Великие церкви малых городов
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Список очерков - в начале.
|
Великие церкви малых городов
Оглавление
Свияжск
Алатырь
Верхотурье
Сольвычегодск
Муром
Гороховец и Флорищева пустынь
Вязники
Новый Иерусалим (Истра)
Звенигород
Серпухов
Вязьма
Волоколамск
Коломна
Борисоглеб
Ростов Великий
Юрьев-Польский
Юрьевец
Балахна
Лысково
Плёс
Шуя и окрестные монастыри
Нерехта
Романово-Борисоглебск (Тутаев)
Мышкин
Углич (опубликован отдельно)
1. Свечи вечернего города
2. По следам детей-мучеников
3. Детство и Царство
4. День Вани Чеполосова.
Введение
Кажется, через встречу с островом-градом Свияжском и его церквами впервые пришла ко мне любовь к древним провинциальным городкам - там, где века, фрески, иконы, кресты заблудились средь избушек, пустырей, закатов, туманов, лодок, шелеста волн...
Великие города порой превращаются в посёлки, но карта Истории вечно хранит их на себе. И имена, пропечатанные в ней, не становятся мельче от того, что уменьшаются их масштабы, сравнительно с масштабами иных городов. Я не люблю штампованных фраз типа "мерзость запустения", часто бездумно повторяемых и церковными, и светскими людьми - потому что далеко не всякое запустение "мерзко". Дал бы Бог побольше такой "пустоты", какая в этих городах!
В этой пустоте и тишине - слышнее голос Божий.
Свияжск
Да, Свияжск стал для меня волшебным ключом ко всем малым древним городам. Через него пришла любовь к этому ни с чем не сравнимому покою, хранящему тайны времён иных... а за временами - тайну Вечности, в которой времён уже нет. Прикоснулась к сердцу и отпечаталась в нём тайна бесчисленных церковных крестов, у каждого из которых первообраз Один - Голгофский. К нему всё мироздание привязано - даже "солнце" и "месец", как подписано на одной из свияжских икон, где светила небесные замерли от страха и недоумения, созерцая Распятие.
Свияжск - град XVI века, - стал островом только после постройки водохранилища в веке ХХ. Но так он таинствен, так непохож на всё окружающее, что кажется, будто островом был всегда... чуть ли не раньше, чем появилась Волга - если бы такое было возможно. Вид у него - как у сказочного кита, выплывающего из моря-океана с "теремами и домами и высокими церквами" на спине. Живой остров! Будто дышит... Будто может, если захочет, опуститься или ещё больше подняться.
Церквей здесь сохранилось шесть: пять монастырских и одна приходская. Ещё от нескольких, разрушенных в советское время, остались средь густой травы зубья камней и белесые курганы. Самих стен крепости 1551 года, срубленной в лесах под Угличем и сплавленной в разобранном виде, плотами, вниз по Волге на полторы тысячи вёрст... стен этих, конечно, уже нет и в помине. О твердыне времён Ивана Грозного напоминают лишь крутые, как топором обрубленные склоны Круглой горы, ставшей островом. Две с половиной версты составлял периметр великой деревянной крепости - такова и окружность нынешнего острова. Вскарабкавшись на склон и встав на его гребне, совсем нетрудно представить себя дозорным русского форпоста, зорко оглядывающим дорогу на ещё не покорённую, не взятую, грозную Казань.
Осталась лишь деревянная Троицкая церковь - ровесница давно исчезнувших стен. Она - совсем маленькая. Тополь, под которым она стоит, вымахал намного выше её. Зелёный купол почти спрятался в зелёной листве. Пристроенные позже крылечки-веранды сделали церковь похожей на дачный домик. Но... мысленно очищаешь её от всего этого, как пасхальное яичко от скорлупы, и вот - древность из древностей, первая церковь Среднего Поволжья, "мать всех храмов" земли Казанской. Известна даже дата её освящения - 16 мая 1551 г., канун дня Св. Троицы.
Когда-то, за два века до неё, такую же церковь собственноручно сложил преп. Сергий Радонежский - не здесь, конечно, не на свияжской Круглой горе, а на Маковце под Радонежем. Здесь в земной жизни он никогда не был. А вот в видениях не раз являлся местным жителям перед самым основанием крепости.
Жители окрестных лесов, язычники-марийцы, не раз слышали на этом месте необыкновенное пение, звон невидимых колоколов и видели сияющего старца, обходившего гору с кадилом в руках или окроплявшего местность святой водой. Стрелы, пущенные в него, возвращались обратно. Позже, когда пришли русские войска, местные старейшины "опознали" старца по иконе преп. Сергия, взятой в поход из Троице-Сергиевой лавры. Рассказали и о прочих чудесах. Так Свияжск практически одновременно с основанием крепости стал считаться в народе святым местом.
Он всегда воспринимался среди населения как город двух великих святых: преподобного Сергия и святителя Германа. "Остров Сергия и Германа" - неофициально называют его иногда даже сейчас, по аналогии с Валаамом.
Преп. Сергию посвящена соседняя с Троицкой церковь - каменная, 1604 года. Внутри в ней, справа от входа, сохранилась древняя фреска: Пресвятая Троица - увеличенная копия со знаменитой рублёвской иконы, - а по бокам предстоят созерцатели Её тайны: Сергий Радонежский и Александр Свирский. В самой церкви пребывает мощами свт. Герман Казанский († 1568). Основатель Свияжского Успенского монастыря, сподвижник и преемник св. Гурия на казанской кафедре. Он же впоследствии - мужественный защитник митрополита Филиппа, священномученик, одна из жертв опричного террора(1). Мощи его, осквернённые и вывезенные в советское время в Казань, вернулись в Свияжск в 2000 г. (та их часть, которую удалось спасти). Раньше они почивали в раке в построенном ещё при его жизни Успенском храме, сейчас - в Сергиевском.
Успенский собор... Он - в соседнем монастыре, в нескольких стах метрах отсюда. Думаешь о нём - и уже какой-то трепет охватывает.
Он - самое сердце Свияжска, магнит, который притягивает за сотни километров. Он своим существованием наполняет здесь смыслом всё. Он хранит в своих недрах фрески XVI века, фрески "не от мира сего", свидетельство о Царстве.
Доводилось мне водить в Свияжск экскурсии с детьми - и одну такую поездку я сейчас вспоминаю... Хотя, может, и не одну - просто из многих в памяти составилась-совместилась одна.
* * *
Старые, белённые сверху камни, похожие страшной неровностью своих углов на обгрызенные детьми кубики сахара, непонятно как - чудо какое-то! - сложились не просто в стены, а ещё с каким-то узором арочных ниш, языкастых кокошников над ними, белых змеек наличников - всего этого кружева теней на рельефной поверхности. Страшно древний собор - и в то же время молодой какой-то... сладкий, что ли: ну, как мелок - про который ребята тоже говорят "сладкий", грызя его. Большой-большой кусок мела, сам собой выросший среди выцветшей травяной зелени под солнцем: одновременно и куда древнее этой травы, и куда моложе... Словно - остаток моря, которое здесь когда-то было. Или - грифель, рисующий остриём своего купола что-то на огромной и пустой голубой доске неба.
Купол массивно-тёмный, весь как монолит: словно специально в контраст с сияющим понизу меловым светом. Со стенами, впитавшими солнце. Тяжёлый по виду - как чугунный, - хоть и весь вытянутый в небо барочным кувшином, волшебной лампой Аладдина. Кажется - от такой своей "тяжести" купол даже чуть наклонился с барабана?.. Или это просто наклон грифеля, чтоб удобней чертить письмена на небе? 12 белых кокошников сторожат его внизу неровным хороводом, чтоб подхватить, если вдруг упадёт-кувырнётся. Крестики и восьмиугольники над ними - словно тоже какие-то руны, уже нарисованные на листе неба.
И весь куда-то едет, летит, плывёт этот тяжёлый собор, как корабль - от пристроенной низкой трапезной с запада и округлого, как нос, алтаря на востоке. От неуловимого движения облачков над ним. На восток, конечно, плывёт, как и все храмы. С другой стороны провожает его в путь, как маяк у выхода из порта - высоченная колокольня, стоящая отдельно и горделиво. А на восток тянется зелёный пустырь до самой внешней стены монастыря. И носятся стрижи, как чайки... Будто мы ещё куда-то дальше поплывём на нём. Должны поплыть.
- А... как он называется?
- Успенский.
- А почему так называется?
- Успение - это смерть. Точнее, смерть, которой нет. Успение Божьей Матери - очень большой церковный праздник: "Богородичная Пасха" - его ещё называют в народе. Когда Богородица умерла, Её Сын - Иисус Христос - вознёс Её на Небо к Своему престолу. С тех пор Она и стала - Царица Небесная, вы, наверно, слышали, что Её так называют. Пасха - это победа над смертью, и Успение тоже - победа над смертью. Жизнь вечная.
