг на её лицо, прилип, как гипсовая маска. Я с ужасом понял, что вижу ту же картину, что и позавчера, под своими окнами.
  -Марина, ты...
  -Что? - спросила она, повернувшись. Тень упала на щёки и лоб, смывая безжизненную бледность, и наваждение сгинуло.
  -Нет, ничего...
   Было ли это дежавю, о котором упоминала Марина, или просто игра света и тени, я не знаю. Продлилось это не более секунды. Потом, в лагере, когда на моей распухшей челюсти рисовали йодовую сетку, оно посетило меня ещё раз - в качестве воспоминания. И ночью, в третий раз - как сон.
  
  Время дождя.
  
  Завтракать пришлось холодными консервами и подмокшим хлебом: из-за вечерней драмы забыли проверить плёнку над поленницей, и ночью её сорвало порывом ветра. Неприкосновенный запас дров в хозпалатке тоже подмок, хотя палатка была окопана, накрыта полиэтиленом и стояла на возвышении - всё, как положено. Стоило задуматься либо о диверсии, либо о сглазе. Не знаю, на каком варианте остановился мрачный Палыч, только виновных он искать не стал. Дело ограничилось тем, что мы рассовали условно сухие дрова по рюкзакам и получили приказ выступать через полчаса.
  Суровое настроение руководителя и хмурое тёмное небо, однотонное, безо всякой надежды на просвет, совсем не способствовали дружескому общению. Помню, что перекинулся с Рифатом парой фраз, когда доскребал со дна баночки последние волокна скумбрии - и всё, вроде бы. Остальные тоже ушли в себя, старательно роясь в рюкзаках в поисках непромокаемых вещей: дождевиков, накидок.
  С Серёжей я не общался. Так, кинул на него пару косых взглядов, но он никак не отреагировал. Марина в этом плане удивила меня гораздо больше, потому, что подошла первая.
  -Сильно болит?
  -Не очень, - соврал я. На самом деле челюсть болела зверски. Но больше раздражала не боль, а опухоль, за ночь, расползшаяся по всей щеке. Из-за неё было трудно открыть рот.
  -Врёшь ты всё, - сказала Марина, теребя в пальцах завязку от дождевика. - Вон, как щека распухла. Можешь не верить, конечно, но мне тебя всё-таки жалко. Даже сама удивляюсь.
  Я промолчал: сказать хотелось многое, а челюсть работала плохо.
  -Хорошо, - поморщившись, сказала она. Наверное, подействовал мой взгляд. - Ладно. Я во всём виновата. У меня только один, ма-а-аленький вопрос: в чём конкретно?
  Я покосился на разбирающего палатку Рифата. Он был полностью увлечён работой, насвистывая какую-то народную мелодию. Иногда мне кажется, что она у татар вообще одна-единственная: настолько все похожи. Но прятаться ни от кого больше не хотелось - надоело.
  -Марина, я вчера просто сорвался. Наговорил, сам не знаю чего. Ни в чём ты не виновата.
  Холодные мокрые пальцы коснулись моей щеки. Всё внутри сжалось от желания накрыть их ладонями и согреть дыханием. И от понимания того, что это невозможно.
  -Женя, ты хороший, правда. Может быть, со временем, я и смогла бы полюбить тебя. Но через месяц мне надо будет уехать, может даже навсегда. Зачем мне сейчас связывать себя какими-то отношениями? Чтобы потом по скайпу общаться?
  Наблюдая за ней, я сделал ещё одно открытие: когда она говорит серьёзные вещи, звучит это мелодраматично. Никогда не любил мелодрам.
  -Зачем ты об этом? - Я задал этот необязательный вопрос только, чтобы она замолчала. Мне вдруг стало противно слушать её слова. Не потому, что они были фальшивыми - скорее, она действительно верила в то, о чём говорила. Просто стало противно, и всё тут.
  -Хочу, чтобы ты не злился, ни на меня, ни на Серёжу. Я его с восьмого класса знаю. Он не такой человек.
  -Не такой человек, - повторил я и, покрутив рукой у своей несчастной челюсти, спросил: - А это откуда? Само вылезло? Может, это флюс?
  -Я не знаю, почему он тебя ударил, - ответила Марина. - Он же очень хороший, Серёжка, добрый. В жизни не видела, чтобы он кому-нибудь сделал что-то плохое.
  -Может, он и хороший, - сказал я, набравшись смелости накрыть её пальчики ладонями. - Я его только с плохой стороны знаю. Только мне кажется, что твой Серёжа - тормоз. Может, я ему ещё давно сказал что-нибудь плохое, а обиделся он только вчера. Я не могу помнить всего, что говорю.
  -Когда мы учились в девятом классе, они с братом разбились на машине, - сказала Марина и осторожно высвободила пальцы. - Брат насмерть, а Серёжу спасли ремни. После этого он долго молчал, потом отошёл, потихоньку. Он не тормоз, Женя, просто у него психика так устроена. Видит что-то хорошее и прыгает от счастья, как ребёнок. А если происходит то, чего он не понимает, его заклинивает. Он просто не знает, как себя вести.
  -Хочешь сказать - это я плохой? - Я машинально поскрёб челюсть, и левая сторона головы взорвалась неожиданной болью.
  -Я хочу сказать, что он видит только белое и чёрное, а других цветов для него не существует. Потому я и зову его про себя - сэр Галаад Непорочный, верный рыцарь. Он очень хороший друг. У меня всего два человека, которым я могу доверять - он и Лариска Селиванова. Не знаю, что у вас случилось, но не ссорьтесь больше, мальчишки, ладно?
  Вроде бы и правильные вещи она говорила, но меня всё равно взяла злость. Наверное, не понравилось, что о каком-то лунатике, едва не разбившем мою голову, Марина рассказывала с такой нежностью, до которой мне как до Китая раком.
  -А Палыч? Ему ты насколько доверяешь?
  -Его я тоже давно знаю, - сказала она, погрустнев. - Накинь что-нибудь, ты мокрый уже насквозь.
  -Обязательно, - кивнул я, и она, кивнув в ответ, пошла собираться. Так как накинуть мне было нечего, пришлось надеть под куртку свитер: так, возможно, хоть спина под рюкзаком сухая останется. Очень кстати вспомнилась и другая фишка, знакомая по зимнему футболу: целлофановые пакеты, натянутые на носки. Что касается банданы, её польза состояла лишь в том, что вода стекала по узлу на затылке вниз, на рюкзак, и не попадала в глаза.
  Перед выходом я решил поговорить с Палычем, по поводу переправы. Тем более, что отмазка была железная.
  -Максим Павлович, я хотел поговорить.
  -Да, Женя... - Палыч присел на корточки, засовывая палатку в чехол, и что-то у него не срасталось, из-за конструкции, похожей на зонтик. Да, похоже, поставить этот автомат можно быстро, а вот, для того, чтобы запихнуть в чехол, надо попотеть. Ну, это ничего - ведь кругом и так вода.
  -Я не смогу, наверно, сегодня переправу натягивать.
  -Что так? - рассеянно спросил Палыч, убрав со лба слипшиеся волосы. - Разучился?
