Стоял я как-то на зимнике, ждал попутки. Ждал давно, а потому замёрз основательно. Была середина зимы 1985 года, и работал я тогда на Крайнем Севере, газ добывал. Точнее, транспортировал его по газопроводам, монтировал турбины на компрессорных станциях. Работал начальником участка, а участок мой простирался с Юга на Север километров на четыреста. От Нулевой компрессорной, что недалеко от Надыма, до Девятой дожимной, которая уже находилась за Полярным кругом на берегу Обской губы. Сейчас точно не помню, что и где я тогда монтировал, помню только, что возвращался я из Пангод на Правую Хетту, где у меня было постоянное жильё.
Стою я час, другой, мёрзну, никто меня не подбирает. Мимо проскакивают плетевозы с огромными трубами, но они, как правило, не останавливаются. Им не рекомендуется брать попутчиков, да они в основном на трассу едут мимо населённых пунктов. Мороз между тем поджимает, под сорок придавил, вахтовок нет, словно пропали, и самосвалов не видно. В карьере, значит, никто не работает, актированный день. Стою я ещё полчаса, начал подпрыгивать, чтобы не превратиться в ледышку. Тут подходит ко мне ещё один попутчик, дед старый, лет под шестьдесят, в засаленном полушубке. Сейчас мне смешно, что я тогда так подумал о нём, самому скоро стукнет столько же, но тогда мужик этот показался мне дедом.
Поздоровались мы с ним, стоим дальше, молчим, мёрзнем теперь уже вдвоём. Тут выкатывает из-за поворота ГТ-Т-шка, громыхая стылыми гусеницами. И звук от них такой, аж за душу берёт. Но делать нечего, если водитель возьмёт, поедем на ней. Машем руками, чтобы остановилась. ГТ-Т-шка старая, потёртым брезентом крытая, в кабине кроме водителя видны ещё три пассажира. Сидят, улыбаются, глядя на нас. Сами, небось, недавно были в нашем положении. Агрегат тормозит, да так резко, что снег из-под гусениц пушистым веером во все стороны, и нас немного обдало. Водитель открывает боковую дверь, спрашивает:
- Куда надо?
- Мне на Хетту, - отвечаю.
- А мне в Старый Надым, - прибавляет мужик.
- Вы точно поедете? - шофёр ехидно так улыбается, словно предвидит наше неуютное будущее, - у меня свободные места только в кузове, и они далеко не люкс. Правда, выхлопная там по полу проложена, так что не замёрзнете. Но шумновато немного, - и лицо его расплылось в широкой улыбке.
Мы переглянулись с попутчиком и быстро полезли в кузов.
В сумраке под брезентом было тепло, но это нам сперва показалось, потому что снаружи было за минус сорок. Потом, когда поехали, оказалось, что и в кузове чуть выше нуля, и грохот такой, что можно оглохнуть. Минут двадцать ехали молча, отогревались. Я попытался поставить ноги на выхлопную трубу, чтобы побыстрее согреться, но подошвы унтов тут же задымили, пришлось их срочно убрать. Пожилой попутчик тоже мостился-мостился на неудобной сидушке, потом замер и вытянул ноги вдоль выхлопной трубы. Слегка отогревшись, мы стали знакомиться.
- Петруха, - сказал я и протянул ему руку.
- А я Петр Иванович, - пожилой дедуля пожал её и усмехнулся, - выходит мы тёзки.
- Где работаешь? - поинтересовался он, - я в Пангодах сторожем на Головной компрессорной, в Старый Надым еду закупаться.
Что такое, "закупаться", я знал. На трассе водку не продавали, а населённый пункт Пангоды относился к трассовым посёлкам. В Старом Надыме был один магазинчик, где можно было разжиться горячительным, но очереди там всегда стояли такие, что ого-го. Я и в Новом Надыме не всегда "закупался", делал это как правило в "65-той Параллели", пусть с ресторанной наценкой, зато без очередей.
- А я на Хетте работаю, - сказал я, - у меня там квартира в Финском комплексе, капитальное жильё. В других местах я нахожусь в командировке.
- А я отсюда скоро на Большую землю рвану, - продолжил разговор Пётр Иванович, наклоняясь к моему уху, чтобы было лучше слышно, - поеду туда уже во второй раз, теперь уже окончательно. Хочешь услышать интересную историю?
Я пожал плечами и приготовился слушать.
- Впервые я приехал сюда в сорок втором, - начал рассказчик громко, стараясь перекричать лязг гусениц, - когда война была в самом разгаре. Мне тогда едва восемнадцать стукнуло, и я со своим товарищем Мишкой, моим одногодком, завербовался в Новый Порт рыбу заготавливать. Кто-то посоветовал нам из старших товарищей уехать подальше от войны. Колхоз там был организован в тридцать первом году от Обьгосрыбтреста. К сорок второму году, когда мы туда приехали, там уже построили рыбоконсервный завод и организовали сезонную плавучую фабрику. Прибыли мы с товарищем зимой перед Новым 43-м Годом. В рыбколхозе, куда мы устроились, выловом и заготовкой рыбы занимались одни женщины, коих в бригаде насчитывалось двадцать человек. Бригадиром к ним был приставлен дед, лет семидесяти, который постоянно кашлял и курил трубку.