- Где, на небе - вечная жизнь?
- Да, на небе... и небо там нарисовано внутри, на всех стенах. И сам сюжет Успения Богородицы, и много чего ещё. Нигде больше такого не увидите! Фресок шестнадцатого века - их ведь всего-то несколько на всю Россию... но зде-есь!.. самые-самые полные, самые сохранные, что ли... но даже не в этом дело!
- А в чём?..
И очутились мы внутри, и фрески - над нами. Ребята невольно задрали головы - как и берёзки, и жёлтенькие цветы-фейерверки в вазах тоже задирали головы посмотреть на своды. А воды плавно круглились парусами меж четырёх огромных столпов, и два столпа наполовину спрятались за прозрачным и праздничных иконостасом. Икон-то в иконостасе тогда ещё не было и он сквозил гигантской клетью. Или строительными лесами - только "лесами" в древних деревянных цветочках и листиках: почти как в Петропавловском соборе Казани. Все иконы в советское время свезли в Казань, в музей. Зато алтарь прекрасно видно - даже ещё лучше, чем в Пасху, когда Царские врата открыты! И вот там-то как раз, во всю стену - Успение Богородицы. Христос, нагнувшийся под Своей Матерью - тихо стоящий с её душой в руке, как крохотной куколкой. И пёстрые в тени фигуры учеников вокруг: тело они видят, а душу и Её Держателя - нет! Но тот, кто смотрел на фрески, конечно, видел всё - и видимое, и невидимое. Словно великое Кольцо храма надевалось на его зрение, и зрение приобретало новые свойства:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье...
Или это там у Пушкина сказано не про зрение, а про слух? Да какая разница! Это у нас, на Земле - "слух", "зрение"... А храм - это совсем не то. Не привычный нам мир, а Царство... которое "не от мира сего". В храме - детские рисунки этого царства. Если б дети побывали там, а потом вернулись сюда, они бы, наверно, примерно так и нарисовали всё увиденное. Цветными карандашами по белым листам стен. Поэтому я подумал, что Юле с Сашей будет в чём-то даже понятней, чем мне.
Мы, словно каким-то магнитом притянутые, сразу подошли к правой стене. Там, как кинокадры одного сюжета, плавно разворачивалось всё оно же - Успение Пресвятой Богородицы.
- Видите, Богородица за три дня до смерти, - показал я на первый. - Ей заранее был знак. Да так, наверно, и должно быть. Видите - рука, протянутая из-за облака. Этот тот самый архангел Гавриил, который сказал, что у Неё родится Христос. И теперь получилось почти так же, как тогда: опять, Её позвали - Она пришла. Она заранее приготовила гроб, простилась с апостолами, потом легла и тихо "уснула"... потому и - "Успение".
Не знаю, но когда я рассказывал, мне почему-то хотелось чуть ли не плакать от радости - от этой вот... этой вот "детской картинки". Будто уже предчувствовал что-то... непередаваемое светлое!.. там - за этой картинкой, вне пространства, вне времени... И взгляд вновь сам поднялся к сводам собора... или - выше сводов?.. если это возможно - выше... Возможно, ведь сводов-то нет: это не своды, а одно Небо. И оно цветёт для нас. Оно - белое, а не голубое... и в нём здесь есть все, кто в нём есть.
- Значит, смерти вообще нет, есть только одно успение?.. - сказал вдруг в тишине Санька, и я поразился неожиданной глубине мысли - нечаянно ли мелькнувшей или осознанной?
- А там - там везде Небо нарисовано, да? - показала Юля выше - туда, куда я смотрел.
- Небо, небо... земли здесь нет, - задумчиво проговорил я.
Распускались большими цветами нимбы, смотрели на нас из сердцевин их Носители. Тремя красными и четырьмя синими треугольными лепестками осенял нас с самой большой высоты - с центрального купола, - нимб Бога Отца; крестоцветом светлел нимб сидящего у него на коленях Бога Сына, сиял в круге ласково-белым светом голубь Святого Духа - как в игрушечном шарике, который держал в руках Сын. Огнисто алели - тоже цветами! - шестикрылые серафимы. Что-то таинственное, поистине миродержавное спало в сплетении их крыльев. Будто Космос свернулся в цветы, спрятав в них все свои секреты. В живые огненные лилии этих полусложенных крыльев.
Пёстрый по-детски рай, с цветочками и игрушечными деревцами, держал в себе Адама и Еву. Но... он не мог удержать их долго, они должны были его лишиться. Вот Змей уже вешает им лапшу на уши, противно и черно обвившись вокруг древа. Что-то тогда произошло! Что произошло - никто не знает, один Бог свидетель... но, конечно, не в яблоке дело. Люди стали - другими. Что-то изменилось в самой их природе, и они потеряли свой Единственный, Родной Рай... своё Небо. Надолго, но не навсегда?.. Надолго... надолго... страшно надолго!.. и кто из тех, кто это чувствует и "помнит", выдержит разлуку? Ведь роднее для тех, кто помнит - вообще ничего нет! Вот на другой стене ангел выводит их (нет, не их, не их, а нас!.. в том-то и дело!) в дверь, простую дверь, которая захлопнется за их спиной на века. Величайшая трагедия в истории человечества - в этих двух фигурках! Кто и когда расскажет о ней более подробно, чем на этой картинке? Крылья ангела закрывают уходящим дорогу обратно... Они, кажется, оглядываются, замедляют шаг - но что это может изменить после того, как всё в них самих изменилось? Потерянное, всеобщее детство... ему остались в этой жизни только памятники - только вот эти храмы. Забытая - но не до конца, - дорога... Ева плакала? Отсюда не разглядеть... Вдруг на миг мне почудилось... что это уходят Юлька с Санькой?.. только не такие как сейчас, а взрослые и потерянные... Я вздрогнул. Мне не хотелось... Но Юлька и Санька стояли рядом и так же, точно так же, как я, задирали головы. И спрашивали заинтригованно. А я рассказывал. И время в храме, под сенью этих нарисованных райских деревьев, летело стремительно.
А всё-таки мы туда вернёмся!
- Дядя Андрей, а если собор - это как рай, то подвал - это как ад, да? Так, что ли, строили? - пришло вдруг в голову Саньке, когда мы сошли со ступенек храма. Он, видимо, имел в виду: "А если собор символизирует рай, как вы там объяснили, то..." Вход в подвал чернел тут же, сбоку, под ступенчатым спуском.
- Не знаю... - улыбнулся я. - Специально, конечно, с таким расчётом не строили, но... это ты интересно подумал!.. Рай и ад...
- А давайте спустимся - посмотрим!..
И мы спустились по ступенькам "во ад". После яркого солнца сначала всех буквально ослепила почти осязаемая чернота, так что даже на нижних ступеньках мы уже наощупь, осторожно вытягивали одну ногу, с лёгким замиранием гадая: там уже ровный пол, или всё ещё пустота? Наконец пустота вроде бы закончилась, и пол осторожно принял наши ноги. А всё-таки мы ещё боялись споткнуться или провалиться куда-нибудь - "ещё ниже". Словно сам пол, которого не видно, разевал под нами рот. Так всегда кажется в темноте. И в неизвестности.
- Осторожно, тут яма... - сказал я: кажется, разглядел что-то. Чёрное, неизвестной глубины. Крошечная выемка-неровность? или тридцатиметровый колодец? Дети заглянули.
Колодец-то - вряд ли... Нет, вот в глазах, привыкших к дефициту света, чуть проясняется - и видно, что это яма. Где-то всего в полметра глубиной или чуть-чуть больше. Пол-то в подвале земляной, сухой. Мы обходим эту яму справа. Чернеет-вырисовывается впереди столб... чуть не лбом об него!.. вернее - столбы: четыре огромных, квадратных. Как наверху, в самом соборе, такого же расположения. Только потолок здесь гораздо ниже, а своды словно бы давят - тяжёлые, кряжистые, усталые. План подземелья полностью повторяет план самого собора: тот же зал, те же столпы - точная проекция! Всё продолжается вниз. Ожидаемого "лабиринта" мы здесь не нашли. Но мне, помню, пришло тогда в голову (словами Саньки навеяно?): "А что, если ад и правда - проекция всего нашего мира на огромную непостижимую глубину. Пародия на него, на его структуру и особенности - только туда не проходят любовь, свет, надежда... и детей нет в помине. А так - мир как мир!.. погружённый в темноту и безотчётный, непрекращающийся ужас. Снотворно-кошмарное искажение земной реальности, но вывернутой наизнанку". Потом пришло в голову ещё кое-что...
