О прошлом можно рассказывать по-разному, и каждый рассказ будет правдой. Детям придется по вкусу история о нежном юноше, что снял проклятие с принцессы, но сам превратился в рождественскую игрушку, которая по сей день составляет славу Рудных гор. Родители охотнее поверят в чудо господне - и сухую статистику пропавших без вести. Зерно общей истины вот в чем: когда мне было одиннадцать, а Кларе - годом меньше, она слегла со смертельным недугом; в ночь, когда все мы ожидали конца, к ней вдруг вернулось здоровье... и та же ночь унесла моего ровесника и тезку, племянника старшего советника суда Кристиана-Элиаса Дроссельмайера. Он не умер, товарищ наших с Кларой детских игр, о нет! Он просто исчез.
Поговаривают, что его видели в Нюрнберге, однако я в это не верю. Он по-прежнему жив, как живы мы с Кларой, но вряд ли человек, повстречавшийся с ним лицом к лицу, поведает когда-нибудь о такой встрече.
Острые лейкозы, высокозлокачественные лимфомы, рецидивы и резистентные формы других лимфопролиферативных заболеваний, хронический миелолейкоз в фазах акселерации и бластного криза...
Я стар, я очень стар, и все-таки я не умру. Отправлюсь в ад - пожалуй, и мое одряхлевшее тело с каждым днем все настойчивее вопрошает: не лучше ли нам с ним будет там, чем здесь, в плену старческой немощи? Снова и снова я отвечаю: нет! - но страх во мне борется с чувством неизбывной вины.
Я знаю, что правда не на моей стороне.
Я стар, но способен еще передвигаться, у меня еще есть секреты от молодого Герха, моего праправнучатого племянника, который по доброте душевной приглядывает за двумя зажившимися на свете развалинами. У Клары никаких секретов нет. Уже месяц она не встает с постели, не говорит, не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. И все-таки она не умрет, пока я сполна не рассчитаюсь с преисподней, и если раньше меня радовало сестрино долголетие, то теперь мучит совесть оттого, что моя нерешительность лишает ее заслуженного рая.
"Цена будет уплачена, и уплачена она будет добровольно". Я услышал - а значит, я в долгу.
Молодой Герх - мелкая сошка в здравоохранении, хотя образование его никак с медициной не связано. Трудно сказать, какую работу он выполняет: должно быть, проверяет за другими, ловит коллег на неправедном слове. Вот и сейчас, чтобы скоротать время, он сидит с карандашом над длинным списком наименований, внятно проговаривая самые мудреные вслух. Я не знаю, помнит ли Герх, что его прапрабабка, лежащая без движения в соседней комнате, была когда-то смертельно больна. Возможно, он бы придержал язык за зубами. А возможно, и нет - ведь даже я не знаю, что едва не убило Клару на одиннадцатом году жизни.
Запах. Мне ни за что не забыть запах, в считаные часы завладевший ее спальней. Не гной, не прелая кровь, не рвота и не содержимое кишечника или мочевого пузыря. Посреди вьюжной зимы моя сестра благоухала персиками - и ни тогда, ни теперь я не угадал бы в этом аромате подделки. Казалось, под ее кожей простерло иссиня-красные ветви деревце - без листьев, но с плодами: налитые густым соком, они нетерпеливо распирали безводную плоть, рвались наружу - но не прорывались, а потому я не мог избавиться от навязчивого, навязшего во рту морока спелых плодов.
Крамольная мыслишка посещает меня иной раз: не такой ли источник был у чудесного благоухания мучеников? Однако мученики отдали жизнь за царствие небесное, а ради земного спасения Клары Кристиан-Элиас Дроссельмайер, наш крестный, пошел на сговор с демонами.
Он только вернулся из очередного своего путешествия - и вместе с племянником поспешил навестить больную. Оба Дроссельмайера были в отчаянии, но если старший, как и пристало взрослым, склонялся к безропотной скорби, то младший понемногу закипал гневом. Он думал, что любит Клару сильнее всех нас!
И доказал это, хотя бы в действительности добросовестно заблуждался.
