Аннотация: Посвящается 20-летию вывода наших войск из Афганистана. А также Сурцукову Анатолию Васильевичу - летчику, генералу, земляку. Рассказ напечатан в авторском сборнике "Воздушная зачистка"
Американцы хвастливо раструбили всему миру об "уникальной" и "первой в истории авиации" высадке с вертолетов четырех тысяч десантников в кувейтской пустыне во время войны в Заливе. Однако за девять лет до этого наши вертолетчики высадили четыре тысячи восемьсот десантников всего за четыре дня. И происходило это в сложнейших условиях горной местности под яростным огнем современных на тот момент средств ПВО.
Глава первая
Афганистан. Май 1982 года
Командир полка Виталий Егорович Павлов с самого утра был хмур и непривычно резок. Притихшие офицеры КП и заместители старались не встревать с теми докладами, что могли подождать своего часа.
Командир эскадрильи Грудинкин после утреннего построения пропал на КП и не появлялся в нашем модуле даже попить чайку. Инженер Ковлагин - старый мудрый вояка, спешно прикидывал, к какому сроку получится обеспечить стопроцентную готовность техники. Штурман Кузьминов засуетился насчет карт, запас которых иссяк. Заполит Садохин принялся скоблить бритвой лицо, тщательно наводя положенный глянец. В противовес своему праваку, всегда поросшему небрежной щетиной, он старался выглядеть достойно.
Я же - капитан Анатолий Сурцуков, будучи заместителем Юры Грудинкина, пытаюсь хоть чем-то занять народ, чтобы отвлечь от гнетущих мыслей.
Кто такой замкомэска? В чем суть его обязанностей? О, это серьезно! Полагаю, вы видели дирижера театрального оркестра, суматошно размахивающего палочкой перед оркестрантами. Так вот, заместитель командира эскадрильи - это тот загадочный тип, что расписывает партитуру предстоящих полетов в виде плановой таблицы, составить которую - большое искусство. Замкомэска обязан знать подноготную каждого пилота, содержание бесчисленных инструкций, нарушение которых грозит встречей с прокурором. Только замкомэска и вышестоящие авиабоссы могут дать летчикам ряд экзотических допусков на право выполнения определенных видов полетов.
В общем, ковыряюсь в своих бумажках, изредка поручая ребятам какие-то мелочи. Но эскадра звериным чутьём, редко подводившим на войне, ощущает серьёз замышляемого военачальниками Дела.
На этот раз операция предстояла действительно серьёзная, насколько мы могли себе представить по косвенным признакам. Но даже самое больное воображение не могло нарисовать нам масштаба предстоящих действий, как оказалось впоследствии - по большинству параметров не имеющих аналогов в истории военного искусства.
Нам предстоял Панджшер.
Это была пятая по счету операция против войск знаменитого Ахмад Шаха Масуда в Панджшерском ущелье. Пятая за два года.
Панджшер представлял собой вытянутый на несколько сотен километров, труднодоступный горный район. Этакий шрам на северо-востоке израненной афганской земли. Государство в государстве. Огромная крепость из десятков фортов и укреплений; бесчисленное множество складов с боеприпасами, хранилищ, подземных баз, пещер, тоннелей. Десяток рудников, на которых добывались золото, серебро, лазурит, алмазы. Четыре госпиталя с иностранным медперсоналом, две тюрьмы для военнопленных. Под ружьем более четырех тысяч моджахедов. Отлично подготовленные расчеты ПВО (эти сволочи умели поражать воздушные цели без применения трассирующих снарядов, что невероятно затрудняло их обнаружение), имеющие на вооружении около двухсот зенитных горных орудий и крупнокалиберных пулеметов. Собственная система паспортизации, своя мобилизационная служба, своя армия...
Командовал операцией генерал Тер-Григорянц.
Кажется, все продумано до мелочей. И силы, собранные в кулак перед штурмом, действительно представлялись грозными: двенадцать тысяч готовых вступить в бой военнослужащих; сто четыре вертолета для высадки десанта и прикрытия с воздуха; двадцать шесть самолетов. И большое число бронированной техники.
Начало операции не предвещало больших трудностей и огромных потерь. В ночь на 16 мая более десятка разведрот почти без боя захватили господствующие высоты у входа в долину. В следующую ночь батальон 177-го мотострелкового полка продвинулся в ущелье на глубину десять километров. С рассветом 17 мая артиллерия и системы залпового огня нанесли массированный удар по позициям противника, а штурмовая авиация расчистила плацдарм для высадки вертолетами спецназа. После подавления десантными подразделениями основных очагов сопротивления, в ущелье должна войти бронегруппа для завершения наземного разгрома душманской армии.
