Была снежная весна 1984 года, конец марта, время вьюг. На Правой Хетте сугробы намело под самую крышу, а некоторые балки завалило совсем. В посёлке строителей в столовой каждое утро приходилось откапывать входную дверь, чтобы попасть на завтрак. Белоснежные куропатки ходили пешком по расчищенным тропам и взлетали только тогда, когда на них почти наступали.
Я сидел в вагончике и смотрел в окно. Выходной день был в самом разгаре, и делать мне было совершенно нечего. Весеннее яркое солнце, поднявшись над горизонтом, рассыпалось в сугробах мириадами алмазных брызг.
'Надо бы очки тёмные поискать', - подумал я, и в этот момент раздался стук в дверь, после которого она отворилась, и на пороге я увидел Андрея Матюнина, моего мастера. Он только что вернулся с Большой земли, куда летал по личным делам.
- Вовремя ты, - встрепенулся я, - увидев, как он достаёт из сумки бутылку коньяка и две небольшие баночки с икрой: чёрной и красной. Ещё больше я оживился, увидев завёрнутый в целлофан жёлтенький лимон.
- Сейчас мы отметим твоё возвращение, - радостно возвестил я, потирая ладони.
Как-то он мне рассказывал, что его тётка, живущая в Москве, работает в 'Миннефтегезстрое' уборщицей в тамошнем буфете. В этот раз он навестил её, и она выпросила у буфетной продавщицы икру для любимого племянника. Ну а хороший коньяк и лимоны тогда продавались в столице во многих местах. Андрюха широким жестом выложил всё это богатство на стол, и мы незамедлительно приступили к трапезе.
Для начала порезали тоненькими ломтиками лимон, потом сделали бутерброды, положив на каждый икру вдоль равными порциями, справа и слева. Сверху всё это придавили лимончиком. Почему мы намазали икру вдоль? А так, побарствовать захотелось. Нам показалось, что будет вкуснее, если, откусывая бутерброд, сразу оба лакомства одновременно окажутся во рту. Сибаритами захотели себя почувствовать. Затем мы разложили бутерброды на широкой мелкой тарелке красивым орнаментом, получился шикарный натюрморт. Разглядывая его, у нас потекли слюнки. Дальше ждать было уже невмоготу.
Мы разлили по первой. С толком, с расстановкой, с пониманием торжественности момента, подняли стаканчики, и, звонко чокнувшись, выпили. Закрыли глаза, пошевелили пальцами и одновременно крякнули.
- Вот это жизнь! - провозгласил я, и мы, не суетясь, закусили, частично разрушив гармонию натюрморта. Потом разлили по второй, тут уже дела пошли быстрее. Налитый коньячок мы выпили одним махом и откусили сразу по полбутерброда.
- После третьей и второй промежуток небольшой, - заметил Матюнин, и мы махнули по третьей.
Я успел озвучить тост:
- За прекрасных дам, - сказал я.
Их на Правохеттинской компрессорной можно было пересчитать по пальцам одной руки, хотя на Севере - все дамы прекрасны и все находят себе мужей. Впрочем, за тем они туда и едут, а никак не за романтикой, или за деньгами.
После третьей, увидев, что коньяка осталось меньше половины, а строй бутербродов сильно нарушился, решили сделать небольшой перерыв. Курить, мы не курили, поэтому принялись беседовать. Но какая беседа без женщин да ещё на трезвую голову, а нам казалось, что после трёх рюмок коньяка, мы стали как стёклышки. Поэтому беседа быстро заглохла, и пришлось нам выпить по четвёртой, а потом по пятой. Только после этого мы обнаружили, что в головах у нас немного зашумело, зато в бутылке опустело, и на тарелке был уже не натюрморт, а непонятно что - два надкусанных бутерброда, между которыми сиротливо затерялся один целый. Как так получилось, что бутербродов осталось нечётное количество, было непонятно, ведь перед самой выпивкой Андрей сделал их для нас поровну. Наверное, барабашка втихаря съел один.
Делать нечего, помолчав немного, постучав пальцем по заиндевелому оконному стеклу, я поднялся из-за стола и начал жарить яичницу. Немец Буркхард, когда приходил ко мне в гости, всегда хвалил меня за эту стряпню. Говорил, что глазунья у меня получается гораздо лучше, чем у их дипломированного повара.
Поставив на плиту сковородку, я налил в неё подсолнечного масла и разбил шесть яиц. Через какое-то время глазунья моя зашкворчала.
- Ты это зачем? - поинтересовался Андрей, - выпивки-то больше нет.
- Хотя бы поедим, - сказал я, - икрой, ведь, не наешься.