Фридрих-Вильгельм - имя в ту пору весьма распространенное, поскольку моду на него диктовал высший свет. Это имя получил я, это имя принадлежало моему закадычному другу, но путаницы между нами не возникало. Фридрих-Вильгельм Дроссельмайер откликался на прозвище, которому обязан был превосходными зубами: Щелкунчик. Он без труда раскалывал самые твердые орехи, и тут я с ним тягаться не мог - слишком повредили нам с Кларой сахарные куколки, пряничные человечки, леденечные фигурки, чтобы мы могли без опаски грызть что-нибудь крепче марципана. Особенно сестра - для нее крестный даже изготовил из неизвестного сверкающего металла семь коронок, и она носила их, пока не сменились зубы - в третий раз, в ночь ее удивительного выздоровления.
Прогрессирующее течение острых печеночных порфирий, осложненное развитием бульбарного синдрома, апноэ, нарушениями функций тазовых органов, торпидное к стандартное терапии, с тяжелой фотосенсибилизацией и обширными поражениями кожных покровов, с явлениями системного гемохроматоза тканей...
Линди, кузина молодого Герха, то и дело пытается сместить его с поста сиделки или хотя бы взять на себя половину вигилий. Если старики хотят провести последние дни в собственном доме, с родней, говорит она, если у них нет никаких жалоб, это вовсе не значит, что их можно поручить заботам безрукого клерка, когда в семье вообще-то имеется обученная помощница. Линди - славная девушка, но меня - ретрограда, филистера и обладателя многих других предосудительных качеств, которым она беззлобно приписывает мой неизменный отказ, - меня до озноба смущают ее проколотая бровь и рассеченный надвое кончик языка. В брови засел рыболовный крючок: острие наживлено драгоценным камнем, вместо лески прикреплена цепочка - позванивающей серебристой волной она уходит к виску, теряется во тьме волос и, несомненно, оканчивается другим крючком, продетым сквозь ушной хрящ.
Одно движение - и брызнет кровь...
Я знаю, что крючок с самоцветом - досадная случайность, что украшение выбрано было без умысла, и все же не нахожу в себе сил справиться с предубеждением. Если бы Линди по крайней мере не называла кузена безруким!
Артериальная аневризма в условиях разрыва или артериовенозная мальформация головного мозга в условиях острого и подострого периода субарахноидального или внутримозгового кровоизлияния...
Мы были дружны, все трое: Клара, Щелкунчик и я. Но дружба немногого стоит в детстве, когда она, как и влюбленность, - скорее подражание взрослым, чем подлинная приязнь. Штальбаумов и Дроссельмайеров издавна связывало тесное знакомство, и нам, молодой поросли семейных древес, оно выбора не оставляло. Мы свято соблюдали правила игры: я был Щелкунчику лучшим другом, а Клара - маленькой невестой. Их в шутку предназначили друг другу, и они отнеслись к этому со всей серьезностью, какую позволял возраст. Щелкунчик держал себя рыцарем: на нашем с ним восьмом году он храбро расправился с крысиным королем, который в агонии выполз из-под шкафа, до слез перепугав Клару. Сестра была тронута - тоже до слез, и все же я не берусь утверждать с уверенностью, что благородный кавалер ввязался в бой ради нее, прекрасной дамы, а не с намерением щегольнуть собственной доблестью, как сделал бы в его случае я.
Любой мальчишка на восьмом году бредит сражениями и славой. Но там, куда по доброй воле отправился Щелкунчик, где со дня на день поджидают меня, героизму места нет.
Что бы кто ни говорил, цель и награда героя - смерть.
Потому-то демоны отступились от Кристиана-Элиаса Дроссельмайера, хотя могли удовольствоваться им одним: таков обычный уговор. Тот же довод укрепляет меня во мнении, что Щелкунчик никогда по-настоящему не любил Клару. Крестный - любил, а его племянник - нет. Старший советник суда радел о крестнице, Щелкунчика же прельстило мастерство, достичь которого возможно только в аду. С его стороны никакой жертвы не было: он хотел уйти с демонами - и он с ними ушел. Выздоровление Клары, сложи Щелкунчик два и два, явилось бы для него приятной неожиданностью, но на роковую блажь увязаться за демонами не повлияло.
