Все мы любим смотреть ужастики, пусть не часто, но иногда у нас возникает такая потребность - пощекотать себе нервы. При этом мы всегда себе чётко представляем, что главный ужастик - это не кино, а окружающая нас действительность. В Голливуде это давно просекли и настряпали для всего мира кучу всякого барахла. А мы смотрим, переживаем... но не боимся, потому что знаем, всё это не взаправду.
Другое дело, когда читаешь Гоголя его страшные рассказы, особенно, если происходит это в детстве. Лично я очень боялся, потому что верил, у него там всё по-настоящему. А когда веришь, что такие вещи настоящие - тогда всегда всё очень страшно. Вспомним хотя бы фильм, снятый по его одноимённой повести 'Вий'. Одно название чего стоит. Он бы и сейчас дал сто очков вперёд любому голливудскому триллеру. А возьмите его 'Страшную месть', ведь ничего ужаснее и придумать нельзя. Повествование там ведётся как обычный рассказ, и фантастичного на первый взгляд в нём ничего нет. Обыкновенная история, каких мне не одну рассказывала на ночь моя бабушка Фёкла, чтобы я поскорее уснул. Читаешь эту 'Страшную месть', и мурашки по телу, потому что веришь - да, был такой колдун, колдуны вообще бывают, ничего тут Гоголь не выдумал. А какие ведьмы у него в рассказах, просто загляденье. Утопленницу ли взять из 'Майской ночи'... очень симпатичная штучка. Сначала она оборачивается кошкой, и только потом бросается в пруд. Или ведьма из 'Вечеров накануне Ивана Купалы', та ещё привлекательнее. Превратившись для начала в чёрную собаку, потом в кошку, под конец она становится страшной старухой. А взять его Солоху из 'Вечеров на хуторе...' - тоже ведь своего рода ведьма...пусть и в женском обличье. О таких молва быстро разносится по окрестным деревням и сёлам. И мужики таких баб-ведьм любят, липнут к ним, как мухи на...не знаю, какое слово тут уместнее употребить: мёд...или какое другое. Но самая классная у него ведьма - это, конечно же, панночка из 'Вия'. Уже потом, став взрослым, я понял, почему она так сильно возжелала захомутать юного бурсака Хому Брута. Не для того ведь только, чтобы на нём покататься или даже полетать. У неё были свои планы на этого молодца. Гоголь говорит об этом прямо словами самого философа Хомы Брута:
'Эге-гм! -- подумал философ. -- Только нет, голубушка! устарела... теперь пост; а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться...'...
За свою неосмотрительность молодой Хома поплатился потом да ещё таким ужасным образом. Поэтому прежде, чем что-то сделать в отношении женского пола, надо сперва хорошенько подумать. Нельзя отвергать девиц с порога, даже если они не первой свежести.
Помню, в моём детстве, в городке, где я жил, тоже были ведьмы и колдуны. Одна даже жила на нашей улице со мной по соседству. Дом её находился метрах в пятидесяти от моего и располагался у Верхнего Сада. Сад этот - наша достопримечательность. Его посадил более двухсот лет назад новоиспечённый граф Кирилла Григорьевич Разумовский, брат Алексея Разумовского, фаворита царицы Елизаветы. Сад вышел на славу: огромные дубы, важные клёны, душистые тополя: всё дерева в два обхвата толщиной, не меньше. В моём детстве это была красотища неописуемая. Ещё стоял не разрушенным посреди сада двухэтажный дом управляющего имениями, выстроенный из сибирских вековых лиственниц. Потом его разобрали и сделали из него коровник, который по неизвестной причине потом сгорел, а может, по известной - по нашей расхлябанности. От этого дома начинались и расходились во все стороны липовые аллеи. Они были особенно красивыми в начале лета, когда липа цвела, и медовый запах разносился на всю округу. От его терпкого пьянящего аромата кружилась голова. Остановишься, бывало под тридцатиметровой зелёной красавицей, прислушаешься, а наверху пчелиный гул:
'З-з-з, з-з-з', - разносилось далеко-далеко. Ровный такой гул, басовитый от тысяч и тысяч прелестных созданий. Их и насекомыми называть не хочется.
Так вот дом этой ведьмы находился у самого входа в Верхний Сад. Там была ещё колонка с водой и столб с единственным фонарём в округе. Дом у ведьмы был как дом, и днём он ничем не отличался от других строений. По крайней мере, ходить возле него было не страшно. Другое дело по вечерам или ночью...