- А коньяком не напьёшься, - усмехнулся он.
- Буркхарду нравится, как я жарю яичницу, - похвастал я, - он, когда поест моих харчей, документы легче подписывает.
- Ты бы лучше не хвастал своим другом немцем, а сходил к нему в финский комплекс за выпивкой, - подсказал мне Матюнин.
- Хорошая мысль, - согласился я, - как это я сам не догадался. Пусть сегодня выходной, но я смотаюсь к моему дружбану. Чертежи вот только захвачу, мало ли чего, вдруг переводчица нарисуется.
- Ты молодец! - похвалил меня Андрей, - находчивый. Я всем говорю, что мой начальник - умный парень.
- Всем не надо об этом говорить, - поскромничал я, - официантке в столовой можно.
- У тебя же жена на Большой земле осталась, - напомнил он, - дочку недавно тебе родила.
- Это к делу не относится, - закончил я разговор, чтобы не развивать дальше скользкую тему. Затем натянул полушубок, свернул в аккуратный цилиндр чертежи по турбинам АЭГ-Канис и засунул их в тубус.
- Через полчаса жди с победой, - уверенно пообещал я, - водку не буду брать, попрошу коньяка, чтобы не мешать с уже выпитым.
- Ты ещё икры у него попроси, - засмеялся Андрей, - чтобы не закусывать твоей яичницей. А то она только немцу твоему нравится, а мне не очень.
- Главное, ты её не спали, - посоветовал я ему и вышел из балка на снег.
Через пятнадцать минут, запыхавшийся от быстрой ходьбы, да и от выпитого тоже, я уже стучался в двери двухэтажного особняка, в котором проживали иностранные шеф-инженеры. В этом же здании находилась столовая, где они питались, там же располагался буфет с разнообразными спиртными напитками. Но нам, русским, спиртное не полагалось, на трассе царил сухой закон.
На мой настойчивый стук, дверь открыла молоденькая симпатичная переводчица. Молоденькая, не молоденькая, но я знал, что она сотрудничает с КГБ.
- Вам чего? - строго спросила она, - что-то срочное? Не забывайте, сегодня воскресенье, а по контракту мне в выходной день работать не полагается.
- А мне полагается, - сказал я сухо, отводя лицо в сторону, чтобы не дохнуть на неё, - у меня вот тут по турбинам не сходится. Зови Буркхарда, без него никак.
- Буркхарда нет, - продолжила строгим голосом симпатичная девушка, - он вчера в Надым улетел. У него там назначена встреча.
Зачем мой шеф-инженер летает в Надым, и какие у него там встречи, я был прекрасно осведомлён. Немец развлекался там с женским полом, водил молоденьких девушек в '65-ю Параллель'. Это ресторан такой, известный на всё Приполярье. Однажды в этом заведении ему за какую-то даму чуть бока не намяли, но Буркхард оказался бойким парнем и не дал себя в обиду. Ухо только в шапке ушанке ему тогда оторвали. Надо сказать, что мой друг немец был женат. Женился он три года назад, когда работал в Закарпатье. Влюбился там в одну гуцулку, симпатичной она ему показалась. Правда, потом переживал из-за этого, ну и через какое-то время подгуливать стал. Зато она его по-русски научила изъясняться, что для нашего с ним общения оказалось неплохим подспорьем, переводчицы не требовалось.
Пока я размышлял в таком ключе о похождениях улетевшего в Надым немца, симпатичная переводчица предложила решение моего вопроса таким способом.
- Может вам Манфреда позвать, - подсказала она, - может, он что-то посоветует. Этот немец сейчас здесь, вы знаете, он решает любые вопросы.
- Ладно, зови Манфреда, - согласился я, - поглядим, может, он что-то подскажет.
Немец Манфред был самым старшим из всех шефов и в прямом и в переносном смысле. Ему было за пятьдесят, ростом он был под два метра и весил минимум сто килограммов. Все остальные шефы ему безропотно подчинялись, потому что работал он в фирме Маннесманн, у которой был самый крупный контракт с нашей страной на поставку газовых труб. Мой друг Буркхард тоже ему подчинялся, хотя старший немец к своему младшему собрату благоволил.
Девушка ушла, а я остался ждать, поглядывая через окно на сугробы. Они выросли почти до верхней форточки, и солнечный свет едва пробивался через них. Поэтому в коридоре, где я стоял, было сумрачно.
Но вот одна из боковых дверей хлопнула, и я увидел улыбающееся лицо здоровенного немца, который размашистым шагом шёл мне навстречу. За ним, как хвостик, неотступно следовала строгая переводчица.