Поселили нас с Мишкой в палатке отдельно от женщин, отчего поначалу мы в ней постоянно мёрзли. Но потом выход нашёлся, и я расскажу какой.
Приступили к работе мы уже на следующий день. Осетров ловили так, выходили на лёд на Обскую губу и над зимовальными ямами выпиливали пилами полыньи. Опускали в них длинные багры и железными крюками и старались подцепить ими полусонных рыб. Осетры в этих ямах плавали словно брёвна. Когда я зацепил первого, и с помощью двух или трёх женских багров выволок его на лёд, то едва не испугался от величины рыбины. В ней было килограммов сто, не меньше. Но это что, потом попадались и не такие экземпляры, и по двести и по триста килограммов. Я до той поры думал, что осетры водятся только в Каспийском море, но оказалось, что это далеко не так. Обские осетры самые большие и самые вкусные. Я потом об этом читал в книге "О вкусной и здоровой пище" 1952-го года издания. Но это уже было после войны, а тогда я об этом не знал, и что колхоз, в котором мы с другом трудились, тоже не знал. И куда потом эту рыбу девали, и кто её ел во время войны, тоже понятия не имел. Но надо признаться, жили мы с Мишкой там не плохо. Ели осетров и на обед и на ужин, делали из них свечи, мази, которыми на ночь растирались, чтобы не мёрзнуть. Короче, надоели они нам хуже горькой редьки. Хлеба-то не хватало, и соли тоже, не зря рыбу зимой заготавливали. А вот женщины нам не надоедали, - усмехнулся рассказчик и вытер руки о свой засаленный полушубок, - особенно когда стали они нас с Мишкой приглашать в свою палатку погреться. Нам-то что, мы молодые были, среди стольких мягких тел и грудей мы могли хоть целые сутки находиться. Но звеньевая, самая старшая из женщин, групповухи не дозволяла, на ночь нас оставляли по очереди, каждой по одному из нас. Кому-то доставался Мишка, а кому-то я. Как вспомнишь сейчас, так слюнки старческие во рту текут. А тогда... тогда мы с ним обурели, с каждым днём всё недовольнее становились, письма начали писать на Большую землю, чтобы нас добровольцами на фронт забрали. Дескать, наши одногодки с немцами сражаются, а мы тут прохлаждаемся, рыбку ловим. Писали мы писали, и вот, наконец, добились своего. Приехали как-то за очередной партией рыбы сталинские комиссары и нас с Мишкой загребли. Меня по прибытии на Большую землю в учебку направили, а потом буквально через полтора месяца на Курскую дугу определили из сорокопятки по немецким танкам стрелять. Сколько раз я потом вспоминал этот рыболовецкий колхоз и сколько раз проклинал себя за свою дурость. Но я хоть живой остался. А вот Мишка... царство ему небесное, в сентябре сорок третьего сложил голову при форсировании Днепра.
Потом после войны, в сорок восьмом году, - продолжил свой монолог ви-за-ви, - в районе Нового Порта обустроили Байдарлаг, филиал ГУЛАГа. Зеки выдолбили в вечной мерзлоте рыбохранилище на 1700 тонн и уже складировали рыбу там. Храниться она могла в них не только зимой, но и летом, хотя осетров, таких как ловили мы, там уже не было, а сейчас их там вообще кот наплакал.
Пётр Иванович замолчал и погрузился в свои воспоминания. Я посмотрел на его лицо, изрезанное глубокими морщинами, на его потёртый полушубок, на старые поношенные унты, и подумал:
- А ведь этот человек счастлив, несмотря ни на что. Он и войну прошёл, и не скопил, по всей видимости, ничего, но не переживает из-за этого. Он счастлив своими воспоминаниями. Вот он поделился ими со мной, и у меня настроение стало лучше.
Пока я думал об этом, ГТ-Т-шка остановилась. Водитель вылез из кабины и ударил рукой по брезенту.
- Кому на Правой Хетте выходить, вылезай, - крикнул он, - приехали.
Я пожал руку рассказчику, поблагодарил его за приятное времяпровождение, и вылез на снег. После проведённых в сумраке под брезентом двух часов, он казался ослепительно белым.
Дома я принял горячую ванну, напился душистого чая, и долго потом сидел на кухне в полудрёме. Я бы заснул окончательно, если б не лязг гусениц, стоявший в ушах, сквозь который пробивался неторопливый басок рассказчика, и перед глазами не вставал умудренный жизнью человек в засаленном полушубке.