Михаил Иванович относился к тем мальчикам, которые вырастали непосредственно из "тюльпанов", все детство терзающих скрипки под пристальными взорами репетиторов. Сначала эти эстеты осваивали несколько способов завязывания галстука, а затем уже делали первые детские шаги. Жизнь у мимоз проистекала гладко, но сопровождалась самобичеванием.
После окончания школы такие мальчики блестяще кончали институты и были в авангарде.
Первая сигарета и первая бутылка портвейна под бобинное треньканье "Пинк Флойда" давали им право считать себя взрослыми. Их память хранила кучу правдоподобных историй из студенческой молодости, а так же несколько забавных запилов из Аполлинера для представительниц глупого пола.
Интеллигентная морда Михаила Ивановича выдавала эстетские манеры поведения, нередко приторные, но все же милые. Подчеркнуто вежливый, он любил называть всех подряд на "вы", и никогда не вытирал сопливый палец о стену подъезда, в котором жил.
В холодное время, кутаясь в полы бесконечно длинного пальто, Михаил Иванович напоминал собой декабриста, идущего на каторгу. Его смешная кепка смотрелась на просветленной голове не хуже цилиндра. Он шел, олицетворяя собой эпоху. Шаг за шагом.
В один из дней, вышагивая к подъезду, Михаил Иванович ощутил в сердце тревогу. Что-то более конкретное, чем боль за все отечество разом, но все же неосязаемое. Он остановился и огляделся по сторонам. В самом дальнем конце двора копошились в снегу какие-то невнятные фигуры. По тональности долетавшего до ушей Михаила Ивановича мата, наш герой понял, что в дальнем конце двора копошатся дети.
- Люся! - громко крикнул Михаил Иванович, надеясь, что дочь все-таки проводит время дома.
Люся в свои пять лет была умной девочкой, за что ее часто колотили во дворе. Предпочитая книги уличным забавам, ребенок слыл крайне закомплексованным и часто впадал в ступор. Поэтому мать стала нарочито часто выгонять Люсю во двор, жалея, что не отдала чадо в детский сад.
- Люся! - повторил Михаил Иванович на всякий случай. Он был из тех пап, которые считали, что дети могут вполне сносно гулять и на балконе собственных домов. Зачастую это лучший способ остаться живым.
В этот момент из детской толпы выпала маленькая фигура в ярко-серой шубейке.
- Папа! - Люся изо всех сил бросилась бежать к Михаилу Ивановичу. Она успела сделать всего два шага, но была подстрелена соседским мальчиком из неблагополучной семьи.
Стрелявшего сорванца звали Славиком. В свои восемь лет он был уже конченым негодяем - то и дело взрывал во дворе петарды, смачно сплевывал сопли через зубы и великолепно владел стрельбой из рогатки.
На этот раз жертвой Славика оказалась Люся. Славкина шпонка со всей своей проволочной дури угодила бедной девочке в висок, вызвав незамедлительное покраснение оного.
Михаил Иванович охренел, подпрыгнул и с ревом бросился догонять Славика. Он был из тех пап, которые понимали далеко не все приколы, особенно когда речь заходила об их детишках.
Великолепный интеллигент, догоняя сорванца, позабыл о своем имидже:
- Стой, негодяй, стой! - орал Михаил Иванович на бегу.
Опыт в конечном итоге победил молодость, и Славкино ухо оказалось в жаждущих мести руках Михаила Ивановича.
- Пусти! - заорал Славка, сжимая кулачки.
В этот момент одна из форточек дома напротив распахнулась, и в нее высунулась морда Славкиной мамаши:
- Эй, козел очкастый, отпусти ребенка! Ты что делаешь, ишак вонючий? - баба орала пронзительно и самозабвенно.
Михаил Иванович опешил:
- Ваш ребенок только что чуть не выбил глаз моей дочери!
- Какой, нахрен, дочери? Я сейчас спущусь и такую дочь тебе покажу, сволочь!
- Ваш ребенок - преступник. Видите, - Михаил Иванович выхватил рогатку из Славкиных рук и показал мамаше, - Видите? Только что попал из нее моей дочери в висок. Мог выбить глаз, понимаете?
Славка инстинктивно правильно выбрал момент, чтобы протяжно зареветь, выпустив из ноздрей все свои сопли. Зрелище было жалкое - плачущего ребенка за ухо держал здоровый дядька с рогаткой в руке...