- Знаешь, Сань, здесь всё-таки не похоже на ад. Здесь - всё равно собор, хоть и нижний этаж. Здесь нет в помине того, кто есть в аду - начинки ада.
Я не стал пояснять, какой начинки, чтобы Саша не узнал об этом... раньше времени. Я-то чувствовал, что у мировой темноты есть начинка, зерно, без которого она не была бы так страшна. А в соборном подвале и вправду - совсем не похоже на ад! Разве что символический.
И к тому же - в форме Креста попадал сюда свет в маленькие окна-шахты, эти наклонные каменные стоки, только не для воды, а для дневных лучей. Одно на востоке, под алтарём, два - симметрично друг другу, на севере и юге... Все вместе - как перекладинки креста. Глаза наши начали различать их сразу, как только привыкли к темноте, а "темнота" вдруг оказалась относительной! И ни на секунду не пропадало ощущение, что мы ведь в соборе. Под собором - но всё-таки в соборе.
- Пойдёмте, что ли, наверх. Вроде, всё посмотрели... - сказал я.
Привал... Мы - за наружной стеной монастыря, устало сидим на траве на самом краю обрыва. Собор позади: верхушка купола только высовывается-чернеет за стеной, внутри каменного кольца. Впереди - огромная водная ширь и зелёные дали за ней: почти с птичьего полёта. Воздушный океан кружит голову. Хороши островные обрывы! Маленький козырёк меж монастырём и "пропастью" - аллейка и небольшие деревца, а за ними только воздух впереди да вода внизу.
- А что это? дорога на воде!? - удивлённо показывает Юлька, щурясь от солнца.
- Сама ты дорога! - спорит Санька: ему лишь бы спорить. Но объяснить, что это такое, он не может. А телеграфные столбы (или фонари?) вызывающе торчат из воды ровной линией - не то главный проспект Китежа, не то дорога для морских богатырей, то то невидимый мост на берег. Что-то такое же таинственное и неразгаданное, как "Шествие праведных в рай" на тех фресках: спокойной вереницей, шествие не ногами, а глазами.
- Дорога, дорога!.. - подтвердил я. - Только - бывшая. Там ведь не Волга - водохранилище. До пятидесятых годов вообще была суша. И дороги, и бывшие поля ещё видно. Можно рис высаживать, как в Китае - его как раз в воде выращивают.
- А вон там растёт чё-то золотистое! Ну, не рис, конечно. Так здоровско - прямо в воде. Как будто вода - не вода, а что-то... волшебное прямо. Дорога для невидимок.
Да, "не вода", правильно она заметила! Будто остров опять перестал быть островом. Будто дорога-рука протянута к нему с дальнего берега. Будто... Христос сейчас возьмёт и придёт по ней, как ходил по Тивериадскому озеру. Будто монастырёк на высоком козырьке над обрывом - и этот собор, и маяк-колокольня... все они только Его и ждут из неведомых далей. Глядят туда стенами и крестами. И жёлтые цветы на мелководье, покрывшие половину водного зеркала матовым налётом, Ему выстлали дорогу, как при Входе Господнем в Иерусалим люди стлали свои одежды. Что-то вербное чудится в них, хоть это и не верба. Что-то пасхальное играет в знойном подрагивающем воздухе, хоть сегодня и не Пасха. Или нет времени и Пасха - всегда?.. Даже и в День Успения тоже будет Пасха?..
Ко мне пришло - воспоминание о будущем. Это - когда скрещиваются перед человеком времена. Прошлое и будущее, как на Небе, исчезают и на миг становятся настоящим, а настоящее вдруг перестаёт быть Точкой. Вместо точки внезапно (как рельсы при взблеске молнии) открывается Линия: всё видно вперёд и назад, не надо ни оглядываться, ни вглядываться... жизнь вспыхивает, освещаясь сама и освещая тебя. Но - на миг! И снова - туман, сумерки, полусон суеты... До следующего такого же "воспоминания", которое придёт, может, через годы. Все тайны жизни мигнули и снова погрузились во тьму. Но вот что удивительно: невозможно потом это - ни полностью запомнить, ни полностью забыть... Знаешь, что ты в тот миг что-то узнал, а вот что именно - тут же забыл, и вспомнить не в твоих силах. А пародия на жизнь течёт и течёт дальше своим чередом... Не для того ли все наши паломничества и праздники, чтобы что-то вспомнить в них - какую-то главную тайну, забытую "после Адама и Евы"... вспомнить.
И есть лишь миг, чтоб узнать,
время плыть иль время ждать,
время жечь мосты и взлетать -
или время спать?..
Примечания:
(1). В его официальном житии, впервые составленном патриархом Гермогеном, говорится лишь об опале, о том, что он был выгнан царём "с бесчестием". Освидетельствование его мощей в 1889 г. показало, что он был обезглавлен - причём, особым, мучительным способом: верхняя часть головы была отделена по линии челюстей. Показательно, что смерть произошла 6 ноября 1568 г. - через два дня после его смелого выступления на суде в защиту митрополита Филиппа.
Алатырь
Младшим братом Свияжска - форпостом, также возведённым для покорения Казани, в 1552 г., - стал Алатырь.
Русские войска шли на татарскую столицу двумя основными дорогами: часть переправилась через Оку в Муроме, часть - южнее, в Рязани. Пройдя сотни вёрст по лесостепным мордовским землям, они соединились, заложив на высоком берегу Суры этот городок. После взятия Казани он вошёл в важнейшую оборонительную засечную черту: Темников - Тетюши, для прикрытия новопокорённого края от возможных набегов с юга.
Алатырь возник на землях, исторически заселённых мордвой, но с 1925 г. административно относится к Чувашии, находясь на самом юге этой республики. В отличие от Свияжска, в нём не осталось древностей, современных основанию крепости. И всё же городок этот, с двумя монастырями и 6 приходскими церквами (в основном XVIII - XIX веков), удивительно симпатичен.
Стоит он на левом берегу Суры - одного из самых больших притоков Волги (840 км длиной). А одноимённая городу речка впадает в Суру чуть севернее - поблизости, но всё же не в самой черте застройки. До неё тянутся заливные луга.
Алатырь я полюбил сразу, лишь только увидел, подъезжая, с железнодорожного моста, снежный пригорок, густо и беспорядочно усыпанный красноватыми от солнца деревянными домиками и увенчанный белыми церковками. Это и был центр города. В предзакатном мартовском солнце горели кресты. Чудесной кирпичной ёлкой вознеслась над всем пейзажем тоненькая, узорная и необычайно высокая колокольня Троицкого монастыря - с двумя ярусами "звонов" под шатром. Её возвели в древнейшей, но когда-то страшно разорённой обители буквально только что - ещё стропила не везде убрали. Я не любитель новодела, но это - тот относительно редкий случай, когда современной церковной архитектурой можно искренне восхищаться. Когда огромные размеры производят впечатление не гигантомании, а чего-то гармоничного, естественного - будто так всегда и было. Колокольня вознеслась в небо на 83 метра! Небольшой, всего-то 43-тысячный городок, обрёл новую высотную доминанту... Что-то в этом есть... парадоксально органичное, когда в маленьком провинциальном монастыре стоит роскошная звонница, превосходящая "Иван Великий" в Московском Кремле и всего лишь 5 метров уступающая колокольне Троице-Сергиевой лавры.
С вокзала в гостиницу я ехал по весенним улицам-рекам с высокими берегами из почерневших сугробов.
А потом... был закат, и, конечно - его вечные спутники во всех подобных городках, грачи и вороны.
Казалось, деревья зашевелились и сняли шапки, провожая солнце. Шапки оказались живыми, летающими и крикливыми. Огромная, шумливая туча ворон на закате - привычное зрелище для старинного городка.
Ветви гнулись от живых чёрных гроздьев.
Я дошёл от гостиницы до ближайшей церкви, стоявшей в старом саду (как потом выяснилось, это было кладбище, обращённое в парк в советское время!). Сверкали двумя искорками над голубым храмом изящный куполок и маленький шпиль колокольни. Крестовоздвиженская церковь (1826 г.), тихая, намоленная, первой встретившая меня в уютном, дремотном городке - самое живое и тёплое воспоминание об Алатыре.
Вокруг -- розовый, закатный, мартовский снег, а тут - ярко-голубая лампадка в окружении елей. Светло глазам, светло душе. Снаружи - закат, внутри - свечки.
Церковь эта действовала даже в советское время: закрывали её на считанные годы - вновь открыли в конце Войны. Сохранилось старинное убранство - почти все настенные росписи и многие чтимые, намоленные иконы. Вот увешанный дарственными крестиками список "Казанской". Вот деревянное полускульптурное изображение Николы Чудотворца с мечом (тип иконы - "Никола Можайский"). Кстати, один из приделов - в честь св. Николая... второй - в честь иконы Божией Матери "Неопалимая Купина".