  -Вот, руку вчера повредил. Упал неудачно, когда мы с Серёжей... Палец болит, зараза. И посинел весь, видите?
  -Да, вижу, - согласился он, даже не взглянув. - Какая уж тут переправа - пока дойдём, будем все насквозь. А там, прямо по маршруту, болото. Если развезёт - утонем в грязи. Эх, не вовремя этот дождь...
  Я вежливо выслушал всё до конца и сказал:
  -Да мы справимся, Максим Павлович.
  -Ну да, конечно... Что у вас с Серёжей вышло, кстати? Он никогда буйным не был, насколько я его помню.
  Дался всем этот Серёжа. Чикатило вон тоже никогда не был буйным, поэтому его десять лет и ловили. Я бросил взгляд на своего свежеприобретённого друга. Он, как ни в чём не бывало, деловито сворачивал палатку.
  -Не знаю. Он просто дал мне в челюсть, и я вырубился.
  -Надеюсь, этого не повторится больше?
  -Это не ко мне вопрос, - повторил я вчерашнюю фразу. - Я пацифист по натуре: никогда первый человека не ударю.
  -Иногда это необходимо, - задумчиво сказал Палыч, застёгивая молнию на чехле. Как я понял, в этот момент его мысли витали где-то вокруг того болота. - Ступай к Оле, проверьте ещё раз, чтобы все продукты были герметично упакованы. Сахар, соль, крупа, спички...
  Так и пришлось тащиться к хозпалатке, чтобы потратить минут двадцать на приведение припасов в непромокаемый вид. Злопамятная Пономаренко общалась сквозь зубы, несмотря на мой статус безвинно пострадавшего: ещё помнила вчерашнюю обиду. В итоге, собравшись самым первым, вышел я одним из последних, насилу успев управиться. Знал бы, что так получится, ни за что не пошёл бы разговаривать с Палычем.
  Как только мы растянулись по раскисшей лесной дороге, дождь сразу усилился, как будто ждал, когда мы останемся без защиты палаток. Ливень барабанил по рюкзаку и промокшей насквозь бандане, так что пришлось натянуть поверх банданы кепку. От воды она не спасала, но давала защиту от мягких настойчивых прикосновений холодных капель к моему черепу.
  Дорога шла под уклон, и воды становилось всё больше. Местность, куда мы спускались, была пропитана влагой. Она медленно заполняла мои следы, она стекала вниз, отрываясь от поникших листьев, она наблюдала за нами, поблёскивая из-под гнилых пеньков, из многочисленных луж, покрытых кругами. Мы приближались к болоту, Палыч был прав.
  Несколько раз он тормозил колонну, и, расстелив на поваленном стволе запаянную в пластик карту, устраивал совещания с активом: высказывал своё мнение, а собравшиеся подле кивали. Как я понял, он склонялся к тому, чтобы обойти болото, но опасался, что этот крюк существенно собьёт нас с маршрута. К тому же, подходящей для этого манёвра дороги не было, только старые просеки, сплошь заросшие густым молодым лесом. Впору просить Хозяина Леса, чтобы вывел на неё.
  В конце концов, дорога, ведущая в нужном направлении, нашлась, но Палыч, вместо того, чтобы обрадоваться, снова полез в планшет за картой. Её изучение продлилось дольше обычного и вызвало короткое, но бурное обсуждение, даже мутный Серёжа вставил пару слов. Наконец, Палыч махнул нам рукой - сворачиваем. Похоже, что это решение далось ему нелегко, и было вынужденным.
  Не знаю, что ему не понравилось: дорога была, как дорога. Изрядно заросла высокой травой, но идти вполне можно. Давным-давно её разбили тяжёлые гусеницы, но с тех пор колея почти исчезла, остались лишь широкие ямы с оплывшими краями. Что в этой дороге было замечательного, так это то, что она поднималась в гору, прочь от мерзкой сырости.
  Прибавив шаг, я быстро нагнал ушедших вперёд. Улучив момент, когда Палыч немного оторвётся от нас, я поравнялся с Мариной:
  -Что происходит - то?
  Она сбилась с шага, сделала вид, что поправляет рюкзак, и, удостоверившись, что Палыч не слышит нас, ответила:
  -Поворачиваем. Будем болото обходить.
  -Это понятно, - сказал я нетерпеливо. - Только Палыч, вроде, и сам тому не рад. Или мне кажется?
  -Дороги этой нет на карте, вот и беспокоится.
  Я стёр с лица капли дождя. На секунду показалось, что, приклеившись к пальцам, отошла отслоившаяся, пропитанная водой, кожа.
  -Что за карта?
  -Обычная километровка, генштабовская.
  -Так она же старая, советская ещё. Мало ли: тогда не было дороги, а сейчас появилась.
  -Палыч говорит, её тут вообще быть не должно. Место глухое, тут ехать просто некуда.
  -Ну, она хоть туда, куда надо ведёт, эта дорога?
  -Да, вроде бы. Если компас не врёт.
  -А если врёт?
  -У Палыча джи-пи-эс есть, но он его редко включает, чтобы не разрядился. И правильно - компас надёжнее.
  -Сурово, - оценил я. - А смотреть, с какой стороны ствола растёт мох, наверное, ещё надёжнее?
  Через несколько минут лес начал расступаться, и вдалеке показалась большая поляна. Только сейчас я понял, как устал и замёрз: не очень комфортно тащить на себе, кроме рюкзака, ещё и промокшую до нитки одежду. Интересно, удастся ли уговорить Палыча на привал?
  Этой мыслью я поделился с пыхтящим, как ёж, Рифатом. Тот даже слушать не стал, сразу отмахнулся.
  -Нет, даже не надейся. Если всё так, как твоя говорит, значит, пока не спустимся вниз, привала не будет. Терпи.
  -Да я-то дойду. Ты вон на Олю посмотри.
  То, что темп движения заметно снизился, было заметно уже по тому, что дистанция между Пономаренко и нами сократилась. Сейчас стало хорошо заметно, что толстуха находится на последнем издыхании.
  -Дойдёт, - уверенно сказал Рифат. - Сейчас у неё второе дыхание включится, вот увидишь.
  -А если не включится?
  -Значит, будешь нести её на руках - твоя же подружка...
  -Ах, ты...
  Тут впереди раздался странный треск, потом звук падения чего-то грузного во что-то жидкое, и сразу после этого - отборнейший трёхэтажный мат, затмивший по витиеватости и громкости всё, что я собирался сказать татарину. Переглянувшись, мы поспешили вперёд.
  Аверин стоял на краю громадной лужи, мокрый с ног до головы. Жирная грязь стекала с него, оставляя на лице и накидке серые полосы. В отчаянии он стряхивал её ладонями, и с растопыренных пальцев во все стороны летели брызги. Но это помогало мало: грязь лишь размазывалась, и лицо ушастого превратилось в индейскую маску.
  -О-о!! Смотри, Женяка - уорфэйс!!! Коммандос, ёпта!
  -Не смешно ни хрена! - Аверин, судя по выражению физиономии, балансировал между двумя противоположными состояниями, сдерживая то ли слёзы, то ли нервный смех. Татарин, сбавляя обороты, дружески похлопал его по плечу - единственному чистому месту.