Выйдешь бывало из Верхнего Сада, когда только стемнеет, и сперва ничего, даже волнения никакого. Хотя в самом саду сумерки сгущались быстрее, чем на улице, но, видать люди, его сажавшие, были добрыми людьми, и потому страха там никто не испытывал. Наоборот, чувствовалось успокоение какое-то. Но вот, подходя к ведьминому дому, оно вдруг куда-то исчезало. Из тёмного её двора навстречу к вам выползал липкий Страх и охватывал вас до кончиков ногтей. Именно такой, с большой буквы, отвязаться от которого не было никакой силы или возможности. Он прилипал намертво, а когда вы поворачивались к дому спиной, то страх этот удесятерялся. И отпускал он вас только тогда, когда вы переступали порог собственного дома. Не приведи Господь, при этом было ещё и оглянуться. Мне казалось, стоит только это сделать и увидишь такое, что потом оно век тебе будет сниться. Сейчас многие меня не поймут, не воспримут эти мои откровения всерьёз, но в те времена к таким вещам легкомысленно не относились.
Ведьм и колдунов тогда воспринимали очень даже серьёзно, особенно в нашем городке. Много историй передавалось из уст в уста. Например, о том, как ведьма, обернувшись кошкой, запрыгивала на спину выпившему мужику и каталась на нём. Пьяный мужик видел на себе кошку, а тяжесть на спине ощущал, будто на него взобралась пятипудовая баба. Ещё рассказывали, как ведьмы по ночам ходили доить чужих коров, и утром хозяйки от своих бурёнок не могли получить ни капли молока. Те только шарахались от них и жались к стене.
Одна моя знакомая, судьба которой сложилась трагично, её в восемнадцатилетнем возрасте жених выбросил из окна второго этажа, она сломала позвоночник и до конца своих дней просидела в инвалидном кресле, рассказывала мне, что её деревенская бабка была ведьмой и самой что ни наесть злой. Много она на своём веку сделала гадостей своим односельчанам, но пришло и её время. Для всех оно когда-то приходит, кем бы вы ни были... Но оказалось, что просто так эти люди помереть не могут, им прежде нужно передать кому-то свой жуткий дар. Обычно он передаётся по наследству старшему в семье. Старшим у моей знакомой был её отец, но он был фронтовиком и ярым коммунистом, а потому не поехал даже хоронить свою мать. За это перед смертью она прокляла его, а дар свой передала своей племяннице из этой же деревни. Так это, или нет, но старший сын этого коммуниста сразу после школы сел в тюрьму и уже из неё не вылезал. Средняя дочь, то есть собственно моя знакомая, оказалась в инвалидной коляске и всю жизнь в ней провела. Умерла она в страшных мучениях в тридцатипятилетнем возрасте. За две недели до смерти у неё отказали почки. Младшая - настоящая красавица, за которой увивалась добрая половина мужского населения нашего городка, в конечном счёте, так и не вышла замуж. И дочь у неё родилась с пороком сердца. Так что для меня все эти рассказы о проделках ведьм не пустой звук, а очень даже серьёзные вещи с самого раннего моего детства.
Впервые с ведьмиными происками я столкнулся, когда мне было семь лет. К нам тогда приехали родственники по маминой линии из деревни, и отец по этому случаю зарезал поросёнка. Приехали они на грузовой машине Газ-51 и оставили её на ночь на улице возле нашего дома. Деревенские родственники мне были не интересны, от них невкусно пахло, поэтому, когда они меня целовали, я вытирался и всё время норовил вырваться из их рук, и поросёнок мне тоже был неинтересен, поэтому, как только я наелся 'шкурки', что это такое, объяснять не буду, потому что кто этого не знает, тот никогда этого не поймёт...так что после разделки поросёнка я залез в кабину и не вылезал уже из неё до самого вечера. Что я только в ней не делал: и фары включал, и клаксоном сигналил, и дверями хлопал изо всей силы - мне никто не мешал и меня не тревожил. А это кайф, когда ты чувствуешь, что такая огромная машина и вся в твоём полном распоряжении, и при этом тебе только семь лет. На какое-то время обо мне даже забыли. Иногда дядя Петя, хозяин машины и её шофёр по совместительству, что тогда было одним и тем же, выходил покурить и тогда только проведывал меня. Но ближе к вечеру и он перестал это делать. Мать, правда, иногда кричала мне в окошко, чтобы я шёл домой, но я делал вил, что не слышу её. А чтобы быть при этом более убедительным, я отворачивался и нажимал на клаксон.
К вечеру я всё же нагулялся в машине по самые уши, к тому же с ног до головы пропах бензином, но домой всё ещё не спешил. На улице к тому времени порядком стемнело, и я всё дольше и дольше оставлял фары включёнными. При этом я не беспокоился по поводу того, что могу посадить аккумулятор, потому что не догадывался о его существовании. И вот, когда тьма уже совсем сгустилась, со стороны ведьминого дома, а грузовик стоял к нему носом, мимо машины пробежали двое взрослых парней. Они были возбуждены и что-то взволнованно между собой обсуждали. До меня долетела фраза:
'Видел, как она по штакетнику шла'.