Шла вечерняя служба в канун праздника Сорока мучеников Севастийских. Он отмечается в весеннее равноденствия, 22 марта: день окончательного прихода весны, день перелётных птиц, день, когда по всей Руси пекли "жаворонков" из теста.
Когда-то Севастийские мученики относились к числу самых любимых в народе святых - а праздник их был одной из особых "вешек" Великого поста. Очень уж символично получается: четыредесятница святых мучеников - четыредесятница поста(1).
В 4 веке в Севастии (в Армении) отряд из 40 римских воинов принял христианство. Языческие военачальники решили загнать их всех в ледяное горное озеро - чтоб стояли, пока не отрекутся или не замёрзнут насмерть. Все, кроме одного, выдержали мучение, продолжавшееся всю ночь. Одному из охранявших явилось видение ослепительного Света и дивных венцов, спускающихся с неба на головы страдальцев. Тогда с криком "И я христианин!" он кинулся в воду, вновь дополнив собой число мучеников до сорока...
Редко где в Древней Руси нашёлся бы храм без их изображения - либо иконы, либо фрески на стене, либо каменного барельефа (как у Успенского собора во Владимире). Подвиг их стал сугубым символом Таинства Крещения... подобно тому, как "три отрока в пещи", - из времён пророка Даниила, - стали прообразом Причастия (человек, принимающий Св. Тайны, "приемлет огнь" и не опаляется), а "семь отроков Ефесских", замурованных в пещере при императоре Деции и оживших почти полтора века спустя - живым свидетельством о всеобщем воскресении из мёртвых.
Так в этой почти сельской, уютной церкви довелось мне встретить один из светлейших праздников ранней весны. С тех пор даже в самом слове Алатырь слышится мне что-то весеннее, звонкое, как капель.
Святии четыредесятичисленнии мученицы
Севастийскии, молите Бога о нас!
В большую прогулку - по всему центру Алатыря, - я отправился на следующий день. Солнце светило сквозь мартовский воздух, как сквозь увеличительное стекло, шёл какой-то парад весны! С крыш свергалась уже не капель, а целые водопады, которые слышно было за десятки метров. Водосточные трубы превратили весь небольшой городок в сплошной Петергоф.
Я купил карту и... залюбовался.
Названия улиц в таких городах - просто поэзия! Хотя советская эпоха, как и везде, много наляпала своих клякс на карту, всё же кое-что уцелело историческое. Вот в центре - Троицкая, Стрелецкая, Московская улицы, вот Киевский спуск (к Суре - от Киево-Никольского монастыря). Вот - новые районы города - тоже одно заглядение!
Есть Родниковая, Зелёная, Цветочная, Ромашковая, Васильковая улицы. Есть Ягодная и Вишнёвая. Есть Звёздная, Солнечная, Ясная... Весенняя, Светлая, Весёлая. Много "древесных": Тополиная, Рябиновая, Кленовая, Каштановая и даже Листопадная. Есть "птичьи" улицы: Сокольничая, Орлиная и самая романтичная - Соловьиная. Есть просто Новенькая улица... вот Новенькая и всё!
Множество переулков и спусков, Зелёный тупик, целых 4 Школьных тупика - с номерами, 3 Сурских косогора, 2 Садовых переулка и один - просто Узенький... Есть ещё переулки Горный, Лесной, Луговой, Озёрный (прямо - все виды ландшафта: не городок, а целая страна!).
Будто с этого города писалась известная песня:
Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную
и на Тенистой улице я отдохну в тени...
Весёлые, Зелёные, Вишнёвые, Прохладные -
как будто в детство дальнее зовут меня они!
У каждого старинного города - своя аура. Но что в них общее - так это радость просто бродить по улочкам, даже практически бесцельно, беззаботно! В любую погоду, в любое время года. В них весна ощущается ярче, осень - уютней, лето - живее, зима - волшебней. Запоминаются на всю жизнь даже кошки на деревьях, даже сосульки. В таких городках по-детски радуешься и грязи, и лужам. Вот и сейчас...
Полноводные каналы улиц отражали старинные лавки и особняки - прянично-кирпичные и деревянные, огромные и едва проглядывающие над оплывшими сугробами. Местами, в несколько раз выше домов, вздымалась то разлапистая ель, то раскидистый, как салют, толстый тополь, то узловатый, гнутый вяз с узорными ветвями, словно кованными из чугуна. Гуляешь и не знаешь даже, чему больше радоваться - старым домам или старым деревьям: в больших городах варварски сносят и те, и другие. Здесь - ещё что-то осталось...
В застройке иногда прячутся церкви. Подойдёшь поближе - видно. Вот Иверская, построенная при городской больнице ещё в 1846 году. И сейчас она сохранила своё назначение. Символично, что в тот день в ней как раз совершалось Таинство Соборования.
О-очень необычно смотрится этот храм - с двумя большущими куполами над западным фасадом... почти как костёл, только у костёла таких русских луковок не бывает! Это, конечно, перестроенная церковь - в советское время её сильно разорили. Сейчас облик храма отличается от прежнего, более традиционного... зато, увидев раз, его уже не забудешь!
Настоятель храма - иеромонах Василий, в миру Пьер Паскье: француз из католической семьи, приехавший в Россию и принявший Православие в 1994 г.(2) Он уже много лет был греко-католическим (униатским) монахом в Иерусалиме - у Гроба Господня, в Иоанно-Предтеченском монастыре, - и душа его давно тянулась к Православию. Встреча в 1993 г. с приезжавшим на Святую Землю архиепископом (ныне митрополитом) Чувашским Варнавой и близкое знакомство с подвизавшимся тогда же в Иерусалиме о. Иеронимом - ныне настоятелем Троицкого Алатырского монастыря, - окончательно изменили его жизнь. Оставив всё, он приехал в Россию. Интересно, как бывает чутка ищущая душа человека! Познакомившись с тогда ещё не лишённым сана обновленцем о. Георгием Кочетковым, о. Василий сразу почувствовал, что это "не то". Не то Православие, которого он ищет! А вот с известным московским архимандритом Тихоном (Шевкуновым) они стали друзьями. В Великий пост 1994 года в Свято-Даниловом монастыре совершился чин присоединения о. Василия к Православию. А вскоре митрополит Варнава позвал его на служение в новооткрывшийся Иверский приход в Алатыре.
А вот почти потерялся во дворах отделённый от улицы линией "хрущёвок" знаменитый Киево-Никольский женский монастырь. Три красивых, но невысоких храма XVIII века - силуэт, который можно увидеть лишь вблизи. Два из них - хоть и барочные, но не однокупольные (как это характерно для барокко), а пятиглавые. У Покровского - волнистые фронтоны по бокам и одинаковые изящные закругления на востоке и западе - что алтарь, что притвор. А над всем этим - огромный центральный купол и совсем декоративные - боковые луковки. У соседнего Вознесенского храма - более традиционное пятиглавие и более привычные формы четверика. У северной, Никольской церкви - один византийский купол. Он единственный позолоченный в ансамбле, остальные десять куполов обители крыты пока серым листовым железом... но и это создаёт какую-то особую красоту - неяркую, неброскую, сокровенную.
Тихая обитель в самом центре города - всего в какой-нибудь паре кварталов к югу от бывших Торговых рядов.
История этого монастыря уникальна для нашего региона. Его основали в 1639 г. монахини, бежавшие от польских притеснений из Ладинской обители на Украине, близ г. Прилуки, примерно в 120 км от Киева. При подавлении одного из казачьих восстаний поляки казнили многих иноков соседнего Густынского монастыря, других насильно обратили в унию. 50 насельниц Ладинского монастыря, забрав литургические сосуды, книги и иконы, бежали в Путивль, а затем в Брянск. Но ни там, ни там разместиться они не смогли - промысел Божий привёл их в далёкий от Украины Алатырь. Там духовник обители игумен Мефодий испросил "место пустовое под городом, под стеною, вверх по Суре реке, подле острогу да орешнику".
Около 100 лет монастырь стоял деревянный, в 1737 г. началось каменное строительство. В период, когда многие другие обители упразднялись, в Киево-Николаевской, напротив, начался расцвет. В 1767 г. её посетила императрица Екатерина II. На протяжении двух веков не иссякал поток пожертвований - и в Алатыре, и за его пределами особо почитались иконы Николая Чудотворца и Казанская, подаренные монастырю государем Михаилом Фёдоровичем, а также Спас Нерукотворный, вывезенный сёстрами из Ладинской обители. К концу XIX в. в монастыре было уже более 200 насельниц, действовали приют, богадельня, больница и крупная школа.