  -Ладно, ладно... Чего случилось - то?
  Вместо ответа ушастый продемонстрировал ногу - на чёрной штанине зияла огромная дыра. Вырванный из неё клок лежал тут же, рядом, намотанный на какую-то ржавую проволоку, убегающую в заросли.
  -Это что - колючка, что ли? Откуда она тут взялась?
  -Да ... её знает, откуда, - чуть не плача, ответил Аверин. - Я за этот костюм двенадцать восемьсот отдал, понимаешь? Надел первый раз...
  Подошедший Палыч без слов отодвинул присевшего на корточки татарина, нагнулся и, поднатужившись, дёрнул за подозрительную проволоку. В кустах что-то хрустнуло, чпокнуло, и на дорогу, раздвигая ветки, выползла чёрная гнилая коряга - словно вырванный зуб, привязанный за нитку.
  -Что это, Палыч? - Аверин уже забыл о своей беде.
  -Ворота. Были. Теперь, по крайней мере, понятно, куда ведёт дорога. Вытри лицо, Саша - смотреть тошно.
  -А куда она ведёт?
  -Ну, что-то было здесь раньше, - нехотя ответил Палыч. - Знаете, что? Давайте-ка пошустрее пройдём эту полянку.
  -Ну, уж нет, - простонала доковылявшая до нас Оля. Опираясь на мою руку, она наклонилась к луже, и громко прочистила горло, из которого, судя по звуку, что-то вылетело. - Я сейчас умру, Максим Павлович. Давайте привал сделаем, пожалуйста. Десять минут, не больше.
  -За полянкой сделаем, - пообещал Палыч. - Смотри, какая дрянь тут водится. Полезешь в кусты расслабиться, и наткнёшься голым задом.
  -Ну, пожалуйста, - заканючила Оля. - Я не буду по кустам лазить.
  -Всё, Оля, - сказал Палыч. - Вперёд, орлы. Пятнадцать минут быстрого шага, и будет вам привал, обещаю.
  Орлы закряхтели, но, не осмелившись перечить, героически двинулись вперёд, и деревья вскоре расступились перед ними. Поляна оказалась не просто большой - огромной. И, судя по хорошо заметным столбикам с оборванной колючей проволокой, эта поляна была рукотворной. А когда-то, давно, она была ещё больше - как минимум, наполовину.
  -Это что? - Я показал на скрывающееся среди молодых осинок странное сооружение, выполненное из наспех приваренных друг к другу металлических уголков. Чёрное от времени и сырости, оно вздымалось в высоту метров на десять. Несмотря на проросшие сквозь конструкцию деревца, его трудно было не заметить.
  -Скорее всего - геодезический пункт, - рассеянно ответил Палыч. - Но что он здесь делает? Странно. Если верить карте, высота в пяти километрах отсюда. Ну-ка, подожди...
  Он остановил группу, приказав не расходиться и, в который раз за сегодня, раскрыл планшет. Впервые я увидел эту пресловутую генштабовскую карту так близко, и ровным счётом ничего в ней не понял. Какое-то нагромождение, переплетение линий, да ещё и не цветное. Впрочем, если Марина говорит, что карта и компас по сравнению с GPS рулят, ей виднее.
  Так, сбившись в кучку, закрывая раскрытый планшет от дождя, мы простояли минуты две: я, Марина и сопящий Горбунов, демонстративно вставший так, чтобы не смотреть на меня. Никто не произнёс ни слова. Остальные, воспользовавшись тем, что руководитель отвлёкся, занялись прямым нарушением его приказа: начали разбредаться по поляне. Капли, прорвавшиеся сквозь заслон из наших тел, падали на прозрачный пластик и разбивались. Палыч смахивал брызги ладонью, но на поверхности всё равно оставалась дрожащая плёнка, искажающая контуры лесов и оврагов.
  -Непонятно, - сказал он, наконец. - Ну, нет этой местности на карте. Похоже, секретное что-то, ребята.
  -Максим Павлович, а что такое геодезический пункт? - Надо же, Серёжа подал голос. Сегодня, кажется, первый раз.
  -Визуально обозначает точки на местности. Обычно - высоты.
  -А зачем?
  -Чтобы ракета знала, где ей лететь. Вы вот что - приглядите, чтобы люди не разбредались. Надо привязку к местности сделать и сразу уходим.
  Ни Марина, ни Горбунов и не подумали двинуться с места. Вот тебе и актив. А сам Палыч, тут же забыв о распоряжении, полез в рюкзак за джи-пи-эсом. Я, на всякий случай, обернулся: самый ответственный, наверное.
  Рифат с Олей сидели под раскидистым дубом и что-то жевали. Оля, слушая рассказ хитро поблёскивающего глазками татарина, устало хихикала. Неподалёку сидел Лягин, сложив руки на коленях. От команды отбился разве что Аверин, гуляющий возле одинаковых зелёных холмиков настораживающе правильной формы. Но, вроде бы, и ему не угрожала никакая опасность.
  Тем временем у Палыча в руках появился странный чёрный прибор с небольшим экраном - нечто среднее между палёным китайским смартфоном и детектором артефактов из игры "Сталкер". Выглядел пресловутый навигатор серьёзно и внушал уважение. Только вот, судя по злости, разгоревшейся в глазах Палыча, по тому, как он тряс чудо вражеской мысли и стучал по чёрному пластиковому боку - не работал.
  -Давай, давай! - Мне показалось, что сейчас непослушный джи-пи-эс будет запущен в сторону ближайшего дерева и разлетится вдребезги.
  -Аккумулятор, - подсказал из-за моей спины Серёжа.
  -Не должен был сесть... Дайте что-нибудь острое, - приказал взявший себя в руки Палыч. И тут же сорвался снова:
  -Аверин, твою мать! Вернулся обратно, быстро!
  -Да всё нормально, Палыч!
  -Макс, возьми, - Марина выдернула из кармашка рюкзака крохотный перочинный ножик. Палыч воткнул маленькое лезвие в щель, поддевая крышку аккумуляторного отсека. Крышка долго не поддавалась, выгибалась дугой, но, в конце концов, что-то щёлкнуло, и она упала на траву.
  -Не понял... Это что - прикол, что ли такой?
  Палыч медленно обвёл нас тяжёлым и мрачным, как небо над нашими головами, взглядом. При этом его ноздри раздувались, будто у погружающегося в бешенство быка.
  -Где аккумуляторы, засранцы?
  -Мы не брали, - растерянно сказал Горбунов. Встав на цыпочки и опираясь на мои плечи руками, он изо всех сил вытянул шею, чтобы лично убедиться: ячейка, в которой должен был находиться аккумулятор, пуста. Чтобы удержать его тело на себе, пришлось сделать шаг вперёд.
  -Макс, он же у тебя всё время в рюкзаке лежал, - сказала Марина, и в её голосе проскочили нотки недоумения.
  -Лежал, - сказал Палыч, играя желваками на щеках. - И долежался. Ребята, это уже не шутки, это уже вредительство.
