Аннотация: Секретное оружие сарматов в войне против римлян. Грустная история про сарматского мальчика и его верного коня. Художественное произведение, не претендующее на какую-либо историческую достоверность
В вечерних сумерках таяли вдали смутные очертания Карпат. Центурий Марк Леонтий расположил свой отряд на ночлег вблизи дубравы. Могучие деревья, словно стены, защищали от диких варваров, чьи угодья - степь - начинались сразу за холмами.
- Поверь мне, Квинт, сарматы привыкли биться на открытой местности, - говорил триарий Авдикий молодому гастату у одного из костров. - Лес - наша крепость против них.
- Но Авдикий, мы же не будем прятаться как зайцы от каких-то дикарей. Мы дадим им бой!
- Дадим, обязательно дадим. Но недооценивать их не стоит.
Костры горели тут и там. Центурия не скрывалась. Разведчики сообщили, что передовой отряд сарматов ещё только в двух днях пути. Битва будет, но не завтра. И уж точно не сегодня.
После долгого дневного перехода пехотинцы отдыхали у огня. Шли неторопливые беседы. Кто-то вспоминал свой виноградник, что выходил одним краем к побережью Адриатики. Другой рассказывал о своих приключениях во время прошлого похода на кельтов. Его слушали не очень внимательно - их легион недавно вернулся из негостеприимной Британии, и у каждого была в запасе своя история с этой экспедиции.
Для новобранца Квинта грядущая битва должна стать первой, и биться он будет в первом ряду, как и все молодые воины-гастаты. Поэтому он, хоть и стараясь не показывать тревогу, с любопытством расспрашивал обо всём Авдикия. Ветеран многих сражений, он почему-то привязался к этому мальчишке, и как мог, помогал ему. Не навязчиво, чтобы не уязвить гордость будущего славного легионера, каким Квинт, конечно, станет.
- Любой враг, ґ- говорил Авдикий, - имеет свою черту. Даки - хитры, пуны - изобретательны, венеды - неутомимы в ярости. А сарматы... Сарматы - лихие наездники и меткие стрелки. И они не знают пощады. Когда бились за Мезию, они окружили две когорты. Кого не пристрелили, тех затоптали конями. Мой отец, слава ему в веках, остался на том поле.
От соседнего костра, устав от походных баек, к Авдикию и Квинту повернулся принцип Домнин. Он с интересом прислушался к их разговору.
- И поэтому, - продолжал Авдикий, - если перевес будет на их стороне, я не вижу ничего постыдного в том, чтобы укрыться в дубраве. Не убежать, Квинт, не спрятаться, а именно укрыться.
- Да, наверное, ты прав, но...
Квинт не успел договорить, как в разговор вмешался Домнин.
- Я слышал, почтенные, что сарматы готовят нам какой-то неприятный подарок.
- О чём ты? - недовольно уточнил Авдикий.
- Мой приятель из разведчиков говорил, что они везут с собой на огромной повозке какой-то ящик. И из него валит дым.
- Ха-ха! Может, они научились возить с собой печи?
- Какие печи, Авдикий, - обиделся Домнин. - Они везут дракона, вот увидишь. И дубрава нам не поможет.
- Ты уже не мальчик, Домнин, и даже не гастат-первогодок. И всё еще веришь в старые сказки? Драконов не бывает.
- Хотел бы я, чтобы ты был прав, - ответил Домнин, и отвернулся к своему костру.
Квинт вопросительно смотрел на Авдикия. Тот помолчал, и, подкинув в костёр сухих веток, сказал коротко:
- Не бойся драконов. Остерегайся сарматских стрел, ну и коней.
За много лет до этого, когда Квинт ещё играл с деревянным мечом на родительской вилле, его ровесник - маленький сармат Картас уверенно ездил вокруг стойбища на отцовском жеребце. После лютых метелей наступила долгожданная весна, десятая в жизни Картаса. Великая степь зазеленела, и весёлые буйные табуны вновь после долгой зимовки вышли на сочные луга.
- Хватит тебе уже занимать моего скакуна, - сказал в начале лета Картасу его отец Кусу. - Пришло время завести своего верного коня.
Этого дня Картас ждал с нетерпением вот уже несколько зим. Его старшие друзья уже давно носились по степи на своих вороных, гнедых и пегих, теперь пришел и его час. По старой сарматской традиции, начало которой никто и не помнит, на десятое лето мальчику выбирают собственного молоденького жеребенка. С этого дня они становятся неразлучны - мужает парень, вместе с ним растет и конь. Ближе друга у сармата не бывает.
