Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь - только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями.
"Другие берега" Набоков
- Не скучай, мамуль. Совсем скоро увидимся!
Мальчик поцеловал маму в щеку и зашел в поезд. Там неторопливо разложил вещи и расстелил кровать. Поезд тронулся, и мальчик увидел, как его мама медленно уплывает назад. Он глубоко вздохнул: на самом деле, он понимал, что его путешествие будет бесконечно долгим.
Первое время мальчик не знал, чем заняться, но как только он увидел перед собой салфетку, у него появилась идея. Он взял ручку и стал старательно выводить, насколько ему позволяли способности, черты своей матери: зеленые глаза с болотным оттенком, всегда смотрящие будто бы с укором, точка на радужке глаза, вздернутый носик, слегка рыхловатые щеки, ровные и тонкие губы, плавно складывающиеся в ехидную улыбку. Рисунок вышел неважный, да и он всегда понимал, что портреты людей давались ему очень плохо, особенно тех, кого он горячо любил. Странная штука: чаще всего бывает, что вещь, каким-либо образом приглянувшаяся нам, в деталях всплывает у нас в голове; события, которые на нас повлияли малейшим образом оживают по щелчку, вплоть до звука, с которым шлепнулся на пол какой-то парень под весом пьяных мужиков в баре. Но черты человека, благодаря которому ты здесь, забываются моментально. И может быть, мы неосознанно выкидываем черты родных людей, как нечто бесполезное, оставляя лишь все то, что делает их важными и значимыми для нас. А от незнакомцев остается только оболочка - их внешний вид.
***
Вот уже несколько часов все идёт своим чередом: какие-то мужчины играют в карты, пятилетний ребенок просится в туалет, бортпроводница прогоняет курящих людей из тамбура. За это время мальчик успел дочитать книгу с мифами Куна, которую дала его мама с собой. Она всегда знала, с какой жадностью он читает про что-то древнее, и, в особенности, про подвиги и путешествия древнегреческих героев. После прочтения нового мифа мальчик всегда с вдохновленным видом подбегал к маме, и часто она могла услышать от него, как он завидует этим героям, потому что всё в их мире было им неизвестно, потому что они всегда стояли перед чем-то таинственным, и они не могли, как сейчас, ткнуть пальцем в любое место на карте и сразу его узнать; прямо на их глазах карта из темного куска дерева превращалась в ожившее повествование о волшебных местах, суровых землях и бескрайнем море. Кроме того, не только из-за врождённого интереса к истории он собирал всё, что хотя бы отдаленно напоминало артефакты или антиквариат, даже если это мог быть обычный хлам, но ещё из-за одной особенности, присущей этим вещам. Почти все они, покупаемые им самим или для него, были сделаны ещё при его жизни. Окружающие предметы были ему ровесниками, вплоть до мебели в его комнате. Но отданные после смерти деда часы сразу же привели мальчика в неописуемый восторг и трепет, ведь они старше его на целых сто лет! Бесконечный массив времени разделял молодого дедушку, держащего впервые эти часы, и его маленького внука, сдувающего каждую пылинку с них. Бездонная пропасть между вечно меняющимся и переливающимся будущим и навсегда застывшим прошлым. Эти швейцарские часы были куплены его прадедом в подарок на окончание университета своему сыну. У часов была богатая история, что делало их ещё привлекательнее в глазах мальчика. Он представлял, что они всё это время были живыми, а, значит, осознавали, что видят, кого слышат и кому принадлежат. Иными словами, часы с момента своего создания вели летопись всего происходящего где-то у себя в подкорке. Мальчик понимал, что эти знания ему недоступны, так что смело пускал в ход свое воображение. В его голове вырисовывались яркими красками, создавая уже альтернативную историю, подслушанные краем уха воспоминания деда, как обычно смеющегося за кружкой кофе; что-то из его рассказов подзабыто, что-то дополнено, что-то изменено на вкус мальчика, и ему уже было не отличить правду от вымысла - всё слилось в единое полотно, как изображения подвигов героев на античных фресках. Воображая это в комнате деда, он с неподдельным интересом мог наблюдать весь день за стрелками настенных часов, корешками книг и пылью, витавшей в воздухе. В подобные моменты ему всегда казалось, что он чувствует ход времени, статично наблюдая за бережно хранимыми творениями Мнемозины; чувствует, как приоткрывает завесу и пропускается себя сквозь поток льющейся, как песок, истории. Мальчик так долго мог пребывать погруженным в созерцание, что родным иногда приходилось его одёргивать, чтобы он их заметил.