  -Макс...
  -Аверин!!! Я кому сказал - вернись сюда! - Палыч поднялся во весь рост, роняя с коленей и планшет с развёрнутой картой, и вскрытый навигатор. Похоже, пропажа аккумуляторов взбесила его не на шутку. - Бегом!!!
  -Да ладно, Палыч, - весело отмахнулся ушастый, и не подозревающий о творящейся драме. - Прикинь, тут люки какие-то, а на крышках звёзды с серпом и молотом! И цифры - 1969. Там по-любому интересное что-нибудь лежит, только их хрен откроешь! Заварено и бетоном залито - прикольно, да?
  Сначала, если честно, я не придал значения его словам - ну люки, и люки. Мгновенная реакция никогда не входила в число моих достоинств. Но Палыч всё понял сразу, и его лицо приобрело цвет отделочного кирпича. Застыв с поднятой рукой, он попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Видимо, их там оказалось слишком много.
  -Ой, - тихо сказала Марина: до неё тоже дошло.
  Я в недоумении переводил взгляд со стремительно бледнеющих щёк Марины на искривлённый рот Палыча, который открывался и закрывался совершенно беззвучно. Пока, наконец, не дошло и до меня: я вспомнил здоровенный мост через речку-вонючку, "стратегический", как назвала его Марина. Потом этот мост путём несложных логических усилий обрёл связь с люками из 1969 года. И вот тогда мне стало по-настоящему...
  -Подъём!!! - Похоже, нужные слова, наконец, сумели преодолеть затор в распухшем горле Палыча. - Подъём!!! Ко мне, бегом марш!!!
  Услышав звериный рёв руководителя, все подняли головы, но никто и не подумал оторвать от земли пятую точку. Аверин, которого трубный глас застал с поднятой ногой, втянул голову в плечи, да так и застыл - как цапля.
  -Палыч, ты чего?
  -Аверин, я сказал - бегом сюда!!! Все остальные - тоже!
  Сидящие под деревом начали медленно подниматься. Крик застал их, наконец получивших хоть какое-то убежище от дождя, врасплох.
  -Чего случилось-то? - завопил татарин в ответ.
  -Некогда, Рифат! Бегите сюда, быстро!
  -Вы прикалываетесь, что ли?
  В общем, после этого даже мне стало ясно, что прогнать их с поляны получится только пинками. Если под чугунными крышками скрывается что-то серьёзнее списанных сапог, то это надо делать очень БЫСТРО, тем более что мы находимся здесь уже несколько минут.
  Разумеется, Палыч понял это раньше меня. И, коротко выматерившись, побежал к Аверину, застывшему среди зелёных холмиков с глупой улыбкой на лице. Под ногу попался выпотрошенный навигатор, и был безжалостно раздавлен, вмят в пропитанную дождём землю.
  -Макс, что делать? - заорала Марина.
  -Людей уводите! - Не останавливаясь, Палыч махнул рукой, показывая, в какую сторону. - Там овраг! Спускайтесь вниз! Саша, твою мать! Бегом ко мне, сколько раз говорить!
  Но Аверин впал в ступор. Если он чего и сделал, так это испуганно оглянулся по сторонам, а с места не сдвинулся. Тоже поступок. Если бы ко мне мчался на всех парах матерящийся злой мужик с непонятными намерениями, то я бы, скорее всего, рванул бы, не думая - но не к нему, а от него.
  В конце концов, Палыч, уцепив за воротник, сорвал исследователя люков с крышки и отшвырнул прочь. Я был уверен, что ушастый сейчас будет пахать носом землю. Но тут его снижающуюся траекторию выправил прилетевший сзади пинок. От ботинка полетели во все стороны комья грязи, ноги Аверина заработали, и он, непонятно как, удержал равновесие. И понёсся к лесу, судя по ошарашенному лицу, так ничего не поняв.
  Ребята под деревом повскакивали, словно ужаленные, лихорадочно натягивая на плечи лямки рюкзаков.
  -Да что происходит-то? - завизжала Пономаренко.
  -Радиация! - истошно заорал я первое, что пришло в голову. - Отходы! Тут хранилище, по ходу!
  Моя тактика оказалась на порядок эффективнее: не успел я закончить, как все трое уже неслись следом за нами. Даже под зад пинать никого не пришлось. Краем глаза я увидел, как Марина, присев на колено, собирает с земли рассыпанное содержимое планшета и, не глядя, закидывает в рюкзак.
  -Да брось ты это всё! - Я ухватил её за рукав, пытаясь поставить на ноги. Но она отмахнулась, куртка затрещала, и рука предательски соскользнула: подвёл больной палец. В награду мне достался страшный взгляд:
  -А выбираться ты отсюда, придурок, как будешь?
  Ну, вот что тут прикажешь делать? И когти рвать давно пора, потому, что становится реально страшно. И, с другой стороны, Марина тоже права: без карты, компаса и прочих туристических примочек выбраться из леса будет непросто. Тем более что хвалёный джи-пи-эс приказал долго жить.
  В общем, я опустился на колени рядом с Мариной - если не знаешь, что делать, поступай так, как велит тебе твоё сердце. Но бегущий к нам Палыч издалека замахал руками и заорал:
  -Бросайте всё, и валите! Я сам!
  Сказано - сделано: я подхватил Марину под мышки и отшвырнул её в сторону. Она сопротивлялась, но не очень активно - видно, и сама была в шоке. Мимо нас, тяжело дыша, и постоянно оборачиваясь, протопали Рифат с Лягиным. А Оля приотстала, потратив все силы на первый рывок.
  -Пацаны! - Скорее всего, придётся пожалеть об этом решении, но по-другому никак не получалось: некстати проснувшаяся совесть вцепилась в мою душу цепкими зубами. - Присмотрите за Маринкой, а я - за Олей!
  -Давай, брат, конечно! - очень легко согласился татарин, тут же попытался обнять Марину за талию и получил по рукам. - Что? Я просто хотел помочь снять рюкзак!
  Подарив ему убийственный взгляд, Марина побежала к лесу, легко и красиво. Мне же не досталось вообще никакого взгляда. Не то, чтобы я сильно рассчитывал на него, так - надеялся. И, наблюдая за тремя разноцветными рюкзаками, прыгавшими на плечах убегающих от меня людей, я испытал что-то, похожее на разочарование.
   А потом, боясь передумать, развернулся, и побежал к Оле, которая, кажется, была уже готова рухнуть. На бегу я представил себе, как возможное гамма-излучение сейчас пробивает навылет мои внутренние органы. Картинка получилась, будто из учебника, яркая, наглядная.
  -Давай рюкзак, - прохрипел я. Бег по пересечённой местности с отягощением за плечами выматывает очень быстро, даже людей подготовленных, даже крутых многоборцев.
  -Нет... У тебя и так тяжелее всех...
  -Давай, говорю! - заорал я прямо в её ухо, и она, закатив глаза, обмякла, придавливая своим весом к земле. Пришлось залепить ей пощёчину. Вышло это совершенно спонтанно, но результат принесло. Белые полосы на её щеке, оставшиеся от моих пальцев, мгновенно налились красным, Оля со всхлипом вздохнула и перестала падать.
