Вот сегодня произошел этот случай... Мы отработались, как то нынче пошли домой раньше обычного, в три уже не работали, прибрались только, посидели, чай попили. Атаман вышел, кстати... Настроение было хорошее, мы - я, Халыч, Атаман, Двинутый и Миша, сидели в тесной раздевалке за
чашкой чая перемывали друг другу и общим знакомым косточки, болтали ни о чем и обо всем на свете, и это было здорово, когда вот так беседуешь,
время вроде как останавливается, и проблемы вроде не так мучат тебя, да, вот так...
Я промочил ноги, совсем малость, но не устал, не очень замерз, и все было нормально, и я чувствовал, что это мой день, не то чтоб я что-то сделаю особое, просто мне казалось, что все будет сегодня нормально. Атаман сказал, что, мол, одевайтесь и собираемся, хотя все уже переоделись, кроме него самого и Халыча, тот возился недолго.
А вот сам Атаман что то тянул, и времени до автобуса оставалось немало, но когда он переоделся, все решили уже идти. Атаман и Миша что-то не пошли с нами, как обычно, повернули в сторону Адама, а мы, молодежь, втроем, отправились на остановку, вниз, там метров двести надо пройти.
Всю дорогу мы прошли очень быстро, дул сильный ветер и было зябко, хоть и не очень, и шел снег. На радостях я кричал, ругал Двинутого, что он
подбил всех идти так рано, в шутку, понятное дело. Но мне неприятно было думать, что сейчас придется торчать на остановке около получаса, хоть остановка и со стенами, и от ветра защищает, но от холода-то нет. А Двинутый кричал, что надо покормить синичек, он для этого хлеба взял. Синички всегда садились на руку, если им протягивали корм, и Двинутый хотел поймать синичку, посмотреть, что будет. Мы пришли, когда
автобус только пошел наверх, черт, теперь чуть не полчаса ждать. На остановке было что-то около четырех человек, я быстро замерз (штаны надел, как дурак, рабочие, сменки не было, а они сырые, обледеневшие, а пока сидели в раздевалке, еще и подтаяли, ощущение не из приятных...)
Двинутый решил подкармливать черным хлебом, но мы с Халычем что-то сомневались, что такая приманка потянет. Синички сидели на ветках, голодные, озябшие, пожалуй, и хлеб будут есть. Двинутый насыпал хлеб в руку и протянул - ждет. Птички, да, заинтересовались, стали летать вокруг, одна зависла над рукой и чуть не села.
Я мерз, мне уже было не так весело, как перед уходом, начали донимать обычные мысли, и все по кругу. Двинутый пытался приманить синичку, Халупа чего-то там болтал, я что -то ему отвечал, и мерз. Вообще-то синички вскоре стали прилетать, садиться на руку, одну Двинутый
поймал, схватил и стал разглядывать вблизи. Птичка рвалась, но, видимо, не слишком. Двин изобразил, как будто хочет откусить ей голову. Мне было неловко за себя и за приятеля, перед людьми на остановке, конечно, и я громко просил отпустить. Ну, он покуражился еще и отпустил, я стал чего- то там ему объяснять, мол, зачем живую тварь мучишь.
Ну, я понимаю, ему плевать, да и птичке ничего не стало. Дальше приманивает. Синички малость пошугались, но принялись, глупцы, за старое. Теперь он не пытался уже поймать, думаю, немного стыдился бабок на остановке - их уже порядком набралось, а мело все сильнее, и мое настроение портилось. Две, три синички подлетали, садились, но хлеб кончился, приходилось класть шелуху от семечек- семечек то не было-и птицы вблизи это видели, и, присев на миг, улетали.
Тут, разозленный, видимо, тем, что они сразу улетают, Двин сбил одну синичку - легонько, она изменила только курс. Но все на остановке это видели, и посмотрели, как мне показалось, с неодобрением. Я, хоть и понимал, что это без толку, начал убеждать, не надо, что она тебе сделала, но ему что, плевал он, хоть не сбивай, говорю, и он не сбивал,
А времени-то много прошло, я подумал - вот и автобус скоро придет, домой поедем, присутствие духа чуть-чуть вернулось.
а там народу полно, на остановке, и я подумал, как мы - сядем или все же стоя поедем, отвернулся от чертова ловца и стал высматривать автобус. Халыч молчал, тоже мерз, видимо, и тут вдруг я краем глаза заметил, что балбес Двинутый опять сбил синичку, да так, что она упала в снег и стала биться, не взлетая. Тогда корпус остановки заслонял ловца,
и бабки не могли его увидеть в тот момент, мы с Халычем подбежали и наперебой стали кричать, что делать, птичка взлетела на полметра и опять села. Я, конечно, уже понял, что она сейчас умрет, но ведь...Да, я понимал,
но ведь у человека такой менталитет, и я залез в сугроб, вынул птичку, и, зажав в ладонях, стал дуть на нее, чтоб согреть. Мне было ясно, что она умрет, причем прямо сейчас, и пяти минут не пройдет, но бросить ее это все равно что...
Двинутый взял ее осторожно из моих рук и тоже начал греть, я не знаю, понимал ли он, что ей не жить, он и жалел-то ее, мне кажется, только чтоб нам показать, по крайней мере, я так считаю. Да, он грел ее и бормотал
типа какая жалость, как жалко, да знал бы я, крылышко сломано, видимо. Птичка открывала и закрывала глаза, быстро-быстро дышала, а я стоял и смотрел, и Халыч смотрел, мы понимали, что птичка умрет, и Двинутый, наверно, понимал, но ведь так нелегко признать себе и окружающим, что ты опозорился, и Двинутый все пытался согреть синичку, она уже почти не трепыхалась, совсем дело плохо, очевидно.
Тут вдалеке показался автобус, надо было что-то решать. Понятно, для приличия, я предложил Двинутому взять синичку с собой, но он не захотел -что мне с ней делать. По cути, я отлично знал, что птичка умрет в автобусе, везти ее с собой - глупая идея, но ведь надо было как то оправдать себя, не знаю, правда, в чьих глазах. Люди на остановке не смотрели на
нас, они уже залезали в автобус. Двинутый очистил от снега маленький пятачок носком ботинка и положил птичку туда,
не засыпав снегом, и мы зашли в автобус. Замечу, что пока мы делали друг перед другом вид, что пытаемся спасти несчастную птичку, я велел ребятам ничего не говорить о птичке Атаману, а в автобусе, оказывается, Атаман с Мишей и были - они поднялись наверх, что-то Мише нужно было забрать, и сели на той остановке. Места, как ни странно, нашлись, и мы сидели все впятером на заднем сидении, и все опять смеялись, шутили, болтали, как ни в чем не бывало, ладно хоть никто болтать про это не стал. Я не убил синичку, я был свидетелем и показал свое бессилие и ложную заботу, и теперь я был мрачнее тучи.
Я понимал, что Двинутому нет дела до птички, нет дела до того, что он ее убил. Он бы и не подумал, если б знал, не делать этого, и я понимал, что я, а не он, виноват в этом случае - не в смерти птички, а в целом - я попался, я опозорился, конечно, только перед собой, но это похуже, чем перед кем-то, так что этот случай запачкает, как и бессчетное число других,
мою жизнь. И хоть я ничего не мог сделать ни до, не отламывать же Двинутому руки, ни после, ведь птичка явно умерла бы так или иначе, все ж я понимаю, что тут за этот грех спросят не с Двинутого, а с меня...