Механизмы бездушны; бог из машины - мертвый бог, которого не заботят людские горести. Будучи искусным механиком, крестный не превозносил искусство - ни свое, ни чужое, не ставил его превыше человеческой души. Однако Щелкунчик в свои одиннадцать был всего лишь мальчишкой с кое-какими природными задатками; неудивительно, что он очертя голову ринулся в вечность, ведь вечность не просто сулит совершенство, она сулит совершенство здесь и сейчас.
Все так, но зачем, скажите на милость, демонам понадобился я?
Шкатулка - вот где кроется корень добра и зла. Мы бы не обратили на нее особенного внимания, если бы крестный лучше владел собой; он бы не воспользовался ею, обуздай Щелкунчик свое любопытство.
- Что это, дядя? - так и загорелся он, увидев шкатулку.
Мы втроем сидели у постели Клары, однако сестра пребывала в беспамятстве и не могла порадоваться подарку, что праздно покоился у ее изголовья. А шкатулка бы Клару порадовала: если не хитроумием, какое потребовалось, чтобы убрать с глаз долой замки и петли, то изяществом формы и прихотливостью узоров, покрывавших каждый ее дюйм. Меня в те годы не трогала красота вещей, я не питал ни малейшего интереса к механике, но изделие неведомого мастера понравилось мне необычайно. Прежде чем крестный успел ответить на вопрос Щелкунчика - довольно-таки глупый вопрос, надо заметить! - я с непосредственностью, свойственной всем балованным детям, уже потянулся к лакированной поверхности.
То, что последовало за моим неосторожным движением, для меня сравнимо было с дракой у гроба. Кристиан-Элиас Дроссельмайер, добрый и мирный старик, за всю жизнь пальцем не тронувший ребенка, - этот знакомый мне с младенчества человек вдруг взял и с размаху ударил меня по рукам.
Я на миг задохнулся - не столько от боли, сколько от изумления. Щелкунчик вздрогнул, едва не опрокинув стул, на который взобрался с ногами, и опасливо спрятал собственные руки за спину. Крестный посмотрел на племянника, на меня, на шкатулку...
- Это ты ее сделал, дядя? - в растерянности выпалил Щелкунчик, подразумевая: какими бы бедами ни грозила моя вольность, строгое слово действует не хуже физического внушения.
- Ты за кого меня принимаешь? - подыграл ему крестный, желчно поморщившись, и это означало: он сожалеет, однако не раскаивается в содеянном.
- Но ты ведь мог бы? - настаивал Щелкунчик. В ту минуту я был ему благодарен - всем нам хотелось сгладить неловкость, однако сейчас без колебаний вытерпел бы новые побои, новую размолвку - что угодно, только не разговор, оказавшийся пророческим!
- Что угодно... - вздохнул крестный. - Я сделал бы что угодно ради моей крестницы... и твоей нареченной, хотя об этом говорить рано... Но представь: какое-нибудь мое изобретение спасет одну жизнь... а в отместку разрушит две, три, десять! Согласился бы ты на такое условие?
- Конечно! - воскликнул Щелкунчик. Его порыв дышал жестокой искренностью. - Еще бы я не согласился, дядя! Речь ведь о Кларе, разве ты не понимаешь?
- Хорошо, - сдался крестный. - Хорошо, я попробую... я приложу все усилия, сегодня же... дальше ждать нельзя. Как вовремя мы возвратились! Милейший Фриц... - тут он повернулся ко мне. - Прошу меня простить. Но если бы ты... если бы тебе было известно, что таит в себе эта вещица...
Крестный тщательно обтер обе ладони платком и швырнул его в камин, поверх тлеющих углей. Что он пытался свести - алые пятна, проступившие от удара вместо краски стыда, или прикосновение к шкатулке, избежать которого он, в отличие от меня, не мог? Это мне и вправду известно не было. Но обитателей шкатулки, вырезанной не иначе как из древа познания, я не забуду до скончания дней.
Парциальная красноклеточная аплазия, резистентная к терапии глюкокортикоидными гормонами, сопровождающаяся гемосидерозом...