  -Оля, давай, ну пожалуйста...
  -Я... не... могу, - сказала она. Из её левого глаза выпала и покатилась по щеке большая слеза. Мне самому захотелось заплакать, от безысходности. Ну, не тащить же её на себе!
  -Вы что там сопли жуете? - раздражённо окликнул нас ковыряющийся в рюкзаке Палыч. - Бегом, бегом!!!
  -Она не может, - в отчаянии крикнул я. - Ей плохо!
  Не говоря ни слова, Палыч вскочил и, на ходу закидывая за спину рюкзак, подбежал к нам. Вовремя: Оля снова завалилась, на этот раз вбок.
  -Держи её! Руку свою давай! Да нет, под ремни, под ремни просунь!
  Поддерживая Олю, мы вцепились друг другу в предплечья и зашагали, сначала потихоньку. Потом Палыч увеличил темп, пришлось и мне. Шла Пономаренко нехотя, словно озорующая пьяная баба: подгибала ноги, норовила соскользнуть. Это был ад, если честно.
  -Оля, блин, обними меня за шею! Мне тяжело...
  -Ага, - бездумно кивнула она, будто отходя от тяжёлого сна. - Что?
  -Куда её? - простонал я, закидывая пухлую руку на свою шею.
  -Вон к той опушке, - сказал Палыч сквозь зубы. Я опустил глаза, а потом и вовсе закрыл, чтобы не считать оставшихся до леса шагов.
  Так и прошли следующие минуты - темнота, вкус крови во рту, боль в мышцах, запах мокрой травы, шум безразличного ко всему дождя и тяжёлый груз, повисший на плечах. Я давно разжал бы пальцы, но железная клешня Палыча, сжавшая моё предплечье, как бы говорила - держись. И я держался, и выдержал, хотя последнюю сотню метров Палыч, кажется, пёр нас обоих. На этом месте в моей памяти зияет провал.
  -Женяка, ты как, нормально? - Откуда-то сбоку донёсся озабоченный голос татарина. Я, кое-как поднявшись, помотал головой, разгоняя дурноту.
  -Помоги... снять...
  Общими усилиями мы освободили мою спину от рюкзака, превратившегося в облепленный грязью ком. Джинсы, стоявшие колом, выглядели не лучше, и самое печальное, что других не было. Застонав, я с наслаждением выпрямил хрустевшую, как попкорн спину.
  -Ты как, нормально? - спросил Рифат, преданно заглядывая в глаза. - Не тошнит? Голова не кружится?
  -Тошнит, - я решил не разочаровывать товарища. - И голова кружится. И вообще всё тело болит.
  -Значит, там и правда радиация? - Татарин выпучил свои узкие глазёнки. - Блин, Женяка, а что теперь делать-то?
  Услышав страшное слово, уныло сидевший на пеньке Аверин нервно дёрнул головой в мою сторону. В его глазах читались страх и отвращение: похоже, ему уже объяснили причину марш-броска.
  -Да какая радиация... Олю тащил, и надорвался, - устало сказал я. - Мог бы, и помочь, кстати.
  -Так я твою Марину спасал, как ты меня и просил, - сказал повеселевший татарин. - Ты уж определись, чего хочешь. А точно нет радиации?
  -Не знаю, - ответил я, срывая пучок травы - протереть грязные ладони. - Но в этих люках нет ничего хорошего. Не надо было останавливаться.
  -То есть, ты точно не знаешь - есть она, или нет? - задумался Рифат. - Значит, сегодня будем её выводить водкой - для профилактики. Мало ли что.
  -И в качестве борьбы с простудой, - согласился я.
  Оля сидела, раскинув толстые ляжки по заботливо постеленной пенке. Рядом с ней присели Палыч с Горбуновым. Судя по раскрытой аптечке, они пытались привести даму в чувство. Серёжа подсовывал под Олин носик открытую ампулу с нашатырём, а она вяло отбивалась, не открывая глаз.
  -Фу!!! Что за запах? Горбунов, это от тебя так воняет?
  -Жить будет, - резюмировал Палыч, поднимаясь с пенки. - Собирай аптечку, Серёжа.
  -Так это вы меня вытащили? - Пономаренко решила, что уже можно приходить в себя. - Спасибо, ребята.
  -Женю благодари, - сухо сказал Палыч. Как-то неприятно это прозвучало, прямо по ушам резануло. Небрежно, походя - словно я не подвиг совершил, а наоборот, всех подвёл. Надо было её там бросить, что ли?
  -Спасибо, - кокетливо сказала Оля, застёгивая куртку.
  -Извини за пощёчину - сказал я. А что ещё можно сказать в такой ситуации? - Выхода не было.
  -За что? Если я ничего не помню, значит - ничего не было. Максим Павлович, можно мне поспать часок?
  -Нет. Скоро выходим.
  -Опять? - заныла Оля. Я смотрел на её пухлые щёчки, на которых снова заиграл румянец. И думал: вот, оказывается, что чувствуют супергерои после своих подвигов. Ничего.
  -Внимание!!! - Палыч захлопал в ладоши, и измученные люди вяло подняли головы. - Ребята, я понимаю, что все устали, но надо набраться сил на последний рывок. Сейчас штурмуем эту горку, и сразу привал, обещаю.
  -Давайте здесь привал сделаем, - пробормотала Оля.
  -Надо уйти подальше от этих люков.
  -Макс, ты думаешь, там что-то серьёзное? - спросила Марина, нервно прикусив верхнюю губу.
  -Я такого ни разу в жизни не видел. Может, это какое-то хранилище. Скорее всего, там всё герметично, но лучше убраться подальше отсюда.
  -Ну и что тогда сидим? - заметно побледневший Аверин поднялся с пенька, демонстрируя готовность штурмовать хоть десять горок. Страшно тебе - подумал я. А вот нечего было шляться не пойми где, и всякие люки находить. Сейчас, глядишь, не знали бы ничего и топали себе потихонечку.
  -И то верно, - согласился Палыч. - Подъём!
  Я скривился: лезть в крутую горку не было никакого желания. Хотелось поставить палатку, забраться в неё, вставить в уши ватные тампоны, чтобы не слышать, как стучит дождь. И подремать часов десять. Но оказалось, что скривился я рано, и не по тому поводу, по которому следовало бы.
  -Максим Павлович, пристрелите меня, бросьте, что хотите, делайте. Но я в этот косогор не полезу!
  -Рад бы, Оля, да не могу, потому, что отвечаю за тебя и остальных. Если что случится - меня посадят. - Серьёзный вид Палыча говорил о том, что в этой шутке самой шутки лишь малая доля. - За тобой Женя проследит, чтобы ты добралась в целости и сохранности. Да, Женя?
  Я, было, решил возмутиться, но, заглянув в умоляющие Олины глаза, смирился. Не затем же за ней возвращался, чтобы устраивать сейчас скандал. Некрасиво как-то.
  Маршрут подъёма я продумал заранее. Сначала надо подняться вон до того орешника, там ветки почти по земле стелятся, можно ухватиться. Затем небольшая ложбинка - там не такой крутой склон, можно остановиться передохнуть. И потом, зигзагами, по косенькой, до самого верха.
