Летом мы жили в, так называемом, сарае. Изначально это была одна комната, метров около десяти. С печкой-буржуйкой, утепленной дверью и двумя окошками. Потом к сараю была пристроена крошечная кухонька. В ней помещались холодильник марки ЗИЛ, погруженный в собственный мир и любивший нежданно-негаданно громко тарахтеть в разное время суток; скамеечка для двух ведер с водой (вода приносилась из деревенской колонки и зачерпывалась из ведер ковшиком); полочки для посуды, крупы и специй; двухкомфорочная газовая плита и керосинка. Когда между комнатой и кухонькой появилась застекленная терраса, керосиновый запах пропитывал всё находившееся на ней и проникал в комнату.
Террасу украшал светло-желтый трехстворчатый гардероб с большим зеркалом посередине, радиола Ригонда на тумбочке, большой овальный стол в окружении стульев и софы.
Со стороны входной двери по окну тянулись посаженные мамой душистый горошек и декоративная фасоль. Красно-оранжевые цветки сочетались с синими, голубыми, белыми и розовыми. Вдоль песчаной дорожки, ведущей к сараю, росли кусты благоухающих пионов. А прямо над уличным столиком для мытья посуды (посуда мылась в тазике, наполненном мыльной водой; тут же споласкивалась и сушилась) два сливовых деревца.
Казалось, сарай и прилегающие к нему зеленые насаждения не могли существовать друг без друга. Были одним целым.
К концу августа слива начинала созревать, наливаться соком, трескаться и падать. Пчелы слетались к плодам напиться. И на свете точно не было ничего вкуснее. Но становилось ясно - сентябрь совсем рядом.
С приходом осенних дождей всё сильнее пахло керосинкой, входная дверь из фанеры разбухала. Включался электрический обогреватель. Иногда топилась печка. От печки моментально разливалось тепло. Но не задерживалось. Через несколько часов снова хотелось согреться. Поэтому с обогревателем было надёжнее.
Листва на сливе постепенно осыпалась. И мы приезжали уже только на выходные, отмечая, что душистый горошек и фасоль прихвачены морозцем, почернели. Пора выдергивать. Что антоновку пора снимать. Что последние одинокие сливы, затерявшиеся на дереве, необыкновенно душисты.
Оставаться в сарае с ночевкой дольше становилось невозможно. Приходило время перебираться в бабушкин дом.
Но и зимой моим любимым местом был сарай.
Шла к нему по заснеженной тропинке, отворяла заиндевевшую дверь и оказывалась в другом государстве. В котором всё напоминало о лете. Меня никто не искал. Поэтому могла делать всё, что угодно. Иногда собирала стопку старых журналов и газет, засовывала их в буржуйку и поджигала. И долго сидела у печки, в промерзшей комнате, глядя на пламя.
Когда была помладше, приносила в кукольной кастрюльке снег, ставила сверху на печку, наблюдая, как из снега получается вода.
Потом открывала шкаф и перебирала летние вещи. Вот моё красное платьице в белый горошек, вот купальник, вот шорты, доставшиеся по наследству от старшего двоюродного брата. Многое перепадало от него. Даже любимые ботинки.
Потом открывала буфет, стоявший в комнате, и вспоминала - какой посудой пользовались летом. Особенно нравились граненые стаканы в подстаканниках и алюминиевые ложки с вилками. В буфете пахло мышами.
Каждую весну мама перемывала всю посуду заново. Окна и двери сарая распахивались настежь, запах костерного дыма (жгли прошлогоднюю листву и ветки) заполнял углы. Сарай оживал. Наподобие майского дерева. Занавески стирались и гладились, окна и полы сияли чистотой, и при входе вновь зеленели ростки душистого горошка и декоративной фасоли. И я знала точно - скоро лето. И непременно счастливое. В нём будут и папа, и мама, и раздуваемые сквозняком тюлевые занавески, и пионы со сливой, и даже чадящая керосинка.