С отцом они вместе поехали в табун. Картас сидел на спине отцовского Зуры, и думал о том, что обратно в стойбище он уже вернётся верхом сам. Как же ему найти коня по себе?
- Ты увидишь его, и поймёшь, что это - твой конь, - словно услышав его мысли, проговорил впереди отец. - Ты будешь растить его, заботиться и однажды он, быть может, вынесет тебя из лихой схватки.
- А когда я поеду на войну, отец? - спросил Картас.
- Твоё время придёт, сын. Нам уже тесно в этом краю степи. Твой дед бился в стране заката. Я бился в стороне восхода. Там наши враги растоптаны. Однажды мы снова пойдём туда, где садится солнце, чтобы напомнить о славе отцов.
Солнце - небесный факел грозной Табити - ещё лишь поднималось далеко на востоке. Из-за края степи выкатился его верхний край, касаясь облаков красным сиянием. А Кусу с сыном уже не первый час ехали всё дальше от родного стойбища. Туда, где пасутся вольные табуны, путь не близкий.
Тень успела вырасти и вновь уменьшилась, когда отец с сыном заехали на вершину холма. Они спешились, и Кусу отпустил Зуру паститсь. Он знал, что верный конь, который уже много лет носит его по просторам степи, не покинет его.
- Смотри, Картас! - отец повел рукой к подножью холма.
Картас и без того уже вперил взгляд вниз. Степь бурлила. Словно море, о котором Картас слышал в сказках своей бабушки, кишело у подножия. Табун, огромный и величественный, жил своей собственной жизнью - отсюда и до самого горизонта. Сотни, тысячи, целая тьма коней и кобылиц.
Кусу с Картасом стояли на вершине холма не скрываясь. Вскоре их заметил чабан, подскакал к ним. Взрослые обменялись приветствиями. Юному Картасу старый пастух тоже протянул жилистую руку, как большому. Он уже понял, зачем приехали отец с сыном - не впервой. Мальчик вступает во взрослую жизнь, теперь он достоин рукопожатия.
Кусу вручил чабану традиционную в таких случаях мошну с золотыми монетами, добытыми в давнем походе на далёких врагов.
- Поехали, - сказал чабан. - Жеребята пасутся на лугу вон за тем холмом.
Коротким присвистом Кусу подозвал Зура. Чабан ускакал вперед, за ним поехали отец с сыном.
На полянке вовсю резвились молоденькие жеребята. Картас цеплялся взглядом к каждому. Кто же из них станет его верным другом, его попутчиком во многих странствиях, которыми наполнена жизнь каждого сармата? Может быть, этот шустрый гнедой? Или вон тот, спокойный, серый в яблоках?
- Выбирай, - сказал отец.
Картас соскочил со спины Зура и неуверенно пошел в сторону жеребят, которые насторожили уши при виде приближающегося чужака.
- Только помни, - крикнул вслед чабан, - конь тоже должен выбрать тебя.
Взрослые тоже спустились с коней, присели на мягкую травку. Пастух достал бурдюк из заплечной сумки.
- Это дело не быстрое, - кивнул он в сторону удаляющегося Картаса, - отведаешь моего кумыса? Этой весной он особенно знатно удался.
- Да. За своим Зурой я гонялся полдня и всю ночь, лишь на утро он мне доверился. Так что и я подготовился к длинному ожиданию.
Кусу потянулся к своей торбе, достал почти такой же бурдюк, несколько кусков сыра, пару лепешек.
- Угощайся!
В знак уважения друг к другу, мужчины обменялись напитками. Они не спеша потягивали прохладный кумыс, что сохранил свою свежесть благодаря искусно сделанным бурдюкам, неторопливо жевали сыр и лепешки, предвкушая интересное зрелище - погоню мальчишки за жеребёнком.
Картас приближался к жеребятам. Они, словно сговорившись, во все глаза смотрели на него, лишь изредка прядя ушами. Потом вдруг тот самый гнедой, которого Картас про себя прозвал шустрым, неожиданно взбрыкнул и поскакал куда-то прочь. Вслед за ним мгновенно умчался и конёк, казавшийся спокойным, что до того мирно рвал травку. А за этими двумя унеслись и остальные. Картас хотел заплакать, но вспомнил, что уже большой. Он оглянулся на отца. Тот сидел с чабаном на вершине холма и спокойно беседовал, не глядя вниз. Но просящий взгляд сына Кусу словно почувствовал и посмотрел на него. Он помахал рукой Картасу, и указал туда, куда умчались жеребята. Мол, вперёд! И ноги будто сами понесли вдаль по степи приободренного отцовским жестом мальчика.