Но до завершающей фазы еще далеко - вертолетчики под руководством командира полка Виталия Егоровича Павлова только готовятся к десантированию...
При подготовке к операции меня неожиданно назначают руководить поисково-спасательной группой. Вот это новость!
Подхожу к комэску и, с трудом сдерживая обиду и возмущение, спрашиваю:
- Юра, что за дела? Ведь раньше передовую группу захвата водил я!
- Так решило командование, Анатолий, - разводит руками Грудинкин. - Менять уже поздно.
- Мне не доверяют?
- Брось, Васильевич, - успокаивает он. - Ты же знаешь - вытаскивать из ущелья сбитых ребят - задача не из самых простых. Кому попало не поручат. А тебе скоро экзамены в академию сдавать...
Тут и замполит наш - Саня Садохин встрял не к месту:
- Ты уж и так во всех операциях первый! Прям, незаменимый стал!..
Кажется, я собирался сказать что-то резкое, но хорошо меня знавший комэск примирительно заметил:
- Ладно, на первый вылет планы менять не будем - согласование и взаимодействие уже отработаны. А в последующие дни назначим другого руководить поисково-спасательной группой.
На том и порешили...
Увы, это был мой последний разговор с комэском.
Утром мы в составе двух эскадрилий перелетели в Баграм - поближе к Панджшерскому ущелью. После работы артиллерии и штурмовиков, в ущелье ворвались наши вертолетные группы. "Восьмерки" высаживали десант, "двадцатьчетверки" прикрывали. Ми-8 Юрий вел первую пару Ми-8 и должен был высадить спецназ на западной окраине аула Рух, занимавшего ключевое положение в долине. Но из-за утренней дымки, полностью закрывавшей район, пара проскочила точку десантирования и оказалась прямо над аулом. По фюзеляжам застучали пули...
Очередь из "зэушки" полоснула по пилотской кабине ведущего - оба летчика погибли мгновенно. Вертолет Юры Грудинкина медленно закрутился и упал на крохотный остров посреди реки чуть ниже аула. Замполит эскадрильи Саша Садохин вел вторую пару и высаживал спецназовцев до селения. А при взлете вдруг заметил, как "зеушка" разворачивает ствол... Садохин мастерски владел бортовым оружием, и особенно хорошо пускал по целям ракеты - экипаж успел накрыть зенитный расчет своим залпом. Но только "зеушка" снова ожила - то ли пряталась в обваловании, то ли к ней был прикован смертник. Шлейфы авиационных ракет перекрестились с трассами снарядов; из грузовой кабины в пилотскую повалил густой дым; "восьмерка" закачалась, накренилась вправо и, столкнувшись с горой, закувыркалась по склону...
Я в это время нахожусь в воздухе, на приличной высоте.
Яркое утреннее солнце, безветрие, ни единого облачка на горизонте. Господи, как же все в нашей жизни относительно! Если не смотреть вниз и не слушать эфира - ну просто благодать: мир, спокойствие, красота...
Однако отвлекаться нельзя. Это наверху хорошо, а внизу - кромешный ад. Извилистое лоно ущелья сквозь утреннюю дымку выглядит мрачным и таинственным. Исчезающую в этом жутком тумане группу вертолетов я видел, а вот что творится внутри "котла" теперь - представляю лишь по обрывкам радиообмена.
- Куда ты?! ДШК работает справа!
- Захожу на него! Высад...
- "Зеленый" горит! Горит! "Зеленый" упал и горит!..
- Наблюдаю работу "зэу"! Отработал по ней... Попал!
- Подтверждаю!..
Смысл услышанного еще на пути к сознанию, а руки-ноги машинально совершают давно заученные движения. Не дожидаясь команды, несусь к ущелью - и так ясно, что нужна помощь поисково-спасательной группы...
Глава вторая
Саратов. 1969-1973 гг.
Свой путь я выбирал в пятнадцать.
Старший брат учился в Саратовской консерватории, у меня тоже был неплохой музыкальный слух. Потому в семье само собой складывалось мнение, будто я должен стать музыкантом. До какого-то срока и мне казалось, что другой судьбы быть просто не может: с отличием окончил музыкальную школу по классу баяна; готовился поступать в училище - репетировал сложную программу...
И все же исподволь мечтал об авиации. Перечитал массу книг, какие попадались в городских библиотеках; постоянно крутился возле аэродрома; страстно хотел побывать на авиазаводе, где работал отец. До сих пор память отчетливо воспроизводит тот решающий момент, когда посреди репетиции вдруг осенило: настала пора выбирать - музыка или небо.