Я сразу врубился, кто это 'она', и начал всматриваться в направлении ведьминого дома. Приглядевшись, я заметил, как по палисаднику, по самым верхушкам его дощечек идёт кошка. Была она чёрной, как уголь, и глаза её горели зелёным светом. Дойдя до конца палисадника, она спрыгнула с него и побежала в мою сторону.
Сказать, что я испугался - это ничего не сказать. Я задрожал, как осиновый лист, и рванулся из кабины. Но не тут то было. Ручку дверей заело, и я оказался запертым в ловушке перед лицом неминуемой смерти. Подёргав проклятую ручку и попинав ногою двери, я стал кричать, как резанный поросёнок, который ещё недавно был жив, и которого теперь ели мои родственники. Через пару мгновений я всё же сообразил, что заигравшись и прыгая по кабине, я нечаянно нажал стопорящую фишку двери. Выдернув её обратно чуть ли не зубами, я кубарем скатился на землю и побежал домой. Не понимаю, как я при этом не сломал себе шею, наверное, потому, что для меня всё происходило, будто во сне, и я даже не помнил, как оказался дома. Помнил только, как отец наливал мне водки, чтобы я пришёл в себя. Я сделал глоток, потом другой, потом закашлялся и, наконец, начал что-то соображать.
Так закончилось моё первое знакомство с ведьмой, а заодно приобщение к русской традиции...не очень хорошей.
Второй раз моё знакомство с ней состоялось, когда мне было уже десять лет. Мать в то время работала на консервном заводе в ночную смену. Баба Фёкла, её свекровь, поручила мне что-то передать ей срочное. Сейчас я уже не помню что, и как я это должен был сделать: на словах ли передать, или в конверте принести, но бежать мне нужно было опять через Верхний Сад, и опять в темноте. Туда я ещё бежал, различая силуэты деревьев, а вот обратно возвращался, когда уже не было видно ни зги. Ведьмин дом стоял всё же чуть в стороне от выхода из сада, и я легко мог бы проскочить мимо него, если бы не повернул голову. Но легко сказать, не повернул, а вот сделать это куда труднее. Какая-то неведомая сила заставила меня это сделать. Хорошо, что при этом я не сбавил скорость и продолжил бежать, потому что, как только я посмотрел на калитку, она тут же заскрипела, словно открываясь. Скрип был ужасным, он прошёлся по всем моим нервам, но калитка при этом не открылась ничуть. Более того, она даже не шелохнулась. С трудом, оторвав от неё взгляд, я рванул к дому, как ямайский спринтер на стометровку, и уже через полминуты захлопывал за собой собственную калитку...
Но самым запоминающимся оказался третий случай. О нём я сейчас расскажу поподробнее.
Заканчивал я тогда восьмой класс, а потому считал себя почти взрослым. Ведьм и колдунов к тому времени уже перестал бояться, и внимание моё переключилось на другое, а именно, на девчонок. Я стал на них засматриваться, но мне хотелось уже не только этого.
В ту майскую ночь я вместе со своим соседом Серёжкой Гуреевым возвращался с танцплощадки. Серёга заканчивал девятый класс, то есть был на год старше меня, а потому опытнее в амурных делах.
'Я сегодня видел, как ты танцевал с одной, - говорил он мне, смеясь, - как она тебе, ничего...понравилась'?
Что я мог ответить. Быстрые танцы я уже освоил недавно, но вот пригласить девушку на медленный всё ещё стеснялся. Это было для меня проблемой... и немалой. Особенно я боялся приглашать ту девчонку, которая мне нравилась. Она тоже поглядывала в мою сторону, но танцевала всегда с другими. Мне приходилось довольствоваться теми, которых никто не приглашал. Я пожаловался об этом Серёге.
'Ты зря так делаешь, - попенял он мне, - девчонки скромных не любят. Приглашать надо тех, которые нравятся, а не тех, которые забор подпирают. Их пусть приглашают другие. И когда танцуешь, - прибавил он назидательно, - надо прижаться к ней поплотнее, чтобы почувствовать не только её грудь, но и низ живота...'.
От этих слов меня в пот ударило, у меня даже руки вспотели.
Но вот Верхний Сад остался позади, и мы вышли с ним к фонарному столбу. Дул лёгкий летний ветерок, и липы над нашими головами о чём-то тихо шумели. Единственный фонарь, раскачиваясь на столбе, высвечивал под собой тускло-жёлтое пятно. За ним, как ни вглядывайся, ничего не было видно, одна сплошная темень.