  Но жизнь, в лице упрямой Оли, внесла в мои планы коррективы. Я подталкивал её сзади, рассудив, что эту тушу легче толкать, чем тащить за собой. Но корни в её руках обламывались, и она падала, снова и снова, съезжая вниз по склону на локтях и коленях. А я её ловил, и снова подталкивал вверх, упираясь в задницу. При этом было полное ощущение того, что кисти моих рук погружаются в вязкое и тёплое тесто. Тесто пыхтело, сопело, снова поднималось на ноги, и упорно не желало меня слушаться.
  В итоге мы всё-таки доползли до вершины, чумазые, как кабаны и подыхающие от усталости. Живые напоминания себе самим: у всего на свете есть конец, даже у этого склона. Ещё бы дождь сейчас кончился - и вот оно, настоящее счастье. Попросить Хозяина, что ли? Плевать, какую он там возьмёт цену - лишь бы получилось развести костёр и немного обсохнуть.
  -Мамочки! - прошептала Оля, крепко обнимая руками и ногами тоненький ствол, росший на самом краю оврага - будто очень крупный коала.
  -Встань, - сказал я, борясь с желанием рухнуть рядом. - Или сидушку постели, а то застудишь себе всё самое интересное. Потом детей не будет.
  -Плевать, - задушенно ответила она. - Всё равно все нормальные мужики уже разобраны.
  Хоть мы и вползли на холм последними, но остальные выглядели не свежее нас. В относительном порядке был только Палыч, и то по его опущенным плечам и согнутой спине было видно, что он очень устал. В порядке был разве что Аверин - этому, кажется, была нипочём любая горка. Вот и сейчас, немного отдышавшись, он повис на опасно наклонившейся к краю обрыва сосне, вглядываясь сквозь серую колыхающуюся пелену.
  -Есть, Палыч! - радостно закричал он. - Есть речка - я её вижу! Граждане туристы, поздравляю! Через десять минут, наконец, будет привал!
  -Отойди от края, - сказал Палыч, растирая колено.
  -Ладно, ладно, - покорно согласился Аверин. Наверное, вспомнил про люки и пинок для ускорения. Отлипнув от сосны, он сделал шаг по направлению к нам, и машинально подпрыгнул на месте, поправляя сползшую с плеча лямку. В ту же секунду за его спиной что-то затрещало, и сосна с душераздирающим стоном начала медленно крениться вниз.
  -Санёк!!! - только и успел крикнуть Рифат. Остальные не успели и этого. Земля под ногами Аверина обвалилась тихо и торжественно. Сначала по траве и опавшим хвоинкам пробежала косая рваная черта, потом что-то ухнуло, и ушастый камнем ушёл вниз, вместе с сосной и подмытым грунтом. Последнее, что врезалось в память - его удивлённые, непонимающие глаза. После этого был только отдалённый шум катящихся камней, что-то похожее на сдавленный крик и пустое, мутное от дождя, пространство на том месте, где совсем недавно стоял человек.
  -Санёк, - уже вполголоса, будто не веря глазам, повторил татарин. Остальные молчали, молчало и небо над нашими головами. Только капли холодного дождя отстранённо шелестели в листьях. Лишь после этого раздался крик Оли, и я понял смысл эпитета "душераздирающий".
  Первым к обрыву бросился Горбунов - Марина всё же была права насчёт него. Человек явно жил по принципу: сам погибай, а товарища выручай. Палыч постарался остановить безумца, крепко обхватив вдоль туловища, но безуспешно: тот вырвался, теряя пуговицы, и, кинув быстрый взгляд вниз, завис над обрывом.
  -Стоять!!! - заорал Палыч. - Назад!!!
   Но никто его уже не слушал. Ни Серёжа, уже скрывшийся из вида, ни остальные, что, побросав рюкзаки, летели следом. После короткой борьбы с собой, прыгнул и я: коллективный порыв - дело заразительное.
  Обрыв оказался не таким высоким, каким представлялся. Внизу, метрах в трёхстах, сквозь прибрежные кусты сверкала узкая серая полоска реки. А прямо подо мной лежал засыпанный песком, но, вроде бы, живой, Аверин. Его голова была откинута назад, и, хотя рот был открыт, мне показалось, что он никак не может вдохнуть. Грязные пальцы скользили по дереву, накрывшему ноги. На серый песок из-под царапающих сосну ногтей всё сыпались и сыпались кусочки коры.
  Сзади раздался тяжёлый удар и шелест осыпающегося грунта - Палыч, красный и бешеный, сиганул вниз, не глядя, наплевав на все техники безопасности. Главная заповедь руководителя: не можешь остановить подчинённых, возглавь их. Я вжался спиной в песок, пропуская его вперёд. Но, по-моему, он меня даже не заметил.
  Те, кто добежал до Аверина раньше, переводили дух и испуганно переглядывались: никто не знал, что делать дальше. Выглядел ушастый кошмарно. Судя по закатившимся белкам, он был без сознания, а из его открытого рта доносилось только слабое шипение. Первое, что бросилось мне в глаза - выступившие бусинки пота: над губой, под глазами, на лбу. Капли падающего дождя смывали пот, смешивались с ним и бежали по белым, как потолок, щекам, словно слёзы. А может, это и были слёзы.
   Палыч с треском разорвал грязную майку и приложил ухо к тщательно прокачанной груди. Потом отцепил от сосны руку Аверина, нащупал пульс и стал считать. Кто-то бесстрастный в моей голове отметил, что повисшие в воздухе пальцы всё ещё шевелятся, загребая пустоту в горсть.
  -Что с ним, Палыч? - нетерпеливо спросил Горбунов. Судя по его виду, он готов был заплакать.
  -Шок у него, - отрывисто ответил Палыч. - И давление падает... Ребята, ну как же так, а? Почему вы никого не слушаете?.. Где аптечка?
  -Там, - испуганно ответил Серёжа. Глаза Палыча налились кровью.
  -Серёжа, на хрена ты тогда здесь нужен - без аптечки?
  -Я хотел, - сказал Горбунов, и на этом его мысль прервалась. Сверху показались два женских лица. Одно, перепачканное в глине, с прилипшим на щеке листиком, было испуганным, второе - скорее раздосадованным.
  -Как он? - пропищала Оля, не подходя к краю слишком близко. Похоже, она испытывала ужас даже от такой, небольшой высоты. Марина, напротив, балансировала на самом краю, изучая возможный путь для спуска.
  -Живой! - заорал татарин прямо под моим ухом. - Аптечку тащите!
  -Я спускаюсь, - заявила Марина, осторожно трогая ногой подозрительный выступ, пробитый свитыми в жгут корнями. - Ловите, если что.
  -Стоять!!! - рявкнул Палыч. - Одного дурака мало?
  Две фигуры на краю замерли в нерешительности.
  -Серёжа, чего ждём?
  -А! - Горбунов вскочил, чуть не уронив голову Аверина на землю. Тот, не приходя в сознание, заскрежетал зубами. - Сейчас я, да... А голова?