Кому - демоны, а кому - ангелы. У них много прозвищ при полном отсутствии имен - исследователи, теологи, иерофанты. Их орден испокон веков пополнялся подвижниками и еретиками, флагеллантами и пресытившимися сибаритами: кто-то влагал в разверстую рану персты, алкая запредельного знания, кто-то приходил по незнанию - и либо убегал, что случалось нечасто, либо в конце концов проникался непритворным фанатизмом. Все они были инквизиторами и жертвами самой дотошной инквизиции одновременно, однако Кристиан-Элиас Дроссельмайер сумел обернуть это обстоятельство к выгоде Клары.
Хирурги извне - вот к какой ипостаси он воззвал, когда открыл шкатулку.
А впрочем, есть ли чему удивляться? Мюнхен, Бамберг, Регенсбург - каких-нибудь триста лет назад каждый крупный город мог похвастать своей палаческой династией, а кормили городского палача не столько пытки и казни, сколько врачевание. Не лекарь, день-деньской созерцавший склянки с мочой, - заплечных дел мастер брался за нож, если в том возникала нужда для больного; недаром в Шонгау, как я слышал, потомки местного семейства нередко отдают предпочтение медицинской стезе - и всякий раз преуспевают.
Теперь я знаю: дороги, ведущие в орден, неисчислимы. В архивах моего родного города хранится занятная инструкция; я выучил ее наизусть, но не рискну пробовать ни на язык, ни на зуб: "Вот заклятие, я даю его вам. Произнесите первое слово в нем так, чтобы начальный слог был коротким и ударным, а конечный - долгим и безударным. Произнесите второе слово в нем так, чтобы основное ударение падало на начальный слог, а вспомогательного ударения не было вовсе. Произнесите третье слово в нем так, чтобы согласные были слоговыми, а гласные слоговыми не были..." Шкатулка - условность, и тот, кто подобно Кристиану-Элиасу Дроссельмайеру предпочел или предпочтет идти ее путем, просто возлагает больше надежд на остроту своего ума и ловкость рук, нежели на богатство артикуляции.
По быстроте, с которой крестный отыскал у шкатулки замок и совладал с его загадкой, я понял, что это дело ему привычно. И демоны, явившиеся из непроглядного мрака на зыбкий свет лампы, приветствовали его как старого знакомого - приветствовали с насмешкой, сквозившей суховатым сочувствием.
Была ночь; крестный все сидел у постели Клары в совершенном, как он полагал, одиночестве. Ему недоставало отваги: вновь и вновь он брал шкатулку в руки и тотчас отставлял ее на прикроватный столик. Эта-то внутренняя борьба вкупе со скудным освещением и помешала ему обнаружить наше присутствие: мы со Щелкунчиком, будто бы удалившись к себе на покой, в действительности прокрались обратно в сестрину спальню, а ниша для платья послужила нам замечательным прибежищем - Клара всегда была франтихой, так что нарядов на гвоздиках висело вдоволь.
Множественная миелома и злокачественные плазмоклеточные новообразования, лимфоидный лейкоз, моноцитарный лейкоз, острая эритремия и эритролейкоз...
Мы и трепетали, и жаждали скорой развязки, а по комнате плыл, оскорбляя обоняние, противоестественный в своем правдоподобии аромат персиков, и я сглатывал приторную слюну с тем же омерзением, с каким мог бы сглатывать приливший к горлу желудочный сок. Но демоны... Их запах оказался еще ужаснее - запах на грани тлена и свежести, жизни и смерти, запах лесных фиалок, проросших сквозь падаль. Он был глашатаем, возвестившим о сломе границ - о схизме, если воспользоваться терминологией ада, а следом зазвучал набат, в точности вторя пульсации крови в висках. Никто не услышал его, кроме нас троих: ни родители, измученные горем до обморочного забытья, ни кухонно-горничный причт, до поздней ночи хлопотавший по хозяйству, ни даже Клара, и это, должно быть, предопределило ее счастливую участь. Затем из кромешного мрака проступило пять высоких, смутно мерцающих фигур, отчего спальня сразу показалась нам тесной, а укрытие - ненадежным, и раздался мужской голос:
- А, господин старший советник суда! Что же вы, надумали наконец переселиться в нашу скромную киновию?