Удивительно, но отец поддержал мое решение стать летчиком.
Начал готовиться: в школе штудировал те предметы, по которым надлежало сдавать экзамены в летное училище; иногда и дома засиживался за книгами до глубокой ночи.
А экзамены провалил. По наивности. Точно знал, что экзамен по математике будет устным, потому и учил правила с теоремами. А меня вдруг вызвали решать задачу. И как водится: запутался, растерялся.
Дома вспомнил условия задачи и разобрался с решением до обидного быстро - за пять минут. Но было поздно.
Затем попытался поступить в авиационный техникум. И, слава богу, провалился - ведь ошибочно полагал, будто там тоже готовят летчиков...
Глядя на мои переживания и мытарства, отец нашел мудрое решение:
- А почему бы тебе, сын, не пойти в вертолетчики?
Сказано - сделано. Устроился на авиазавод, в один цех с отцом. Днем трудился, по вечерам посещал аэроклуб. Там и осуществил заветную мечту: впервые поднялся в небо.
А через несколько месяцев звонок в дверь. На пороге офицер из военкомата, проводящий набор в армию лучших пилотов аэроклуба. Так и легли на мои плечи погоны младшего лейтенанта. Так и связал свою жизнь с военной авиацией...
Музыку, конечно, не бросил - играл и в Доме офицеров, и по просьбам друзей в компаниях частенько растягивал меха любимого баяна. И было еще нечто странное: музыка слилась в единое целое с летной работой. Вертолет стал для меня неким свершенным музыкальным инструментом. По малейшему полутону его работы я с легкостью чувствовал состояние машины, предугадывал каждый ее недуг. Это давало удивительное чувство единения с вертолетом.
Наверное, благодаря этому в двадцать один год я стал командиром экипажа, а еще через четыре года командовал звеном...
Глава третья
Афганистан. Май 1982 года
Резко снижаюсь. Проваливаюсь в каменную щель. Пытаюсь визуально определить, где упала "восьмерка".
Замечаем столб черного дыма и в пылу проскакиваем над злосчастным аулом. "Духи" молчат. Вероятно, не ожидали такой наглости.
Все, аул позади. Видим под собой обломки "вертушки", которые жадно долизывает огонь.
"Кто?! Чей борт?"
Некогда разбираться и анализировать - нужно выполнять посадку. А высота слишком большая. Скорее вниз!
Боковым зрением вижу, как мой ведомый мостится рядом. Какого хрена?! Зачем?! Ведь его обязанность прикрывать сверху!
Ладно, потом ситуацию обсудим - за вечерним "чайком". Сейчас нет времени - кто-то бежит к вертолету.
Пригляделся... Окровавленный Петька Погалов - правый летчик Саши Садохина. Тащит на себе кого-то. Как неживую полураздетую куклу - в куртке, носках и перчатках.
Бортач помогает раненным забраться внутрь грузовой кабины.
Смысл этих фраз доходит не сразу. "Господи!" - изумленно смотрю я на товарищей. Полураздетая кукла - это техник Гулин. Вместо одежды - обгоревшие лоскуты; уцелела шевретовая куртка, вероятно, спасшая ему жизнь. А "перчатки с носками" - облезшая от ожогов кожа рук и ног.
Парни здорово обгорели и дорога каждая минута. Надо срочно переправлять их в госпиталь. Взлетаю. Поравнялся с Рухой. Пока тихо...
И вдруг правак - Боря Шевченко, орет:
- Дэшка! Дэшка!..
С окраины аула прямо на нас смотрит ствол духовской "зэушки". Рядом копошатся люди. Мы как на ладони. Скорость - "сто", высота - "сто". Идеальная мишень!
Инстинктивно разворачиваю машину, прикрываясь хвостом. Ручка управления мечется от "борта до борта". Сзади по корпусу удары - будто кто-то херачит кувалдой. И при этом со злой ухмылочкой приговаривает: "Ну что, парниша - долетался?.."
До сего дня приходилось слышать выражение "смерть в затылок холодком дыхнула", но думал: так, красивая фраза из литературы. И только в этот момент почуял ледяной холод, побежавший от загривка к пояснице. Словно, кто-то и впрямь морозным воздухом дохнул.
Всю свою короткую жизнь за пару секунд вспомнил. Промелькнула перед глазами в мельчайших деталях. В "покадровом режиме"...
Как вырвались из огненного мешка - не знаю. Неосознанно, на инстинкте. Но вырвались.