Колесо солнца налилось закатным светом и покатилось к горизонту, когда Картас подобрался к отдыхавшим жеребятам. Он заметил их издалека, и обошел так, чтобы ветер дул в его сторону. Почти не дыша, подполз к одному из них, что стоял с краю. Резко вскочив, Картас схватил жеребенка за что смог - за хвост. Тот от неожиданности лягнул Картаса, и попал мальчишке прямо в лоб парой своих крепких копыт. "Никогда не подходи к коню сзади" - пронеслись в ушибленной голове Картаса отцовские наставления, когда он падал навзничь. Небо и земля поменялись местами, солнечное колесо покатилось быстрее, так показалось Картасу. Он закрыл глаза и забылся.
В свете усыпанного звёздами степного неба к холму, на котором, опершись друг на друга, дремали Кусу и чабан, подошли жеребята. Их ржание разбудило мужчин.
- Что-то твой малец загулялся, - протянул пастух.
- К рассвету вернётся, - ответил Кусу. - Ночью искать бесполезно.
Он устроился поудобнее и снова задремал. Так показалось чабану. Он не видел, как Кусу сжал в кулаке ремень своей заплечной сумки. С силой, что побелели пальцы, а ногти впились в ладонь. И снова разжал. И так до утра он не ведал покоя, оставаясь внешне безмятежным.
Картас метался в горячечном бреду. От удара ему стало так плохо, что он не мог ни подняться, ни просто прийти в себя. Ему казалось, что он бежит по горящей степи. Сухая пожелтевшая трава горит у него за спиной, вот-вот дикий степной пожар его нагонит, ветер закружит вместе с метущимся пеплом. Бежать, только бежать. Но вот огонь окружил со всех сторон, и бежать дальше некуда, лишь только вверх, но ведь он не птица! Отчаяние в нездоровом сне захлестнуло Картаса, и тут в его бред ворвался красный конь. Сам - будто огонь, небывалый, великолепный. Он вынес Картаса из огня. Дальше во сне Картас стоял напротив своего спасителя и трепал его за ухо. А красный конь тыкался влажной мордой в его лицо. От этого Картас очнулся.
Над собой он действительно увидел склонившуюся морду рыжего жеребёнка. Конечно, это был не тот волшебный огненный конь из его горячечного видения. Но все же чем-то неуловимым они были похожи.
На рассвете Кусу разглядел точку на краю обозримой степи.
- Гляди! - ткнул он в бок мирно сопевшего чабана.
Тот разлепил сонные глаза и вгляделся в туманную даль. Он еще щурился, пытаясь разглядеть - кто или что там движется, а Кусу уже свистнул верного Зуру. Во всю прыть они помчались к горизонту, и чабану ничего не оставалось, как поскакать вслед.
Как и надеялся Кусу, это был Картас. Он ехал на рыжем жеребёнке, обняв его за шею. Видно было, что мальчишка очень устал за эту долгую ночь.
- Это не мой жеребенок! - воскликнул чабан, нагнав их. - Ни в моём, ни в каких других табунах я не видел жеребят такой масти!
Кусу его, казалось, не слышал. Он спрыгнул с коня и подошёл к сыну. Жеребёнок на миг насторожился, но потом с шумом втянул ноздрями воздух и, кажется, успокоился. Кусу погладил сына по голове.
- Молодец, сынок, славного скакуна выбрал!
Картас в ответ слабо улыбнулся и прошептал:
- Это он меня выбрал, отец!
- Тем лучше. Значит, судьба сама тебя нашла.
- Кусу, забери своё золото, - вмешался чабан. - Это не мой жеребёнок!
- Не важно. Это пастбища твоего рода, пусть все будет так, как должно быть.
Пастух кивнул и принялся осматривать жеребёнка. Тот не противился. Чабан заглянул ему в зубы, проверил суставы, внимательно рассмотрел каждое копыто, осмотрел уши. Кое-что за правым ухом привлекло его внимание. Он не поверил своим глазам, а присмотревшись, резко отшатнулся.
- Смотри, Кусу, на нём печать Табити!
Кусу заглянул за ухо жеребенка. Вгляделся - действительно, там было клеймо в виде трех стрел, выходящих из одной точки. Символ огня.
