Сугробики тают на ярком, безжалостном солнце. Ничто их не спасёт. Слишком тепло. Они из последних сил бодрятся и держат форму, но растают. Непременно растают. Подумаешь. Никто не пожалеет. Чего им тут в жару делать? Только грязь и останется. Грязь превратится в землю. На земле вырастут цветы. И никто не вспомнит их былую морозную чистоту.
Серёга, Серёга, Серёга, отчего скажи, отчего мне так жалко тебя?
В качающемся через леса и поля поезде ты сидишь напротив. В полупустом плацкартном вагоне мы вдвоём в купе. На боковушке напротив пристроилась случайная попутчица. От нечего делать она прислушивается к нашему разговору и, наверное, ей чудно слышать твой акцент. А уж мне-то как чудно.
Я всматриваюсь в твоё лицо и не вижу следов времени. Ты такой же, словно не протекли через нас прожитые года. Как это странно и непонятно - сидеть вот так и разговаривать со своей беззаботной молодостью, вернувшейся вдруг с той стороны Земли. Порой наш пустой разговор сбивается, и я вспоминаю, как спорили и орали мы тогда, много-много лет назад, в нашей комнате в общаге. Мы с тобой сцеплялись яростнее, чем Вовка с Сашкой. Вовка всегда посмеивался, будто знал наперёд, кто из нас больший балбес, и лишь изредка отвешивал весомые аргументы. Сашка - тот просто, руководствуясь крестьянской логикой, считал крики делом пустым и не нужным, хотя, я видел, он всегда внимательно прислушивался. А мы с тобой, как дураки, до обид, до хрипоты, до злости метали друг в друга довод за доводом, перенапрягая в пустых логических построениях молодые, гибкие мозги.
Это тогда. Теперь-то мы уже не те. Да и глупо спорить о физических теориях и философских аспектах мироздания после стольких лет молчания. Мы просто сидим друг напротив друга и перетираем "за жизнь". О том, о сём, о детях, о женах. Это тоже интересно, конечно, интересно, но мы оба понимаем, что это не то, это всё не то! Мы больше не спорим о главном - о физических теориях, о философских аспектах бытия, и нам уже не наверстать недоспоренного, не заполнить прореху времени, эту проклятую чёрную дыру правильной жизни, которая высосала наш молодой задор и азарт.
Так вышло. Так сложилось. Мы не стали теми, кем должны были стать. И я забыл думать, что это неправильно. Все эти перестройки, распады великой империи - всё к лучшему, думал я. И жизнь сама собой складывалась "к лучшему", всегда только к лучшему, и у меня, и у тебя. У меня здесь, у тебя там - в далёкой, как Марс, Австралии. Но не от этого мне грустно.
От чего мне так жалко тебя, Серёга? В складках улыбки ты прячешь тоску и растерянность? Так ведь это понятно, ты едешь с похорон мамы. Если б не это, сколько бы мы ещё не увиделись?
Весеннее солнце спускается за сосны. Оно мечет стробоскопические лучи из-за стволов и просвечивает ими вагон навылет. Ты щуришься, отвык, что ли? Неужто в Австралии оно не такое яркое? Но я не спрошу об этом, это слишком серьёзно, а мы просто едем от Вовки к Сашке, раз уж ты приехал, надо повидаться со всеми. Я не спрошу тебя про солнце твоего нового дома, я спрошу тебя чепуху, что-то про работу. Тут у нас общие темы. Но как глупо, как глупо тратить на них время! К чёрту компьютеры! Разве о дурацких железяках нужно говорить, когда так ненадолго сведены края пропасти лет?!
Серега, Серега, ты такой же. Такой же, да не такой. Акцент! Это смешно и нелепо. Мой друг, с которым вчера только выпили на посошок, комично тянет слова и так не по-нашенски закругляет фразы. Смешно и нелепо. Я говорю тебе об этом, и ты удивляешься. Неужели? А потом рассказываешь, что дети вообще не хотят говорить по-русски - не заставишь. Тебя это расстраивает? Брось, оно им не нужно. У детей и их родителей разные родины, так получилось. От того и разные языки. Быть может, это не страшно. Наверное, это нормально.
Серега, Серега, у тебя всё хорошо, всё просто файн. Уж и не знаю, отчего мне тебя жаль. Ну жалел бы Вовку, который пашет на своих трех работах, а дома "воспитывает" выпивоху свёкра, и Витка опять без работы. Или Сашку, который так и застрял в своём институте, и до сих пор ютится с семьёй в общаге, и Светка болеет. Но нет, мне почему-то жаль тебя. Почему? Даже с детьми у тебя всё хорошо. У нас троих по одному сыну, а у тебя одного трое. При том, что когда-то твоей Надюхе местные эскулапы нарисовали диагноз "бесплодие". Из-за одного этого стоило уехать. У тебя свой большой дом, я видел снимки. У тебя хорошая работа и тебя ценят? Кто бы сомневался. Сейчас я бы уже и не спорил, сейчас я знаю точно - ты был самым способным на курсе. Ни одной четвёрки, ни одной пересдачи, ни одной "шпоры". Я пользовался твоими конспектами потому, что понимал их лучше чем свои.
Серега,Серега, у тебя всё хорошо. Всё так хорошо, что мы давно перестали перезваниваться и переписываться. Говорить не о чем, когда всё хорошо. Спорить не о чем.
И мы молчим. Давно не ездил в пустых поездах. Можно было рвануть и на автобусе, но я рад, что мы выбрали поезд. Где ещё так можно помолчать с другом, приехавшем с того света. За окном плывут, покачиваясь, бугорки да косогоры, мелькают ещё голые, но уже ожившие берёзки, да тают сугробики по буеракам.
Серёга, Серёга, Серёга... Не тебя мне жалко, у тебя всё хорошо, а себя того, уехавшего вместе с тобой. Мне страшно подумать, что я мог оказаться на том свете, в жаркой, радушной Австралии. Мне страшно представить, что это я остался бы без беспощадно чистой зимы, без этих несчастно счастливых людей. Нет, Серёга, у тебя всё хорошо. Я жалею не тебя, я жалею себя.
Сугробики тают на жарком, безжалостном солнце. Никто и ничто их не спасёт. Слишком тепло. Они из последних сил держат форму. Но растают. Непременно растают. Подумаешь, никто не пожалеет - чего им здесь в жару делать? Только грязь и останется. Грязь превратится в землю. Из земли вырастут цветы. И никто не вспомнит их былую ослепительную морозную чистоту.