В себя пришли на приличной высоте. Осмотрелись. Вроде, все в норме: движки гудят, основные системы и приборы целы. Оглядываюсь в грузовую кабину. Выходя из зоны обстрела, наш вертолет выделывал такую акробатику, что невольно мучает вопрос: все ли нормально с пассажирами?
С пола поднимается Петька Погалов, машет ослабевшей рукой. Живы, мол, все нормально...
Понятно. Значит, смысл лететь в госпиталь не пропал. И тут вспоминаю про ведомого. Остервенело вертим головами. Бесполезно - ведомого на месте нет.
Запрашиваю по радио:
- "Двадцать шестой"! "Двадцать шестой"!..
Молчит. Меня аж током прошибло: "Сбили Юрку! Сбили моего Наумчика!"
А кругом "вертушки" снуют. Кто - не разберешь. Одни - в ущелье, другие возвращаются. Ору в эфир открытым текстом:
- Парни, ищите "двадцать шестого"!
А сам на точку - раненных на базу доставить. На душе неспокойно, - аж выть хочется...
Дошел до Баграма, сел. Вдруг смотрю: на стоянку мой "двадцать шестой" заруливает. Я в сердцах дергаю стоп-краны и, не дожидаясь остановки винтов, к нему - морду бить за выкрутасы!
- Что ж ты, гад, делаешь?! - подлетаю к сдвинутому блистеру. - Я из-за тебя всю авиацию в районе высадки на уши поднял!
И осекся, не закончив гневной тирады. Юрка трясет головой в тяжелом бронированном шлеме и показывает на фюзеляж машины. На "восьмерке" ведомого места живого нет - все в пробоинах. Дыры в кулак. Пятна красной окалины; из дыр провода перебитые торчат, масло с керосином хлещет... Как аппарат в таком состоянии добрел до родного стоила - загадка.
- Извини, командир, плохо слышу после обстрела, - бормочет мой милый Наумчик. И, запинаясь, рассказывает о своих злоключениях...
В общем, весь тот свинец, что полагалось поровну поделить в ущелье на два вертолета, заполучил один Юркин. Заполучил по полной программе. Над Рухой, когда я целехоньким прошмыгнул, его изрешетили. И рядом со мной он фактически на вынужденную мостился, а не любопытства ради. Рация с навигацией разбита, один из двигателей поврежден, топливо поступало самотеком. Да... а я на него чуть не с кулаками!..
Отходим от израненных машин и нервно закуриваем. Пытаемся разобраться в ситуации, и скоро становится ясно, что на островке лежит еще один вертолет - его успел заметить Юрка.
Спустя десять минут команда с КП: сменить борта на исправные и возвращаться в ущелье. Требовалось эвакуировать высаженных у обломков вертолета Садохина спасателей, затем подсесть ко второй "вертушке" и забрать тело Грудинкина. Последнюю надежду на то, что кто-то из его экипажа выжил, рассеял звонивший с КП офицер. Помолчав в трубку, я тихо поинтересовался, на чем лететь.
Ответ был прост как автомат Калашникова:
- Берите любые вертолеты, которые видите на аэродроме...
Подбегаем к двум новеньким расчехленным Ми-8МТ; рядом важным павлином вышагивает техник. Объясняем поставленную задачу. Бортач, словно избалованный таксист на привокзальной площади, цедит куда-то в сторону:
- Мы под советников стоим...
Вряд ли вспомню, что я ему тогда выдал. Только через три минуты мы уже были в воздухе. Курс на ущелье...
Проскакиваем к Руху другим маршрутом - по руслу реки. Оставляю Наумчика сверху, сам ныряю вниз, подсаживаюсь к месту гибели Садохина. И удивляюсь перемене: к зафиксированному сознанием ландшафту добавился остов сгоревшего пикапа.
Спецназовцы успели достать Сашку; завернутое в брезент тело погрузили в кабину. Развернувшись в кресле, молча смотрю на останки. Знакомая поза боксера; трагический черно-красный цвет плоти; нимб курчавых волос. И молния летной куртки, навечно впаянная в мясо... В общем-то и не тело, а некий предмет, который недавно был Санькой. Нашим замполитом Санькой. Почему-то вспомнилась картинка, как прошлой ночью он во сне свешивал с кровати ногу. Будто собирался куда-то идти. Собирался, но не пошел...
Глава четвертая
Афганистан. Сентябрь 1981 года
Та картинка свесившейся Сашкиной ноги навсегда врезалась в мою память. От афганской войны в воспоминаниях осталось много картинок, но по-настоящему сочных, душераздирающих и пробирающих до костей - мало. Одна из них - самая первая, увиденная после пересечения воздушной советско-афганской границы...