- Кусу, он сбежал из табуна жрецов! Его надо вернуть!
- От них просто так не уйдет никто. Он сам пришёл к моему сыну, значит - это подарок Огненной царицы. Он останется с Картасом.
Сын, успев испугаться, что ему придется расстаться с только что обретённым другом, успокоился. Отец спросил:
- Как назовешь коня, решил?
- Эселт, отец. Стрела.
- Хорошее имя для скакуна. Пусть он будет таким же быстрым и опасным для врагов. Теперь домой.
Вернуться на стойбище верхом, как мечтал, Картас не смог. Отец усадил его впереди себя, слишком слаб он был. Эселт всю дорогу скакал рядом, да Кусу и не особо торопился - главное дело сделано, можно не спешить.
Солнце десять раз успело подняться в небо и вновь закатиться за горизонт, пока Картас отлеживался в юрте. Наконец, он почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы выйти наружу. Эселт встретил его радостным ржанием. Вскоре Картас, как и другие мальчики, которым исполнилось десять лет, вместе со своими жеребятами прошли ритуал посвящения. Глава племени - ардар - сам наставлял каждого на путь верности роду и народу. С этого дня мальчишки считались воинами, и вместе со своими жеребятами учились военному делу у взрослых.
Время шло, зимы сменялись веснами. Мужал Картас, вырастал Эселт. Его младшие братья обзавелись собственными скакунами, вполне неплохими. Но всем им было далеко до Эселта. Он был самым быстроногим конем в племени. Картас к своей семнадцатой весне прослыл самым метким стрелком, сказались уроки отца - опытного воина. Слух об огненном жеребце и его лихом наезднике разнёсся далеко по степи.
Однажды на пороге юрты, где жил Картас с родителями, братьями и сестрами, появился старик, с ног до головы укрытый дорожной накидкой. Он долго о чём-то говорил с Кусу, и во время их разговора отец велел всем оставаться в юрте.
Наконец, Кусу позвал Картаса. Вид у него был сумрачный, таким Картас не видел отца с того дня, как позапрошлым летом хворь унесла их сестрёнку. Не ожидая ничего доброго, он смотрел на отца, а странный старик стоял рядом, свысока поглядывая на парня из-под накидки.
- Картас, сын, - Кусу замялся. Впервые на памяти Картаса, отец, всегда твёрдый и уверенный, казалось, не знал, как начать, - пришло время расстаться вам с Эселтом. Вместе с ним ты добыл себе славу. Жаль, не успел закалить её в настоящем бою. Этот человек в обмен на Эселта даст тебе любого коня, какого захочешь.
- Но мне нужен только Эселт, и никто больше! - возмутился Картас. - Он выбрал меня, а я выбрал его!
- Но ещё раньше, - раздался из-под накидки скрипучий голос старика, - его выбрала грозная Табити! Ты можешь гордиться, мальчик, что тебе выпала честь растить скакуна Огненной царицы! Но теперь ему возвращаться в её небесный табун.
- Отец, кто этот человек? Что он такое говорит?
Старец снова погрузился в молчание. Кусу сказал:
- Ты видел клеймо за правым ухом Эселта?
- Конечно, я знаю, чей это знак. Но ты сам говорил, что это его оберег на удачу. Что это клеймо ему поставил чабан того табуна, в котором он родился.
Старик откинул накидку, и Картас с удивлением увидел, что он вовсе не старик, а мужчина возраста его отца. Он повернулся спиной к Картасу, отогнув своё правое ухо, чтобы тот присмотрелся, затем поспешно вновь закутался в накидку. За ухом у человека был выжжен точно такой же знак, как у Эселта.
- Твоему коню, - снова зазвучал старческий голос, словно не принадлежавший страннику, а чей-то взятый взаймы, ґ- это клеймо поставила сама Табити. Как и мне. Спасибо тебе, юноша, что сберёг и вырастил его. Но теперь ему пора возвращаться. Возьми.
Он порылся в складках своей накидки и извлёк золотую монету, только вдвое больше обычной. На одной её стороне был начертан всё тот же знак из трёх стрел, на другой - голова коня.
- За эту монету любой табунщик, не торгуясь, отдаст тебе самого лучшего скакуна. Даже того, которого прочил продать царю самого Рима.
Странник стоял с монетой в вытянутой руке, но Картас так её и не принял. Монету взял Кусу.
- Я не отдам вам Эселта! - вскричал Картас.