Крестный в негодовании нахмурился, однако другой голос не оставил ему случая возразить - голос юной девушки, не без труда расстающейся со сновидениями. Этот голос не был ни хриплым, ни снулым, но слова, которые он произнес, принадлежали миру кошмаров:
- Вы не принесли нам голубиных головок, господин Дроссельмайер? Опять не принесли?
В девичьих пальцах мелькнула странно изогнутая игла. Усмехнувшись, владелица воткнула ее в подол, и колокольный звон у меня в ушах на мгновение заглушила капель, дробно простучавшая по паркету.
- Я бы попросил... - начал крестный, зримо переменившись в лице. Предводитель, заговоривший первым, без долгих церемоний задвинул девицу себе за спину, а сам шагнул вперед, в круг света, и слабый, неровно дышавший под стеклянным колпаком огонек лампы вдруг солнечно полыхнул, словно того и ждал.
Локоть Щелкунчика мало не проломил мне ребра.
- Вот это да... - прошептал он. - Какая тонкая работа!
Тонкая? Пожалуй: резьба по кости, представшая нашему взору, сделала бы честь любому миниатюристу. Вот только основой послужило не что-нибудь, а собственный череп демона: кожа была где содрана, где выжжена, где вытравлена кислотой, и на обнажившихся участках сражались скелеты, резвились альрауны, кружили птицы с отрубленными головами. Бескостные щеки тоже пестрели жанровыми сценками - не вырезанными во плоти, но врезанными в нее: дерево, керамика, перламутр - в ход пошло все, что годилось для инкрустации, и все, что пошло в ход, масляно блестело от сукровицы и гноя.
- Так зачем же вы пригласили нас? - мягко осведомилось это создание (едва ли в нем оставалось хоть что-то несозданное). - Зачем, если не горите желанием присоединиться к нашему ордену?
- Я предлагаю вам сделку, - торопливо заговорил крестный, стараясь держаться от собеседника на почтительном расстоянии. - Здесь есть ребенок, девочка... Она очень больна. Ее отец - советник медицины, и он уверяет, что никому не под силу ее исцелить.
Взгляд предводителя отыскал Клару, затертую во льдах накрахмаленных подушек и перин; она не очнулась и не воспротивилась, даже когда демон кивком отослал к ложу ее скорбей девицу с иголкой. Какие огромные были у этой девицы глаза, бутылочно-зеленые с искрой, какое роскошное платье! Но свет безжалостен к исчадиям тьмы: в глазницах я с содроганием различил чудесно ограненные стекла, платье же было нетканым, однако из множества тканей: железистой, мышечной, жировой - все их вывернули наизнанку, перекроили и сметали между собой на живую нитку, а к нетронутым частям - запястьям, лодыжкам, горлу - прикололи аграфами в серебряном окладе. Я говорю: к нетронутым, но первое впечатление в очередной раз мне солгало. Девица протянула руку - пощупать сестрин лоб, досадливо поджала губы... и стряхнула кожу с кистей, словно пару разношенных перчаток: одна повисла на острие застежки, другая свалилась на пол. Крови не было: только розовая, болезненно чуткая мякоть.
Осмотр занял несколько секунд; на мгновение склонившись над Кларой, демоница тотчас выпрямилась, обернулась к предводителю, и тот одобрительно шевельнул углом губ. Слова не были им нужны; более того, я без промедления выяснил, что не все демоны наделены правом, а вернее - способностью говорить.
Их было пятеро, этих причудливых чудищ, но трое из них скромно стояли в тени, как низшие чины в свите высокого начальства. Зрительная беседа, однако, их не минула; новая фигура шагнула на свет, прежде чем главный демон успел воспрепятствовать, - вместо рта у нее красовался наглухо запаянный рубец, зато в груди зияла глубокая, воспаленная на вид язва. В эту язву ее обладатель торопливо сунул мясницкий крюк, заменявший ему левую руку, и задвигал им внутри в манере бесстыдного вожделения.