Подойдя ко мне, Манфред поздоровался со мной за руку, и мы вопросительно посмотрели друг друга.
- Спрашивайте, - прервала наше глядение девушка.
Я знал, что Манфред, в отличие от своего младшего товарища, ни в зуб ногой по-русски, а потому молча вытащил из тубуса чертежи и разложил их на подоконнике. Потом вопросительно, хотя со стороны это выглядело, как просительно, посмотрел на немца и стал тыкать пальцем в турбину, говоря, что она не стыкуется с нагнетателем.
Манфред ухмыльнулся,подняв на меня удивлённый взор, и что-то буркнул переводчице.
- Он ничего не понимает в турбинах, - перевела она, - говорит, надо ждать возвращения Буркхарда.
- Какого Буркхарда, - запротестовал я, - Манфред здесь самый главный, - я кивнул головой на здоровенного немца, - он обязан решать все вопросы. Пусть не боится, не он, так я понимаю в турбинах, - я возвысил голос, - сам всё состыкую, ему даже подписывать ничего не придётся. Пусть устно даст добро, а Буркхард потом всё подпишет.
- Что вы несёте? - наехала на меня переводчица, - хотите, чтобы я на вас написала куда следует.
- Не хочу, - моментально протрезвел я и начал быстро скручивать чертежи, - просто я хотел как лучше. Но раз так...
Я на секунду замялся, не зная, что сказать дальше.
Переводчица нахмурилась, ожидая от меня ещё каких-нибудь фортелей, одновременно взглядом указывая мне на дверь. Я понял, что больше здесь мне ничего не светит, а потому, свернув чертежи, засунул их в тубус. Сделал я это не сразу, долго тыкал ими в отверстие, одновременно виновато поглядывая на Манфреда. Я словно пытался подсказать ему:
'Ну ты, немец, неужели ничего не понимаешь'?!
Но Манфред смотрел на меня безразлично, и лицо его при этом ничего не выражало.
Я пожал плечами, дескать, промашка вышла, пожал ему руку и направился в сторону, давно указываемую мне переводчицей.
Через минуту я стоял на улице совершенно протрезвевший.
- Сходил на свою голову, - чертыхнулся я, - как бы теперь не загреметь под фанфары.
Но не успел я сделать и нескольких шагов по направлению к посёлку строителей, как дверь особняка отворилась, и на пороге показался Манфред. Он был в дублёном полушубке и шапке ушанке.
- ВиктОр, - закричал он, - ком цу мир.
Я быстренько ретировался и засеменил к нему.
Сойдя со ступенек, немец распахнул передо мной свой тулупчик, словно спекулянт радиодеталями из фильма 'Иван Васильевич меняет профессию', и показал мне на две бутылки, заткнутые у него за поясом. По их виду и по кругленьким этикеткам возле горлышка с пятью звёздочками, я определил, что это марочный армянский коньяк.
- Шнелле, шнелле, - поторопил меня главный немец, и весь вид его мне будто показывал:
'Зря ты так про меня подумал, я сразу понял, зачем ты сюда приходил'.
Он торжественно вытащил из-за пояса бутылки, и аккуратно засунул их в мой тубус. Чертежи этому нисколько не помешали, наоборот, помогли. Зазор между ними и коньяком оказался таким, что бутылки даже не звякнули.
- Мани, мани, - затараторил я, выставив вперёд три пальца и потирая ими друг о друга, но Манфред в ответ замахал руками.
- Морген (завтра), - важно произнёс он, - Буркхард, морген...
Я понял, что денег он не возьмёт, но коньяк не бесплатный. Завтра мне нужно отдать деньги Буркхарду, моему немцу.
- Фройншафт (Дружба)! - радостно возвестил я, когда тубус мой заметно потяжелел.
После этого очень довольный собой, главный шеф всей Правохеттинской компрессорной станции, достопочтенный немец Манфред, да и чего греха таить, ещё более довольный я, ещё раз пожали друг другу руки, и отправились каждый восвояси. Я к ожидавшему меня Матюнину, а немец, по всей видимости, в столовский буфет.
'Не хило они тут устроились', - напоследок подумал я.
Как потом закончился для меня этот день, сейчас я уже не помню. Наверное, хорошо, раз я дожил до сегодняшних времён. Потом я ещё не раз жарил Буркхарду яичницу, а он рассказывал мне про своё житьё-бытьё, жалуясь, что женился на русской. Правда, это никак не помешало нам построить лучшую компрессорную на Севере, и остаться, а потом расстаться настоящими друзьями.
Теперь мне странно, что гуцулок тогда тоже величали русскими.