Мнимый старец резко глянул на Кусу. Тот легонько тронул сына за плечо, отвёл в сторону.
- Оглянись, сын! Ты видишь этих незнакомцев, что притаились по углам?
Только сейчас Картас заметил, что и вправду в их стойбище много чужаков. Но почему же ардар не поднял всех мужчин на защиту родных юрт? Как допустил, что столько незваных гостей пробралось к их домам?
- Они пришли с этим человеком, сын. Он жрец огненной Табити, а у них очень много силы. Ардар с почётом принял его, накормил его стражу, лишь после этого жрец пришёл к нам. Они жестоки, но сильны. Я воин, сын, но время воинов прошло. Сейчас властвуют жрецы. В юрте твоя мать, братья и сёстры. Жрецу ничего не стоит предать их огню во славу Табити, и даже ардар ничего не сможет сделать. Иначе - они снова придут, но уже не с сотней воинов, а с тысячей, и просто сотрут наше стойбище... Ты ещё найдёшь своего коня.
Картас вспомнил всех своих братьев и сестёр. Младший из них видел снег всего четыре раза. А любимая сестрёнка уже такая мастерица, сшила для него перемётную суму. Да и остальные... Но Эселт, Эселт... Картас решился. Он не стал ничего говорить, лишь быстро кивнул отцу, и скрылся в юрте.
Кусу сам повёл жреца и его стражей туда, где пасся Эселт. Долго они не могли изловить лихого скакуна. Кусу с удивлением смотрел, как жрец, такой невозмутимый лишь недавно, во время их беседы, как ребёнок потешается, наблюдая, как стражники ловят Эселта. И в один миг жрецу это надоело. Он едва уловимым движением, которое Кусу заметил лишь краем глаза, а понял намного позже, коснулся своего клейма за правым ухом. Эселт тут же встал как вкопанный. Жрец поманил его, и конь подошёл. Странник не стал садиться верхом, не стал прощаться. Он ушёл по дороге прочь от стойбища, с ним рядом Эселт, а позади - воины. Кусу посмотрел им вслед, и вернулся к своим.
Картас, к радости отца, не злился на него и на свою судьбу. Ходил по юрте весёлый, играл с братьями и сёстрами. Больше всего - с самыми младшими. Этой же ночью он сбежал из отчего дома.
Он пошёл по следам жреца и его воинов. Их было много, и наследили они достаточно, так что опытный степняк, каким и был Картас, мог идти за ними по пятам даже ночью. Спасти друга, вызволить любой ценой, ещё не понимая, как именно...
Он шёл, переходил на бег, снова шёл, понимая, что за день они не могли уйти слишком далеко, а с наступлением темноты обязательно остановились где-нибудь на ночлег. Но или они двигались слишком быстро, или были неутомимыми путниками, но нагнать их Картас до утра так и не смог.
Немного передохнув в тени придорожной акации, он двинулся по следу дальше. Лишь к середине третей ночи он увидел спины тех, кто увёл его верного друга. Они стояли лагерем у входа в узкое ущелье. Картас как можно незаметнее начал подползать к ним. Он уже видел своего Эселта, что как привязанный, хоть и без всяких верёвок, стоял подле давешнего жреца.
Картас, ещё не зная, что будет делать дальше, подползал всё ближе. Рука сама нащупала верный охотничий нож, как неожиданный тяжёлый удар непонятно откуда обрушился на его голову. Картас отключился.
Очнулся он от резкой боли. Нестерпимо жгло за правым ухом. Выходя из забытья, он понял, что там действительно жжет. Донёсся запах горелого мяса. Как окончательное проявление реальности, пронеслась мысль, что это его плоть горит. Боль была невыносимой, но Картас лишь крепче стиснул зубы. Дёрнулся, и понял, что связан. Открыл глаза, и увидел, что над ним возвышается жрец. В руках его было раскалённое тавро, такое каким клеймят скот.
- Ты всё правильно сделал, мальчик, - проскрипел жрец. - Ты верен. Верен своему другу, значит, верен и роду. Табити угодны такие. Теперь ты тоже принадлежишь ей. Как и я, как и твой конь, как и все мы.
