Однажды она почувствовала - кажется, это называется так, - что все ее части, от тяжелого основания корпуса до последнего винтика заняли свои места, были надежно скреплены и она стала единым целым. Кто-то невидимый, резко крутанул вал, вставив туда лист бумаги, и пальцы, коснувшись ее клавиш, привели в движение рычаги с литерами. Так началась ее жизнь.
Эти первые ощущения просто потрясли ее. Кто она такая и зачем она здесь, такие вопросы ее не волновали, она просто знала, что только листок бумаги способен придать смысл ее существованию.
Все так и было. Каждый ее последующий день напоминал предыдущий - он начинался с того, что кто-то уверенным движением заправлял в нее бумагу и, сдвинув каретку до упора, бил пальцами по клавишам. Удар каждой литеры через красящую ленту, сопровождавшийся громким звуком, оставлял на бумаге свой особенный отпечаток. Эти отпечатки выстраивались в строгие, часто повторяющиеся последовательности, которые в свою очередь, создавали другие, и так далее, до тех пор, пока не заполняли собой весь лист целиком. Ну а по стрекотанию звуков - иногда веселому, иногда грозному и изредка грустному, и их продолжительности можно было лишь догадываться, зачем нужны эти бумаги, заполненные печатными знаками.
Пальцы, стремительно и четко опускавшиеся на ее клавиши, обычно были гладкими и тонкими, а от того, кому они принадлежали, исходил какой-то непонятный, но приятный запах. Все эти движения были четкими, и ей самой порой казалось, что она не только различает, но и является единым целым с хозяевами этих пальцев. Со временем она даже поняла, чем отличаются одни последовательности знаков на бумаге от других и часто помогала избегать ошибок, удерживая рычаг с литерой, если пальцы по какой-то причине нажимали неверные клавиши.
Сколько времени все это продолжалось, она не считала. Она и не знала, что есть такое понятие - время. Но в какой-то момент она поняла, что находится без работы слишком долго. Она стояла в каком-то темном помещении, все больше и больше покрываясь пылью. С нетерпением она ждала, когда же наконец в ее каретку снова заправят чистый лист бумаги и ее клавиши, и рычаги с литерами вновь придут в движение. Но этого все не происходило. Почему так было она не понимала и не знала, как она может изменить это положение - и тем тяжелее были ее думы.
Однажды так же неизвестно почему все вдруг изменилось. Она почувствовала движение, ее перенесли в какое-то новое помещение, поставили на стол и вытерли пыль. Все что происходило потом, было совершенно не похоже на предыдущую жизнь. Раньше все помещения, в которых она была, хотя и были разными, но в то же время мало отличались друг от друга. Везде было примерно одинаково светло, часто раздавались какие-то голоса, но общим был шорох движения бумаги и запах бумажной пыли. На новом месте обитания всегда было тихо, а свет падал только из окна, за исключением тех моментов, когда в полусумраке загоралась маленькая тусклая лампочка. Но самым странным было то, какими знаками и как стали заполняться листы бумаги.
В первый же день она не увидела ни одной знакомой последовательности. И в другой день, и в третий. Кажется, весь ее механизм сопротивлялся движениям пальцев. Да и сами эти пальцы, похоже, с трудом повиновались своему хозяину. Тем более, что он действовал совершенно непонятно и непредсказуемо. Бывало, он садился за стол, и печатал не переставая, быстро сменяя один лист бумаги другим. Тогда комната наполнялась каким-то сладковатым дымом, запах которого еще долго стоял здесь. Но порой каждая коротенькая последовательность знаков давалась хозяину пальцев с трудом. Бывало, заправленный в валик лист бумаги очень долго оставался чистым.
Через открытое окно в помещение врывался свежий воздух, смешанный с какими-то знакомыми, но полузабытыми запахами. Странные шумы и звуки оттуда, будоражили все ее рычаги, так что она с нетерпением ждала нового листа бумаги. Очень часто это ее желание исполнялось, и ее литеры бойко и радостно стучали в унисон с новыми звуками снаружи. Получавшаяся в результате этого соединения звуков мелодия так отличалась от прошлого привычного стрекота, что она иногда недоумевала: как ей тогда могла нравиться такая жизнь? В такие моменты ей казалось, что каждый удар литеры оставляет на бумаге не один, раз и навсегда закрепленный за ней знак, а какой-то совершенно особенный отпечаток или даже несколько. И тогда она думала: а не попробовать ли ей самой заполнить этой печатной музыкой лист бумаги?