Ещё пара кварталов от женского монастыря, и вот - сердце города: несколько самых красивых храмов на вершине холма, на месте бывшего деревянного кремля (или, скромнее сказать, острога). Правда, в сердце этом, к сожалению, засел осколок.
В советское время завод "Электроприбор" варварски вклинился в ансамбль, растолкав бортами церкви, как корабль - шлюпки... Если б не его вторжение, цены бы этому древнему уголку не было! Густой венец куполов на макушке приречного бугра.
Николо-Знаменская церковь оказалась у северной стены 4-этажного заводского корпуса, Иоанно-Предтеченская и Рождественская - у восточной. Наконец, огромную полуразрушенную Казанскую церковь (1779 г.) с обезглавленной высоченной колокольней (1890 г.) завод взял в плен и упрятал за своим забором. Даже в таком обезображенном, страшном виде она производит неизгладимое впечатление. А ведь когда-то это была "визитная карточка" Алатыря, его архитектурая доминанта - все главные улицы городка сходились к ней, а великолепная шатровая колокольня служила своеобразным маяком. Современная звонница Троицкого монастыря возведена, можно сказать, "по её мотивам" - не как копия, но как некий живой отклик, через век.
Ещё две церкви, в самом центре ныне не существующей торговой площади, были также "проглочены" заводом и разрушены ещё сильнее Казанской. Так что, в общей сложности, на крошечном пятачке земли стояло 6 храмов!
На месте самого завода тянулись арочными кружевами каменные торговые ряды, сравнимые по своему цельному и колоритному облику со знаменитыми костромскими. Площадь именовалась Старо-Базарной. Всё изменилось в 1958 г. - и кому тогда пришла в голову дикая идея построить завод именно здесь!?
Вспомнив о. Василия (Пьера Паскье), я вдруг подумал: почему трудно себе представить, чтоб, например, парижанам пришла идея возвести какой-нибудь завод на острове Ситэ, а собор Парижской Богоматери обнести забором, превратив в одно из его вспомогательных помещений. А для нас это вполне реально - и даже когда сумасшедшая эпоха прошла, никто почему-то особо не возмущается.
Между "Электроприбором" и Сурой - соборный комплекс, состоящий из храмов Рождества Богородицы и Усекновения Главы Иоанна Предтечи - совсем небольшой, но исторически главный в Алатыре. Пятиглавая Иоанно-Предтеченская церковь, несмотря на свои миниатюрные размеры, исстари именовалась собором. Как тут не вспомнишь Троицкую деревянную церковь Свияжска - тоже собор (хоть и размером с избу, а по старшинству - "мать всех казанских храмов"!). Вот и этот храм в Алатыре - самый древний из сохранившихся. Правда, по сравнению со свияжскими церквами, он моложе на полтора века - 1703 года. Архитектура его, хоть и относится к петровской эпохе, выдержана полностью в традициях Московской Руси XVII столетия.
Рядом вытянулась лишь чуть-чуть большая по размерам церковь Рождества Богородицы 1747 г. Она построена в форме длинного креста. Над схождением перекладин его возвышается восьмерик с нежно-голубым куполом, по цвету и форме чуть похожим на живой, трогательный колокольчик в поле. Над нижней перекладиной - довольно высокая колокольня, тоже с голубой макушкой.
Очень хорошо сочетаются два этих длинных храма, стоящих параллельно - "посадский" с барочным. Зелёное пятиглавие - с голубыми верхушками восьмерика и колокольни.
За углом завода открывается ещё один храм - в том же стиле, что и Рождество-Богородицкий, но чуть больший по размерам. Парадокс - провинциальное барокко может быть вовсе не перегруженным и не "причудливым"(3): ничего лишнего! Всё цельно, как в древнерусской архитектуре - ничего ни прибавишь, ни убавишь. Николо-Знаменская церковь 1770 года(4) - красивая, но вполне скромная башенка "восьмерик на четверике", с умеренно нарядными, но совсем не броскими наличниками, с простым куполом - без потуг создать на его месте кувшин, вазу или иную посудину. Видимо, благодаря своей гармоничности, она была объявлена памятником архитектуры федерального значения - наравне с более древней Иоанно-Предтеченской церковью.
Слава Богу, сейчас все эти церкви действующие - ещё с начала 90-х годов.
Ещё каких-нибудь метров 300 к западу, и вот, главная святыня современного Алатыря, центр притяжения паломников к этому городу - Троицкий мужской монастырь.
Свято-Троицкий Алатырский монастырь, наравне с Успенским Зилантовым в Казани и обителями Свияжска, является древнейшим во всём Среднем Поволжье. По преданию, он был основан одновременно с городом - в 1552 г.(5). Первыми насельниками, как и в Свияжске, стали, по-видимому, сопровождавшие русское войско в походе монахи Троице-Сергиевой лавры. К ней монастырь и был приписан вплоть до XVIII в. Настоятелей в этот период присылали из лавры. Особое место среди них занимает имя Симона Азарьина (в 30-х годах XVII в.) - знаменитого составителя жития Сергия Радонежского. Вообще великие лаврские писатели нередко настоятельствовали в наших краях (ещё более известный Авраамий Палицын, автор "Сказания о Смутном времени" - в Троице-Сергиевом Свияжском монастыре).
В тот же период подвизался в Алатырском монастыре старец схимонах Вассиан. О жизни его почти ничего неизвестно, но столетие спустя, в 1748 г., мощи его были обретены нетленными. В историю монастыря вписано множество чудес и исцелений на его гробнице. Тем не менее, ходатайства в Синод о его канонизации - как в XVIII в., сразу после обретения, так и в 1910 г., - остались неудовлетворёнными: дело отлагалось "до лучших времён". Мощи были вновь преданы земле, но над погребением устроен пещерный храм. При реставрации в наше время в нём открылся святой источник. Судьба же самих мощей с 1930-х годов неизвестна (скорее всего, они были спрятаны от поругания - но никого, кто мог бы указать место, в живых не осталось).
Отец Вассиан относится к числу тех русских подвижников - с нежданно обретёнными нетленными мощами, но несохранившимся житием, - которые так и не были прославлены официально, общецерковно(6), но глубоко почитаются в своих монастырях и городах: как преп. Иоасаф в Печерской обители Нижнего Новгорода или Иоаким (Ульянов) в Воскресенской обители Углича.
Другая великая святыня обители - Казанская икона Божией Матери, чудесно явившаяся на источнике в приписной к монастырю Ключевской пустыни, километрах в 20 от Алатыря. В 1848 г. она была перенесена в сам монастырь по случаю свирепствовавшей тогда холеры - и сразу же после крестного хода с иконой эпидемия в Алатыре прекратилась. В советское время верные люди спрятали-сохранили чудотворный образ, и ныне он вернулся в возрождённую обитель. Другая чтимая икона монастыря - Спас Нерукотворный (символично то совпадение, что эти святыни одноимённы самым почитаемым иконам соседней женской обители, а ещё один список "Казанской" прославился в Крестовоздвиженской церкви, о которой я уже говорил).
Обитель, как и современные ей монастыри Свияжска, имела большое духовно-просветительское значение. В XVIII в. в ней размещалось отделение знаменитой Новокрещенской конторы - главного миссионерского учреждения огромной Казанской епархии, к которой Алатырь в то время относился. К монастырю была приписана ещё одна пустынь - пригородная Свято-Духова, в Дубовой роще к югу от Алатыря (сейчас начинается её возрождение из руин). Насельники Свято-Троицкого и Свято-Духова монастырей сыграли огромную роль в обращении ко Христу мордвы-эрзи. Возможно, именно понимание правительством миссионерского значения Алатырского монастыря сохранило его от упразднения при екатерининской реформе 1764 г.: обитель сохранили (причём, она получила самостоятельность от Лавры) и причислили к III классу.
К сожалению, монастырь страшно пострадал в советское время. В 30-е годы здесь и на загородном подворье была расстрельная зона НКВД, позже - баянная, лыжная и махорочная фабрики (упразднённым церквам Алатыря вообще "везло" на фабрики: в соседней Николо-Знаменской был винный завод). От величественного ансамбля XIX века мало что осталось.
Возродилась обитель в начале 90-х годов. Сейчас в ней подвизается более ста человек - огромный показатель для современного мужского монастыря! Есть здесь и схимники.
В 1997 г. в стены возрождённой обители вернулся её бывший насельник, 95-летний иеромонах Серафим (Степанов), которого Господь сохранил и в страшном заключении на Соловках, и в Великую Отечественную войну, которую он прошёл.