Картас огляделся. Он лежал на камнях посреди поляны, со всех сторон окружённой скалами. Где он? Как долго был в забытьи? Сколько его сюда тащили? Он не знал. Посреди поляны возвышалось огромное костровище. Столько дров не собрать в степи, они явно привезены с севера, мелькнула не самая уместная мысль. К своей радости, Картас увидел Эселта. Но, хотя пару минут назад, не издав ни звука, стерпел ужасную боль от клеймения, сейчас он не смог сдержать слёз. Его лучший друг, его верный Эселт был привязан к столбу в середине будущего костра. Так вот что имел в виду жрец, когда говорил, что Эселту пора возвращаться в небесный табун грозной Табити! Они просто принесут его в жертву богине огня, сожгут на этом огромном костре, и вместе с дымом его вольный дух унесётся в чертоги огненной царицы! От злости и собственной беспомощности Картас зарычал, заизвивался, но что толку.
Кроме уже знакомого жреца здесь было ещё с десяток таких же. Все - с ног до головы закутанные в свои накидки. Картас бессильно наблюдал, как с разных сторон они с факелами не спеша подошли к костровищу, как бросили факелы, и дико и сиюминутно взвилось пламя.
Эселт стоял не шелохнувшись. Он принимал свою жертву гордо, достойно коня настоящего сармата. Увидя это, Картас и сам успокоился. Словно отпустило какое-то тяжкое бремя. Он чётко и ровно произнёс:
- Развяжите меня.
Жрец, тот самый, что приходил за Эселтом, а только что клеймил Картаса, стоял над ним и задумчиво тёр собственное клеймо. Картас повторил:
- Развяжите меня.
Жрец сам наклонился, и разрезал путы, связывавшие руки и ноги Картаса. Молодой сармат, лучший стрелок своего племени и наездник самого быстроногого в степи коня, молча встал. Не глядя по сторонам и не торопясь, он пошёл к полыхавшему костру, в котором его Эселт всё ещё держался на ногах, облизываемый со всех сторон языками пламени.
Стражники метнулись было задержать Картаса, но жрец мановением руки отогнал их.
- Да свершится воля Табити! - произнёс он.
Картас зашёл в костёр. Он не почувствовал боли, хоть под ногами трещали сучья, а кожа тут же начала покрываться волдырями. Он не испытывал ничего, кроме единственного желания - не умереть, пока не доберётся до своего друга. Пробираясь сквозь стену огня, Картас увидел, что Эселт смотрит на него. Добрым и умным взглядом, каким он его всегда знал.
- Друг мой... - прошептал Картас.
Он всё-таки добрался до своего любимого коня. Перед глазами проплывали картины их первой встречи - как ещё жеребёнком Эселт, быть может, спас его. Как они вместе покоряли степные просторы. Как каждой долгой зимой Картас заботился о своём любимце...
Из последних сил Картас взобрался на коня. Сжал в руке нож, который почему-то не забрали жрецы. Принять смерть, как то подобает сармату - на коне и с оружием в руках. Такой была его последняя мысль. А после ноги у Эселта подкосились и двое - конь и человек - рухнули в пламя.
Квинт и Авдикий разошлись по своим палаткам. Гастатам и триариям полагались разные места как в бою, так и при ночлеге. Юноши-гастаты шли в передних рядах. Если им удавалось смести противника и выжить, значит - противник слабый. Для схваток с сильным врагом позади шли принципы - воины постарше, что уже пообтёрлись в битвах, отдавшие легиону не меньше десятка лет жизни и отправившие к Плутону не меньше сотни варваров каждый. Ну а если враг оказался совсем лютый, в бой шли ветераны - триарии. Тяжёлая ударная сила, самые матёрые рубаки, прошедшие через горнило десятков войн и сотен сражений. Тот лишь факт, что воин с целыми руками и ногами, с головой на плечах дожил до перехода в этот статус, говорило что это - отъявленный неудержимый и чертовски опасный головорез в форме легионера Священного Рима.
Квинту не спалось. Впереди - первая битва. Как удастся себя проявить? Много ли этих диких сарматов, что покусились на владенья империи, удастся сразить? Дойдёт ли в схватке дело до ветеранов, или они с принципами справятся? Вопросы отгоняли сон. Авдикий говорил, что с ним было так же перед его первым боем. Зато потом и доныне сон его не знает тревоги.
Решив немного пройтись, вдохнуть прохладного ночного воздуха, Квинт вышел из палатки. Там он встретил давешнего незваного собеседника - принципа Домнина. Он смотрел на восток. Квинт поглядел туда же. Вдали, где виднелись Карпатские горы, светил какой-то огонёк.
- Должно быть, наши дозорные развели сигнальный костер, чтобы предупредить - враг уже близко, - неуверенно предположил Домнин.