Вторые сутки мы добираемся из Союза в Афганистан. Летим в свою первую командировку, летим на войну. Транспортный самолет монотонно гудит движками; внизу уже афганская земля, и мы с интересом всматриваемся в незнакомые пейзажи. Скоро предстоит воевать в этих уродливых темных складках, в бесконечных светло-коричневых пустынях. Что такое война - знаем лишь по рассказам сослуживцев. А пока летим...
Среди военных пассажиров транспортника затесался какой-то важный гражданский чин - афганец. С ним девочка лет семи с забинтованной головой; через бинты проступают пятна крови. Они сели в самолет в Кундузе и летят в Кабул, видимо, для того чтобы оттуда отправиться в Союз - на лечение.
Девчушка не плачет - запас слез давно иссяк. Хрупкое тело прижато, срослось с фигурой молчаливого отца, и нет сил, способных разделить их. Ее глаза навсегда впечатываются в мою память. Боль, страх, недоумение; покорность судьбе, уготованной ей и близким - все было в этих черных бездонных озерцах.
Острое осознание несправедливости, неправильности произошедшего пронзало нас при одном взгляде на маску боли, прилепившуюся к нежному детскому личику.
Кто-то сказал, будто символ войны - уродливая морда громилы Марса. Неправда. Для меня и многих моих товарищей обликом войны навсегда остался образ той маленькой афганской девочки...
Глава пятая
Афганистан. Май 1982 года
- Кого прете? - возвращает в реальность громкий бас нового бортача - "таксиста".
Десантура и вправду заталкивает в кабину мужика в чалме. Старший накрепко вяжет ему руки и с ухмылочкой поясняет:
- "Тойота" к упавшей "вертушки" рванула - пленных, суки, хотели взять. Ну и на полном ходу прямо на нас выскочили. Мы всех кунаков положили, а этого живым сцапали.
К слову, позже выяснилось, что "дух" этот оказался правой рукой Ахмад Шах Масуда. И мчался он на "Тойоте", чтобы пленить выживших членов экипажа Садохина или Грудинкина и запечатлеть результаты построенной им работы системы ПВО. Кстати, вместе с этим "духом" захватили и важные документы...
В этот миг я второй вертолет увидел на островке посередине реки. Вернее, то, что осталось от вертолета. И почувствовал, как внутри пружина какая-то лопнула. Лопнула и выплеснула с самого темного дна души волну чудовищного гнева.
Рву вверх до упора шаг-газ и махом отдираю машину от склона. Разворачиваю носом на противоположный берег и всаживаю весь боезапас ракет в брустверы "духовских" окопов. Окутанные дымом от сходящих из блоков НУРСов, мы продвигаемся к островку. Садимся рядышком с разрушенным вертолетом.
Островок мне тот сразу не понравился - со всех сторон открытое место; сидишь, будто тебя на мишень в стрелковом тире подвесили. Пули жужжат вокруг, как бешеные пчелы. Некоторые щелкают по корпусу.
- Надо развернуться, - предлагаю праваку.
- Чего? - поворачивает Борька голову и внезапно шарахается в сторону.
Пуля бьет вскользь по его щеке и попадает борттехнику в челюсть. Тот заваливается назад в салон; кровь хлещет фонтаном...
Забыв про свою щеку, правак оказывает помощь раненному, а я жму кнопку "радио" и кричу ведомому:
- Юра, по мне долбят из "зеленки"! Борттехника ранили! Отработай в траверзе от нас сто пятьдесят "карандашами"!
Он вертится на высоте шестьсот метров. С такой высоты разлет снарядов составит метров сто - не меньше. А до "духов" максимум полторы сотни. Но деваться-то некуда. К тому же Наумчик прекрасно пускает ракеты.
Юрий заходит и дает залп. Сижу, шевелю губами - считаю по себя секунды... Где-то на пятой или шестой "зеленка" вскипает разрывами. Молоток Юрчик - ювелирно отработал!
Примолкли, сволочи.
Десантура повытаскивала из-под обломков вертолета все что можно: раненных, вооружение, боеприпасы. Из погибших в кабину занесли только тело Грудинкина. Старший спецназовец извиняется:
- Остальные тела пока достать не сумели.
И предлагает увезти сначала живых.
Ну, что ж, полосатик, ты прав. Взлетаем. Идем обратно в Баграм... И опять мороз по коже - теперь от осознания того, что за спиной лежит тело Юры Грудинкина, с которым разговаривал накануне. И опять мучительные воспоминания...