Но вдруг все так же совершенно внезапно закончилось, как и началось. Она не знала куда делся хозяин тех пальцев, пахнущих дымом, открывший ей новый мир. Ей, очутившейся в каком-то вечно темном месте, лишь оставалось предаваться воспоминаниям о тех наполненных светом и счастьем мелодиях, которые она создавала на бумаге и в воздухе. В ее валик так давно не вставляли ни одного листа бумаги, что она с горьким чувством сожаления уже начала понимать, что ее конец уже совсем близок.
***
В последнее время город рос особенно быстро. Очертания прежних кварталов менялись до неузнаваемости, на месте покосившихся от старости домов вырастали новые сверкающие стеклом и бетоном строения. Кто-то радовался новым преобразованиям, а кто-то грустил о том, что вместе с неказистыми домами в прошлое безвозвратно уходит целая эпоха. Что будут помнить о ней люди, да и захотят ли вспоминать, занятые своими повседневными заботами? Так думал про смотритель городского музея, прогуливаясь мимо домов, подготовленных к сносу в квартале, где он провел свое детство.
Неожиданно для себя, повинуясь какому-то порыву, с детским предвкушением находки пиратского клада, он решил посмотреть, не найдется ли в пустых помещениях чего интересного для музейной экспозиции? Он вошел в ближайший пустой дом и поднялся на чердак. Разумеется, кроме старых, разломанных стульев, давно изъеденных жучками, да старого ненужного металлолома там ничего не было. Смотритель с сожалением вздохнул, и осторожно ступая по скрипящему полу, покрытому толстым слоем пыли, двинулся к выходу. И тут взгляд его упал на какой-то угловатый предмет, накрытый старой суровой плащ-палаткой. С тайной надеждой на что-то необычайное, он осторожно взял материю за край и поднял ее, чтобы посмотреть, что она скрывает.
Там была обычная старая пишущая машинка. Правда, судя по затейливым завиткам на ее корпусе, она была настолько старая, что вполне заслуживала места в экспозиции музея. Боясь запачкаться, он осторожно вынул пишущую машинку и вышел с нею на улицу. Глянув на дату ее изготовления, нанесенную снизу корпуса, смотритель убедился - так и есть, ее изготовили в 19 веке. На удивление, она была в весьма приличном состоянии. Лишь местами ее рычаги были чуть тронуты ржавчиной и в одном месте на корпусе отвалилась краска, оголив пространство величиной в небольшую монету.
После того как смотритель почистил и привел в порядок пишущую машинку, он принес ее в музей и показал своим коллегам. Они согласились, что это будет достойный экспонат.
На первой же экскурсии по обновленной экспозиции один из школьников остановился напротив пишущей машинки и спросил у одного из смотрителей, находившихся здесь:
- А что это за устройство?
- Пишущая машинка, - ответил тот.
- А как она пишет? - в свою очередь осведомился школьник. После подробного объяснения он лишь протянул: "А-а-а. Понятно", и пошел догонять группу одноклассников.
Смотритель тогда подумал, что надо бы написать короткое и понятное описание работы этого устройства, понятное даже детям. А для начала хотя бы просто вставить в валик лист бумаги, чтобы было ясно как работает и зачем нужна пишущая машинка. Так он и сделал.
В конце дня, обходя залы музея, осматривая все ли в порядке, смотритель краем глаза заметил, что с пишущей машинкой что-то не так. Подойдя ближе, он понял - листа бумаги в валике пишущей машинке не было. "Кому и зачем он мог понадобиться?", - хотел было подумать музейщик, но тут же заметил, что этот лист лежит рядом со стендом. Нагнувшись и подняв лист, смотритель бросил на него рассеянный взгляд и с удивлением еще раз внимательно перечитал отпечатанный здесь текст. Это были стихи о любви.