Крестному сделалось дурно. Негласный приказ со стороны предводителя не заставил себя ждать: немой самоистязатель попятился назад во мрак, но и там не прекратил бередить себе сердце. По паркету опять зачастила капель - не кровь, потому что кровь не бывает такой густой и вязкой.
Девица серебристо - под стать своим аграфам - рассмеялась, в ее бутылочных глазах явственно плеснуло веселье. Стекла налились слизистым ихором, и тусклая слеза зазмеилась по лицу, разъедая себе розовое, болезненно чуткое русло.
- Вы должны простить нашего брата во ране, - заметила девица, посерьезнев. - Его новициат завершился совсем недавно, и он пока чересчур усердствует в послушании. А девочка... Ваш медицинский советник не ошибся: мирянам ее исцелить не под силу. Но если мы вернем ей здоровье, что вы пообещаете взамен?
- А разве ее ужасный недуг - недостаточная для вас награда? - ядовито осведомился крестный. Взор его был прикован к неясному силуэту безротого. - Ваша братия подыщет применение этой напасти, не так ли? Но хорошо же! Я не постою за ценой, не стану торговаться: или берите меня на веки вечные, или я изготовлю, скажем, какую-нибудь головоломку вроде той, что привела вас ко мне.
- А если мы пожелаем и головоломку, и вас - со всеми потрохами?
- Что ж, ваше право, спорить не стану! Вот только боюсь, как бы обстановка у вас в обители не расстроила мне работы...
- Может, может расстроить, - подтвердила девица. - И работу, и нервы, и охоту платить по счетам. А если мы оставим вас в миру, но потребуем не одну, а две, три, десять головоломок?
Крестный хотел ответить - согласием, которое выстрадал задолго до сговора с демонами, однако предводитель скупым жестом утихомирил разлакомившуюся товарку и веско приговорил:
- Цена будет уплачена, и уплачена она будет добровольно. Когда орден получит половину причитающегося, мы возвратим девочку живой и здоровой. С остатком можете не спешить.
По властному мановению его длани демоны исчезли, а с ними - запах трупа, процветшего лесными фиалками, и зловещий в своей невинности аромат персиков. Огонек лампы, помертвев, угас. Предводитель пытливо оглядел наше со Щелкунчиком укрытие и тоже растаял в небытие. Крестный рванулся за ним - поздно!
- Постойте! - крикнул он вне себя, рухнув на колени. - Что я скажу ее семье? У меня нет при себе ни материалов, ни инструментов... Как мне, по-вашему, успеть до рассвета?!
Комната была пуста; комната принадлежала Кларе, но Клары здесь больше не было. Шкатулка захлопнулась с костяным щелчком, и я подозревал, что она уже никогда не поддастся крестному, сколько бы тот ни терзал ее изощренный механизм. Демоны придут на зов другой вещи, которая существует пока лишь в разъятом состоянии: дерево, лак и пригоршня металлических деталей.
Не сыграй демоны с Кристианом-Элиасом Дроссельмайером такой скверной шутки напоследок, он бы ни за что не оставил шкатулку без присмотра. Однако он так спешил вызволить Клару из недосягаемой киновии, что бросил отныне бесполезный для него предмет на произвол судьбы. Откуда было ему знать, кто стал свидетелем сделки?
И не просто свидетелем - участником!
Это Щелкунчик унес шкатулку, я на нее не претендовал. Демоны, отвергнув дядюшку, племянника приняли с распростертыми объятиями. Как я могу в этом усомниться, если рано утром Клара проснулась у себя в спальне целая и невредимая, а Щелкунчик навсегда канул в Лету вместе со своим внезапным приобретением? Двери и ставни были на запоре, ключи - в полном порядке, прислуга клялась и божилась, что никому не открывала среди ночи кроме старшего советника суда. Когда у Клары ни с того ни с сего сменились зубы - не молочные, а коренные! - я утратил всякую надежду на возвращение лучшего друга... и на собственную непричастность.
Первичный, вторичный и третичный гиперпаратиреоз с тяжелыми полиорганными поражениями, резистентный к консервативному лечению, гиперпаратиреоз с жизнеугрожающей гиперкальциемией...
