Что там, в обеих Прагах, на станции метро "Флора", я знаю точно. Ветка - непременно зеленая, выход - всегда один; если затем спуститься мимо кладбищенской ограды до перекрестка, то на площади, где вопреки названию нет ни намека на ольшаник, после некоторых блужданий и заблуждений можно отыскать славный погребок, а в нем - лучшие свиные ребрышки на меду, какие я только пробовал. Вывеска по эту сторону, как и площадь с кладбищем, зловеще напоминает о короле эльфов, на вчужестранной, наверное, будет значиться обычное: "Прозрачный тлен".
До Праги-которая-есть - ночь в ангельском пуху облаков, затянутый на два циферблатных деления часовой пояс; до Праги-которой-нет - лунатическое забытье, малокровная победа обморока над бессонницей. В Праге-которая-есть, незадолго до войны, я был волен отправиться куда пожелаю; в Праге-которой-нет мне ни разу еще не удавалось сойти с поезда здесь, за две станции до депо.
Не то чтобы я этого хотел наяву. Не то чтобы я надеялся, будто застану общее - риторически! - место, "Прозрачный тлен", иным: не проточный уют и пойкилотермная холодность, не стекло, всюду стекло - сумрачное, бледное до синевы и звона. Были и другие города-которых-нет - мой приемный НН, крепостными стенами утопавший во мраморнобокой, мраморнобрюхой реке, и купы цветов льнули к старинной кирпичной кладке, а вдали, чуть оступившись на склоне холма, громоздился дом в голубой краске и жирном желтоватом креме лепнины; или Карлсбад, сбегавший крутыми террасами вниз, к терпеливому морю, в водах которого каменели ухоженные замковые руины. Да, и Карлсбад-которого-нет - тоже: неглубокий, но распростертый вширь канал главной улицы выложен светлым кафелем, жар добела раскаленного солнца сбивает с дороги, рыжие откосы тупиков брезгливо подаются под ногой. Но лишь Праге я был должен, лишь в Праге я был, потому что должен - должен теперь, когда подлинный Жижков для меня потерян, найти дорогу в гуситский район, сев в метро у истоков дремоты и покинув его на зеленой "Флоре", за две станции до депо.
Что на меня повлияло сильнее - негласное, неоспоримое обязательство посетить наконец, после некоторых плутаний и плутней, доброй памяти погребок с лучшими отбивными, какие готовят в Богемии, или настоящаядействительность? В изъявительном наклонении неплохо жить, если осень стройна - стройны линии дождя в манере ранней готики, стройны заостренные ветви, с которых отколоты барочные завитушки листвы, - самый воздух строен, строен до пронзительной проникновенности - тем легче протянуть руку и стиснуть в ладони случайную душу, ощутив, как она содрогнется в кулаке неисполнимым пророчеством; если окраины приземисты, приземленны и траурно покоится елейно-лилейный снег с черными проталинами неба и деревьев. Но едва ли - теперь, когда мой приемный НН опустынен и опустырен, сгорбился до трех и четырех этажей, исхудал до безлюдья, а ближайший квартал взрезан и выпотрошен: меж его становых костей, меж продольных и поперечных улиц - подсохшая рана, заскорузлая корпия полыни, а впереди - барак с выколотыми окнами, опаленными стенами, где каждого ожидает мрак цвета кота с витилиго. И вот, глубоко за полночь, я бреду по градчанским извилинам: прочерки фонарей, скорее чернильно-волглых, нежели чернильно-черных, и их свет - не льющийся, но литой, и булыжники под башмаками дочестна маслянисты на вид и на ощупь. Пусть я высматриваю чахоточный дом и цинготную лестницу, пусть меня тревожит пепельный вивисектор и невоскресная жертва оленьего оврага, единые в первом лице местоимения; пусть я размышляю о гипнотическом друге английского скульптора - неважно, ибо это все-таки Прага-которой-нет, и полдела уже сделано, и нужно только, как я того вожделею, сойти под землю и добраться до "Флоры", что за две станции до депо, сколько бы новых почек ни полопалось у меня на пути, отдаляя его завершение: ведь ветка - зеленая, всегда зеленая, ей не ко времени увядать.
Небо закрыто для полетов, заперто наглухо - чуть слышно поскрипывает высоко над головой древесная решетка в хлопьях листовой ржавчины; гнусаво-узкие переулки перекликаются свистящими согласными ветра и заговорщиков; трамваи, появляясь из темноты, запоздало краснеют за свое несоответствие светомаскировке и реальности. Двужильное речное горло моего приемного НН передавлено блокадой, собственное мое горло что ни день сжимается от голода - но я смогу, я знаю это наверняка, пригубить яблочного вина со льдом, лучшего, какое подают на правом берегу, после того как достигну номинальных владений ольхового князя - ровно за две станции до депо.