  -Чего сопли жуёте? Дайте под голову подложить!
  -Возьмите, - сказал я, снимая с плеч рюкзак. - И сидушку на него положите, помягче будет.
  Рюкзак тут же отправился в бурую жижу, заполнившую следы от ботинок Горбунова, и утонул в ней чуть не наполовину. Похоже, придётся покупать Марине новый, этот уже самый дорогой порошок не отстирает.
  -Парни, - сказал Палыч, аккуратно укладывая голову Аверина на мою сидушку. - У Саши перелом, скорее всего. Чтобы узнать точно, надо убрать дерево. Готовы?
  Парни нерешительно переглянулись. Ей-богу, мне самому в эту секунду захотелось всё бросить и бежать, всё равно куда.
  -Готовы, - ответил за всех Лягин. - Только надо всем вместе, на три - четыре. Если сместим ему кости, он умереть может, от шока. Нас на медподготовке так учили.
  -Да, - согласился Палыч, поднимаясь на ноги, и тут же согнулся, скривившись от резкой боли: в его колене что- то щёлкнуло. - Ч-чёрт... Всё правильно, Андрюша... Поднимаем на счёт четыре. Не везём, не волочим, а именно рывком вверх. Всем понятно?
  -Макс! - Забравшийся по вывороченным корням почти до самого верха, Серёжа развернулся, что-то вспомнив. - Что ещё, кроме аптечки?
  -Инструменты! Топор, вёдра обязательно!
  -А с нами что? - раздался недовольный голос сверху.
  -Сидите там пока!!! Когда можно будет, я скажу!
  Перепрыгивая через ствол, я едва не остался без ботинка: вязкая грязь засосала его, сорвав с ноги, оставив на ступне только завязанный целлофановый пакетик, полный воды. Попытка вытащить обувь, балансируя на одной ноге, успехом не увенчалась. Я с содроганием понял, что всё-таки придётся опускаться на колени и шарить в луже вслепую. Так и пришлось - чуть было не пропустил всё веселье.
  -И.. раз! И..два!
  Момент рывка я прозевал: слишком долго готовился. Сосна взмыла вверх без моего участия, да ещё и меня чуть не подняла, за компанию. В итоге мне пришлось просто поддерживать её на уровне пояса, потому, что команды бросать не было. Или была, но мы её не расслышали: пришедший в себя Аверин заорал от боли. Не что-то конкретное, а просто - а-а-а-а!!! Это был вопль воплей, апофеоз терзаемой плоти, и я не выдержал, скосил глаза под сосну. Увиденное вызвало у меня острый приступ паники, головокружение и дрожь в ногах. Было от чего.
  Левая нога ушастого поднялась вместе с сосной. Острый сучок, разорвав мясо, расщепил кость и застрял внутри. Поэтому, когда мы подняли сосну, Аверин очнулся от боли. И теперь дико орал, глядя лезущими на лоб глазами на то, что раньше было его ногой. Тёмная кровь сочилась сквозь разодранную штанину, смешиваясь с грязью, тяжело капала вниз вязкими чёрными каплями, похожими на горячий битум: кап-кап.
  -Держите дерево ровно!!! Не дёргайте!!!
  Нагрузка на руки и спину вдруг увеличилась, и серьёзно: Палыч, бросив ствол, нырнул вниз, к Аверину. Я отвёл голову назад, прикусив губу. Во-первых, не было никакого желания смотреть на то, что он собирается делать, во-вторых, стало очень, ОЧЕНЬ тяжело. По песчаному склону легко и стремительно спускался Горбунов, приближаясь с каждой секундой.
  -Палыч, вот аптечка! Что ещё надо? Ни хрена себе!!!
  -Сюда! Держи ногу вот здесь! На счёт три, дёргаем вниз, но так, чтобы не ударить о землю. И палку, палку найди какую-нибудь. Дай ему в зубы, пока он язык себе не откусил!
  -Да где же я её возьму-то? - Горбунов отчаянно отбивался от цепляющихся за него пальцев. - Здесь грязь кругом, Палыч! Грязь!
  -Бандану сверни и засунь! Готов? Раз, два, три!
  Я ждал какого-то отвратительного звука, но вместо него раздалось только сдавленное мычание, и наступила тишина. Аверин, осунувшийся, совершенно не похожий на себя, полулежал на моём рюкзаке с запрокинутой назад головой. Глаза были закрыты, а рот, наоборот, открыт. Скрюченный Палыч сосредоточенно резал его штанину за двенадцать восемьсот, обнажая бледную кожу, покрытую бурыми разводами.
  -Он живой? - Лягин старался выглядеть собранным, но у него не получалось: дрожали и губы, и пальцы, и голос. - Скажите - он живой?
  -Сознание потерял. Ничего, сердце молодое, выдержит, - сказал Палыч, вытирая пот с грязного лба. На нём остались три кровавые полосы от испачканных пальцев. - Бросайте эту сосну грёбаную, уже можно.
  Мы с облегчением выполнили приказ, отбросив принесшее беду дерево в сторону. Упав в неглубокую с виду лужу, сосна подняла тучу брызг, немалая часть которых долетела до нас.
  -Серёга, аптечку! - приказал Палыч, укладывая повреждённую ногу на чистую пенку. - Что у тебя с рукой?
  -Палку не нашёл, - ответил Серёжа, пряча глаза в землю, а руку за спину. Поздно: я уже заметил красный кровоточащий круг на волосатом предплечье. Похоже, не найдя палки, он вложил в рот Аверину собственную руку, которую тот прокусил до мяса. Ни фига себе болевой порог у этого Горбунова - даже глазом не моргнул.
  -Кто-нибудь, сгоняйте на речку за водой, - потерянно глядя на раскинутое по пенке месиво, сказал Палыч.
  Побежал татарин. Я отвлёкся: выковыривал из ушей песок, сыпавшийся с задранных к небу корней сосны. Хорошо, что хоть на волосы не попало. Спасибо бандане, которую я тут же отблагодарил: стащил с головы и использовал, как тряпку, вытерев лицо и руки. Что ж, куплю Марине новую.
  -Жгут, Палыч, - бесцветным голосом сказал Серёжа. - Истечёт ведь.
  -Поучи ещё, - жёстко оборвал Палыч. - Была бы артерия задета, он уже остывал бы. Вена это, и не очень крупная. Давящей повязки достаточно, от жгута только хуже будет. Да куда он за водой пошёл, этот Якупов - к Тихому океану, что ли?
  Пока Рифат нёс воду, мы с Лягиным рубили палки и кромсали пенку, для будущей шины. Горбунов, как человек опытный, был отослан наверх, за остальным снаряжением и девчонками. С формулировкой - "этих в самую последнюю очередь, мне тут визги и обмороки ни к чему". Аверин был так же бледен, и неподвижен, разве что изредка постанывал. Похоже, нога не давала ему покоя и там, на другом берегу реальности.
  -Побыстрее не мог? - запыхавшегося Рифата Палыч встретил неласково: нервы, понятно. - Возьми марганцовку и разведи в воде. Только много не сыпь, сожжём рану. На лидокаин у него нет аллергии, никто не знает?