По современному состоянию духовной жизни (хотя, конечно, не нам её оценивать!), монастырь этот ставят в один ряд с Санаксарами. Службы идут по афонскому уставу и в двунадесятые праздники продолжаются всю ночь. Паломники приезжают сюда за духовным советом. Наместник обители (с 1995 г.) архимандрит Иероним (Шурыгин) долгое время подвизался в обителях Иерусалима, Афона и во Псково-Печерском монастыре. Имена его и духовника обители архимандрита Адама известны далеко за пределами Чебоксарской епархии.
В архитектурном отношении, если Киево-Никольский монастырь представляет собой ансамбль в стиле барокко XVIII в., то Троицкий до революции являлся цельным комплексом в стиле классицизма. К сожалению, собор и колокольню в 30-е годы снесли, уцелел лишь длинный трапезный Сергиевский храм 1801 г. с приделами и некоторые жилые постройки.
Поэтому в наше время Троицкий собор и надвратная колокольня построены заново, но совсем не в прежнем виде. Грузный, ярко-красный "русско-византийский" собор, к сожалению, едва ли назовёшь удачным примером новодела. Зато абсолютный шедевр колокольни (огромной "Ярославской свечи", перенесённой на алатырскую землю!) сразу всё исправил, внеся в ансамбль уже настоящий древнерусский дух. Между прочим, на двух её площадках, под курантами, поместилось 19 современных колоколов. На нижней висят 18- и 9-тонный, на верхней -- 17 остальных, среди которых господствует 5-тонник. Праздничные алатырские перезвоны -- незабываемы!
Самый красивый вид на монастырь открывается с юго-запада, с "Прудка", где его ничто не заслоняет. Отсюда он смотрится как контрастный бело-красный цветник, величественный и праздничный. Единый силуэт белых стен, округлых тёмных куполов, собора цвета астры и роскошной колокольни с курантами господствует над городом.
Отстояв в монастыре долгую службу, я возвращался поздно вечером - и оглядываясь, подолгу останавливаясь, любовался на прощание величественным видом. Белые снопы прожекторов били со всех сторон и скрещивались на красном соборе, на колокольне. Обитель выступала видением в ночи: "И свет во тьме светит..."
Таинственное зрелище. Яркие мазки света на чёрном полотне ночи. Колокольня, как новогодняя ёлка, светилась по всей высоте праздничными бело-розовыми пятнами-игрушками. У подножия алым костром полыхал собор.
Город чего-то ждал в темноте.
Звучно пробили куранты на колокольне...
До Пасхи остался ровно месяц.
P.S. Не раз упомянутый в моём очерке архимандрит Иероним (Шурыгин) скончался в возрасте 62 лет 28 августа 2013 г., в праздник Успения Божией Матери. Только сейчас становится по-настоящему ясна его всероссийская духовная роль в окормлении, без преувеличения, тысяч людей. Остались его поучения -- своеобразное духовное завещание:
"Жизнь -- это одно мгновенье, это как пар над водой или пар, расстилающийся над землёй. Солнышко встало, пара не стало. Так и здесь -- пришла смерть с косой, и нас не стало. Одни войдут в Царствие Небесное, а другие -- в преисподнюю. Кто виноват в этом будет? Мы сами. Наше нерадение, беспечность и холодность к своему спасению. А в этом нет любви ни к Богу, ни к самому себе. Тот любит себя, кто не нежит, кто не почивает на лаврах, а тот, кто идёт узким тернистым путём с борьбой за ту свою драгоценную душу, которой нет цены. Это тот драгоценный бисер, о котором мы слышим всегда в Священном Евангелии, который необходим в нашей жизни и в спасении там -- за гробом этой жизни. (...)
Самое главное -- не унывайте! Не теряйте веру и молитву, чтобы с вами не случилось. Когда Господь в сердце, то ничего не страшно. Церковь возлагает на вас упование, надежду, как на последователей, продолжателей её традиций. Дорожите временем. И здесь, в этой святой обители напитывайтесь истиной Христовой, чтобы вам выстоять. И победа будет за вами. Христос воскресе!"
Примечания:
(1). В древности пост перед Пасхой продолжался 40 дней, сейчас - 7 недель. Но в богослужебной традиции Православной Церкви, Страстная неделя выделяется особо. За вычетом её, а также праздников Благовещения и Вербного Воскресения, Великий пост и ныне представляет собой "Святую Четыредесятницу".
(2). В 2009 г. о. Василий (Паскье) был переведён из Иверского прихода Алатыря и в сане архимандрита поставлен настоятелем Троицкого Чебоксарского монастыря.
(3). Само слово "барокко" переводится с итальянского как "странный, причудливый, вычурный".
(4). Это -- народное название. Церковь Знамения Божией Матери с приделами в честь свт. Николая Чудотворца и свв. апостолов Петра и Павла.
(5). Более скептически настроенные историки склонны считать, что монастырь, как и сам город, был основан позже - в 1580-х годах.
(6). Вообще в Алатыре (как и на всей территории современной Чувашии) не было своих канонизированных святых до революции. В наше время прославлены свв. новомученики, самый известный из которых - архиепископ Герман Алатырский, мужественно противостоявший богоборческой власти и обновленческому расколу, несколько раз подвергавшийся арестам, наконец, расстрелянный в лагере в 1937 г. (память - 2 ноября, по н. ст.)
Верхотурье
Есть на Урале затерянный в глубинке 9-тысячный городок, который известен каждому православному паломнику. В 300 километрах к северу от молодого Екатеринбурга находится куда более старое местечко, где в 1598 г. был основан острог, в 1604 -- Николаевский монастырь, а ровно век спустя, в 1704 -- упокоились мощи одного из величайших святых Русской Церкви.
Бывает в жизни, мы рвёмся куда-то, а бывает -- к кому-то. Про поездку в Верхотурье обычно говорят просто: "к Симеону Верхотурскому". Едут не к достопримечательностям, едут -- к живому святому.
Однажды и я к нему отправился... соскучился за много лет.
Июнь 2015-го. Редкая по здешним меркам 35-градусная жара и -- почти белые ночи. Круглые сутки сияют купола Троицкого собора: днём плавятся на солнце, а в перетекающих вечерне-утренних сумерках бледно мерцают под пепельным небом, словно улавливая там, в высоте, фотоны разрежённого света. Последними провожают закат, первыми встречают рассвет. Собор этот -- архитектурный светоч Уральского региона, "отец" всех каменных храмов огромной епархии.
Для каждого места -- своё понимание древности. Для Великого Новгорода древность -- это XI-XII века. Для Казани -- XVI век. Для зауральского городка-острога, построенного в дереве в конце XVI века, исключительной древностью в каменной архитектуре является рубеж XVII-XVIII веков.
Троицкий собор 1703-1709 годов -- один из старейших во всём Зауралье. Разве что Софийский в далёком Тобольске -- постарше его на 23 года. Но ведь Верхотурье, в отличие от Тобольска, никогда не было епархиальным центром. Здесь размещалась лишь воеводская резиденция, которая в 1699-1712 гг. сделалась последним в России каменным кремлём. И -- одним из двух кремлей Сибири (наряду опять-таки с Тобольским). Как обычно в древнерусских городах, кремль и собор составили единое целое. Увенчали белой короной 25-метровый Троицкий камень на левом берегу Туры. Почему "камень"? Ну, так называют на Урале и в Сибири обрывистые, скалистые холмы, а порой даже целые горы.
О том, что кремль имел декоративный характер, говорит то, что Троицкий собор встроен в его восточную стену. Он выступает наружу не только алтарём, но и почти всем нарядным основным объёмом. Ещё и обрамлён с обеих сторон пышными воротами-порталами, явно малопригодными для обороны. Да и от кого же здесь было в XVIII веке обороняться? Разве что воеводе отсидеться от какого-нибудь народного волнения. Крепость -- это всё-таки знак престижа Власти как таковой. Власти с большой буквы -- чего-то в меру грозного и сакрального, в меру своего, патриархального (у нас и "царь-батюшка", и "воевода-батюшка"). И точно, как у строгого домостроевского отца на всякий случай, напоказ жене и детям, висел в избе ремень, так и в воеводском городе должна быть крепость. На всякий случай...
А поскольку время было уже петровское, то знаком новых веяний стало невероятно пышное барочное оформление кремлёвского собора. Небольшой, хотя и высокий, он просто перегружен всевозможными узорами на всех уровнях. Весь пятиглавый верх - сплошная изумрудно-изразцовая корона (редчайшее решение для восьмерикового храма!). Ниже -- кирпичные филенки, самые разнообразные наличники, геометрический орнамент, 8-угольные окошки с брызнувшими от них изразцовыми лучами... Всё, что можно было совместить в облике не такого уж крупного храма, совместили неизвестные по именам мастера из Соликамска. Можно по праву считать этот собор первой ласточкой "сибирского барокко". За свою историческую и художественную ценность он включён в список всемирного наследия ЮНЕСКО.