- Ай! - завопила мамаша, - Я вызываю милицию. Ми-ли-ция!!!
Михаил Иванович выпустил ухо из своих рук, подарив Славке свободу. Сорванец расценил это как слабость:
- Козел! - сплюнув, процедило дитятко и с гоготом ринулось бежать прочь.
Михаил Иванович с досадой посмотрел на стремительно удаляющуюся Славкину спину: "Господи, что творится с миром?". Он подошел к дочке и визуально изучил гематому. Маленькая ссадина вряд ли могла причинить серьезные неприятности. Папа с облегчением вздохнул:
- Люсенька, пойдем домой?
Ребенок безропотно согласился.
Отец и дочь по пути к подъезду попытались забыть об инциденте, но тут на их пути выросла необъятная фигура Славкиной мамаши:
- Я тебя, гад, уничтожу, - выпалила она и с размаху влепила Михаилу Ивановичу пощечину.
Михаил Иванович столкнулся с таким произволом впервые, поэтому поступил глупо. Он испугался. Он очень испугался, тем более, что все это видела любимая дочь, которую он держал за руку.
- Да как вы смеете бить меня по лицу?
- Сю-сю-сю! - передразнила интеллигента мамаша.
Она была женщиной сложной судьбы. Рожденная вне брака, росшая без родительской любви, толстая, неуклюжая, полуграмотная девочка превратилась в редкостную стерву. Не любовь преследовала ее по пятам, наступала на пятки. Кулинарный техникум, работа в совковой столовой - все, что она видела хорошего, все радости и печали ее жизни. Не найдя своей второй половины, она опылилась случайно после одной из бурных пьянок прямо на рабочем месте. Таким образом, через некоторое время появился на свет Славик.
***
Михаил Иванович проснулся в дурном расположении духа. Всю ночь Славина мамаша, одетая в кожаное нижнее белье, наносила пощечины бедному интеллигенту по лицу. Перед тем как проснуться, Михаил Иванович молил Господа о смерти.
Вяло позавтракав бутербродом с авокадо, наш герой выглянул в окно. У дома уже стояла машина - пора на работу.
Славина мамаша в этот самый момент тоже разглядела автомобиль с водителем у подъезда: "Ага, голубчик, сейчас я тебя встречу!". Женщина прилипла к глазку своей входной двери, ожидая Михаила Ивановича.
Последний не заставил долго ждать. Он крадучись бросил злобный взгляд на Славкину дверь и собирался уже проскочить мимо, но дверь открылась:
- Я этого так не оставлю, - зашипела мамаша.
Михаил Иванович прижался к стене:
- Оставьте меня в покое, - пролепетал он.
- Оставлю, - ехидно отвечала женщина, - Я тебе такой покой обеспечу. Обыкаешься, гад!
Михаил Иванович собрал силы в кулак и ринулся вниз.
- Беги, сволочь, беги! - орала вдогонку мамаша.
***
Вечер. Тот же подъезд. Михаил Иванович поднимается по ступенькам. В районе третьего этажа шаги его становятся бесшумными, взгляд настороженным. Однако, конспирация не спасает, ибо его уже ждут по ту сторону дверного глазка. Еще мгновение и Славкина мамаша резко распахивает дверь:
- Я была у участкового, - заявляет она громко. За ее спиной прячется, ехидно ухмыляясь, Славик.
Михаил Иванович теряет всяческое понимание действительности.
Мамаша же вытаскивает из-за спины ребенка и задирает ему футболку. Спина мальчика испещрена синяками.
- Видишь, гад, какие побои? - продолжает мамаша. - Я участковому все показала. Против тебя дело завели. Сидеть будешь, гад! Сидеть!
Михаил Иванович понял все. Эму даже стало жалко Славика - вырасти при такой мамочке полноценным человеком было бы невозможно. Он понял, что эта толстая баба отыгрывается за все свои неудачи не только на Михаиле Ивановиче, но и на своем сыне.
- Неужели вы не понимаете, - попытался образумить бабу интеллигент, - что я к этим синякам не имею отношения. Зачем вам эта война? Неужели нет других дел? Оставьте меня! Довольно! Вы и так попили достаточно моей крови...