  -Максим Павлович, - не выдержал я. Хватит с меня, не могу больше на это смотреть. - Давайте, помогу чем-нибудь, просто так ведь стою.
  -Две прямые жерди, - сказал Палыч, отламывая головку ампулы. - Длина - метра два с половиной, диаметр - чтобы и не сломалась, и в ладони уместилась. Давай, давай, бегом! Андрюша, как только Серёжа притащит рюкзаки, сразу доставай репшнур и все верёвки.
  С жердями не повезло: подходящих под описание деревьев поблизости не росло. Только кусты и кривые, как кардиограмма, сосны. Идеальные с виду осинки - как раз парочка, как на заказ - обнаружились минут через десять бесплодных поисков. Но для того, чтобы добраться до них, надо было преодолеть заросшее травой болотце, что я, поколебавшись, и сделал. Дважды провалился почти по колено, чуть не отрубил себе палец, сбивая ветки, но задание выполнил. Интересно - а сделал бы Аверин то же самое для меня?
  Когда я возвратился, волоча за собой мокрые жерди, полевая медицина уже справилась без моей помощи. Отвратительная рана исчезла под сделанной из пенки шиной, сломанную ногу примотали к здоровой обрывками верёвок. И, самое главное, ушастый пришёл в себя: нёс откровенную чушь, скрежетал зубами, и плакал навзрыд.
  -Это что же... Палыч, это что же такое? Мне теперь её что, отрежут? Нельзя же так, пацаны! Ну, что, что я вам сделал?
  -Что с ним? - спросил я Лягина. И, о чудо, он ответил:
  -Шок.
  Стеклянные глаза Андрюши не выражали никаких эмоций. Впрочем, неизвестно, как я сам повёл бы себя, если бы довелось помогать Палычу. Вид чужой крови и страданий поневоле заставляет примерять их к себе, любимому. А от этого резко ухудшается и состояние, и настроение.
  -Чего ему такого вкололи, что он так скачет?
  -Лидокаин, два шприца полных.
  Правильно - вот они плавают в луже, эти два шприца, теперь пустых, бесполезных, выброшенных решительной Палычевой рукой. А сам он сидит, сгорбившись, и смотрит куда-то за горизонт. Плачущий Аверин укрыт его красной курткой, которую постоянно сдёргивает, требуя показать ногу.
  -Где нога? Где нога моя? Почему я её не чувствую?
  -Да вот она, - срывающимся голосом успокаивал Лягин. - Никто её не отрезал. Лежи спокойно, сейчас сделаем носилки, и отнесём тебя к врачу.
  -К какому врачу? - закатил глаза ушастый. - Ногу мне хотите отрезать, суки? Не смейте меня нести, я сам пойду! Я могу идти - вот, смотрите!
  С этими словами он резко поднялся на локте, сбрасывая куртку, но вовремя среагировавший Лягин повис на плечах, силой укладывая обратно.
  -Блин, Саша, хорош, а? Хватит озоровать! Смотри - вон Серёга идёт с девчонками. Ты хоть перед ними не позорься...
  Вылив из ботинок воду, я подошёл к Палычу. Его чёрная майка, вся в белых узорах от высохшего пота была покрыта множеством прилипших песчинок - будто блёстками. Он медленно поднял на меня глаза, покрытые красной сеточкой полопавшихся сосудов. На вид этим глазам было лет триста, и они, не узнавая, смотрели сквозь меня.
  -Курить хочется, - сообщил он, покачивая головой. - Девять лет не курил - врачи не разрешают. У тебя нет?
  -Водка есть, - ответил я.
  На этот раз взгляд Палыча оказался более осмысленным.
  -Будем считать, что я этого не слышал. Снимай куртку... Хотя не надо, ты тощий слишком. Андрюша, давай ты... И верёвки давай.
  Тут до места трагедии добрались девчонки, и начались Олины причитания. На то, чтобы угомонить ещё и её, сил ни у кого уже не осталось. Марина вела себя, словно на похоронах: была сдержана и старалась быть полезной. В её руках Аверин приутих. Всё время, пока мы делали носилки из жердей и курток, она сидела рядом с ним и гладила по голове. Я даже немного позавидовал - как бы глупо это не звучало.
  Технология изготовления носилок оказалась проста: в рукава двух самых широких курток, уложенных горлом друг от друга, продевались заготовленные мной жерди, служившие направляющими для каркаса и заодно, ручками. Затем куртки застегнули, и связали жерди верёвками. Получилась довольно жёсткая конструкция - если держать руки разведёнными в стороны.
  Несли ушастого вперёд ногами. Оказывается, несмотря на двусмысленность, пострадавшего надо перемещать именно так. Мне досталось место справа у изголовья. Как только мы двинулись, по щиколотку увязая в грязи, Аверин тут же схватил меня за руку. Его пальцы были цепкими и горячими.
  -Истфак, - просипел он, пытаясь поймать мой взгляд. - Это ты, истфак? Извини, братан, не помню, как тебя зовут.
  -Можешь звать меня Евгением, - ответил я, наконец.
  -Истфак, братан, ты меня прости. Меня иногда так клинит - берегов не вижу. Забудь, что я тебе наговорил - ты нормальный пацан.
  -О незнакомых людях всегда надо думать плохо, - поделился я маминой мудростью. - Потом, если они окажутся приличными, будет сюрприз.
  -Не понял?
  -Ты тоже, говорю, нормальный пацан, - ответил я, поймав ветку, которая чуть не залетела мне в глаза. - А когда без сознания - вообще красавчик. Полежи тихо, а? Ты не поверишь, какой ты тяжёлый.
  -Угораешь, - с какой-то беспросветной тоской протянул ушастый. - Слышь, истфак, ты же меня не бросишь, да? Пацаны, вы же меня не бросите?
  -Не бросим, - ответил я, и поскорей отвернулся в сторону: сильно защипало в глазах. Песчинка попала, наверное.
  -Спасибо, пацаны, - улыбнулся Аверин, и его глаза, наконец, закрылись. Мы, осторожно переступая через поваленные стволы, продолжили свой путь к речке, которую уже было видно и слышно. По какому-то наитию я обернулся - в последний раз взглянуть на злополучный утёс. На его вершине, на самой кромке леса, вдруг мелькнула тень, напоминающая размытую человеческую фигуру. Она была прозрачной, но, несомненно, реальной. Как будто дождь застал врасплох человека-невидимку, вымочил и сделал заметным.
  -Нет, - тихо сказал я. - Тебя же не существует, вроде бы?
  -Эй, истфак! - позвал меня Аверин слабым голосом.
  -Чего? - Я перехватил чуть не выскользнувшую из руки осинку. Слева громко пыхтел Рифат, вцепившийся в жердь обеими руками.
  -Чувствуешь?
  -Что? - Я никак не мог сосредоточиться - прозрачная фигура ещё стояла перед глазами. - Что?
  -Дождь кончился, - сказал ушастый. Его голова безвольно качалась и подпрыгивала в такт нашим шагам. - Чувствуешь, истфак? Дождь кончился.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"