И тут вдруг из калитки ведьминого двора, которая заскрипела точно также, как и много лет назад, выскочила чёрная кошка. Я не успел сообразить, открылась калитка полностью или нет, как эта кошка оказалась уже перед нами. Мало того, что она так быстро нас настигла, сзади неё раздавался звук, очень похожий на звук от пустых консервных банок. Не все ребята на нашей улице были отличниками, и некоторые развлекались с недавних пор садистским образом. Они ловили бедное животное, привязывали к его хвосту одну, или несколько пустых консервных банок и отпускали потом это животное восвояси. Банки гремели, кошка дурела и бежала, ошалевшая, куда глаза глядят. Такие вот нашем городке проживали 'отличные парни'...
'Может она к нам бежит, чтобы мы банки отвязали, - начал соображать я, - умное животное, хоть и ведьмино'.
Но мысль эту я сразу же отбросил, потому что в свете единственного фонаря я увидел, что за кошкой ничего не волочилось, никаких банок привязано не было, а звук был. Подбежав к нам и сверкнув на нас своими зеленоватыми злобными глазками, кошка-ведьма присела и начала готовиться запрыгнуть кому-нибудь из нас на плечи. Ближе к испуганной животине находился я, но первым быть я не желал, поэтому быстренько сорвался с места и побежал так, что только пятки мои засверкали. Бегу, вглядываюсь, а впереди уже маячит Серёжкина спина. Я не понял, как это ему удалось меня обогнать...
Неожиданно мелькнула мысль, не спрятаться ли мне где-нибудь в кустах на обочине, они достаточно густые... но мысль эту я отбросил. Кошка неслась прямо за нами, и она нас видела, незаметно спрятаться не получилось бы. Тем более я слышал, как звон от консервных банок всё усиливался. Я бежал со всех ног и как Хома Брут думал:
'Только бы не обернуться, только бы не обернуться. Если я это сделаю - случится что-то непоправимое'.
Хорошо, дом мой был ближе, чем Сережкин, я уже видел спасительную калитку. Это придало мне сил, и я ускорился ещё сильнее. Через пару секунд, распахнув её, я влетел во двор. Но кошка оказалась проворнее меня, она свернула раньше, и юркнув в подворотню, была уже во дворе. Сверкнув ещё раз зеленоватыми огоньками, она бросилась мне под ноги. Двор у нас бетонированный, поэтому консервно-баночный звук усилился до такой степени, что заглушил всё. Мне показалось, что он превратился в самолётный рёв. Я подпрыгнул высоко вверх, чтобы не наступить на неё, и уже ничего не соображая, будто на крыльях, влетел в веранду. Кошка стукнулась о двери головой, а я успел наложить за собой крючок. (Хорошо, что не в штаны...). Попытался отдышаться, ухватившись за грудь, но у меня это не сразу получилось. Воздух вырывался из груди с сиплым хрипом, и ощущение было такое, будто в воздухе этом совсем нет кислорода. Наконец, всё же кой-как отдышавшись, я успокоился и включил свет. Потом нащупал рукой табуретку и опустился на неё без сил. Сердце моё бухало, как паровой молот об наковальню, и чтобы окончательно прийти в себя я плеснул на лицо из ведра холодной водой. Потом, привстав, осторожно, через тюлевую занавеску выглянул во двор. Там всё было тихо, будто никакой кошки не было, и посторонних звуков тоже. Ярко светила луна, и соседский громадный тополь тихо шелестел листвой.
'Вот и сходили на танцы, - подумал я, - интересно, а Серёжка успел добежать до дома...'?
Потом мне очень долго будет сниться один и тот же сон, в разных его вариациях. Мне будет сниться, будто 'нечто' поселилось у нас на веранде и не даёт мне покоя. Оно везде преследует меня и везде сопровождает. Оно не может от меня отлипнуть. Если ночью я иду в туалет, оно повисает на моих руках и ногах пудовой гирей, и я не могу сделать ни шага. Я пытаюсь сопротивляться этому 'нечто', но не могу. Я кричу, кричу, но звуков никаких не издаю.
Потом, ещё через несколько лет, когда я уже начну ходить на каратэ, я научусь давать отпор этому моему непреоборимому страху. Я знаю, он помещается где-то внутри меня, в самых потаённых местах моего подсознания, и старается всегда быть невидимым. Но когда я чувствую его, непреоборимый ужас сковывает все мои мысли и не даёт мне покоя. Он не разрешает мне думать ни о чём, кроме него самого.
Но перебороть можно всё: и настоящие, и мнимые ужасы тоже, и ещё много чего на этом свете. Так учит наш сэнсэй, учит уже давно, почти двадцать лет. Он учит меня ничего не бояться, и если надо, бить первым, особенно, если поединок неизбежен. И я бью, и руки ноги мои теперь действуют, и даже во сне. А нечто... оно уже давно меня отпустило и больше не третирует.
Вот уже десять лет, как я не чувствую этой нечисти и не вижу её: ни во сне, ни наяву. Она ушла куда-то, вероятно, пугать других. Но совсем она, конечно же, не исчезла. Я это знаю.