- Крови твоей попила? - мамаша буквально провизжала все это, но Михаил Иванович уже бежал по ступенькам вверх к своей двери. Мысли в его голове перепутались и он едва ли слышал последние скабрезности в свой адрес.
***
- Пойми, я просто не знаю, что мне с ней сделать, - Михаил Иванович сжал шею рюмки так, что вино побелело.
- Не переживай, Миш. - Жена Михаила Ивановича считала себя женщиной умной, но в данном случае ничего стоящего не приходило ей в голову.
- Я готов задушить ее голыми руками, - продолжал супруг, - Просто я в шоке, понимаешь. Она - неуправляемая... Дрянь!
- Не выражайся так грубо. Люся еще не спит.
- Да... Может ведь уголовное дело возбудить. Как я докажу, что не трогал этого... выродка?
- У нас в стране никто не отменял презумпцию невиновности.
- Стыдно. Понимаешь - стыдно. Стыдно за то, что вляпался в такую историю.
- Никто не застрахован от таких историй. Не переживай ты так. На тебе ведь лица нет. Налить еще вина?
- Я бессилен, понимаешь? - Михаил Иванович весь скривился. - Я, бессилен перед этой блохой. Маленькой гнидой. Совершенно бессилен.
***
Следующее утро. Михаил Иванович знает - толстая баба начеку. Ждет его у двери. Ждет с помойным ведром, которое наденет ему на голову. Ждет с ручной гранатой, которую сунет ему в ширинку. Ждет и мечтает ущипнуть интеллигента побольнее.
Дверь распахивается, но это уже не удивляет Михаила Ивановича. Наш герой экспромтом рождает такую вещь, которая ранее просто не могла прийти в его просветленную голову. Михаил Иванович делает лицо одержимо-безумным, поднимает руки с растопыренными пальцами к небу:
- Альлон занфат де но патрие, ле жур де глуар этариве, - на этом месте Михаил Иванович начинает понижать голос и еще больше замедляет речь. При этом чертит в воздухе кресты и звезды:
- Contre nous de la tyrannie, - Михаил Иванович начал пританцовывать и кружиться.
Лятандар санглян те левэ, - Михаил Иванович видел, как испуг в лице мамаши перерастает в животный страх и продолжал:
Маршон, маршон - баба бледнела и краснела одновременно. Михаил Иванович наслаждался, - на этой строке интеллигент вспомнил о бутылечке с таблетками в своем кармане. Нужно ведь было придумать какую-то жирную точку всего импровизированного шоу:
-Marchons, marchons, Qu"un sang impur... - наш герой засовывает руку в карман и открывает флакончик с таблетками. Взмах руки - таблетки вылетают прочь и рассыпаются по полу. Баба взвизгивает и захлопывает в ужасе дверь.
***
Вечер. Подъезд. Третий этаж. Михаил Иванович теряется в догадках - откроется ли опостылевшая дверь на сей раз?
Шаг. Еще ступенька. Шаг...
"Нет, не откроется".
Дверь открывается.
Мамаша выскакивает в подъезд и бросается в ноги Михаила Ивановича:
- Сын, - сквозь слезы стонет баба, - сын в больнице.
- Что? - не понимает интеллигент, - В какой больнице?
- Сними порчу, родной, - кричит, стоя на коленях, мамаша, - Сын попал под машину! При смерти сын! Прости дуру! Сними порчу!
Михаил Иванович садится на ступеньки и закрывает лицо руками. Он опять обескуражен. Проходит около пяти минут. Баба всхлипывает и бормочет что-то про порчу себе под нос:
- Я не наводил порчи, - почти шепотом начинает Михаил Иванович.
- Ай! - вскрикивает баба, захлебываясь в очередном приступе плача - Прости дуру! Всю жизнь буду молиться за тебя! Прости дуру!
- Я не наводил порчи, - повторяет Михаил Иванович громче, - Это была Марсельеза. Гимн Франции, понимаете? Это первое, что пришло мне в голову.
Женщина не верит. Полуграмотная. Жалкая. Именно сейчас в ней просыпается Мать, готовая отдать жизнь за свое маленькое чадо.
Михаил Иванович отрывает холеный зад от ступенек:
- Альлон занфат де но патрие, ле жур де глуар этариве. Фу-фу-фу!