В этот раз он снова впал в это состояние и нашел себя уже смотрящим на волосы лежащего напротив него соседа. Мальчик медленно отвел глаза в сторону, до конца не понимая, что происходит. На табло светились цифры: "5.00"; солнце заливало весь вагон, окрашивая всех лежащих в красный. Нос пощипывало от сладковатого запаха, что заставляло дышать глубже и тяжелее. Мальчик сразу почувствовал дух разложения, лежащий толстым слоем в воздухе. Кроме пыли в плацкарте летали мухи, и только они нарушали тишину, тяжким бременем навалившуюся на мальчика. Он стал следить за одной мухой, которая привела его взгляд к бородатому мужчине на дальней полке. Но с бородой было что-то не так, потому что среди волос виднелись небольшие белые пятна. Присмотревшись, мальчик заметил, что это зубы, зияющие дырами в щеках. Лицо мальчика исказилось от ужаса: тело мужчины уже начало тлеть. Лучи солнца окрасили все тело мужчины в багровый цвет, превращая его гигантскую раффлезию. Мальчик судорожно потянулся к ближайшему соседу рукой, но сразу же отдёрнул её, прикоснувшись к чему-то мягкому, напоминающему спелый инжир. Он понял, что все окружающие его люди в вагоне мертвы. Моментально вскочив со своей койки, он бросился к тамбуру, чтобы попасть в другой вагон. Но как только мальчик почувствовал тот же запах внутри, он повернул обратно - не надо было идти дальше, чтобы понять, что он не найдет там ничего кроме щемящей пустоты. Немного успокоившись, он вернулся на свое место, ведь ничего другого ему не оставалось.
Чтобы отвлечься от крепко стискивающего страха он снова, с присущей ему доскональностью, приступил к изучению первых попавшихся его взгляду вещей. Возле каждого человека, или что по крайней мере раньше было человеком, находились до боли знакомые предметы, свойственные каждому пассажиру поезда: пустые пластиковые бутылки от пива; истерзанная рыба, источающая изысканный аромат; колода замасленных карт; железнодорожная кружка с разводами от растворимого кофе; горстка рассыпанных семечек на краю стола и кроссворд, с до конца не угаданным словом "пастораль".
Погруженный в свои размышления, мальчик не заметил, как его глаза стали постепенно закрываться при виде слегка покачивающихся предметов на столе и звуке ударяющихся об рельсы колес. Горевшие в его голове мысли не позволяли ему заснуть первое время, но постепенно их жар стал угасать, в конце концов потухнув до конца, и он провалился в сон. Мальчик знал, что не проснется прежним.
***
Окно теперь излучало пепельный свет, отчего жители вагона стали пробуждаться. С недовольными лицами, сальными волосами и задранными на животах футболками они поплелись друг за другом в туалет. После привычного утреннего обряда каждый занялся своими делами: кто-то принялся обгладывать остатки от рыбы, кто-то пошел за кипятком, а кто-то вернулся к кроссворду. За всем этим наблюдал маленький мальчик. Его грудь представляла ровную поверхность и не меняла своего положения, глаза были широко раскрыты, даже несколько неестественно для живого человека, его руки и ноги лежали вытянутыми вперед, а голова была повернута к окну. Люди продолжали ходить мимо мальчика, не обращая малейшего внимания на неподвижное тело, будто бы кроме койки и не было никого вовсе.
Поезд приближался к пункту назначения, поэтому все с нетерпением стали ожидать знакомую станцию, сидя у окна, а мальчик всё также продолжал неподвижно лежать на своей кровати. Он видел, как пассажиры покинули поезд, как уборщица помыла полы, как поезд тронулся в обратную сторону и прибыл в депо. Он видел, как вагон заполонила тьма, растворив в себе и его самого. Только секундная стрелка часов, нашептывая ему своё прошлое и его грядущее, напоминала ему, что он всё ещё жив. Но в конце концов, исполнив своё предназначение, часы смолкли, а с ними умерло и время: для мальчика теперь не существовали ни минуты, ни дни, ни года. Он понял, что дедушкины часы передали ему эстафету и сделали его своим приемником.