Доехали без приключений, если не считать десятка не работающих приборов. Сев на аэродроме, выключили движки, вышли осмотреть машину. И разом присвистнули - весь правый борт пестрит дырами от пуль. Хана "вертушке": поврежден редуктор, отбито несколько лопаток компрессора; Борькина дырка сверкает паутинкой трещин в стекле... Удачно я его позвал в тот момент, а то сверкала бы в голове!..
Звучит свежая команда с КП:
- Взять пару баграмских "вертушек" и лететь за оставшимися людьми. Два борта подготовлены, запущены и ждут.
Поехали...
Опять удачно проскакиваем к Рухе по руслу. Выполняем посадку. Сверху помимо Юрки Наумова нас прикрывает целая кодла "полосатых". Один докладывает, что видит разворачивающую стволы ЗГУ. Павлов, управляющий боем сверху, рычит:
- Раз видишь - бей!
Слышим шипение сходящих ракет. И торжественный вопль: "Попал!!"
Через минуту подбегает старший из команды спецназа. Запыхавшись кричит, вытирая пот с прокопченного лица:
- Мужики, мы не успели всех вытащить!.. Приходится вырубать тела из искореженного металла. Сейчас пять тел загрузим, остальных позже.
- Когда позже? - недоумеваю, машинально оглядываясь на "зеленку".
- Минут через двадцать-тридцать.
Этот вариант не устраивает: за полчаса моджахеды из нашей "вертушки" сделают решето. А на решете далеко не улетишь. Похоже, это понимает и спецназовец.
- Хорошо, - кивает он. - Может, тогда взлетите и покружите недалеко? А мы как все сделаем - ракетой просигналим.
- Годится.
- Только над руслом поосторожнее. Там где-то "духи" сидят - с дэшэка лупят. Мы трассы наблюдали!..
Обрадовали...
Очередной взлет. Набрал высоту и немного отошел от проклятого ущелья. Нарезаем круги, ждем сигнальной ракеты. Время идет, топливо уходит...
Наконец, видим огненный шар, медленно вынырнувший из ущелья, чуток повисевший в воздухе и погасший на обратном пути к земле. Понятно. Это нам.
Тут-то меня и заколотило. И, похоже, не меня одного.
Страх аж до самых внутренностей прошиб! Не хочу я опять в это пекло! Не хочу! Даже не думал в те секунды о причинах страха: об узкости опасного ущелья с максимальной шириной в километр; о невероятной плотности ПВО; о ракетах ПЗРК и зенитных установках... Просто не хотел туда лезть и все. Ноги на педалях ходят ходуном, лихорадка по всему телу...
Глава шестая
Афганистан. Ноябрь 1981 года
В трудные и опасные мгновения почему-то часто вспоминается первое боевое крещение. Наверное, из-за схожести нервного напряжения.
Первый боевой вылет стал для меня и первой неудачей. Первой осечкой, после которой пришлось с неделю ходить с понурой головой, избегая взглядов товарищей. И попросту лечиться временем, чтобы снова поверить в себя, в свои силы и навыки.
Задание не из сложных. По данным агентурной разведки в одном из кишлаков располагается склад боеприпасов, и мне надлежит его разбомбить. Но уничтожить его следует так, чтобы не пострадали соседние дома, буквально прилепленные друг к другу стенками из глинобитных кирпичей. Для упрощения задачи на борт ведущего группы сажают "представителя агентурной разведки", который обязан опознать с воздуха кишлак и ткнуть чумазым пальцем в конкретную цель. На самом деле "представитель" мог представлять местную банду и быть перевербованным нашей разведкой. Мог быть обычным жителем, разгневанным на соседа, в доме которого и находился искомый оружейный склад. Мог быть партийным активистом, отрабатывающим право съездить в Союз - в рай по афганским представлениям. Мы не задумывались, кто он и откуда - какая нам разница?.. Лишь бы указал правильно и желательно с первого захода.
Летим. До нужного кишлака остаются считанные километры. Смотрю на нашего "Сусанина" - на лице ни одной эмоции. Рожа будто из камня. Понятно...
Закавыка состоит в новизне впечатлений. Даже если провожатый родился и вырос в здешних краях, то с высоты в сто метров и на приличной скорости он мало что узнает внизу. Он видит лишь проносящуюся монотонную поверхность и не успевает сопоставлять "вид сверху" с исхоженной вдоль и поперек местностью. Для этого тоже необходимы навыки. А мы не в состоянии снизить скорость или забраться выше из-за соображений безопасности.