Площадь Верхотурского кремля -- всего 100 на 200 метров: он вытянут неправильным четырёхугольником с востока на запад. Иногда его называют самым маленьким кремлём России, но это "звание" он, пожалуй, может поделить с Зарайским кремлём в Подмосковье, площадь которого 130 на 187 метров.
Ещё один секрет: от настоящего древнего кремля здесь уцелела лишь малая часть восточной стены с воротами, примыкающая к Троицкому собору. Весь остальной периметр восстановлен в наше время! Это единственный такой "ново-древний" кремль в России. Его успешную профессиональную реконструкцию можно поставить в пример Серпухову и некоторым другим историческим городам, потерявшим свои кремли. То, что оказалось возможным на Урале, возможно и в центре России. Конечно, при наличии воли и средств.
Лучший вид на кремль открывается с запада, со стороны Туры. От центральной площади туда сползает крытая дорожка -- и сразу же переходит в удивительный деревянный навесной мост. Словно поясок, живописно провисая, перекинут через речку. А уж как он покачивается! Путешествие по нему -- целый аттракцион.
Мост держится на могучих быках -- бревенчатых срубах, набитых внутри камнем. Причём, срубы эти -- пятиугольные, обращённые носом против течения реки. Как корабли, только не сдвигаясь с места, они рассекают быстрые струи Туры: зрелище завораживающее. Вообще, необыкновенная природная мощь чувствуется в этом простеньком, казалось бы, сооружении.
Мост по великолепной архаичности кажется древним, как сама человеческая цивилизация. Но на самом деле, возвели его в 1940-е годы. Он стал настоящей "визитной карточкой" Верхотурья. Правда, обветшал за десятки лет. Люди уже боялись по нему ходить. Таких случаев, чтоб совсем проваливались в речку, кажется, не было, но вот ноги в дырах ломали. В 2011 году чудо деревянной инженерии наконец полностью отреставрировали. Так что сейчас по нему не то что пешком ходят -- на велосипедах проносятся с ветерком. Кое-кто и на мотоциклах.
Потрясающая панорама открывается, когда идёшь по мосту. Но всё же самая красивая точка обзора во всём Верхотурье ждёт впереди. Ступаешь на левый берег, сворачиваешь вверх по течению, и -- замираешь напротив кремля. Этот вид, без преувеличений -- эпицентр красоты Уральского региона, оживший сказ! Наиболее одухотворённо, словно весь звеня от переполняющей благодати, он смотрится тихим золотым вечером. Вода, рассыпчатая каша цветов, отражённые скалы и продолжающая их белоснежно-зубчатая стена, угловые острые башни над обрывами, а вдали -- соборные купола, как филиалы солнца... -- всё это врезается в память навсегда. Видение -- высокое, ясное, белое и золотое, с краями риз, отброшенных на грешную землю отражением... -- оно горит и не сгорает, возносится в недра неба и не летит. Я почему-то подумал: "Не удивительно, что в Сибири, где такие высокие и узкие ели... такие высокие и узкие башни. Какой-то очень сибирский кремль!"
А то, что напротив кремля стоит самая настоящая деревня, только усиливает впечатление. Место это чем-то отдалённо напоминает псковский Кром, только почти игрушечно уменьшенный. Впрочем, и город вокруг лишь условно можно назвать городом: большинство домов -- деревянные, одноэтажные.
Какой разительный контраст между километрами деревенской застройки и -- белоснежным кремлём на скале. Между улочками, на которых даже нет фонарей, и одним из самых больших монастырей России, Свято-Николаевским (который тоже, правда, ещё не так богат, чтоб восстановить из руин всю свою огромную территорию). Обрывы цвета ржаного сухаря ребристо громоздятся под белыми стенами кремля.
И то, что каменный кремль стоит на кремнистой скале -- гармонично. И то, что он над каменистой рекой -- гармонично вдвойне.
Вот каким-то таким, по ассоциации, и должно быть Верхотурье: слышится в его имени "верх" -- и "тура", то есть ограда, стена, крепость... Кстати, в России -- далеко не одна речка с именем Тура. Просто здешняя -- самая большая.
Когда-то уже с этого места Тура была судоходной. Именно здесь знаменитая Государева дорога в Сибирь (известная ещё как Бабиновская) переходила в водный путь до Тюмени и Тобольска. Этим и объяснялось особое, исключительное положение Верхотурья как "ворот в Сибирь". Причём, провоз товаров через Урал любым другим путём был строжайше запрещён государевым указом. Именно здесь все должны были проходить обязательную внутреннюю таможню и платить пошлину. Лишь в XVIII веке старую дорогу закрыли: Верхотурье утратило своё монопольное положение -- а с ним закончился и экономический расцвет. Зато из центра административного город превратился в центр паломнический. Славу ему принесли вовсе не воеводы из самых именитых родов России -- Годуновы, Милославские, Лопухины, Нарышкины, управлявшие здесь в разное время, -- а никому не известный по происхождению праведник Симеон.
В один вечер я любовался кремлём и левобережьем из-за реки. В другой -- наоборот, Заречьем с высоты обрывистого Троицкого камня, пробравшись меж чуть недостроенной кремлёвской стеной и пропастью с живописно нависающими, как у больших гор, торосами-козырьками.
Тура -- типичная уральская река, широкая, но каменистая. Там и сям видны "клинышки" от расходящихся быстрых струй -- там, где из русла торчат глыбы. У Троицкого Камня она делает плавный изгиб с востока на юг, и с козырьков этого обрывистого холма открывается широчайшая панорама: река кажется гораздо огромней, чем есть на самом деле. Словно воздух долины делает её полноводней.
Невысокий берег Заречья -- сверху весь как на ладони. Совсем отвесно внизу -- камышовый островок, блинчиком раскинувшийся точно на изгибе реки. Левее знаменитый мостик висит над отражённым небом. Тура сливается с вечерней зарёй. Выше по течению светящейся реки -- какой-то пояс астероидов!
Камни посреди русла, камни на берегах... На одном из таких камней -- только не здесь, а верстах в 50, в Меркушино, -- рыбачил и праведный Симеон. До сих пор тот камень сохранился.
Вот сидит человек на камне, удит рыбу -- и кто знает, что он праведник? Только Христос. Только Тот, Кто однажды позвал за собой других рыбаков -- с Галилейского озера. Пообещал сделать их "ловцами человеков".
"Ловцом человеков" св. Симеон стал только в вечной жизни: его посмертные чудеса вели и ведут к вере множество прежде индифферентных людей.
Родом будущий сибирский подвижник был из Европейской России (точнее ничего не известно). Возможно, учитывая эпоху, он переселился за Урал от бедствий Смутного времени -- но, может быть, и по совсем другим причинам. Ясно одно: "Где родился, там не сгодился". Множество великих праведников находили себя вдали от родных мест. Прокопий Устюжский, например, пришёл на русский Север аж из Германии -- через Великий Новгород. Трифон Вятский в XVI веке или Гавриил Седмиозерный в XIX-м поменяли за свою жизнь множество мест подвижничества. А один тамбовский крестьянин -- кстати, тоже Симеон, -- стал известным всему христианскому миру как великий Преподобный Силуан на Афоне.
"Афоном" для праведного Симеона XVII века стало зауральское село Меркушино на Туре.
Примечательно, что в подвижничестве св. Симеона совсем не было юродства. Вместо куда более привычного для масс странника-юродивого, перед нами -- просто странник Христа ради. Может, поэтому людям и не запомнилось почти ничего из его жития: не было экстравагантных поступков, обращавших на себя внимания! Похоже, Симеон вообще мало общался с людьми, проводя большую часть времени на природе, в молитвенном созерцании. В сущности, вся его жизнь очень близка к жизни отшельника... хотя и не полного: на зиму он нанимался шить шубы и жил в домах заказчиков. Но при такой погружённости во внутреннюю молитву, он и в чужих домах оставался всё тем же отшельником. А деньги за пошитые вещи не брал: всегда уходил перед самым получением платы. Эта единственная подмеченная современниками "странность" для Божьего человека странностью вовсе не является.
Скончался подвижник в 1642 г. В какой-то современной книге о нём говорится: "в возрасте около 35 лет", -- но непонятно, на чём основана такая точность. В старых вариантах его жития указывается более неопределённо: "не дожил до старости". То есть, он мог родиться и в начале XVII века, и в самом конце XVI-го. Похоронили его при Михаило-Архангельском храме села Меркушино.