Вот и все. Принцесса выросла и позабыла нежного юношу: на первом десятке еще можно верить в Конфетенбург, который не нанесен ни на одну карту, или в любовь, что непременно восторжествует над несправедливостью, но на втором - уже нет. В положенное время Клара вышла замуж за благовоспитанного молодого человека, зажила своим хозяйством, обзавелась детьми. Она помнит, что в детстве была при смерти, но свое спасение всецело приписывает милости господней; ни разу с тех пор она не пожаловалась на здоровье, и зубы у нее поистине несокрушимые.
Я стар, я очень стар, и я - единственный, кто может поведать всю правду от слова до слова, однако молчание - золото, хотя бы оно обесценилось много лет назад. Я ничего не рассказал крестному; он тоже пропал без вести, Кристиан-Элиас Дроссельмайер, старший советник суда, - сгинул в дебрях Африки, куда отправился вскоре после исчезновения Щелкунчика, и если Щелкунчик жив по сей день, то крестный, к сожалению, мертв, и умер он раньше срока. Готов поручиться, что он все же исполнил свое обещание - сделал две, три, десять новых шкатулок, а убедившись, что демоны не внемлют его мольбам отпустить на свободу племянника, что они даже не снисходят до встречи, вознамерился спрятать свои вотивы там, где их никто не отыщет - ни с умыслом, ни по прихоти злых сил. Мне грезятся непроходимые топи, отвесные скалы, кишащие древоточцами джунгли - всюду бесприютный скиталец оставляет творение рук своих на верную гибель, пока эти руки не опустеют и не опустятся под грузом пустоты. О прочем догадаться несложно.
Я наблюдал взлет и упадок империй, я побывал в разных странах, не покидая родных стен; регистрационные книги, которые могли бы доказать мой истинный возраст, истлели в пыль до того, как с них сняли копии, а потому я склонен соглашаться с любой разумной цифрой. Неразумная, но точная внушает мне тревогу. Клара была обречена на долголетие, она почти не старилась, чего нельзя сказать обо мне, и тем не менее я все еще худо-бедно здравствую - вдвое дольше положенного.
Не оттого ли, что исцеление сестры демоны оценили в две жизни?
"Цена будет уплачена, и уплачена она будет добровольно". Теперь я знаю: демонов видят и слышат лишь те, кто должен увидеть их и услышать. Почему Щелкунчик? Потому что ему пришлось по нраву их изуверское искусство. Почему я? Ответа на этот вопрос у меня нет.
Я не герой, меня пугает смерть, однако бессмертие куда страшнее. Я мешкаю, откладываю, тяну, множу отговорки и все же рано или поздно смирюсь с неизбежным, пожертвую собой ради сестры: поступок самоотверженный, а потому, может статься, героический. От героя в киновии толку не будет, так что демоны, вероятно, отрекутся от меня, как отреклись от крестного, едва поймут, какой бездарный получится из меня новиций.
Я только отдам кое-что девице с хирургической иглой. Никаких голубиных головок - мысль о насилии над животными приводит меня в животный же ужас. Эту вещь она обронила у нас дома, эту вещь я днем ношу на груди, а ночью кладу под подушку - денно и нощно держу в секрете от молодого Герха. Щелкунчику понадобилась шкатулка, но я обойдусь без нее: чтобы явились демоны, мне достаточно надеть перчатку из человеческой кожи, которую девица сняла со своей руки, прежде чем осмотреть Клару. Перчатка горяча и влажна на ощупь - снаружи от пота, внутри от выпота. Я уверен: она сядет как влитая - и оттого беспокоюсь, что отдирать ее надо будет с мясом.
Каким предстанет передо мной Щелкунчик? Время стерло у меня из памяти его черты - все до единой, кроме превосходных зубов. И что я скажу ему, если он спросит о своей маленькой невесте? Это недостойное упование, но мне бы хотелось, чтобы он молчал, когда в числе других демонов придет за мной, - чтобы я мог узнать его, хотя бы по зубам, а он бы при этом молчал.