И вот стелемся над самой землей, в надежде, что "Сусанин" в чалме узнает окрестности родного кишлака и вовремя укажет нужный домишко. Наш экипаж - ведущий. Следом летит ведомый - Юрка Наумов. А за нами к цели подкрадывается ударная группа из шести "полосатых". Так мы именуем боевые Ми-24.
Надежд на провожатого мало, хоть тот и старается сделать умный вид. Приходиться самому вращать башкой и всматриваться в темные пятна на светло-коричневой почве. Ладони до посинения сжимают рычаги управления, ноги на педалях подрагивают от напряжения; везде мерещится противник... Шарахаемся от каждого подозрительного куста, от каждого населенного пункта. Минуты сумасшедшей гонки на предельно-малой высоте тянутся невообразимо долго. Время приобретает причудливую форму в виде растянутой ленты; кажется, этому полету не будет конца. Кажется, мы улетим в бесконечность в этой погоне за неведомым призраком...
Наконец, Борька Шевченко - мой правак - срывающимся голосом кричит:
- Вижу! Цель впереди!
Теперь и я вижу большой кишлак, похожий на подгорелый блин серо-коричневого цвета. Нас интересует дом на окраине, коих тут сотни. Определить его может только провожатый.
Боря хватает выносную кнопку бомбосбрасывателя и уже готов отлепить от борта четыре чушки. Каждая весит по четверть тонны. По их разрывам (при условии точного попадания) обязаны отработать и остальные. А вот если не попадем...
Но сейчас недосуг об этом думать. Ложимся на боевой курс. Чуток ползем вверх - электровзрыватель не сработает, если бомбы сбросить с высоты менее ста метров. Однако наш "Сусанин" (он же бандит, активист и просто мудило) растерянно крутит обчалменной башкой и что-то блеет на своем.
Приходиться выполнять еще один заход, тоскливо осознавая, что фактор внезапности безвозвратно утерян. Сейчас же в голове закопошились дурные мысли о том как "духи" тащат из глиняного сарая ДШК, неторопливо передергивают его затвор и загоняют в прицел контуры моего вертолета...
На втором заходе та же история. Ловлю себя на мысли, что страсть как охота заехать "духу" локтем в бородатую рожу. Кричу переводчику, чтоб разъяснил гаду ситуацию: если в третьем заходе не покажет цель - выбросим на хрен из вертолета, не моргнув глазом и не посмотрев на высотомер.
Идем на окраину кишлака в третий раз. Идем с полной уверенностью в том, что сейчас получим очередь в брюхо...
И вдруг замечаю приметы нужного домика. Малость доворачиваю, и тут же "дух" радостно вопит, тыча в него пальцем. Слава богу! Нашли!..
Высота опять не соответствует бомбометанию, посему собираюсь зайти в четвертый раз. Но правак вдруг опережает мои мысли и радостно докладывает:
- Сработал, командир!
Смотрю на радиовысотомер и холодею. Высота всего пятьдесят метров. Это означает, что, упав, бомбы не разорвутся. Приехали...
Идущий следом на безопасной дистанции (чтоб не попасть под осколки) ведомый начинает нервничать, не наблюдая разрывов. Не выдерживая, отворачивает.
Черт!!
Надо все равно как-то обозначить цель для "полосатых". Захожу в четвертый раз и со всей дури сыплю по дому неуправляемыми ракетами.
Через пару минут окраину не узнать - пыль с дымом застилают кишлак на сотню метров...
А вскоре разведчики нам рассказали о том, что мои неразорвавшиеся бомбы душманы использовали в качестве наглядного пособия в своей пропаганде. Вот, дескать, братья-мусульмане, полюбуйтесь: шурави бомбят нас точно, но бомбы не взрываются. Аллах нам помогает. Аллах за нас!..
Я же в свою очередь произвел в экипаже жесточайший разбор этого случая. Не жалея ни собственного, ни чужого самолюбия. На войне деликатности не место. И больше мы таких подарков "духам" не делали.
Глава седьмая
Афганистан. Май 1982 года
Даже не думал в те секунды о причинах страха: об узкости опасного ущелья с максимальной шириной в километр; о невероятной плотности ПВО; о ракетах ПЗРК и зенитных установках... Просто не хотел туда лезть и все. Ноги на педалях ходят ходуном, лихорадка по всему телу...
Покосился на свой доблестный экипаж.
Борттехник - парень из баграмской эскадрильи, имени которого даже не успел спросить, сидит на рабочем месте с почерневшим лицом. Не шелохнется.
Борька - каратист и весельчак, ворчун и пофигист, сибиряк и дальневосточник - наоборот побелел лицом. Тупо смотрит вперед выцветшими глазами, и что-то бессвязно бормочет о градусах, о курсе...