Ровно 50 лет спустя гроб начал выходить на поверхность. Сквозь треснувшее дерево стали видны нетленные мощи. Почти сразу на могиле новоявленного праведника (имя которого никто не помнил) начали происходить исцеления -- особенно от глазных болезней. Открылся святой источник. За пару лет о новом безымянном чудотворце стало известно от Верхотурья до Тобольска.
Тобольский митрополит Игнатий провёл первое освидетельствование мощей в 1694 году. При этом Господь очень своеобразно открыл имя праведника: трём людям одновременно (в том числе самому митрополиту) было сказано во сне, что его зовут Симеон. Тогда же, по благословению владыки Игнатия -- который и сам получил исцеление от неожиланной болезни глаза, -- начали вести подробную запись со слов очевидцев о чудесах нового угодника Божьего.
Окончательное прославление св. Симеона и перенесение его мощей в Верхотурье состоялось в 1704 г., при следующем митрополите -- св. Филофее Лещинском (первом величайшем сибирском миссионере, одном из самых просвещённых людей своего времени). Крестный ход с 9 по 12 сентября собрал множество народа. Праведник упокоился в Николаевском Верхотурском монастыре, и с тех пор 12 (25) сентября отмечается как главный праздник в его честь.
Кстати, с этим крестным ходом связано имя ещё одного местного святого, Космы Юродивого. По преданию, на всём протяжении крестного хода он полз за гробом св. Симеона на коленях. По другой версии, он с детства был "болен ногами" и шёл на костылях. А когда изнемогал, то просил св. Симеона сделать остановку, и в это время никто не мог сдвинуть раку с места. Такое удивительное общение двух святых осталось в памяти людской на века. Сейчас мощи местночтимого праведника блаженного Космы -- в соседнем Покровском женском монастыре Верхотурья.
Итак, с 1704 г. Николаевский Верхотурский монастырь стал главным центром паломничества всего Урала и Западной Сибири. На XIX - начало ХХ века пришёлся особенный расцвет, когда были построены все его ныне стоящие корпуса и все 4 храма. Тогда же обитель пережила и духовный расцвет. Он связан с прибытием в конце XIX века валаамских монахов Иова, Арефы и Илии (ныне они прославлены в лике преподобных), с принятием общежительного устава по образцу Валаамского монастыря. Сейчас мощи преп. Илии находятся в Никольской церкви, преп. Арефы -- в Преображенской. В советское время великая обитель была традиционно обращена в детскую колонию и доведена до руин, но уже в 1990 г. возродилась. Храмовый комплекс воскрес целиком; а вот жилые и хозяйственные корпуса пока отреставрированы частично.
Ансамбль обители, обнесённый, как кремль, зубчатыми стенами, смотрится пёстрым и живписно-многолавым, хотя семь из десяти глав приходятся на долю могучего Крестовоздвиженского собора 1913 года. Три других храма XIX века -- все однокупольные, -- обрамляют главный монастырский двор. Высокий Преображенский храм в стиле классицизма, с колокольней-свечой; крохотный Никольский, -- "у подножия" Крестовоздвиженского, -- и чудесно-резной, фигурно-кирпичный Симеоно-Аннинский над вратами. В одном монастыре церквей больше, чем уцелело во всём остальном городе!
Итак, надвратная церковь посвящена святым Симеону и Анне -- свидетелям Сретения Господня. Название это довольно редкое. Но Симеон Богоприимец был небесным покровителем Симеона Верхотурского, и посвящение надвратного храма подчёркивает духовную преемственность.
Это самый маленький и самый красивый храм огромного монастыря.
Арочный портал оформлен многочисленными изящными катушками в лучших традициях XVII века(1). Чувствуешь, что входишь именно в древнюю обитель. "Бегунок" из фигурного кирпича вьётся змейками по фасадам, загибается кокошниками, давая место мозаичным иконам: Христа, Богородицы и Иоанна Крестителя. Маленькая кирпичная церковка стоит, как резной деревянный киот -- настолько она миниатюрная, декоративная, радостно-расписная. Именно она своими иконами встречает и благословляет всех входящих в монастырь. И хотя рядом есть большие въездные ворота в стене, хочется вступить в святыню через эту малую тенистую арку, осенённую образами.
Абсолютная архитектурная доминанта не только монастыря, но и всего Верхотурья -- Крестовоздвиженский собор, в котором и почивают мощи св. Симеона. Правда, он всё же не так грандиозен по размерам, как можно составить впечатление по путеводителям, написанным местными краеведами. Он, конечно, далеко не "третий по величине в России", как иногда утверждают (и даже, возможно, не десятый)(2), но какое это имеет значение, если он велик той святыней, для которой нет меры. Не огромный, а просто большой, просторный, светлый, он хранит мощи человека, отдавшегося Богу так беззаветно, что только и вспоминаются слова апостола Павла: "уже не я живу, но Христос во мне".
Воздвижение Животворящего Креста Господня (14/27 сентября) -- ближайший двунадесятый праздник, почти совпадающий с днём прославления св. Симеона (12/25 сентября). Так что день памяти святого плавно перетекал в престольный праздник собора, сливаясь в трёхдневное торжество. Оно привлекало в монастырь тысячи богомольцев. Сам собор был рассчитан на 4000 человек.
Возводил этот собор известный пермский архитектор Турчевич (помню, какое впечатление в своё время произвёл на меня изящный Иоанно-Предтеченский храм в Кунгуре его же работы!). За образец был взят знаменитый Князь-Владимирский собор в Киеве, заложенный ещё в 1862 г., к 1000-летию Русского государства, но достроенный лишь в 1896 г. Проект был творчески переработан Турчевичем. Здешний собор получился несколько других пропорций -- обширней, но пониже, чем в Киеве (там высота 49 м, а площадь -- 55 на 30 м); все угловатости сглажены, восьмигранные барабаны и купола стали круглыми, что выглядит куда гармоничней и больше соответствует византийскому зодчеству. Прибавилось число огромных окон: здесь их -- аж 137.
То, что в Киеве строилось 34 года, в маленьком зауральском городке возвели за 10 лет. Как и планировалось, собор был освящён в 1913 г., к 300-летию династии Романовых.
Близки к киевскому образцу (к творениям Васнецова, Врубеля и Нестерова) были и здешние росписи. К сожалению, сейчас они сохранились фрагментами лишь на алтарном своде -- а в большей части соборного интерьера полностью утрачены.
Если храм обойти, то со стороны алтаря он напоминает уже не столько Киев, сколько Кунгур. Центральная апсида -- такая же могучая, такая же двухступенчатая полуротонда, как в упомянутом Иоанно-Предтеченском храме того же зодчего Турчевича.
Длинный собор увенчан семью главами, что встречается нечасто. Серовато-светлые купола в форме пасхальных яиц празднично возносятся над монастырём. Будто это и вправду -- стол для благословенной трапезы. При том лишь один большой купол врезан в интерьер храма световым барабаном. Остальные -- пустые ротонды на колоннах, словно беседки, вознесённые на кровлю. Две из них служат колокольнями. Остальные просто придают храму ажурность и лёгкость. Да уж, чем-чем, а тяжеловесной громадой он точно не кажется! Весь арочно-невесомый, воздушный.
А светло-золотистый цвет стен напоминает храмы Греции и Святой Земли. Брусчатка на площади перед собором тоже ассоциируется с обителями православного Востока.
Кажется, изобилие позолоты в интерьере такого храма отвлекало бы от общения с великим по своей простоте святым. К счастью, здесь нет никаких украшений, кроме типичных для Урала фаянсовых иконостасов: всё бело, светло, замечательно по своей акустике... а сами размеры собора создают иллюзию, будто в нём почти никого нет. Даже несколько десятков человек в храме, рассчитанном на несколько тысяч, не смотрятся толпой. Здесь ты -- почти всегда наедине со святым Симеоном. Здесь можно побеседовать с ним в молитве ровно столько, сколько душа просит. Мир ждёт... столько, сколько надо. Туда, где царит Вечность, время не врывается.
Именно этой Вечностью у раки святого запомнилось мне Верхотурье. Город, который умеет смиренно остаться по ту сторону порога...
Когда-то над мощами стояла роскошная сень -- дар Николая II и его семьи великому чудотворцу. Незадолго до первой мировой войны, 25 мая 1914 г., последний государь пожертвовал медную сень весом 500 пудов и высотой почти 12 метров. Она походила на древнерусскую часовню: изящная беседка, после ряда кокошников переходящая в тончайший шатёр. Сень подобной формы вознеслась в те же годы над мощами преп. Серафима в Сарове.
Вообще Царственные Страстотерпцы очень почитали праведного Симеона. Их убийцы, разбирая личные вещи расстрелянных, обнаружили сразу два образа Верхотурского Чудотворца.