Не помню, сколько меня колотило. Сколько продолжался этот мандраж. Надеюсь, недолго. Но показалось - целую вечность.
Потом растянул высохшие губы в подобие улыбки, прохрипел чужим голосом:
- Нормально, мужики! Вперед!..
И, сунув ручку от себя, выбросил из головы мысли о "духах"; вспомнил о задаче и обязанностях. Скоро включился инстинкт, заработали навыки...
Нырнули в прореху между скал, снизились, сели. Началась загрузка. На полу грузовой кабины лежат тела убитых и раненных, высится гора оружия, ранцев, боеприпасов; усталые спецназовцы валятся на откидные седушки... Все вперемешку, сплошным навалом.
Перегруз страшный, но деваться некуда. Взлетали кое-как: "шаг" - под мышкой; несущий винт - тюльпаном. Родная "восьмерочка" постанывает, вибрирует, просаживается под несусветной тяжестью; передние колеса рассекают по водной глади... И мысли дурацкие в голове свербят: "Командир эскадрильи пару часов назад погиб, замполит тоже. А сейчас и заместитель со всем экипажем тут останется - либо мощи не хватит взлететь, либо из ДШК покрошат. Что-то до хрена за один день печальных событий. Обидно!.."
Дошли до Баграма, сели. И этот вертолет после осмотра техники потащили в ТЭЧ для ремонта.
В Баграме короткий разбор десантирования. Только в первые минуты боя было сбито два Ми-8, серьезно повреждено несколько Ми-24. Погибло четыре члена экипажа и десять десантников; ранено пять летчиков и восемь десантников. Общие потери за день пока не подсчитали. Но их много. Очень много...
А задачу никто не отменял. Никто!
* * *
К вечеру вернулись на свою точку. Настроение - хуже некуда.
Наскоро построил на рулежной дорожке оставшихся мужиков. И тихо сказал:
- Если завтра не полетим - значит, сделали нас "духи". Значит, ребята наши напрасно погибли в ущелье. Кто как, а я завтра полечу мстить!.. Возможность такая представится...
И, повернувшись, зашагал к модулю.
Через минуту слышу - народ сзади догоняет. Ага! Стало быть, согласны. Стало быть, разделяют мои чувства!
Молча заходим в модуль, и тут нас будто окатывает ледяной водой: в комнате ровным рядком стоят пустые заправленные койки. Мы с Борей остались одни. Остальные - кто убит, кто ранен...
В ту ночь уснуть так и не довелось. Ворочался, вспоминал, заново переживал каждую минуту прошедшего дня... Это была самая бессонная, самая страшная ночь за всю мою жизнь.
Утро наступило внезапно, быстро окрасив небо в жизнерадостные, синие тона. Слова-то я вчера подобрал правильные, да нутро не обманешь. Ступая по бетонке непослушными ногами, с полным ощущением идущего на казнь человека, добрел я до своего вертолета. Плюхнувшись на сиденье, снова ушел мыслями в "дальний космос". Очнулся от тычка борттехника.
- Командир, запускать?
Кивнув, посмотрел на приборы. Набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул...
Загудела АИшка, ожили стрелки, зашипел впускаемый в горло движков сжатый воздух, качнулся горизонт от раскручиваемых винтов, в кабину пахнуло выхлопными газами... И нутро успокоилось, мысли улеглись, голос окреп.
В эфир летит уверенная команда:
- Я "двадцать пятый". Вырулить группой на полосу для взлета!
* * *
Садимся в Баграме. И тут же объявляют построение у Командного пункта. Члены экипажей стоят друг другу в затылок; напротив каждого - группа десанта - тоже в колонну по одному.
На середину этого живого (пока?) коридора выходит наш легендарный Павлов. Высокий, кряжистый, с лицом, будто высеченным из серой скалы; с огромными крестьянскими ладонями, доставшимися ему от многих поколений трудно и долго трудившихся на земле предков. Что сказать? Как настроить людей на вылет в тот же район, на те же площадки, где война в одно мгновение сожрала их лучших товарищей?..
После скорбной паузы Виталий Егорович жестко и отрывисто говорит:
- Да, потери были тяжелые. Но если мы вильнем, струсим, то опозорим память наших погибших товарищей. И пусть лучшим салютом им станут залпы наших НУРСов! Тяжело? Да, очень тяжело! Но задачу выполнять надо.
Затем рассказывает матерный анекдот - соленый, будто с привкусом крови. И, махнув рукой, командует:
![[]](/img/r/rin_w_g/96g/14.wozdushnajazachistka.jpg)